Евгений Сыч. Ошибка

   -----------------------------------------------------------------------

   Авт.сб. "Соло".

   & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000

   -----------------------------------------------------------------------

   Он все отдаст стражам священной   долины:   легкий,   пригодный   лишь   для

того, чтобы убивать, боевой топорик. Отдаст лук   и   стрелы   -   стройные   и

крепкие. Отвяжет от пояса   и   протянет   с   насмешливым   поклоном   старшему

стражу тяжелый и верный кремниевый нож,   блестящий   шлифованными   гранями;

нож будет особенно   жалко   отдавать,   он   всегда   видел   в   нем   надежного

сообщника в бою и на охоте в той   последней   стадии,   когда   бой   и   охота

неразличимы.

   Одно лишь оставит он   у   себя:   маленький   плоский   маузер   со   съемным

глушителем. Маузер у него спрятан в таком месте, где   ни   один   дикарь   не

стал бы прятать оружие. Да и не восприняли бы пистолет за оружие эти   дети

природы, не знакомые еще даже с металлом. Не по их уровню   эта   вещь,   еще

объяснять бы пришлось,   что   к   чему.   А   зачем?   Он,   Давид,   не   намерен

пользоваться оружием в этой первобытной дуэли, просто слишком привык он   к

нехитрому механизму, сжился, и сейчас расстаться с маузером для него - все

равно, что потерять по глупости руку или ногу.

   А потом старший   страж   укажет   молча   на   увитую   заковыристой   флорой

расщелину - путь в долину двуединого таинства вождей, место   их   гибели   и

рождения.

   Не так, как все люди, рождается вождь. Не выползает он в крови и   слизи

из чрева матери: зрелым мужчиной с крепкими   мышцами   и   хорошей   реакцией

появляется на свет. И кровь на коже,   когда   выходит   вождь   из   священной

долины - не материнская, это его собственная   кровь.   Или   -   претендента,

которому уже вождем не быть.

   Давид войдет в расщелину. Он будет ступать по темным, влажным   от   росы

камням шагом цепким и осторожным,   внимательно   вглядываясь   вперед   и   по

сторонам. Должен быть   какой-то   подвох,   несомненно.   Не   так   уж   прост,

наверное, старый вождь, и не зря даются   вождям   эти   недолгие,   но   такие

емкие минуты форы. "Да я бы за эти   минуты   здесь   столько   наворотил",   -

подумает Давид и непроизвольно затаит дыхание, пытаясь   уловить   в   тишине

малейший шорох, хоть   какой-нибудь   признак   близости   врага.   Но   услышит

только гулкий стук собственного сердца и, не выдержав роли, злясь на   себя

и поэтому - очень быстро, он выхватит   пистолет,   сдернет   предохранитель,

дошлет патрон   в   ствол   и   взведет   курок.   Потом   постоит   с   полминуты,

постепенно успокаиваясь.

   Нет, он брал с собой оружие не для   того,   чтобы   пользоваться   им.   Он

очень не хочет стрелять, очень. Но пути назад уже нет, а играть приходится

наверняка. Тут уж кто кого, знаете ли. Все преимущества   пока   на   стороне

старого вождя: то, что он вошел сюда раньше почти на десять минут, вся его

простая и здоровая жизнь в этих девственных горах,   питание   высокоценными

белковыми продуктами, о   которых   можно   только   мечтать.   Да   и   дыхание,

конечно, - тридцать лет бегать за козами и оленями по свежему воздуху, это

не   пустяк.   Поэтому   пистолет,   пожалуй,   только   уравнивает   шансы.   Да,

безусловно, только уравнивает.

   Хватит. Точка. Не о том надо   думать.   Уже   показался   свет,   солнечный

свет, в котором толкутся пылинки. Теперь   минуту   постоять,   привыкнуть   к

солнцу и вытереть о замшу влажные ладони. И - вперед.

   Вождь будет сидеть на теплом камне метрах в тридцати от входа в долину.

Увидев противника, он встанет, вытянется во весь свой немалый рост и   чуть

пригнется, приняв боевую стойку. Давид пойдет на   него,   ничего   не   видя,

кроме широкого заросшего   лица   и   постепенно   поднимая   пистолет:   нельзя

тратить драгоценные патроны зря, чтобы наверняка, одним   выстрелом.   Волна

ненависти, самой страшной ненависти к врагу,   когда   причиной   -   ты   сам,

накатит на него: "Какие уж тут правила, какое уж там дзюдо, это   ж   зверь,

дикий зверь, с ними нельзя иначе." Со злой радостью увидит Давид   испуг   и

изумление на лице врага и даже засмеется слегка, когда   вождь   метнется   в

сторону скользящим шагом и, как змея, уползет за кусты, за камни: "Ничего,

никуда ты от меня не денешься, времени у нас - до самого вечера. Все равно

поймаю тебя на мушку!" - мысленно, все с той же злой   радостью   скажет   он

старому   вождю.   Но   нехорошее   уже   шевельнется   в   душе   -   предчувствие

непоправимого.

   Что страх в глазах противника иногда хуже, чем тупая   решимость,   Давид

поймет поздно - лишь когда   услышит   металлическое   клацание,   знакомый   и

невозможный здесь звук. Тогда, не задумываясь - думать   будет   совсем   уже

поздно, думать будет некогда - он рванется вперед, надеясь успеть.

   И не успеет.