Роберт Ши — Монах: время драконов

Scan & — Андрей Бестужев, вычитка — Сергей Пауков

Часть первая

КНИГА ДЗЕБУ

Зиндзя не находит счастья в этой жизни, потому что она непродолжительна. Он не находит счастья и в вечном, потому что нет ничего вечного. Он не находит счастья ни в чем.

«Наставление зиндзя».

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дзебу раздели догола. Его желтое платье испытуемого бросили в очаг справа от алтаря.

— Оно тебе больше не понадобится. Завтра утром ты наденешь серые одеяния посвященного. Или умрешь, и мы сожжем твое тело.

Сидя на некрашеном деревянном стуле, Тайтаро, настоятель Храма Водной Птицы, не отрываясь смотрел на Дзебу. На шее Тайтаро была повязана простая белая веревка, служившая знаком занимаемой им должности. Он был приемным отцом Дзебу, но сегодня его глаза говорили: «Я не знаю тебя». Он сожжет тело Дзебу и выбросит пепел в помойную яму, если его сын не выдержит испытания, и не взглянет на то место дважды.

Тонкая ткань с шипением вспыхнула, выбросив в воздух сноп искр. Она чернела, превращаясь в пепел, а струя дыма от нее, извиваясь, поднималась к темным кипарисовым балкам потолка.

— Как эта одежда превратилась в пепел, так вся твоя жизнь будет поглощена этой ночью. Знай, испытуемый Дзебу: все преходяще. Будешь ты жить или умрешь, завтра утром ты превратишься в ничто.

Губы Тайтаро, оттененные усами и короткой черной бородкой, были сжаты в прямую линию. Усталые, глубоко посаженные глаза огнем жгли глаза Дзебу. Монах слева от алтаря ударил деревянной дубинкой по пустотелой колоде, свисающей с потолка храма.

Глубокий, музыкальный гул разнесся по помещению.

— Отведите испытуемого в склеп, — своим тихим голосом сказал Тайтаро.

Два монаха в сером с зажженными факелами из пучков сосновых веток встали рядом с Дзебу. Головами они не доставали до его плеча. Он стоял прямо, борясь с желанием пригнуться, чтобы казаться ниже. Как мучительно быть не таким, как все! Неужели Тайтаро умышленно выбрал двух самых маленьких монахов из всех, чтобы унизить его?

Оба монаха одновременно шагнули вперед, стукнув деревянными подошвами сандалий об каменный пол. Дзебу шагнул вместе с ними, начав с левой ноги, как ему было указано, голая ступня сжалась от прикосновения к холодному полу. Ему следовало бы привыкнуть к боли. Ее придется много вытерпеть, прежде чем наступит утро. Он обошел вместе с монахами вокруг глыбы черного камня, служащей в монастыре зиндзя алтарем. На темной стене позади алтаря был виден простой силуэт водной птицы, вырезанный скульптором при строительстве храма.

Монахи говорили, что Храм Водной Птицы настолько стар, что уже стоял на этом месте, когда богиня солнца Аматерасу назначила своего праправнука первым императором этих островов. Это был деревянный каркас с бумажными стенами, стоящий на каменном основании. Основание было выдолблено в склоне горы. Зиндзя не вели записей, и никто точно не знал, когда был построен храм. Под храмом в глубину горы прорывали тоннели, шахты, помещения, которые век за веком становились все глубже и запутанней, как корни древнего дерева.

Сразу за алтарем в полу располагалось квадратное отверстие. Каменные ступени вели в темноту. Дзебу был в склепе всего три раза, когда умирали монахи Ордена и их прах был перенесен сюда похоронной процессией.

Один из сопровождающих Дзебу сделал знак, и он пошел вниз по ступеням склепа, ощущая странную дрожь рядом с сердцем. Свет факелов не достигал основания лестницы, и казалось, что он спускается в полную черноту. Это пугало его, пугало еще и потому, что он не знал, что с ним произойдет. Ему ни разу не разрешили наблюдать за обрядом посвящения, и за все время пребывания его в храме было всего несколько таких церемоний.

Монахи спустились за ним по ступеням. В свете факелов Дзебу мог видеть девяносто девять каменных урн, стоящих на девяти ступенях, выдолбленных в стене склепа. В каждом склепе каждого храма зиндзя хранилось девять раз по одиннадцать урн. Каждый раз, когда умирал монах, крайнюю левую урну с нижней ступени выносили из склепа и пепел развеивали по ветру, круглый год бьющему в стены храма. Потом урну, наполненную пеплом недавно умершего монаха, ставили на правый край верхней ступени, а все остальные урны передвигали на один шаг влево. В течение многих лет, смерть за смертью, урна перемещалась по ступеням, пока не достигала низа склепа, и пепел монаха, имя которого уже было забыто к тому времени, выбрасывался.

— Это останки братьев нашего Ордена, — сказал один из монахов Дзебу. — Ты уже видел их. Но можешь не знать, что половина этих урн пуста. Тела братьев были утеряны. Мы поставили пустые урны здесь в память о них.

Второй монах сказал:

— Почти все монахи, чьи погребальные урны стоят здесь, были убиты людьми. Они умерли в бою, их убили или казнили. Именно этого может ожидать зиндзя: он просит, чтобы его убили. И ты все равно хочешь стать им? Ты дурак!

Дзебу решил, что эти слова являются частью ритуала. Необходимости отвечать он не видел. Первый монах сказал:

— Теперь возьмись за кольцо в полу и подними его.

Кольцо из черного железа блестело в свете факелов, отполированное многими руками. Дзебу схватился за него. Зиндзя специально тренировались для развития силы, и Дзебу, как самый крупный из учеников, был самым сильным молодым человеком в Храме Водной Птицы. Но даже он смог лишь слегка приподнять огромную каменную плиту, к которой было прикреплено кольцо, и снова опустил ее. Один из монахов передал факел другому и помог Дзебу. Вместе они сдвинули камень. Монах молча сделал знак Дзебу, указывая, что он должен спуститься в помещение под плитой. Это была каменная коробка, едва достаточная по размерам, чтобы он мог там лечь. Тело его сжалось от холода камня, маленькая комната была влажной, в ней пахло плесенью.

