Книго

Василий Шукшин. Энергичные люди

--------------------------------------------------------------- © Copyright Василий Шукшин Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского --------------------------------------------------------------- Сатирическая повесть для театра Жил-был на свете Аристарх Петрович Кузькин, и жила-была жена его, Вера Сергеевна... Впрочем, почему -- жи­ли, они и теперь живут, а это и есть рассказ про их жизнь: какая случилась с ними и с их друзьями непредвиденная пе­чальная история. Обоим им под сорок, конкретные, жили­стые люди; у Аристарха Петровича интеллигентная плешь, маленькие, сведенные к носу глаза, он большой демагог, не лишен честолюбия. Вера Сергеевна -- тоже демагог; но нет того мастерства, изящества, как у Аристарха Петровича, она из рабочей семьи, но тоже очень честолюбива и обидчива. Он и она -- из торговой сети, он даже что-то вроде заведую­щего, что ли, она -- продавщица ювелирного магазина "Сапфир". Была у них трехкомнатная квартира. Все было бы хорошо, но... Про это "но" много уже рассуждали -- да: НО... Аристархушка крепко пил. И пил, собака, изобретательно.

ВЕЧЕР, КОТОРЫЙ НЕЗАМЕТНО ПРЕВРАЩАЕТСЯ В НОЧЬ

Аристарх назвал гостей пять человек, заставили пись­менный стол шампанским, коньяком, икрой в баночках... В комнате у Аристарха накурено и шумно -- что-то такое, ка­жется, обмывали, может быть, автомобильные покрышки, потому что в коридоре лежали автомобильные покрышки, пять штук. Вера Сергеевна много боролась с пьянством мужа, обоз­лилась вконец и отрешилась. Сидела в своей комнате и смотрела телевизор, нарочно запустив его на полную гром­кость, чтобы хоть как-то помешать этим идиотам, которые шумели в комнате Аристарха. Гости шумели. -- Ты ль меня, я ль тебя любить буду!.. -- пел один, вовсе лысый; и все одно: "ты ль меня, я ль тебя..." -- Ну, полетели?! Вы, полетели?! -- приставал ко всем курносый человек в очках и смеялся, и махал руками, как птица, и все звал: -- Ну, полетели?! -- Рано, рано, -- говорил Аристарх. -- Тут еще полно вся­ких мошек. Похоже, этот курносый хотел затеять какую-то знакомую игру, в перелетных птиц, что ли, но еще не все наклюкались. А один -- с большим брюхом -- не знал что это такое -- "полетели". И тоже приставал ко всем: -- А куда полетели-то? А? Куда это лететь-то? -- На Кудыкину гору! -- Куда, куда? -- Туда!.. -- Да он же не знает, чего ты озверел-то? -- остановил Аристарх одного чернявого, который обозлился на этого, с брюхом. -- Ну, полетели же! -- стонал курносый. -- Ну, полетели, -- сказал Аристарх. Присели на дорожку, налили по чарочке... -- Прощай, родина, -- грустно сказал Аристарх. -- Берез­ки милые... Курносый всерьез заплакал и замотал головой. -- Полянки... Прор... Чернявый дал кулаком по столу. -- Не распускать нюни!.. -- Инстинкт, -- сказал один пожилой с простым лицом. -- Выпили на дорожку! -- пригласил Аристарх. Все выпили... Аристарх первый поднялся из-за стола, по­шел, открыл дверь комнаты, вернулся и стал наизготове посреди комнаты. -- Я -- вожак, -- сказал он. За "вожаком" выстроились остальные пятеро... И они "полетели"... Они замахали руками, закурлыкали и мелкими шажками потянулись за "вожаком". Сделали прощальный круг по комнате, "вылетели" в коридор, про­летели, курлыкая, через комнату Веры Сергеевны и очути­лись в третьей комнате, где был тоже стол и холодильник. Они сели, печальные, за стол... А Аристарх доставал из холодильника коньяк. -- Далеко теперь наши березки, -- сказал курносый; он уже опять готов был плакать. -- А я люблю избу! -- громко и враждебно сказал человек с простым лицом. -- Я вырос на полатях, и они у меня до сих пор -- вот где! -- он стукнул себя в грудь. -- Обыкновенную русскую избу! И вы мне с вашими лифтами, с вашими холо­дильниками... -- А коньячок-то любишь -- похолодней, -- вставил чер­нявый. -- Он и в погребе будет холодный. -- В погребе он будет плесенью отдавать, -- сказал брюхатый. -- Ты попробуй поставь на недельку в погреб -- по­том выпей: плесенью будет отдавать. -- Сам ты плесень! -- свирепел человек с простым ли­цом. -- Свесил на коленки... По какому месяцу? -- Только... знаешь... не надо, -- обиделся брюхатый. -- Не надо? Не надо и вякать, про чего не знаешь! -- Хватит вам, -- хотел утихомирить Аристарх. -- Это вечная тема... -- Вот в деревне-то у тебя не было бы такого брюха! Ты бы там не жрал на ночь бифштексы кровавые, боров, а ут­ром не валялся бы до двенадцати... -- Ты!.. Жлоб! -- прикрикнул брюхатый. -- Ты грузишь тару -- грузи дальше, а язык не распускай, а то на него на­ступить можно! -- Да хватит вам! -- встрял опять Аристарх. -- Деревню он любит!.. -- тоже очень обозлился брюха­тый. -- Чего ж ты не едешь в свою деревню? В свою избу?.. -- У меня ее нету. -- А-а... трепачи. Писатель есть один -- все в деревню зо­вет! А сам в четырехкомнатной квартире живет, паршивец! Я... -- брюхатый ударил себя в пухлую грудь. -- Я в ком­мунальной тогда жил, а он -- в такой же -- один... -- Как один? -- не понял чернявый. -- Ну, с семьей!.. Но я -- в коммунальной и никуда не призывал... -- Ему за это деньги хорошие платят, что призывает, -- вставил курносый. -- Я его один раз в лифте прижал: чего ж ты, говорю, в деревню-то не едешь? А? Давай -- покажи пример! А то -- понаехало тут... не пройдешь. В автобусе не проедешь... -- Брюхо надо нормальное иметь, тогда и проедешь, -- сказал человек с простым лицом. -- А то отрастили тут... на самом деле, не проедешь. По какому месяцу, я тебя спраши­ваю? -- Грузите бочки апельсинами! -- огрызнулся брюха­тый. -- Избу он любит... Полати он любит... А дулю с маком любишь? Ну, и катись отсюда! -- Вот: я занимаюсь погрузкой, -- показал свой кулак че­ловек с простым лицом, -- поэтому он у меня тренирован­ный: разок двину, так у тя сразу выкидыш будет. -- Ну!.. -- громко огорчился Аристарх, -- прилетели в жаркие страны и давай тут... Мы же в жарких странах! Все засмеялись. -- С прие... это -- с прилетом! -- воскликнул чернявый. (Мы уж теперь так и будем называть их: чернявый -- это Чернявый, брюхатый -- Брюхатый, курносый -- Курносый, лысый, который все песенки поет, -- это Лысый, а человек с простым лицом будет, для краткости, -- Простой человек). -- С приехалом! -- поддержали Чернявого. -- С прилетелом! -- сострил Аристарх. -- А мне здесь не нравится, -- заявил Лысый. -- Вообще мне вся эта история с журавлями... не того... не очень. Да­вайте споем? -- Выпить же надо, -- сказал Простой человек. -- Да, елочки!.. -- Коньяк стоит, а мы... -- С прилетелом! -- еще раз громко сострил Аристарх. Выпили. -- Споем? -- предложил опять Лысый. И запел: Из-за острова на стрежень, На просто-ор речной волны-ы... Его поддержали Чернявый и Курносый. Эх, выплыва-ают расписны-ые Стеньки Ра-азина-а челны... Но песня не сладилась -- не вышла. -- Поехали обратно! -- предложил Брюхатый. -- Мне здесь тоже не нравится. -- Полетели?! -- выкрикнул радостно Курносый. -- К бе­резкам! -- Я больше не полечу, -- наотрез отказался Брюхатый. -- Я поеду поездом. -- Идея! -- закричал Лысый. -- Едем поездом. Прихва­тим с собой на дорожку, будем на станциях выходить... -- Можно всю дорогу в вагон-ресторане просидеть, -- предложил Простой человек. -- Я раз из Воронежа ехал... -- Нет, нет!.. -- кричал Лысый. -- Нет, мы нормально ся­дем, в поезд, выпьем на дорожку... -- Можно с собой взять... -- Не надо! -- Лысый воодушевился и сильно кричал. -- Не надо! Зачем? Мы нормально сядем в поезд, выпьем на дорожку... -- Можно сразу... Слушай суда! -- закричал тоже Про­стой человек. -- Мы -- сели, поклали чемоданы -- и в ва­гон-ресторан... -- Да иди ты со своим вагон-рестораном! -- оборвал его Брюхатый. -- Дай сказать человеку. Когда это ты в вагон-ресторане сидел? -- Я не сидел! -- гордо сказал Простой человек. -- Я там ночевал! -- Мы нормально сядем в поезд, -- продолжал Лысый, -- выпьем на дорожку... -- Ты только один в вагон-ресторанах сидишь, да? -- Простого человека задело за живое, что Брюхатый ему не верит. -- Так, дальше? -- слушал Брюхатый Лысого. -- Выпили на дорожку?.. -- Выпили на дорожку, малость проехали -- у нас пере­садка! -- Где пересадка? -- А вон в этой комнате, -- показал Лысый на комнату, где сидела Вера Сергеевна. -- Мы ее счас развеселим! -- По вагона-ам! -- скомандовал Брюхатый. -- Берите с собой на дорожку, а то пять минут осталось! -- А на посошок-то? Э-э!.. -- напомнил Чернявый. -- Давайте быстрее! Быстрее, быстрее. -- Брюхатый по­смотрел на часы. -- Четыре минуты осталось. Тут все оживились, засмеялись, задвигались... Стали ско­ренько разливать коньяк по рюмкам. -- Скорей, скорей, -- суетился Брюхатый. -- А то опоз­даем. -- Успеем. Он не точно отходит... -- На ходу запрыгнем. -- Ты-то запрыгнешь, а некоторые... могут родить на рельсах, -- это Простой человек все кусал Брюхатого. Тот снисходительно посмотрел на него. -- Я предлагаю вот этого... жлоба не брать с собой, -- ска­зал он. -- Он напьется, и нас из-за него в милицию заберут. -- Ничего! -- кричал Лысый. -- Дернули! Выпили. И "побежали на поезд". На этот раз в голове строя стал Брюхатый и запыхтел, и даже ногой подстукивал. -- Пх-х, пх-х, пх-х... Ну, сели? -- Сели. -- Ту-ту-у!.. -- тонко и выразительно "загудел" Брюхатый и медленно стронулся с места. И "поехали"... "Выехали" в комнату Веры Сергеевны... Брюхатый стал "замедлять ход" и опять тонко, с какой-то даже тоской "прогудел": -- Ту-ту-у!.. Вера Сергеевна с ненавистью смотрела на "поезд". -- Пересадка! -- объявил Брюхатый. "Пассажиры" вышли из вагона... Расселись кто где смог: кто на тахту присел, кто на кресло... Простой человек сел на полу прямо. -- Много народу на вокзале, -- сказал он. -- Вы давно сидите, гражданка? -- любезно обратился Аристарх к Вере Сергеевне. -- Нет, я недавно. А вот вам... не знаю, сколько сидеть придется, -- как-то значительно сказала Вера Сергеевна. "Пассажиры" переглянулись. -- То есть? -- не понял Аристарх. -- Я эти... путешествия с выпивками пресеку раз и на­всегда, -- опять зло и непонятно сказала Вера Сергеевна. -- Вы у меня подудите... Подудите у меня, паразиты. -- Что, контролеры пришли? -- испуганно спросил Про­стой человек с пола. -- А у нас билеты-то есть? Брюхатый засмеялся и хлопнул одобрительно по плечу Простого человека. -- Да это так -- путают, -- сказал Чернявый. -- Граж­даночка, а вы что, билет не можете достать? Вера Сергеевна больше не смотрела на "пассажиров", а смотрела телевр. -- Ну, а почему же сразу -- "паразиты"? -- оскорбился Аристарх. -- А кто же вы? -- повернулась Вера Сергеевна. И зло смотрела на мужа. -- Ну -- спекулянты, если не паразиты: еще хуже. -- Гражданочка, -- опять заговорил Чернявый весело, -- вы нас с кем-то спутали: мы обыкновенные пассажиры... Едем на свои денежки. -- Вот и проезжайте. А потом вас повезут бесплатно. -- Куда это? -- тоже зло спросил Аристарх. -- Куда это нас бесплатно