Э. Р. Эддисон. Повелительница повелительниц.

Перевод - О. Колесников

Мать воспоминаний, нежная из нежных,
Все мои восторги! Весь призыв мечты!
Ты вспомнишь чары ласк и снов безбрежных,
Прелесть вечеров и кроткой темноты.
Мать воспоминаний, нежная из нежных!

Вечера при свете угля золотого,
Вечер на балконе, розоватый дым.
Нежность этой груди! Существа родного!
Незабвенность слов, чей смысл неистребим,
В вечера при свете угля золотого.

Как красиво солнце вечером согретым!
Как глубоко небо! В сердце сколько струн!
О, царица нежных, озаренных светом,
Кровь твою вдыхал я, весь с тобой и юн.
Как красиво солнце вечером согретым!

Ночь вокруг сгущалась дымною стеною,
Я во тьме твои угадывал зрачки,
Пил твое дыханье, ты владела мною!
Ног твоих касался братскостью руки.
Ночь вокруг сгущалась дымною стеною.

Знаю я искусство вызвать миг счастливый,
Прошлое я вижу возле ног твоих.
Где ж искать я буду неги горделивой,
Как не в этом теле, в чарах ласк твоих?
Знаю я искусство вызвать миг счастливый.

Эти благовонья, клятвы, поцелуи,
Суждено ль им встать из бездн, запретных нам?
Как восходят солнца, скрывшись на ночь в струи,
Ликом освеженным вновь светить морям?
- Эти благовонья, клятвы, поцелуи!
	Бодлер (пер. К.Д. Бальмонта).

Так и не наступивший закат. Неизвестная леди у могилы. Пасха у Мардейл Грин. Лессингем. Леди Мэри Лессингем. Размышления о смерти. Афродита Урания. Видение Зимиамвии. Обещание.

Сейчас, сидя с тобою в последний раз у выходящего на запад окна в выстроенном тобой много лет назад замке, нависающем, подобно орлиному гнезду над свинцово-серыми водами Рафтсунда, прошу об одном - позволь мне собраться с мыслями. Нам повезло - подобное должно было случиться где-нибудь в середине лета, а не долгой полярной зимой, да вдобавок ночью, когда тролли устраивают настоящие шабаши. По крайней мере, повезло мне. Какое умиротворение царит в эти северные июльские ночь, когда на горизонте едва-едва начинает заниматься рассвет, пытаясь заставить солнце подняться в небо. Умиротворение нисходит и на меня, когда я сижу на груди расшитых золотом подушек, набросанных на толстый самаркандский ковер, отделяющий меня от вечно холодного гранита. Умиротворение удивительно гармонирует с зеленовато-желтоватыми лилиями, нарисованными на пузатой китайской вазе, что стоит в углу. Умиротворение и сила одновременно; внутри и снаружи: умиротворение стеклянно поблескивающей поверхности звука с его непонятным полуночным сиянием, напоминающим расплавленную бронзу. Умиротворение нисходит и от печальной луны, поднявшейся высоко и неестественно розовой - все это в перепутавшемся отрезке времени между закатом и восходом солнца. Луна изливает скупой свет на унылый серый берег, где между угольно-черными холмами течет Трангстроммен. И это для силы, для власти: и Трольдтиндер, обнажающий голые скалы. Скалы же виднеются и чуть слева - как на изображающих Кавказ картинках, виденных у Ушбы. Гора-колосса Рултен - с двумя огромными выступами, похожими на уродливые уши. Бесчисленные шпили и бастионы, сооруженные природой, выделяются на фоне светлеющего неба. Нам пришлось взбираться на Рултен девятнадцать часов подряд, пока мы не оказались на высоте трех тысяч футов. Боже! И это было двадцать пять лет назад, когда тебе было примерно столько лет, сколько мне теперь. Конечно, по всеобщему мнению, это не столь уж мало, однако не только мне, но и швейцарским проводникам приходилось то и дело напрягать силы, чтобы не отстать от тебя. Горы; мрачные глубины Рафтсунда и бесконечные приливы-отливы. Какая-то неземная тьма летней северной ночи, а в доме - то и дело мигающие от сквозняка огоньки семи свечей, горящих в золотом подсвечнике. На твоем лице - печать умиротворения и великой силы.

Твои итальянские кабинетные часы отсчитывают секунды, к которым уже не будет возврата. Со временем я стал ненавидеть тиканье часов - верный признак приближающейся старости. Глядя на медленно, но упорно движущиеся стрелки, думаешь - прошла минута, полчаса, час. Этого момента уже не будет, не будет никогда. И тем ближе неотвратимый конец. Но теперь (возможно, чувства постепенно приглушили первое сотрясение), мне почти удалось обмануть себя, представляя, что в каждом прошедшем и последующем моменте заключена вечность, которой нет конца. Мы живем в вечности, следовательно, мы - вечность. Здесь ты и его Сиятельство лорд. И этот твой замок - более диковинный, чем Фонтхилл Бекфорда. Здесь вся твоя жизнь, что безвозвратно ушла в прошлое. Это пустота, ничто. А часы все тикают, все отсчитывают моменты вечности. Впрочем, какое это имеет значение? Я могу спокойно думать - проведенный в размышлениях час тоже частица той вечности. Он кажется и длинным, и коротким, как двадцать пять лет, за которые до этого момента мы такой же ночью долго смотрели на Лофотвегген, и море было видно аж на тридцать миль, а потом мы обогнули Ландегоде и направились к северу, в открытый Вестферт.

Сейчас, закрывая глаза, я вижу тебя. Я вижу, как пристально ты смотришь на Линксфутовую Стену. Теперь я понимаю, что тогда пришло время восстановить твое королевство (что вскоре и случилось). Подобное трудно себе представить, но все было именно так: сотня миль обрывов, горных вершин и пропастей, горы Альпы, опустившиеся в Атлантическое течение и превратившиеся в группу островов, близко прилежащих друг к другу. В ту ночь был очерчен контур будущего архипелага; на севере небо было розовым - солнце садилось и всходило одновременно. Картина была удивительной: казалось, что острова выточены из горного хрусталя. Они потрясающе смотрелись на фоне лазурного неба в сочетании с розовыми всполохами. Но изумительное зрелище длилось только минуту. Потом заклокотала вода, задул ветер, жалобно закричали чайки. Мы сразу вспомнили, что перед нами не райское видение, а земля, под нами - соленое море, в котором вполне можно утонуть, а над нами - безбрежное синее небо, которое мы видим каждый день. Впрочем, тогда трудно было осознать, что все видимое действительно реально. Что земля - действительно самая что ни на есть земля, на которой стоят селения, где живут люди. Только дни и ночи кажутся неестественно длинными, словно природе было угодно растянуть удовольствие, называемое жизнью. Несмотря на то, что с того момента прошла аж четверть века, воспоминания остаются удивительно яркими. Я помню, как ты стоял рядом. Твой взгляд - устремленный вперед, в твоих глазах светится решимость довести начатое до конца. Ты весь - сила, энергия и действие. Я и сейчас слышу твой уверенный голос. За четверть часа плавания ты сказал только две фразы. Первая: "Вот и побережье Демонии". Вторая, сказанная час спустя, поразила меня куда больше, она звучала загадочной мелодией: "А вот и первый глоток вечности".

Мне кажется, что ничто другое, а только твой голос, был властен надо мной все эти сорок восемь лет и два месяца. А сегодня... Впрочем, к чему говорить о сегодняшнем дне? Сегодня, не сегодня - какая разница! Вчерашний день определенно был вчера и уже прошел, он принадлежал тебе. Как принадлежали и двадцать лет, за которые ты своим гением превратил острова в процветающую Элладу. Но сегодняшний день - верно, тебе нет до него никакого дела. Завтра будет четырнадцатое июля. Завтра истекает срок ультиматума, который послало тебе новое правительство из Осло. Они заявляют, что преисполнены решимости восстановить над архипелагом свое суверенное право, чтобы затем внедрить там современные технологии рыболовства и переработки рыбы. Я знаю, что ты решил применить силу. Я понимаю, что дело дойдет до кровавого столкновения - люди, выросшие на островах под твоим мудрым покровительством, ни за что не пожелают уступить просто так. Впрочем, тогда это могло вылиться только в катастрофу. У тебя уже не те средства, которыми ты располагал тридцать пять лет назад, когда тебе удалось покорить Парагвай. Твои несколько тысяч бойцов, пусть мужественных и неплохо обученных, все равно не смогут противостоять столь развитому государству, каким является Норвегия. Они просто подвергнут бомбардировке с воздуха твой замок. Они разнесут его в щебень...

Пока что судьба была к тебе достаточно благосклонна. Я рад, что ты умер этим утром.

Кажется я погрузился в воспоминания слишком глубоко: сеньорита вошла в комнату, а я даже не слышал звука ее шагов. Я отвернулся от окна и посмотрел в спокойное лицо лежащего на положенном месте Лессингема. Я внезапно увидел, что она стоит у его ног, тоже глядя ему в лицо... Она не заметила меня. А если и заметила, то не подала виду. Кажется, события происшедшего дня потрясли меня куда сильнее, чем я предполагал - когда я посмотрел на сеньориту, слезы так и брызнули из моих глаз. Признаюсь, это сильно удивило меня. Чувства, вне всякого сомнения, способны сыграть с человеком злую шутку и момент потрясений. Они с легкостью приводят человека в замешательство, заставляя его забывать самые элементарные нормы приличия, усвоенные с детства. Но нужно отметить, что мое состояние было вызвано отнюдь не появлением прекрасной женщины, которая к тому же, как я был уверен, не отказалась бы от близости со мной. Слезы, настоящие слезы - последний раз я плакал так горько в раннем детстве. Память услужливо подсказывала, что и подобное потрясение случалось со мной именно в раннем детстве. С тех пор все было спокойно, но теперь... Но тогда я был не знающим жизни ребенком, а теперь мне, слава Богу, перевалило за шестой десяток. Тогда я, слушая, как старшая сестра играет на пианино шубертовское "Куда?" и теперь, глядя на сеньориту Аспасию дель Рио Амарго, безмолвно взирающую на моего скончавшегося друга, я вдруг внезапно понял - дрожь была вызвана совсем не страхом. И слезы, текущие из глаз помимо воли - вовсе не слезы утраты. Поначалу, верно, я испытывал глубокую скорбь, в мыслях словно провал образовался. Мы дружили очень давно, и потерять старого друга - все равно, что потерять частицу себя самого. Но потом боль потери прошла, наступило состояние, которое я не сумел даже выразить словами. Состояние можно было приблизительно охарактеризовать как ощущение полной чистоты, пробуждения веселым солнечным утром, когда с удивлением обнаруживаешь, что мир словно переродился.

Уже не помню, как долго просидел у гроба друга - знаю только, что очень долго. За все время я практически не пошевелился, только мое дыхание было неестественно учащенным, за глаза сами собой скользили по интерьеру комнаты. Впрочем, видел я все равно не мебель и портьеры, а картины давно минувших событий, то и дело сменявшие друг друга. Воспоминания были настолько яркими, что я даже услышал голос (впрочем, в этом нет ничего удивительного - видя сну, мы тоже часто слышим голоса). Между прочим, это был мой собственный голос. Было даже интересно слушать - не каждый день слышишь, как твой голос декламирует отрывок из "Баллады Смерти" Суинбирна:

Той ночью сама королева Венера

Стояла у изголовья кровати моей

За черным с жемчужным шитьем капюшоном

Не видно ни глаз, ни бровей, ни кудрей.

Не видя лица, все равно понимаю -

Румянца в нем нет, только Смерти печать;

О Боже, на милость твою уповаю!

Хочу жизнь свою я сначала начать.

Богиня Венера - само совершенство:

Вся в золоте, алых шелках, янтаре.

Увидев, ты думаешь: "Что за блаженство!"

Но будет лишь Смерть воздаяньем тебе.

Последняя строка отрывка, кажется, все-таки сумела вернуть меня к реальности. Мысленно ругая себя за непростительную слабость, я поднялся на ноги и пробормотал нечто вроде "Тысяча извинений!". Но тут же опомнился - в конце концов, я прочел отрывок из баллады про себя, а не вслух, так что слабость моя как бы осталась при мне. Посмотрев сеньорите в лицо, я понял, что она действительно ничего не слышала. А если слышала, то пропустила мимо ушей - она пришла сюда отнюдь не для того, чтобы слушать стихи. Да и обстановка к этому совсем не располагала...

Видя, как я поднялся на ноги, сеньорита встрепенулась. Положив руку на резную золоченую спинку кровати, на которой лежал Лессингем, она тоже приподнялась - явно для того, чтобы посмотреть мне в глаза. Как ни странно, поднявшись на ноги, я снова ощутил то состояние покоя и умиротворения, которое нашло на меня несколько часов назад и не желало покидать. Тут, глянув сначала на Аспасию, а потом на Лессингем, я ощутил, что понял нечто такое, чего не понимал раньше. Говорят, что в космосе есть звезды, плотность которых равна плотности Земли, но размером они намного превосходят нашу планету. Эти звезды способны вбирать в себя испускаемые другими небесными телами лучи, хотя на их состоянии это никак не отражается. Примерно такое же происходило со мной - я улавливал чужие мысли, но не понимал их сути. А когда Аспасия заговорила, мной овладело такое чувство, будто со мной разговаривает сама Вселенная.

Она сказала:

- Скажите, господин, известно ли вам о смерти что-то такое, чего не знаю я? Если да, то прошу, расскажите! Лессингем как-то обмолвился, что вы - философ...

- Единственно новым для вас, донья Аспасия, - ответствовал я, - будет то, что смерть похода на рождение в том смысле, что во всякий момент и то, и другое являются чем-то новым, не похожим на то, что было до них.

- Неужели вы полагаете, что это имеет какое-то значение? - Ее голос звучал мягко, как-то бархатисто (как, наверное, у всех без исключения испанок). Слова сеньориты показались мне настоящей песней.

- Для меня имеет, - ответил я. - Кажется, и для вас тоже...

И тут она сказала нечто странное:

- Для меня - нет. Потому что я не ощущаю собственного "я".

Не дождавшись моего ответа, Аспасия заметила:

- Но вы, кажется, не из тех болтунов, которые искусно подлаживаются под надежды человечества обрести-таки источник вечной жизни. Вы, кажется, сумели свести эти надежды почти на уровень нереального?

Я решил ответить по-своему:

- Не в том дело. Если нет вина, то все-таки лучше ничего не пить и терпеть жажду, чем хлебать морскую воду.

- Но тогда нужно молиться и просить Бога послать тебе вина. Не так ли?

- Нельзя быть в чем-то уверенным на сто процентов. Допустим, мы взялись решать какую-нибудь сложную головоломку. Каждый последующий шаг в ее решении приближает нас к логике древнегреческого философа Гераклита. И даже дальше. В свое время один философ упрекал Гераклита в чрезмерной категоричности. Гераклит утверждал, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

- Простите я не понимаю. Я просила вас рассказать мне что-то новое, но пока...

- Но как же, - нетерпеливо перебил я девушку, - я же ясно дал понять, что потерял человека, с которым дружил сорок лет. Это был человек в самом высоком смысле. Настоящий человек. Я также сказал, что эта смерть совсем не похожа на другие смерти.

- Насколько я поняла, вы не согласны с Гераклитом, - ответила Аспасия. - Потому что говорите, будто купались в одной и той же реке не два раза, а гораздо больше. Но это, между прочим, не тот ответ, которого я ждала.

Сеньорита пристально посмотрела мне в глаза. И только тогда я понял, что смущало меня в этой девушке - глаза. Они были зелеными, а не черными, как у всех южанок. Смуглая кожа, черные смоляные волосы - все было при ней, но глаза... И большие зрачки - они словно пронзали меня насквозь. Стоит поймать на себе такой взгляд, то поначалу кажется, что в нем читается неподдельный страх. При виде этих громадных глаз невольно вспоминаешь о вампирах, о их любви к живым людям, обрекающей и тех, и других на невыносимые страдания.

И тут же я вспомнил глаза матери. Шестьдесят лет назад, желая мне спокойной ночи, она точно так же посмотрела на меня. Господи, как быстро бежит время. Кажется, это было только вчера, а ведь мать умерла очень давно...

Из задумчивости меня вывел бой часов - уже половина двенадцатого. Я снова увидел сеньориту. Я вдруг подумал, что скорбеть по ушедшему в иной мир другу лучше всего в столь поздний час - темная ночь очень созвучна твоему настроению. Ночь символизирует смерть. Но я продолжал ощущать умиротворение. Я осторожно посмотрел Лессингему в лицо - его греческий профиль в сиянии установленных в изголовье свечей казался вырезанным из бумаги. Лицо уже потеряло живой оттенок - оно было восково-бледным. Только волосы по-прежнему оставались кудрявыми и черными, что придавало моему другу еще большее сходство с древнегреческим богом. Черна была и его борода. В этом году ему исполнилось девяносто лет, но волосы его так и не поседели, голос оставался таким же, каким был в сорок лет, и глаза совершенно не выцвели. Ну кто мог подумать, что Лессингем, присев на минуту в кресло, отдаст Богу душу?

Не выдержав, сеньорита нарушила неловкую тишину:

- Может, расскажешь мне что-нибудь поучительное из своей жизни? И потом, для тебя это тоже полезно - расшевелить память, не дашь воспоминаниям выветриться из головы.

- Знаешь, - начал я без всякого вступления, - мы с Лессингемом и познакомились при свечах. Это случилось сорок лет назад. Свечи располагают к беседе...

- Расскажи, - попросила она.

- Это было в Мардейл Грине на Пасху. В Камберленде. Как раз начались каникулы. Я отдыхал у тетки в долине Имонт. Была суббота - как сейчас помню. Мне почему-то захотелось взглянуть на Мардейл и соседний Хосуотер с вершины горы Кидсти. Я выбился из сил, но на гору все-таки взобрался. Уже начинало темнеть. На самой вершине горы лежал снег. Подумать только - вся огромная долина располагалась внизу, у меня под ногами! Собственно, селений уже не было видно - надвигался вечер, так что долина была окутана багровой дымкой. День угасал, только острые вершины соседних гор выделялись на фоне темнеющего неба. Я понял, что больше ничего интересного не увижу, и кинулся вниз, по восточному склону Кидсти - он был не очень крутым и без расселин. Восточный склон Кидсти отделял Рандэйл от Риггиндэйла. Склон был почти идеально гладкий, так что я несся со всех ног, рискуя споткнуться и свернуть себе шею. Но судьба оказалась ко мне милостива - я не упал, только слегка оглох от беспрестанного воя ветра в ушах. По прикидкам выходило, что примерно за двенадцать минут я умудрился спуститься на полторы тысячи футов. Тут пришлось остановиться - нужно было перебраться через ручей, а потом дойти до фермы в Риггиндэйле. Внезапно я заметил в окнах церкви свет. Я вспомнил, что Хосуотер, его постройки и все, что в них находилось, болжны были быть заполнены водой - так решили старшие. Дескать, все порочное и нечестивое должно было быть смыто водой. А теперь в окнах церкви горел свет... Я подумал, что среди ветвей затопленных деревьев теперь нашли приют не птицы, а рыбы. Но все оказалось иначе... Воды там не было; ноги сами привели меня на порог той церквушки. Мне там сразу понравилось: на улице уже были сумерки, подул холодный ветер, а в церкви было тепло и уютно, сияли свечи, их пламя колебалось и отражалось на отполированных поколениями прихожан дубовых скамьях. Все казалось родным, домашним - высокие стрельчатые окна, толстые потолочные балки, аккуратно выбеленные стены. Я восхищенно взирал на все это великолепие. Наверное, так смотрят дети на рождественскую елку. Я несмело прошел вперед и сел на скамью. Помнится, я думал о керамических домиках, раскрашенных в зеленый, розовый и белый цвета. Это были игрушечные домики - в них помещали свечи, и получалась прелестная лампа. Со временем я забыл о них, но воспоминания никогда не изглаживаются напрочь из людской памяти, а только погружаются в глубину подсознания. Каждый период жизни ассоциируется в сознании человека с какими-то моментами. К примеру, воспоминания о детстве связаны у меня с запахом мускуса и лаванды. Как-то в девятнадцать лет я вспомнил о вещах, окружавших меня в детстве. Я вспомнил о новогодних подарках и привезенных из Германии елочных игрушках. Точно - сидя на скамье в пустой церкви, я размышлял о глиняных домиках. Вокруг горели свечи, и я испытывал невыразимое блаженство - сияние свечей всегда ассоциировалось у меня с домашним уютом, с безопасностью. В детстве моя няня любила зажигать свечи. Я сидел и знал, что няня всегда защитит меня от врагов. Пламя свечей дрожало, отбрасывая на стены причудливые тени, но это были добрые тени, отличные от тех, что появлялись, стоило только няне уйти ужинать. Вот этих теней я очень боялся. И вдруг в мерцании свечей я увидел непонятно откуда появившееся лицо старого фермера, обветренное с шелушащейся кожей. Фермер был одет совсем не торжественно, громадные его башмаки были перепачканы мокрой землей. Видимо, фермер пришел издалека. Потом я увидел остальных - трех-четырех других фермеров, с десяток женщин и девушек, старуху, несколько мальчишек. В галерее над входом тоже виделось несколько лиц. Однако больше всех мне понравился старик-священник и то, как он начал вести службу. Седой, как лунь, священник то и дело закрывал глаза, словно никого не видя вокруг. Удивительное дело, но он умудрялся делать одновременно несколько дел: читал нараспев молитвы, играл на органе, собирал пожертвования верующих. И при этом он не забывал сосредоточиться на Боге. Мне очень понравилась произнесенная им проповедь - она была вдохновляющей и полной поучительных примеров. Затем старик-духовник принялся рассказывать расписание служб, венчаний и крестин. Причем речь старика была проникнута уважением к собравшимся, желанием помочь им разобраться в трудностях, в ней не было уныния и однообразия, чем часто грешат многие духовные лица. Помню, как он пропел какой-то псалом: "Иисус жив. Твои ужасы, смерти больше не властны над нами". После чего, усевшись за орган, он строго посмотрел на присутствующих поверх очков и сказал: "Хотелось бы, чтобы все уяснили истинную суть услышанного. Особенно что касается первой строки. Многие истолковывают ее неверно. Сказав "Иисус жив", выдержите паузу подольше. Слушатели должны прочувствовать истинную глубину этих слов. А то получается, что после утверждения о вечности Господа Бога нашего иные начинают бубнить об ужасах. Нелогично получается, правда? Ну, давайте попробуем!". И он ударил по клавишам органа...

Мы дружно поднялись, чтобы пропеть гимн, в этот момент я и заметил Лессингема. Он стоял справа от меня. Даже теперь, годы спустя, я вспоминаю его рассказ о виде на Нанга Парбат, открывающемся из одной кашмирской долины. Можно часами ехать по поросшей лесом местности, петлять по извилистым тропам. Пейзаж до унылости однообразный - плоские холмы, ручейки, кое-где крохотные водопады. И вдруг долина кончается - прямо перед тобой раскинулся гигантский обрыв. Бездонная пропасть, вдалеке видны зубчатые вершины невысоких гор, покрытые вечными снегами. Хотя на самом деле горы не так уж малы - от подножья до вершины тысяч шестьдесят футов да будет. Небо синее-синее и, кажется, нависло над тобой так низко, что до него можно без труда дотянуться рукой. И всякий раз, вспоминая первую встречу с Лессингемом в крохотной церквушке, я вспоминаю и Нанга Парбат. Лессингем был на полголовы выше самого высокого из присутствующих. Меня привлекла его манера держаться. Он был спокоен и полон чувства собственного достоинства, словно какой-нибудь состоятельный человек эпохи Возрождения. Он прямо-таки излучал достоинство, хотя одет был не лучше окружающих - обычные шерстяные штаны и норфолкскую куртку. И сама куртка была поношена, манжеты изрядно обтрепаны, а на подранных когда-то локтях покоились кожаные заплаты. И тем не менее Лессингем сознавал свою важность, даже лицо его было торжественным и строгим, словно у статуи какого-нибудь бога или героя из греческого Парфенона. Я обратил внимание на его руку, лежавшую на подлокотнике - она поражала идеальной формой. На среднем пальце его руки я заметил перстень с кроваво-красным рубином. Странный перстень, между прочим, - таких у нас не носят. А потом... Потом посмотрел ему в лицо и, честное слово, обомлел: как гора возвышается над лесами, холмами и реками, так и голова Лессингема возвышалась над головами остальных прихожан. Я поразился - в чертах его лица смешались величие и красота, сила и спокойствие. Казалось, что в нем смешались черты Аполлона и Марса. Резко очерченный рот, прямой нос, ровные пышные усы, черная борода клинышком, Видела бы ты, сколько легкого юмора, лукавства и меланхолии одновременно застыло тогда в уголках его губ. Вместе с тем я сразу смекнул, что этот человек не столь беззаботен, каким выглядит - в его глазах светились упорство, решимость добиваться поставленной цели. На мгновенье наши глаза встретились. Я не в состоянии описать словами испытанное тогда чувство - меня точно обожгло. Помню, с какой поспешностью я отвел глаза.

Я думал, что он не обратил на меня внимания, но, как оказалось, ошибался. Как только служба закончилась и прихожане вышли на улицу (к тому времени уже совсем стемнело), он подошел ко мне и заговорил. Начал Лессингем с того, что заметил у меня такой же, как у него, шейный платок. И что это его удивило. Я, признаться, тоже был сильно удивлен - правда, не одинаковым шейным платкам, а его желанию общаться со мной...

Спустя пять минут мы шагали мимо озера по дороге, которая как раз вела к моему дому. Наш разговор протекал столь непринужденно, словно мы дружили всю жизнь и были ровесниками, хотя Лессингем годился мне в отцы. Откровенно говоря, такой человек чувствовал бы себя увереннее в компании Цезаря Борджиа или Гонсалио ди Кордова. Меня, разумеется, никоим образом нельзя было отнести к подобной компании. Позже я узнал, что Лессингем вел свой род от короля Эрика Кровавый Топор, сына Харальда Белокурого. Он состоял в родстве и с человеком, который, без сомнения, считается самым величайшим монархом Европы в эпоху между правлением Карла Великого и Наполеона - с императором Фридрихом Вторым. Потом я даже помогал Лессингему собирать материал для его десятитомной работы "История Фридриха Второго". Сегодня эта книга считается описанием почти всех сторон жизни тогдашнего европейского общества. Кроме того, ученые справедливо отмечают, что в книге нет ни капли вымысла, чем часто грешат работы по истории...

Сначала мы беседовали об Итоне, потом перешли на путешествия, верховую езду, горы. В то время я как раз был помешан на альпинизме, так что готов был говорить на эту тему с кем угодно. Как потом оказалось, я был едва ли не лучшим скалолазом среди коллег по увлечению. Кажется, мы не говорили о надвигавшейся тогда войне, но зато обсудили положение в Восточной Африке. Чем дальше мы беседовали, тем сильнее утверждались во мнении, что созданы для дружбы друг с другом. Я не выдержал и рассказал, что он произвел на меня сильное впечатление во время церковной службы. Потом я поинтересовался, пришел ли он в церковь помолиться, как фермеры и их семьи, или только поглазеть, подобно мне. Помнится, то было время потрясений, когда старая мораль уже не устраивает подавляющее большинство общества, а новая еще не сформировалась. Потому люди в поисках новой душевной опоры мечутся между противоположными крайностями. Большой популярностью пользовалась книга модного тогда Суинбирна "Долорес". Читая ее, люди ужасались. Автор бесцеремонно отбрасывал все старые условности и откровенно пытался разобраться в том, что ждет нас после смерти. Но погоди, я опять сбился. В общем, Лессингем ответил, что пришел в церковь помолиться Богу. Признаться, я не ожидал такого ответа, хотя помнил выражение, застывшее во время службы на его лице. Впрочем, благостные выражения можно видеть не только на лицах набожных людей - в истории существует масса примеров, когда тираны отправляли на смерть сотни и сотни человек, справедливо считая себя орудием в руках Бога. Я что-то пробормотал - кажется, просил его не смотреть на меня взглядом духовника. Он рассмеялся и ночь словно заблистала крохотными яркими искрами. Остановившись, он схватил меня за плечо и с силой развернул лицом к себе. Глядя на его улыбающиеся губы, я невольно вспомнил о сонете одного поэта, воспевшего Мону Лизу. Он молчал, но я прекрасно понимал его. Постояв, мы молча зашагали дальше. Вскоре я испытывал по отношению к нему глубокое расположение, что, скажись Лессингем Буддой или пророком Мухаммедом, я, не задумываясь, присоединился бы к числу его почитателей. А потом - никогда не забуду - он сказал: "Вне всякого сомнения, что в церковь нас привела одна причина. Доброе, верное и совершенное - в этом треугольнике пребывает Бог. Оба мы хотели лишний раз убедиться в этом".

Конечно, не самая лучшая философия. Даже, скажу больше, просто посредственная. Это я понял позже, когда начал изучать метафизику. Время от времени Лессингем делился со мной новыми мыслями по поводу всего сущего, что в разное время приходили ему в голову. Ясно, что человек думает над разными проблемами - над приятными и не очень. Кое-что ему удается угадать, другое подвергается непрерывному обдумыванию. Под влиянием реальности меняются представления. Лессингем говорил о поэмах, над которыми "не властно время", о картинах, принадлежащих одной и той же кисти, но разбросанных теперь по разным музеям и галереям Европы. Причем авторами некоторых был... он сам. По-видимому, этому человеку пришлось познать горечь утраты, возвышения и падения. Теперь он жил в своем собственном мире, называемом Иллюзией Иллюзий. И что бы теперь не случилось с ним - он мог позволить себе остаться спокойным.

Дружа с ним уже многие годы, я стал проникаться силой его утешения. Он рассказывал мне о своей жизни - о женитьбе, когда ему еще не исполнилось двадцать шесть лет, а невесте не было и двадцати; невесту звали Леди Мэри Скарнсайд - она погибла пятнадцать лет назад в железнодорожной катастрофе во Франции вместе с единственным их ребенком. Трагедия эта произошла за два года до нашей встречи в церкви Мардейла. Лессингем никогда не рассказывал о жене. Он упомянул однажды, что после гибели семьи нарочно спалил дотла дом, в котором протекала их счастливая семейная жизнь. Мне так и не довелось увидеть ее фотографии или портрета. Несколько портретов, написанных самим Лессингемом, сгорели вместе с домом. Он признался, что после гибели жены собирал или покупал все ее фотографии, все портреты и уничтожал их. Как и все отважные мужчины со склонностью к авантюризму, он пользовался большим успехом у женщин. Он и сам умел ценить женскую красоту. Лессингем не чуждался женского общества, и каждая новая победа только придавала ему большую привлекательность в глазах прекрасного пола, а он покорял все новые и новые сердца. Я даже как-то подумал, что, увлекшись амурными похождениями, он просто забыл о погибшей жене. Потом, услышав историю о сожженных фотографиях, я решил, что Лессингем просто возненавидел ее. И лишь в последствии, когда наша дружба насчитывала уже многие годы и мы научились понимать друг друга с полуслова, я наконец понял суть дела: он верил в бессмертие жены и полагал, что после его смерти они смогут соединиться снова. Это, говаривал Лессингем, только дело времени...

Ох уж эти мне мыслители-прагматики, что на всякое необычное явление дают слишком приземленное объяснение. Им не терпится стать совестью Земли, они говорят, иной раз просто не подумав. И их невозможно заставить признать собственные ошибки, хотя не родился еще человек, способный поступать идеально и в высшей степени разумно. Но Лессингем был не похож на других - он действовал на редкость обдуманно, каждое его движение было образцом грации. Его предсказания всегда сбывались, как и советы - оказывались полезными. Его невозможно было ввести в заблуждение или напугать. Он ориентировался в любых условиях - будь то в Парагвае или в Лофотене, не чуждаясь при этом ни достижений современной цивилизации, ни патриархальных ценностей. Я знаю, что он считал современную жизнь растворяющей в человеке собственное "я". В этих условиях человек все сильнее зависит от окружающих...

Я закончил рассказ, понимая вдруг, что наболтал слишком много. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь еле слышным тиканьем часов и доносящимся с моря криком чаек. Но сеньорита внезапно взорвалась целым потоком слов: "Все меняется, всему рано или поздно приходит конец. Алые губы становятся синими, как несвежее мясо, тускнеет самый искрометный разум. Умирают самые известные имена, забываются их творения. Время не властно только над смертью и забвением. Так было и так будет".

Я слушал, в меня не покидало странное чувство - такое чувство рождается в человеке, видящем сон, будто он карабкается по гигантской скале, увешанной картинами в тяжелых рамах. Он карабкается, перебирается с одной рамы на другую, чувствуя спиной распластавшуюся внизу бездонную пропасть. Подобный сон однажды привиделся и мне. Кажется, я закричал во сне, а проснувшись, обнаружил, что то был всего лишь сон, что я лежу в своей кровати и мне ничто не угрожает. Теперь же - впервые в жизни - я могу заглянуть в глубину своей души и не убояться того, что там увижу. Именно теперь в моем сознании случился резкий поворот - я уже не воспринимаю смерть всерьез.

Краем глаза я смотрел в лицо Лессингема - это было лицо Озимандиаса. Но мысли мои были сосредоточены на Вечности, на бесконечном пространстве. Вечность - это космос. Свет давно погасших звезд блуждает там многие миллионы лет. Каков он, космос? Воображение рисовало контуры созвездия Льва, откуда-то из туманной дымки показался и тут же исчез лукавый Козерог...

И тут, подобно лучу света, прорезающему тьму, в моем сознании пронеслась мысль. "Многие возводили за это на Бога хулу, - говорил мой внутренний голос, - но, конечно, без достаточных на то оснований. Неужели бесконечная Любовь, способная подчинить себе бесконечную Силу, должна приноситься в жертву сиюминутным капризам? Должны ли боги торопиться? Применимы ли к Вечности понятия "раньше" и "позже"? Сегодня ночью ты видел страшный сон, тебе казалось, что ты попал в ад Но, проснувшись, ты забыл неприятные ощущения. Так неужели ты не испытываешь сегодня нечто похожее?"

Казалось, что кто-то пытается напомнить мне о забытых чувствах и ощущениях, разбередить старые раны и воскресить перегоревшие страсти. Я не мог подобрать нужные слова, чтобы объяснить свои чувства. Тут же вспомнились стихи Лессингема. У окна на стене висела полка; протянув руку, я снял переплетенную в сафьян книгу с золотыми застежками. "Лессингем и ответит на все вопросы", - пробормотал я. Раскрыв наугад книгу, я тут же натолкнулся на стихотворение под звучным названием "Афродита Урания". Не удержавшись, начал читать вслух, при этом голос мой предательски подрагивал.

Идут года, летят недели, И время шутит над тобой. Но ни года, ни перемены Не властны над твоей судьбой.

Глаза опять горят желаньем И снова позабыто горе. И снова слышатся признанья И сладко вторит ему море.

Моя богиня - Вы прекрасны! Мои страданья не напрасны. Я на взаимность уповаю И знаю, что не зря страдаю.

Я Ваши чувства понимаю, Я про любовь немало знаю Как вечной кажется дубрава, Так вечна будет твоя слава.

Покуда я читал стихотворение, сеньорита сидела не шелохнувшись. Взгляд ее остановился на торжественно-спокойном лице Лессингема. И вдруг, бесшумно поднявшись с места, она подошла к окну и посмотрела на место, где я впервые повстречал ее. Тогда она была похожа на Богиню Любви, оплакивавшую случайно погибшего возлюбленного. Тиканье часов стало напоминать биение сердца - сердце, как и часы, отмеряют время, которое тебе отпущено судьбой. Меня охватил ужас - казалось, что в комнате незримо присутствовала сама Смерть. Именно смерть положила свою холодную костлявую руку мне на сердце. Выронив сборник стихотворений, я попытался встать, но ноги не слушались меня. И тут сеньорита заговорила! Ее голос был подобен благодатному ручью любви и нежности, отчего страх сразу отступил от меня, а сердце успокоилось. "Уже полночь, - щебетала Аспасия, - нам пора прощаться с усопшим. Пора провожать его в последний путь, разжигать погребальный костер. Но для начала ты должен... Ты должен взглянуть на картину и прочесть то, что написано специально для тебя".

Меня словно огнем обожгло: неужели сеньорита умудрилась прочесть бумаги, хранившиеся в несгораемом ящике, который Лессингем распорядился открыть после его смерти? Бумаги предназначались для меня, и Лессингем несколько раз повторил, что никто, кроме него, не знает их содержания. В ящике же хранился золотой ключ, которым я должен был отпереть складывающуюся дверцу, что находилась в потолке над его кроватью. Тело же Лессингема, согласно его завещанию, должно находится под картиной, что висела в кабинете. После чего я должен был запереть двери кабинета, выйти из замка и поджечь его. Такой вот должен был получиться погребальный костер. Лессингем был верен себе - подобная участь постигла пятьдесят лет назад его дом в Вастдейле. Лессингем рассказал, что в кабинете висит написанная им самим картина - портрет жены. Никто, кроме него самого и сестры, не видел портрета. Единственная картина, которую он не уничтожил. До поры до времени...