— Ты будешь лежать здесь, а мы поставим плиту на место. Что бы ни случилось, ты не должен пытаться выбраться отсюда. Иначе ты умрешь. Тебе может казаться, что ты умрешь, если не выберешься, но ты умрешь, если попытаешься выбраться. Верь в это, и не верь ни во что, услышанное тобой, начиная с этого момента, пока отец-настоятель сам не придет выпустить тебя, когда ему этого захочется.

Дзебу лежал в каменной коробке и смотрел на монахов. Раньше он считал их маленькими, теперь они возвышались над ним, лица их в мерцающем свете факелов казались странными масками. Монахи вдвоем установили плиту на место. Темнота была полной. Он поднес к лицу руку и помахал ею перед глазами, но не увидел ничего. Он был погребен заживо в каменной комнате размером с гроб. Она была предназначена для людей меньшего роста. Когда он полностью выпрямился, его макушка и босые ступни ног прижимались к камню, Дзебу едва мог пошевелить прижатыми к бокам руками. А когда поднял голову, ударился лбом о верхнюю плиту.

Ему было страшно, но он не дал панике охватить себя. Он начал тренироваться как зиндзя еще в возрасте четырех лет, учась балансировать на деревянных перилах, висеть часами на руках, бегать, нырять, плавать, лазать по скалам, но первое, чему он обучился, было владение страхом в любой угрожающей ситуации.

— Цель страха — заставить нас сохранить наши жизни, так же как цель голода — заставить нас есть. Но зиндзя не заинтересован в сохранении своей жизни — говорил Тайтаро. — Он стремится освободиться от жажды жизни. Только те, кто сумел победить эту жажду, по-настоящему свободны.

Вот почему маленькие дети, еще не умеющие ни читать, ни писать, подвергались ударам мечом, мнимым повешениям, укусам якобы ядовитых насекомых и змей и множеству других вызывающих страх испытаний. По мере того как дети, посвятившие свои жизни Ордену, становились старше и сильней, осваивали мастерство владения оружием, эти встречи со страхом, сначала полностью мнимым, становились более реальными. Год назад один из друзей Дзебу погиб в возрасте шестнадцати лет, когда поддался панике и свалился с доски, не шире ступни мужчины, переброшенной через пропасть.

Дзебу лежал на спине в темноте каменного гроба и уже не в первый раз задавал себе вопрос, не состоит ли Орден из одних сумасшедших и дураков и не является ли он сам самым большим дураком из всех. Зачем он это делает? Потому что попал сюда совсем маленьким. Потому что Тайтаро, когда был убит его отец, женился на его матери, усыновил его и, что было естественным для него, стал воспитывать таким образом.

Хотя свет не проникал сквозь камень над ним, звук мог это сделать, и Дзебу услышал приближающиеся шаги, а затем голос:

— Сын мой!

— Это вы Тайтаро-сенсей?

— Да! — Голос настоятеля был приглушен, но спутать его с другим было невозможно. — Мы подошли сейчас к смыслу твоего посвящения, к истине, которая будет открыта тебе как зиндзя. Эта истина поможет тебе вынести сегодняшнее испытание и будет поддерживать во всех испытаниях будущей жизни. Мы называем ее Откровением Высшей Силы. Поклянись всеми ками этого места, всеми ками Ордена и всеми великими ками этих Священных Островов, что ты не откроешь никому того, что я скажу тебе сейчас.

— Клянусь!

— Даже если другие братья Ордена скажут тебе, что они уже знают Откровение Высшей Силы и просто проверяют, знаешь ли ты его, ты не должен повторять его им. Ты не должен даже признавать, что знаешь его. Под страхом изгнания из Ордена и далее смерти, Дзебу.

— Я понимаю, — сказал Дзебу быстро, торопясь поскорее узнать, какая окончательная истина лежит в сердце всех таинств зиндзя.

— Так слушай Откровение Высшей Силы!

В абсолютной черноте воцарилась тишина. Потом:

— Зиндзя — дьяволы!

— Что?

— Зиндзя — дьяволы!

— Тайтаро-сенсей, я не понимаю!

— Повтори, я хочу быть уверен, что ты правильно расслышал меня.

Дзебу помедлил.

— Я не смею.

— Хорошо. По крайней мере, ты понял хоть это. Дзебу покачал головой. Он хотел вылезти из этой каменной коробки, схватить своего приемного отца за плечи и потрясти.

— Но, сенсей, это противоречит всему, чему меня учили. Это настоящее Откровение или просто вид заклятия, которое колдуны используют для вызова духов? Я не вижу, как оно может быть правдивым. Зиндзя не… мы не….

— Ты не знаешь. Ты еще не зиндзя. Прощай, Дзебу. Надеюсь увидеть тебя утром.

Дзебу остро ощущал огромный вес нависшего над ним камня. Ему внезапно показалось, что для дыхания не хватает воздуха. Что это могло означать: «Зиндзя — дьяволы»? Его учили, что высшим призванием, на которое мог надеяться человек, если он не родился, чтобы носить мантию императора, было стать зиндзя. Любой мужчина, даже самого низкого происхождения, мог стать им, если смог пройти курс обучения. Даже неприкасаемый, раб, волосатый айну с севера, даже невежественный чужеземец. Да, именно поэтому он стал зиндзя, потому что они принимали любого, даже странно выглядевшего рыжеволосого сына человека с другого берега Западного моря. Но, быть может, зиндзя принимали к себе всех, потому что были дьяволами? Дьяволы берут любого...

Что-то ледяное коснулось его лопаток. Он заерзал, пытаясь отодвинуться, сердце забилось сильней, чем прежде. Дьявол прикоснулся к нему? Ощущение холода распространилось к пояснице, к ягодицам. Он прижал ладонь к полу каменного гроба, в котором лежал. Вода. Вода вливалась в камеру откуда-то извне. Храм стоял на берегу моря. Быть может, во время приливов вода поднималась и попадала в коробку? Нет, непохоже. Эта камера была расположена высоко над уровнем моря. Более вероятным было то, что это является частью церемонии. Вода продолжала подниматься. Уже погрузилась в воду вся его спина, холод проникал под мышки, в пах, начали стучать зубы. Когда вода стала пропитывать его волосы, он резко поднял голову и больно ударился о державшую его в заключении плиту. Вода поднялась до висков, он скривился и попытался потрясти головой, когда влага пробралась в уши.