повезут?.. -- он двинулся было к жене, но его остановил Брюхатый. -- Стоп, Аристархушка! -- сказал он разумно. -- Никаких скандалов на перроне... Нам действительно пора ехать. По вагонам! -- опять скомандовал он. И все опять со смехом построились в затылок друг другу, Брюхатый опять "загудел" -- и "поехали" в комнату Арис­тарха. А в комнате рассыпались и стали занимать места за столом. -- Хоть нормально посидим в ресторане, -- пожаловался Лысый. -- А то все -- в дороге и в дороге... Все всухомятку как попало... -- Что будем заказывать? -- обратился ко всем Чернявый. -- Лично я, -- сказал Простой человек, -- выпил бы про­стой водочки. А? Брюхатый интеллигентно скосоротился на это. -- Пусть пьет водку. А нам, пожалуйста, шампанского... -- И коньячку, -- подсказал Курносый. -- На меня шам­панское, как пиво работает: я то и дело бегаю. -- Итак, -- подвел Аристарх, перебросив полотенце с од­ной руки на другую, -- коньяк, шампанское... Водки, изви­ните, не держим. -- Ну, как же так -- не держите?! -- возмутился Брюха­тый. -- А если человек на полатях вырос?.. Что ему, ваш коньяк пить? -- Ерша ему! -- подсказал Курносый. А Вера Сергеевна в это время выключила телевизор, дос­тала бумагу, ручку... И села писать. И дальше, -- если вообразить, что это на сцене, -- мож­но услышать, что она пишет. Причем уже слабо слышно, как там "сидят в ресторане" наши "пассажиры", а отчетливо слышен голос Веры Сергеевны: "Уважаемый товарищ прокурор! В то время, когда все наши люди занимаются производи­тельностью труда, есть отдельные элементы, которые толь­ко хотят есть и пить. И занимаются этим каждый день. Вы меня спросите: на какие деньги ? Я вам отвечу: они занима­ются спекуляцией. Я уже не могу слушать их пьяные голо­са, меня глубоко возмущает, как они импровизируют свои дела, а потом по всей ночи курлыкают или изображают из себя пассажиров..." "Пассажиры" в это время танцевали летку-енку. "Вот сейчас, когда я пишу Вам это заявление, они танцу­ют летку-енку. А в коридоре лежат покрышки для "Волги" в количестве пять штук. Вы думаете, где они их взяли ? Они их сымпровизировали. Так что, я думаю, что при вашей помо­щи они станцуют более ответственный танец и поедут пассажирами на казенный счет, я им об этом намекнула. Они мой намек не поняли, только понял мой муж Аристарх, но он думает, что я только пугаю. А у меня уже всякое тер­пение мое лопнуло: мы перестали уважать друг друга, пото­му что, мне кажется, он импровизирует не только с покрыш­ками, но и с чужими женщинами..."

УТРО

Утром Аристархушка проснулся с больной головой... По­тянулся к стулу, где был всегда заготовлен стакан с водой. Стакан стоял на месте, а под стаканом -- бумага. Аристарх взял бумагу и прочитал: -- Копия... И побежал глазами по бумаге... И, даже еще не дочитав всего, вскочил и побежал в комнату жены. Вера Сергеевна, одетая, заслышав его шаги, направилась к выходу... И тут ее перехватил Аристарх. -- Ты что? -- спросил он. -- Что? -- спросила Вера Сергеевна. Она стояла с сумоч­кой и сумочку держала у груди. -- Ты куда? -- Туда... -- Куда это туда? -- спросил Аристарх зло, сквозь зубы. -- Куда это туда? -- Ударить хочешь? -- спросила Вера Сергеевна спокой­но. -- Ударь -- получишь лишних три года. -- Вера... -- Аристарх растерялся. -- Сядь... Давай сядем, поговорим. В чем дело? Вера стояла в шубке, а Аристарх в нижнем белье... Ари­старх был жалок рядом с каракулевой шубкой. -- Давай сядем, -- суетился Аристарх. -- Сядь же ты!.. Скотина. -- Пусти! -- Вера!.. Прости -- ну вылетело. Сядь, я прошу. -- От этого ничего не изменится, -- Вера Сергеевна села на диван, на краешек. -- В чем дело? -- спросил Аристарх. Подставил стул к двери и сел тоже. -- Что случилось? -- Мне надоело! -- закричала Вера Сергеевна. -- Мне на­доела ваша пьяная самодеятельность! Я тебе не служанка!.. -- При чем тут служанка? Ну, повеселились... Что, пошу­тить нельзя? -- С кем ты позавчера шутил! У тебя весь пиджак был в пудре! С кем?! -- Да мало ли... в автобусе прислонился... -- В автобусе?! А вот эту записку ты тоже в автобусе на­шел? -- Вера Сергеевна достала из сумочки записку и про­читала: -- "Аристарх, голубь, а не пора ли нам бросить этот официоз -- и мирно, полюбовно встретиться где-нибудь в укромном уголке?.." -- Это деловое письмо! -- вскричал Аристарх. -- Дай сюда! -- Да? Шиш! -- Вера Сергеевна спрятала записку в су­мочку. -- Развратник. Спекулянт. Я те покажу -- голубь! -- Да это мужчина писал, дура! Это однокурсник мой... -- Однокурсник? А почему же подпись -- "Соня"? -- Псевдоним! Мы его в институте так дразнили. -- А почему "твоя Соня"? Аристарх опять растерялся... И от растерянности больше обозлился. -- Плебейка, -- сказал он зло и тихо. -- Что, я тебя дол­жен утонченному стилю обучать? Если люди шутят, то шу­тят -- до конца. Если он подписался "Соня", то он последо­вательно написал "твоя". Твоя -- это значит твой. -- Твой Соня? -- Что, врезать что ли? Врежу... -- Попробуй. Так тебе -- лет восемь дадут, а так -- один­надцать. -- Ну, чумичка!.. -- занервничал Аристарх. -- В чем де­ло-то? Чего ты взбесилась-то? -- Я все там написала. -- Так. И куда ты сейчас? -- К прокурору. -- Сегодня воскресенье. -- Я в почтовый ящик брошу. Аристарх побледнел... И долго стоял над Верой Сергеев­ной. -- Я -- спекулянт? -- спросил он дрожащим голосом. -- Спекулянт, -- сказала Вера Сергеевна. -- Я ворую у государства деньги? -- Воруешь у государства деньги. -- Снимай все с себя! -- приказал Аристарх. -- Снимай, снимай!.. Это все куплено на ворованные деньги, -- Ари­старх стал снимать с жены шубку, дорогой костюм. -- Это все воровано -- чего ты напялила? Снимай! -- Пожалуйста! На!.. На, ворюга!.. -- Все снимай! Твоего тут ничего нету! -- Что я, голая к прокурору пойду? -- Голая! -- Аристарх изловчился, вырвал у Веры Серге­евны сумочку заглянул -- там ли заявление: заявление было там. Он достал из сумочки ключи, закрыл квартиру изнутри и ушел с сумочкой и с шубой в свою комнату. И сел к теле­фону. Дрожащим пальцем набрал нр. -- Але? Семеныч? -- и Аристарх заговорил негромко и торопливо. -- Слушай, срочно ко мне... Да нет! Моя швабра накатала на нас телегу и собралась к прокурору... -- Аристарх долго мол­чал, слушал. -- Иди ты к черту! -- сказал он. -- Созвонись со всеми... давайте как-нибудь все... прощения, что ли, попро­сим. Уговорим ее как-нибудь. Мне эта Сонька еще подлян­ку кинула: записку в карман подсунула, я даже не знал... А я знаю? Из-за Вальки, наверно. Давайте. Срочно. Аристарх бросил трубку, минутку посидел, подумал, оделся, выпил фужер шампанского и пошел с шубой жены и с ее костюмом к ней в комнату. Вера Сергеевна лежала в нижнем белье на диване. -- Одевайся, Вера, -- сказал он миролюбиво. -- Давай спокойно поговорим обо всем. Вера Сергеевна стала надевать костюм, а Аристарх захо­дил по комнате, как преподаватель вуза. -- Во-первых, -- начал он, -- ты думаешь, государство наше такое глупое? -- Я об этом не писала. Нечего мне тут... -- Я тебе прочитаю курс экономики! -- воскликнул Ари­старх. -- Чтоб ты не бегала и не смешила прокурора. И прокурор твой, и все, кто всерьез занимается экономикой, прекрасно знают, что -- воруют. Больше того, какой-то про­цент, кажется пятнадцать процентов, государственного бюджета отводится специально -- под во-ров-ство. Не удив­ляйся и не делай детские глаза. Всякое развитое общество живет инициативой... энергичных людей. Но так как у нас -- равенство, то мне официально не могут платить зарплату в три раза больше, чем, например, этому вчерашнему жлобу, который грузит бочки. Но чем же тогда возместить за мою энергию? За мою инициативу? Чем? Ведь все же знают, что у меня в магазине всегда все есть -- я умею работать! Какое же мне за это вознаграждение? Никакого. Все знают, что я -- украду. То есть те деньги, которые я, грубо говоря, ук­рал, -- это и есть мои премиальные. Поняла? Это -- мое, это мне дают по негласному экономическому закону... -- А сколько тебе дадут по гласному закону? -- Дура!.. -- сорвался на крик Аристарх. -- Ты думаешь, меня посадят? Ни-ког-да! Посадят -- это, значит, я там бу­ду канавы рыть? Но у меня же -- голова, и твой прокурор это знает. Прокурор знает, что общество должно жить полно­кровной жизнью, моя голова здесь нужна, я здесь нужен, а не канавы рыть. Вот они -- покрышки лежат, -- показал Аристарх в корр. -- Пять штук. Лежат? Лежат -- ты мо­жешь подойти и пощупать их: они есть, -- Аристарх остано­вил свой вузовский ход и торжественно поднял руку. -- Но их нету! Их нигде нету, их не сделали на заводе. Их не су-ще-ствует. А они -- лежат, пять штук, друг на друге. Это и называется: экономический феномен. Попробуй... без специальной подготовки, без головы!.. Попробуй это сде­лать. Да как только прокурор обнаружит, например, эти по­крышки, которых никто никогда не делал, он сразу поймет, с кем он имеет дело. И ты останешься с носом. Ну, разумеет­ся, тебя поблагодарят, наговорят слов... А мне, я так думаю, предложат какое-нибудь повышение, пошлют куда-нибудь. Ведь не хватает же умных людей-то, не хватает. Где их набраться-то? Ну, окончил он свой вузишко, ну -- с дипло­мом... А что дальше? А дальше ничего: еле-еле будет на во­семьдесят процентов тянуть. А то я не знаю таких! Так что ты... поторопилась с этим своим заявлением, Верунчик, -- Аристарх подсел к жене. -- У нас вчера была самодеятель­ность... Согласен, самодеятельность, но это от избытка... я не знаю -- чувств, что ли, ну расшалились... Может же ху­дожник... артист какой-нибудь там... в бассейне в бане киль­ку ловить и закусывать, ну а почему мы журавлей не можем изобразить? Нет, там, видите ли, понятно, а тут... Да, само­деятельность, но у тебя с этим заявлением -- это, прости ме­ня, безграмотность, это на уровне дворничихи. Мне даже стыдно, что ты моя жена. Вот этого Аристарху не следовало говорить. Он уж и по­нял это, но поздно. -- Прекрасно, -- сказала Вера Сергеевна, -- иди к своей Сонечке, она твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело... Твою голову оценит прокр. И не пудри мне мозги своими... своей экономикой: будешь канавы рыть как миленький. Шалунишка... Энергичный? Там энергичные тоже требуются. Канавы тоже надо энер­гично рыть. Аристарх свирепо уставился на супругу. -- Лахудра, -- сказал он весьма грязно, не по-вузовски. -- Раздевайся! Этого костюма тоже не шили на фабрике -- че­го ты его напялила? И шубу не смей трогать: этих баранов, -- показал он на каракулевую шубу, -- никогда не было на све­те. Чумичка в каракуле!.. Не пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да я тебе элементарно хотел объяснить, что определенная про­слойка людей и должна жить... с выдумкой, более развязно, я бы сказал, не испытывать ни в чем затруднений. Нет, эта чумичка предлагает мне рыть канавы! Сэн-кью! -- Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.