Двери кабинета представляли собой настоящее произведение искусства - покрытые несколькими слоями черного лака, с обильной позолотой. Я поступил в точности так, как распорядился в свое время Лессингем - поднялся по лестнице, что вилась над его кроватью, вставил в замочную скважину извлеченный из несгораемого ящика золотой ключ, отворил складные дверцы. В кабинете царила кромешная тьма, так что мне пришлось зажечь предусмотрительно захваченную внизу свечу. И тут я увидел портрет - громадный, занимавший едва ли не полстены. Он висел как раз напротив двери. Мне стало не по себе - не то что часы, даже минуты портрета были сочтены. Погибнет последнее напоминание о друге, о его привязанности. Тем не менее я не мог не исполнить волю Лессингема. Тем более, что судьба портрета и всего замка была решена много лет назад. Постояв, я вошел в кабинет. На деревянной панели слева белел пришпиленный кнопками листок бумаги. Посветив, я увидел четверостишия. Вне всяких сомнений, они были написаны рукой Лессингема.

Злато ли, серебро - все будет вдосталь,

Шелест атласа, алмазов искры,

Только забыться мне будет непросто

От ужасов, страхов седой старины.

Всюду лишь блеск драгоценных камней,

Злато звенит все сильней и сильней.

Только скажите, друзья, честь по чести,

К чему быть богатым уже после смерти?

Ночью будет наслажденье

Нежное, как те цветы,

Что в приливе настроенья

На лугу срывала ты.

Будет сила искушенья

Вместе с роскошью томленья

Час счастливой без следа

Нас покинет навсегда.

Возлюбленная, ты - совершенство!

Не передать мое блаженство.

Ты - свет луны, ты - песнь струны,

Ты - тихий плеск морской волны.

Копна твоих волос душистых

И красота ресниц пушистых

Меня бросают в пот и жар

В моей груди горит пожар.

Я весь повержен и разбит

Ничто меня не воскресит

Я слеп и глух, я пьян и нем -

Я как герой твоих поэм.

Любовь - как море, в нем тону,

Но с радостью иду ко дну.

Я смело говорю - тот жил,

Кто хоть единожды любил.

Твоя краса затмила мир,

Я - весь движенье, весь - порыв.

Как долго мне осталось жить?

Как долго я могу любить?

Тела - как бревна, ум - один,

Порыв любовный - он един.

Все забывается вокруг,

Я вижу лишь тебя, мой друг!

Хозяйка грез моих, мечтаний,

И героиня упований.

Мечтаю только о тебе

И зрить тебя не лишь во сне.

Готов я положить к твоим ногам

Все злато мира, все богатства

Готов служить тебе, а не богам

И с радостью отдаться своей власти.

Любовь сладка, но и трудна

Спокойствие души крадет она.

Скажи: за что такое наказанье -

Любить тебя, терпя одни терзанья?

Мои глаза затуманились слезами. Смахнув предательскую влагу, я взял со стоявшего рядом стола листок бумаги и карандаш и списал стихотворение. Все это время меня не покидало чувство, будто рядом незримо находится сеньорита. Конечно, в мире существует много явлений, не поддающихся объяснению. Хорошо еще, что незримое присутствие Аспасии не смущало меня, а наоборот, придавало уверенности. Выйдя на лестницу, я посмотрел вниз - сеньорита по-прежнему безучастно сидела у одра умершего, ее рука так же покоилась на резной спинке кровати. Потом до меня донеслось еле слышное бормотание Аспасии: "Зимиамвия - вымышленная страна. Стихотворение рассказывает, что эта страна действительно существует. Хотя никто из ныне живущих не может попасть туда. Зимиамвию населяют только души отошедших в мир иной. Причем далеко не каждая душа удостаивается чести обрести последнее пристанище в Зимиамвии. Только души тех, кто при жизни совершил великие поступки, бросал дерзкий вызов опасности - могут войти в страну. Трусам и подонкам там нет места...".

- Какой из живущих, - удивился я, - может утверждать это, коли не видел Зимиамвии и даже не подозревал до сих пор о ее существовании?

Но сеньорита не унималась, и голос ее прозвучал неестественно миролюбиво, хотя в нем слышались металлические нотки:

- И все-таки это так. Я дала обещание. И я исполню его.

Честное слово, на меня нашла оторопь. Я посмотрел в лицо Аспасии - на нем лежала печать отрешенности. Я случайно посмотрел в лицо мертвому Лессингему - на нем была написана жалость, терпение, достоинство. Подобное выражение можно было видеть на статуях работы прославленного древнегреческого скульптора Фидия...

Основные действующие лица:

Лессингем

Барганакс

Фиоринда

Антиопа

Опасность. Три королевства остаются без правителей. Наместник. Обещание, услышанное в Зимиамвии.

- Ему бы только найти подходящий предлог, - сказал Амори. - Если бы король Мезентиус был жив, война началась бы уже летом. И тогда он попал бы в яму, которую вырыл для других. Так или иначе, но опасность пока существует, хотя и не такая грозная, как раньше. Остается его сын. Мне кажется, что ты напрочь забыл, что говорил совсем недавно. Хотя я по-прежнему считаю, что если ты за что-то взялся, то никто не сделает это лучше тебя.

Лессингем промолчал - он с задумчивым видом рассматривал на свет хрустальный бокал с прозрачным, как слеза, вином. В комнате было светло - посреди стола стояла целая дюжина свечей, пламя которых то и дело дрожало и колебалось. Амори, чуть повернувшись к собеседнику, с удивлением глянул на него. Кажется, именно этот удивленный взгляд вернул Лессингема к реальности. Он встрепенулся и быстро поставил бокал на стол.

- Ну, ну, брось злиться, - покровительственно заметил Амори, - я сказал только правду.

Но Лессингем и не думал сердиться - наоборот, в его серых глазах мелькнули насмешливые искорки. Видя недоумение собеседника, он и вовсе рассмеялся:

- Что, дружище, вздумал почитать мне нравоучения? Прости, я отвлекся. Ты говорил что-то о моем двоюродном брате и о великом короле. И о том, как могли бы развиться события, верно? Сам не знаю, что на меня нашло. Задумался...

Амори вновь удивленно глянул на Лессингема, но тут же опустил взгляд. Было видно, что Амори не по себе - он вспыхнул до корней волос, надул губы и нахмурил пшеничные брови. "Конечно, - подумал Лессингем, искоса глядя в чистое и нежное, как у девушки, лицо собеседника, - конечно, он обиделся!". Лессингем принялся задумчиво водить пальцем по изукрашенному драгоценными камнями основанию бокала. Наконец Амори соизволил поднять глаза - взгляды собеседников на мгновение встретились. И тут Амори громко расхохотался. Лессингем некоторое время еще хранил молчание, а потом, откинувшись на резную спинку стула, заметил:

- Хватит! Оба мы хороши. Выкладывай, что у тебя там. Если информация в самом деле нужная, я возьму ее на заметку.

- Как сказать, - возразил Амори, - выложить тебе я могу что угодно. Только вот боюсь, что мой рассказ не слишком хорошо повлияет на тебя.

- Ну, за это можешь не беспокоиться.

- Сударь, - раздраженно спросил Амори, - в таком случае ответьте мне: зачем мы вообще здесь? Чего ждем? И что будем делать? Уж простите меня.

Лессингем задумчиво провел рукой по своей бородке и улыбнулся.

- Вот, отвечать не хочешь, - торжествующе прокомментировал Амори. Ладно, я не стану мучить тебя просьбами. В таком случае, будь добр, ответь на другой вопрос. Спешить - это вопреки твоей природе? Если так, отчего все пять лет, которые я неотступно следовал за тобой, ты спешил, и очень спешил. Ты всегда был неожиданностью для врагов, потому что они не ждали тебя в те дни и часы, когда ты объявлялся у них под носом. Мир велик, но ты все равно вернулся сюда, в Страну Ререк. Что заставило тебя решиться на продажу викарию испытанного меча?

- А разве речь была о продаже? - изумился Лессингем. - Да упаси Господь! Я только отдаю оружие в аренду. В силу братской дружбы и всего такого прочего...

Амори громко расхохотался:

- Ничего себе - братская дружба! Сказал бы что посерьезнее. Мне трудно представить тебя, поддерживаемого с одной стороны им, а с другой - самим дьяволом. - Развалясь в кресле, Амори сунул в камин обутую в тяжелый, подкованный железом башмак ногу и разворошил набросанные в огонь грудой буковые поленья. Сноп искр тут же устремился в дымоход. Удовлетворенно крякнув, он повернулся к Лессингему: - Наконец-то ты в хорошем настроении. Хотя ты упорно отказываешься вести себя здраво. Послушай, что я скажу - ради твоей пользы. Ты хорошо меня знаешь. Разве я по своей природе не склонен к поспешности? Тем не менее даже я вижу, что ты поступаешь опрометчиво. Для чего делать глупости? Ты силен как никогда, на твоей стороне юность и забор, а ты повесил нос и ждешь неизвестно что. Можно сказать, осознанно клюешь на удочку Наместника. Ты потратил целых три месяца на дурацкие совещания - и где результат? Его нет. Не подумай, что я намерено принижаю значение твоей интуиции - вовсе нет. Лучше тебя не кто не может предугадать развитие событий. Образно говоря, ты сел играть в шахматы с самим дьяволом и поставил его в патовую ситуацию. Именно потому ты все-таки должен осознать грозящую опасность. Увидишь, он использует тебя на всю катушку, а потом, когда ты станешь ему бесполезен, он постарается отделаться от тебя. А если ты не станешь вмешиваться в его дела, он попросту сломает себе шею - с такими амбициями далеко не уйдешь. И тогда ты сможешь подняться над всеми врагами...

- Посмотри, что мы имеем на сегодняшний день. Король Стиллис - зеленый юнец. Но нельзя забывать, что он все-таки сын короля Мезентия. От волка рождаются волчата. Некоторое время они безопасны, но рано или поздно все равно оттачивают зубы и тогда - берегись! Корона Фингисуолда все равно будет принадлежать ему. Он пришел на юг вовсе не для того, чтобы местные владыки один за другим оказывали ему знаки внимания. Он пришел за властью. Сомневаюсь, что герцог Зайанский в самом деле отнесется к брату холодно, как ты утверждаешь. И потом, сколько было случаев, когда незаконнорожденные проявляли куда больший дух и достоинство, нежели те, кто обладал безупречной родословной? Ты поспешил осудить молодого короля в неумении действовать по обстановке. Да, король Мешрии в самом деле быстро взял в свои руки бразды правления, он даже сделал это более поспешно, чем от него ожидали все, в том числе и брат. Однако все случилось так, как никто не ожидал. Юный король обласкал лорда-адмирала, но вместе с тем лишил благородных людей многих привилегий, пожалованных им его отцом. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что он пойдет дальше. Размолвка между королем и Наместником никому не нужна. Кто ему сегодня мешает (кроме роскоши безделья), так это адмирал и прочая королевская челядь. Волей-неволей ему придется с ними считаться - они занимают все более-менее важные посты в Мешрии. Не знаю, чем руководствовался король, когда позволил герцогу Барганаксу поддержать своего брата. Тем не менее вся Мешрия как будто подчиняется ему. Выходит, твой брат-Наместник оказался как бы между двух огней. А ты, что стало с тобой? Прошу тебя, опомнись! Опасность действительно куда более серьезная, чем тебе кажется. Не случайно брат под разными предлогами уклоняется от решающего разговора и в то же время старается добиться от тебя помощи. Конечно, требование короля о передаче ему владения в Ререке в какой-то мере справедливо, но не будем забывать о других обстоятельствах.

- Ну что же, - хрипловато отозвался Лессингем, - как видишь, я терпеливо выслушал твою тираду. Признаюсь, это далось мне очень непросто. Ты высказался, то и благо. Тем не менее мое мнение тебе хорошо известно - я изложил тебе его сегодня ночью.

- Сто сказать, - горько заметил Амори, - даже не знаю. Скажу лишь, что сильный свет просто ослепил тебя.

- А ну, дай сюда карту, - распорядился Лессингем. Голос его чуть дрогнул - видимо, в душе он все-таки испытывал определенное беспокойство. Амори не заставил себя уговаривать - начерченная на тонком пергаменте карта тут же распласталась на столе. Оба склонились над чертежом. Лессингем заговорил: - Конечно, ты мудр в том, что касается быстроты реакции. Но иногда ты просто беспокоишься по пустякам. Неужели ты в самом деле полагаешь, что я не вижу, что творится вокруг?

- Вот здесь, восточнее Хорнмира, - ткнул Лессингем в карту, - и находится молодой Стиллис со своими основными силами. Именно отсюда он послал Наместнику распоряжение явиться и оказать ему подобающий, по его мнению, почет. И не забыть вручить ему ключи от Кессарея, Мегры, Каймы и Аргианны, в которых он, без сомнения, посадит править своих доверенных лиц. Впрочем, он будет сидеть спокойно, пока Барганакс держит его под прицелом. Барганакс не то что на юге, но даже на севере пользуется уважением. А поскольку принц Эркель и Арамонд всегда сдерживали данные обещания, то Наместник может смело рассчитывать на их поддержку.

- Но, пожалуй, перейдем к делу. Нам лучше уйти на север, и уйти как можно скорее. Мой двоюродный братец тоже не терял времени даром - развлекая короля шутками и прибаутками, он организовал тайную доставку оружия и воинов. Мои подозрения на этот счет вчера окончательно подтвердились. Думаю, что завтра он подчинится решению короля. Не нужно быть провидцем, чтобы понять - скоро станет жарко. Пока они будут выяснять свою правоту на поле брани, я займу территорию между Свейлбэком и Эрройфитом и побережье и не пропущу их обратно в Фингисуолд.

- Как, не пропустишь их назад? - недоверчиво спросил Амори. - Но ведь... это мятеж?!

- Это уж как король решит. Давай заранее все определим. Нужно поспешить - выступить мы должны еще до полуночи.

Амори затаил дыхание, а потом растерянно выпалил:

- Как, за час собраться и заседлать лошадей? Но...

Поймав на себе непреклонный взгляд, Амори пожал плечами и вышел.

Лессингем некоторое время водил пальцем по карте, что-то вычисляя и прикидывая, а затем, нахмурившись, скатал пергамент в свиток. Подойдя к окну, он резким жестом распахнул рамы - в комнату тут же ворвался запах весны, легкое благоухание нарциссов. На юго-западе вырисовывался Сириус...

- Я распорядился готовиться к походу, - сообщил вошедший Амори. - У нас остается немного времени. Может, ты все-таки позволишь мне высказать кое-какие соображения?

- А мне показалось, что ты уже высказался, - ответил Лессингем, даже не удосужившись отвернуться от окна. - Или же ты снова хочешь противоречить мне?

- Сударь, мне достаточно только двух минут, но только выслушайте меня внимательно. Вы знаете, что я действительно предан вам душой и телом. Я останусь с вами даже тогда, когда нам придет пора ступить на илистый берег Ахерона. Говорите, что хотите, но я считаю своим долгом сказать - вас охватило нездоровое возбуждение. Положение - хуже не придумаешь. Попробуйте перерезать пути сообщения между отрядами короля на севере - Эркель тут же ударит по нам с фланга. О том, чтобы попытаться взять штурмом его замок Элдир, нечего и думать - он просто сбросит нас в море.

- Насчет этого я уже позаботился, - возразил Лессингем. - Весьма предусмотрительно установил с ним приятельские отношения. К тому же он, как и Арамонд, ориентируется на герцога, а не на короля. Мешрия и Зайана - какая разница, если власть сосредоточена в одном месте? Нет, на север они не пойдут. Опасности нужно ждать совсем с другой стороны.

Амори, подойдя, облокотился о подоконник, при этом его локоть коснулся локтя Лессингема.

- Знаешь, - сказал он тихо, - я ничего не могу поделать. Потому что люблю тебя и восхищаюсь тобой. Тогда все упирается в этого человека...

Оба молча стояли, вдыхая весеннюю свежесть; звезды были подобны драгоценным камням, рассыпанным по черному бархату неба.

- Знаешь, - нарушил тягостную тишину Лессингем, - сам не пойму, как это получилось. Я забыл не только тебя, но и себя самого. Действительно - меня охватила настоящая эйфория. Впрочем, человек рожден для радостей. Как только я об этом подумал, как внутренний голос сказал: "Ты обещал, и теперь должен сдержать слово!". Это был не просто совет, это был приказ. Голос показался мне удивительно знакомым, хотя я так и не припомнил, где и при каких обстоятельствах слышал его. Потом он затих, и с тех пор я больше его не слышал.

Неожиданно тишину ночи прорезал глухой стук копыт, доносящийся с юга. Амори подошел к столу и снова принялся разглядывать карту. Стук копыт усилился. Повернувшись к собеседнику, Лессингем заметил:

- Кто-то спешит сюда. Недавно я видел в небе комету, подобную отрезанной голове - толкователь примет сказал, что это не слишком благоприятный знак. Потому нам лучше побыть некоторое время на севере. Ну вот что - задержите этого гонца и доставьте его ко мне.

Женский портрет. Доктор Вандермаст. Фиоринда: "горькая-сладкая". Лира, потрясающая Митилен.

Спустя три дня после отправки гонца на север, в Морнагей, герцог Барганакс решил заняться живописью в своем саду. Сад был любимым местом уединения аристократа - здесь постоянно цвели цветы, поскольку тут, в Зайане, всегда было тепло. Не то что на севере. День клонился к вечеру - это было любимое время суток Барганакса; багрово-оранжевое солнце медленно клонилось к горизонту. Мягкий золотистый свет струился на листья растений, лежал тонкой пленкой на поверхности пруда. Волшебная пора, думал герцог, в которую происходят самые нереальные, казалось бы, вещи. Каждое яблоко, вызревшее на ветке, казалось крохотным солнцем, цветы словно изливали жидкое золото, подобно крохотным фонарикам. Казалось, не осталось места, до которого не добрался бы свет угасающего дня. Солнечный свет заливал Фиоринду, покрывая слоем неуловимой позолоты даже ее исиня-черные волосы, которые казались теперь золотыми нитями.

- Скажите, сударыня, - нарушил тишину герцог, - если бы вам предложили стать бессмертной, вы воспользовались бы случаем? Бессмертной и вечно неувядающей? - И тут же мысленно чертыхнулся, потому что в третий раз должен был соскабливать неудачно наложенный мазок - неуловимая зелень глаз девушки ему упорно не давалась.

- А я и так уже обрела бессмертие! - воскликнула собеседница несколько удивленно.

- Как так? С чего вы взяли?

- Самый знающий философ - доктор Вандермаст - сказал мне это.

Брови герцога от удивления взметнулись кверху, но в следующий момент он взял себя в руки. Тем не менее эмоциональная вспышка не прошла бесследно - мазок вновь был наложен неудачно, и его снова нужно было соскабливать. Покончив с этим, герцог спросил:

- Неужели вы поверили философу? достаточно только повнимательнее всмотреться в его лицо, чтобы понять, какова реальная цена его обещаний...

- Но ведь, - капризно заметила Фиоринда, - это он привел в порядок ваш сад. Если бы не доктор Вандермаст, мы не любовались бы этой красотой.

- По-моему, он просто вскружил вам голову, дорогая, - отрубил герцог. - Потому-то так блестят ваши глаза. Все рисую, рисую, а они никак не выходят. И потом, сударыня, мы не властны над временем - солнце зайдет, и красота сада померкнет. Вижу, вы не верите мне. Или просто не хотите верить. Ну что же - в таком случае пусть ваш доктор попробует превратить счастливые минуты в вечность. Пусть подтвердит свои слова. Пусть попробует, и я воздам ему по заслугам.

Ответом был звонкий и мелодичный, как звяканье серебряного колокольчика, смех Фиоринды. Наступила тишина. Несколько минут собеседники хранили молчание - за это время герцог внимательно сверил портрет с оригиналом, желая удостовериться, что изобразил все правильно: и слегка выдающиеся скулы, чуть раскосые глаза, полноватые губы, хищные ноздри. Фиоринда глядела в сторону, и ноздри ее то и дело раздувались, как у почуявшего запах крови хищного животного. Пышные черные волосы свернулись, подобно спящей пантере, на затылке хозяйки. На девушке не было украшений, за исключением пары сережек с крупными рубинами, похожими на рдеющие уголья.

- Принц - человек исключительно щедрый, к тому же он хороший друг, - нарушила тишину девушка, - а какой галантный кавалер! К сожалению, даже самое совершенное не вечно под луной.

Между тем графиня Розалура, младшая дочь принца Эркеля, вышедшая два месяца назад замуж за Медора, начальника охраны герцога, встала с бордюра фонтана и неслышно приблизилась к герцогу, бросив любопытствующий взгляд на портрет. Медор последовал было за женой, но потом нерешительно остановился в тени огромной липы. Рядом с ним остановились Мирра и Виоланте - впрочем, их больше интересовал не портрет, а живописец. Мирра и Виоланте были фрейленами герцогини Мемисон - матери Барганакса. Только Антея не сдвинулась с места - она по-прежнему стояла, чуть подавшись вперед, возле того ученого, о котором уже шла речь. Девушка производила вид отвлеченного, наивного существа, но проницательный взгляд ее желтоватых глаз то и дело останавливался на Барганаксе. Губы Антеи вдруг растянулись в загадочной улыбке. Лучи солнца коснулись и ее волос, и они словно вспыхнули золотистым пламенем.

- Наконец-то! - облегченно вздохнул герцог. - Я все-таки поймал этот оттенок. Он долго мне не давался - чего только я не перепробовал. Оказывается, нужно смешать желтую краску и изумрудно-зеленую - получается этот самый бронзовый оттенок. Долго же я с ним возился. Теперь бы губы немного подправить - и будешь как живая. К сожалению, я не профессиональный живописец. Но, как говорится, век живи - век учись.

- Зачем подправлять мои губы? - наивно удивилась Фиоринда. - И потом, не забывай, что художник должен правдиво отражать действительность. Жизнь нужно видеть такой, как она есть. Не лучше и не хуже. Кстати, можно мне немного отдохнуть?

Не дожидаясь ответа, она поднялась с каменной скамеечки, на которой позировала. Герцог уже в который раз залюбовался девушкой - на ней было платье алого сатина, идеально подчеркивавшее все достоинства фигуры. Барганакс вдруг подумал, что хорошая оправа только повышает стоимость и красоту драгоценного камня. Важно только эту оправу удачно подобрать. Остановившись рядом с герцогом, Фиоринда несколько мгновений рассматривала картину. При этом ее губы еле шевелились, а серые глаза стали холодными и колючими, как у змеи. Она мимоходом указала на два, по ее мнению, недостатка в портрете, которые следовало исправить, пока не поздно. После чего заметила:

- Не понимаю, Барганакс, чем тебя так привлекает живопись? Не возможностью ли увековечить моменты истории? Но неужели действительно так приятно употреблять природные способности для угадывания тонов и оттенков? Мне кажется, что жизнь ставит перед нами совсем другие задачи.

- Если вы, сударыня, - осторожно возразил герцог, - решили разговаривать со мной философскими категориями, обратитесь к доктору Вандермасту. Он сразу поймет, что вы имеете в виду и все доходчиво разъяснит.

- Я уже задавала ему подобный вопрос, - отозвалась девушка, - но доктор не сумел ответить на него.

- Но ведь что-то он определенно сказал? - допытывался Барганакс.

Леди Фиоринда чуть наклонила голову и снова посмотрела на картину. Видя, что герцог все еще ждет ответа на свой вопрос, она нехотя пробормотала:

- Разве могу я помнить всякие мелочи? Раз вам интересно, спросите об этом самого доктора.

- Осмелюсь повторить то, что я сказал в тот раз, - учтиво сказал старик, хранивший дотоле молчание и сидевший чуть в стороне от остальных. Он посмотрел на портрет и загадочно улыбнулся. - Кажется, вас восхищает стремление его сиятельства выразить свою утонченность именно в изобразительном искусстве. В самом деле, желание запечатлеть миг истории может только приветствоваться. Был человек - а завтра его уже нет. Но остается дело рук его. Чем больше он сделал, тем дольше будут помнить его. Память о человеке обычно неподвластна разрушительному воздействию времени. В данном случае, сударыня, налицо философская категория перехода количественных изменений в качественные. Человек живет, творит, и его творения становятся напоминанием о мастерстве. Чем больше человек делает, тем чаще станут потом вспоминать о нем. Хотя люди, создавая что-то, руководствуются подчас не только разными, но даже прямо противоположными целями...

- Ответ самый что ни на есть исчерпывающий, - хохотнула девушка, - к такому просто невозможно придраться. Хотя, по правде говоря, я ничего не поняла.

- Если вам это действительно интересно, сударыня, - заметил герцог, - то скажу так: я рисую просто потому, что мне хочется рисовать.

- О, ваше сиятельство, - чарующе улыбнулась Фиоринда. - Кому как не мне, знать, что вы ничего не станете делать по принуждению. - Поджав губы, девушка еле слышно добавила: - Если, конечно, этого не захочет ваш младший брат.

Услышав замечание девушки, аристократ покраснел, как вареный рак.

И тут произошло то, чего никто не ожидал: в приливе раздражения герцог швырнул на землю кисточки и ударом ноги валил мольберт. Не довольствуясь этим, аристократ снова ударил ногой по мольберту, и тот птицей взвился в воздух. Пролетев несколько метров, мольберт ударился в алебастровый букет цветов, выполненный настолько искусно, что даже с расстояния нескольких шагов он казался настоящим. Букет покоился в алебастровой же вазе. Раздался жалобный хруст, несколько цветков упали на землю. Наступила тишина. Первым опомнился мальчик-слуга - он бросился к мольберту с намерением принести его обратно. Остальные присутствовавшие застыли - все чувствовали себя крайне неловко. Герцог, положив ладонь на изукрашенную рубинами и изумрудами рукоять кинжала, подошел к креслу сандалового дерева, в котором застыла перепуганная Фиоринда. Тяжело дыша, аристократ смотрел сверху вниз на девушку; ноздри его раздувались. Фиоринда поджала губы - она даже не понимала, насколько герцог был ослеплен яростью. Тем временем слуга принес ему злополучный мольберт. Не глядя на парнишку, Барганакс сорвал с мольберта незаконченный портрет Фиоринды и принялся полосовать по нему ножом. Швырнув искалеченный холст на землю, герцог снова уставился на Фиоринду.

Девушка сидела не шелохнувшись; тем не менее от ее внимания не ускользнуло, что взгляд рассерженного аристократа стал уже другим. Щеки Фиоринды слегка зарделись, отчего ее красота стала еще естественнее - легкий испуг вместе с искренним удивлением придали Фиоринде невыразимую грациозность. Она стала похожа на испуганного благородного оленя, застывшего в неуловимом порыве при подозрительном шорохе. На мгновение их взгляды встретились; герцог только теперь смекнул, что девушка едва сдерживала слезы.

- Тебе не следовало говорить все это, - прошептал он дрожащим голосом. - Моя душа принадлежит тебе, а ты, зная это, то и дело наносишь мне душевные раны. Я могу и не выдержать...

Фиоринда ничего не ответила - она тупо смотрела в одну точку. Герцог осмотрелся вокруг - благодушно-лирического настроения как не бывало. Сад больше не казался заполненным теплом золотом солнечного света. Наоборот, алые цветы казались каплями крови, взгляд то и дело натыкался на густые заросли. Что в них? Не опасность ли подстерегает его? Травы уже не выглядели ровным зеленым ковром - каждый стебелек казался лезвием кинжала. А когда придет осень, не останется и этого. Рано или поздно всему приходит конец. Смерть над всем простирает свои серые крылья...

- Ну, - угрюмо спросил герцог, - говори, раз уж начала, договаривай. Какое злодеяние я должен совершить? Кого уничтожить.

- Если и уничтожить, то не беззащитную картину, - нашлась девушка. - Не понимаю, неужели приятно уподобляться капризному мальчишке, расшвырявшему надоевшие игрушки? Зря вы изрезали картину - чтобы восстановить ее, потребуется много времени.

- Ну почему же, - саркастически расхохотался аристократ, - отвести душу - тоже приятно. Во мне, как и в каждом человеке, дремлет зверь. Рано или поздно зверь просыпается и требует крови. Я дал волю чувствам, укротил чудовище и теперь оно смирно дремлет. До поры до времени, конечно.

- Дремлет! - негодующе воскликнула Фиоринда.

- Давай-давай, продолжай, - подзадорил девушку Барганакс. - Что замолчала? Скажи, что это был неплохой спектакль для всех вас, в том числе и для твоего благовоспитанного братца. Но, знаете ли, я могу сделать из случившегося какой угодно вывод. В отношении вашего брата тоже...

- Вы тот самый человек, каким слывете в глазах окружающих, - не оставалась в долгу Фиоринда. - Говорят, что если кто-то хоть раз скажет хоть одно неодобрительное слово в ваш адрес, то потом будет жалеть об этом всю жизнь. Но теперь, когда кот умер, у мышей появилась возможность кричать, что они никогда его не боялись...

Кажется, герцог окончательно разъярился - нахмурив брови, он заложил руки за спину и отступил назад.

- Можете болтать, что хотите, - прохрипел он, - мне лучше знать, кто я такой на самом деле. Можете считать себя сколь угодно утонченными существами и надувать губы, но моя тактика останется по-прежнему неизменной - как только кто-либо посмеет сделать недостойный выпад в мою сторону, он горько об это пожалеет.

Девушка резко подняла голову, зеленые глаза блеснули в чаще длинных пушистых ресниц:

- Не советую вам разговаривать со мной как с ребенком-несмышленышем или с животным. Не советую. Итак, вы даете мне слово, что никогда больше не будете говорить со мной в подобном тоне?

- Не даю, - процедил он, - вспомните, что я никому никогда ничего не обещаю. Но постараюсь учесть ваше замечание.

- Вот и хорошо, - обрадовано воскликнула Фиоринда. - Будем считать, что договорились.

- Мне пора в тронный зал, - спохватился герцог, - как я мог забыть: сейчас я как раз должен давать аудиенцию. Не вежливо с моей стороны заставлять людей ждать, к тому же монархи должны подавать подданным только положительные примеры.

Фиоринда кивнула с видимым облегчением и протянула герцогу руку для поцелуя. Аристократ церемонно наклонился и прижался к руке губами. Выпрямившись, он неожиданно спросил в полголоса:

- Сударыня, помните, что сказала Поэтесса? - И тут же продекламировал что-то по-гречески.

Девушка, казалось, превратилась в слух: вытянув шею, она напряженно смотрела на герцога. После чего непроизвольно повторила:

- Еще момент любви, о Вечность! Продли мгновенье страсти, Неизбежность!

- Кстати, - воскликнул аристократ, - я совсем забыл, что сегодня мой день рождения. Хорошо, кто-то из придворных проявил любезность, напомнил. Сударыня, не окажете ли мне честь? Осмелюсь попросить составить мне компанию за ужином. Все должно пойти прекрасно. Ужин состоится в западной башне, в той, что смотрит на озеро.

Против ожиданий, Фиоринда не улыбнулась. Посмотрев имениннику в глаза, она слегка наклонила голову и чуть слышно сказала:

- Да, я приду.

Но негромкий ответ Фиоринды прозвучал для герцога самой лучшей в мире музыкой.

Приемный зал в Акрозайане. Адмирал Джероними. Лорд-канцлер Берольд. Заботы, терзающие государственных мужей. Незаконнорожденный ребенок Фингисуолда. Герцог Родер. Заседание в кабинете герцога. Завещание короля Стиллиса. Ярость герцога. Наместника подозревают в убийстве короля. Лига за претворение в жизнь Завета.

Несмотря на отсутствие герцога, в тронном зале уже два часа томились люди. Причем число желающих высказать почтение имениннику все увеличивалось. Присутствующие получили в свое время хорошее воспитание, потому сейчас они говорили на самые разные темы, не затрагивая только одну - причину отсутствия герцога. В конце концов если опоздал, значит случилось что-то серьезное. Тронный зал, растянувшийся на сотню локтей в длину и сорок локтей в ширину, изначально был приспособлен вмещать большое количество народу. Кажется, зодчие предусмотрительно позаботились и о досуге скучающих посетителей - стены были сплошь покрыты тонкими золотыми пластинками с изображениями реальных и сказочных птиц, животных плодов и растений. Переговариваясь, гости разглядывали работу безвестных мастеров, не переставая удивляться их искусству и безграничной выдумке. Потолок поддерживали массивные - в четыре человеческих роста - колонны из черного оникса с белыми прожилками. Капители колонн были выполнены в виде змеиных голов. Потолок был изукрашен еще более причудливо - казалось, что на нем переплелись русалки, лотосы, драконы и прочие диковинки. Украшения были обильно инкрустированы драгоценными камнями и жемчугом, что должно было внушать любопытствующим мысль о богатстве и могуществе хозяина всего этого великолепия. Несмотря на обилие украшений и массивность колонн обстановка не действовала на собеседника угнетающе. Напротив, созерцая прихотливые творения человеческого разума, посетителю хотелось показать свои лучшие черты, дать понять окружающим, что он тоже чего-то стоит в этом мире. По углам зала стояли обильно украшенные золотом и серебром нефритовые треножники с вставками из розового порфира. Треножники имели высоту в десять локтей и увенчивались выточенными из лунного камня чашами; чаши были настолько широки, что в них могли плавать дети пяти-шести лет. Чаши были наполнены благоухавшей розами и жасмином водой. В воде плескались привезенные из далеких жарких стран диковинные птицы - черная бархатная шея, изумрудно-лазоревое оперение, удивительно красные глаза. Птицы щебетали похожими на звон колокольчиков голосами и, то и дело порхая с чаши на чашу, разносили по залу благоухание роз и жасмина. Пол был вымощен ромбовидными плитками мрамора теплых тонов, в стыки между плитками строители заложили крупные розовые топазы. У северной стены зала возвышался величественный трон герцога, от противоположной стены, где был вход в зал, к трону вела ковровая дорожка, переливающаяся всеми цветами радуги. Сам трон был лишен каких-либо украшений. Выточенный из каменного монолита серого цвета, он все равно притягивал к себе взгляд любого оказавшегося в зале. Массивный серый трон, тут и там покрытый белыми прожилками, олицетворял власть герцога, его влияние и могущество. В свое время трон был выточен из каменного блока, обладавшим, как поговаривали, некими магическими свойствами. Трон стоял на фоне гигантских - на двадцать локтей в высоту - крыльев. Несмотря на массивность, крылья выглядели удивительно естественными благодаря прежде всего стараниям мастеров, вложивших в шедевр свои таланты. Каждое перышко, каждый завиток были сделаны с потрясающим реализмом. Казалось, что из-за спинки трона вот-вот покажется тело фантастической птицы, что она взмахнет раззолоченными крыльями - и поминай, как звали. Камни были покрыты тысячами, а может, и миллионами мелких драгоценных камней всевозможных цветов и оттенков, привезенных с разных концов земли. Огоньки сотен сиявших под потолком свечей преломлялись в гранях драгоценных камней, благодаря чему в зале было еще светлее, а посетителям казалось, что они попали в сказку. Освещение зала было творением гения доктора Вандермаста - он долго работал над проектами, но в конце концов все-таки добился своего: свет был ярким, но не слепил глаза, он позволял читать при необходимости, но не казался вездесущим, давая возможность уставшему от общества человеку найти где-нибудь за колонной укромный уголок и прийти в себя.

Двадцать пять отборных солдат герцогской стражи окружали по периметру трон. Они были облачены в доспехи вороненой стали и вооружены короткими обоюдоострыми мечами. Воины стояли, не шелохнувшись - перед тем, как быть допущенным к несению почетного караула у трона повелителя, они должны были выдерживать многочасовые изнуряющие тренировки. Левая рука каждого гвардейца была согнута в локте и прижата к боку. В изгибе руки покоился шлем - строевые приемы были искусно увязаны с придворным этикетом, согласно которому ни один из поданных не должен был появляться в тронном зале с покрытой головой. Исключение делалось, разумеется, только для самого герцога. Как видно, придворные церемониймейстеры знали свое дело - не только рост, телосложение, цвет волос, но и черты лиц гвардейцев были совершенно одинаковы. Если не считать солдат, ни один из присутствующих в зале не смел ступить даже на краешек ковровой дорожки. Конечно, разрешалось пройти по ковру, если кому-то нужно было перебраться из одного конца зала в другой, но стоять на дорожке монарха никто не имел права. Так уж повелось в Зайане исстари - всякий, выразивший непочтительность к венценосной особе, лишался жизни.

В тронном зале дворца собрались, что называется, сливки общества со всей Мешрии: высшие чиновники, придворные, военачальники, просто именитые и знатные граждане. Несмотря на кажущееся спокойствие, присутствующие были далеки от благодушия. Со смертью короля Мезентиуса пришел конец стабильности и спокойствию. Законный наследник Мезентиуса взошел, как и положено, на престол, но ему не хватало отцовской решительности и осторожности. Слабость молодого короля обсуждалась на все лады; люди спорили, но все-таки сходились во мнении, что Барганакс должен как можно скорее показать врагам, что он действительно сын Мезентиуса.

Обстановка была серьезная - Наместник, как готовая к нападению гадюка, затаился со своими людьми где-то на бескрайних равнинах Срединной Мешрии. Конечно, он выжидал подходящего для удара момента. То, что королевской сласти грозит нешуточная опасность, понимали даже придворные, обычно отличающиеся беззаботностью.