Вода казалась достаточно холодной, чтобы заморозить кровь. Дзебу начал автоматически сокращать мышцы в равномерном ритме, которому его обучили для поднятия температуры тела. Тренировка зиндзя позволяла человеку часами выдерживать жуткий холод. Но как высоко поднимется вода? Еще дюйм — и он захлебнется! Или ему придется сдвинуть каменную плиту. Даже если ему и не удастся это, даже если он будет убит, выбравшись из склепа. Его предупреждали: тебе может показаться, что ты умрешь, если не выберешься, но ты умрешь, если попытаешься выбраться. Вода перестала подниматься, когда из нее выглядывала только часть его лица. Он лежал погруженный в воду, погребенный в полной темноте, и дрожал. Как долго предстоит ему пробыть в таком положении? Как долго, прежде чем он умрет от холода?

Что-то заскрежетало над головой. Каменная плита сдвинулась.

— Дзебу! Это Вейчо и Фудо. Выходи, пока не утонул!

Факел покачивался наверху, свет его слепил после часов — или это были мгновения? — проведенных в темноте. Постепенно Дзебу различил в тени лица смотрящих на него монахов Вейчо и Фудо. Они были на несколько лет старше его, неразлучная пара, известная нарушениями дисциплины, которые однажды вынудили Тайтаро пригрозить изгнать их из Ордена. Фудо был ленивым, Вейчо — жестоким. Среди испытуемых ходили слухи, что они были любовниками. Дзебу они никогда не нравились.

— Нет!

— Все в порядке! Отец-настоятель дал разрешение...

— Я выйду, когда он сам прикажет мне это сделать!

Наступила тишина, потом более худой и высокий Фудо рассмеялся.

— Ты дурак, Дзебу. Ты утонешь здесь. Целью обряда посвящения является проверка, можешь ли ты думать сам или слепо следуешь приказам. Если ты слепо следуешь приказам, то умираешь.

Дзебу ничего не сказал. Он не следовал приказам слепо. Он выбирал, какому приказу следовать. Он размышлял, каким приказам следовать, а каким — нет.

Приземистый, плотный Вейчо прошептал что-то Фудо, хихикнул и произнес:

— Дзебу, ты приемный сын отца-настоятеля и его любимец.

— Я приемный сын настоятеля, но не его любимец!

— Ты лжешь, Дзебу! Слушай! Мы знаем, что отец-настоятель проявил к тебе особую благосклонность. Он открыл тебе Откровение Высшей Силы.

Дзебу не ответил. Вот что имел в виду Тайтаро, предупреждая против передачи Откровения кому-либо другому.

— Мы хотим обладать властью, которой обладает отец-настоятель благодаря Откровению. Нам всем обещали открыть волшебное Откровение. Неужели ты думаешь, что кто-то иначе согласился бы жить в этом аду на земле, являясь зиндзя? Теперь мы знаем, что только нескольким любимчикам была открыта эта истина. Остальные надрываются в нищете и лишениях, живя ложной надеждой, пока все не погибнут, служа Ордену. Мы с Фудо не являемся любимчиками так как нас поймали за нарушениями каких то жалких правил Ордена.

Фудо сказал:

— Мы не желаем больше жить в несчастье! Мы знаем, что тебе сообщили Откровение Высшей Силы. Дзебу. Ты должен передать его нам!

— Я не знаю никакого Откровения! Настоятель был мне отцом только когда я находился в его семье. Потом он стал далек от меня, как от всех остальных. Он не открывал мне никакого секрета. Вы поступаете неверно. Вы сеете в Ордене вражду!

Фудо рассмеялся:

— Ты думаешь, в Ордене царит мир и согласие, Дзебу? Орден раздирают ненависть и ложь, ведь вот и ты нам лжешь сейчас!

«Зиндзя — дьяволы». Неужели смысл в этом? Вейчо сказал:

— Достаточно!

Он отступил от края склепа и вернулся, держа в руках за длинную рукоятку нагинату. Полированное стальное лезвие горело в пламени факела красным светом. Он опустил оружие в яму.

— Почувствуй это, Дзебу!

Острие ткнулось в грудину Дзебу. Он попытался сжаться и уклониться, но оно поцарапало его. Вейчо нащупывал его лезвием, тыкая в грудь в различных местах, пока нагината не остановилась на верхней части живота, сразу под грудной клеткой.

— Передай нам Откровение, Дзебу, или я вспорю тебе живот!

— Зиндзя, убивший брата по Ордену, умрет тысячью смертей. — Дзебу процитировал «Наставление зиндзя», книгу мудрости Ордена.

Фудо хмыкнул:

— Эта книга — собрание старушечьих сказок! Ты не прав, Дзебу! Отец-настоятель назначил нас охранять тебя не подумав. Нам достаточно будет сказать, что мы убили тебя, когда ты пытался улизнуть из склепа.

— Я не знаю никакого Откровения!

— Убей собаку, и покончим с этим, Вейчо!

Как только Дзебу почувствовал, что острие сильнее вжалось в кожу, он взмахнул рукой и отбил лезвие в сторону. Быстрым ударом другой руки он сломал длинное древко, на котором было закреплено лезвие. Изогнутое стальное лезвие с всплеском упало в воду, и Дзебу нащупал его. Схватил за обломок дерева, держа нагинату как меч. Но по-прежнему не смел вылезти из склепа.

— Придите и возьмите меня, — сказал он.

— Приди и возьми нас, — сказал Вейчо.

— Он не станет, — сказал Фудо. — Он по-прежнему считает, что умрет, если вылезет из этой могилы.

— Дзебу, — тихо сказал Вейчо. — Мы можем сделать так, что вода поднимется до самого верха твоей камеры. Передай нам Откровение, или мы утопим тебя как котенка.

— Я не знаю никакого Откровения!

— Тогда продай, Дзебу. Может, в следующей жизни ты будешь мудрее.

Дзебу услышал скрежет камня, потом тяжелый удар, когда плита встала на место. Поднялась ли вода? Возможно.