ДВА ЧАСА СПУСТЯ

Все вчерашние "пассажиры" собрались у Аристарха. Нет только Простого человека -- его не позвали. Аристарх ходил в волнении по комнате, несколько теат­рально заламывал руки и повторял: -- Как, как эту дуру образумить? Как? -- Как ты с ней говорил-то? -- спросил озабоченно Брюхатый. -- Всяко!.. Даже развивал мысль, что нация... должна иметь своих представителей... людей с повышенной энерги­ей, надо же возбуждать фантазию всех органов государства, иначе будет застой... -- Аристофан, мать твою!.. -- заругался Брюхатый. -- Мысли он развивал! Оскорблял, нет? -- А что, молиться на нее, на дуру? -- На карачках!.. Вот так вот ползать будешь! -- восклик­нул Брюхатый. И с досады даже показал, как ползают. -- Вот так будешь, а не мысли развивать. Мысли он развивал! По­ка ты их будешь развивать, мы уже будем... -- Брюхатый сло­жил пальцы решеткой. -- Я тебя вижу, ты меня -- нет. Пой­ду сам... Брюхатый одернул пиджак, сделал губы трубочкой, поду­мал... И пошел. Постучал интеллигентно казанком в дверь комнаты Ве­ры Сергеевны и сладким голосом сказал: -- Вера Сергеевна!.. Можно ваше одиночество нарушить? -- Ну? -- откликнулась Вера Сергеевна; она по-прежне­му лежала на диване, но не в костюме, а в платье. -- Здравствуйте, Вера Сергеевна! -- приветствовал ее, появляясь в дверях, Брюхатый. Он улыбался. -- Здравствуйте, -- с неким вызовом сказала Вера Сер­геевна. -- Позвольте присесть? -- Что, опять куда-нибудь едете? Пересадка? Брюхатый снисходительно посмеялся и махнул жирной рукой. -- Ну, уж... вы прямо в обиду! Хотел как раз попросить извинения за вчерашнее. Сильно шумели? -- Шумели-то, это бы еще ничего... -- А что такое? -- встревожился Брюхатый. -- Выражал­ся кто-нибудь? -- И это бы ничего... Это я слышала. -- Ну, а что же мы такое вчера сделали? -- Да вы не только вчера, вы давно этим занимаетесь. -- Чем? -- Воруете. Спекулируете. Брюхатый долго, скорбно, но в то же время как-то мудро молчал, глядя в пол. Потом поднял голову. -- Эх, Вера Сергеевна, Вера Сергеевна... Посадить хо­тите? -- Хочу посадить. -- А я уж сидел! -- почему-то весело сказал Брюхатый. -- Сидел. Четыре года и восемь месяцев. -- Ну, еще разок посидите. -- А хотите, расскажу, как это было?.. Нет, я не про под­робности дела, а про... судьбу, так сказать, человеческую. Случай-то у нас, если можно так выразиться, аналогичный: жена посадила. Не то что прямо пошла и заявила, а... когда надо было... как бы это вам... В общем, когда надо было ска­зать "нет", она сказала "да", -- Брюхатый обрел отеческий, снисходительный, ласковый даже тон в голосе. Смотрел на Веру Сергеевну, как на дочь. -- А прожили мы с ней -- ни много, ни мало -- четырнадцать годков. И когда я уходил, я ей внима-ательно посмотрел в глаза, внимательно, внима­тельно. И говорю: "Прощай, Клава. Не скучай, -- говорю, -- тут без меня... Даст бог, увидимся когда-нибудь, ну а если уж не приведет бог, то, -- говорю, -- не поминай лихом. У меня, -- говорю, -- зла на тебя нету, прости и ты меня, если был когда виноватый перед тобой, невнимательный там, сгрубил когда. Я, -- говорю, -- старался всегда сделать для тебя что-нибудь полезное, ну, может, не всегда умел". Так я ей сказал. Она, значит, в слезы... А у меня вот тут вот зака­менело -- смотрю на нее... Ну, в общем, отсидел я свои год­ки -- не досидел даже, вел себя примерно -- вышел. Вышел -- и к своей Клаве. "Здравствуй, -- говорю, -- Клава! Вот -- дал бог, свиделись". И так это улыбаюсь -- изобра­жаю радость. Она, значит, тоже обрадовалась, опять в сле­зы... И -- было на шею мне. Я говорю: "Стоп, Клавдия Михайловна: семафор закрыт. Проезда нету. Извините, -- говорю, -- Клавдия Михайловна, дальше нам не по пути: разъезд". Она -- туда-сюда -- мол, я иначе не могла... Все! -- Брюхатый это "все" сказал очень жестко. И прямо посмот­рел на Веру Сергеевну. -- Все, милая! -- К чему это вы? -- спросила Вера Сергеевна. -- А просто!.. Случай-то -- аналогичный. Но это не ко­нец! Конец тут тоже немаловажную роль играет. Я ей все от­даю... Все отдал! Квартиру, тряпки -- все! А за четырнадцать-то лет мы же нажили кое-чего -- все отдал! Бери! У тебя будет квартира, туфли, платья... А у меня -- голова. Он вот тут перед вами хвастался, что у него -- голова, -- пока­зал Брюхатый на комнату Аристарха, -- а не надо этим хва­статься, не надо. Есть она -- есть, нет ее -- ничего не сдела­ешь. Это ведь тоже, как деньги: или они есть, или их нету. Верно? Все бери! А со мной все мое богатство -- тут! -- Брю­хатый ударил себя кулаком в лоб. -- Хвастать не буду но... прожить сумею. И что мы имеем на сегодняшний день? Она: выскочила замуж, разошлась; тот у ней половину площади оттяпал -- он для того и расписывался... Тряпочки-шляпоч­ки потихоньку в комиссионку ушли -- ша! Как у нас там го­ворили: кругом шешнадцать. Я: имею трехкомнатную квар­тиру, -- Брюхатый стал загибать пальцы, -- дачу, "Волгу", гараж... У меня жена, Валентина, на семнадцать лет моложе меня. Но я опять же не хвастаюсь, но таковы, как говорится, факты. От них никуда не денешься. -- Вы пугаете, что ли, меня? -- Да господь с вами! Пугаю... Просто рассказываю про... некоторые эпизоды своей жизни. Теперь спросите меня: что я потерял за эти четыре года и восемь месяцев? Что? А ничего. Даже не похудел. А особенно, когда вышел, прямо в дверь не стал пролезать. Счас веду переговоры насчет ин­ститута питания -- надо маленько сбросить, а то даже не­удобно. А что потеряла моя Клавдия Михайловна? Все. Год назад встретил -- с авоськой из магазина кондехает. А я на "Волге" еду. Думаю, подвезти, что ли? Даже остановился... Подвезу, думаю. Скажу: "Клавдия Михайловна, позвольте, я вас до дома подвезу, я только не знаю, где вы теперь живе­те". Хотел так сострить, но душа не повернулась. Сто мет­ров не подвезу. Она, видите ли, "иначе не могла", а я тоже не могу: шлепай дальше со своей авоськой. -- Слушайте, не надо, -- попросила Вера Сергеевна. -- Не надо: я же знаю, к чему вы это все. Не надо, умоляю. Брюхатый встал. -- Да я ведь... что же... я ведь так: эпизоды. Смотрите, вам виднее. Конечно, порыв к прокурору -- это красиво, руку будут жать, соседи скажут: "Какая молодец!" Но в душе подумают, -- поверьте моему слову, я жизнь повидал, -- в душе подумают: "Вот дура-то!" Вы вот телевизор любите смотреть: вот пусть вам там про жизнь расскажут, пусть рас­скажут... Смотрите, конечно, телевизор, книжки поучитель­ные читайте, но мои слова тоже не забудьте. Так, на всякий случай... Брюхатый вышел. Он сам растрогался от своих слов. В комнате Аристарха его молча ждали "пассажиры". -- Ну!.. -- Брюхатый погрозил пальцем Аристарху. -- Ес­ли она все же посадит нас... -- он замолчал и слезливо за­моргал глазами. И даже головой закрутил и показал на себя, и воскликнул сквозь слезы: -- Куда я такой поеду? Я в воро­нок не влезу! Не мог с женой уладить!.. Купил бы ей... не знаю, чертика с рогами -- забавляйся. Нет, он ей про государственные органы!.. Подожди, ты с имя еще будешь иметь дело, будешь. Она вон насмерть стоит, слюной исходит -- посадить охота. "Пассажиры" подавленно молчали. Вдруг Курносый снялся с места и пошел к Вере Серге­евне. -- Вы, я вижу, оба умники! В гробу я вас видал с вашими теориями!.. С вашим опытом. Он открыл дверь в комнату Веры Сергеевны и тут же, в дверях, опустился, на четвереньки... И пошел так к дивану, где лежала Вера Сергеевна с книжкой. -- Пусть они как хотят, а я вот так буду. Не вставайте, умоляю вас, -- сказал Курносый, -- так и лежите: я буду так разговаривать. -- В чем дело?! -- Вера Сергеевна все же чуть привстала. -- Я человек тоже энергичный, как треплется ваш муж, -- быстро заговорил Курносый не поднимаясь, -- но я не такой упорный долдон, как они: я прошу пощады. Не говори­те!.. Дайте я скажу, потом -- казните или милуйте. Я тоже за­мешан в этой... в этих... Но у меня двое маленьких детей, мать с отцом престарелые... Они не вынесут. Жена тоже не вынесет. Вы сразу уложите пятерых. Я, может быть, не та­кой энергичный, как эти... про себя информируют везде, но я очень конкретный, Вера Сергеевна. И я немножко внима­тельней их... Я же вижу Вера Сергеевна: вы скучаете. Не на­до, не надо говорить! -- Курносый вскочил с четверенек, побежал, закрыл дверь, подбежал и стал опять на колени перед диваном. -- Но вы же -- красивая! Как вы можете скучать! Это нельзя. Теперь слушайте меня внимательно: я не знаю, чего там у них было, у Аристарха с Сонькой, но он какие-то движения делал... По-моему, она тоже хотела его обаять. Но я не ручаюсь: дошло у них до этого или нет. Не знаю. Но я знаю, что он движения делал... в ресторане несколько раз сидели. Я знаю, что он вас сегодня оскорблял. Вера Серге­евна!.. -- Курносый приложил умоляюще руку к сердцу. -- Только не удивляйтесь и не пугайтесь фальшиво... то есть это, я хочу сказать, что я конкретный и деловой человек, и всякие деловые тайны умирают вместе со мной: давайте на­ставим ему рога. Не говорите, не надо -- дайте я все скажу! Чего тут удивляться-то? Чего глаза-то делать? Это жизнь, Вера Сергеевна, жизнь. За Соньку, за его оскорбления!.. Как он может оскорблять!.. Он спекулянт-то не крупный, он -- так: середнячишка, щипач. Как он может оскорблять? Вме­сто того чтобы... Нет, у меня в голове не укладывается! Да­вайте наставим ему рога. Хотите, я сам этим займусь, хоти­те... Только не надо, не говорите: дайте я все скажу. Поймите меня: говорю это, спасая свою шкуру. Мне это сто лет не надо, я коньяк больше люблю, но... Вера Сергеевна, сидеть, сидеть неохота! Хотите, сам займусь, а если не под­хожу, у меня есть один артист