В юго-восточном углу, отдельно от остальных присутствующих, тесной группкой собрались молодые отпрыски знатных фамилий. Они не случайно выбрали это место - дверь в южной стене, откуда с минуты на минуту должен был появиться монарх, просматривалась отсюда великолепно.

- Посмотрите-ка, - воскликнул один из молодых людей, - вон сам адмирал идет!

- Только его тут не хватало, - пробормотал его товарищ, - вместо того, чтобы заниматься своими делами, он шляется по увеселительным мероприятиям...

- Нет, зря ты так, - урезонил друга Мелатес из Ваштолы, - зря. Лично я очень уважаю Джероними. Если уж кто и виноват в происходящем, то никак не он. Вы посмотрите - какая выдержка. Ровен и спокоен. Конечно, в глазах сквозит беспокойство, но кто из нас сейчас не без этого? Вот что я скажу - во всем виноваты Родер и Берольд.

- Кричи громче, - подзадоривал его молодой человек, первым заметивший адмирала. - Все и так уже навострили уши. Их хлебом не корми, только дай послушать чужие разговоры.

Молодые люди церемонно поклонились адмиралу; тот, проходя мимо, ответил легким поклоном головы. Джероними был человеком плотного телосложения, ему шел уже пятый десяток. Но адмирал был очень энергичным человеком - подстриженные "ежиком" волосы и цепкие бледно-голубые глаза говорили о большой силе воли этого вояки. Щегольской бархатный камзол и пышные жабо не в состоянии были скрыть строевую выправку и подтянутость адмирала. Джероними был человеком действия. Если уж кто и решился бы на государственный переворот, на попытку воспользоваться суматохой и свергнуть с трона неопытного юнца, то это, несомненно, был бы адмирал.

Дождавшись, пока адмирал отойдет на почтительное расстояние, Зафелес процедил:

- Вероломство и гнилая угодливость - вот что подстерегает принца повсюду, где бы только он не оказался. Скажу вам, друзья, что если бы не пресловутое законопослушание, давно следовало бы добиться известной всеми нам цели. Вместо того, чтобы топтать драгоценный паркет, нам давно следовало бы обагрить кровью клинки.

- Да хватит тебе, - покачал головой Мелатес, - не кипятись. Конечно, ты говоришь правильные слова. Но при нынешней всеобщей меланхолии ни ты, ни я не способны на столь решительные действия.

- Ну, это как сказать. - Зафелес упрямо встряхнул головой. - Конечно, он полновластный наследник (хотя, может, и не совсем законный). Мы обязаны служить ему верой и правдой. Ты хочешь спокойной и достойной жизни, при которой ты и только ты определяешь, чего же тебе на самом деле хочется и чего ты достоин. Все это хорошо, но только имеет свою цену. Неужели не видно, как все относится к нему? Даже женщины позволяют себе насмехаться над ним и недостойно шутить в его адрес. Конечно, налицо все признаки слабости. Мне кажется, что сама судьба велит нам разрешить проблему. Я не могу позволить себе сидеть сложа руки, пока в королевстве происходят подобные безобразия. Я уверен, что Берольд держит за пазухой остро отточенный кинжал. Конечно, он хочет стать королем. Вовсе не случайны попытки скомпрометировать лорда-канцлера; когда я, пользуясь старинным правом вассала, обратился к герцогу и попытался привлечь его внимание к создавшемуся положению, он только беспечно отмахнулся. Такая беззаботность по меньшей мере удивляет. Какими бы мотивами не руководствовался наш монарх, это не принесет ничего хорошего ни ему, ни всему королевству.

- Проще говоря, - скривил губы Барриан, - вы с Мелатесом предлагаете посадить на престол Наместника. Верно я уловил твою мысль?

- По-моему, - это достаточно здравая идея, - подхватил Мелатес, - хотя, конечно, мы говорим крамольные вещи. Хотя патриотизм нельзя назвать крамолой. Еще неизвестно, как все повернется...

Зафелес только рассмеялся в ответ.

- Даже твои люди, - угрюмо пробормотал Барриан, - не станут помогать тебе в таком сомнительном деле.

- Правильно, - согласился Зафелес, - они могут не согласиться. Но в этом случае они заработают право быть отправленными на виселицу. Я не стану колебаться, случись такое.

- Между прочим, - вставил Мелатес, - на виселицу отправят и нас.

- Могут и отправить. Но я считаю делом чести помочь прийти к власти человеку, который сумеет удержать в повиновении не в меру разошедшихся поданных. Он знаком с жизнью не по изъеденным червями книгам, а испытал превратности судьбы на собственной шкуре. Уж лучше выполнять приказы такого правителя, нежели слушать глупую болтовню мальчишки, не смыслящего в государственных делах ни уха, ни рыла.

- Мне кажется, что положение еще можно исправить, - заметил Мелатес. - Барриан, ты дружишь с герцогом. Попробуй убедить его в необходимости перемен. Не может быть, чтобы он к тебе не прислушался.

- Мне смешно слышать подобные рассуждения, - фыркнул Зафелес. - Конечно, если представится подходящий случай, когда герцог будет в настроении выслушать критику в свой адрес. Хотя не знаю... Критику нужно облечь в тактичную форму. Сказать примерно так, что ваше высочество, дескать, вся Мешрия смотрит на вас, ловит каждый ваш взгляд, обсуждает каждое сказанное вами слово... Ну и тому подобное. Он должен клюнуть - большинство людей падки на лесть. Нужно заставить его послать к чертовой матери всех этих Джероними, Берольдов и Родеров.

- Мягко стелишь, да жестко спать, - рассмеялся Барриан, - сказать можно что угодно, а вот как сделать все это? - И тут же встрепенулся: - Тише, тише, идет канцлер.

Вошедший в тронный зал лорд Берольд раскланивался с бурно приветствовавшими его придворными. Он одаривал холодной улыбкой людей, выказывавших особо бурную радость от его появления. Канцлер шел, будто цапля, широко выкидывая вперед длинные тонкие ноги. Он то и дело смотрел по сторонам, окидывая присутствующих цепким взглядом. Во всем его поведении, в манере держать голову и чуть презрительно поджимать губы чувствовалась давняя привычка ощущать на себе почтение окружающих.

- Вы только посмотрите, - скривил губы Зафелес, - как он вышагивает. Ни дать, ни взять - вешалка от камзола. В моей комнате стоит точь-в-точь такая. А смотрит-то - будто змея. Представляю, какой поднялся бы переполох среди этой зажравшейся публики, если Берольд объявил, к примеру, что проведет допрос на предмет их лояльности герцогу. А герцог даже если признал бы об этом, не сказал бы ему ни слова. Именно слабость и есть преступление, которое Барганакс совершает каждый день. Негодяи пользуются этом вовсю, совсем зарвались... Гляньте, гляньте, как они переглянулись с Джероними.

Лорд-канцлер и адмирал стояли на ковровой дорожке у ведущих к трону ступенек. Они могли позволить себе подобную вольность. Стоять на монаршем коврике разрешалось и герцогу Родеру, ставшему с некоторых пор главным советником и душеприказчиком Барганакса. Именно от этой троицы, а не от юного сына Мезентиуса исходила реальная власть в Мешрии...

- Рад видеть вас здесь, адмирал, - промолвил Берольд, - да, рад. Тем более, что вы не слишком любите посещать официальные церемонии.

Адмирал глянул на канцлера своими собачьими глазами и недружелюбно буркнул:

- Чего не сделаешь ради поддержания мира в стране.

- Как ни странно, но я тут по этой же самой причине, - заметил лорд-канцлер, - потому что буквально одержим желанием угодить своей почтенной сестре. Что поделаешь - высокое положение подчас налагает дополнительные обязанности. Кое-кому пора вспомнить, как мы трудились, когда новоиспеченный король плохо представлял себе, что от него требуется.

- По-моему, об этом напоминать не стоит, - возразил Джероними.

- Не угодно ли немного пройтись? - осведомился Берольд и, не дождавшись ответа, подхватил адмирала под руку.

Они отошли в сторону, где было поменьше народу. Лорд-канцлер угрожающе посмотрел на одного из придворных, имеющего несчастье оказаться поблизости, и тот испуганно шарахнулся в сторону. Решив, что ничто больше не препятствует конфиденциальному разговору, Берольд наклонился к уху Джероними и вполголоса проговорил:

- Знаете, ходят неприятные слухи. Слухи обычно неприятны сами по себе, но на сей раз все обстоит даже хуже. Всуе поминают и вас. Говорят, что вы, дескать, не слишком хорошо влияет на его высочество...

Адмирал недовольно засопел, а потом пробурчал:

- Возможно, я действительно в чем-то виноват. Не смог проконтролировать ситуацию. Но действовал исключительно в интересах короля. И если мне представится случай сделать выбор, уверяю, что я поступлю точно так же.

- Именно потому нас ненавидят, - сообщил Берольд. - Все без исключения. Я имею в виду собравшихся.

- Ну и что, - невозмутимо отпарировал адмирал, - пусть болтают, что хотят. Известно ведь, что пауки и мухи всю жизнь готовы бранить хорошую хозяйку. По-моему, мы находимся в положении той самой хорошей хозяйки.

- Ваша правда, - улыбнулся канцлер, - но мне кажется, что коли дело дошло до такого, мы должны показать зубы. Разве нет? Хотя с другой стороны... Как сказать... Каждый ведь меряет на свой аршин. Родер все скучает в Ререке, его оттуда калачом не выманишь. Лично мне это не нравится.

- И делает вид, что выполняет указания короля. Как будто есть необходимость держать там гарнизон.

- Вы не посылали туда подкреплений?

- Еще чего. Когда я послал туда отряд, я уведомил об этом вас. С тех пор ни одного человека.

- Ну что же, тогда все не так плохо. Дорогой адмирал, у меня к вам вопрос. Скажите, у вас достаточно сил, чтобы дать Наместнику достойный отпор?

Кажется, вопрос несколько удивил адмирала - брови его непроизвольно взметнулись кверху. Но, как всякий испытанный вояка, он быстро взял себя в руки:

- Думаю, что достаточно. При условии, что герцог будет на нашей стороне.

- Простите, но вы, кажется, не поняли меня, - сухо перебил канцлер, - я имел в виду, выстоим ли мы при самом неблагоприятном раскладе. Представьте, что начнутся столкновения в Ререке, и что войска короля будут разбиты. Ваши прогнозы на такое развитие событий?

- Еще раз повторяю: если герцог встанет на нашу сторону, победа - наша.

- Прекрасно, - вздохнул с облегчением канцлер, - я придерживаюсь того же мнения.

- А что ж тогда волнуетесь? - адмирал укоризненно посмотрел на собеседника. Но ответа на свой вопрос он так и не получил. Прямо перед Джероними выросла фигура офицера гвардии. Офицер тяжело переводил дух - по-видимому, он бежал в приемный зал со всех ног. Поскольку в руке он держал большой серый конверт, адмирал понял все без уточняющих вопросов. Он протянул руку и взял конверт. Словно забыв о канцлере, Джероними первым делом изучил сквозь увеличительное стекло, висевшее у него на изящной серебряной цепочке, алую с золотым напылением восковую печать. По-видимому, результаты осмотра вполне удовлетворили адмирала - он довольно крякнул и сорвал печать. В конверте оказался один-единственный листок бумаги. Бегло просмотрев содержание послания, адмирал многозначительно подмигнул Берольду и передал письмо ему. Пока канцлер читал письмо, Джероними посмотрел на гонца взглядом, от которого тот затрясся, будто осиновый лист.

- Почему вы не сумели доставить сообщение раньше? Отвечайте!

- Да я... я... - забормотал офицер испуганно, - я мчался во весь опор (несомненно, он говорил правду, поскольку полы камзола и ботфорты были густо покрыты брызгами грязи). Просто лорд... его сиятельство... они писали письмо в вашем же доме. Дело было весьма спешное, лорд послал меня седлать коня, я так спешил, что мчался через три ступеньки и подвернул ногу. Конечно, я виноват...

- Ладно, хватит болтать. Сейчас же скачи обратно и скажи лорду, что я и господин канцлер прочли сообщение и приняли его к сведению. Смотри, снова не подверни ногу. - После чего, отведя Берольда в сторону, адмирал доверительно шепнул: - Вот видите, как все обернулось. Нам бы уединиться и основательно все обсудить, да нельзя. Народ у нас - дрянь. Уйдем, сразу пойдут кривотолки. Тем не менее суть ясна - нам грозит опасность. Эх, нам бы переговорить с ним.

- Вообще-то Родер принадлежит к числу людей, - заметил канцлер, - которые не любят действовать исподтишка. Нам нужно что-то предпринять, пока есть возможность для маневра.

Решив, что держаться на расстоянии от остальной публики и впредь опасно, собеседники вышли из-за колонны и присоединились к другим гостям, болтая с деланной беззаботностью о разных пустяках.

В этот момент гигантские двери сандалового дерева бесшумно распахнулись, после чего раздались торжествующие звуки фанфар, возвещая о появлении герцога Барганакса. Началась давно известная всем до мелочей церемония: первыми в тронный зал вошли шестеро чернокожих камергеров - они-то и трубили в трубы. За ними - пятнадцать юных пажей, на вытянутых руках каждого из которых сидело по павлину. Войдя в зал, пажи заученными жестами заставили павлинов пересесть на специальные столбики из оникса. Разумеется, это были дрессированные павлины - усевшись на столбики, они тут же распушили хвосты; теперь в тронном зале преобладали синий, изумрудно-зеленый и золотистый цвета. Медор, Эган, Вандермаст и остальные придворные тут же встали на закрепленные за ними дворцовым церемониймейстером места по обеим сторонам трона. Медор выглядел особенно броско - высокий, стройный, подтянутый, он щеголял заморским воинским доспехам богатой выделки и обоюдоострым мечом с осыпанной драгоценными каменьями рукоятью. Фанфары продолжали звучать, сотрясая своды тронного зала. И внезапно стихли - в дверях появился герцог Барганакс.

Одежда герцога представляла собой целое произведение искусства: парадный камзол розовой с блесками парчи был обильно украшен драгоценными подвесками, на поясе камзол был перехвачен узким кожаным поясом розового же цвета с инкрустациями из рубина. Особо выделялся пышный воротник камзола - он был искусно набран из перьев черного корморана, причем перья были уложены таким образом, что даже вблизи выглядели как кружева. Герцог щеголял розовыми башмаками изящной выделки с неестественно крупными пряжками, осыпанными бриллиантами. Широко распространенное убеждение, будто власть портит людей и делает их внешне непривлекательными для окружающих, было неприменимо к Барганаксу: гладкая смуглая кожа изумительно гармонировала с густыми волосами цвета обоженной меди, правильной формы нос в сочетании с бровями вразлет, большие глаза с длинными, как у девушки ресницами притягивали к себе женский взор. Карие глаза Барганакса несколько удивленно смотрели на мир, но жестоко заблуждался всякий, считавший герцога наивным, неопытным идеалистом - плотно сжатые губы и волевой подбородок красноречиво свидетельствовали о том, что Барганаксу приходилось сталкиваться с превратностями судьбы. Постояв несколько секунд в дверях, герцог быстро прошел к трону и, ни на кого не глядя, уселся на него.

Началась обычная процедура, избегнуть которой не в состоянии даже монарх - подача просьб, жалоб, рассмотрение спорных дел. Барганакс терпеливо выслушивал доводы заинтересованных сторон, делал замечания, принимал заверения в искренности и преданности со стороны новых придворных. Наконец все проблемы были как будто улажены. Герцог живо повернулся к членам своего совета, что стояли позади трона. Убедившись, что все на месте, он живо поинтересовался:

- Друзья мои, не правда ли, странно, что мы не видим в зале представителя Наместника? Даже гонца не прислал.

- Наверное, - предположил Медор, - Наместнику не понравилось, что вы месяц назад отослали обратно Габриэля Флореса.

- Вот как? - Брови Барганакса удивленно взметнулись кверху. - По-моему, Наместник должен быть мне благодарен за такой поступок. Неужели он до сих пор не осознал, что я помог сохранить его репутацию. Сами рассудите: разве может продержаться добрая слава Наместника, коль скоро при моем дворе его представляет такой проходимец, как Флорес? Его не то что посланником - обычным конюхом назвать и то зазорно. Человеку можно простить неблагородное происхождение, но когда он демонстративно выказывает хамство - это уж слишком.

- Есть еще одна неясность, - заметил Эган, - потому-то я заранее предположил, что могут возникнуть трудности. Дело в том, ваша светлость, что за несколько минут до вашего прихода адмирал и лорд-канцлер расхаживали тут с озабоченными лицами. И сплетничали, само собой разумеется. Волнение не помешало им отойти на безопасное расстояние, чтобы сохранить разговор в тайне. Осмелюсь настоятельно посоветовать вам; усильте меры предосторожности. Обстановка сами знаете какая. Врагов вокруг - больше чем достаточно... Может, вам не стоило бы появляться в тронном зале в одно и то же время?

- Я уже семь лет у власти, - недовольно возразил Барганакс, - и никогда не пренебрегал установившимся распорядком. Если я откажусь от соблюдения хоть единственного его пункта, придворные воспримут это как слабость власти. И если бы только придворные.

Герцог поднялся с явным намерением уйти - на его лице было написано недовольство. Но Медор опередил монарха:

- Ваша светлость, осмелюсь возразить вам. Речь идет не о сохранении повседневной рутины. Речь - о вас. Вы олицетворяете в глазах народа порядок в стране, а не дворцовые церемонии. Пока есть вы - есть и порядок. Я не советовал бы вам покидать тронный зал. Коли пришли, побудьте подольше - это придаст уверенности собравшимся.

- Вандермаст, - обратился Барганакс к доктору, - ты что скажешь?

- Мы только что услышали довольно разумные доводы, - ответил старик. - На мне бы хотелось выслушать ваши контраргументы. И уже на их основе сделать вывод. Все, знаете ли, познается в сравнении...

- В таком случае скажите, - отозвался герцог несколько растерянно, - кого мне слушать первым? Кого просто выслушать, а к кому прислушаться повнимательнее? Не старого же плута Джероними и иже с ним? При желании я могу просто изгнать всех их из Мешрии, но другой вопрос, что случится после этого... Может послушать уважаемых лордов? Но они перепуганы до смерти. Конечно, кричат о необходимости действовать, но кто знает, что у них на уме? Кто-то наверняка желает устранить меня, да вот только найдется ли человек, способный объединить разрозненные силы? Я просто слишком хорошо знаю наших людей. Не думаю, что кто-нибудь из них захочет сесть на трон Мешрии - уж больно неблагодарное занятие. Конечно, есть король. Но сомневаюсь, что он будет заниматься грязными делами - не тот человек.

- Хориус Перри, - вставил Медор, - способен на убийство. Он ни перед чем не остановится...

- Да нет, - возразил герцог, - Перри сейчас занят. Ему не до меня. Делит с королем Ререк. Хватит пугать меня. Медор, я позволю себе пренебречь вашим советом и повторить обычный обряд - как всегда, пройду по ковру и выйду через парадную дверь. Если уж бояться покушения в собственном дворце, да еще в тронном зале, то меня и вовсе перестанут уважать. Засиживаться здесь не стоит. Тем более, что я уже принял всех страждущих монашеского правосудия. Вандермаст, вы услышали мои контраргументы? - Барганакс посмотрел на доктора, но старик промолчал. Он поднял взгляд, и оба несколько мгновений смотрели друг на друга в глаза. Юный герцог звонко рассмеялся и хлопнул доктора по плечу: - Ну все, идемте.

Барганакс и его советники уже прошли три четверти пути от трона до парадного входа, как в дверях послышались негодующие крики и недовольные голоса - по-видимому, придворные урезонивали крикуна. Медор решил, что в тронный зал пытается прорваться кто-то из запоздалых соискателей герцогского правосудия, не желая слушать советов прийти в следующий раз, поскольку разбор жалоб и тяжб был закончен. Барганакс послал пажа узнать, в чем дело. Вернувшись, юноша сообщил, что герцог Родер желает видеть Его Светлость немедленно и что отказа в аудиенции не потерпит.

- Ну что же - пусть войдет, - промолвил Барганакс, решив принять нетерпеливого просителя там, где стоял.

- Милостивый государь, - церемонно начал Родер, вихрем ворвавшись в тронный зал, - правила приличия предписывают целовать вам руку. Тем не менее спешность дела обязывает меня пренебречь формальностями. Кроме того, серьезность вопроса заставляет меня настоятельно просить выслушать меня в уединенном месте. Вам, ваша светлость, это ничего не стоит, хотя имеет значение для всех нас. Повторяю, дело не терпит отлагательства. Прошу извинить меня за несколько бесцеремонное вторжение.

- Я понял, что имеется в виду, - начал Барганакс, обмениваясь красноречивыми взглядами с приближенными, - только позвольте спросить: если дело и впрямь не терпит отлагательства, что ж вы запаздываете? И если дело требует секретности, зачем лишний раз подчеркивать это? Адмирал и лорд-канцлер, знаете ли, уже устали напускать на себя загадочный вид и шептаться. И вот вы пришли, наконец, но где Джероними и Берольд? Я их не вижу.

- Я уполномочен сообщить вам нечто важное, - гость умело ушел от прямого ответа, - но должен сделать это при определенном условии. Мне нужно получить ваше монаршеское слово, что нашим жизням и достоинству не будет причинен ущерб.

Герцог, дотоле выслушивавший Родера с неподдельным вниманием, громко расхохотался:

- Да что все это значит? Кажется, вы сошли с ума! Медор, ты все пугал меня этими людьми, и, как я вижу, совершенно напрасно. Посмотри - они же трясутся, как зайцы. Ну хорош, Родер, будь по-твоему. Значит, так: я, герцог Зайанский и прочая, и прочая, и прочая, торжественно клянусь, что выслушаю все, что ты хочешь сказать и не причиню вреда ни жизни твоей, ни имуществу, ни достоинству. То же самое относится к адмиралу Джероними и лорд-канцлер Берольду. Поручителями моему слову будут небесные силы. Ну как, доволен?

- Благодарю за столь обстоятельную гарантию безопасности, - поклонился Родер. - Но если ваша светлость изволили проявить столь глубокую любезность, я осмелился бы попросить письменных гарантий.

Герцог сверкнул глазами:

- Но ведь я дал обещание при свидетелях, не правда ли? И потом, если бы я с самого начала решил лукавить, я давно приказал схватить тебя хотя бы за непочтительное отношение к венценосной особе.

- Простите, - Родер решил не накалять обстановку, - вашего слова в самом деле достаточно. Я позволю себе говорить от имени трех человек. Только вот, - хохотнул Родер, - я не могу рассказать, о чем мы с ними говорили. Вы и так можете догадаться - обстановка очень тревожная. Если вас в самом деле занимает отсутствие уважаемых господ Джероними и Берольда, то отвечу так, рискуя навлечь на себя ваш благородный гнев: мы не решились вместе предстать перед вашими светлыми очами, поскольку не уверены, что находимся в полной безопасности. Ваша светлость, вы изволили прояснить ваши намерения. Скажу, что если бы вы распорядились схватить меня, то ожидающие за дверью люди адмирала и канцлера тут же показали бы, чего они стоят...

Кровь бросилась в лицо Барганаксу; его пальцы с силой сжали рукоять кинжала. Родер невозмутимо заметил:

- Простите за резкость. Но, надеюсь, вы не отступитесь от только что данного обещания и не тронете безоружного человека. Нижайше прошу принять нас в вашем кабинете. Нас - это меня, адмирала и лорд-канцлер. Дело исключительной важности и не терпит отлагательства.

- Родер, ты очень храбр, - процедил герцог, тяжело дыша, - да, храбр... Ну что же - веди своих друзей. Если вы так основательно подготовились к разговору со мной, то дело действительно серьезное. Но скажи им, что недостойно брать с меня честное слово, держа за дверью вооруженный отряд. Если нечто подобное повторится в будущем, я оставлю за собой право действовать по обстоятельствам.

Герцог Родер, в самом деле здорово рисковавший, наклонил голову, давая понять, что согласен со словами монарха.

Все пятеро - Барганакс, Родер, Джероними, Берольд и доктор Вандермаст - уселись в рабочем кабинете монарха. Слово взял адмирал - поднявшись, он неловко откашлялся и заговорил, глядя в глаза единомышленникам, словно давая понять, что говорит и от их имени:

- Ваша светлость, прежде всего мы должны попросить прощения за чересчур импульсивные действия. Надеюсь, что вы простите нас. Ведь долг подданного - не только выражать почтение венценосной особе, но и вовремя предупредить о грозящей стране опасности. Мы взяли на себя смелость нарушить субординацию и пренебречь необходимыми в таких случаях формальностями, Дело очень серьезное.

- Мой дорогой адмирал, - учтиво отозвался герцог, - надеюсь, что так оно и было, что вы действительно очень спешили и не видели иного выхода, кроме как обратиться ко мне напрямую и в неурочный час. Вы - солдат, а долг солдата - быть постоянно настороже. Если вы настаиваете, что дело срочное, так нам лучше перейти к нему. Необходимые извинения можно отложить на потом.

- Герцог Родер, - выпалил Джероними, - скакал все утро. Он привез с севера очень тревожные новости.

- Что за новости? - осведомился Барганакс.

- Буду краток, - подал голос Родер, - и скажу только два слова: король мертв.

- Верно, новость действительно важная, да вот только не первой свежести. О смерти короля я слышал месяцев десять назад...

- Это как сказать. Мертв-то король Стиллс. Он скончался четыре дня назад в своем лагере, что разбит у Хорнмира. Я лично присутствовал у постели умирающего, держал его за руку. Душа его отлетела на небеса...

Три пары глаз неотступно следили за Барганаксом. Юный герцог, кажется, почувствовал на себе назойливое внимание, и заерзал на кресле, нервно постукивая костяшками пальцев по краю стола палисандрового дерева. Он смотрел в сторону Родера, но глаза герцога глядели будто сквозь тело гонца. Барганакс нервно кусал губы. Видя, что присутствующие ждут его ответа, он нехотя разлепил губы:

- Стиллис умер молодым. Упокой господь его душу. Он был все-таки моим братом, хотя относился ко мне не слишком хорошо. - После чего, опустив голову, герцог принялся рассматривать замысловатый узор паркета, а несколько секунд спустя встрепенулся. - Умер, говорите? Но как, отчего?

- Стиллис отведал отравленных яств, - тихо сказал Родер и, помедлив беспощадно рубанул: - Преобладает мнение, что его отравили вы, ваша светлость.

Глаза Барганакса сузились, костяшки сжатых в кулаки пальцев побелели еще сильнее. Он глухо сказал:

- Не сомневаюсь, сударь, что вы все как следует обдумали, прежде чем идти ко мне. Думаю, что наши желания - сохранить Мешрию единой и сильной - совпадают. Но не кажется ли вам, что смерть Стиллиса выгодна и Наместнику? И вину за гибель короля ему очень выгодно возложить на меня. Одним ударом он убивает двух зайцев.

Наступила тишина. Джероними разглядывал свои ладони, а затем откашлялся, словно желая что-то сказать, но продолжал хранить молчание. Берольд решил спасать положение. Посмотрев адмиралу в глаза и прочтя в них молчаливое согласие, он заметил:

- Ваша светлость, конечно же, желает знать все детали. Чтобы потом на их основе делать соответствующие выводы. Я полагаю, что сейчас самое время обнародовать королевское завещание.

Родер с готовностью извлек из-за пазухи свиток пергамента, скрепленного королевской гербовой печатью. Было хорошо видно, что герцог испытывает страшную неловкость. Обращаясь к Барганаксу, он сказал:

- Ваша светлость, нижайше прошу - наберитесь терпения. Завещание было написано четвертого числа. О его подлинности свидетельствует королевская гербовая печать и подпись его высочества. Король Стиллис отдал мне свиток на хранение...

- Ладно, ладно, - нетерпеливо бросил Барганакс, - оставь прелюдии для публики. Давай мне свиток, я просто сгораю от любопытства. Или, знаешь что, читай сам.

Лорд Родер зажмурил глаза, словно ему предстояло купание в ледяной воде. Он сорвал восковую печать, размотал красный шнурок крученого шелка и развернул свиток, покрытый затейливыми буквицами.

"...Я, Стиллис, сын Мезетия, Великий Король Фингисуолда и присоединенных в разное время владений и территорий, сознаю меру ответственности, которая лежит на мне в силу природных и исторических прав. Действуя от имени народа Фингисуолда и его столицы, города Ръялмара, в котором пребывает Наш двор, Наш трон, от присоединенных территорий Кессария, Мегры, Каймы, Аргианны, от Ререка, управляемого Наместником, от имени всей Мешрии, ее городов, крепостей, поселков, хуторов, деревень. Данное завещание распространяется на всю территорию Зайаны без исключения. Исходя из принципов генетического родства и руководствуясь братской любовью, я вверяю судьбу своих владений в руки Барганакса, внебрачного сына отца моего, Славного и Высокородного Короля Мезентия. Этим же завещанием я облекаю на Барганакса ответственность за вышеупомянутые владения, за целостность и нерушимость их священных границ, а также препоручаю ему право дарить, продавать, распоряжаться и передавать по наследству все земли без исключения, порукой чему является моя личная подпись и Главная Королевская Гербовая Печать..."

- А ну, дай посмотреть, - простонал герцог. Он взглянул на начерченную в пергаменте карту владений, передаваемых в его пользование, удовлетворенно кивнул и, показав свиток Вандермасту, снова передал его Родеру. Тот продолжил чтение:

"...Что же касается моей досточтимой сестры, принцессы Антиопы Фингисуолдской, она, как прямой потомок короля Мезентия, сохраняет свои права за закрепленными за нею владениями в прежних границах. Сознавая, что принцесса Антиопа в момент моей смерти не достигла совершеннолетия и, следовательно, ограничена в правах распоряжения унаследованной собственностью, я назначаю Хориуса Перри высшим регентом и облекаю его правом распоряжаться от имени наследницы завещанной ей собственностью и землями. Наместника же наделяю правом управлять областью под названием Ререк. В том же, что касается области Мешрии..."

- Да, читай скорее, что он пишет о Мешрии, - нетерпеливо бросил Барганакс, - как он распорядился этой областью? Признаться, я несколько удивлен его решением препоручить воспитание Антиопы Хориусу, а не мне. Конечно, я никогда не проявлял интереса к ребенку, но мы с ней все же связаны родственными узами. Может, я самонадеян, но все же возьму на себя смелость утверждать, что справлюсь с ее воспитанием лучше Перри.

- Перед тем, как дочитать завещание, - подал голос Родер, - скажу, что король Стиллис, находясь на смертном одре, выражал желание доверить воспитание девочки Наместнику, хотя и говорил, что не меняет своего мнения на его счет. В отношении вас же, ваше сиятельство, он высказывал предположение, что вы вынашиваете планы присоединить к своим владениям и земли родственников, чтобы стать единоличным правителем. Потому что считал опасным доверять вам юную принцессу.

- Ладно, хватит, - оборвал его герцог. - Читай дальше.

"...Что касается области под названием Мешрия и соседней с ней области Зайана, я облекаю адмирала Джероними правом управлять ими по своему усмотрению вплоть до достижения моей сестрой совершеннолетия, тем самым провозглашая адмирала правящим регентом. Завещание составленное мною, Королем Стиллисом, в ясном уме и здравой памяти, апреля месяца четвертого дня текущего года, что подтверждает моя собственноручная подпись и печать, которыми я скрепил завещание в присутствии достойных свидетелей, а именно...

Стиллис".

Родер закончил чтение завещания, после чего бережно свернул пергамент в свиток. Все молча, избегая смотреть в глаза ошарашенному Барганаксу. Исключением был, пожалуй, только доктор Вандермаст - тот невозмутимо протирал суконной тряпочкой линзы очков. Барганакс, словно окаменев, тупо смотрел на инкрустированную перламутром столешницу. Наконец он заговорил, причем голос его звучал сипло, словно герцог по меньшей мере два часа стоял на холоде, прежде чем войти во дворец и высказаться.

- Лорд-канцлер, снимите с завещания копию для меня. Заверьте ее печатью и своей подписью. И вы оба тоже. - Последняя фраза относилась к Джероними и Родеру.

- Сделаю, - кратко ответил Берольд.

- Мне нужно полчаса на обдумывание дальнейших шагов, - продолжал герцог, потирая пальцами виски, - хотя я понимаю, что дело не терпит отлагательства. Вандермаст, угости их рианскими винами. Через полчаса - ко мне. Чувствуйте себя как дома, поскольку я уже дал гарантии вашей безопасности и снова подтверждаю их. Вы можете свободно передвигаться по Акрозайане. Но вот что я скажу: если по истечение получаса я не застану вас в этой комнате, я истолкую ваше отсутствие не как неуважение к себе, а как враждебный акт. И буду соответственно действовать. - В подтверждение своих слов Барганакс выхватил из ножен кинжал и с силой вонзил его в стол. Дерево жалобно застонало; кинжал же не вынес ярости хозяина - ручка отскочила от лезвия. Злобно прошипев что-то, Барганакс швырнул сломанный кинжал в камин и, сорвавшись с места, направился к двери. В следующий момент дверь оглушительно хлопнула и наступила тишина - герцог ушел.

Все растерянно молчали. Кажется, только доктор Вандермаст сохранил самообладание - подойдя к стенному шкафчику, он извлек несколько пузатых бутылок, рюмки и, осторожно поставив все на стол, тоже покинул комнату.

- Рехнулся, он просто рехнулся, - выдохнул Джероними, вытирая шелковым платком пот со лба.

- Как я и полагал, - заметил Берольд, - не доверить ему регентство было большой ошибкой. Я слишком хорошо знаю этого человека. Он проглотил бы какую угодно пилюлю, но только не эту. Адмирал, простите меня за резкость, но мы должны смотреть правде в глаза.

- Уж лучше отложить все на другой день. На сегодня достаточно! - воскликнул Джероними, снова прикладывая платок к вспотевшему лбу.

Родер выпил несколько бокалов вина подряд, а потом уставился на собеседников с таким видом, будто собирался открыть им сокровенную истину:

- Зачем же откладывать? По-моему, нужно ковать железо, пока оно горячо. Нельзя давать ему опомниться. Сделка есть сделка. Мне кажется, что он почти наш. Нужно только немного поднажать.

- Не забывай, в каком положении мы находимся, - напомнил канцлер, - у нас нет права не то что не считаться, но даже изменять пункты завещания короля.

- В самом деле, - опомнился Родер, - ты прав.

- Хватит пререкаться! - воскликнул адмирал. - У нас достаточно авторитета - как-никак, мы в королевстве не последние люди. А ссоримся, как последние торговки на базаре. Само положение обязывает нас действовать сообща. Давайте обдумаем: на кого выгоднее опереться? Кто может гарантировать нам относительную свободу действий и широкие права? Я бы предложил вспомнить о молодой королеве. По-моему: это то, что нам нужно.

- Но в таком случае мы оказываемся совершенно беззащитны! - воскликнул Берольд. - Клянусь своим мечом! Уважаемый адмирал, я бы настоятельно попросил вас принять на себя регентство. По крайней мере, гарантировалась бы относительная стабильность на обозримое будущее.

- Спасибо за доверие, - адмирал церемонно наклонил голову, - но нам лучше подумать, как легче договориться с герцогом. И давайте не будем забывать про Ререк. Черт бы побрал короля - он составил завещание так, что нормальному человеку сложно в нем разобраться. И положение завещания можно при желании толковать как угодно. Тот же Наместник может запросто объявить себя регентом при королеве и держать ее у себя в Ререке.

- Позвольте, - решительно сказал канцлер, протягивая руку к пергаментному свитку, - перечитать документ еще раз. Так, так, что тут у нас? Ага, конечно. Тут написано, что ему поручается управлять владениями от имени королевы. То есть быть регентом. Речь идет о Наместнике. Вам, адмирал, отводится Мешрия. Тоже на правах регента. При желании эти фразы можно толковать как угодно. В самом деле, странно получается - два регента на одно королевство, Конечно, вам отводится только Мешрия, но все же. Кажется Стиллис имел в виду, что вы как регент Мешрии, должны подчиняться Наместнику как регенту всего королевства?

- По-моему, имелось в виду вовсе не это, - заметил Родер.

- Как сказать, - канцлер продолжал гнуть свое, - потому что любое утверждение, тем более такое важное, должно быть подтверждено документально. Кстати, Родер, почему оригинал завещания попал именно к тебе?

- Оригиналов было несколько, - насупился Родер, - точно такой же пергамент есть теперь и у Наместника. Давайте же говорить по делу. Я, к примеру, больше чем уверен, что Наместник не станет сидеть в Ререке сложа руки. Недаром же он, едва узнав о болезни короля, стал вести себя тише воды, ниже травы. И постарался убедить всех, что время размолвки между ним и Стиллисом прошло. Заметьте, с каким постоянством он делал это. Но эти действия были рассчитаны, скажем так, на внешнего потребителя. Надежный человек сообщил мне, что Наместник послал своего двоюродного брата, лорда Лессингема, во главе отряда в тысячу сабель в Морнагей, как только узнал о болезни короля. Зачем, спросите вы? Охотно отвечу - чтобы перехватывать гонцов, посылаемых желающими прояснить обстановку. Но как только Наместник понял, что дни короля сочтены - возможно, Стиллису дали очень надежный яд - он быстро снял заслон, послав к Лессингему известное вам доверенное лицо по имени Габриэль Флорес. Все было проделано столь хитро, что даже Барганакс узнал обо всем лишь две недели спустя.