Он научился, как всякий стремящийся стать зиндзя, замедлять дыхание так, что воздуха почти не требовалось. Это он сейчас мог сделать, но дышать под водой он не мог. Вода уже щекотала края его ноздрей. Он поднял голову и, извиваясь, устроился так, что голова оказалась вжатой в верхний задний угол каменной коробки. Положение было неудобным, но не более, чем когда ему приходилось часами висеть на руках во время тренировок, а это он мог делать без видимого усилия. Он стал считать свои выдохи — один, два, три, четыре... Вошел в легкий транс.

Он парил на спине белого дракона, шевелящего крыльями не чаще раза в минуту, настолько мощным был каждый взмах. Далеко внизу Дзебу видел четыре великих острова Страны Восходящего Солнца — Хоккайдо, Хонсю, Сикоку и Кюсю — и четыре тысячи более мелких островов. Потом они оказались над синим Западным морем. Они летели по небу, чистому над головой Дзебу, но на юге темнели массивные серо-зеленые грозовые облака, как будто там собиралась ужасная буря.

Они летели над землей. Внизу проплывали огромные, обнесенные стенами города и дворцы с красными крышами на берегах гигантских извилистых рек. Дзебу видел каменную стену со сторожевыми башнями, которая все тянулась и тянулась, как бесконечный коленчатый ствол бамбука, по равнинам, горам и долинам.

Могучая армия всадников устремилась на стену. Все двигались как один человек, перекатываясь волнами по земле внизу. Они накатывались на стену, словно поток на плотину.

Дзебу видел, как разразилась страшная битва. Люди на лошадях встретились с другой армией — на запряженных лошадьми повозках — и рассеяли ее, оставив за собой землю, усыпанную мертвыми.

Потом белый дракон парил над пустыней, окрашенной в золотой цвет близящимся к закату солнцем. Дзебу видел палатки из шкур диких людей и стада скота. Скотоводы, одетые в меха, сидели вокруг дымных костров. Скотина жевала серо-зеленую растительность. Дзебу чувствовал, что дракон несет его назад не только в пространстве, но и во времени, что скотоводы потом стешут той ужасной армией на лошадях, которую он видел в стране огромных городов.

Потом он летел к великану.

Великан был выше окружающих его гор и стоял, расставив ноги в меховой обуви по разным берегам широкого озера. Голову его покрывал стальной шлем, отделанный мехом. Одет он был также в меха, на шее великана висело ожерелье из драгоценных камней. Один белый драгоценный камень, значительно крупнее других, горел у него на груди. Лицо великана было грубым, похожим на изъеденную ветром скалу. Зеленые глаза блестели, он раскинул в стороны руки, разогнав облака, засмеялся навстречу летящему к нему неторопливыми, величавыми взмахами крыльев белому дракону.

Голосом, от которого затряслась земля, он сказал:

— Добро пожаловать на родину, мой маленький родич!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дзебу почувствовал, как был поднят множеством рук. Его поставили на ноги и растерли теплыми одеялами. Все еще дрожа, он попытался отбиться от помогающих ему. Он должен вернуться в наполненный водой гроб, пока его не позовет отец-настоятель. — Дзебу, проснись!

Это был голос Тайтаро. Дзебу стоял в склепе, лицом к нему. Позади Тайтаро находились девяносто девять урн, по бокам стояли Вейчо и Фудо и два монаха, приведших Дзебу в склеп. Когда же он перестанет дрожать?

— Поднимайся наверх, Дзебу, — сказал Тайтаро. — Можешь постоять у жаровни, пока не согреешься.

Завернувшись в толстое покрывало, Дзебу побрел по ступеням, едва переступая ногами, отказывающимися шевелиться, с обеих сторон поддерживаемый монахами. Впереди шел Тайтаро. Они ввели Дзебу в основное помещение храма и подвели к разложенным около угольной жаровни подушкам. Он сел лицом к Тайтаро напротив алтаря. Все монахи храма расселись, скрестив ноги, рядами на полу, надвинув на лица капюшоны. Храм все еще освещался свечами, установленными в свисающих с потолка бронзовых лампах. Солнце еще не взошло.

— Расскажи мне все, что случилось ночью, — сказал Тайтаро.

Дзебу начал повествование не с посещения Тайтаро, а с того, что произошло между ним и Вейчо с Фудо. Когда он бросал на них обвиняющие взгляды, те ухмылялись с вызывающей ярость наглостью. Дзебу продолжил рассказ о путешествии на спине белого дракона и встрече с великаном.

Тайтаро сказал:

— Если в своем видении во время посвящения ты увидел животное или птицу, это означает, что эти животное или птица приняли тебя. Не бывает ками более мудрого, могущественного и счастливого, чем ками драконов. То, что ты путешествовал на белом драконе, предполагает, что будущее твое связано с кланом Муратомо, гербом которого является белый дракон.

— Что означал великан? — спросил Дзебу.

— По твоему описанию можно предположить, что это был твой отец или убийца твоего отца, но ничто в видении не указывает, что это были именно они. Великан, вне всяких сомнений, соотечественник твоего отца. Это, должно быть, сильный дух. Поэтому ты увидел его в образе великана. — Тайтаро улыбнулся. — Может понадобиться весь остаток твоей жизни, чтобы до конца разгадать все, что ты видел и слышал этой ночью. Ты испытал подлинное видение и достиг подлинного понимания. Я приветствую твое вступление в ряды зиндзя! Принесите ему одеяние брата Ордена!

Радость охватила Дзебу подобно солнечному свету, залившему пустыню в его видении. Ему внезапно показалось, что крылья дракона в его видении стали его крыльями. Он внутренне воспарил, все еще сидя на подушках, не спуская глаз с Тайтаро. Он прошел испытание, завоевал наконец награду, к которой стремился с раннего детства.