знакомый. Красавец! Под два метра ростом, нос, как у Потемкина... Ну, все, все при нем, я, мужчина, любуюсь на него. Он даже своим режиссерам рога ставит. А ему гараж позарез нужен: я договорюсь с ним. Вера Сергеевна, можно же так жизнь украсить!.. И на не­го, -- Курносый показал на комнату Аристарха, -- на не­го-то злости не будет! Это уже проверено. Мир будет в до­ме, у кого хотите спросите. Вот спросите у своих подружек, которые рога мужьям наставляют: ведь позавидовать мож­но, как они живут. Моя мне тоже, по-моему, ставит, потому что ласковая со мной... Я человек откровенный, я вам все говорю. Не обижайтесь на меня, а поймите: мне сильно си­деть неохота. Хотите, я вам завтра фотографию этого арти­ста покажу?.. Глаз не оторвете! Ну, Потемкин и Потемкин, собака! Он сам рассказывал, но, по-моему, малость врет: к нам одну шпионку заслали, а ее надо было расколоть -- ну, то есть, разузнать у нее побольше, так, говорит, его подос­лали, он познакомился и... доложил начальству, что задание выполнил. А? Ведь жизнь совсем другая будет!.. -- Вон! -- вскричала Вера Сергеевна, как графиня. -- Вон отсюда!.. Сволочи! Совсем уж?.. -- Да ну, что совсем? Что совсем?.. -- бормотал Курно­сый, поднимаясь. -- Что совсем-то? Чего тут кричать-то? Я дело предлагаю, верняк же предлагаю... Вы подумайте, а мне только намекните... -- Во-он! -- пуще прежнего заблажила Вера Сергеевна. -- Ну-у... орать будем, да? Что за люди!.. -- Курносый по­шел из комнаты. Подошел к двери, вдруг резко обернулся и, грозя Вере Сергеевне пальцем, громко, зло и уверенно сказал: -- Но сидеть я не буду! Понятно? Пусть Аристарх си­дит, если ему хочется, а я сидеть не буду! -- Будешь, -- сказала Вера Сергеевна. -- Еще как бу­дешь-то. Курносый с этим боевым, невесть откуда слетевшим на него настроением вошел в комнату, где сидели все "пасса­жиры". И им тоже всем погрозил пальцем и сказал твердо и зло: -- Сидеть я все равно не буду, учтите! Вы можете садить­ся, а я не хочу. Поняли?! -- Ты что, с гвоздя сорвался? -- спросил Аристарх. -- Че­го ты? -- Ничего! Пить надо меньше! -- закричал Курносый на Аристарха. -- Тогда жена будет любить... и сажать не будет. Импортанто!.. Садись тут... по милости всяких... Не буду си­деть! Не буду сидеть! -- Это уже психоз начинается, -- сказал Лысый. -- Не­ужели с одной бабенкой ничего сделать не можете? -- Она нас из-за Соньки вон его всех закатает все нервничал Курносый. -- Нашел с кем -- с Сонькой... -- В том-то и дело, что -- не нашел! -- тоже стал нервни­чать Аристарх. -- Она мне со злости записку в карман суну­ла, чтобы эта нашла. -- Ну, так и объясни ей, -- сказал Лысый. -- Я, мол, не захотел флиртовать, она обозлилась... -- Так она и поверила! -- Ну а что же делать-то?! -- теперь уж и Лысый закри­чал. -- Что, так и поведут всех туда, как телят? -- Почему покрышки-то до сих пор здесь?! -- закричал и Чернявый на всех, но особенно на Аристарха. -- А куда их теперь?! -- закричал и Аристарх на всех, но особенно на Чернявого. -- Сейчас прикажешь выносить? -- Вчера надо было! -- Вчера!.. Вчера мы в жаркие страны улетали, -- горько съязвил Аристарх. "Пассажиры" явно нервничали... И не знали, что делать. Вера Сергеевна, пристроив на коленях книгу, делала вид, что читает. Она была довольна, она догадывалась, что вчерашние нахальные "пассажиры" сейчас боятся и нерв­ничают. -- Так, -- сказал Лысый, -- если гора не идет к Магоме­ту, то Магомет пойдет к ней... с уголовным кодексом. По­смотрим, что там за крепость. Где ее тряпки? -- спросил он Аристарха. -- Зачем? -- не понял тот. -- Дай-ка сюда... -- он взял шубку Веры Сергеевны, кос­тюм и пошел к ней в комнату. -- С вашего позволения! -- явился он вполне официаль­но, с шубой и костюмом на руке. -- Позвольте присесть? -- Разрешаю -- садитесь, -- со скрытым значением сказа­ла Вера Сергеевна, полулежа на диване. Лысый разгадал скрытое значение в этом ее "садитесь". Он внимательно и серьезно посмотрел на женщину, помол­чал... И сказал: -- Сидеть будем вместе, гражданка Кузькина, -- сказал он вполне бесцветным голосом. -- Как это? -- не поняла Вера Сергеевна. -- Вы с уголовным кодексом знакомы? -- в свою очередь спросил Лысый. -- Приблизительно... А вы что, юрист? -- Я не юрист, но с уголовным кодексом знаком, -- неоп­ределенно сказал Лысый. А дальше он спросил вполне опре­деленно: -- Это ваши вещи? -- Мои. -- Вы их купили? -- Мне их... купил муж. -- Сколько ваш муж получает? -- Какое ваше дело? -- Это не ответ, -- Лысый отлично "вел дело": спокойно, точно, корректно. -- Сколько эта шуба стоит? -- Какое ваше дело?! -- Сидеть будем вместе, гражданка Кузькина, -- еще раз отчетливо сказал Лысый. -- Вы прекрасно знали, что эти ве­щи -- не по карману вашему мужу: он их "сымпровизиро­вал", как вы пишете прокурору. Почему же вы про покрыш­ки пишете, а про шубу, про костюм... -- Лысый мельком оглядел довольно богато обставленную комнату -- а про все остальное не пишете. Здесь все ворованное, -- Лысый сде­лал широкий жест рукой по комнате. -- И вы это прекрасно знаете. Вы пользовались ворованным... И молчали. За это по статье... -- Здесь все мое! -- вскричала Вера Сергеевна гневно, но и встревоженно. -- Ваша зарплата? -- вежливо осведомился Лысый. -- Не ваше дело. -- Сто десять рублей, нам это прекрасно известно. При­киньте на глаз стоимость всего этого хрусталя, этого гар­нитура, этих ковров... -- Вы меня не запугаете! -- А я вас не пугаю. Это вы нас пугаете прокурором. А я просто вношу ясность: сидеть будем вместе. Не в одной колонии, разумеется, но в одно время. Причем учтите: из всей этой гопкомпании мне корячиться меньше всех, я не с перепугу влетел к вам, а зашел, жалея вас, вы еще молодая. Вера Сергеевна что-то соображала... И сообразила. -- Все это, -- сказала она и тоже повела рукой по комна­те, -- мое: мне папа с мамой дали деньги. Пусть Аристарх докажет, что это он купил... -- Лапочка, -- сказал Лысый почти нежно, -- тут и дока­зывать нечего: вот эту "Рамону" (гарнитур югославский) доставал ему я: я потерял на этом триста целковых, но зато он мне достал четыре дубленки: мне, жене, дочери и зятю -- по нормальной цене. -- А чего же вы говорите, что вам меньше всех корячить­ся? Наберем! -- весело сказала Вера Сергеевна. -- Всем на­берем помаленьку! А вы думаете, Аристарх будет доказы­вать, что это он все покупал? Да вы все в рот воды наберете. Вам за покрышки-то, дай бог, поровну разделить на каждо­го. Пришел тут... на испуг брать. Вы вон сперва за них полу­чите! -- Вера Сергеевна показала в сторону коридора, где ле­жали покрышки. -- Там их -- пять штук: за каждую -- пять лет: пятью пять -- двадцать пять. Двадцать пять лет на всех. Что, мало? Эта "арифметика" явно расстроила Лысого, хоть он изо всех сил не показывал этого. -- Примитивное решение вопроса, гражданочка. Сколь­ко получают ваши папа с мамой? -- Мои папа с мамой всю жизнь работали... а я у них -- единственная дочь. -- Неубедительно, -- сказал Лысый. Но и у него это вы­шло тоже неубедительно. Он проиграл "процесс", это было совершенно очевидно. Но он не сдавал тона. -- Аристарх, -- продолжал он снисходительно, -- конечно, не захочет гово­рить, что все это купил он, да... Но ведь там-то, -- показал Лысый пальцем вверх, -- тоже не дураки сидят: скажет! Там умеют... И папаша ваш, если он потомственный рабочий, -- что он, врать станет? Да он на первом же допросе... граждан­скую войну вспомнит, вспомнит, как он с белогвардейцами сражался. Не надо, не надо, гражданка Кузькина, строить иллюзий. Возьмите это... -- Лысый встал и положил на ва­лик дивана шубу и костюм. -- Поносите пока. И Лысый вышел. А в комнате, где "пассажиры", о чем-то оживленно дого­варивались. На Лысого посмотрели... но тут же и утратили всякую надежду. Не очень-то, видно, и надеялись. -- Чего вы тут? -- Инсценируем счас ее убийство, -- сказал Курносый, хихикнув. -- Надо такого ей страху нагнать!.. Так ее, дуру, напугать, чтобы она... на диван сделала. Аристарх что-то быстро писал, склонившись к столу. -- Как это? -- не мог понять Лысый. -- Сделаем вид, что мы ее счас укокошим. Изрубим на куски, а вечером -- по одному -- всю вынесем в хозяйствен­ных сумках. -- А он чего пишет? -- Полное ее отречение: "Ничего не видела, ничего не знаю". А? Я придумал. Или она подписывает это, или секир башка. Надо только все на полном серьезе! -- предупредил Курносый. -- Лично я зашиб бы ее без всякой инсцениров­ки, -- добавил он, помолчав. -- Все, -- сказал Аристарх, поднимаясь. -- Пошли. Воо­ружайтесь чем-нибудь пострашней... Все делаем, как на са­мом деле. -- Все на полном серьезе! -- А заорет? -- спросил Лысый. -- Ори. Кругом никого нету, все на сдаче норм ГТО, она это знает, -- сказал Аристарх. Стали вооружаться: Курносый взял большой кухонный нож. Брюхатый выбрал тяжелый подсвечник... -- Я, как Юсупов, -- сообщил он в связи с этим. -- Они Распутина подсвечником добивали. Аристарх взял топорик, которым рубят мясо, а Чернявый взял... подушку. -- А это-то зачем? -- спросил Брюхатый. -- А я ей вроде рот буду затыкать. -- А-а. А Лысый не взял ничего. Он пояснил так: -- А я буду бегать вокруг вас и умолять: "Братцы, может, не надо? Братцы, может, она одумается?" Все это одобрили. -- Это хорошо. -- Правильно... А то все явимся, как в этой... мульти-пульти такой есть... -- Никакой оперетты! -- еще раз предупредил Арис­тарх. -- Она ж тоже... не совсем дура. -- Во, комедию отломаем! -- воскликнул Курносый и опять хихикнул. -- А ее инфаркт не хватит раньше времени? -- вдруг спросил всех Брюхатый. Все на мгновение замерли... -- А? -- Инфаркт? -- Инфаркт... Нормальный инфаркт