- Вы уверены в этом? - допытывался Джероними.

- Я говорю то, что слышал, - обиделся герцог, - и довожу до вас свои соображения. Что касается Наместника, я абсолютно уверен - все было именно так. Думаю, что он спит и видит себя хозяином всего королевства. Потому попытается заставить сестру действовать в своих интересах. Благо, что она пока ничего не смыслит в жизни.

- По-моему, обоими предположениями сыт не будешь, - обратился к Берольду адмирал, - давайте лучше исходить из реальной обстановки. То, что герцог поддерживает нас, уже многое значит.

- Верно, - кивнул канцлер, - поддержка герцога пришлась очень кстати.

Наступила неловкая тишина; Джероними поспешил нарушить ее:

- Вообще-то я не советовал бы верить герцогу столь безоглядно. С одной стороны он - человек себе на уме, с другой - часто витает в облаках. В данном случае лучше руководствоваться известной поговоркой: доверяй, но проверяй.

В этот момент дверь с шумом распахнулась, и в комнату даже не вошел, а влетел, словно фрегат на всех парусах, Барганакс. У него был счастливый вид, что сильно озадачило заговорщиков, а Джероними - в особенности. Взгляд герцога скользнул по растерянным собеседникам и почему-то остановился на адмирале. Помолчав, Барганакс радостно объявил:

- Дорогой адмирал, я все обдумал. Я поддержу вас с тем, чтобы помочь претворению в жизнь последней воли короля. Дорогой канцлер, поручите своим книжным жукам облечь наши претензии в приличествующую случаю форму. Завтра во время обеда мы обсудим дальнейшие действия и распределим роли. А пока желаю вам приятного отдыха. Честь имею.

Свет на темной даме.

Тьму ночи прорезали первые лучики света, возвещая о начале дня. В распахнутые настежь окна спальни герцога подул легкий сквозняк - кажется, даже ветры предпочитают отдыхать по ночам, чтобы к утру с новой силой заняться своим обычным делом. Пробежавшись по спальне, ветерок проникал в коридор через зазор между дверью и полом, проносился мимо дремлющих на посту стражников и вылетал в открытое окно, растворяясь в воздухе над неподвижным зеркалом сонного озера. Ночь, царила ночь - прекрасная в своей неповторимости, щеголяющая черным бархатным небом, украшенным мириадами звезд-бриллиантов - продолжала властвовать на земле. Но утро уже стояло на пороге. Тонкие лучики света словно тактично намекали ночи, что ей пора уходить.

Оставалось загадкой, что разбудило Фиоринду в этот предрассветный час. Девушка и сама не знала, отчего проснулась. Некоторое время она лежала с открытыми глазами. В открытое окно была заметна узкая светлая полоска, прорезавшая черное небо. Вздохнув, девушка откинула тонкое атласное одеяло и, соскочив с кровати, подошла к зеркалу. Несколько секунд она рассматривала свою наготу, свои спутанные во сне волосы, ниспадавшие с головы едва ли не до пояса. Черные волосы удивительно гармонировали с чистым белым лицом, на котором загадочно сверкали зеленые глаза. Фиоринда неожиданно вспомнила, как кто-то из поклонников назвал ее глаза аквамаринами. И кто-то говорил, что в ней причудливо переплелись день и ночь, намекая на ее гладкую белую кожу и черные волосы.

Полюбовавшись на свое отражение, девушка медленно, по слогам, протянула: "Фи-о-рин-да, Фи-о-рин-да..." Она нарочно растягивала звуки, стараясь подобрать под них мелодию. Ей хотелось, чтобы имя звучало подобно песне. А в следующий момент она звонко расхохоталась. Было приятно чувствовать себя красивой, молодой, сознавать, что она у себя дома, что ей ничего не грозит. Как приятно наслаждаться жизнью.

И тут Фиоринда испуганно вскрикнула - луч света, отразившись в зеркале, на мгновенье ослепил ее. Она подбежала к окну: так и есть, солнце уже показалось из-за горизонта. Постояв в раздумье у окна, Фиоринда, спохватившись, бросилась обратно к зеркалу и принялась поспешно расчесывать волосы - ей вдруг захотелось встретить новый день уже убранной. Втыкая в прическу хризолитовые шпильки, она то и дело оборачивалась к окну, желая убедиться, что солнце еще не поднялось высоко и что она успеет привести себя в порядок. В комнате царил полумрак, отчего тело девушки казалось темным. Но ночь постепенно уступала место утру, и комната наполнялась янтарно-розовым светом. Свет солнца упал и на тело Фиоринды, вмиг окрасив его в персиковые тона...

Пока девушка любовалась собой в зеркало, те же лучи, что ласкали ее молодое тело, упали и на лицо Барганаксу. Герцог тут же повернулся на бок и что-то пробормотал во сне.

Фиоринда, постояв у зеркала, вернулась к кровати и взяла со стула небрежно перекинутый через спинку халат небесного шелка, осыпанный серебряными звездами. Сев на край кровати, глядя в лицо герцогу, потом не удержавшись, она взяла его руку и прижала к своей груди. Барганакс тут же открыл глаза. Со сна взор его был затуманен. Видимо, герцог не сразу понял, в чем дело. Но зато почти сразу выговорил ее имя. На этот раз вполне осознанно... После чего повернулся на спину, Фиоринда лукаво посмотрела ему в глаза...

Мытье собак в Лаймаке. Габриэль Флорес. Двоюродные братья. Лошадь чувствует узду. "Честный государственный деятель" и принц.

Между тем лучи солнца ласкали в то раннее утро не только герцога и Фиоринду. Солнечные зайчики скользили по Лаймаку - неприступной крепости, выстроенной на холме, каковыми изобиловал Аулдейл. Крепость была выстроена с умом - несколько утесов были связаны между собой кладкой из громадных каменных блоков, взятых из подножия холма. Утесы, таким образом, были превращены в часть укреплений, а пустоты, образовавшиеся у подножья холма после выламывания строительного камня, усиливали крутизну откосов. В северной стене находились ворота - по ширине достаточные, чтобы в них могла проехать повозка. Перед воротами в шахматном порядке лежали огромные валуны. По замыслу строителей крепости, камни должны были сковывать маневренность желающих взять Лаймак штурмом. Над воротами нависал эркер с узкими наклонными бойницами, через которые было удобно не только стрелять, но и лить на головы осаждающих горячую смолу. Серый камень, серые створки ворот, серые от непогоды кровли башен - таким виделся путнику замок Лаймак, на протяжении столетий служивший резиденцией роду Перри. Именно этот род владел Ререком...

К северу и востоку от замка темнели конусы шатров - то был лагерь войска, собранного Хариусом Перри на случай конфликта с королем. Все обошлось мирно, но Хориус, как всякий осторожный человек, не спешил распускать воинов по домам. Он был уверен, что время работает на него. Оставалось лишь ждать, набравшись терпения...

Несмотря на ранний час, Хориус был уже на ногах, хотя почти все обитатели замка, включая слуг, еще досматривали сны. Раздевшись до пояса и облачившись в кожаный кузнечный фартук, Перри купал в большой деревянной лохани своих собак. Три или четыре псины, уже вымытые, с радостным лаем носились по двору; остальные робко жались по углам. Собаки, как известно, не слишком любят купаться, особенно в теплой воде и с мылом. Возможно, собаки тщетно надеялись, что о них забудут. Но Хориус всегда отличался педантизмом: окатив в последний раз чистой водой вымытую собаку, он насухо вытирал ее полотняной простыней и подзывал к себе очередную жертву, которая неохотно шла к лохани, поминутно заглядывая хозяину в глаза, словно ожидая чуда. Чуда не было, и чистых собак становилось все больше. Псы были как на подбор - огромные, лохматые волкодавы, отличавшиеся друг от друга разве сто мастью. Черные, рыжие, пегие - их было не меньше дюжины. Наместник был им под стать - верзила лет пятидесяти, широкоплечий и с бычьей шеей. Космы рыжих волос торчали в разные стороны. Удивляли уши этого человека - неестественно маленькие и правильной формы, они, казалось, прилегали к голове чуть ниже того места, где должны были бы находиться. Карие глаза Наместника несколько удивленно смотрели на мир из-под редких бровей. Впрочем, заблуждаться на их счет было нельзя - Наместник был от природы проницателен и находчив, к тому же упорен в достижении своей цели. Он не случайно занялся собаками в столь ранний час: рядом стоял его секретарь Габриэль Флорес, с которым можно было обсуждать самые деликатные проблемы, не боясь быть услышанным.

- Пайкет, рыжая шкура, куда ты бежишь? Иди мыться! - гудел Наместник, тщетно подзывая рыжую суку, не слишком желавшую лезть в корыто с мыльной водой. Раздраженный собаковод направился к псине, но та, поджав хвост, кинулась к воротам. Неповиновение привело Наместника в бешенство - он с размаху пнул животное. Собака, оскалившись, зарычала и цапнула его за ногу. Взревев от боли и злости, хозяин левой рукой схватил Пайкет за загривок, а правой стал колотить ее по спине. Грозное рычание животного постепенно перешло в жалобный визг - собака просила пощады.

- Так-то лучше, - удовлетворенно воскликнул Наместник. Он выпустил загривок Пайкет, и та медленно поплелась к ненавистному корыту. Собака позволила поднять и опустить себя в мыльную воду, только в глазах ее горела дикая злоба. Впрочем, ее глаза сейчас очень напоминали глаза хозяина... - Ну, - нарушил тишину Наместник, - где он там? Ты сказал, что я смогу перекинуться с ним парой слов. Сейчас как раз самое подходящее время.

- Я в точности передал ему слова вашего высочества, - заверил Габриэль Флорес. - Я просто ума не приложу, что стряслось. Да, люди меняются... К сожалению, не в лучшую сторону.

- Он что, так и не дал тебе ответ? - удивился Наместник.

- Я бы не назвал его слова ответом, - хитро улыбнулся секретарь.

- Что ж он такое сказал?

- Вообще-то, - замялся Флорес, - эти слова рассчитаны не на вас. Я даже рискую навлечь на себя справедливый гнев вашего высочества...

Но Наместнику не суждено было узнать недостойные его слова - в этот момент появился Лессингем, причем настолько неожиданно, что Наместник и его секретарь подумали, что лорд вырос из-под земли...

Лессингем поприветствовал Наместника и Флореса. Появление лорда означало конец мучений Пайкет - Наместник поспешно облил собаку чистой водой и, кое-как растерев полотенцем, опустил на булыжное покрытие двора. Пайкет, кажется, пришла в бешенство от столь явного пренебрежения к себе - зарычав, она бросилась на Лессингема, решив выместить на нем накопившуюся за утро злобу. Но лорд обладал быстрой реакцией - махнув принесенной непонятно для какой цели теннисной ракеткой, он стукнул псину по лохматой голове. Собака с визгом отскочила в сторону.

- Ну вот еще, - недовольно заворчал Наместник, - ты что, пришел колошматить моих хвостатых друзей? Так и убить можно.

Неудовольствие Наместника не ограничилось угрюмым ворчанием - он метнул в обидчика собаки узкий длинный кинжал. Лессингем вовремя уклонился; с противным свистом кинжал полетел рядом с его ухом. Но лорду, как видно, не понравилось такое обращение: кинувшись на Наместника, он схватил его за горло. Наместник тяжело забился, заворочался в его объятиях, но Лессингем держал крепко, хватка у него была железная. Габриэль, обрадовавшись уходу собак, с улыбкой наблюдал за борьбой. Наместник хрипел и сопел - как и любому человеку, ему было неприятно сознавать собственное бессилие. Изловчившись, он ударил Лессингема головой в живот. Лорд охнул и повалился на землю, увлекая за собой противника; падая, они опрокинули лохань, в которой полчаса назад страдали лучшие друзья человека.

Неизвестно, чем завершилась бы борьба, не появись во дворе Амори. Наместник расхохотался и трижды хлопнул свободной рукой Лессингема по спине, давая понять, что пора прекратить забаву. Лессингем тут же отпустил противника и помог ему подняться на ноги.

- Слушай, - заговорил Лессингем, отряхивая пыль с одежды, - кажется, ты звал меня?

- Точно, - подтвердил Наместник, - есть дело. Очень важное. Но нам лучше привести себя в порядок, а за завтраком мы все обсудим. Габриэль, позаботься обо всем.

- Амори, дружище, - сказал Джероними, - видишь, у меня появились дела. Может, придешь часа через два ко мне?

Когда Флорес и Амори ушли, Лессингем, сразу посерьезнев, спросил:

- С чего ты, братец, стал метать в меня ножи?

Лорд улыбался, но глаза его стали холодными и колючими. Наместник сразу заметил это и почувствовал легкое беспокойство.

- Просто так, - ответил он стыдливо, - просто ради удовольствия...

- Ничего себе удовольствие! - воскликнул Лессингем. - Хочешь добрый совет? Брось это занятие, пока не поздно.

- Ты просто невыносим... - начал было Наместник, но осекся увидев плотно сжатые губы двоюродного брата.

Час спустя они забрались в укромное место - под самую крышу одной из башен. Наместник любил бывать тут - поскольку входная дверь была забита гвоздями, то попасть сюда можно было по узкой винтовой лестнице, что вела из подвала. Из узких окон-амбразур открывался потрясающий вид на окружающую замок местность. Это было одно из немногих мест, где, как полагал Наместник, можно говорить на любые темы без риска быть услышанным. Посреди комнаты был накрыт богатый стол. В самом деле, чего тут только не было: большие серебряные блюда с ломтями холодной оленины, приправленной заморскими специями, экзотические фрукты, крабы, изысканные салаты. Накрывавшие стол расторопные слуги позаботились и о столовых приборах - каждого гостя ожидал полный набор разнообразных ножей, о назначении некоторых из которых можно было только догадываться. Тут и там лежали стопки разноцветных салфеток. У стола стояли два массивных кресла мореного дуба, в одном сидел Наместник, во втором - Лессингем. Братья успели сходить в баню и переодеться в чистое. Наместник облачился в потрепанный камзол шоколадного бархата с золотым шитьем, а Лессингем - в бархатную же рубашку-косоворотку и плисовые штаны с широким поясом.

Некоторое время братья молчали, занятые едой. Время от времени Наместник смотрел на лорда, но всякий раз опускал взгляд; со стороны могло показаться, что он хочет обсудить нечто важное, но не решается оторвать брата от еды. Лессингем, словно не замечал его беспокойства, неторопливо поглощал деликатесы - благо, что на столе было что поесть. Наконец Наместник не выдержал:

- Слушай, ты нетерпелив, как молодой олень. Живешь у меня три дня, а уже скучаешь. Неужели тебе действительно не терпится проявить активность?

Лессингем только улыбнулся.

Не дождавшись ответа, Наместник заговорил снова:

- Я бы на твоем месте сидел и наслаждался спокойной жизнью. Чего-чего, а спокойствия нам всегда не хватало.

- Твоя решительность достойна похвалы, - сказал наконец Лессингем, - к тому же ты всегда был положительным во всех отношениях человеком. За это Бог любит тебя. За это Бог наградил тебя счастливой жизнью. Возможно, ты прав - активность не всегда идет на пользу.

Наместник, выбрав персик, принялся осторожно счищать серебряным ножичком покрытую нежным пухом кожуру:

- Как ты считаешь, нам можно рассчитывать на чью-то помощь?

Лессингем промолчал.

- Южане народ горячий и храбрый, - задумчиво протянул Наместник, словно рассуждая с самим собой, - именно это и наводит меня на мысль, что нам в самом деле не мешало бы что-то предпринять. - И отправил в рот половинку очищенного персика.

Лессингем продолжал хранить молчание.

Наместник, потеряв терпение, стукнул кулаком по столешнице:

- Игра пойдет по моим правилам. Да, по моим. Я сумею стравить этого борова-адмирала с герцогом. Я смешаю все карты мешрийским шаркунам. Покуда они станут выяснять, кто прав, а кто виноват, мы получим все, что нам нужно. Разумеется, это требует скрупулезного планирования, тщательной подготовки. Братец, ты должен помочь мне. Было бы неплохо, если бы ты отправился к ним с кучей сплетен, до которых так охочи люди. Пусть, как собаки, гложут брошенные им кости, пусть грызутся. Братец, давай называть вещи своими именами. То, что выгодно мне, выгодно и тебе. Так давай уж действовать заодно.

- Не учи ученого, - заметил Лессингем, - сам знаешь, что подобные вещи неплохо удавались мне и раньше.

- Конечно, конечно, - поспешно подхватил Наместник, - я и не спорю. Я просто сказал, что рассчитываю на тебя. Я начну игру, а ты с присущей тебе ловкостью подыграешь мне. Вот и все. Ты будешь моим послом. Разумеется, твои интересы тоже будут учтены.

- Ты ведь знаешь, - недовольно проворчал лорд, - что я действую не ради награды. Меня занимает сама игра, напряженность. Потому, прежде чем что-то предпринять, я всегда смотрю, насколько это будет мне интересно.

- Перестань молоть чушь, - повысил голос Наместник. - Ты прекрасно понимаешь, что я тебе не верю. Но даже если предположить, что ты в самом деле говоришь правду, будь по-твоему. Можешь щекотать нервы сколько влезет. Игра пойдет сложная. Ну что, согласен?

- Согласен, - не колеблясь, ответил Лессингем. Его глаза сверкнули: - Но только при определенных условиях.

- Каких же? - насторожился Наместник.

- Во-первых, ты должен публично заявить, что выполнишь последнюю волю короля.

- Ну, - с облегчением заметил Наместник, - это само собой разумеется. Я и так уже раза три заявлял, что согласен с завещанием и приложу все силы, чтобы претворить его в жизнь. И тому подобное. Ты знаешь об этом не хуже меня.

- Второе условие, - сказал Лессингем, не обращая внимания на пылкие заверения брата, - состоит в том, что ты подтвердишь мое подозрение насчет того, что король на самом деле не умер, а был подло умерщвлен.

Наместник оглушительно захохотал:

- Братец, неужели и ты клюнул на пущенный каким-то идиотом слух? Добро бы, об этом болтали досужие кумушки - им сам Бог велел чесать языки. Но ты-то, ты...

- как видно, - процедил Лессингем, - ты не в состоянии выполнить мое второе условие. Хорошо. В таком случае тебе придется подыскать на роль посла кого-нибудь другого.

Лицо Наместника побагровело.

- Клянусь, - забормотал он недовольно, - самим Всевышним и всеми его благими деяниями, что...

Лессингем скривил губы:

- Мне неприятно видеть как ты, дорогой брат, лепечешь жалкую ложь. Заметь, что я и так прекрасно все знаю. Давай лучше говорить вежливо. И не заставляй меня утверждаться во мнении, что ты - отъявленный лжец. Мне точно так же трудно отказаться от своих условий, как и тебе - сказать мне правду. Таким образом, мы находимся в равных условиях. Поскольку никто не хочет отступаться от своего, давай оставим эту тему и перейдем на более безопасную.

- А если предположить, что смерть короля... действительно имела место по указанной тобой причине? - осторожно начал Наместник. - Тем не менее, не кажется ли тебе, братец, что обширные знания иногда не доводят человека до добра? К тому же для чего вынуждать меня вспоминать не самые лучшие моменты жизни?

Лессингем слабо улыбнулся и посмотрел на двоюродного брата:

- Коли речь зашла об опасности обширных познаний, то дело действительно принимает серьезный оборот. Выходит, ты все-таки решился доверить мне страшную тайну? Не потому ли, что убедился в моей бесполезности? Я не верю твоему нежеланию вспоминать о неприятном, как ты выразился. Я верю в твою мудрость и осмотрительность. Я говорю об этом совершенно открыто.

Несколько секунд Наместник задумчиво вертел в руках бокал, а потом промолвил:

- Ты сам не знаешь, какую чепуху несешь. Непростительная глупость. Не пойму, что навело тебя на такую мысль. Для чего мне было убивать этого молокососа столь изощренным способом, если я мог просто прогнать его на край света? Силы для этого у меня больше чем достаточно.

- Не все так просто, - живо возразил Лессингем, - и напрасно ты пытаешься обмануть меня. Конечно, я не считаю себя самым хитрым, но даже мне не составляет труда догадаться, что для тебя было куда выгоднее изобразить смерть короля делом рук его брата, желающего стать единственным законным наследником королевства. А ты вроде чист. В противном случае все считали бы тебя мятежником, самозванцем, пытавшемся захватить власть. Видишь, как все просто?

- Но это в самом деле сделал брат Стиллиса, - запротестовал Наместник, - и то, что в смерти короля обвиняют меня, лишний раз доказывает, что все так и было. Убийца специально пустил слух, чтобы отвести подозрения от себя...

Лессингем зевнул и демонстративно принялся разглядывать свои руки. На среднем пальце левой руки он носил старинный перстень в виде змеи, зажавшей в пасти свой хвост. Змея была сделана с потрясающим реализмом, к тому же безвестный ювелир мастерски подобрал драгоценные камни, украшавшие перстень - несколько мелких и один крупный рубин. Оправа, удерживавшая камни в гнездах, была сделана таким образом, что падавший на них свет многократно преломлялся в гранях, отчего рубины то и дело испускали пунцовые искорки.

- Уходить собрался? - глухо спросил Наместник.

- Что делать, если не остается ничего другого, - последовал ответ.

Наместник выскочил из-за стола и принялся взволнованно расхаживать по комнате. Лессингем снова зевнул и начал рассматривать свой перстень с еще большим интересом. Тягостное молчание длилось несколько минут, когда наконец Наместник подошел к гостю и промямлил нечто нечленораздельное.

Лорд поднял взгляд на хозяина дома:

- Дорогой брат, как долго ты будешь кормить меня небылицами, когда я давно знаю правду? Я знал ее уже тогда, когда ты послал меня в Морнагей - от греха подальше. Но я ведь тоже не так глуп, как это может показаться...

Лицо и шея Наместник побагровели от гнева, но он быстро взял себя в руки:

- Знаешь все, говоришь? Знать мало - нужно иметь доказательства. Твои знания наводят меня на подозрения. Уж не ублюдок ли Габриэль просветил тебя? Если так, я прикажу разорвать его на куски.

- Не кипятись, - резко осадил собеседника Лессингем. - Если бы все это мне действительно рассказал Габриэль, я не поверил бы ему, потому что даже самый правдоподобный рассказ без доказательств - ничто. У меня есть более надежные источники. Братец, я твердо верю в то, что смерть Стиллиса - твоих рук дело. Что же: Бог тебе судья. Лично я вообще не хочу иметь с тобой дела.

Наместник, сев за стол, молча уставился на двоюродного брата. Лессингем спокойно выдержал его взгляд. Не выдержав, Наместник отвел глаза и глухо проворчал:

- Ну, я сделал это, подумаешь...

Лессингем снова зевнул и вальяжно растянулся в кресле. Он посмотрел на брата долгим изучающим взглядом, после чего осторожно налил себе вина.

- Ну вот, - неторопливо заметил он, - ты только подтвердил то, что давно выплыло наружу. Чего упрямился-то?

Наместник встрепенулся - ему показалось, будто гроза миновала. Он обрадовано подмигнул собеседнику, но, как оказалось, радость его была преждевременна. Лессингем не спеша допил вино и отчеканил:

- Знай, что это убийство - одно из самых подлых и коварных, совершенных когда-либо.

Взгляд Наместника выражал полнейшее недоумение, даже растерянность...

- А ведь ты показал мне завещание Стиллиса, - продолжал лорд, - будто в подтверждение своих слов. Я только не пойму: это подлинное завещание короля или всего лишь искусная подделка? - Видя нежелание Наместника отвечать, Лессингем ответил за него сам: - Я понял, что пергамент подлинный. Хотя ты сделал все, чтобы сбить меня с толку. Конечно, Стиллис выразил свою волю несколько путано, но все-таки можно понять, что он назначил тебя вице-регентом при юной королеве. Уж не помню, что там было написано: что-то о неустанной заботе о воспитании и благосостоянии будущей королевы, но знаю, что эта роль тебя не слишком удовлетворяет. К тому же воспитатель из тебя неважный. Во всяком случае, ты так успешно воспитывал своих сыновей, что они удрали в другие страны. Видно, Бог не наделил тебя терпением.

Закончив фразу, Лессингем посмотрел брату в глаза. Наступила тишина, но это было настоящее затишье перед бурей.

- А ведь ты несколько раз повторил, что будешь следовать воле Стиллиса, - заговорил лорд, - ты дал слово. Что же, я помогу тебе, как помогал прежде. Я согласен выполнять твои поручения. Даже в качестве посла. Буду говорить направо и налево, что представляю интересы Наместника - регента при юной королеве. Но дай мне слово, что будешь выполнять завещание короля. Как бы неприятно тебе ни было его выполнять, ты не отступишь ни на пункт. Это мое последнее условие. И окончательное.

Наместник облизал пересохшие губы. С минуту он молчал, словно взвешивал слова брата. Видимо, приняв решение, он тихо сказал:

- Как видно, доброта и терпимость не заслуживают награды в этом мире. В течение пяти минут ты умудрился наговорить мне столько гадостей, сколько я не слышал за всю жизнь. Скажи хоть кто другой одну только такую фразу - я немедленно послал бы его на смерть. Но не все так гладко в твоих расчетах. Мы же родственники, мы привязаны друг к другу, мы по-родственному любим друг друга.

- Это верно, - признался Лессингем, - мы по-родственному любили друг друга...

Адмирал и канцлер. Споры относительно Лессингема. Адмирал в затруднении. Двойственная политика. Лессингем и Вандермаст. Совещание в Акрозайане. Герцог в безвыходном положении. Разбитое супружество. Герцог и Лессингем: поразительное согласие.

Со дня разговора Лессингема и Наместника минуло четыре недели. Весна была на исходе. Лорд-канцлер Берольд сидел в одиночестве на полянке в дубраве, что росла у подножия Дарьяльских холмов, и задумчиво глядел на север. Позади было озеро. Канцлер не зря вышел на прогулку - погода была изумительная, Берольд, погруженный в тяжелые раздумья, то и дело смотрел на пасущуюся чуть в стороне лошадь. Стояла тишина, если не считать глухого стука о землю лошадиных копыт, да еще где-то вдалеке куковала кукушка. Вдруг из кучи камней, лежавших у ствола векового дуба, выбрался сурок. Встав на задние лапки, зверек уставился на канцлера черными блестящими глазками. Тут сбоку послышался стук копыт - на поляну въехал на гнедом жеребце адмирал. Сурок коротко свистнул и юркнул в норку. Джероними, бодро выкрикнул приветствие, спешился и подошел к Берольду.

- Дожили, - воскликнул Джероними, едва только приблизившись к канцлеру. - Чтобы переговорить в спокойной обстановке, приходится забираться в чащу. Как волки, право слово.

- Покорно благодарен, - холодно улыбнулся Берольд, - что вы все-таки взяли на себя труд и заехали в чащу. В городе, знаете ли, мышь не проскочит незамеченной. Дело, знаете ли, шибко деликатное. Тут нужна не только быстрота, но и конфиденциальность...

- Ладно, ближе к делу, - оборвал собеседника адмирал, - потому что времени действительно нет. Как вы считаете: он согласится с моим отрицательным ответом? Я отказал ему, герцог тоже. Теперь к вам сунется. Что мы, глупцы - соглашаться на такие условия? Пусть предложит что-нибудь попривлекательнее.

- Дело обстоит несколько иначе, - осторожно поправил Берольд, - и предложение я не назвал бы совсем уж неприемлемым...

Джероними раскрыл рот от удивления:

- Вы говорите... предложение... какие же будут тогда условия?

- Условие только одно.

- Речь, вероятно, идет о сюзеренитете? - догадался адмирал. - И вы решили принять это условие? Впрочем, нет, - поспешно затараторил Джероними, поймав холодный взгляд собеседника, - я имел в виду совсем другое. Что дало лично вам это соглашение? Вы, очевидно, некоторое время выжидали?

- Я вел себя таким образом, - последовал спокойный ответ, - что он думал, будто получит мой определенный ответ не сегодня - завтра.

Адмирал сорвал с головы украшенную пышным страусовым пером бархатную шляпу, вытер платком вспотевший лоб, после чего, водрузив шляпу на место, принялся поправлять ее дрожащими руками. Он даже не пытался скрыть своего волнения.

Берольд тактично отвернулся - он смотрел на гладь озера, на которой отражался дворец Акрозайана. Погода выдалась безветренная, так что отражение на водной глади почти не отличалось от оригинала. Выждав, пока адмирал успокоится, Берольд тихо заговорил:

- Прежде всего необходимо постоянно быть начеку и сохранять силу. Этот самым Лессингем уже девятый день ведет с нами переговоры касательно регентства. Он действует в интересах Наместника. Если ему удастся добиться какого-то изменения обстановки, то это будет прежде всего их победа. И, соответственно наш проигрыш. Сначала они подкатились к тебе, уважаемый адмирал. Все выглядело невинно. Они сослались на завещания Стиллиса. Наместник подтвердил свою готовность рассматривать тебя в качестве регента-правителя Мешрии - как того и хотел почивший в бозе король - а ты должен был признать его в качестве регента-воспитателя молодой королевы. Ты переговорил с герцогом, с Родером, и решил принять это условие. Я тоже не возражал. Но все изменилось, тебе пришлось изменить свое решение. Последовал логичный шаг Наместника - то же регентство он предложил герцогу. Вчера все окончательно прояснилось - герцог тоже отказался от такой чести. А сегодня утром это же предложение он сделал уже мне. Я действую в соответствии с нашей договоренностью - до завтрашнего дня я не дам ему ответа. Давай подумаем, что будет? Если я откажусь (при слове "если" адмирал вновь вытер пот со лба), то он, конечно, предложит регентство Родеру. Если Родер поступит точно так же, как поступили мы, начнется война. Такая перспектива меня не устраивает. У нас нет оснований не верить герцогу. Но верить нужно с оглядкой. Мы и сами не можем ручаться, как будем действовать в той или иной ситуации, а чужая душа - вообще потемки. Мешрийским лордам лучше не верить вовсе. Надор не слишком надежный. Зафелес, Мелатес - молодые дураки, верящие всем обещаниям Наместника. Наобещать можно что угодно. Другое дело - сдержать обещание. Принцу Эркелю - ну этому, с севера, тоже лучше не верить. Положение Барганакса шаткое. Попомни мое слово: если Наместник пойдет на нас войной под предлогом установления последней воли короля, то молодые лорды пальцем не пошевелят, чтобы прийти нам на помощь. К тому же, как я слышал, они недавно подружились с Лессингемом.

- Этот Лессингем - сущий дьявол! - в сердцах воскликнул Джероними. - Постойте, я еще не все рассказал, - канцлер, казалось, был само хладнокровие, - у меня есть кое-что еще. Последнее предложение, сделанное мне, заканчивалось скрытой угрозой. Впрочем, распознать ее не составило труда. Уважаемый, нам есть о чем задуматься, не так ли? В любом случае законы нужно выполнять. Вот и будем придерживаться пунктов завещания короля. Ничего другого не остается. Не мешало бы узнать, что затевает Наместник. Может попробовать сделать это через Перри? Но как связаться с ним? Единственный выход - через Лессингема.

- Лессингем - сущий дьявол! - тупо повторил адмирал.

- Погодите, не все потеряно.

- Наша задача - обезопасить себя. Конечно, на словах у них все гладко. Это, знаете ли, подобно отраве, налитой в золотой кубок замысловатой работы. С виду красиво, а пригубишь - заказывай панихиду в церкви.

- В чем я согласен с вами, так это насчет Лессингема, - заметил канцлер. - Пронырлив, как дьявол. Целых десять дней я следил за ним, стараясь угадать слабое место, но - не поверите - понял, что слухи о нем оказались верными. Честен, даже благороден, не постесняюсь сказать. Умеет отстаивать свое мнение, не подвержен чужому влиянию. Наместник ознакомил его с завещанием короля. Конечно, не в том виде, в каком оно было составлено - кое-что он наверняка выбросил. Тем не менее, если Лессингем представляет тут его интересы...

- Хитро задумано, - выпалил Джероними хрипло.

- Вам судить, не мне. Я только настоятельно прошу вас обдумать все как следует. Помните, дело исключительной важности. Я, как видите, сыграл роль хорошо. На этой почве можете заново начать игру. Можете согласиться на регентство - при условии сюзеренитета. И при условии, что соответствующее поведение Наместника будет гарантировано честным словом Лессингема.

- Вот как... - протянул адмирал задумчиво. Канцлер деликатно отвернулся, давая собеседнику возможность собраться с мыслями.

Между тем облако закрыло солнце, и стало чуть темнее. Застоявшиеся лошади беспокойно били копытами, словно приглашая седоков отправляться поскорее домой. И канцлер, как будто угадывая их настроение, решил нарушить тишину:

- Ну что, уважаемый, вы не отказываетесь от прежнего мнения?

Адмирал поднялся на ноги и несколько секунд молча смотрел на Берольда. После чего важно изрек:

- Ни в коем случае. Обещаю, что не передумаю. И вам не советую делать этого.

- В таком случае, договорились. Будем держаться друг друга, - согласился канцлер, тоже вставая. - Но только имейте в виду, что ситуация может ухудшиться. Лессингем наверняка наобещал лордам все мыслимые и немыслимые выгоды. Те, понятно, тут же клюнули на его удочку. Нам пора бы что-нибудь предпринять - хватит болтовни.

Лошадь адмирала, поспешно подойдя сзади, ткнулась мордой в шею хозяина. Джероними ласково потрепал кобылу по вороной холке и благодушно молвил:

- Согласен с вами, старина. И впрямь нужно принимать меры. Вечером совещание во дворце. Нам лучше появиться там порознь. Увидят нас вместе - пойдут кривотолки. Знаете сами, как любит наш народец сплетничать. Признаться, вечером я хотел поехать в Сестолу - кое-какие дела на флоте. Но раз уж все так обернулось, мне лучше остаться. Переночую в Акрозайане.

- Вы - сама мудрость, - воскликнул канцлер. - Давайте же будем последовательны до конца. Вы поедете первым - так будет лучше.

Коротко попрощавшись, Джероними взобрался в седло и медленно направился по еле заметной в траве лесной тропинке. На душе у него было тяжело. Через некоторое время впереди показалась группа вооруженных людей - охрана адмирала. Чуть в стороне - второй отряд, то уже были люди канцлера. "Лессингем, Лессингем, - задумчиво повторял адмирал, - хитер и изворотлив, что черт из ада. Берет за горло железной хваткой, хотя и носит при этом бархатные перчатки. Такого туману напустит в разговоре, что не поймешь, что ему нужно на самом деле. Может, он и меня уже обольстил? Если и обольстил, то не слишком сильно. Можно не беспокоиться. Чем-то похож на моего сына... того, что утонул в Саунде Табарейском. Был бы сынок сейчас жив, выглядел бы также. Наверное, они ровесники. Фу, что за мысли лезут в голову - от судьбы не уйдешь. Так, что там насчет герцога? Так, так, Лессингем. И Барганакс. Удивительно - так непохожи... И в то же время между ними есть кое-какое сходство. В чем? В чем сходство между белым и красным винами? Правильно, оба давятся из винограда. И хорошего винограда. О чем это я, господи? Лезет же в голову разная чепуха. Уж не обольстил ли он сладкими речами Берольда? Нет, не может быть. Берольду можно спокойно верить.

На мгновенье Джероними оборвал размышления - тропинка круто уходила влево, огибая огромный замшелый валун. На дереве тревожно закричала птица, чувствуя опасность.

"Итак, - рассуждал адмирал, - если парень в состоянии влиять на Хориуса Перри, как мы не один раз слышали, то для него и в самом деле нет ничего невозможного. Берольд - ученый человек. Закон для него все. Но я, как старый вояка, могу позволить себе мыслить стратегически. Все это не случайность. Берольд все же верно угадал ситуацию. Нужно действовать осмотрительно. И мне лучше опираться на него. Опять же безопаснее... Хотя я чувствую, что он где-то ошибается. Чувствую... Интуиция - штука надежная. Верно, нечего менять решения. И канцлеру не позволю. Что тогда? Конечно, придется действовать, и действовать активно. Мне, кажется, придется играть главную роль. Еще бы регент Мешрии! Хорошо хоть, что новость не стала неожиданностью, что мы предвидели подобное развитие событий. Герцог тоже за нас. Да что герцог - сама правда на нашей стороне. Теперь Барганакс. Можно ли доверять ему? Будем верить, но с оглядкой. Заручиться поддержкой венценосной особы - это что-то. Мое дело обычное, как всегда... Вести полки на врага. И поведу - только пусть обеспечат мне надежный тыл и не исчезнут в момент опасности. Опять же интуиция подсказывает, что ему можно верить. Так тому и быть. Что на меня нашло? Бормочу, поди, минут десять... Нет, Барганаксу верить можно - недаром же он отказался от предложения Лессингема. Еще бы - сюзеренитет никому не нужен. Особенно человеку из рода Фингисуолда. Старинный род и далеко не последний во всех отношениях..."