Вперед выступил монах с наброшенным на вытянутые руки серым одеянием. Дзебу посмотрел за его спину и увидел в открытой двери храма сапфирный свет утра. Монах помог Дзебу надеть через голову одеяние. Оно более всего походило на балахон, достигая чуть ниже колен. Рукава опускались до половины предплечий. К левой стороне был пришит шелковый белый круг с вышитой на нем синей нитью ивой. Одеяние казалось очень простым, но с внутренней его стороны имелось множество потайных карманов для размещения различного оружия и инструментов зиндзя. Полоса серой ткани служила поясом. Дзебу завязал концы пояса сложным узлом змея вселенной, который зиндзя всегда использовали для этой цели. На голову он надвинул капюшон.

— Кроме этого одеяния, ты не нуждаешься ни в чем, — сказал Тайтаро.

Монахи в унисон пропели:

— В сером — все цвета. В ткани — вся суть. В дереве ивы — все время.

Тайтаро сказал:

— Принесите ему лук и стрелы зиндзя.

Еще один монах выступил вперед с коротким, мощным, изогнутым луком, который использовался Орденом на протяжении веков, и колчаном из ткани, содержащим двадцать три стрелы с различными наконечниками: «ивовый лист», «головка репы», «промежность лягушки», «пронзающий доспехи», «вынимающий внутренности». Монах повесил лук и колчан на левое плечо Дзебу. Взглянув за дверь храма, Дзебу увидел, что небо стало почти белым.

— Ты воин так же, как и монах, монах так же, как и воин, — сказал Тайтаро. — Бери в руки лук и стрелу без желания. Используй лук со страхом. Скорби о тех, кто падет под твоими стрелами. Но пусть ни одна из стрел не пропадет даром.

Монахи пропели:

— Стрелы убивают желание и указывают путь к познанию!..

Тайтаро сказал:

— Принесите ему меч зиндзя.

Третий монах вышел вперед с мечом в простых деревянных ножнах и повязал его на пояс Дзебу. Дзебу, не сдержавшись, вытащил меч и посмотрел на лезвие. Меч зиндзя был шире и наполовину короче мечей большинства самураев, но он был тяжелым, острым и настолько прочным, что мог резать камень. Рукоятка была длиннее и шире на конце, чем у меча самурая. Мечи зиндзя выковывались Орденом с применением обработки, секрет которой уходил в века. Внезапно полированная сталь отразила свет, ослепивший Дзебу. Он взглянул за дверь храма. Вставало солнце. Его алый край появился из-за склона горы, очертив силуэты сосен, растущих рядом с храмом.

Тайтаро сказал:

— Бери в руку меч без желания. Обнажай его со страхом. Скорби о тех, кто падет от него. Но пусть ни один удар не пропадет даром.

Монахи пропели:

— Меч — это Сущность, разрезающая плоть и время, проникая в понимание.

Тайтаро встал и поднял вверх руки:

— Добро пожаловать, новый брат, в Орден зиндзя!

Внезапно храм, всегда такой торжественный и тихий, огласился невероятным шумом. Монахи в серых одеждах сбросили капюшоны, обнажив головы, и закричали в честь Дзебу. Нарушив ряды, они окружили его, прикасаясь к нему, сжимая руки, хлопая по плечу, обнимая. Многие открыто плакали. Гордость и радость вознесли его вверх, как ветер возносит змея. Он стал зиндзя. Над головами монахов он уже мог видеть полный диск солнца в обрамлении дверей храма.

Потом он вспомнил. Вейчо и Фудо стояли чуть в стороне от толпы, улыбаясь ему, как и все остальные.

Дзебу вырвался из толпы доброжелателей и поднял вверх руку:

— Подождите! Отец-настоятель, я разоблачил этих двух перед вами. Требую от вас правосудия!

Тайтаро рассмеялся:

— Я присуждаю им звание превосходных актеров. Испытание братьями Ордена является вершиной церемонии, которую должен пройти испытуемый, чтобы стать зиндзя.

— Нам выпала тяжелая задача, — сказал Фудо. — Наше повиновение Ордену заключается в кажущемся неповиновении.

— Наш успех заключается в неудаче, — произнес Вейчо с болью во взгляде. — Если мы окажемся достаточно искусными, чтобы обмануть испытуемого, именно на нас возлагается обязанность убить его.

Дзебу хотел спросить, приходилось ли им убивать. Он попытался вспомнить, заканчивалось ли посвящение во время его пребывания в храме загадочным исчезновением испытуемого. Он смог вспомнить только пять обрядов посвящения, и никогда после них он не видел испытуемых.

Тайтаро, будто предчувствуя его вопрос, произнес:

— После обряда вновь посвященный монах немедленно отсылается из храма. Ученики не могут знать, что с ним стало. Таким образом, они не могут быть уверены, закончилось ли посвящение рождением нового брата или смертью испытуемого.

— Я тоже буду отослан?

— Да. Сейчас мы пройдем в мою келью, и я скажу, куда ты будешь послан. — Тайтаро улыбнулся. — После этого у тебя останется время, чтобы попрощаться.

Жилище монахов было выстроено из кипарисовых брусьев, с кровлей из дранки, со стенами из бумаги и бамбука. Оно было скрыто от стоящего на берегу моря утеса, на котором возвышался сам храм. За жилищем располагались конюшни.

Дзебу поднялся по ступеням и вошел в одноэтажное здание. Подстилки, на которых спали монахи, были скатаны к стенам. Ширма, ограждающая место настоятеля в северо-западном углу, закрыта. Тайтаро ждал его там, чуть отодвинув ширму и знаком приглашая войти.

Келья Тайтаро была пуста, если не считать темно-коричневой вазы на низком некрашеном столике в одном из углов. В ней стоял темно-красный цветок пиона с двумя ветками ивы. Ширма на восточной стороне комнаты была открыта, представляя взору сосновый лес, растущий на склоне горы.

На шее Тайтаро был все еще повязан белый шнур, соответствующий его сану. Он медленно снял его и аккуратно положил на стол перед вазой. Его темные усталые глаза прожигали Дзебу, и он понял, что Тайтаро, должно быть, не спал всю предыдущую ночь. Тайтаро открыл Дзебу свои объятия, и они застыли молча. Дзебу первый разомкнул их, мозг его был занят невысказанным вопросом: «Что сейчас думает обо мне мой отец?»

Но первым вопрос задал Тайтаро:

— Скажи мне, Дзебу, следовало ли мне сделать обряд более легким для тебя?