миокарда. Или -- инсульт. -- Да ну!.. -- сказал Лысый. -- Она из рабочей семьи, у нее отец на гражданской... -- Как, Аристарх? -- А черт ее!.. Не знаю. -- Ну, а если хватит? Ну и что? -- спросил Курносый. И посмотрел на Аристарха. -- Ну, допустим, хватит? -- Пошли, -- сказал Аристарх жестко. -- Она всех нас пе­реживет... Какой там инфаркт! И они вошли в комнату Веры Сергеевны. Вера Сергеевна вскочила с дивана и попятилась к окну... -- Вера... -- дрогнувшим голосом заговорил Аристарх. -- У нас положение безвыходное... Ты не догадываешься, за­чем мы пришли? Веру Сергеевну стали потихоньку окружать. -- Другого выхода у нас нет, Вера... -- Братцы, может, не надо? Может, она одумается? -- за­суетился Лысый. -- Вера?.. -- Аристарх медленно приближался к супру­ге -- в одной руке топорик, в другой -- "отречение". Вера Сергеевна побледнела... И все пятилась к окну. -- Да ничего она не одумается! -- воскликнул Курно­сый. -- Давайте кончать. -- У тебя два выбора: или подписываешь на наших гла­зах вот это вот -- что ты ничего не видела и не знаешь, не собиралась к прокурору... Или мы тебя... -- Давайте кончать! Чего тут тянуть? -- Я закричу, -- еле слышно пролепетала Вера Серге­евна. -- А подушечка-то! -- вылетел вперед Чернявый. -- Ты же знаешь, что кругом никого нет... Все на сдаче ГТО. -- А сумки-то заготовили? -- спросил Брюхатый. -- Раз­резать-то мы ее разрежем, а в чем выносить-то? -- Да есть сумки -- полно. Помельче только разрезать... и по одному все вынесем. -- Все уже предусмотрели! -- сердито обернулся на всех Аристарх. -- Вы вынесите по одному, а я останусь -- замою тут все. Чего тут базарить-то? -- Главное, внутренности вынести, а остальное-то... -- Внутренности! А руки, ноги?.. Куда ноги, например, денешь? Они ни в какую сумку не полезут. -- Перерубим! Я ж те говорю: помельче изрубить. -- Вы же интеллигентные люди, -- негромко сказала Ве­ра Сергеевна. -- Все в шляпах... в галстуках... -- Вывеска! -- воскликнул Чернявый. -- Интеллигентные!.. -- Брюхатый колыхнул животом от смеха. -- Я в лагере трех человек задушил... вот этими вот руками. -- Мы, значит, жестокие? -- спросил Аристарх. -- А ты? Ты не жестокая? -- столько людей сразу посадить собралась. Подписывай! Как-то не заметили, что, пятясь, Вера Сергеевна подо­шла к самому окну, которое очень легко открывалось... Она вдруг вскочила на подоконник, распахнула окно и сказала заполошно: -- Если кто только двинется, я прыгаю! Тут только два этажа: сломаю ноги, но все расскажу. Только двиньтесь! Все так и замерли. Первым пришел в себя Аристарх. Он засмеялся искусст­венно. -- Мы же шутим, Верунчик!.. Неужели ты поверила? -- Немедленно все убирайтесь отсюда! -- Вера Сергеев­на обрела уже спокойный и злой голос. -- Шутники. -- Нет, вы... Нет, она правда поверит, что мы... -- Убирайтесь! -- Да шутим же мы! -- воскликнул в отчаянии Брюхатый. И бросил подсвечник. -- Какие мы убийцы! Нас сам час... -- Убирайтесь! -- Нет, она в самом деле может подумать!.. -- Да думай она! -- взорвался Курносый. -- Что хочет, то и пускай думает! -- и тоже бросил нож. И первым пошел к выходу. В дверях остановился, обернулся, как он давеча сде­лал, точно так же погрозил пальцем всем и сказал остер­венело: -- Но сидеть я все равно не буду! Ясно?! Сидеть я там не буду! Вот пусть они вот все... они вот, они -- пусть сидят, а я не буду! Никто ему на это ничего не сказал. Он вышел... И за ним все тоже вышли. И собрались опять в комнате Аристарха. Долго молчали. -- Интересно, -- заговорил Чернявый, обращаясь к Кур­носому, -- как это ты сидеть не будешь? Все будут сидеть, а ты не будешь? -- Не буду! -- повторил Курносый. -- А у тя что, сиделки, что ли, нету? -- ядовито спросил его Брюхатый. -- Она у тебя на месте: будешь сидеть, как все. -- Он там ходить будет, -- подал голос Лысый. Аристарх сидел, обхватив голову руками, и тихо покачи­вался. -- Не буду сидеть! -- опять тупо повторил Курносый. -- Вы все как хотите, а я -- не буду! -- Все будем сидеть, -- сказал Аристарх, не поднимая го­ловы. Опять некоторое время молчали. -- Конечно, -- заговорил опять Курносый, -- если бы ты был человек как человек, мы, может быть, и не сидели бы. Аристарх поднял голову. -- А кто же я? -- Бабник! Шлюха в штанах!.. Да хоть бы умел, господи! А то... не выходит же ничего, нет, туда же, куда добрые лю­ди: давай любовницу! Даже Соньку, и ту... тьфу! Рогоносец. С этой Сонькой... -- А ты подхалим, -- сказал Аристарх первое, что выско­чило из его оскорбленной души. -- Ты перед начальством на полусогнутых ходишь. -- У меня пятеро на шее! -- Курносый крепко хлопнул ла­донью себя по загривку. -- Пятеро!.. Ты вон с одной телкой справиться не можешь, а у меня их -- пятеро. Мне не до любовниц! -- Зато тебе -- до коньяка, -- вставил Брюхатый. -- А ты вообще заткнись! -- развернулся к нему Курно­сый. -- Тебе-то даже полезно посидеть: может, похудеешь маленько. В институт питания собрался!.. Вот тебе и будет институт питания, -- и Курносый нервно засмеялся. Брюхатый навел на него строгий взгляд. -- Шавка, -- сказал он. Помолчал и еще сказал: -- Моська. -- А ты слон, да? -- вступился за Курносого Чернявый. -- Это не тебя по улицам водили? -- Меня, -- сказал Брюхатый. -- А это не тебе я нечаян­но на туфель наступил... двадцать седьмого июня тыща де­вятьсот семьдесят третьего года: на профсоюзном собра­нии? Что-то ты тогда был... зеленоватый, а сейчас, гляди-ка, кукарекает. Выговор-то кому тогда всучили? -- А кто всучил-то? Кто? -- Я, в том числе. -- Да ты сам первый лодырь! Прохиндей. Выговор он всу­чил!.. У меня первый раз недосмотр случился. -- Минуточку минуточку, -- прервал Брюхатый, -- как это ты выразился -- "прохиндей"? Я одиннадцать лет после суда без единого взыскания проработал! А ты мне, обезья­на, будешь еще вякать тут! Сам в выговорах весь, как... Ни одного же собрания не обходится, чтобы тебя... -- Хватит! -- взревел Аристарх. -- У меня вон, -- показал он на стол, -- семь почетных грамот лежат!.. Я и то молчу. -- А чего ты можешь сказать? -- спросил его Лысый. -- Там -- семь почетных грамот, а там, -- в сторону коридо­ра, -- пять покрышек. Я думаю, покрышки -- потяжельше, перевесят. Если уж кто самый чистый среди вас, так это я. -- Ой! -- изумились. -- Глядите на этого ангела! -- Прямо невеста... в свадебной марле. -- Шариков только не хватает. -- И ленточек разноцветных... -- Да! -- гордо сказал Лысый. -- У меня две обществен­ные нагрузки, а у вас... У кого хоть одна общественная на­грузка? Все промолчали. -- А-а, нечего говорить-то. Вы думаете, это на суде не учтется? Все учтется. -- Да, я думаю, все учтется, -- сказал Аристарх. -- Я ду­маю, что тот грузовичок с пиломатериалом -- тоже учтется. Лысый подрожал в гневе и обиде губами. -- Ворюга, -- сказал он. -- Плюс идейный ворюга: с эко­номической базой. Ты знаешь, сколько тебе за эту базу на­кинут? Вот сколько нам всем дадут, столько тебе -- отдель­но -- за базу. -- База -- для дураков, -- струсил Аристарх. -- Я -- нор­мальный спекулянт, чего вы тут? -- А-а!.. Очко-то не железное? -- Но ты тоже -- не ерепенься тут, кудрявый!.. В это время в дверь позвонили. Все оторопели на миг... Брюхатый даже за сердце взялся. Еще резко, длинно позвонили. -- По одному... с вещами, -- тихо сказал Чернявый. -- Иди, -- кивнул Брюхатый Аристарху. -- Может, это макулатуру собирают... пионеры, -- тихо сказал бледный Аристарх. -- Подождем. Опять звонок. -- А я нож-то там бросил! -- вскричал Курносый. -- По­дождите, я нож-то хоть уберу, а то же!.. -- Топорик мой... -- А? -- Топорик, топорик, -- невнятно повторил Аристарх. И показывал пальцем на комнату Веры Сергеевны. -- Топо­рик... -- Чего топорик? -- Топорик мой тоже возьми, а то нам попытку к изнасило... ой, это... к убийству, к убийству... -- Тьфу!.. -- заругался Курносый. И побежал за ножом и за топориком. -- Мама, роди меня обратно: рубля государственного не возьму, -- сказал Брюхатый. -- Не будет она тебя больше рожать, -- зло и тихо сказал Чернявый. -- Она и за этот-то раз раскаивается, наверно. Курносый принес нож и топорик... И засуетился с ними. И зачем-то их оглядел еще. -- Ты что? -- одними губами спросил Аристарх. -- Где они лежали-то? -- Вон... Опять звонок, на этот раз вовсе длинный, никакой не "пионерский". -- Какая макулатура! -- тихо воскликнул Лысый. -- Иди. Аристарх поднялся... И медленно, тяжело -- как если бы он шел уже по этапу -- пошел к двери. -- Кто? -- спросил он тихо, обреченно. Из-за двери что-то ответили... Аристарх смело распахнул дверь и налетел на вошед­шего: -- Какого черта ходишь тут?! Звони-ит!.. Вошедшим был Простой человек. Он держал ящик с коньяком и улыбался. -- А я думал, нет никого! -- он не обратил никакого вни­мания на ругань Аристарха, он держал в руках ящик с конья­ком и улыбался. -- Куда, думаю, они подевались? Догова­ривались же вчера. Вот он! И Простой человек пошел с тяжелым ящиком к столу. -- Ну, ребятки, седня нам... до Владивостока хватит. На него молча смотрели. Только Брюхатый сказал: -- Идиот... Василий Блаженный. На полатях вырос. -- А чего вы такие? -- только теперь заметил Простой че­ловек. -- А? Что вы сидите-то, как вроде вас золотарь облил? -- Хочешь в свою Сибирь? В деревню? -- спросил Брю­хатый. -- Хочу, -- сказал Простой человек. -- Нынче поеду: у меня в сентябре отпуск... -- А в долгосрочный отпуск поедешь? -- Стоп! -- воскликнул Чернявый. -- Идея! Вот идея так идея, -- и он вскочил, и обнадеживающе посмотрел на всех... -- Кажется, мы спасены! -- Как? -- спросили все в один голос. -- Ждите меня! -- велел Чернявый и куда-то убежал -- вовсе, из квартиры.