Адмирал натянул вожжи, боясь отпугнуть внезапно пришедшую догадку: "Фингисуолд, Фингисуолд. Мемисон. Конечно! Мне лучше действовать, чем ждать беды на свою голову. Хоть будет какая-то надежда. Насчет молодых недоносков все ясно - Лессингем обворожил их. На них надежды нет... Им нужен мешриец, чужака они правителем не признают. Небось, ждут не дождутся, чтобы согнать меня с места и посадить своего человека. Вольности захотели, видите ли. Ну что же, я покажу им такую вольность. Начнем сегодня же вечером...".

Вечером того же дня лорд-канцлер, запершись в своей комнате, сел писать письмо. Он то и дело покусывал кончик гусиного пера, мысленно составляя такие обороты речи, которые помогли бы наиболее полно отразить его мысли. Вот оно, это письмо:

"Его Высокопревосходительству Светлейшему лорду Лессингему, облаченному правом представлять интересы Сиятельных Владетелей Хориуса Перри, лорда-протектора, и Наместника, регента королевы Ререкской.

Я внимательно изучил и взвесил предложения относительно регентства. Считая своим долгом выразить глубочайшую благодарность за оказанное доверие. Столь лесное предложение, таящее в себе, однако, большое число трудностей, должно быть всесторонне обдумано. На обдумывание, милостивые государи, необходимо, как известно, время. Регентство над Мешрией, принятое в наше неспокойное время, означает большую ответственность, ложащуюся на плечи человека, решившего принять высокий пост. Но одновременно регентство - признак почета, уважения и доверия венценосных особ, которым сам Бог доверил решение судеб мира. Как патриот своей страны, я должен принять Ваше предложение, чтобы внести скромную лепту в дело возвращения потревоженной жизни в спокойное русло. К сожалению, милостивые государи, предложенные при этом условия делают крайне затруднительным принятие положительного решения. Надо полагать, особое внимание должно быть обращено на постепенное приобщение к управлению страной юной королевы (да хранит Всевышний ее от девяноста девяти напастей!).

Сиятельные господа, я попросил бы вас набраться немного терпения с тем, чтобы я мог обдумать Ваше предложение наилучшим образом. После чего вы получите определенный ответ.

Да хранит вас Бог!

Ваш покорный слуга.

Берольд".

Закончив письмо, канцлер выждал несколько минут, давая чернилам высохнуть. После чего, бережно свернув письмо, запечатал его собственной печатью. Оставалось еще подождать минут пять - чтобы затвердел воск печати. Но тут в комнату вошел слуга и доложил, что адмирал Джероними желает переговорить с Его Сиятельством по срочному делу. Берольд хитро улыбнулся: "В этом случае я даже сэкономлю время. Никуда не нужно ехать. Мне определенно везет сегодня - на ловца и зверь бежит. Только собирался повидать Джероними, как он сам ко мне пожаловал".

Адмирал не вошел, а буквально ворвался в комнату. Он тяжело переводил дух - как видно, спешил.

- Дорогой канцлер! - выпалил он с порога. - У меня для вас великолепные новости. Только что я был у герцога и говорил с ним на ту тему, которую мы с вами обсуждали.

- Так вы в самом деле были у герцога? - холодно посмотрел на гостя Берольд.

Адмирал смутился - взгляд у него стал явно растерянный. Так выглядит собака, слопавшая курицу - она думала, что сделала хорошо, потому что ей было приятно, но увидев разбросанные перья, хозяева, оказывается, полагают иначе.

- Простите, - стушевался Джероними, - что-то не так? От него я сразу побежал к вам. Возможно, мне в самом деле следовало пойти сначала к вам. Прошу прощения за эту оплошность.

- Я не о том, - поморщился канцлер, - я просто не понимаю, о чем идет речь. Скажите, вы информировали герцога о сделанном предложении?

- Скажем так: да, - осторожно заметил адмирал.

- Я на вашем месте, - ответил Берольд, - прежде проконсультировался бы со мной по этому вопросу. Одна голова, конечно, неплохо, но две все же лучше. Не находите?

- Но для чего это делать? - удивился Джероними. - Если мы и так обо всем договорились? Решили, что нужно принимать срочные меры. Возвращаясь домой, я все как следует обдумал. Разумеется, всего не предусмотришь. Я отказался от регентства в пользу герцога. Пусть управляет и действует, как подобает регенту. Мы же всегда будем рядом и вмешиваться, случись что. Кажется, я все верно рассчитал.

У лорда-канцлера отвисла челюсть - кажется, он придерживался по этому поводу несколько иного мнения. Поднявшись на ноги, он толкнул по полированной поверхности стола написанное только что письмо и отвернулся к окну. Послышался шелест бумаги - Джероними распечатал письмо и жадно впился глазами в строчки.

- Ваше превосходительство, - хрипло сказал он, прочитав письмо, - вы просто мастер своего дела, - мне только остается выразить восхищение...

На мгновение взгляды собеседников встретились, после чего адмирал поспешно отвел глаза.

Несколько минут Берольд смотрел в окно. Когда он заговорил, слова его показались адмиралу холодным душем, обрушившимся на его голову.

- Лессингем опытный политик. И ловкий. Если он очень захочет, он и нас заставит действовать в своих интересах. Во всяком случае, вы только что продемонстрировали, что подобное действительно возможно.

- Ну уж нет, - Джероними решительно тряхнул головой, решив отстаивать свою точку зрения до конца. - Я действовал в соответствии с логикой. Нам не следовало обращаться с герцогом так, как мы поступили с ним только что. Подчинись я согласись на регентство на условиях Лессингема, все было бы совсем иначе.

- Вы, сами того не желая, - отрубил Берольд, - облегчили его задачу. Можно сказать, что мы теперь беззащитны. Перед лицом грозящей опасности вы вышли за рамки закона. А ведь закон был нашей единственной защитой и серьезном козырем. Вы распылили наши силы в момент, когда требовалось объединить их. Вы развязали герцогу руки. Он же как дите малое - сам не знает, чего хочет. Он может испортить игру Лессингему, но может напакостить и нам. Причем сделать это даже не понимая, чего делает. Если бы вы подольше торговались с Лессингемом насчет регентства, он был бы куда уступчивее.

В глазах адмирала светилась злоба, он поспешно опустил голову - очевидно, опасаясь, что собеседник догадается о его чувствах. Поднявшись с кресла, он резко бросил:

- Мне кажется, что разговор идет только во вред нашему делу. Дорогой канцлер, я больше ничего не стану говорить вам. Позвольте пожелать вам доброй ночи. Как говорится, утро вечера мудренее. Возможно, завтра мы что-нибудь придумает...

На следующий день Лессингем отправился в сопровождении Амори на прогулку. Был уже полдень, когда они выехали из дворца Леантин, что в северной части города. Копыта их лошадей звонко цокали по брусчатке рыночной площади. Потом снова пошли узкие улочки. Путникам пришлось изрядно попетлять по этим улочкам, прежде чем им удалось покинуть пределы Старого города. Лессингем то и дело оглядывался, желая удостовериться, что выстроенные столетия назад из красного песчаника стены Старого города действительно находятся строго сзади - знак того, что они едут правильно. Вскоре лорд и его спутник въехали на площадь Ветров, с которой начиналась улица Семисот Колонн. Теперь можно было не беспокоиться - улица вела прямо к Цитадели, куда они и ехали. Можно было позволить себе немного расслабиться, и всадники оживленно переговариваясь, разглядывая кованые ажурные решетки балконов, висящие на подоконниках ящики с цветами и аккуратно подстриженные карликовые деревца в кадках у порогов. Они не заметили, как оказались у ворот Цитадели, которые охраняли рыжебородые гвардейцы герцога. Выслушав путников, начальник караула проводил их по длинному коридору к окованной начищенной латунью двери. Они вошли в дверь и оказались в просторной комнате, в которой их поджидал старый доктор Вандермаст.

- Запаздываете, господа хорошие, - недовольно воскликнул он, словно забыв о приветствии.

Лессингем, оглядываясь по сторонам и восхищаясь собранной в комнате коллекцией экзотических растений, пробормотал:

- Как раз наоборот, мы прибыли вовремя. Это его светлость изволит опаздывать, к тому же он сам назначил время...

- Его светлость всегда опаздывает, - сурово сказал доктор, - явиться на час позже для него - обычное дело. Между прочим, точность называют вежливостью королей. А тут... Странно только, что и его светлость позволяет себе терпеливо ждать опоздавших - человек склонен прощать себе ошибки, но другим спуску за это не дает.

- Хватит говорить загадками, - вспылил Амори. - Мой господин прибыл сюда не для того, чтобы выслушивать скучные поучения. Посмотрите лучше на себя, на кого вы похожи? Старая калоша. Наверняка начитались глупых книг. Тот, кто много читает, рано или поздно сходит с ума. Глядя на вас, я убеждаюсь в правоте этого утверждения.

- Амори, придержи язык, - сурово одернул спутника Лессингем. - Что толку ругаться. Доктор, простите нас за чрезмерную импульсивность - просто в дороге у нас были кое-какие неприятности. Скажите лучше: вы сами подбирали эту коллекцию растений? Поговаривают, что второй такой нет во всем мире. Ее даже называют одним из чудес света. Вижу, люди не лгут...

- О да, растения в самом деле превосходны, - доктор прямо-таки расцвел, забыв о скандале. - Причем заметьте, они не только растут, но и дают семена и плоды. Это говорит о том, что мне удалось приспособить их к нашему климату. Хотя они происходят из разных стран, где климат, соответственно, разный. Как врач, рекомендую вам дышать глубже - некоторые растения выделяют в воздух целебные вещества. Не говоря уже о том, что тут много лекарственных растений. Если бережно относиться к природе, она воздаст за это сторицей...

- Запах в самом деле сильный, - признался Лессингем, - у меня даже слегка кружится голова. Что делать - непривычен я к аромату цветов. Вы, должно быть, надежно охраняете эти чудеса?

- Конечно, - ответил Вандермаст гордо, - попасть сюда можно только через одну-единственную дверь. Вы шли через длинный коридор, и часовые стоят только снаружи. Потому здесь можно говорить о чем угодно, не опасаясь чужих ушей.

- Вообще-то нам нужен герцог, - напомнил лорд.

- Конечно, конечно, он давно ждет вас.

Лессингем вышел на балкон и, опершись на узорчатые перила, задумался. Лорда одолевали настолько тяжелые раздумья, что он не слышал, как сзади подошел Амори. Лессингема больше не занимала красота растений. В этот момент случилось неожиданное - в стене, казавшейся глухой, открылась замаскированная под деревянную панель дверь. В комнату вошел невозмутимый слуга и объявил, что хозяин готов принять посетителей у себя в кабинете тотчас же. Уже подойдя к хитрой двери, Лессингем, помедлив, оглянулся на Вандермаста.

- С тех пор, как я появился в Зайане, - пробормотал он, - я все время пытался доискаться: доктор, кто вы на самом деле?

Вандермаст молчал, словно обдумывая ответ.

- Я, - наконец протянул он, - человек, пристально следящий за ходом мыслей себе подобных. Я доктор, я врач человеческой души. Возможно, я слишком углубился в человеческую психологию. С ранней юности я интересовался движущими стимулами нашего поведения. Кроме того, я - верный слуга его светлости герцога Зайанского. Не забывайте только, что все в этом мире взаимосвязано. Если вдруг его светлость попросит вас остаться на ночлег в Акрозайане, не отказывайтесь, останьтесь. Это только пойдет вам на пользу...

Лессингем и его спутник подошли к двери в кабинет хозяина. Герцог сидел в глубоком кресле. Справа от него восседал Джероними, слева - лорд-канцлер. Рядом с канцлером - мрачный Родер. Справа от Родера - граф Зафелес, потом - лорды Мелатес и Барриан. Лессингем уселся напротив герцога, рядом с ним были Амори и доктор Вандермаст, то и дело записывавший что-то в небольшую тетрадку. Поначалу разговор носил формальный характер - все интересовались здоровьем друг друга, обсуждали погоду и виды на урожай. Наконец Амори обратился к доктору:

- Поскольку мы ушли из вашего необычного сада живыми и невредимыми, я хочу извиниться за свою грубость. Я нарочно не стал извиняться в комнате с цветами, чтобы вы не подумали, будто я вас боюсь. Мне неудобно за свою горячность...

- Да бросьте, я уже обо всем позабыл, - воскликнул Вандермаст, лучезарно улыбаясь, - мало ли кто из-за чего волнуется. Тем не менее, не сочтите за назойливость, мой вам добрый совет - не будьте излишне импульсивны.

Доктор был многоопытным человеком - он беседовал с Амори, он улыбался, но глаза его, оставаясь серьезными, смотрели поочередно на каждого из присутствующих. Взгляд Вандермаста особенно часто останавливался на Лессингеме и герцоге. Герцог был оживлен - он много шутил и смеялся. Лессингем же, наоборот, выглядел задумчивым. Лорд-канцлер же и адмирал смотрели по сторонам настороженно, точно ожидали какого-то подвоха...

- Послушайте, дорогой Лессингем, может, вы первым заговорите о деле? - не выдержал герцог.

- Охотно, - воскликнул лорд, встряхивая копной густых волос. - Но коли вы изволили позвать нас сюда, чтобы мы могли спокойно обсудить это дело, то начать бы лучше вам, а не мне. Вы хозяин дома, не я. - Лессингем говорил исключительно учтиво, но в голосе его все-таки прорывались насмешливые интонации. Амори, знавший Лессингема с детства, насторожился. Вандермаст тоже смекнул, куда дует ветер, но решил не подавать виду.

- Итак, уже пошел одиннадцатый день, - досадливо поморщился герцог, - с тех пор, как ваша светлость изволит радовать нас своим обществом. Мы не можем не ценить столь высокое внимание. Но, принимая во внимание текущую обстановку, думается, что мы не должны упускать драгоценное время...

- Я рад, что сумел угодить вам, - не остался в долгу и Лессингем, - что же касается потерь времени, то в этом нет моей вины. Если же вы считаете необходимым ускорение хода событий, то я готов сделать все, что в моих силах. И попрощаться с вами утром следующего дня.

- Да, я считаю, что мы понапрасну тянем время, - упорствовал герцог, - к тому же праздность размягчает мозги. В человеке просыпается лень. Лень, как известно, никогда к хорошему не приводит. Я имею в виду ваше предложение лорду-канцлеру. О нем я узнал только сегодня утром.

- Надеюсь, - сказал Лессингем, - что ваша светлость не станет обвинять меня в умышленном утаивании этой новости. Вы же сами знаете, как трудно у нас что-либо утаить. Кстати, на мой вопрос так и не ответили. - И повернулся к Берольду.

- Вот мой ответ, - лорд-канцлер подал ему письмо.

- Ответ, надеюсь, положительный? - поинтересовался лорд, принимая послание.

- Мне кажется, - заметил канцлер, - что у вас достаточно сообразительности понять, что я могу дать только отрицательный ответ.

- В таком случае это самый тяжелый удар для нас, - заметил спокойно Лессингем. Впрочем, для чего тогда вы дали мне это письмо, раз сказали основное? Тогда возникает вопрос - что делать? Может, у вас есть свое предложение?

- Вот что, - сказал задумавшись было Барганакс, - так все оставлять нельзя. Понятно, что предложение Наместника никого не устраивает. Мой лорд, вы стали слишком неустрашимы. Неужели вы думаете, что, слушая ваши медовые речи, я буду сидеть сложа руки среди прекрасных растений, которые вы имели честь видеть в соседнем помещении? Да и кому приятно наблюдать, как вы носитесь по всему городу в поисках подходящей для регентства кандидатуры? Теперь осталось только предложить его Редеру. Поскольку Редер находится рядом, вам не следует терять времени. Спросите, что он скажет.

Лессингем на этот раз промолчал - он только сложил на груди руки, давая понять, что вывести его из равновесия - непростая задача.

- Сказать по правде, мое терпение тоже не бесконечно, - продолжал Барганакс, - именно теперь ему наступает конец. Я уже начинаю подумывать, какие действия предпринять. По обе стороны от меня сидят не последние люди, по долгу службы обязанные заботиться о поддержании и укреплении могущества рода Фингисуолдов. Вместе со мной они должны сказать Наместнику твердое "нет" в ответ на его неправомерные требования. Нет смысла скрывать, что мы не верим этому человеку. В соответствии с завещанием короля высокочтимый адмирал отказался от регентства над Мешрией в мою пользу. Досточтимый лорд, я принял решение принять регентство. Но без признания чьего бы то ли было сюзеренитета. Если Наместник признает меня единовластным правителем Мешрии, подобно как сам он правит Ререком, то мы найдем с ним общий язык. Не признает - ну что ж, я смогу отстоять свои права. Я сознаю, что может начаться война. Но уверен, что сумею ее выиграть.

Лессингем был несказанно удивлен таким неожиданным поворотом, но решил не подавать виду. Сохраняя спокойствие, он лихорадочно обдумывал положение. Все смотрели на него, но лорд поспешно опустил глаза, чтобы собеседники не сумели распознать его растерянности. Взяв себя в руки, он поочередно посмотрел каждому в глаза. Барганакс был похож на застоявшуюся лошадь, канцлер напоминал изготовившегося к прыжку хищника, Джероними, то и дело опускавший взгляд, походил на парящего в небе орла, готового спикировать на зазевавшегося зверька. Родер презрительно поджал губы, в его взгляде сквозило откровенное торжество. Зафелес то и дело скашивал взгляд на Барганакса, готовый подражать своему господину. Мелатес изучающе смотрел на Лессингема. Лорд понял, что дальше медлить опасно. Потому он спросил как можно спокойнее:

- Ну, дорогой адмирал, что вы скажете на это?

- Вообще-то лучше обратиться сразу ко мне, - вмешался Барганакс, - потому что в любом случае вам придется иметь дело со мной, хотите вы этого или нет.

- И тем не менее, - упорно продолжал Лессингем, - мне хотелось бы поставить вопрос так, как мне угодно это сделать. Тем более, что король Стиллис назначил регентом вас, а не его светлость.

- Я отказался от регентства в пользу его светлости, если уж вы так настойчивы, - раздраженно заметил Барганакс. - И потому вопрос можно считать исчерпанным. - При этом Джероними опустил глаза, что не встречаться с пронзительным взглядом лорда.

Поняв, что от адмирала больше ничего не добьешься, Лессингем обратился к канцлеру:

- Вот вы написали мне письмо. Как только его светлость выйдет, я тут же прочту его.

Услышав это, Барганакс демонстративно отвернулся, давая понять, что его любопытство имеет пределы; Лессингем, распечатав письмо, бегло посмотрел его.

- Как я вижу, - проговорил лорд, складывая лист бумаги, - письмо не имеет ничего общего с законом. Да, достойные господа: закон тут близко не лежал.

- А закон и не должен лежать. Ему надлежит действовать, - угрюмо проговорил Берольд.

- Как сказать, - возразил Лессингем, - в данном случае закон бездействует. Вам, как канцлеру, надлежит следить за исполнением закона. В данном случае все наоборот. Вы ведь считаете, надеюсь, законным требование Наместника о сюзеренитете?

Берольд демонстративно промолчал, давая понять, что ему больше нечего добавить.

- Я жду ответа, напомнил Лессингем.

- Я не обязан консультировать вас в вопросах юриспруденции, - холодно отрезал лорд-канцлер.

- Верно, - согласился посол Наместника, - не обязаны. Но вы должны следить за неуклонным исполнением законов, как я уже заметил. А вы не только не делаете этого, но и толкаете на путь их несоблюдения окружающих. Адмирала Джероними в частности.

- Можете говорить что угодно, - едко сказал канцлер, - но раз уж речь зашла о юриспруденции, то там существует понятие доказательства. Оно знакомо вам, не так ли? Бросая обвинения, нужно привести доказательство. Кстати, можете считать это моим советом в области законодательства. Довольны?

- Вполне. Но только потрудитесь дать конкретный ответ: лично вы довольны или недовольны завещанием Стиллиса?

Канцлер промолчал - он недаром славился осмотрительностью.

- Что толку оскорблять друг друга, - воскликнул Барганакс. - Наш ответ прост - мы не станем плясать под дудку Наместника.

- Зато вы охотно пляшете под дудку канцлера, - язвительно вставил Лессингем.

Джероними, побагровев, воскликнул:

- Ну, знаете, это уже переходит все границы! Неужели вы действительно считаете нас наивными людьми, могущими поверить, будто король передал бразды правления человеку, которого чуждался при жизни. Даже если с юридической точки зрения все выглядит безупречно, есть другая логика. Имя ей - здравый смысл. Вот так, молодой человек.

- Послушайте, дорогой герцог, - сказал Лессингем, окончательно успокоившись, - я возьму на себя смелость настаивать на соблюдении законности. Прошу не обижаться на отсутствие в моей речи привычных комплиментов - я буду говорить без обиняков. Вы решили пренебречь завещанием короля. Запугали адмирала и сделали его игрушкой в собственных руках. Канцлер упорно не желает отвечать мне, что также наводит на подозрение о вашей причастности к его молчанию. Но только смотрите, не переиграйте. Самые страшные трагедии начинаются невинно. Вы ступили как раз на эту тропу. Понятно, что вы замыслили захватить власть во всем королевстве, пользуясь малолетством сестры. Моя обязанность - помочь лорду-протектору сохранить господство законности. И я сделаю все, что в моих силах. Данный мне ответ означает войну. Как уполномоченные его светлостью, то есть Наместником, я объявляю о готовности принять ваш вызов. Пока не поздно, я настоятельно призываю вас и других власть предержащих опомниться и присягнуть на верность юной королеве. Зачем брать на душу грех неповиновения Божьему закону?

Лессингем удивлялся, как ему удалось произнести столь стройную речь, которая позволила ему выиграть время и собраться с мыслями. Покуда противники выслушивали его плохо скрытые угрозы, лорд мог обдумать положение. Он быстро сообразил, на что следует сделать упор. Несмотря на то, что Барганакс и его сановники выступили против Наместника единым фронтом, между ними по-прежнему не было единства. Просто мимолетный интерес сплотил их на какое-то время. Между тем у них были веские основания не доверять друг другу. Лессингем, увидев сомнение в глазах адмирала, понял, что не ошибся. Нужно постараться расширить брешь, думал он, нужно посеять между ними еще большее недоверие. Он говорил что-то еще, говорил без остановки, чтобы не дать собеседникам опомниться, чтобы заставить их задуматься над своими словами. Когда он закончил, в комнате по-прежнему царила глубокая тишина. Первым опомнился Барганакс - он грациозно, как-то по-кошачьи, поднялся из-за стола. Оглядев поочередно своих соратников, он вкрадчиво проговорил:

- Оттого, что рука моя разделяется на пять пальцев, она не становится слабее. Даже, наоборот, это придает мне силы, дает возможность действовать эффективнее.

С этими словами герцог вытащил из ножен меч и поцеловал его рукоять, демонстрируя готовность отстаивать свои интересы. После чего положил меч на стол - прямо напротив Лессингема. Лорд, приподнявшись, немедленно произвел те же манипуляции со своим мечом, положив его рядом с оружием герцога. Несколько минут оба смотрели в глаза друг другу. И опять герцог заговорил - его слова ужаснули всех, кроме Лессингема и, пожалуй, доктора Вандермаста.

Барганакс сказал:

- Дорогой Лессингем, мы с вами получили достойное воспитание, чтобы не сорваться на уровень мелких упреков и оскорблений. Да, мы дружили, но это было в прошлом. Теперь же...

Всему рано или поздно приходит конец. Видимо, та же участь постигла и нашу дружбу. Я прошу об одном - давайте расстанемся достойно. Поскольку мы вынуждены терпеть общество друг друга до завтрашнего полудня, давайте не станем отравлять друг другу настроение. И будем доверять друг другу. Поскольку вы - мой гость, я твердо обещаю в присутствии свидетелей, что не сделаю ни единой попытки помешать вам в чем-либо. Вам нет необходимости беспокоиться за свои жизни и здоровье. Не скрою, мне хотелось бы получить от вас подобное же заверение. Будем считать, что прочный мир сохранится по меньшей мере до завтрашнего полудня.

- Вы говорите дело, - согласился Лессингем, - и потому я смело даю такие же гарантии.

- Ну вот и договорились, - воскликнул герцог с облегчением. - Теперь осталось выяснить кое-какие подробности. На сегодняшний вечер я запланировал карнавал и банкет у озера. Не окажете ли честь быть моим гостем. И переночевать в Акрозайане? Думаю, что у вас есть моральное право оставить государственные дела до завтрашнего утра. Тем более, что мы разрешили множество трудностей. И не знаем, сколько их поджидает нас впереди. Может, что называется, устроить себе посреди зимы роскошный летний день. А потом отправляйтесь к себе. Придется разрешать на поле брани проблему, которую мы не сумели разрешить за столом переговоров.

Амори тихо прошептал на ухо Лессингему:

- Сударь, нужно быть осторожным. Нам бы лучше уехать отсюда поскорее.

Глаза Лессингема и Барганакса на мгновение встретились, и лорд вспомнил совет доктора Вандермаста. И сказал:

- Я очень польщен вашим предложением. Сразу видно, что вел переговоры с достойным партнером. Охотно принимаю приглашение. Предложи кто-нибудь другой нечто подобное, я не согласился бы. Но тут случай особый...

Зайанское озеро. Кампасне: беседы с водной нимфой. Луна взошла. Королева ночи. Речь философа. Песня фавна. Антея: беседы с нимфой гор. Кто такие дриады, наяды и ореады. Мертвая тень. Философия богов. Совет Вандермаста.

Казалось, что мир незыблем, что война - просто выдумка неумного человека. Подобные мысли приходили в голову всем, кто в тот вечер наблюдал, как восемь гондол с Барганаксом и его приближенными выплывали из водяных ворот западной башни Акрозайаны и заскользили по окрашенной заходившим солнцем глади озера. Отплыв от берега, гондолы выстроились полумесяцем с таким расчетом, чтобы в сидевшие в каждой из них могли разговаривать без риска быть услышанными соседями. Метрах в пятидесяти - перед гондолами - шла миниатюрная каравелла, на борту которой находился сам Барганакс. Там же помещался изрядный запас тонких вин и изысканных закусок. Два ряда весел равномерно опускались в воду - гребцам предстояло хорошо поработать, поскольку погода выдалась безветренная и паруса висели на мачтах. Но веселью, понятное дело, это нисколько не мешало - в воздухе разносились звуки скрипки и лютни, отдыхающие нестройно затягивали веселые песни. Флотилия держала курс на северо-запад - к середине озера. Постепенно оставшийся позади берег принимал все более расплывчатое очертание, пока не превратился в тонкую полоску, освещенную заходящим солнцем. Далеко впереди виднелись Гиперборейские горы. На их вершинах круглый год лежал снег. Но кому, скажите, придет в голову думать о снеге в такой приятный вечер? Народ собрался веселиться, что и делал - уже слышались бессвязные крики первых пьяных, лишивших себя возможности наслаждаться всеобщим весельем.

Между тем в стороне, на северном берегу озера, где почти у самой кромки воды начинается лес, царила полная тишина. Именно тишина привлекла сюда двух женщин, что резвились в теплой еще воде. Женщины пребывали в хорошем настроении. В лучах заходящего солнца они выглядели дриадами и ореадами, что выходят из леса и спускаются с гор поплескаться в воде, расчесать свои длинные волосы. Правда, нимфы делают это по ночам, чтобы какой-нибудь любопытный гуляка не сглазил их красоту...

Как раз к северному берегу озера и направлялась гондола, в которой сидел Лессингем. Дул легкий ветерок, и уже не было необходимости грести. Лорд пребывал в благодушном настроении: как-никак, последний день мира не всегда протекает так беззаботно. Рядом с ним полулежала в кресле мадам Кампаспе - молодая женщина с внешностью уставшей от жизни светской львицы. Глаза ее были полузакрыты - тихий плеск воды убаюкивал ее.

- Именно так, семь морей, - отозвался Лессингем, - но тогда мне было только пятнадцать лет.

- А теперь вам пятьдесят?

- Умножьте на шесть, - мрачно ответил лорд, - и получите нужное число. Но только оно будет исчисляться в месяцах.

- Ах, - беззаботно воскликнула дама, - я всегда была не в ладах с математикой.

- Ну тогда давайте отбросим вычисления в сторону, - предложил он. - И попробуем подсчитать на конкретном примере. Я точно знаю, что мы с вашим герцогом - одногодки.

- О, в самом деле? Вам что же, двадцать пять лет? Но тогда вы не по серьезны.

- А вы, сударыня, - осведомился Лессингем. - Как далеко по жизни загнули вы?

- Э, нет, - рассмеялась Кампаспе, - вопросы здесь задаю я.

Лорд рассеяно посмотрел на затянутую в черную кружевную перчатку кисть руки собеседницы. Широко улыбнувшись, он сказал:

- Я весь внимание...

Девушка удивленно посмотрела на него. Глаза, пожалуй, это было единственное, чем она могла похвастаться. Большие, зеленые, они лишний раз подтверждали расхожее мнение, что каждая женщина - загадка. Лессингем подумал, что такие глаза могут быть у королевы эльфов или героини какой-нибудь другой сказки. В остальном же Кампаспе красотой не блистала...

- Ну, - нарушила девушка тишину, - как долго продлится мир?

- Не думаю, что долго. Прежняя система разложилась. Нужна новая.

- Ах, как жестоко. А ведь вы наверняка все знали заранее. Вообще: отчего делами в это мире ворочают мужчины? Они ведь так безрассудны... - помолчав, Кампаспе вдруг спросила: - Скажите, вам больше нравится у нас или у себя дома? Только ответьте откровенно.

- У вас жарче, - бросил лорд.

- Тогда позвольте уточнить: вам нравится прохладный или теплы климат?

- Вы действительно хотите откровенный ответ?

- Но ведь мы договорились. Впрочем, как хотите. Можете не отвечать, как вам удобно.

- В таком случае я предпочел бы умолчать. В конце концов, мы должны сегодня веселиться. Проблемы появятся уже завтра утром. Мне не хотелось бы ругать себя завтра за неумение пожить без проблем не то что день, хотя бы вечер.

- Тогда считайте, что вы уже ответили на мой вопрос, - улыбнулась девушка. - Вам по душе холод. Потому что вы - хладнокровный человек.

- Мне кажется, - заметил Лессингем, - что вы кое-чего недопонимаете. Впрочем, в этом нет ничего страшного - по сути, мы учимся каждый день. Жизнь - тоже школа.

- И каким образом я должна учиться, скажите на милость?

- Боюсь, что буду вам плохим советчиком. Я ведь солдат. Моя профессия - воевать, а не поучать. Но в смысле хладнокровия вы угадали верно. Хладнокровный человек обладает холодным рассудком. Такие люди меньше подвержены чужому влиянию и, как следствие, реже меняются. Тот же, кто легко загорается какой-то идеей... Думаю, вы меня поняли.

- Что же, теория логичная и стройная, - призналась Кампаспе. - Скажите, а какое место в ней отводится жизненному опыту?

- Это первое слагаемое мудрости, - последовал ответ. - Нужно полагаться на собственную практику, а не на мнения окружающих.

Кампаспе, зажмурившись, сладко потянулась, подобно кошке.

- Какая прелесть, - воскликнула она, глядя в сторону Лессингема. Конечно, лорд сильно удивился, но в следующий момент понял, что комплимент предназначался не ему, а утке с выводком утят, что плыли в нескольких метрах от гондолы. Лессингем вдруг подумал, что все женщины поразительно напоминают ему кошек - несколько ленивы, тянутся и так же любят наслаждения. В следующий момент словно тысячи иголок спились в его тело - Кампаспе положила ладонь ему на колено. Видя его смущение, девушка прыснула со смеху, утка с утятами шарахнулась в сторону.

- Наверное, вы думаете: как много на свете глупых женщин, - рассмеялась Кампаспе. - Многие так говорят. Вы, конечно же, согласны с этим утверждением?

- Утверждение утверждению рознь, - уклончиво отозвался молодой человек, - и оно является аксиомой. Мнение можно менять так же часто, как меняется расположение духа.

- Все-таки я поступила глупо, - вслух рассудила дама, - что села в одну лодку с вами.

Лессингем хитро улыбнулся.

- Это как сказать. Если желаете, могу убедить вас в обратном.

Кампаспе вскинула на него удивленный взгляд - Лессингем как раз рассчитывал на ее удивление. Он демонстративно опустил глаза и принялся рассматривать тыльную сторону ладони, изображая замешательство.

- Видите ли, я хотел сказать, - начал он, - что... в общем, луна и лунный свет - не одно и тоже. Не уверен, что вы поймете, что я имею в виду...

- О, вы проницательный человек, - воскликнула Кампаспе. - И хорошо играете не только в теннис.

- Между прочим, сегодня мы играли в теннис с герцогом. Я побудил.

- Теннис - игра непростая. Выиграть у Барганакса - еще сложнее. Он просто ас.

- Хотите добрый совет? - поинтересовался Лессингем. - Только не сочтите его за поручение. Слушайте... Никогда не отравляйте прекрасное настоящее неприятными воспоминаниями. Что было - то прошло. История никогда не повторяется. Если хотите знать, я умею читать по женской ладони то, что лежит у хозяйки на сердце. Не верите? Давайте попробую. - С этими словами Лессингем взял руку девушки и попытался снять с нее кружевную черную перчатку. Кампаспе со смехом выдернула руку. Наклонившись к уху собеседницы, лорд прошептал: - Потеющие ладони указывают на пылкие сердца. Не потому ли, сударыня, вы надели перчатки в такую погоду?

- Ах, прекратите! Вовсе не поэтому. Смотрите, как смотрят на нас гондольер. Что он подумает?

- Не стоит беспокоиться - я сама осторожность.

- Если вы даете советы, позвольте и мне дать вам один, - сказала девушка, пряча руки за спину. - Настойчивость нужна далеко не в каждом деле. Иногда осторожность и деликатность приносят куда больший результат. Впрочем, мы всю жизнь учимся...

- В таком случае, можете считать меня своим учеником, - шептал ей в ухо Лессингем. - Впрочем, могу только пообещать слушать ваши советы. Время сами знаете какое. Учиться как-то недосуг.

- Не стоит чего-то обещать, будучи в Зайане, - посерьезнела Кампаспе. - Наш герцог терпеть этого не может. Он даже запретил придворным давать друг другу обещания. Впрочем, если вы действительно желаете отблагодарить меня, то сделайте это... Можно сделать это и в другой стране, не так ли?

Лессингем встрепенулся - только теперь он сообразил, что голос собеседницы принял иные интонации - он стал вкрадчивым, пытливым. Между тем солнце уже коснулось горизонта. Теперь начнет смеркаться, машинально отметил лорд.

- Послушайте, - обратился он к спутнице, - я люблю природу. Мне нравятся водяные крысы, только небольшие...

Он специально сказал эту бессмыслицу, чтобы дать понять Кампаспе - он не желает говорить на опасные темы.

Девушка несколько минут глядела на него исподлобья, после чего, беззвучно пошевелила губами, Резко стянула с правой руки перчатку и легким, капризным жестом подала ему сложенную ковшиком ладонь. В этот момент подул ветер, и гондола сильно дернулась в сторону. Они едва устояли на ногах.

- Видели? - усмехнулась Кампаспе. - Подобное происходит, когда кто-то проявляет нетерпение.

- Сударыня, отчего вы смеетесь? И даже не пытаетесь при этом сохранить приличествующую случаю маску "настоящей леди"? Неужели вы не понимаете, что я давно во всем разобрался? Только не говорите, что вы не такая, как все женщины. Я все равно не поверю.

Ветер давно стих, но гондольер, вслушиваясь в разговор пассажиров, забыл о весле. Этим-то и поспешила воспользоваться Кампаспе.

- О, сейчас не время обсуждать серьезные вещи, - воскликнула она лукаво. - И потом, здесь посторонние. Заклинаю - наберитесь терпения. Видите, впереди островок? Он называется Амбремерин. Там есть изумительные полянки, чудесные цветы. Часа через два взойдет луна. И тогда...

- И тогда, - перебил Лессингем, - наступит время, которое считалось во все времена временем романтики и острых удовольствий. Позвольте мне поставить вопрос так: если я все-таки наберусь терпения, согласятся ли другие последовать моему примеру.

Тут же в глазах Кампаспе он прочел красноречивый ответ.

...Они причалили к островку, когда в небе поглядывала бледная луна. Лессингем отметил, что они пристали к юго-западной оконечности острова - там была маленькая естественная бухта, да и высадка на берег прошла спокойно - чистый белый песок, никаких там камней или коряг. Они вытащили на берег гондолу, чтобы ее случайно не унесло ветром. Быстро смеркалось; если смотреть на восток, то можно различить полускрытые вечерним туманом шпили Зайанской Цитадели. Зажженные стражей фонари казались прежде времени вспыхнувшими звездами. Метрах в десяти от воды начиналась заросшая шелковистой травой поляна, на другом конце которой стеной стоял лес. Лес казался темной массой, и идти туда не хотелось - еще с первобытных времен темнота ассоциируется у людей с опасностью. Поляна, покрытая свернувшими на ночь лепешки цветами, была заставлена праздничными столами. Но больше всего столов виднелось справа - там, в соседней бухте, стояли другие гондолы и каравелла Барганакса. Суда были украшены фонариками столь густо, что напоминали Рождественские елки.