Дзебу был потрясен:

— Стыд пожирал бы меня вечно, если бы я посмел подумать, что ты сделал нечто такое!

Тайтаро улыбнулся. Дзебу показалось, что он испытал облегчение.

— Обряд был для тебя не более мучительным, чем для любого из зиндзя. Но не в нашей власти сделать посвящение более суровым, чем грядущая жизнь. Для тебя как и для всех нас, самое худшее впереди.

Дзебу вспомнил слова, которые его приемный отец произнес, когда он, испытуемый, лежал в каменном гробу: «Зиндзя — дьяволы».

— Мы можем поговорить об Откровении Высшей Силы? — спросил он.

— Разговорами об этом мы не приобретем ничего, но можем многое потерять. Ты должен обдумать его, прожить его только для себя, в молчании.

— Тогда скажи мне, Отец. Что я должен сделать для Ордена? Какую задачу поставит он мне?

Тайтаро хмыкнул:

— Задач значительно больше, чем зиндзя, чтобы их выполнить. Ты отправишься в Камакуру, небольшой город на северо-западном побережье Хонсю. Будешь служить Шима, очень влиятельному семейству, стоящему во главе Камакуры. Они являются ветвью клана Такаши.

— Такаши, — сказал Дзебу. — Род Красного Дракона.

— Да. Несмотря на то что в твоем видении был Белый Дракон Муратомо, первым твоим заданием будет служба его главному врагу — Такаши.

Во время своего обучения Дзебу изучил вражду между двумя могучими кланами самураев, но сейчас, после смерти и возрождения через обряд посвящения, все казалось ему отдаленным.

— Сенсей, расскажи мне снова, почему Такаши и Муратомо стали злейшими врагами?

Тайтаро напомнил историю:

— В давние времена у императоров было много жен и много сыновей. Императорская семья разрослась настолько, что стала непосильным бременем для народа. Было решено обрубить некоторые ветви, дать им новые имена, земли и предоставить самим заботиться о себе. Потомки императора Камму, который построил Хэйан Кё, стали называться Такаши. Своим символом они избрали Красного Дракона. Потомки императора Сейва получили имя Муратомо, их гербом стал Белый Дракон. Получив независимость от трона, вновь испеченные семейства утратили вежливые, утонченные манеры императорского двора, стали грубыми и самонадеянными. Они взяли в руки оружие, чтобы защитить свои земли от приграничных варваров и других землевладельцев, домогающихся их имущества. Они вооружили своих слуг, которые стали известны как самураи. В это время армия императора сократилась до нескольких утонченно наряженных льстецов, которые не имели ни возможности, ни желания воевать. Таким образом, когда предстояли жестокие битвы, когда землевладельцы восставали против трона, когда волосатые айну атаковали с севера, когда пираты сделали Внутреннее море невозможным для судоходства, Сын Небес взывал к помощи своих родственников — Такаши и Муратомо. Вооруженные кланы стали известны как «зубы и когти короны», и их армии самураев становились все крупнее. Разумеется, два семейства стали соперниками, стараясь превзойти друг друга, стремясь к славе и завоеваниям. Так же неизбежно они были вовлечены в интриги вокруг императора. Всегда существовали фракции, борющиеся за место рядом с троном, которые, потерпев поражение в политической игре, иногда пытались одержать верх силой, с помощью самураев. Само собой разумеется, если Муратомо занимали одну из сторон, Такаши поддерживали противоположную.

Соперничество между Такаши и Муратомо переросло в кровавую вражду четыре года назад, когда брат императора поднял бунт, стремясь завладеть престолом. Глава клана Муратомо выступил в защиту претендента, создав цитадель во дворце Хэйан Кё и призывая к себе подкрепление.

Один из видных членов семейства Муратомо сохранил преданность занимающему трон Сыну Небес. Это был Домей, начальник дворцовой стражи. Он принес клятву защищать императора и считал притязания мятежного брата незаконными. Домей был сыном главы клана Муратомо, таким образом, это решение ставило его в мучительное положение борьбы с собственным отцом.

Такаши также приняли сторону императора. Главой Такаши был Согамори, коварный, кровожадный и честолюбивый воин. Увидев, что большинство Муратомо поддерживают претендента, Согамори нашел в этом возможность разгромить враждебный клан, вступив с ним в войну. Таким образом, несчастный Домей вынужден был сражаться рядом с врагами своего клана. Домей был прославленным, смелым воином. Несмотря на затруднительность своего положения, он повел дворцовую стражу и временных союзников из клана Такаши в ночную атаку на цитадель мятежников. Он сжег ее дотла и захватил в плен собственного отца.

Победоносному императору теперь предстояло решить, что делать с главарями восстания. С момента воцарения на Священных Островах много веков назад мягких нравов, предписанных Буддой, свершилось всего несколько казней. Тем из мятежников, которые смогли пережить схватку, при нормальном ходе событий грозило, как худшее из наказаний, изгнание. Смертной казнью наказывались только простолюдины, и только в том случае, если они признавались виновными в убийстве или крупной краже. Сейчас же Согамори потряс столицу, потребовав смертной казни для всех захваченных главарей мятежников.

У Согамори был близкий к трону союзник, князь Сасаки-но Хоригава, советник императора. На императорском совете князь Хоригава настоял на смертной казни. В конце концов Сын Небес объявил о более чем семидесяти смертных казнях. Более того, он приказал Домею обезглавить своего отца, главу клана Муратомо.

В конечном счете другой родственник Муратомо вызвался произвести казнь, потом покончил с собой, вскрыв себе живот.

— Какая, должно быть, болезненная смерть, — сказал Дзебу. — Почему кто-то может совершить это над собой умышленно?

— Это новый обычай среди самураев, — сказал Тайтаро, — Они убивают себя, чтобы стереть пятна со своей чести. Но не желают, чтобы говорили, будто они покончили жизнь самоубийством из-за недостатка храбрости, поэтому подвергают себя самой мучительной из всех мыслимых смертей.

Вместо того чтобы наградить Домея за преданность, Сын Небес с того времени перестал его замечать, негодуя за его отказ казнить отца. Такаши, с другой стороны, получили благосклонность императора и вознеслись на новые вершины. Согамори, предводитель Такаши, стал министром Левых, одним из главных советников императора.