ВЕЧЕР, КОТОРЫЙ НЕ УСПЕЛ ПРЕВРАТИТЬСЯ В НОЧЬ

"Пассажиры" ждали. Сидели молча и ждали. Стоял конь­як на столе, но никто к нему не притрагивался... Нет, одна бутылка была распочата; похоже, это Простой человек при­губил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо слы­шалась какая-то значительная кинематографическая музы­ка: Вера Сергеевна опять смотрела телевр. Долго-долго сидели и ждали. Наконец Простой человек не выдержал и встал... -- Пойду еще раз, -- сказал он. -- Хлопну для смелости -- и пойду. Он выпил коньяку... Все -- от нечего делать -- внима­тельно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в ру­ке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне. -- Я еще раз, -- сказал он, входя. -- Сергеевна, голубуш­ка... ведь все это -- опишут, -- сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры... -- Все-все. Одни обои останутся. -- Пусть, -- сказала Вера Сергеевна. -- Зато преступни­ки будут наказаны. -- Преступников не надо наказывать... -- А что же их надо -- награждать? -- И награждать не надо. На них не надо обращать вни­мания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык. -- Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать? -- Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти-то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят... с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте -- ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был та­кой-то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули -- и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху... мужиком года полтора не будет. -- Ну, что вы -- он любовниц заводит! -- воскликнула Ве­ра Сергеевна с дрожью в голосе. -- У него есть Соня. -- Сонька?! -- удивился Простой человек. И хлопнул се­бя руками по штанам. -- Господи, боже мой. Ну нашла же ты к кому приревновать. Да с Сонькой вся база... Я! Я!.. -- постучал себя в грудь Простой человек. -- Я один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк ува­жаю. Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!.. -- Тем более! -- мстительно воскликнула Вера Сергеев­на. И встала от телевизора и нервно прошлась по комнате. -- Тем более!.. Скотина он такая. Мне его нисколько не жал­ко! Из всей этой бригады, -- показала она на комнату Ари­старха, -- мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко. -- Да меня-то!.. -- махнул рукой Простой человек. -- Я и там грузчиком буду. Это им переквалификацию надо прохо­дить, а мне-то... Коньячка вот только не будет, вот жалко. Ну, отдохну от него, наберусь сил -- тоже полезно. Да мне много и не дадут -- от силы два года: за компанию. Мне их жалко, Сергеевна: у их, у всех, почесть, детишки. Вот этого толстого!.. -- почему-то вдруг обозлился Простой чело­век, -- вот этого бы я посадил, не моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех. -- Вот все и будут сидеть. -- Оно, конечно... так. Знамо, что... А куда денешься? -- будем сидеть. И Простой человек вышел. Когда он вошел в комнату, где сидели "пассажиры", на него посмотрели без всякой надежды, обреченно. Простой человек присел к столу... И засмотрелся на бутылки с коньяком. И вдруг всплакнул. На него удивленно посмотрели. -- Прощайте... драгоценные мои, -- говорил Простой человек, глядя на бутылки. -- Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска зеленая... Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело... -- Поплачь, поплачь, говорят легче становится, -- сказал Брюхатый. -- А я и плачу. Плачу и стонаю. Сердце кровью плачет, когда на них смотрю. Но канавы рыть с тобой в одной брига­де я не буду! -- Простой человек сердито посмотрел на Брюхатого. -- Я твою норму там не буду выполнять. Я за тебя... Недоедать из-за тебя не буду! -- Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? -- спросил Брюхатый. -- А что же ты там будешь делать? -- Библиотекарем пойду... Или санитаром. Все засмеялись: это был нехороший смех, нездоровый смех, болезненный смех, если можно так сказать про смех. -- Налей-ка и мне, -- подошел к столу Курносый. Простой человек налил две рюмочки... Одну пододвинул Курносому. Они чокнулись. -- За счастливую дорогу, -- сказал Простой человек. И тут вдруг сорвался "с гвоздя" Аристарх. Он вскочил, за­топал ногами и закричал: -- Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут! Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина! Курносый поставил свою рюмку на стол и внимательно посмотрел на Аристарха. -- Слушай, -- сказал он, -- я умею останавливать истерики: я перворазрядник по боксу. Я хоть давно не в форме, но все равно... такую-то экономическую гниду я сделаю. Аристархушка сел так же резко, как вскочил, обхватил опять руками голову и тихо стал покачиваться. Простой человек промокнул губы уголком дорогой ска­терти и опять пошел к Вере Сергеевне. Ему, похоже, при­шла какая-то дельная мысль в голову. -- Сергеевна, -- сказал он, -- а на кого квартира записана? -- Как?.. -- не то что не поняла, а скорей растерялась Ве­ра Сергеевна. -- Как "на кого"? -- Кто ответственный квартиросъемщик? -- Он... -- Он, -- Простой человек выразительно смотрел на Ве­ру Сергеевну. -- А что? -- спросила та. -- А ты куда? -- спросил в свою очередь Простой чело­век. -- Как куда? Никуда. -- Она кооперативная? -- Да. -- С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он государству в карман залез... -- Ну? И что? -- С конфискацией всего имущества, -- повторил Про­стой человек, даже с каким-то удовлетворением повто­рил. -- У их теория одна: с конфискацией всего имущества. -- А я куда же? -- Я вот и зашел спросить: а ты куда? -- Нет такого закона! -- слабо запротестовала Вера Сер­геевна. Простой человек присел на дорогое зеленое кресло. -- Коломийцева посадили -- с конфискацией, -- стал он загибать пальцы, -- Коренева Илью Семеныча, веселый че­ловек был! -- с конфискацией... Он, к тому же, анекдоты любил... -- При чем тут Коренев какой-то? А я что, на улицу, что ли? Простой человек помолчал... -- Угол снимать где-нибудь. -- Здравствуйте! -- Прощайте, -- жестко сказал Простой человек -- отку­да и нашел в себе такую жестокость, он был добрый чело­век -- и отбыл к "пассажирам". -- Слюнтяи, -- сказал он всем. И прямо прошел к сто­лу. -- Интелефу занюханные, -- налил себе большой фужер коньяка и выпил один. -- Энергичные люди!.. Это я... -- стукнул он себя в грудь, -- я энергичный! Соображать надо! Жить надо уметь! От меня три жены ушло, и ни одна, -- он подчеркнул это, -- ни одна не делает волны насчет алимен­тов! А потому что -- что с меня возьмешь? С меня взять-то нечего. Я за свой труд беру, в основном, коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они каждый божий день видят, что я к вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего не могут. Их мужья все изозлились... иззавидовались, а сделать ничего не могут. А вы -- энергичные... Вот энергия-то! Боксер, садись, врежем. Не вешай свой кур­носый нос -- он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще более-менее, энергичный. А эти все... Тара для... сказал бы для чего, но у меня настроение улучшилось. Раздался звонок в дверь. Все опять замерли. -- Открывайте! -- велел Простой человек. -- Памятни­ки... Но никто не стронулся с места. Простой человек сам пошел открывать. И на ходу изоб­разил, что вроде и в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал. -- Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? -- рассуждал сам с собой Простой человек. Он оста­новился перед Брюхатым. -- Вот этот, наверно, плохой был... -- Проходи, -- негромко сказал Брюхатый, -- а то я вста­ну из гроба и задушу тебя. -- Да, этот был плохой, -- повторил Простой человек. -- Вор был, наверно. Он подошел к двери, открыл... и воскликнул: -- Соня!.. Стояли: Соня и Чернявый. Соня всех внимательно раз­глядывала, а Чернявый улыбался значительно. Никто ничего не понимал... Особенно Аристарх: он встал было, но сел снова, опять встал и опять сел -- не мог встать от растерянности. Понимал что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку... И, похоже, не соби­рался проходить с гостьей к "памятникам", а легонько -- интеллигентно -- подталкивал ее в комнату Веры Серге­евны. И вошли. Вера Сергеевна тоже растерялась... Встала с дивана и смотрела на женщину Соню. А там, в комнате Аристарха, по-прежнему все сидели не­подвижно. Только Простой человек, пробираясь опять меж "памятников" к столу, сказал: -- Сейчас там будет третья империалистическая, -- он тихо засмеялся, набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. -- Клочья полетят... А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение. -- Это -- Соня, -- представил Чернявый гостью хозяй­ке. -- Моя любовница. -- Ну, -- засмущалась Соня. -- Прямо сразу уж... Зачем так? -- Соня, мы договорились: все начистоту. Раз тут недора­зумение, мы должны... -- У вас же семья, -- сказала с удивлением Вера Сергеев­на. -- Как же вы говорите -- любовница... -- Да! -- гордо сказал Чернявый. -- Я -- из казаков... -- и он энергично показал -- не то лихо дернул поводья скаку­на, не то... шут его знает, что-то такое показал энергичное руками, -- густых, так сказать, кровей! Все даже удивляют­ся. Ну, говорят, Сучков, ты даешь! Вы знаете, сколько я пла­чу алиментов? -- Чернявый навис вопросом над Верой Сер­геевной и сам заранее выпучил глаза. -- Семьдесят пять процентов! Вы думаете, -- горячо продолжал он, -- если я связался с этими государственными ворюгами, то это от ве­селой жизни? Нет! Если я добуду рубль на стороне, то он хоть весь мой. С законного рубля мне положено только пять копеек. А у меня -- четверо детей. -- Четверо детей!.. -- Это -- со мной, при мне. А так их у меня... по-моему, одиннадцать. Вместе с этими, которые со мной. -- Но как же... еще любовница? -- все не могла прийти в себя Вера Сергеевна. -- А что я, хуже других? Вы думаете, этот Брюхатый, на­пример, любовницу не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет. А Лысый этот?.. С чего это он, скажите, пожалуйста, полысел в сорок три года? Думал мно­го? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежа­ми... Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите, вы замужняя женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не имеет любов­ницы. Ведь это только один Аристарх ваш... Ведь над ним весь отдел смеется! Я уж не знаю, что у вас за любовь такая... не знаю. Значит она есть еще на земле? Я не знаю... с этим Аристархом... Он мне все представления о жизни перевер­нул. Любовь, что ли, у вас такая? -- прямо спросил Черня­вый Веру Сергеевну. -- Даже интересно, честное слово. -- Слушайте, -- заговорила Вера Сергеевна неуверен­но, -- а как же записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кар­мане... -- Ва-аша запи-иска, в несколько стро-очек, -- пропел беспечный Чернявый. -- Она вам все расскажет про запис­ку. Соня, только всю правду. Влюбилась, дурочка, в вашего Аристарха и... решила вас поссорить. Я когда сегодня узнал об этом, у меня глаза на лоб полезли. "Поедем, -- говорю, -- немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расска­жешь". Все, Соня!.. Я выйду, чтоб не мешать вам... -- уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил Соне. -- Все, решительно, все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать -- я лишен предрассудков, -- он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже. "Пассажиры" никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали. Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги. -- Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку -- ска­зал он устало и капризно. -- Зачем же стакан? -- с уважением сказал Простой чело­век. -- Тут есть всякое хрустальное дерьмо. -- Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас... -- Чернявый открыл глаза, огляделся, -- от тюрьмы... много-много людей. Поэтому я хочу пить только из гра­неного -- по-казачьи. Я вас всех вывел из окружения! -- воз­гласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: -- Соньке -- книж­ный шкаф "Россарио", мне -- золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне. А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что-то рассказывала Вере Сергеевне, что-то показывал а руками... Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Со­ню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат поря­дочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали. А в комнате, где "пассажиры", хотели понять, что вооб­ще происходит? То есть, о чем-то уже догадывались, но -- подробности, подробности. -- Как ты ее уговорил? -- пытал Брюхатый Чернявого. -- Книжный шкаф "Россарио"... -- Для чего он ей? -- Не знаю... Сошлись на книжном шкафу. -- Как "сошлись"? -- не понял Простой человек. -- Не­удобно же... -- Нет, все в порядке, что ли?! -- закричал в нетерпении Лысый. -- Да, -- сказал Чернявый. -- Ур-ра-а! -- закричали Курносый и Простой человек. -- Едем седня до Владивостока! -- заявил Простой чело­век. Аристархушка в волнении ходил по комнате. -- А что она ей говорит? -- спросил он. -- Они говорят на иностранном языке, -- сказал Курно­сый в сильнейшем раздражении на Аристарха. -- Импортанто де ла кругом и околе, -- он подошел к Чернявому и креп­ко пожал ему руку. -- Как мужчина мужчине, -- сказал он уважительно и скупо. Чернявый махнул рукой... -- Я тоже... перехватил там: наговорил на себя, что я чуть не Тарас Бульба. Еще немного -- и Тарас Бульба. По-моему она меня теперь бояться будет. -- Кто, Сонька? -- Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет при­ставать ко мне, ты... Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна. -- На колени! -- скомандовала Соня Аристарху. -- На ко­лени перед Верой Сергеевной. -- Зачем? -- спросил Аристарх. -- На колени!! -- потребовали все, еще не разобравшись, зачем надо на колени. -- Оказывается, ты оскорблял ее! -- продолжала с возму­щением Соня. -- Ты ей тут, оказывается, наговорил гадо­стей и грубостей! На колени! -- На колени!!! -- опять закричали все. А Курносый даже двинулся к Аристарху. -- Импортанто!.. -- с угрозой сказал он. -- Ты знаешь, что такое нокдаун? Я не говорю уже о нокауте, я говорю о небольшом нокдауне... На колени! Аристархушка стал на колени... -- Проси прощения у Веры Сергеевны, -- велела Соня. -- Проси прощения у Веры Сергеевны! -- закричали все в один голос. Аристарх замешкался было... Но тут ему разумно посове­товал Простой человек: -- Давай, Аристархушка... да, благословясь, поедем во Владивосток. -- Вера, -- дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, -- прости. Клянусь: ни одной больше покрышки, ни одного колеса... -- Не об этом речь! -- прервал его Брюхатый. -- Говори по существу дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить? -- Но о чем тогда говорить-то?! -- взбунтовался Аристарх на коленях. Но тут уж возмутились все. -- Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка... Первоклашка. -- Тебя мама еще за ручку водит, да? -- Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун. -- Да не нокдаун, а нормально -- по сусалам! -- громко возмутился и Простой человек. -- Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что? -- Вера, -- опять дрогнувшим голосом заговорил Ари­старх, -- клянусь, после этого случая буду каждый день про­верять карманы... -- Опять!.. Ему говорят стриженый, он -- бритый, -- вко­нец вышел из терпения Брюхатый. Но тут же взял себя в ру­ки и уже продолжал говорить с Аристархом, как с полным, но безвредным дураком, не злостным дураком: -- Зачем ты будешь проверять карманы? -- Не разговаривай со мной как с идиотиком... -- Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карма­ны? -- Чтобы там записок не было... -- А жить так, чтобы в твоей жизни вообще никаких запи­сок не было -- так будешь жить? -- Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! -- опять бы­ло загорячился Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но тут встрепенулась Соня. -- На колени! -- закричала она. -- А что это, женщину на­до обязательно просить, чтобы она писала? -- спросила она надменно. -- А сама женщина не имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить? Вот это понравилось всем. С этим "может ли у нас жен­щина пошутить" она попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились. -- Домостроевщину развел! -- воскликнул Лысый. -- Нет, этот человек просит нокаута! -- тоже воскликнул Курносый. -- Не хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится нокаут! Ведь достану в печень -- до утра будут считать. -- Нет, ты ответь... Ти-ха! -- рявкнул Брюхатый на всех. -- Ты ответь на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: мо­жет у нас женщина пошутить? -- Может, -- Аристарху надоело стоять на коленях, и он стал со всем соглашаться. -- Значит, что надо теперь сказать? -- Что? -- искренне не понял Аристарх. Брюхатый изумился; за ним некоторые тоже изумились, но так, для вида: никто, кроме Брюхатого, не понял, что на­до теперь сказать Аристарху. -- Ты должон сказать, -- вылез с поучением Простой че­ловек, -- ребята, мол, забудем все -- и поедем во Владивос­ток. -- Прекрати со своим Владивостоком! -- прикрикнул на него Лысый. -- По-моему, ты и так уж где-то... под Хабаров­ском. Тут серьезное дело. -- Что ты должен сказать? -- пытал Брюхатый Аристарха. -- Что?! Что?! Что?! -- с Аристархом, кажется, начиналась истерика. -- Не понимаю!.. -- он стукнул двумя кулаками себя в грудь, и в голосе его послышались слезы. -- Не пони­маю: что я должен сказать?! Брюхатый пожалел его. -- Ты должен сказать: Верунчик, я тебя люблю. И не фор­мально сказать, а с чувством, как ты говорил... сколько лет назад? -- повернулся Брюхатый к Вере Сергеевне. -- Что говорил? -- не поняла Вера Сергеевна. -- Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люб­лю? Сколько лет назад это было? -- Это было... девять лет назад, -- сказала Вера Сергеев­на. -- Но он не так говорил... -- Вера Сергеевна, вообще-то, была довольна -- и этим состоянием Аристарха на коленях, и тем, что все его очень ругают. -- Он сказал: "Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?" -- Трепло! -- возмутились все. -- Про экономическую базу он ничего не говорил? -- Хвастунишка. -- Я не так говорил! -- заспорил Аристарх на коленях. -- А как? -- Я сказал: "Хочешь, я МОГУ сделать тебя самой бога­той женщиной микрорайона?" Еще я сказал: "Только не но­си синтетическое белье". -- Почему это? -- спросила Соня. -- Искры летят, -- пояснил Аристарх. -- Да? -- удивилась Соня. -- Не замечала. -- Ну, так, -- поднялся Брюхатый. -- Я думаю, что он все осознал... Осознал, Аристарх? -- Осознал. -- Поднимайся, -- велел Брюхатый. -- Вера Сергеевна, идите сюда... Идите, идите. Я предлагаю такую детскую иг­ру. Кто видел, как мирятся детишки? Никто не видел. То есть, наверно, видели, но не знали, куда клонит Брюхатый. -- Они берутся вот так... -- Брюхатый взял руку Аристар­ха и руку Веры Сергеевны, сцепил их мизинцы. -- Теперь повторяйте за мной... Вот так вот махайте и повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись -- больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться. Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого, даже за­аплодировали. Все были рады. -- Давайте, давайте!.. -- требовали от Аристарха и Веры Сергеевны. -- Мирись, мирись, -- стали вместе говорить Аристарх и Вера Сергеевна, -- больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться. Опять зааплодировали... Вера Сергеевна была счастлива; Аристарх был смущен, но тоже доволен. Их окружили, по­здравляли с примирением... Сделали вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели: Как на Верины менины Испекли мы каравай: Вот тако-ой вышины! Вот тако-ой ширины!.. Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы. -- Черт его знает!.. -- воскликнул растроганный Брюха­тый. -- Жить да радоваться!.. Нет, мы начинаем себе слож­ности находить. -- Именно: можно же красиво жить! -- подхватил Курно­сый. -- Да... со вкусом! Ведь один раз живем-то! -- тоже с чув­ством сказал Лысый. -- Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет. -- Поехали во Владивосток! -- опять призвал Простой человек. Но на всех слетела какая-то тихая, задумчивая ми­нута, всем как-то было не до Владивостока. -- Иной раз думаешь: люди, в чем дело? -- продолжал глубоко и даже с грустинкой Брюхатый. -- В чем дело, люди? -- Дело в том, что -- уважения побольше друг к другу, -- подхватил его мысль Лысый. -- Уважения! -- Я бы сказал -- и любви, -- сказал Чернявый. Он даже встал. -- Любовь -- это... Все можно достать! -- воскликнул он. -- Все! А любовь не достанешь, если ее вот тут вот нету. -- Это ты, брат, верно, -- похвалил Брюхатый. -- Это ты -- в десятку. -- Суетимся, суетимся много, -- вздохнул Лысый. -- Ска­зано же: "Не суетитесь". Нет, мы суетимся... -- Не потопаешь -- не полопаешь, -- вставил и свое раздумчивое слово Простой человек. -- Попробуй не посуе­тись. -- Заговорила матушка-деревня! -- горестно и насмешли­во сказал Брюхатый. -- А ведь на полатях-то не суетились! -- вдруг решил поймать он Простого человека на слове. -- Почему это на полатях не суетились? -- не понял Про­стой человек. -- И на полатях суетились, и на печке, и в ба­нях... А чего ты ко мне с полатями-то привязался? Если хо­чешь, то я на покосе родился. Но полати я любил, потому что там можно сверху наблюдать. -- И чего ты оттуда наблюдал, интересно? -- Все... Жизнь. Мы там сказки рассказывали друг друж­ке... Нас одиннадцать человек росло. -- А нас -- двое, -- вспомнила и Соня, -- но я была млад­шая. Это хуже всего -- младшей сестрой быть: все платья, все туфли, все юбки я за Зинкой донашивала. А счас -- все наоборот! -- она сама рассмеялась такому нелепому обороту в жизни. -- Я ей говорю: а помнишь, Зин, как я за тобой все донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, го­ворю!.. Заладила тогда: учиться, учиться! Дырки всем на бо­ку провертела со своей учебой! Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот -- неуче­ная. Я -- продавщица, нормальная продавщица!.. А давай, говорю, пройдем с тобой -- для кспиримента -- по улице: я надену все свое на себя, а ты свое на себя... Давай, говорю, пройдем? Не хочет. Все засмеялись. -- Нет, мы едем во Владивосток или не едем?! -- на исхо­де всякого терпения закричал Простой человек. -- Во-от споминать пустились... Чего мы сидим-то? -- Это мы -- перед дальней дорогой, -- молвил Курно­сый, улыбаясь. -- Хватит вам со своим Владивостоком! -- сказала Вера Сергеевна, тоже по-доброму улыбаясь. -- Давайте... сядем все за столом, как нормальные люди... Представляете, -- обратилась она к Соне, -- выдумали какую-то... странную игру: то в жаркие страны летают в качестве журавлей, то ез­дят куда-то... Соня махнула рукой. -- Делать нечего! -- Энергия! -- воскликнул Чернявый. -- Не зря же про нас говорят: энергичные люди. -- Ну-ка, энергичные люди, -- стала распоряжаться Ве­ра Сергеевна, -- приложите свою энергию к делу: раздвинь­те пока стол. Соня, а мы пойдем на кухню -- вы мне помо­жете салат сготовить... И пошло тут веселое, хорошее оживление, когда вроде и делом занимаются, а вроде и дела никакого нет. Мужчины умело раздвинули стол, закурили... Аристарх включил доро­гой магнитофон "Сони". -- У тебя "Сони"? -- спросил Брюхатый со знанием дела. -- Да. -- Прекрасная вещь. У меня тоже... Шестьсот рублей. Курносый чему-то вдруг весело рассмеялся... Да так ис­кренне, так неудержимо долго смеялся, что все стали смот­реть на него с тревогой. -- Ты чего? -- спросил Брюхатый. Курносый хохотал и показывал пальцем на Чернявого, хотел что-то сказать и не мог сказать от смеха. -- Чеканулся, что ли? -- спросил Чернявый вполне тре­вожно. -- Со...ня, -- продохнул наконец от смеха Курносый. -- У вас "Сони", а у этого -- Соня... -- Смех смехом, -- серьезно заговорил Чернявый, -- но если кто из вас трепанет где-нибудь, что она моя любовни­ца... Слушайте, я серьезно говорю! Не вздумайте пошутить где-нибудь! А то... их же выручил, понимаешь... Мне то­гда -- загодя с седьмого этажа прыгать. -- С седьмого -- это высоко, -- согласился Лысый. -- Но со второго я прыгал. Причем не муж даже, не муж -- брат за­стукал... Не понимаю, чего она так перепугалась! Глаза вот такие: убьет, говорит! Я маханул... Хорошо, на цветочную клумбу угодил. -- А я раз... -- хотел было тоже вспомнить Брюхатый, но вошли Вера Сергеевна и Соня. Внесли всякие закуски. -- Пожалуйста, к столу! -- пригласила Вера Сергеевна. И стали садиться к столу. На душе у всех было мирно и хорошо. -- Уверяю вас: можно же прекрасно жить! -- еще раз ска­зал Брюхатый с чувством тихой благодарности к жизни. -- Мирно, спокойно... -- Главное, не суетиться перед клиентом, -- согласился с ним Лысый. -- Скажите, чего нет? -- спросил он, приглашая всех тоже, как Брюхатый, к тихому восторгу перед жизнью, но был конкретней: он показывал на богатый стол. -- Чего не хватает? -- Так-то бы жил! -- сказал Простой человек. -- Такси­сты только хамят: не хотят везти, и все! Каждый день у меня с имя стычка. -- Хамства много, это верно, -- согласился Курносый. -- Но я заранее трояк показываю. Ты сразу трояк показывай, и все, и повезет. -- Хорошо, если он есть. А если его нету? -- Тогда -- кулак, -- сострил Брюхатый. -- И скажи: "Я на покосе родился!" -- сразу повезет. Засмеялись. -- Повезет он... -- проворчал Простой человек. За разговорами сели к столу. -- Ой, я забыла эту... открывалку-то... -- вспомнила Ве­ра Сергеевна. -- Сонечка, не в службу а в дружбу: у меня в ящике лежит... в "Рамоне" в левом ящике, в нижнем... та­кая -- с ручкой, как у... -- Найду, -- сказала Соня. И пошла за открывалкой. Пока она ходила, тут опять наладились было на мирный, хороший разгр. -- Я как-то товарища своего школьного встретил... -- вспомнил Брюхатый. -- Ну -- "Где? Как?" Оказывается, -- шишка. Ну, выпили, закусили... Потом эта "шишка" спра­шивает: "Слушай, -- говорит, -- ты не можешь мне женские сапоги "на платформе" достать? За горло, -- говорит, -- взя­ли..." -- "И все? -- говорю. -- Вся проблема?" А сам думаю: эх... Но тут случилось нечто, что и назвать-то... как-то... не поймешь, как и назвать: шутка? Но уж больно тупая. Соня!.. В то время, как Брюхатый говорил: "А сам думаю: эх...", вошла в комнату преподобная Сонечка... с пистолетом в ру­ках: наставила на всех и говорит: -- Руки вверх! Я -- из обэхээса! Да так спокойно, уверенно, так СТРАШНО это сказала, что за столом обмерли. Все застыли, кто как сидел... И тут Соня расхохоталась! Вот уж она посмеялась, дура, -- до слез прямо досмеялась. Смеялась и показывала... открывалку, которая была похожа на пистолет -- вылитый пистолет! За столом не знали: то ли сердиться на эту дуру, то ли уж махнуть рукой... Но признались, что перепугались насмерть. -- Сонька!.. -- с укором сказал Брюхатый, -- у меня же сердце, дура ты такая, дура... Ведь так -- парализует, и все. И будешь: одна половинка жить будет, а другая рядом ле­жать, по соседству. -- А у меня -- холод: вот отсюда вот пошел, от затылка, -- признался Лысый, -- и по спине, по спине -- куда-то в коп­чик уперся: чувствую -- примерз к стулу! Ну, надо же так додуматься! Ну, Соня!.. Отходили от испуга; даже уж с некоторым весельем про­должали рассказывать, кто что почувствовал и подумал, ко­гда Соня наставила "пистолет". -- А я думаю: пока тут счас всех будут обыскивать да лич­ности проверять, я незаметно успею сунуть одну бутылку в штанину, -- поделился своими мыслями Простой чело­век. -- Глянь, у меня штаны-то: туда полприлавка влезет. Пока, думаю, будем ехать в воронке -- там же темно! -- я ее из горлышка... Мы бы ее с боксером вот раздавили бы. -- Нет, тут уж не до бутылочки было бы, -- признался Курносый. -- У меня в глазах темно сделалось. Вот понимаю же: все же на месте, никуда же никто не успел... А -- никого не вижу! Туда смотрю (в зрительный зал) -- никого не вижу, сюда смотрю -- никого!.. Одну Соню с этой открывалкой вижу и все. Ну, Соня... Ну, шуточки у тебя!.. -- А я думаю так: прикинусь счас невменяемым!.. -- поделился мыслями и Чернявый. -- С ума сошел. Сошел с ума -- тронулся!.. А таких не судят. -- Так тебе и поверили! -- сказал Простой человек, раз­ливая коньяк по рюмкам. -- Это -- как держать себя. -- Да как ни держи!.. Пару раз промежду глаз... -- А я, -- сказал Аристарх, -- я вот что подумал, -- и все замолкли, и смотрели на Аристарха: интересно было, что он подумал. -- Я подумал -- все: и Соня, и моя жена, обе -- от­туда... из обэхээса. -- Ну!.. -- изумилась Вера Сергеевна. -- Девять лет жи­вем, а он... Все засмеялись такой, в самом деле, нелепости. Загово­рили все сразу: -- Аристарх, ты уж... -- А что? А что?.. А знаете, случай был... -- Да ну, случай!.. Случаи в кино бывают, в театре... -- Нет, Аристарх, в самом деле? -- Клянусь! Ну, думай, это мне -- пятнадцать лет!.. -- Да нам бы всем!.. Мы же ее "убивать" ходили! Нам бы за одну эту комедию... -- Едем во Владивосток! -- громко объявил Простой че­ловек. -- Присели!.. Присели! Помолчали перед дальней до­рожкой... Все замолчали. В это время позвонили в дверь. -- Это соседка ко мне -- за выкройками, -- сказала Вера Сергеевна. И пошла открывать. Открыла дверь... И попятилась назад. Вошли трое, показали книжечки. -- Милиция, -- сказал один. -- Просьба всем оставаться на местах и предъявить документы. Один из трех, в милицейской форме (двое были в штат­ском), прошел несколько в коридор и увидел покрышки. -- Вот они! -- сказал он. -- Даже не спрятали. За столом сидели тихо, неподвижно. Только Простой человек, повернувшись к зрительному залу, негромко, с искренним интересом спросил: -- А кто же тогда, граждане?.. А? Кто капнул-то? 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Книго
[X]