Накануне, беседуя с церемониймейстером, герцог приказал накрыть столы как можно более пышно. Теперь, созерцая выставленное угощение, можно было понять, что сановник не ударил в грязь лицом. Чего там только не было: устрицы и омары, раки и креветки, тунец, форель, лосось, осетры, миноги, стерляди, икра. Все это на золотых тарелках и блюдах, сервированное шампиньонами, трюфелями, под всевозможными соусами и подливками. А какое разнообразие вин. Виноградных белых и золотистых, еще хранящих вкус винограда, произрастающего только под жарким южным солнцем. Такое вино теплой рекой катится по горлу и скапливается в желудке, разжигая желания поглощать дары моря. В оправленных в серебро хрустальных графинах дожидались своего часа терпкое красное вино - под мясные блюда. Слуги поставили рядом подсвечники и горящие шандалы, в пламени которых вино казалось кровью. Чтобы пирующие не чувствовали себя в темноте, церемониймейстер заблаговременно прислал на остров пятьдесят подобранных по росту и цвету волос мальчиков, одетых в изящные зеленые камзолы - дети стояли по периметру столов с горящими факелами, чтобы кто-нибудь из гостей не перепутал, к примеру, белое вино с красным и не выпел его под мясо, покрыв позором свою голову. Факелы были загодя пропитаны ароматичными маслами, ничто не должно было помешать отдыхающим почувствовать вкус истинной жизни...

И они старались - каждый решил забыть проблемы и неурядицы хотя бы на один вечер. Воздух то и дело оглашался шутками, смехом и радостными криками.

Барганакс делал все возможное, чтобы поддержать свое реноме хлебосольного хозяина - рассказал гостям секреты приготовления тех или иных блюд (он на самом деле неплохо готовил). Время от времени он украдкой посматривал на сидевшего справа от него Лессингема и сидевшую слева Фиоринду.

- Дорогой Лессингем, - хохотнула сидевшая напротив него Кампаспе. - Скажите, мне подходит роль поэтессы? Если бы вам пришлось выбирать между властью и наслаждением, что бы вы предпочли?

- Трудный вопрос, - отозвался лорд, - но коли уж речь зашла о поэзии, то попробуйте ответить стихами:

Чтоб тщеславию дать уважение, Мне бы надобно выбрать власть. Но к чему отвергать наслаждение? Я не дам свету жизни пропасть!

- Вот ответ - так ответ! - восторженно воскликнул Барганакс. - И в рифму, и все понятно. Одним словом, вы из двух возможных выбираете два. Неплохо. Только, сударыня, вам не стоит обольщаться: выбрав и власть, и наслаждение, уважаемый лорд ничего не оставил вам.

- Вы, ваша светлость, можете предложить иной вариант? - улыбнулась Кампаспе.

- Да, и более простой. Я выбрал бы наслаждение.

Фиоринда улыбнулась.

- Вы, сударыня, должны помочь мне, - сказал Барганакс. - Давайте как следует во всем разберемся. Что есть власть? Тоже своего рода наслаждение. Потому что она дает право позволить себе нечто большее, чем окружающее. Конечно, не все, что есть в этом мире, но значительную его часть. Но власть налагает определенную ответственность. А ответственность не дает наслаждаться жизнью в полной мере. Увы, все в природе построено на равновесии.

- Философские рассуждения, - заметила Фиоринда, - разжигают вы мне неясные желания.

- Желания? - удивился Барганакс. - Они выполнимы. Если, конечно, реальны. Вы сегодня - наша повелительница. Отдавайте распоряжения, мы готовы их использовать. Можете даже намекнуть - только не слишком туманно.

- Пока что, - капризно протянула девушка, - мне хотелось бы выпить сока. И съесть что-нибудь легкое. Например, из фруктов.

- Как насчет клубники? - осведомился герцог, двигая к Фиоринде золотое блюдо с крупными сочными ягодами.

- Ах, нет, - еще более капризно воскликнула девушка. - Ягоды липкие. С виду красивые, конечно, но мне не хотелось бы чрезмерно утяжелять желудок. Что-нибудь легкое...

- Тогда персик? - предложил сидевший неподалеку Мелатес.

- Можно бы... Впрочем, тоже нет. Слишком сочные, и их нужно еще чистить. Вот, - просияла она. - Лучше ананас. И вы порежете мне его мелкими кусочками - это так удобно.

Барганакс тут же послал слугу на другой конец стола - там стояла огромная плетеная корзина с ананасами разной величины. Фиоринда быстро выбрала ананас, и герцог вонзил серебряный нож в похожий на большую шишку плод.

- Вы неплохо справляетесь с этим делом! - воскликнула девушка, глядя как ловко Барганакс режет на кубики крепкое золотистое мясо плода. - Тоже своего рода наслаждение?

- Почему нет? Я опьянен вашей красотой. Этот ананас должен быть счастлив, что попал именно к вам.

Молчавший до сих пор Лессингем сказал, очищая грушу:

- Сударыня, между мной и его светлостью как-то вышел спор. Тоже насчет власти и наслаждения. Если бы на меня обрушились даже тридцать три удовольствия, я беспощадно изгнал бы их. Потому что к удовольствиям можно быстро привыкнуть, и жизнь уже не мила. Как вы считаете - неужели действительно приятно испытывать только наслаждения? Не устанешь ли от жизни?

- Я только говорил, что власть и есть для меня наслаждение, - вмешался герцог. - Между прочим, я до сих пор не испытал усталости от жизни. Кажется, вы невзначай зациклились на одной и той же теме. Может, нам стоит переменить предмет разговора? Или выйти из-за стола минут на пятнадцать-двадцать?

- Возможно, вы правы. Любое удовольствие, каким бы себе его представляем, должно действительно приносить человеку удовлетворение. Наслаждение, так сказать, должно быть благородно. Благородным наслаждением можно считать власть. Можно...

Фиоринда медленно пережевывала ломтик ананаса.

- Сударыня, что вы скажете? - вопрошал Лессингем. - Или тоже назовете это философскими рассуждениями.

- Ах, никогда не любила выступать в качестве арбитра. Слушать гораздо приятнее.

- Но, слушая, вы в душе принимаете чью-то сторону? Я все равно не поверю в слушание без каких-то выводов. Такое возможно только в состоянии безумия...

- Как складно получается, - рассмеялась она, только, сдается мне, крупинка безумия выглядит привлекательнее, чем... большая куча мудрости. Изобилие пресыщает, мы уже говорили об этом.

- Вандермаст, ты только послушай, что она говорит, - со смехом обратился Барганакс к старику. - Кажется, это по твоей части.

Доктор, сидевший чуть поодаль между Антеей и молодой графиней Розаурой, негромко рассмеялся. Фиоринда вопросительно посмотрела на него, потом на герцога, после чего перевела взгляд на Лессингема.

- Он в добром здравии? - смущенно поинтересовалась девушка. - Я грешным делом подумала, что он какой-нибудь философ. Откровенно говоря, могу слушать его красивую болтовню часами и не устать. Что говорить - Бог наградил его даром красноречия.

- Я и есть старый дурак, - рассмеялся Вандермаст, - моей мудрости хватает только для развлечения вашей светлости, не более.

- А что, для этого нужна мудрость? - удивилась девушка и скучающим взглядом посмотрела на луну. Лессингем, украдкой глядя на Фиоринду, неожиданно для себя понял, что подруга герцога нравится ему все больше и больше. Не только внешне - тонкий юмор, присущий Фиоринде, говорил о ее глубоком уме. Глупые люди обычно не умеют шутить - их шутки скорее напоминают оскорбления. Несомненно, девушка умела ценить удовольствия и старалась развлекать окружающих по мере сил.

- Так что, разве на это нужна мудрость? - повторила она снова, одарив каждого собеседника поочередно грациозным взглядом. Лессингему показалось, будто наступил один из волнующих моментов в его жизни.

- Мудрость бывает только одна. Ее не сыскать на небе или под землей. Мудрость - в логике развития, - сказал веско доктор Вандермаст. Фиоринда машинально кивнула, хотя Лессингем не был уверен, что она поняла старика.

- Послушайте, а как насчет любви? - бросил Медор.

Вандермаст пробормотал негромко, скорее себе самому, но графиня Розаура отлично расслышала его слова.

- Это тоже сласть, и другой такой нет на свете.

- Любовь, - чуть насмешливо заметил Лессингем, - говорил в пользу моих доводов. В этом случае, как ни в каком другом, ясно прослеживается ее власть. Любовь - это и есть власть. Власть над собой, власть над другим человеком.

Пока лорд говорил, его правая рука обвилась вокруг талии Кампаспе. В то же время он неотрывно смотрел в глаза Антее. Антея была прекрасна - густая копна слегка вьющихся волос, белоснежная кожа, яркие глаза. Поймав на себе взгляд Лессингема девушка была не в состоянии отвести глаза.

- Мне говорили, что любовь тоже своего рода игра, - вмешалась Фиоринда. - Только она будет посложнее тенниса. Она посложнее искусства проводить военные компании. И уж тем более сложнее игр политических. Вы, дорогой Лессингем, отдаете себе отчет в этом?

Антея улыбнулась, обнажив два ряда ровных белых зубов:

- Как раз вспомнила, как ваша светлость сказала на эту тему удивительные слова.

Фиоринда удивленно подняла брови, но быстро совладала с собой - она легким движением подвинула герцогу пустой бокал, словно удивляясь, как ей удалось выпить столько вина за короткое время.

- Что человек может завоевать возлюбленную силой, - продолжала Антея, - напоминает мне ситуацию со стариком. Помните, как один старикашка пытался вернуть молодость? Нацепил парик, вставил себе искусственные зубы, напудрил лицо. Только вот молодой задор у него так и не появился. Даже вино не помогло. Чего-то все-таки ему не хватало...

- Неужели я действительно могла сказать нечто подобное? - удивилась Фиоринда. - Что-то не припоминаю. Друзья, что-то мы ударились в философию. Странная тема - власть и удовольствие в любви. Во всяком случае, на пирах об этом не говорят. Коли зашла речь об этом, разрешите и мне сказать кое-что. Представьте себе сад. В нем растет необычное дерево. Под деревом - пышная роза. Теперь скажите: может ли женщина удержать при себе любовника, если она не в состоянии каждый день доставлять ему удовольствие? Для этого, понятное дело, нужна богатая фантазия. Если фантазии у дамочки нет, ей лучше не тратить энергии. Все равно не удержит парня. Теперь представим нечто иное. Может ли, к примеру, мой любовник, удержать меня одной только властью надо мной? Что за чушь, отвечу я. Потому что при этом полностью игнорируются мои чувства. Я ведь тоже живой человек.

Сидящий рядом с девушкой Барганакс явно пропускал ее слова мимо ушей - взгляд его был устремлен ввысь, а длинные тонкие пальцы то и дело поглаживали усы. Нетрудно было догадаться, что герцог о чем-то размышлял.

Фиоринда загадочно посмотрела на доктора Вандермаста. Словно подчиняясь ее взгляду, старик поднялся и трижды поднял руку вверх, словно приветствуя кого-то, кто должен был появиться из темноты, которую даже факелы были не в силах рассеять. Пирующие за весельем не заметили, как на землю опустилась ночь и зажглись звезды. О наступлении ночи говорили и дикие вопли ночной птицы, которая никогда не показывается днем.

Как видно, Вандермаст все-таки не зря поднялся с места. Неожиданно для себя гости ощутили присутствие странного существа, какое никто их них еще не видел. Создание не отличалось высоким ростом - едва доставая до локтя взрослого мужчины, имело покрытые густой шерстью кривые ноги с козлиными копытами. Козлиными были и рога на лбу непонятного существа. Больше всего поражали его глаза - они напоминали два жарко рдеющих уголька. Незваный гость оглядывал каждого из присутствующих поочередно, и все поспешно опускали глаза, не в силах выдержать на себе пронзительного взгляда. Козлоногое создание сделало исключение только для Фиоринды - когда очередь дошла до нее, рогатый посмотрел себе под ноги, словно отдавая дань красоте девушки.

И тут произошло неожиданное - запоздалый гость запел. Вот это была песня! Лучшие певцы из рода человеческого никогда не обладали таким голосом. Песня рассказывала о смысле жизни, о непреходящих страстях, терзающих сменяющие друг друга поколения.

Публика сидела, словно зачарованная. Возлюбленные заключили друг друга в объятья; Амори прижал к себе ясноглазую Виоланте, Мирра положила голову на плечо Зафелесу, Беллафронта обхватила шею Барриана. Рука Лессингема еще крепче обхватила талию Кампаспе. Грудь девушки, покрытая легким пурпурным муслином, то и дело вздымалась, в черных глазах отражалась целая гамма чувств - от восторга до испуга. Пантасилея, что-то беззвучно шепча полными губами, приникла к плечу Мелатеса. Медор прижал к себе графиню, словно она была маленькой, нуждавшейся в защите девочкой. Тогда Антея предпочла остаться наедине со своими эмоциями - она сидела прямо и немигающе смотрела на певца. Ее волосы касались рукава бархатного камзола Вандермаста - доктор по-прежнему стоял. Антея не знала, просто ли забыл старик сесть или считал невежливым сидеть, когда только один из присутствующих стоит.

Кажется, только Фиоринда была равнодушна к лирике - лицо ее по-прежнему ничего не выражало. Барганакс несколько раз искоса посмотрел на девушку, но песня захватила его с новой силой, и он опять зачарованно застывал. Гость же все пел и пел - его голос казался сотканным из десятка голосов сразу, потому что песня звучала всякий раз по-разному.

Дитя, сильнее всего на свете Безумной страсти берегись: Она подобна чаще леса, В которой звери - оглянись!

Вокруг гляди лишь ясным взором, Ведь хищнику подобна страсть. Рассудок хладный - будь дозором! Не подпусти к себе напасть.

Иди своей дорогой твердо, И не служи искусству чар. Иди смелей, всегда будь гордым. И пусть в груди горит пожар.

Песня захватила всех - кого сильнее, кого не очень. Фиоринда неожиданно для себя обнаружила, что голос певца напоминает временами голос герцога. Лессингем не вдумывался в смысл песни - он только машинально отдал дань хорошей рифме. Он то и дело украдкой смотрел на Барганакса, стараясь понять, о чем тот сейчас думает. Потом он, вспомнив о Кампаспе, повернулся к ней. Девушка зачарованно слушала песню. Поначалу лорд даже решил, что она забыла о его существовании. Но как только его губы прижались к руке Кампаспе, та моментально отдернула руку и рассерженно посмотрела на него. Лессингем вдруг подумал, что девушка поразительно напоминает ему водяную крысу - хитрую и проворную, видящую даже то, чего она не должна видеть. Но не зря же он сказал, что водяные крысы ему очень по душе.

Северо-западная часть острова заросла столетними дубами и вековыми дубами и вековыми кедрами. Как только наступала ночь, дубрава оживала: в ее ветвях заливались соловьи, десятки соловьев. Было уже одиннадцать часов. Антея, слушавшая соловьиные трели, встрепенулась:

- Дорогой Лессингем, нам бы лучше вернуться. Если, конечно, вы не собираетесь ночевать здесь.

В ответ Лессингем склонился к руке спутницы. Несколько мгновений она недоуменно смотрела на него, после чего, не дожидавшись ответа, досадливо передернула плечами и заметила:

- Что-то у вас растерянный взгляд. Мысленно вы пребываете в другом месте. Я угадала?

- Ах, несравненная, - улыбнулся лорд. - Можете назвать мое теперешнее состояние пресыщенностью. Даже если я и растерян, это говорит о желании побыть в вашем обществе. Только не знаю, как уговорить вас посвятить мне еще частичку вашего драгоценного времени.

- Какое изящество стиля, - рассмеялась Антея. - Да вот только не забывайте, что мы с Кампаспе - не такие, как все женщины. Мы не слишком падки на комплименты. Так что зря стараетесь.

Густые усы Лессингема затрепетали.

- Неужели вы и вправду подумали, что я лгу? - удивилась девушка. - Ох уж эта гордыня смертных!

- У меня хорошая память, - возразил лорд.

Несколько минут они шли молча.

- Насколько мне известно, - нарушила тишину Антея, - вы с Барганаксом не похожи на остальных мужчин. Вы живете в своем мире. У вас свои стремления, свои увлечения. Но кое-что ускользает от вашего внимания. Хотя вы, возможно, не догадываетесь об этом. Разумеется, я говорю не слишком приятные вещи. Не хотите - можете не слушать.

- Благодарю за откровенность, - сказал Барганакс, выдержав порядочную паузу. - Потому что знаю: иногда вы говорите и более резкие вещи. Впрочем, это ко мне тоже относится. Но мне, знаете ли, нравится ваша прямота и резкость суждений. В таком случае осмелюсь попросить разрешения тоже сказать кое-что резкое? - Помолчав он искоса посмотрел на собеседницу. Она промолчала, давая понять, что не возражает против резкостей. И Лессингем заговорил уже спокойнее:

- Вы, как и леди Кампаспе, сегодня дали мне возможность испытать вкус жизни. Возможно, мои слова звучат несколько напыщенно, но я не знаю, как выразится иначе. Я говорю совершенно искренне...

Не глядя в лицо Лессингему, девушка пробормотала:

- Примерно то же самое я могу сказать и о вас. Вы тоже помогли мне сегодня испытать вкус жизни. Впрочем, в отличие от вас, я к этому привыкла. Откровенно говоря, все эти удовольствия давно мне приелись. Я уже ничего не хочу. Скажу очередную резкость - я сыта ими по горло.

- Как всегда? - неожиданно бросил лорд.

- Для чего задавать вопрос, зная, что вы все равно не получите на него ответа? Вопрос ради вопроса... Как вы думаете, о чем я сейчас мечтаю? Время идет, скоро вернемся обратно. К нам приставили соглядатая-доктора. Мне не нужно никаких удовольствий, кроме разве что... Впрочем, мне не хотелось бы говорить вам не просто резкости, а грубости...

Слегка сжимая его локоть, Антея подняла глаза. Но Лессингем смотрел на нее невидящим взглядом.

Тем временем они вышли из дубравы - тропинка вилась уже по поляне. Справа тянуло прохладой - в нескольких метрах плескалась негромко вода. Ночь выдалась лунной, так что видимость была превосходная. Остановившись, Антея указала на высившиеся вдалеке горы:

- Видите заснеженные шапки? Где-то там находится и Рамош Аркаб. Я живу там уже десять миллионов лет.

Лессингем только улыбнулся - он знал, что каждая женщина всегда стремится выглядеть загадочной в глазах окружающих. Явление вполне нормальное, пусть рассказывает, что угодно...

Между тем они дошли до места, где состоялось пиршество. Но берег был пуст - исчезли столы с роскошными яствами, исчезли мальчишки с факелами и исчезли гости. Только вдалеке слабо мерцали огоньки - видимо, гондолы отошли от берега довольно давно. Но Лессингему и его спутнице не пришлось ужасаться - у берега стояла одна гондола, возле которой прохлаждался взад вперед старик. Доктор Вандермаст сам напросился остаться, чтобы дождаться загулявших гостей. Он даже настоял на том, чтобы гондольер уплыл вместе с товарищами. Сейчас же Вандермаст сам взялся за весло, но Лессингем осторожно, но твердо принял весло из его рук. Усадив старика рядом с Антеей, лорд встал на носу гондолы и, уперев весло в прибрежный песок, резко оттолкнулся от берега. Лодка нехотя сползла в воду, по воде побежали круги. Лессингем был опытным гребцом: несколько мощных взмахов веслом - и гондола, развернувшись, направилась вслед мерцавшим на горизонте огонькам.

- Когда-то моя борода была черной, - заговорил Вандермаст, - такая же черная, как ваша, сударь.

Лессингем посмотрел на облитое белым лунным светом лицо старика, но не увидел его глаз - глазницы Вандермаста казались черными дырами. Антея, грациозно изогнувшись, глядела на угольно-черную воду, в которой отражались крупные яркие звезды. Время от времени она погружала в воду палец, после чего внимательно осматривала его - верно, хотела удостовериться, что вода в самом деле не черного цвета. Ее лицо тоже блестело в свете луны, а волосы казались сияющей короной.

- Есть два вида дриад, - нарушил доктор неловкую тишину, - но они не слишком отличаются друг от друга. Те же лесные нимфы, живущие на деревьях. Есть водяные нимфы, наяды. Они живут в озерах. Нереиды предпочитают ручьи. Вот уж кто любит понежиться. Впрочем, не все нимфы живут так вольготно. Возьмите ореад - горных нимф. Не скажу, что в горах очень приятно жить. Вечные снега, с едой неважно. Но зато какая романтика. Коли уж речь зашла об удовольствиях, скажите, ваша светлость, вы довольны сегодняшним вечером? Во всяком случае, я изо всех сил старался сделать его приятным для вас. Мне показалось, что старания мои не пропали даром...

Лессингем слушал, продолжая грести. Он был великолепным гребцом - на его спутников не упало ни капли воды, весло тихо и равномерно погружалось в воду.

- Ваше сиятельство, - вопрошал старик, - когда вам в голову пришла идея бросить мою водяную крысочку?

- Когда она покрылась ивовыми ветвями. - Последовал ответ.

- Подобные создания, - назидательно заметил Вандермаст, - черпают удовлетворение прежде всего от способности изменять свой внешний вид. Им нравятся быть многоликими. Но вы, ваша светлость, обладаете устойчивым мнением. Ваши вкусы сформировались давно и не претерпели особых изменений. Не сомневаюсь, что вы нашли ее привлекательной именно в женском обличье.

- Верно, - согласился Лессингем, - к тому же она была столь любезна, что сохранила облик женщины почти все время, которое мы были вместе.

Потом наступила тишина. В конце концов Вандермаст не выдержал:

- Скажите, ваша светлость, вы все-таки сумели понять, что такое - женщины? Вы получили удовлетворение от общения с ними?

- В общении с ними, - отозвался лорд, - я нахожу приятное разнообразие.

- В таком случае, - заметил старик, - все сходится. Я не вижу противоречия между вашим утверждением и формальной логикой. Доказательство тому - ваше собственное стихотворение. Помните?

Антея: общее вниманье

Всегда приковано к тебе

Заметно и мое старанье

Частицей быть в твоей судьбе.

С тобою близость ощутить -

То есть предел моих мечтаний.

Я не смогу тебя забыть.

Мне не забыть твоих лобзаний.

- Что это? - в голосе Лессингема зазвучали металлические нотки. - Я не пони...

- Будьте проще, расслабьтесь, - захохотал ученый. - Хотя я могу представить, насколько вы ошарашены. Думаете, раз прошептали стихотворение девушке на ушко, то никто о нем не узнает? Представляете я его знаю. Но не подслушивал, успокойтесь. И не подумайте плохого о девушке - она тоже ни при чем. В то время, когда вы шептали ей эти строчки, я был в полумиле от вас. Так что не мог подслушать при всем желании. Ну, ну, не стоит кипятиться. Я и так знаю, что вы - человек действия. Согласны? Вот и хорошо. Позвольте тогда спросить: вы получаете удовлетворение от своей деятельности?

- Да, - процедил Лессингем.

- А теперь перейдем к власти. К силе. Власть и сила по сути одно и тоже. Обе они способны влиять на окружающую действительность и изменять ее. А вы думали когда-нибудь, что время тоже обладает силой, обладает властью? Примеры? Сколько угодно. Разве не великая сила заставляет седеть волосы? Моя борода была черной, как уголь. Сегодня она седая и уже не столь густая. Одно усилие - и наступает смерть, и живого существа больше нет. Но жизнь течет, жизнь-то продолжается. Какой бы силой вы не обладали, против силы времени вы все равно - ничто. Что отвернулись-то? Ну-ка, дайте мне посмотреть вам в глаза, молодой человек.

Лессингем спокойно поднял на старика глаза:

- Ну, посмотрите, чего уж там...

Между тем принялся накрапывать мелкий дождик, и бледно-желтое лицо луны едва проглядывало сквозь пелену дождя. Куда бы не посмотрели пассажиры гондолы - всюду была кромешная тьма. Каждый из них невольно сравнивал путешествие по ночному озеру с путешествием по подземной реке Стикс, по которой, согласно древнегреческому преданию, старик Харон перевозит души умерших, обратной дороги которым уже нет. Словно желая отогнать невеселые мысли, доктор Вандермаст сказал:

- Так о чем мы беседовали? Ах да, о власти. Я хотел сказать, что самая мощная сила - сила тишины, сила молчания. Заметьте, при этом она совершенно неосязаема. Как можно почувствовать молчание? То-то и оно. Ничто не способно противостоять этой силе. Она поглощает все: глупость и остроумие, богатство и бедность, старость и молодость, черствость и добросердечие...

Старик снова умолк - Лессингем, взглянув ему в лицо, невольно ужаснулся: оно выглядело совершенно отрешенным, глаза были пусты и невыразительны. Кажется, настороженный взгляд лорда все-таки вернул Вандермаста к реальности. Несколько мгновений он задумчиво крутил пуговицу камзола, после чего неожиданно выпалил:

- Лессингем, а ведь тебе суждено умереть молодым. Кто знает, сколько лет отпущено тебе судьбой? Мне почему-то кажется, что жить тебе осталось не больше двух лет. Скажи, разве это справедливо? Не сочти за лесть мою откровенность: ты великий человек. Бог одарил тебя необычайным умом, способностью ладить с людьми. Никому кроме тебя не удалось пока договориться с Ререкским Наместником. Ты не просто поладил с ним - ты подчинил его своему влиянию. И судьбе-злодейке твоя смерть почему-то угодна именно теперь. В момент, когда ты едва достиг пика своего развития. Почему твоим талантом суждено уйти в небытие? Ты станешь частью вечности, поджидающей всех нас. Развитие мира построено на противоречии. Следовательно, противоречие справедливо. Но можно ли считать справедливым противоречие, когда старый глупец доживает свои дни в незаслуженной роскоши, а юному дарованию суждено погибнуть. Ты ведь не испытал еще всей полноты жизни? Хотя бы потому, что ты и тебе подобные сумели бы ускорить развитие мира? Этого я никак не могу понять. Поразительно, что хорошее и доброе способно так быстро превратиться в ничто.

- Ничего не понимаю, - признался Лессингем, - и вы, и Фиоринда говорите какими-то загадками. Ясно только, что вы пророчите мне не слишком блестящее будущее.

Вандермаст поразился выдержке молодого человека - тот спокойно выслушал предсказание о своей скорой смерти, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул. Неужели этому человеку в самом деле суждено погибнуть в скором времени?

Гондолу неожиданно повело вправо; Лессингем, опомнившись, взмахнул веслами, мигом посылая легкое суденышко в прежнем направлении. Лорд не отказал себе в удовольствии выругать старика в душе - каркает, словно ворона. Наверное, думал Лессингем, на невеселые размышления старика наводит тягостная обстановка - туман вокруг них все сгущался. Справа, где, как знал лорд, были скалы, сквозь пелену тумана едва пробивался свет костров. Костры были заблаговременно разложены по указанию церемониймейстера - на случай, если кто-нибудь заблудится на озере. Лессингему вдруг захотелось, чтобы скалы превратились в вулканы. Он представил, как клокочет в кратерах раскаленная оранжевая лава, как она, вырвавшись на свободу, устремляется вниз, достигает воды и, пронзительно шипя, застывает. Или, думал лорд, лучше представить скалы утесами на берегу океана. По утесам ходят отчаявшиеся в жизни люди, трагически поднимая к небу исхудавшие руки. Внезапно он поймал себя на мысли, что озерный берег вызывает в нем не слишком приятные ассоциации. Наверное, решил лорд, это последствие нервного перенапряжения последних дней.

В это время поднявшийся ветер кое-как разогнал застилавшие небо тучи. Туман рассеялся. На небе вновь можно было видеть звезды. Лессингем что есть силы сдавил голову - поначалу у него шумело в ушах, а затем послышался жуткий грохот. Что это? Не шум ли моря смерти, чьи волны разбиваются о прибрежные камни в миллионы брызг? И тут все пропало, будто переступив порог забвения. Лессингем удивленно озирался по сторонам - обычная летняя ночь, прогулка по озеру. Антея, перегнувшись через борт, беззаботно водила мизинцем правой руки по угольно-черной поверхности воды...

Тряхнув головой и убедившись, что происходящее не иллюзия, Лессингем аккуратно положил весло на дно гондолы и потянулся к ремню. И тут же вспомнил, что приглашенные, согласно древнему обычаю, должны являться на пир безоружными. Не помня себя, он рванулся к Вандермасту. Сильные руки лорда тут же сошлись на высохшей шее старика:

- Что, сволочь старая, решил вытрясти из меня душу? Даже не мечтай об этом - ты слишком слаб. Впрочем, тебе это, возможно, удалось. Только не думай, что тебе удастся выйти сухим из воды. Я тоже прикончу тебя.

- Подожди, - прохрипел Вандермаст, - дай мне сказать.

- Ладно, говори. Но быстрее. Не думай заговаривать мне зубы - я все равно прикончу тебя.

Вандермаст внимательно посмотрел на Лессингема. В глазах старика неожиданно засветилась скрытая дотоле энергия. Казалось, будто в его взгляде светится негасимая жажда жизни. Доктор тихо сказал:

- Дорогой лорд, не кажется ли вам, что реальность и совершенство - по сути одно и то же? Если вы вдруг плохо почувствовали, не стоит вымещать обиду на мне. Ваше душевное смятение скорее проистекает из недостаточно полного понимания жизни. Мои рассуждения здесь вовсе ни при чем.

- Ха! Вот сказанул! Разве не ты, гнилая душа, заболтал меня разными ведьмовскими заклинаниями? Отвел мне глаза, а затем отравил мой рассудок ядом твоего засохшего мозга? - бросил Лессингем. - И если ты думаешь, что я боюсь смерти, то ты ошибаешься. Я чувствую себя неловко потому, что подобные мысли прежде не посещали меня. Это даже не отчаяние, это нечто иное. Если на то пошло, подскажи, как воспринимать реальность целиком, а не частично. Не поможешь - уничтожу, как последнюю тварь. Раздавлю, как вошь! Ну? - И Лессингем снова угрожающе надвинулся на старика.

Вандермаст пробормотал что-то по-латыни. Вконец разъяренный лорд схватил его за шиворот и как следует тряхнул.

- Сударь, сударь, - заклекотал старик, боясь посмотреть лорду в глаза - мне кажется, что вы и так уже все осознали. Коли видения уже посетили вас, раз вы поняли, что тленно в этом мире не все, чего вы тогда вообще казнитесь? Плоть умирает, но разум остается. Потом он переходит в другую форму и развивается дальше. Я нарочно дал вам возможность увидеть нечто, выходящее за пределы разума. Посетившее вас видение подобно специи, разжигающей аппетит. Видение должно было успокоить вас и вселить надежду, что душа ваша не умрет. Умирает физическая сила, но сила разума остается. Знайте, что физическая сила происходит от силы разума. Вопрос только в том, способен ли человек испытывать наслаждение и спокойствие от сознания того, что умрет только его тело? Запах разложения, знаете ли, не слишком приятен...

- Ты продолжаешь болтать глупости, - с отвращением воскликнул Лессингем. - И ты пытаешься отвлечь мое внимание. Я же сказал, что тебе не удастся сделать это. Сколько раз можно повторять, что у меня не было видений. Мелькали какие-то огни, какие-то искры перед глазами. И это все! Но признаюсь, что чувствую себя я не слишком хорошо. Вроде держу тебя за горло, но такое ощущение, будто за горло держишь меня ты. Прошу тебя - научи меня понимать все это. Если ты этого не сделаешь, клянусь всемогущим Богом - я разорву тебя на куски!

- О, дорогой лорд, вы просто раззадорены, - громко расхохоталась примолкшая было Антея. - Если хотите, я сама перегрызу горло этому старикашке. Ну так что хотите?

- Ты будто рысь, - прохрипел Лессингем, - но тебе лучше отойти... Да, отойти. Вернись на корму и сиди спокойно. - В его голосе клокотала ярость.

Тонкие ссохшиеся руки Вандермаста бессильно извивались.

- Как наивен я был, - всхлипывал старик, - когда надеялся, что сударыня все скажет мне. Когда я мог позволить себе подобное безрассудство. Это как шум моря - каждый раз его слышишь по-разному. И я, доживший до столь преклонного возраста, до сих пор не понял этого. О, горе мне.

- О какой женщине ты говоришь? Кто она? - живо спросил Лессингем.

- Дорогой лорд, - простонал старик, - вы понуждаете меня научить вас понимать совершенство мира. Но вы сами чувствуете, что готовы воспринимать то, к чему, может быть, не совсем пока подготовлены? Я знаю вас уже некоторое время. Мне кажется, что вы не совсем готовы воспринимать высшую мудрость. Не обижайтесь на старика, но ваш интеллект не вполне способен пока воспринимать то, чего вы требуете с таким нетерпением. Я говорю вам это как врач. Ваш уровень восприятия пока не позволяет... Я не советовал бы...

- Хватит болтать, - оборвал Лессингем собеседника. - И нечего читать мне мораль. Я задал конкретный вопрос - кто та женщина, о которой вы только что упомянули?

Вандермаст сощурил глаза:

- Если тебе так хочется это знать, то пожалуйста. Она - моя повелительница.

- Можешь считать ее своей сколько угодно, - усмехнулся Лессингем, - но я все время считал ее повелительницей герцога. Властительницей его дум. Она же - вместилище дьявола. Если разобраться, кто она такая? Сегодня я попытался получше рассмотреть ее, но меня всякий раз будто ослепляло. Перед глазами мелькали какие-то блики, я ничего не мог различить. Я припоминаю - разговор сегодня шел и о разных нимфах, которые будто бы живут в горах, в лесах и ручьях. Случайно ли это? Думаю, что нет. Ты не обманываешь меня. Итак, отвечай: кто эта женщина?

- Нет, - покачал головой доктор, - если ты решил, что она похожа на нимф, ты ошибся. Она совсем не такая.

Лессингем задумчиво посмотрел на восток - небо там то и дело озарялось вспышками. По-видимому, где-то далеко бушевала гроза. Лорд не знал, как вести себя дальше. Но его выручил сам Вандермаст.

Старик, воспользовавшись тем, что Лессингем больше не держит его, принялся шарить в карманах своего камзола. Наконец он извлек какую-то вещицу - что это было, Лессингем разглядеть не смог, так как было темно. После минутного молчания Вандермаст протянул ему эту вещицу со словами:

- Вот, береги это, как зеницу ока. Это вещь баснословной ценности. Сам того не желая, я оказал вам сегодня поистине медвежью услугу. Возьму на себя смелость утверждать, что ваше сознание не достигло пока того уровня развития, которое помогло бы вам воспринять мудрость. Ту мудрость, которую вы так настойчиво требуете от меня. Мне тем более тяжко сознавать все это, поскольку утром мы уже будем врагами. Лорд, берите это и всегда храните при себе. Эта вещица зовется "сферра кавалло". Она заключает в себе невиданную силу, способную отпереть любой замок. Когда мы вернемся в Акрозайану, вы пойдете отдыхать в приготовленную для вас комнату. Не забудьте взять мой подарок с собой в постель, ибо он поможет вам спать спокойно. Видите этот листок? Это и есть сферра кавалло. Но помните: поутру вы обязаны сжечь листок дотла. И ни в коем случае не использовать его против моего господина - против лорда Барганакса. Вы поняли меня?

Лессингем осторожно принял подарок и принялся внимательно рассматривать его. После чего, растроганно глянув на старика, бережно спрятал листок за пазуху.

Ночное видение. Фиоринда. Водоворот. Повелительница повелительниц. К северу, Вриалмаре.

Над землей по-прежнему властвовала госпожа Ночь. Тихо, неторопливо бежало время. Часы отсчитывали остающиеся до утра часы и минуты. Сон особенно сладок в предрассветные часы. Спящие видят самые интересные сны именно в это время. Каким образом посещает человека сновидение? Очень просто. Ночь направляет сны к людям. Вот и сегодня одно из бесчисленных сновидений, спустившихся с неба, неслышно потекло к нависшей над Мешрией Цитадели. Несомненно, сновидение имело вид призрака. Оно промелькнуло в комнату для гостей и некоторое время неподвижно стояло у кровати, спинки которой были выполнены в виде расправивших крылья грифонов с сапфировыми глазами. На кровати глубоким сном праведника спал Лессингем. Лицо его, облитое бледным лунным светом, несло отпечаток некоего умиротворения, даже торжественности. Конечно, так спокойно мог спать только не чувствовавший за собой грехов человек. Сновидение стояло у кровати еще некоторое время, словно сомневаясь, стоит ли являться спящему. Видимо, сомнения в конце концов отпали, потому что сон зашептал своим обычным, никому не слышным голосом: "Я обещал. Так тому и быть".

Разумеется, Лессингем тут же услышал голос. Проснувшись, он окинул взглядом спальню. Как и полагается в таких случаях, она была абсолютно пуста.