Домей, все еще начальник дворцовой стражи, стал главой клана Муратомо. Он кипел от ненависти к тем, кто подстроил смерть его отца и разрушил надежды его самого. По всей стране возникали стычки между сторонниками Такаши и Муратомо по любому малейшему поводу.

— Именно в этот котел я собираюсь бросить тебя, — усмехнулся Тайтаро. — Служить семейству Шима из Камакуры.

— Что я буду делать?

— Господин Шима-но Бокуден, глава рода Шима, посылает свою дочь Танико в Хэйан Кё, чтобы выдать ее замуж за очень важную персону. Ты будешь сопровождать Шиму-но Танико в Хэйан Кё на ее свадьбу. Ты проведешь группу по дороге Токайдо от Камакуры до столицы.

Дзебу восторженно улыбнулся:

— Хэйан Кё! Я слышал о нем с детства. Самый великолепный город во всей стране. И скоро я его увижу. И знаменитую дорогу Токайдо...

Тайтаро пожал плечами:

— Надеюсь, ты не будешь разочарован. Если бы мы жили раньше, ты увидел бы Хэйан Кё во всей красе. Сейчас город рушится и кишит дерущимися самураями. Что касается Токайдо, большая часть территории, по которой проходит дорога, занята Муратомо. А девушка Танико — родственница Такаши. Более того, ее будущий муж — князь Сасаки-но Хоригава.

— Тот, кто настоял на казни Муратомо?

— Да. Муратомо ненавидят его еще больше, чем своих врагов Такаши. — Тайтаро встал. — Князь Хоригава вышел из столичной семьи с древним именем, но малым достатком. Имя Шима значительно ниже по происхождению, но они очень богаты и честолюбивы. Обе стороны считают такой союз полезным.

Тайтаро и Дзебу вышли из жилища монахов. Тайтаро продолжил:

— Но господин Бокуден, отец Танико, один из самых скупых людей на Священных Островах. Отметь для себя тот факт, что он согласен заплатить всего за одного вновь посвященного зиндзя, чтобы тот сопровождал его дочь на всем пути через вражескую территорию. Что касается Хоригавы, он кровожаден и вероломен и уже довел до смерти двух жен. А Танико — капризная девочка тринадцати лет. Она никогда не встречалась с Хоригавой и, по моим сведениям, отчаянно сопротивляется этому браку. Она сопротивлялась бы еще сильнее, если бы встретилась с ним. Ты окажешься в самом центре очень интересной ситуации.

Потом Дзебу оказался один на краю утеса, храм был у него за спиной, его острая крыша низко распласталась над скалой, как крылья гигантской птицы. Морской ветер дул ему в лицо, восходящее солнце согревало спину. Ниже, с регулярностью ударов сердца, на берег накатывались волны с белыми гребнями, принося непонятные вести из земли его отца.

Женская половина Храма Водной Птицы располагалась дальше от утеса, к северо-востоку от храма, на соответствующем приличиям расстоянии от жилища монахов. Расстояние ничего не меняло, так как в правилах поведения зиндзя не было ничего, что мешало бы мужчинам посещать женскую половину, когда бы они этого ни пожелали. В последние два года Дзебу вместе с другими монахами не раз пробирался туда ночью. Эти визиты обставлялись с нарочитой скрытностью, а на самом деле прощались Орденом.

Как приличествовало жене отца-настоятеля, мать Дзебу Ниосан занимала самую большую спальню в восточной стороне женской половины, с видом на восходящее солнце и монастырский сад. Удивительно, но в доме не было других женщин, или так показалось Дзебу, когда он вошел. Ниосан сидела к нему спиной, наблюдая за плывущим над низкими, изогнутыми ветром соснами красным солнечным диском. Поющая доска, установленная в полу, чтобы предупреждать настоятеля и его жену о присутствии постороннего, скрипнула под ногой вошедшего Дзебу. Спина Ниосан напряглась.

— Матушка!

Ниосан обернулась, глядя на него с радостью и страданием, быстро поднялась на ноги:

— Я ждала! Ждала так долго! Это была одна из двух самых длинных ночей в моей жизни!

Дзебу не нужно было объяснять, какой была первая.

Они обнялись, она заплакала, прижавшись к нему.

— Сын мой, единственный мой сын! Я умерла для тебя тысячью смертей. Всю последнюю ночь и неделю перед ней, когда твой отец сказал, что пришло время твоего посвящения...

Они сели лицом друг к другу. Матери Дзебу не было еще сорока, но лицо ее было морщинистым и усталым, хотя глаза сияли теперь спокойствием, когда она узнала, что сын пережил обряд зиндзя. Она носила скромную одежду простолюдинки, как и все остальные связанные с монастырем женщины. Рядом стояли горшок с горячей жидкой рисовой кашей, чашка с маринованными овощами и корзинка с лепешками. Она подала ему лепешку. Улыбаясь, он взял ее и съел в два глотка. Лепешка была сочной и все еще теплой. Она подала ему еще одну и наполнила маленькую чашку рисовой кашей. Исключая лепешки, это был обычный завтрак зиндзя.

— Это действительно было опасно? Ты мог умереть?

Дзебу решил поберечь ее и не говорить правду, но вместо этого произнес:

— Да.

Когда на ее глаза навернулись слезы, он добавил:

— Матушка! Я — зиндзя! Зиндзя посвятили себя смерти. Ты должна помнить, что я могу умереть в любое мгновенье. Быть может, лучше думать обо мне как о ком-то уже умершем.

Ниосан вытерла слезы рукавом и покачала головой:

— Странно. Твой отец так же говорил мне. Когда я твердила ему, что боюсь потерять его, он произносил: «Думай обо мне как о ком-то уже умершем. Я обречен и жду своего палача».

— Тайтаро-сенсей сказал, что немедленно отсылает меня, матушка.

— Он сообщил мне. И я могу никогда не увидеть тебя. Но я благодарна за те годы, что провела с тобой, несмотря на то что знаю — ты обречен, как и твой отец.

— Жить — значит, быть обреченным.