Дело было не в том, что сновидение тут же растаяло - просто человеческий глаз не в состоянии видеть очень многое. Некоторое время лорд, насторожившись, прислушивался. Но в комнате, как и во всей Цитадели, царила тишина. Однако спать Лессингему расхотелось - он понимал, что заснуть уже не сможет при всем желании. Полежав несколько минут, он решительно откинул одеяло, быстро оделся, нацепил на пояс свой меч, вынув из-под подушки подаренный накануне Вандермастом листик, крадучись направился к двери. Перед тем, как выйти, лорд придирчиво изучил положение ключа в замке. Все было в порядке - большой кованый ключ торчал в двери под тем же углом, под которым Лессингем и оставил его. Удовлетворенно хмыкнув, Лессингем приложил к замку листок и, о чудо! - дверь неслышно распахнулась. Лорд не знал, действительно ли все происходит с ним на самом деле, или же это только сон. Не помня себя, он сделал шаг, другой. Потом пошли бесконечные коридоры, однообразно длинные и тихие, винтовые лестницы и галереи. Он не понимал, сколько замков и задвижек встречалось ему на пути. Да и какая разница, коли все они давали ему дорогу, стоило лишь коснуться их волшебным листиком? Он мог гулять где угодно. Но только до утра...

Надо сказать, что не один Лессингем разгуливал по Акрозайане в эту ночь. Неспокойно было и в тронном зале. Воздух там неслышно колебался, создавая впечатление, будто в помещении кто-то есть. Так оно и было - разумеется, любой человек, доведись ему попасть в тронный зал в столь неурочный час, немало удивился бы, застав здесь... Фиоринду.

Девушка, полузакрыв глаза, безмятежно расселась на громадном троне, олицетворявшем богатство Мешрии и ее владетелей. Девушка будто наслаждалась одиночеством - бархатная расшитая серебром накидка лежала у ее ног. Фиоринда подставляла волнам пропитанного благовониями воздуха свое молодое упругое тело. Она могла позволить себе такую роскошь, поскольку красота ее только-только достигла пика расцвета. Нежные руки Фиоринды покоились на раззолоченных подлокотниках трона. Девушке казалось, что даже в темноте она может различить свои ногти, покрытые накануне кораллового цвета лаком. Она любила алый цвет - он символизировал для Фиоринды одиночество и независимость.

Но Фиоринда была не одна - чуть ниже, на ведущих к трону ступеньках сидел Барганакс. Охватив голову руками, он невидяще смотрел в пол. Со стороны могло показаться, что герцог растерян и озадачен. Возможно, так оно и было на самом деле...

- Еще немного, - попросил он.

- Ах, эти разговоры утомили меня.

- Ну тогда просто посмотри на меня.

Фиоринда согласно кивнула и посмотрела Барганаксу в глаза, после чего, скучающе потянувшись, вновь опустила голову.

- Если бы я действительно заподозрил, что ты решила подчинить меня своей воле, полностью околдовать меня, то мне пришлось бы впоследствии извиняться, - нарушил тишину Барганакс.

- Раскаяние, - обронила девушка, - дается великим людям непросто. Они и сами не склонны прощать...

- А ты простила бы? Говорить легко, а вот показать на собственном примере. Наступит день - и все забудется.

- Сначала нужно определить, о чем мы говорим, - возразила Фиоринда.

- По-моему, нет смысла делать это. Это был просто дурной сон. Мало ли плохих снов видит в жизни человек?

- Что за вздор! Говоришь, что это был дурной сон, не желая определить, что это было! Да ты сам только что назвал вещи своими именами. Нет уж, коли завели разговор, давай продолжим его. Итак, это приснилось тебе - когда?

- В прошлую пятницу... Да, точно - на той неделе.

- А сегодня у нас понедельник, - заметила Фиоринда. - И все-таки интересно. Антея, Антея - одна из лучших моих задумок. Но стоила ли игра свеч?

Некоторое время Барганакс удивленно смотрел на девушку, а потом его лицо озарила счастливая улыбка:

- Ты просто само совершенство. Что смеешься? Или что-то задумала? Клянусь, я здесь ни при чем. Если я и хотел что-то показать, так только свою безграничную преданность тебе. Я целиком в твоей власти.

- Неужели, - спросила Фиоринда, - ты в самом деле так думаешь?

Вопрос был задан тоном наивного создания. Наивность застыла и в глазах Фиоринды, только уголки губ изогнулись лукаво - в них словно затаился тонкий юмор.

- Да, скажи, - повторила она.

- Многое бы я дал только за то, - признался герцог, - чтобы посмотреть, как устроен твой разум. Наверное, ничего умнее еще не существовало. И вряд ли будет. Неужели ты до сих пор не поняла, что все, что бы я ни делал, связано только с тобой?

- Это ты уже говорил, - заметила Фиоринда. - Потому я позволю себе заверить вашу светлость в том же.

- Действительно, я гордый человек, - упрямо сказал герцог. - Но теперь моя гордость вовсе ни при чем.

Фиоринда чарующе улыбнулась. В этой улыбке было все - спокойное достоинство, уверенность в своих силах, безжалостность, удовольствие от сознания чужой потребности в себе.

- Что же касается тебя, - продолжал Барганакс, - то здесь все обстоит иначе. Ты - само совершенство. И ты прекрасно это знаешь и дьявольски ловко пользуешься этим.

Поднявшись, герцог решительным шагом прошелся по ковровой дорожке, после чего, вернувшись, порывисто схватился за подлокотник трона:

- Впрочем, дело не в этом. Ревность - удел слабых мужчин. Дунь - и нет ее. Я могу позволить себе не волноваться. И вообще многое могу позволить себе...

Фиоринда, грациозно повернув голову, посмотрела в лицо Барганаксу своими зелеными глазами. Зрачки ее казались горящими угольками. Но девушка быстро сумела совладать с чувствами - сжав губы, она спокойно кивнула и снова отвернулась.

- Я собираюсь, - негромко сказал Барганакс, - пригласить искусного скульптора. Пусть воплотит в жизнь мою задумку. Какой выбрать материал? Гранит? Мрамор? Пожалуй, слоновая кость подойдет больше всего. Итак, слоновая кость и черные бриллианты. Послушай, - Барганакс придвинулся к девушке еще ближе и зашептал: - Это я сочинил на прошлой неделе специально для тебя. - И герцог медленно начал читать стихотворение. Фиоринде показалось, что она начинает терять ощущение реальности. Барганакс словно не замечал этого - он продолжал читать стихотворение.

Кто любит лилию, кто - розу

Что распускается в саду.

Кто наслаждается мимозой,

Что расцветает раз в году.

Цветут фиалки, георгины,

Кругом стоит благоуханье.

Как нежно пахнут нам жасмины,

Вселяя в нас очарованье.

Я прежде не любил цветов,

Теперь всю жизнь любить готов

Готов любить я все цветы,

И самый яркий средь них - ты.

О, та припухлость губ капризных!

Копна волос тех шелковистых.

Покоя я лишился, сна.

Виной тому - одна она.

Стою коленопреклоненный,

Прошу - верни, верни покой!

Когда б любовью покоренный

Я наслаждаться мог тобой.

Фиоринда слушала, ни проронив ни слова. Она даже не шелохнулась, если не считать, что дыхание ее было теперь более учащенным.

- Ну, - нарушил тишину Барганакс, - что скажешь? Кажется, я ясно выразил свою просьбу. Яснее некуда. Скажи только - ты дашь мне то, о чем я прошу?

Словно стряхнув оцепенение, девушка хрипло сказала:

- Да. Да, да. Я сделаю все. Все, о чем ты ни попросишь.

- В таком случае пообещай мне. Лучше даже поклянись. А то потом станешь говорить, что ничего не обещала.

- Ну вот, - девушка капризно поджала губы, - стоило мне только немного расслабиться, как он начинает выторговывать себе разные уступки. Видно, все мужчины одинаковы. Я не хочу ничего обещать. Раз сказала - значит, так и будет. Давай играть в открытую.

- Нет, постой! Все-таки ты должна мне пообещать это. Впрочем, будь по-твоему. Не нужно никаких клятв. Раз ты дала мне слово, этого вполне достаточно. Твое слово, насколько я знаю, прочнее алмаза. Будем считать, что мы договорились.

- Ишь, чего, - хохотнула девушка, - только поздновато ты спохватился - я дала слово, я его и взяла.

- В таком случае, - скучным голосом изрек Барганакс, - придется начать все сначала. Итак, не одаришь ли меня улыбкой за сегодняшние хлопоты? Это во-первых...

- Подумаю над вашим предложением, - шутливо ответила Фиоринда. - Такое тоже не исключается. Но учтите: сделав это, я стану куда более несговорчивой, нежели раньше.

- Как хотите, но все-таки окажите мне этот знак внимания, - в тон ей ответил герцог. - Потому что мне предстоит встреча с адмиралом, с моей не слишком умной сестрицей и массой других скучных людей. Вы уж, дорогая, не откажите в моей скромной просьбе...

- Мучаете сами себя глупой болтовней. Если вдуматься, о чем мы тут говорим? Все ложь - от начала до конца.

Барганакс рассмеялся. Когда он посмотрел на Фиоринду, ей показалось, что глаза его стали темнее, чем обычно.

- Ложь, ложь, - протянул он, будто вслушиваясь в звучание слов, - верно, ложь. Но только потому, что я действительно не могу жить без тебя. Итак, ты решила взять свои слова назад?

Неожиданно герцог встал перед ней на колени, порывисто схватив девушку за лодыжки.

- Никогда мне не приходилось вставать на колени перед другими людьми. А теперь придется. В тысячный раз я задаю тебе один и тот же вопрос: не согласишься ли стать герцогиней Зайанской?

Фиоринда рванулась, явно намереваясь подняться, но герцог держал ее ноги крепко. Глядя на девушку снизу вверх, он потребовал:

- Отвечай!

Впрочем, об ответе он догадался даже раньше, чем Фиоринда произнесла его.

- Нет.

- Это мы уже слышали, - будничным голосом сказал Барганакс, - я прошу тебя обдумать все как следует. Не спеши, время у нас есть. А потом скажи...

Фиоринда запрокинула голову и коротко рассмеялась. Но сразу посерьезнела - герцог требовательно смотрел на нее.

- Каждый человек, - ответила девушка, - имеет право соглашаться и отказываться. Не только ты, но и я тоже.

- Но почему, почему? - вскричал Барганакс яростно. Поймав ее недоуменный взгляд, он закричал опять: - Почему, я спрашиваю?

- Потому что хочу быть хозяйкой самой себе, - последовал спокойный ответ. - Твоей тоже, если говорить откровенно.

- Ага! А я, значит, должен мучиться не только в такую прекрасную лунную ночь, но и день ото дня? Тешить себя слабыми надеждами, неясными предположениями? Заклинаю тебя: соглашайся!

Девушка отрицательно покачала головой. Герцог слегка подался назад, и когда девушка поднялась, порывисто обнял ее колени.

- Я знаю, - забормотал он, - что тебе не нужна герцогская корона. Потому что в тебе не развит инстинкт самосохранения - ты никогда не испытывала невзгод, никогда не боролась за существование. Тогда сделай это просто ради меня. Да, я действительно влюблен в тебя по уши (тут Барганакс порывисто уткнулся лицом ей в колени). Если мне суждено потерять тебя, я покончу с собой. Я этого не переживу.

Фиоринда молча села на трон. Ее тонкие, длинные пальцы осторожно прошлись по вьющимся волосам герцога.

- Ох уж эти мужчины, - в отчаянии прошептала она. - Милый мой, сколько раз вы твердили одно и то же? Неужели не надоело? А теперь вы, как незрелый мальчишка, бесчестными приемами пытаетесь нацепить на меня герцогскую корону. Думаете, мне больше нечего делать?

Казалось, что Барганакс не слышал ответа девушки. Он только сильнее сжал ее колени. Когда он поднял голову, Фиоринда поразилась: лицо у него было сонное.

- Я просто болен тобой, - бесцветным голосом прошептал он.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза. Неожиданно Фиоринда задрожала, будто в лихорадке. Чуть припухлые губы ее раскрылись, пушистые ресницы затрепетали. Порывисто наклонившись к замершему Барганаксу, она прошептала:

- Да, люби меня. Потому я и здесь - чтобы меня любили...

Герцог мгновенно вскочил на ноги и заключил Фиоринду в объятия. Не помня себя, он принялся порывисто целовать ее губы, глаза, грудь, плечи, шею. Фиоринда дергалась всякий раз, когда губы герцога прикасались к ней, будто ее жалили пчелы. Страсть Барганакса была настолько бурной, что и сама девушка в конце концов не устояла...

Между тем Лессингем продолжал бродить по Акрозайане с волшебным листком в руках. Доктор Вандермаст оказался человеком слова - во дворце действительно не оказалось замка, могущего устоять против его подарка. С помощью чудесного листочка лорд сумел побывать если не во всех уголках Акрозайаны, то во всяком случае в большей ее части. Теперь он с легкостью преодолел запертую двойную дверь орехового дерева, что преграждала доступ в коридор, из которого можно было попасть в тронную залу.

Лессингем немедленно направился дальше - ему любопытно было увидеть, как выглядит роскошно отделанное помещение ночью, когда в нем никого нет. Можно представить себе состояние полуночника, когда он, стоя в дверях, увидел у подножия трона Барганакса и его подругу. Лессингем опомнился далеко не сразу. А когда опомнился - было уже поздно. Когда блуждавшие по потолку глаза Фиоринды остановились на нем, лорд понял, что он просто не в состоянии сдвинуться с места.

Лессингем не понимал, насколько реально виденное. Ему казалось, что все это - только сон. Сбоку от трона горели несколько свечей в большом подсвечнике, отбрасывая на стены причудливые тени. В свете свечей Фиоринда и герцог выглядели еще более неестественно. Нет, пронеслось в голове Лессингема, это просто странный сон, какая-то фантасмагория. Герцог, Фиоринда - здесь, в такой час?! Да и взгляд девушки был неестественным - зрачки ее расширились настолько, что за ними не было видно белков глаз. Или это только казалось ему? В какой-то момент Лессингему захотелось посильнее ущипнуть себя, чтобы проснуться и посмеяться над глупым сном. Но вместе этого он... направился к трону.

Лорд шел неслышно, точно крадущаяся под добычу пантера. В двух шагах от любовников он остановился. Только тут разгоряченный любовью Барганакс почувствовал неладное. Повернув голову, он увидел Лессингема. Герцог порывисто вскочил. Лессингем сделал еще шаг, но тут ему в грудь уперся меч герцога. Лорд непроизвольно отскочил назад. Второй раз за сегодняшний день они недоброжелательно смотрели друг на друга, только на сей раз оба молчали.

Лессингем быстро опомнился - он тоже выхватил меч. Но драться им не пришлось. Лорд тихо сказал:

- Не знаю, кто ты на самом деле, но сражаться с тобой все равно не собираюсь.

- И я, - нехотя выдавил герцог, - я тоже не собираюсь...

Глядя друг другу в глаза, они отошли еще на пару шагов от разделявшей их невидимой линии. Послышался негромкий лязг - мечи одновременно скользнули в ножны. Не сговариваясь, мужчины повернулись к Фиоринде.

Барганакс затравленно смотрел на Фиоринду, то на Лессингема. Кажется, он перестал понимать суть происходящего - в его глазах светилось полное недоумение. Положив ладонь на рукоять меча, он зарычал:

- Где моя дама? Боже праведный! Человек, говори же? Женщина, вы кто такая? Как вы сюда попали?

Лессингем, то и дело пошатываясь, неотрывно смотрел на девушку. Потом, переведя взгляд на герцога, попросил:

- Отдай ее мне. Верни!

Барганакс закрыл лицо руками...

- Сударь, отойдите, - попросила девушка, силой отталкивая Барганакса, стоявшего на ее накидке. Герцог отступил назад, и дама набросила накидку на плечи. Барганакс не понимал, что происходит с ним. Он видел - перед ним та самая девушка, что еще пять минут назад овладела его чувствами. Чувственные ноздри герцога улавливали тонкий запах ее волос. Он почувствовал, что страсть снова поднимается в нем. Но присутствие Лессингема быстро отрезвило его...

Запахнув накидку, Фиоринда легким кивком поблагодарила герцога за компанию и, надо думать, за проведенные вместе приятные минуты. Барганакс рассеянно кивнул в ответ. В этот момент его глаза встретились с глазами Лессингема, и герцог почувствовал, как начинает вспоминать что-то, ускользнувшее от него некоторое время назад. Он тут же понял, что лорду близки и понятные его чувства. Сразу исчезло мучившее Барганакса неудобство, чувство стыда...

- Леди Фиоринда, - учтиво пробормотал Лессингем, нарушая неловкую тишину, - послушайте меня. И вы, дорогой герцог. Часто бывают ситуации, когда необдуманные извинения кажутся сродни глупым упрекам и обвинениям. Потому я уверен, что вы поймете меня надлежащим образом. Мне больше нечего добавить к своим словам.

- Уже поздно, - глухо поддакнул герцог, - нам лучше пожелать друг другу доброй ночи. Сколько там еще осталось...

- Постойте, Лессингем, - вмешалась Фиоринда, - вы, как я слышала, уезжаете на север?

- Да, завтра, сударыня.

- Уже сегодня, уже сегодня... Уже давно за полночь. Перед тем, как попрощаться, я хотела бы спросить у вас кое о чем. Скажите, вы никогда не увлекались живописью?

- Было дело. Но я вообще-то предпочитаю реальные дела, приносящие пользу.

- Мой друг Барганакс тоже увлекается живописью. Его работы достойны всяческих похвал. Одних моих портретов он написал штук сорок. К сожалению, все они показались ему нежизненными, не отражающими реальности, так что он уничтожил их...

- Я знавал одного человека, который вел себя похожим образом, - помолчав, сказал Лессингем. - Спалил все свои работы кроме одной. Но... - Тут он загадочно посмотрел на собеседницу. - Простите, что я сказал?

- Я уже не помню, - отмахнулась девушка. Ее слова казались правдоподобными - когда Лессингем обращался к ней, она выглядела погруженной в тяжкие раздумья. - Трудно... Я имею в виду, человеку трудно изобразить предмет своей страсти - ему постоянно кажется, что он что-то нарисовал не так. Возможно, он прав - копия всегда хуже оригинала. Он сморит на картину и видит, что собственной рукой внес в образ любимого человека какие-то изменения. Ему неспокойно, хотя на самом деле никаких изменений нет... Но для художника это не важно - собственные изменения он воспринимает довольно тяжело.

- Да какие там изменения! - воскликнул Лессингем пренебрежительно.

- Вот, посмотри, - упрямо сказала Фиоринда, - видишь на моем пальце кольцо? Какого оно цвета? Ага, верно - золото как золото. С красным камушком. Заметь, камушек действительно красный. Но при свете дня он становится бледно-зеленым. Доктор Вандермаст однажды остроумно выразился: камень изменяется, при этом не меняясь. Правда, здорово? Глубокий смысл... Впрочем, выживший из ума старикан сам не знает, что несет. Иногда он все-таки изрекает очень умные вещи...

- Меняется, при этом не меняясь, - медленно повторил Лессингем. И снова его взгляд встретился с испытующим взглядом герцога.

Фиоринда смотрела то на одного, то на другого мужчину. В ее зеленых глазах светилось невыразимое лукавство. Но она сочла за благо промолчать.

Наступила тишина. Лессингем, опомнившись первым, тактично сказал:

- Хочу пожелать всем доброй ночи.

- И все же, - капризно заметила Фиоринда, когда лорд склонился к ее руке, - я не понимаю, что за загадку вы только что мне загадали. Мне показалось, что она имеет отношение к самосознанию человека. Или просто к любви?

Лессингем искренне удивился - у него и в мыслях не было загадывать загадки. Он с детства терпеть не мог загадки. К тому же сейчас было неподходящее для загадок время.

- Мне кажется, что в качестве ответа можно предложить и то, и другое, - сказала Фиоринда, не сводя глаз с лорда.

Только теперь он заметил отпечаток власти на ее лице - как видно, девушка не любила, когда ей перечили. Властолюбие светилось в ее глазах, ее губы были упрямо сжаты, что говорило о сильном характере. Лессингем знал эти глаза и губы так же хорошо, как ребенок знает глаза и губы матери. Только теперь он понял, что за сила разбудила его ночью, заставила встать с постели и прийти в тронный зал. Эта сила угадывалась в глазах Фиоринды. И он, Лессингем, послушно шел до тех пор, покуда меч Барганакса не остановил его. Лорд не понимал, что происходит с ним. Он был уверен, что именно эта сила привела его в тронный зал, но в то же время он инстинктивно чувствовал, что не Фиоринда, а какая-то другая женщина была источником этой силы. Неужели происходящее - не сон? Лорд был абсолютно уверен, что ничего подобного с ним никогда еще не происходило. Лессингем почувствовал раздвоение своей личности на два начала - мужское и женское. Именно женское начало и привлекло его сюда. Именно это начало завладело его воображением. Но может ли быть такое? Может ли человек любить самого себя так, как любят другого человека?

- Спокойной ночи, - послышался голос девушки, - всем нам нужно как следует отдохнуть. Вам, дорогой Лессингем, я желаю выехать на север как можно скорее. Думаю, там вы найдете то, что ищете. На севере, в Риалмаре.

Так и не поняв смысла обращенных к нему слов, лорд круто повернулся и вышел из тронного зала.

Барганакс и Фиоринда некоторое время смотрели друг другу в глаза. Герцог, как и Лессингем, тоже хорошо знал губы и глаза девушки. Только в отличие от лорда он читал в них не власть, а обещание. Возможно, он просто хотел видеть в них обещание.

- Да, - тихо сказала Фиоринда, - мы можем продолжить разговор. На чем нас прервали? Возможно, тронный зал - не самое подходящее место для откровенных бесед. Да и время позднее. Между прочим, на эту тему мы никогда не говорили. Стоит ли откладывать ее до утра, как вы думаете?

Аулдейл. Наместник готовится к войне, но и герцог не дремлет. Лессингем вторгается в Мешрию. Сожжение Лимисбы. Родер действует. Битва на Лорканском поле. Снова Берольд и Джероними.

Лессингем выполнил наказ доктора Вандермаста - как только наступило утро, он тотчас сжег волшебный листок. Наскоро собравшись, он выехал на север в сторону Мемисона и Рейсмы. Тем же путем он прибыл в Мешрию несколько недель назад, только тогда он был в компании двадцати спутников. Теперь же он позволить себе роскошь не терять времени, поскольку путешествовал в одиночку. Барганакс всегда был человеком чести - зная, что скоро ему придется столкнуться с лордом на поле брани, он любезно проводил его в дорогу, предварительно распорядившись, чтобы тому не чинили препятствий в пути. Лессингем торопился. Между тем слухи о скорой войне уже вовсю ходили среди местного населения. Начало войны зависело от времени прибытия Лессингема к Наместнику. На исходе третьего дня пути лорд прибыл к Руаяру - узкому проходу через горную гряду Хурун. Хурун тянулся длинной цепью на северо-запад. В хорошую погоду снежные шапки гор блистали первозданной белизной. Тот день тоже выдался погожим, но лорду было не до красот природы. Миновав Руаяр, путник попал во Внешнюю Мешрию на равнину Румала. В тот же вечер Лессингема нагнал верный Амори, задержавшийся в пути, чтобы перековать лошадь.

- Неплохая ловушка получилась бы из этого прохода, - сказал Амори, оглядывая Руаяр. - Барганакс наверняка встретит нас здесь, чтобы не пропустить во Внутреннюю Мешрию. Как ты думаешь?

- Я уже думал над этим, - признался лорд. - Но пока у нас есть время. Нам нужно добраться до своих, а потом уж думать о войне. Во всяком случае, герцог не станет чинить нам препятствий в пути.

- Мне тоже так кажется, - согласился Амори и, оглядев возвышающиеся по обеим сторонам прохода каменные массивы, пробормотал, - все-таки я продолжаю думать... Одно и то же в голове...

- Я принял его предложение, - сказал Лессингем. - Потому что у меня был повод принять его. Амори, ты осмотрительный человек. Я хочу, чтобы ты таким и оставался. Спешить, конечно, нужно, но осторожность еще никогда никому не вредила. Впрочем, мотив, по которому я согласился на предложение, может сыграть со мной злую шутку. Что хорошо летом, не подходит зимой.

Миновав Руаяр, они вышли на равнину Румала. Здесь их ожидал кров и ночлег. Рано поутру хозяин постоялого двора самолично проводил их до ворот.

- Храни вас Бог, - сказал он. - Вы едете в Ререк?

- Вообще-то в Лаймак, - осторожно сказал Лессингем.

- А почему вы едете этой дорогой? - удивился хозяин постоялого двора. - Мне кажется, через Салимат ехать куда сподручнее. И дорога короче, да и спокойнее как-то. У нас сами знаете какие места. Неспокойно стало нынче, ох, неспокойно...

- Мы уже ездили той дорогой, - нашелся лорд, - и теперь решили посмотреть на Румалу. Будьте спокойны - в следующий раз мы поедем по дороге, которую вы нам посоветовали.

Амори позволил себе улыбнуться.

- Не в Кутармиш ли вы собрались? - не унимался разговорчивый хозяин.

- И туда тоже.

- Знаете, я как раз собирался передать кое-что своему другу. Он тоже содержит там постоялый двор. Если бы вы прихватили кое-что для него, я был бы очень, очень признателен...

- Охотно, почему же нет, - воскликнул Лессингем - С другой стороны, если с передачей можно не спешить, я посоветовал бы вам придержать ее до завтрашнего утра. Потому что все может измениться. Сами говорите, что в Мешрии стало неспокойно. Еще неизвестно, что будет завтра.

- О чем вы? - насторожился хозяин постоялого двора. - Что может случиться завтра?

- Откуда мне знать? - демонстративно зевнул лорд.

- Вы говорите с таким видом, будто вам что-то известно. Я не ошибся?

- Потерпите до завтра, - посоветовал лорд. - Как говорится, утро вечера мудренее. Сегодня можете сполна наслаждаться жизнью. Кстати, насчет писем или что там у вас для друга - отдайте это Амори. Я позабочусь, чтобы ваша передача попала по назначению.

Путники повели лошадей под уздцы. Дорога вилась на север, справа, в каких-нибудь десяти метрах, открывался громадный повал - глубоко внизу раскинулась другая долина - Рубалнардейл. Когда они подошли к краю обрыва, хозяин постоялого двора сказал, глядя вниз:

- Вам нужно туда. Пройдите чуть дальше, там будет спуск. Только ведите коней под уздцы и чаще смотрите под ноги.

- А почему нельзя ехать верхом?

- Там увидите. Это еще никому не удавалось.

Лессингем рассуждал вслух:

- В свое время мне приходилось путешествовать в таких местах. Помнится, когда я был в Аккаме и пытался перейти Гринбонские горы...

Усевшись в седло, он проворчал:

- Только поосторожней с лошадью - она сразу чует опасность. Видите, как кони встревожены? Может и укусить, и лягнуть.

Содержатель постоялого двора криво улыбнулся и отошел в сторону - гнедая кобыла Лессингема и в самом деле поводила глазами с неестественно расширенными зрачками, словно чем-то была обеспокоена или взбудоражена. Как только лорд уселся в седло, лошадь затанцевала на месте, после чего начала яростно всхрапывать. Но Лессингем был умелым наездником.

- Я как-то слышал, - заметил хозяин постоялого двора, наблюдая, как Лессингем отъезжает в сторону, - что ваш хозяин был в свое время лихим воякой. О нем вообще много рассказывают. Но увидел его я впервые. - Видя, как Амори вскакивает в седло, он неожиданно потребовал:

- Знаете что?! Отдайте-ка назад мои письма. Вы какие-то безрассудные ребята. Уж лучше я передам их с кем-нибудь другим. По крайней мере, будет больше уверенности, что они попадут к адресату, хоть и с небольшим опозданием.

- Как хотите, - пожал плечами Амори, - но мы все равно поедем короткой дорогой. Это вы можете позволить себе потерять день другой, а то и неделю. У нас счет времени идет на часы.

- Эй! - послышался спереди крик Лессингема. - Где вы там? Сколько вас еще нужно ждать? Поедем через Румалу. Бояться нам просто некогда.

Амори улыбнулся содержателю постоялого двора - дескать, сами видите, у нас нет времени. Он дернул поводья, и лошадь, осторожно переступая через валявшиеся на земле камни, медленно направилась вслед за лошадью Лессингема. За ними - остальные воины, что сопровождали в пути посланца Наместника. Несколько минут содержатель постоялого двора смотрел вслед уехавшим гостям, а потом, пробормотав что-то себе под нос, повернулся и направился к дому.

Путники не заметили, как стало темнеть. Солнце село за горизонт, и тьма, прежде таившаяся в кучах камней и кронах деревьев, уже уверенно заявила о своих правах. Лессингем и его спутники, держа лошадей под уздцы, осторожно продвигались вперед. Местность была унылая - под ногами то и дело хлюпала вода, деревьев встречалось мало, а те, что были, выглядели уродливо. Лессингем загодя изучил маршрут и знал, что они находятся в болотистой местности, малонаселенной части Мешрии. Оставалось только надеяться, что они быстро преодолеют область болот и выйдут на равнину - нам можно увеличить скорость. Недавно прошел дождь, так что они еще и вымокли до нитки. Путешественники с надеждой смотрели на запад, где вырисовывалась вершина горы Большой Армарик.

Лессингем и Амори ехали далеко впереди своих спутников. Дорога была трудная, и лошадь Амори начала сдавать. Впрочем, конь Лессингема тоже то и дело спотыкался и фыркал. Седоки не могли упрекнуть лошадей - они проехали большой отрезок пути и не сделали ни одной остановки. Кобыла Амори неожиданно повернула голову и заглянула хозяину в глаза - в ее взгляде явственно читался упрек. Это не укрылось от внимания Лессингема.

- Что, дружище, - поинтересовался лорд, - начинаем уставать?

- Еще бы, - воскликнул Амори. - Я вообще не понимаю, что происходит с тобой эти пять дней. Какой-то дикий блеск в глазах. Заметь, ты изменился с того дня, как мы выехали из Зайаны. Я просто теряюсь в догадках.

Лессингем беззвучно пошевелил губами и закрыл глаза, словно обдумывая ответ. Наконец он сказал:

- Ты ничего не понимаешь. Мой разум никогда еще не посещали более трезвые мысли, нежели сейчас. Я многое понял...

Некоторое время они ехали молча. Гористая местность стала постепенно переходить в долину - горы остались позади, дорога уже не изобиловала камнями. Справа и слева виднелись густые величественные дубравы, насчитывавшие не одну и не две сотни лет. Им пришлось ехать через одну из таких дубрав - под куполом леса было темно, как ночью. Как только они выехали из дубравы, заморосил мелкий дождик. Путники держали путь вдоль левого берега реки Аул. Переправившись по горбатому каменному мосту на правый берег возле крошечной деревушки Сторби, они попали на огромную холмистую равнину под названием Стордейл. Смотритель моста, живший в небольшом домике у реки, отлично знал свое дело: он согласился попустить путешественников лишь тогда, когда они назвали ему пароль. В остальном старик был крайне неразговорчив - неспокойная жизнь приучила здешних обитателей задавать поменьше вопросов чужакам. Тем не менее он, кажется, догадался, что за люди только что проехали по его мосту. Смотритель снабдил путников масляными фонарями - уже начинало смеркаться, а дорога, как он предупредил Лессингема, будет петлять между холмов и скал. Так будет до самого Малого Армарика. Поблагодарив старика, они отправились дальше. Слева по дну глубокой пропасти бежал приток Аула - маленькая, но чрезвычайно быстрая речушка. Проехав где-то около часа, путешественники увидели узкую скалу, поразительно напоминавшую человеческий зуб. Скала нависла над пропастью. Где-то там, внизу, пояснил всезнающий Амори, покоятся остатки замка, взятого лордом Хориусом Перри двадцать лет назад и до основания срытого по его же приказу. Между прочим, замок этот принадлежал его брату, посмевшему оспорить старшинство. Но Хориус сумел доказать, что по праву является главой семьи - замок был уничтожен вместе со всеми его обитателями. Вдалеке на высоком холме распласталась стылым камнем крепость Антуринг, возведенная совсем недавно по приказу того же Хориуса Перри. Насколько было известно Лессингему, Хориус постоянно держал в крепости сильный гарнизон, чтобы отбить охоту к самостоятельности у местных владык. Наконец холмы уступили место равнине - пошли бесконечные пастбища, на которых паслись табуны лошадей. Кажется, кони путников тоже почувствовали скорый конец дороги, потому что прибавили шагу и больше не заглядывали жалобно в глаза хозяевам.

Где-то около полуночи Лессингем наконец добрался до Лаймака - цели своего путешествия.

Дело было срочное - Наместник встретил Лессингема уже в воротах при свете коптящих факелов. Увидев лорда, Наместник сделал три шага - согласно установившемуся века назад ритуалу - и заключил его в объятия.

- Вижу, - с чувством сказал Лессингем, - что ваше высочество в самом деле ожидают меня. Что может быть более высокой наградой для подданного, чем внимание монарха? Смею заверить, что я действовал строго в рамках ваших приказов. Поскольку весь этот недостойный сброд не пожелал прийти к согласию с нами, я, как и было приказано, объявил им от вашего имени войну. Дело срочное, медлить нельзя. Нужно скорее собрать отряд и выступить в поход. Пока они не опомнились и не объединились. Ваше высочество, я изложу все поподробнее сразу после того, как вернусь из бани и переоденусь. Кроме того, мы не ели восемь часов...

- Еда уже ждет вас, - заверил его Наместник. - Было бы лучше, если мы побеседовали прямо за столом.

Полчаса спустя путешественники сидели за накрытым столом в банкетном зале замка. Зал имел L-образную форму. Вертикальная его часть имела в длину сорок локтей, поперечная - двадцать пять. Пока Амори и сопровождавшие его воины утоляли голод за большим столом, Лессингем, уединившись с Наместником в углу за маленьким круглым столиком, неторопливо излагал подробности своего пребывания у Барганакса. Они не зря уселись в углу - отсюда можно было не только видеть Амори и его людей, но и слышать их разговор. Банкетный зал был отделан черным обсидианом, с углов и капителей колонн смотрели хитро улыбавшиеся и скалящие клыки головы грифонов, драконов и единорогов. Видимо, по замыслу архитектора, страшилища должны были напоминать захмелевшим и не в меру расходившимся гостям, что хозяин может в любой момент призвать их к порядку. Зал был громадный, в нем вечно царил полумрак. Освещалось помещение с помощью хитроумной системе ламп и зеркал - с их помощью свет мог направляться на пирующих, при этом стены и углы зала тонули во мраке. Огонь пылал во всех четырех каминах: для этого времени года стояла невероятно низкая температура.

Лессингем, все еще не веря, что пятидневное путешествие закончилось, неторопливо поглощал изысканный ужин. Он специально попросил шеф-повара, чтобы еда была не слишком обильной, но сытной. Лорд поглощал холодный вареный язык, копченых перепелов, салаты и мидий. Не отказал он себе и в огромном куске шоколадного торта.

Наместник тактично молчал - он решил дать своему посланцу как следует насытиться, а уж потом выпытывать у него подробности путешествия. Наместник попивал холодное вино и размышлял, какие шаги предпринять теперь, когда война была уже неизбежна. Тут же сидел и Габриэль Флорес. Лессингем несколько раз настороженно посмотрел на него. В конце концов Наместник угадал настроение лорда и сказал, кивая в сторону Флореса:

- Не бойся, он полностью в курсе моих дел. У меня еще не было разумнее советника, чем он.

- Вообще-то я думаю несколько иначе, - буркнул Лессингем.

- Ну вот, высказался, - недовольно заметил Наместник. - Нельзя понапрасну обижать человека. Иначе тебя тоже любить не будут. Наверное, в детстве мама не раз говорила тебе об этом.

- Ах, ах, - шутливо отозвался лорд, - я уже начинаю любить Габриэля - это прекрасное создание. Впрочем, самые пылкие чувства к нему я испытываю тогда, когда его нет рядом. Ладно, Габриэль - ты на меня не обижайся. Такой уж у меня юмор. Я в самом деле очень ценю тебя.

Флорес криво улыбнулся Лессингему.

- Давайте говорить о деле, - вмешался Наместник. - Эти чертовы вольные города на севере - будь они прокляты. Чего им не хватает? Почему-то они не хотят понять меня по-хорошему. Всякий раз, желая убедить ближнего своего в правоте, приходится хвататься за оружие. Иначе не получается. Как только умер король - вообще житья не стало. А я, дурак, снисходительно улыбался, когда они бесновались. Вот она, доброта, боком вышла.

- Я не стал бы на твоем месте действовать сразу и так решительно, - осторожно заметил Лессингем. - На севере ты держишь большие силы. Их было бы лучше использовать на юге. Сам говорил мне, что Телла, Лайлма, Вайринг и Абарайма завязали торг с Эркелем, открыли ему ворота и даже признали его правителем. Так?

- Так, - мрачно протянул Наместник, - хотя я назначил Мандрикарда. Хотя последние пять лет все было спокойно - тут уж жаловаться грех.

- Мандрикард, - задумчиво сказал Лессингем. - Я не стал бы ему доверяться. Не тот он человек. Ведь я предупреждал тебя еще когда? Правильно, те же пять лет назад. Нерешительный, слабовольный. Гонится за сиюминутным успехом, а о стратегии не думает. Говорит - завтра, дескать, будет только завтра. Растрачивает понапрасну ресурсы. А ведь знаешь, что найти подмену загнанной лошади не так-то просто.

- Будет тебе, - вспыхнул Наместник. - Только не пытайся убедить меня в том, будто вся возня появилась благодаря бездействию одного человека. Нет, каша заваривалась годами. Я же знаю, как все начиналось, я следил за этими людьми. Можно сказать, держал руку на их пульсе. Хуже всего с Вайрингом. Поганый там народец живет, скажу тебе. В свое время Эркель - еще до охлаждения наших отношений - сказал, что давно срыл бы чертов город с лица земли. В Вайринге постоянно затеваются всякие интриги и тлеет огонь неповиновения.

- Погоди, но ведь ты, кажется, посылал туда Аркастуса и отряд в тысячу мечей?

- Я послал туда тысячу двести... нет, постой... полторы тысячи воинов. Я вовсе не собирался наводить там порядок привычным нам образом. Думал, что достаточно будет просто побряцать оружием, и городишко успокоится. Чтобы другие овцы не бросались за той, что кинулась с обрыва первой. Но там нашелся какой-то парень с талантом полководца. Моих людей изрядно потрепали. Кто ж мог подумать, что дело примет такой оборот? Но я этого так не оставлю...

Лессингем, откинулся на спинку кресла, сладко потянулся - ему все еще не верилось, что дорожные неудобства остались позади. Некоторое время он молча, с полуулыбкой рассматривал лицо двоюродного брата. В его глазах плясали желтоватые огоньки. Наконец лорд сказал:

- Братец, боюсь, ты воспринимаешь все чересчур серьезно. Посуди сам: не прошло еще двух месяцев, как канцлер, образно говоря, взял один из твоих инструментов и начал рыхлить им Зайанскую почву. Зафелес тоже сделал свое дело. Что бы там не затевалось - ты все равно остаешься господином положения. Верный тому знак - их страх перед тобой. Теперь насчет Эркеля. Он - прожженный авантюрист, его на мякине не проведешь. Да и зачем, скажу тебе. Можешь быть спокоен - я проделал отличную работу. Да-да, не удивляйся: скромность в таких делах неуместна. Я постарался сделать все, чтобы вбить клинья между союзниками. Возьму на себя смелость утверждать, что несмотря на совпадение целей, эти люди не слишком доверяют друг другу. Даже доятся друг друга. Так что мне не нужно было что-то специально готовить - оставалось просто направить их страхи в нужное русло.

- Ты рассуждаешь по-своему, - холодно посмотрел на него Наместник, - а я - по-своему.

- Сколько всего солдат у тебя в Аулдейле? - спросил Лессингем, пропуская мимо ушей реплику брата. - Если не ошибаюсь, около четырех тысяч мечей?

- Четыре тысячи будет в том случае, если ты напьешься допьяна, - съязвил Наместник. - Когда у тебя будет двоиться в глазах, ты, может, четыре тысячи и насчитаешь.

- Выходит, две тысячи? Прибавь к ним восемь тысяч моих всадников. Не так уж плохо обстоят дела.

- Если бы... - ответил Наместник вяло.

- Нужно быстрее собирать силы, - возбужденно заговорил Лессингем, при этом в его глазах снова заплясали огоньки. - Нужно застигнуть врагов врасплох. Соответственно, и потери наши будут куда меньше. Если они опомнятся и сумеют как следует подготовится к войне - нам несдобровать.

- Полегче, полегче, - примиряюще сказал Наместник, - не рассуждай, как неопытный мальчишка. Невелика хитрость - собрать людей и броситься в бой. Действовать осмотрительно намного сложнее. Думаю, нам лучше отойти к югу. Это во-первых. Между прочим, я как раз собирался послать тебя на север, но решил пока подождать. То дело от тебя никуда не денется. Для начала нужно выяснить, что затевают Эркель и Арамонд.

Лессингем, поднявшись, принялся взволнованно расхаживать по комнате.

- Братец, - негромко сказал он, остановившись наконец у стола, - скажи честно: ты понял, что я имею в виду?

Видя, что Наместник удивленно пожимает плечами, лорд снова принялся мерить комнату шагами. Глаза его сверкали, руки слегка подрагивали - налицо были все признаки сильного волнения.

- Раз уж я начал, - промолвил он, - то негоже и отступать с полдороги. Постараюсь объяснить тебе вкратце. Лаймак и Ангуринг можно удержать, имея под своим началом даже небольшой отряд. Ты прикинь, сколько людей тебе понадобится, а остальных отошли ко мне. Положение действительно очень серьезное - поэтому постарайся собрать как можно больше народу. Если судьба будет к нам благосклонна, то через месяц, клянусь, я захвачу Внешнюю Мешрию.

- Твои слова звучат обнадеживающе, - заметил Наместник, - но давай посмотрим на обстановку реально. Во-первых, нужно точно подсчитать свои ресурсы. Что мы имеем на сегодняшний день? Двести пятьдесят настоящих бойцов - ополченцев я не принимаю в расчет, на них рассчитывать нечего. На захват Внешней Мешрии... Чтобы захватить эту территорию, нужно никак не меньше четырех, а то и пяти тысяч бойцов.

- Брось осторожничать. Если все пойдет как задумано, увидишь: я сделаю это, - загорячился лорд. - Потому что опасность приходит с той стороны, откуда ее меньше всего ожидают. Сам посуди: если занять южные земли, то угроза с севера растает, словно дым. Ты ведь всегда опасался нападения с севера, не так ли? Как раз пришло время решить старые проблемы.

Лицо Наместника побагровело, его ноздри раздувались, как у разгоряченного коня - со стороны могло показаться, что Лессингему все-таки удалось зажечь собеседника своей энергией. Поднявшись, он пристально посмотрел брату в глаза. И вдруг, с силой хлопнув его по плечу, он хрипло воскликнул:

- Ладно, посмотрим. Это как игра в теннис - чем просторнее корт, тем больше приходится бегать, а значит - тем больше вероятность проиграть. Но если все обернется иначе, грех за страдания моего дома ляжет на тебя. Тогда будем считать, что я неправильно тебя понял.

Это случилось двадцать восьмого мая. Двадцать девятый герцог Барганакс, завершив подготовку плана действий на ближайшее будущее, выехал в сопровождении пятисот отборных воинов на север, в Румалу, где должен был встретиться с Баррианом и Мелатесом. Барриан и Мелатес обязались доставить в Румалу рекрутов из Крестенаи и Мемисона. Объединившись, все они должны были выступить из Румалы во Внешнюю Мешрию под руководством Барганакса. Воины герцога были настроены бодро; штандарт Барганакса звонко хлопал на ветру - скоро его должны увидеть на севере. Они уже миновали Зеннер, войска Барганакса осадили Аргианну, поскольку засевший в городе гарнизон Наместника категорически отказался открыть ворота. Барганакс рассчитывал захватить изобиловавшую болотами равнину Ульба за считанные дни - давно пора было восстановить историческую справедливость, поскольку Ульба никогда не принадлежала Ререку. Отряд герцога добрался до Румалы на пятый день похода - второго июня. Не теряли времени даром и его союзники: вечером второго же июня адмирал Джероними отплыл из Сестолы во главе флотилии из шестнадцати военных и шести транспортных кораблей. На судах, кроме двух с половиной тысяч опытных матросов, обученных сражаться не только на море, но и на суше, размещались две тысячи королевских Мешрийских гвардейцев. Герцог Родер отправился в плавание вместе с Джероними на флагманском корабле. Поскольку места на кораблях не осталось, Родеру пришлось отправить две сотни испытанных рейтар сушей. Подобным же образом поступили с отрядом Эгана в четыре сотни сабель. Сборным пунктом для войск коалиции был избран Салимат, к которому, по слухам, уже приближался лорд-канцлер с двумя тысячами рекрутов, набранных в Фингисуолде. В Зайане остался только Зафелес, которому было поручено выехать за рекрутами в Армаш и Дейш. Было заранее оговорено, что участники коалиции должны прибыть в Салимат не позднее седьмого июня. Салимат был избран местом сбора войск не случайно - не только потому, что был портовым городом и что к нему можно было легко подойти по суше с трех сторон сразу, но и в силу характера местности - обширная равнина изобиловала оврагами и лесами, в которых можно было с легкостью укрыть сколько угодно войск. Кроме того, отсюда было рукой подать до Внешней Мешрии.

Плавание оказалось вполне благоприятным - все время дул попутный ветер, так что флотилия Джероними преодолела путь от Сестолы до Салимата даже раньше намеченного времени. Но как только шпили башен Салимата показались на горизонте, ветер неожиданно переменился. К тому же начался отлив, так что входить в порт стало опасно. Адмирал решил встать на якорь неподалеку от гавани, среди группы мелких островков. Флагманский корабль стоял на якоре у острова Лашода. Попутный ветер задул лишь двое суток спустя. Но Джероними был опытным морским волком, а потому сумел повести в порт Салимата все суда без исключения, хотя и ему пришлось немного поволноваться - ведь корабли входили в порт во время прилива. Но его героические усилия были сполна вознаграждены - в порту моряков уже ждали бесчисленные повозки и грузчики, заблаговременно посланные правителем города. Весь день ушел на выгрузку с судов людей и припасов и их размещение в городе. На кораблях осталась лишь тысяча матросов. Вечером того же дня в Салимат прибыл отряд Родера. А Эгон опаздывал - Родер то и дело посылал в его адрес проклятия. Не было и Берольда с двумя тысячами новобранцев.

Так - в волнениях и сутолоке - прошла ночь, наступило туманное утро. С земли поднимался пар, роса осела на крышах бесчисленных шатров. Адмирал, не теряя времени, послал в Румалу доверенного человека, чтобы тот предупредил герцога о том, что все идет как задумано. Второй гонец был послан на поиски Берольда. Каждый из союзников заблаговременно разослал во все стороны по несколько десятков шпионов и соглядатаев. Это оказалось очень кстати: только что прибывший агент доложил адмиралу, что Лессингем с весьма малочисленным отрядом перешел реку Зеннер и дошел до Пятидорожья, после чего жители города, вопреки возлагавшимся на них надеждам, тут же открыли ворота лорду. Адмиралу особенно не понравилось то обстоятельство, что отряд Лессингема постоянно увеличивался - под предлогом борьбы за воплощение в жизнь завещания умершего короля, в него то и дело вливались все новые добровольцы. Часа через два прибыл другой соглядатай, сообщивший, что Лессингем с отрядом в полторы тысячи мечей выдвинулся из Пятидорожья. Шпиону даже удалось выяснить, что из всего отряда лишь семьсот человек были испытанными воинами, а остальные влились в отряд добровольно. А вот лошади принадлежали Наместнику - жители Пятидорожья с готовностью сдались Лессингему, но никто из них не пожелал расстаться с конем, даже пожертвовать его на благое дело. Третий шпион доносил, будто отряд Лессингема повернул на северо-восток, кажется, на Кутармиш. Выслушав отчеты соглядатаев, Родер, взяв Джероними за рукав, поманил его из шатра.

- Ну, уважаемый адмирал, что вы на это скажете? Стоит сделать одну-единственную промашку, тут же начинается цепь невезений. И канцлера нет. Ни слуху, ни духу о нем. А мы тоже хороши - имея такие силы, вынуждены сидеть и терпеливо смотреть, как враг спокойно продвигается по нашей территории. Если падет и Кутармиш, то можно считать, что мы потеряли Внешнюю Мешрию. И, соответственно, богатые южные земли.

- Я бы не стал думать столь пессимистично, - осторожно заметил адмирал, - и вам не советую. Потому что Ибиан обязательно удержит Кутармиш.

- Будем надеяться, - проговорил Родер. - Но как бы тогда не получилось, что эти скандалисты не сняли все сливки с общей победы. Мы останемся тогда ни с чем. Нынешнее бездействие меня не устраивает. Не забудьте, что и солдаты начинают расхолаживаться. Нужно занять их чем-то, и как можно скорее. Активность - в наших же интересах.

- Я не спорю с этим, - с готовностью согласился адмирал. - Но излишняя спешка - не самый лучший способ достичь поставленных целей. Кроме того, кто сказал, что один только Лессингем борется за право юной королевы наследовать престол? Мы ведь тоже выступаем под этим лозунгом.

- Я целиком доверяю вашей проницательности, - заметил Родер. - Но все-таки считаю своим долгом сказать слово в пользу более активных действий. Нельзя упускать благоприятный момент. Если наши данные точны, то мы превосходим Лессингема в силе ровно в два раза.

- Между прочим, у него сильная команда, - напомнил Джероними. - Я бы на вашем месте принял в расчет именно это. Сами знаете, что большинство побед Лессингем одерживал именно применив конников.

- Можете не сомневаться, - запальчиво воскликнул герцог, - я знаю это не хуже вас.

- В таком случае, - продолжал Джероними, - вывод напрашивается сам собой: отряд Лессингема, хоть и не слишком многочисленный, хорошо обучен и вооружен. Воюют, знаете ли, не числом, а умением. Мал золотник, да дорог.

Родер презрительно сплюнул и оскалил длинные желтые зубы:

- Если бы командование лежало только на мне, я выступил бы прямо сегодня. Слышите, сегодня. Вымел бы эту нечисть из Мешрии поганой метлой. Нечего их бояться. В конце концов, мы у себя дома.

Джероними холодно улыбнулся - он вообще обладал поразительным хладнокровием и умением не раздражаться.

- Дорогой лорд, я бы предложил подождать до завтра. Уверен, что завтра канцлер точно будет с нами.

Тем временем солнце поднималось к горизонту все выше, туман стремительно рассеивался. Глядя на север, люди видели легкую сиреневую дымку, похожую на неосязаемую бирюзовую пыльцу, какая бывает на только что снятой с лозы виноградной кисти. Где-то там протекала река Зеннер, которую форсировали люди Лессингема. Именно с этими людьми предстоит столкнуться нынешним обитателям громадного военного лагеря, что раскинулся под стенами Салимата. В полдень к Джероними прибыл очередной соглядатай, сообщивший, что отряд Лессингема вновь выдвигается к западу. Оттуда, знал Джероними, начиналась ведущая на юг дорога. Конечно, Лессингем собирается захватить ее. Адмирал мысленно похвалил собственную сообразительность - ведь именно он настоял на том, чтобы силы коалиции раскинулись лагерем у стен Салимата, а не в стороне, поскольку с севера их прикрывали невысокие холмы. Лорд, таким образом, не должен догадаться, что его победоносному продвижению скоро придет конец. Адмирал сообщил обо всем услышанном Родеру, присовокупив, что пора, дескать, применить и его кипучую энергию. Разумеется, герцог не заставил себя уговаривать - он тут же разместил в оврагах и рощицах по обеим сторонам важной дороги небольшие маневренные отряды, которые должны были напасть на врага одновременно. Все делалось с большой спешкой, которая оказалась совершенно напрасной - прошло еще три часа, прежде чем на севере показались головные дозоры отряда Лессингема. Родер, давно изнывавший от бездействия, принялся пылко уговаривать Джероними начать атаку.

- Посмотри, посмотри, - то и дело повторял он, облизывая пересохшие губы, - они уже близко. Давай атакуем. Они уже никуда не денутся.

- Погоди немного, - Джероними, как всегда, был убийственно спокоен, - иначе по твоей милости мы лишимся одного из преимуществ - внезапности нападения. Ты сам подметил, что они никуда не денутся, так что нечего торопиться. Кстати, пока что наше положение не столь выгодное: им ничего не стоит использовать конницу. Покуда мы станем перестраиваться в боевые порядки, они могут здорово пощипать нас.

- Ну, знаешь! - возмущенно воскликнул герцог. - Всему есть предел. Знайте, адмирал, что в случае неудачи вся ответственность ляжет на вас. Уже сейчас я со всей ответственностью заявляю: вы беспечно тянете время. А беспечность часто бывает не просто вредна, но и преступна.

Однако время показало правоту Джероними, в чем с неудовольствием убедился герцог: Лессингем так и не пошел дальше. По каким-то своим соображениям он предпочел раскинуться лагерем на обширных лугах к западу от Лимисбы - примерно в миле от места, где начинались бесчисленные плоские холмы. Разведчики донесли союзникам, что Лессингем расположил свои отряды таким образом, чтобы те могли быстро развернуться в случае внезапного нападения.

- Видите, как он осторожен, - заметил Джероними, равнодушно глядя на растерянного Родера, - а вы хотели подловить его простым приемом. Нет, здесь нужна более тонкая тактика. Все равно мы его переиграем, будьте уверены.

Родер ничего не ответил, только сильнее стиснул зубы. Настроение герцога испортилось окончательно, когда, взобравшись на высокий холм, он увидел раскинувшуюся в низине Лимисбу. Там находился дворец, пожалованный ему в свое время покойным ныне королем Мезентием в награду за верную службу. Несомненно, теперь в его дворце хозяйничает выскочка Лессингем. Время тянулось удивительно медленно. После ужина Джероними распорядился погасить все костры, чтобы навести врага на мысль, будто они ушли из Салимата. Обстановка складывалась благоприятно, но адмирала беспокоило отсутствие Берольда: со дня намеченного срока минуло уже двое суток, но о канцлере и его отряде по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Поразмыслив, адмирал послал на разведку в Зайану одного из своих лучших соглядатаев, приказав тому собирать любые, даже самые вздорные и неправдоподобные слухи. Всю ночь в лагере лорда пылали многочисленные костры.

- Ну вот, - желчно повторял Родер, - ререкские выскочки настолько беспечны, что не считают нужным маскироваться. А мы, превосходящие их и числом, и вооружением, должны всю ночь стучать зубами от холода. Позор! - И сплюнув на землю, герцог удалялся к себе в шатер, чтобы через полчаса снова выйти и смотреть на огни лагеря противника. В эту ночь Родер так и не сомкнул глаз...

Наутро, когда над землей сгустился туман, пламя костров в лагере Лессингема превратилось в неясные расплывчатые пятна, а дыма не было видно и вовсе - он попросту сливался с туманом. Союзники между тем разглядели и новые огни - левее лагеря. Несомненно, Лессингем не терял времени даром. Огни будто насмешливо говорили адмиралу и Родеру: "Ну что же вы, храбрецы? Посмотрите, что делается. Если вы и дальше будете прятаться в засадах, лорд разорит всю Мешрию на ваших глазах.

Разумеется, вынести такое Родеру было не под силу. Изрыгая отвратительные ругательства, тот велел собрать командиров отрядов и дал команду готовится к атаке. Герцог носился по шатру, как угорелый, повторяя в адрес робкого, как ему казалось, адмирала разные слова, которые отнюдь не были комплиментами. Джероними оказался легок на помине - не успел герцог собраться, как он уже переступил порог его шатра.

- Вот, - адмирал потряс в воздухе несколькими мелко исписанными листками, - получил только что. Гонец мчался день и ночь. Берольд задержался по той причине, о которой мы с тобой догадывались: среди его командиров возник разброд. Но теперь все отлично: канцлер проявил свой талант организатора и мчится сюда, говоря своим профессиональным языком, на всех парусах. Конечно, опоздание аж на четыре дня - вещь не самая приятная, но это все же лучше, чем простая неявка. Так что мы сможем еще...

- Черт бы вас всех побрал! - вскричал герцог, бесцеремонно обрывая Джероними. - Даже если Берольд будет лететь стрелой, он будет здесь не раньше завтрашней ночи. А тем временем... Эх!

Адмирал промолчал - он понимал правоту Родера, к тому же злить того сильнее становилось уже опасно.

- Все ясно, как Божий день, - мрачно сказал Родер, - а потому ждать уже не имеет смысла. Не имеет! - С этими словами герцог выскочил из шатра. Оставшийся в одиночестве Джероними хмуро посмотрел ему вслед.

...Десять минут спустя в шатре адмирала начался военный совет. Родер опоздал и влетел, запыхавшись. Когда герцог садился на отведенное для него место, его латы слегка позванивали, напоминая присутствующим, что скоро подобный звон они будут слышать со всех сторон. Как скоро - зависит от исхода военного совета.

- Поскольку мы тут главные, - бесцеремонно рубанул герцог, глядя на Джероними в упор - нам было бы лучше обсудить все сначала наедине. А уж тонкости можно и сообща доработать...

- Как вам угодно, - пожал плечами адмирал, кивая командирам отрядов, чтобы те вышли.

Едва только они остались вдвоем, как адмирал, взяв Родера за руку, сказал:

- Понимаю ваше волнение - как человека и как государственного мужа. Именно потому прошу трезво оценить положение вещей. Поймите, я вовсе не возражаю против немедленного выступления. Сказал специально провоцирует нас, чтобы мы неосторожно обнаружили себя - неужели это так сложно понять? Сегодня это делать опасно. Вот завтра, когда сюда прибудет Берольд с двумя тысячами подкрепления, мы можем позволить себе лезть напролом - лорд уже ничего не сможет нам сделать. Вы ведь знаете, что лучше дать плоду немного повисеть на ветке, чтобы потом он сам упал вам в руки. Если же проявить нетерпение и сорвать его неспелым... Одним словом, вы меня понимаете.

Родер чуть подумал и заговорил, причем в его голосе звучало неприсущее ему спокойствие:

- Заранее прошу простить меня, но я человек не искушенный в словесных тонкостях. Мы университетов не кончали. Потому говорю, что думаю. В общем так: если мы по-прежнему будем сидеть сложа руки, сказал разорит край и пойдет делать свое черное дело дальше. А мы, значит, будем все так же ждать канцлера. Еще бы: он, как гражданский человек, не знает слова "дисциплина".

- Ну перестаньте же, - раздраженно заметил Джероними, - начинаете цепляться к словам. Прошу: давайте подождем до завтра, и тогда все будет в порядке. Обещаю, что в этом случае ни одна сволочь из отряда лорда не вернется в Ререк.

- Извините за грубость, - сказал герцог, при этом его лицо сильно побагровело, - но я посоветовал бы вам не выказывать чересчур открыто... Нет, не трусость - я никогда не считал вас трусом... Не выказывать вашу тупость. Только неумные люди могут позволить себе спокойно наблюдать, как враг разоряет его Родину. Вы только посмотрите, что делается: кругом огни. И все из-за герцога. Да он, возможно, вообще сюда не приедет.

- Ну вот, пошли грубости, - спокойно заметил Джероними, но перестал держать герцога за руку. - Причем в самый неподходящий момент, в который мы должны быть едины, как никогда. Впрочем, разные мнения - тоже не так плохо. Выработаем компромисс, тем более что еще не поздно сделать это.

- Дорогой адмирал, - решительно проговорил Родер, - позвольте сказать вам пару слов. Прошу простить мою резкость. Возможно, кое-что из сказанного мной вы неправильно истолковали. Просто мне, как солдату, обязанному защищать эту землю, стыдно и больно видеть, что враг безнаказанно разоряет Мешрию. Мы спокойно созерцаем пожарища, причем под нашим началом находится отряд, способный за какой-нибудь час сокрушить всю ререкскую сволочь. Ладно, черт с ним - пусть делает, что хочет. Будем считать, что я попросту не замечаю всего этого. Но только подумайте: что скажет его высочество, когда, находясь в Румале, он услышит о победоносном шествии Лессингема по Мешрии? Заметьте, что при этом он не встречает на своем пути ни малейшего сопротивления. Сопротивления, которое мы должны оказать. Вряд ли Барганакс станет разбираться и искать правых и виноватых - он просто выступит со своим отрядом и разгромит это отребье в пух и прах. То есть сам выполнит ту задачу, которую он перед нами поставил. Интересно, как мы будем выглядеть после этого? Наверное, не слишком достойно.

Джероними, глядя себе под ноги, внимательно слушал герцога. Он встрепенулся при упоминании имени монарха:

- В самом деле, об этом я как-то позабыл. В то же время нельзя терять головы. Лессингем, без сомнения, направляется на восток. Я усматриваю в этом серьезную опасность. Вы ведь знаете, что он - безрассудный тип. Его действия не вписываются в нормальную логику. Только обеспечив себе безоговорочное превосходство, мы можем идти в бой с полной уверенностью в нашей победе. - Избегая смотреть герцогу в глаза, Джероними направился к выходу, но остановился на полдороге: - Где бы он нам ни попался, поражения ему не избежать.

Родер насторожился - ему показалось, что адмирал скажет сейчас нечто важное. Но Джероними молча вертел в пальцах тонкую золотую цепочку, к которой был пристегнут его монокль. Не дождавшись ответа адмирала, Родер раздраженно бросил: - Если все случится так, как я сказал, то нам ничего не останется, как только повеситься на ближайшем дереве.

Адмирал по-прежнему хранил молчание, но теперь он перестал вертеть в пальцах цепочку монокля. Почувствовав, что инициатива постепенно начинает переходить к нему, Родер с жаром сказал:

- Пока что у нас остается шанс избежать позора. Мы должны выступить в сражение с ререкским выскочкой. Конечно, мы потеряем много людей. Но если на одну чашу весов положить жизни нескольких сотен воинов, а на другую - жизни и благосостояние жителей Мешрии, что будет весить больше? Нужно проучить наглеца, а то он ведет себя, будто не воевать пришел, а развлекаться.

Герцог замолчал, и наступила тягостная тишина. Родер звучно сопел - нерешительность Джероними раздражала его все сильнее. Наконец адмирал заговорил, и голос его показался герцогу лепетом оправдывающегося ребенка:

- Ситуация слишком противоречива. Лучше всего было бы донести ее до его величества, но мы, к сожалению, не обладаем такой возможностью. Предлагая радикальные меры, вы должны осознавать ответственность за возможную неудачу. Но я не возражаю против атаки уже сегодня. Тем не менее настаиваю на проведении военного совета - командирам наверняка есть что предложить. Сделайте милость - позовите их, раз уж вы их выгнали.

- Наконец-то! - завопил радостно Роде, хватая Джероними за руки. - Я знал, что вы умеете рассуждать здраво. Увидите, как я разделаю под орех этого Лессингема! Не успеет зайти солнце, как он будет у нас в руках - можете мне поверить.

Лессингем, стоя на холме, наблюдал, как в четырех милях от него строились в боевые порядки отряды Родера. "Слава Богу, - то и дело повторял он, - наконец-то удалось выманить этих ребят. Теперь понятно, что все это время они поджидали меня и никуда не уходили. Нам бы только не спугнуть их, а то они снова скроются в лесу. Уж лучше начать сразу... Эту лису так просто не обманешь - она стреляная..."

- Никакая это не лиса, это матерый кабан-секач, - сказал подошедший Амори.

- Между прочим, когда на пути секача оказывается тигр, тогда начинается потеха. Только шерсть летит! - пренебрежительно бросил Лессингем. - Время работает на нас. Конечно, численно они намного превосходят нас, но что касается сплоченности, то здесь все не так просто. И потом, они еще морально не готовы к сражению - ведь не все союзники пока собрались. Вот и выжидают...

Лорд отдал ординарцу команду, после чего спустился вместе с Амори с холма. Лессингем решил отвести свой отряд на восток, чтобы навести врагов на мысль, будто он намерен перейти к решительным действиям. "Пусть понервничают, - размышлял лорд, - потом растеряют осторожность". Через час он дал команду прекратить движение и остановиться, развернувшись в боевой порядок - отсюда до армии коалиции было не больше двух миль. Но это было только начало задуманной Лессингемом хитрости. Постояв около часа на месте и, изрядно понервировав врагов, он приказал выступить к северу, после чего отряд начал огибать восточную окраину Орасбийского леса. Любому стороннему наблюдателю сразу становилось ясно - лорд держит курс на Лоркан, чтобы переправиться по тамошнему мосту на другой берег реки, где начинается прямая дорога на Кутармиш. Единственная преграда на его пути - мелкая речушка Айлиман с довольно топкими берегами. Но много ли значит подобное препятствие для отряда под командованием человека, которому приходилось в свое время решать куда более трудные задачи? Айлиман впадает в Зеннер - главную реку Мешрии, являющуюся к тому же важным торговым путем. Перерезать его - значит, нанести громадный урон процветанию края. Но, не доходя до лорканского моста, Лессингем скомандовал остановиться и приготовиться к сражению. Его расчет был прост - левый фланг отряда надежно защищала река, справа был лес, а его отряд расположился на нешироком, но удивительно ровном лугу. Пехоту лорд расположил полумесяцем с выгнутым вперед центром, фланги же отвел назад, к дороге. Среди воинов и в самом деле было много необученных новобранцев, набранных в деревнях Аргианны и рыбацких поселках Кессарея. Но и те, что считались бравыми вояками - в сравнении с новобранцами - могли похвастаться не более чем двухмесячным опытом воинской выучки. Эти рекруты были набраны сразу после того, как Наместник согласно завещанию Мезентиуса передал Лессингему Аулдейл. Разумеется, возлагать на всех них чересчур большие надежды было неразумно. Но из тысячи шестисот человек, находившихся под началом лорда, девятьсот были десятки раз испытанными ветеранами армии Наместника. Они, что называется, прошли огни и воды. Под началом Лессингема они были вот уже семь лет. Лорд ценил этих людей больше всего, чем располагал. Несколько лет назад в Ререке вспыхнул бунт, направленный против Наместника. Злые языки утверждали, что здесь не обошлось без подстрекательства и тайной помощи соседних владетелей-герцогов и даже самого Барганакса. Слухи тем не менее оставались слухами, хотя мятеж в самом деле явно не возник стихийно - уж больно хорошо все было организовано. За считанные дни волнения охватили весь Ререк и даже перекинулись на Фингисуолд. Тогда Лессингем при помощи этих воинов-ветеранов не только выдержал осаду в замке, но и сумел несколькими смелыми вылазками измотать осаждающих, заставить их отойти, после чего дал генеральное сражение. Герцог тоже расположил свой отряд полумесяцем. Некоторое количество их было поставлено в центр, но основная часть равномерно распределена по флангам. Между прочим, тогда отряд был выстроен точно так же - середина полумесяца была вытянута вперед. Сто двадцать человек он оставил в резерве на случай непредвиденной обстановки и для выполнения опасного маневра, который предполагался, если сражение будет протекать благоприятно для него. Четыреста всадников располагались у реки: поскольку ими командовал Амори, лорд был уверен, что насчет левого фланга можно не беспокоиться. Еще триста всадников под командой Брандремарта с присоединившиеся к его отряду в Аргианне разместились на опушке леса.

Между тем не дремали и союзники: очень скоро высланные ими дозорные, обогнув юго-восточную оконечность Орасбийского леса, обнаружили построенные в боевой порядок войска Лессингема. Разумеется, тут же оповестили герцога. Герцог решил, что его час настал и дал команду готовиться к сражению. В распоряжении Барганакса были теперь все силы, собравшиеся, наконец, в Салимате. В тылу остались только пятьсот моряков под командованием адмирала Джероними - на всякий случай. Кроме того, Джероними должен был встретить канцлера - у того что-то снова не заладилось, так что он не смог прибыть в назначенный срок - единственный из союзников. Его отряд из двух тысяч копьеносцев из Фингисоулда и тысячи моряков, численно превосходивший всю армию Лессингема, представлял собой серьезную силу. Наверное, он был способен в одиночку справиться с армией лорда, даже не взирая на отсутствие кавалерии. Отряд был выстроен в три большие колонны, командовать которыми было поручено соответственно Перопьютесу, Гортензиусу и Белинусу. Колонны должны были решительным броском смять центр боевого порядка армии Лессингема. Кроме того, отряд в триста всадников двигался у опушки леса - он должен был опрокинуть кавалеристов Амори.

Родер ликовал - наконец-то пришло время активных действий, за которые он так долго ратовал. Он то и дело покрикивал на знаменосцев, которые, по его мнению, поднимали знамена недостаточно высоко. Глядя на надвигающуюся махину, какой казался издалека сводный отряд коалиции, Лессингем отдавал последние приказания. Суть их сводилась к необходимости подпустить врага как можно ближе и любой ценой выдержать первый удар, особенно на флангах. Наконец армия Барганакса остановилась. Противники ощетинились друг на друга лесом копий, которые разделяло расстояние всего в несколько десятков метров. Но затишье длилось недолго - как было договорено заранее, Перопьютес во главе колонны и воинов королевской стражи, прикрывшихся продолговатыми щитами почти в человеческий рост, ударил прямо в центр боевых порядков Лессингема. Послышался звон щитов, треск ломаемых копий и визг рассекаемой стали. Произошло то, что в конце концов должно было произойти: набранные недавно в Ререке рекруты не выдержали напора противника и стали отступать. Битва была самая что ни на есть ожесточенная: уже в первые полчаса боя обе стороны лишились изрядного количества бойцов. Несмотря на численное превосходство, воинам Барганакса пришлось несладко: лорд, зная, что основной удар придется на центр его отряда, расположил там не только неопытных новобранцев, но и испытанных воинов, "псов войны". Именно здесь и сказалось их преимущество: в ближнем бою, в возникшей давке и сутолоке длинные копья королевской стражи оказались непригодны, зато воины Лессингема весьма успешно орудовали своими короткими мечами с широкими лезвиями, наносившими обширные и обильно кровоточащие раны, так что отряд Барганакса платил за продвижение вперед довольно тяжелую цену. Постепенно Лессингему становилось ясно, что его расчет оправдывается: центр полумесяца, которым были построены его войска, теперь выгнулся назад, благодаря чему находившиеся прежде на флангах его воины теперь оказались как бы в тылу противника. А люди Родера, словно не замечая нависшей над ними опасностью, упорно продвигались все дальше и дальше.

В личном резерве у Лессингема оставались сотня отборных всадников и сотня пехотинцев-ветеранов, обученных вести сражение совместно с кавалерией. Герцог не спешил вводить в бой этот резерв, выжидая более подходящего момента. Губы Лессингема были плотно сжаты, глаза устремлены вдаль - он намеренно избегал вопросительных взглядов ближайших сподвижников, чтобы случайно не поддаться их нетерпению. Тем временем они докладывали: смята мешрийская конница, Амори вступил в битву. Силы Амори и Родера были примерно равны: по двести пятьдесят испытанных в бою всадников, так что исход сражения между ними предсказать было непросто. Между тем Лессингем, видя, что пехотинцы того же Родера проникли вглубь его боевых порядков достаточно глубоко, решил, что настала та самая минута, на которую он так долго берег резерв. Его громкий клич, потонувший в грохоте битвы, был услышан теми, кому предназначался - и застоявшиеся в резерве воины с шумом и лязгом стали вгрызаться в наполовину рассыпавшийся строй врага, увлеченного преследованием рекрутов, которые уже и не думали о сопротивлении. В этот же момент оказавшиеся в тылу Родера ветераны Наместника, стоявшие прежде на флангах, сомкнули кольцо окружения. Звон мечей, треск копий, хруст щитов, крики раненых - все смешалось в шуме сражения. И горе приходилось раненому или споткнувшемуся - упавшего на землю тут же затаптывали. Исход сражения был предрешен, когда Амори, загнав людей Родера на топкий берег, и вовсе опрокинули их в реку...

...Незаметно наступил вечер, солнце превратилось в багровый шар, совершивший последнее путешествие по небу за эти сутки. На горизонте вырисовывалась цепочка Квесмодианских островов - где-то там, должно быть, солнце скоро и вовсе скроется. Берольд и Джероними, выйдя из шатра, принялись вглядываться вперед, словно надеясь различить Зеннер, скрытый теперь легкой предвечерней дымкой.

- Ну вот, - ворчал Берольд, - уже девятый час, и все никаких новостей. Что они там возятся?

- Думаете, они переместились поближе к Лоркану? Вероятно, так оно и есть. Представляю, что там за побоище разыгралось!

- Жаль, мы не можем увидеть всего этого.

- И все же, - покачал головой Джероними, - новостям давно пора быть.

Лорд-канцлер, пренебрежительно махнув рукой, только теперь заметил озабоченное лицо адмирала.

- Сомневаюсь, - веско заметил он, давая понять собеседнику, что догадывается о его мыслях.

- Его голыми руками не возьмешь, - пробурчал Джероними. Несколько минут он молча смотрел вдаль, а потом, полуобернувшись, недовольно спросил: - С какой стати вам вдруг потребовалось оставить здесь свои главные силы? Кстати, когда они подойдут?

- Завтра ночью, - отозвался канцлер.

- А как насчет Зафелеса?

- Даже не берусь судить. Непредсказуемый человек, логика в этом случае просто неуместна, - ядовито поджал губы Берольд. - К сожалению, обязательность бывает присуща не всем.

- Завтра ночью, - повторил Джероними, будто вслушиваясь в собственный голос, - это слишком слабое утешение. Он нужен сейчас, когда судьба коалиции решается на поле брани - не побоюсь громких слов. С самого начала все пошло насмарку. И вы еще запоздали - на целых три дня. На войне все решается за считанные минуты. Впрочем, вас лично я не виню. Я знаю, какой вклад вы внесли в общее дело. Впрочем, я тоже нив чем не виноват. - Когда глаза соратников встретились, адмирал расхохотался: - Прошу прощения. Смотрите, солнце уже садится. Наверное, скоро совы начнут кричать. Бр-р-р-р - с детства не терплю сов! Они, знаете ли, возвращают недоброе. Это я так, к слову...

Берольд холодно посмотрел на адмирала, а потом снисходительно заметил:

- Да полно вам, сударь! И без неявившихся мы превосходим отряд Лессингема - и по вооружению, и по численности. Кроме того, Родер - не какой-нибудь безусый юнец. Конечно, горячность в нем имеется, но чем плох боевой задор? По крайней мере, это лучше, нежели вульгарная трусость. Родер - воробей стреляный, его на мякине не проведешь. Кстати, что мы стоим здесь? Кажется, давно пора идти ужинать...

* --- конец демо-отрывка --- *