Ниосан рассмеялась:

— О! Посвящение в зиндзя сделало моего сына мудрецом. Он полон изречений, которые гудят, как пустая колода в храме!

Дзебу присоединился к ее смеху:

— Ты права, матушка. Высказывания мои пусты. Я ничего не знаю.

— Разве можно ожидать, что ты что-то знаешь, мальчик семнадцати лет? Ты немного узнаешь жизнь, если проживешь так долго, как я. Я была дочерью крестьянина и стала, едва выйдя из детства, женой величественного заморского великана, усыпанного драгоценностями. А твой приемный отец, Тайтаро, он тоже странный и чудесный человек. Он любил меня, и я была счастлива с ним. Я не так стара. Я старше тебя вдвое, но все еще достаточно молода, чтобы иметь детей. Однако то, что монахи называют кармой, распорядилось так, что Тайтаро-сенсей не должен становиться отцом. Ты всегда будешь моим единственным сыном. Моим великолепным рыжеволосым, сероглазым сыном-великаном. Живи долго, Дзебу! — Она взяла его руки и сжала. — Живи долго, долго, долго. Люби. Женись. Стань отцом. Не позволяй зиндзя уничтожить себя, когда ты только что перестал быть ребенком. Ты не только зиндзя, которого можно использовать и выбросить, как серое одеяние. Ты Дзебу. Человек.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Над воротами особняка Шимы хлопало и переливалось в чистом осеннем воздухе знамя Такаши с Красным Драконом. Двое слуг, вооруженных длинными нагинатами, бездельничали по обеим сторонам от входа. Когда Дзебу показал им письмо Тайтаро господину Бокудену, они крикнули об этом на другую сторону, и огромные деревянные ворота, усиленные шипами и стальными полосами, распахнулись.

Дзебу прошел через двор, хрустя деревянными сандалиями по белому гравию. Он все еще странно чувствовал себя, ощущая твердую землю после стольких дней, проведенных на корабельной палубе. Он был рад покинуть торговое судно, перевезшее его через Внутреннее море и доставившее вдоль восточного побережья Хонсю до Камакуры. Натренированный в любых ситуациях сохранять спокойствие и созерцательность, Дзебу нашел путешествие крайне скучным.

Капюшон он оставил наброшенным на голову. Юноша ненавидел удивленные взгляды посторонних, обращенные на его рыжие волосы. Второе его одеяние было сложено и служило поясом. Короткий меч зиндзя висел на боку в деревянных ножнах, маленький лук и колчан были закинуты на плечо. Приближаясь к главному дому поместья Шимы, Дзебу тронул вышитую на груди иву.

Дворецкий в сером шелковом кимоно встретил Дзебу, ввел его в главный дом и провел через несколько закрытых ширмами затененных коридоров. Наконец слуга отодвинул ширму, объявил о его приходе и жестом пригласил войти.

Господин Бокуден, глава клана Шима, был маленьким лысым мужчиной с лицом, испещренным глубокими морщинами, с узенькими усами. Одетый в расшитое золотом зеленое кимоно, он сидел за низким резным столиком из черного дерева, который, как понял Дзебу, был за высокую плату привезен из Китая. Господин Бокуден вел подсчеты на свитке, пользуясь кисточкой и тушью. Одна из стен была частично открыта, чтобы в крошечное помещение проникал солнечный свет.

Дзебу сразу же почувствовал неприязнь к Шиме-но Бокудену. Он слышал, что Шима был алчным, холодным и вероломным, и Бокуден выглядел так, будто являлся воплощением всех этих качеств, Шима были ветвью великого рода Такаши, но истощающиеся богатства заставили их опуститься до рыбной ловли, торговли и, по некоторым сведениям, пиратства. Опустившись очень низко, семейство вновь поднималось. Шима использовали прибыль от торговли на покупку не облагаемых пошлиной земель для возделывания риса на равнине Канто, к северу от Камакуры. Как богатые землевладельцы, они привлекали сыновей самураев и нанимали отряды воинов. Сейчас Шима были первым семейством в Камакуре и собирались породниться с высшим светом Хэйан Кё. Дзебу поклонился и сказал:

— Посвященный Дзебу из Ордена зиндзя здесь по приглашению господина Бокудена. — Он передал письмо от Тайтаро, которое Бокуден тотчас развернул и, подозрительно нахмурившись, прочитал.

— Я полагаю, что, как посвященный зиндзя, ты должен считаться шике. Однако, так как ты настолько низок по рождению, что не можешь даже назвать свой род, я буду называть тебя просто «монах». Настоятель рассказал, что от тебя требуется?

Пока Дзебу повторял то, что сказал ему Тайтаро, Бокуден достал из ящика своего китайского стола свиток и развернул его, раскрыв карту Хонсю:

— Сейчас время бурь, и рыбаки предпочитают заниматься пиратством. Улов в этом сезоне очень скуден. Поэтому ты отправишься в Хэйан Кё по дороге Токайдо, — ногтем он провел по черной линии, соединяющей Камакуру и Кё.

Дзебу задумался о том, что торговое судно, доставившее его сюда, не встретило никаких пиратов. Но господин Бокуден, несомненно, больше знает о пиратстве, чем он.

— Отсюда до Майа пройдешь по территории, подвластной Муратомо. Чем меньше привлечешь к себе внимания, тем в большей безопасности будет моя дочь. Если отправлять ее соответственно положению семьи в обществе, нам, в условиях окружения Муратомо, понадобилась бы целая армия. Я надеюсь, что тебе удастся ускользнуть из Камакуры и добраться до Майа незамеченным. В целом путь по дороге Токайдо должен занять у тебя от десяти дней до месяца.

— Мне понадобится лошадь.

— У тебя нет лошади? Мы должны дать тебе ее?

— Я взял с собой только то, что вы видите, мой господин.

— Я дам тебе лошадь и все, что может понадобиться. Но если ты подведешь меня, монах, если что-нибудь случится с моей дочерью, ты умрешь, и я захвачу все сокровища твоего храма.

Дзебу крепко сжал губы, чтобы удержаться от сердитого ответа. Как все невоспитанные люди, Бокуден думал, что зиндзя скопили огромные богатства в нескольких разбросанных по островам храмах. Но Бокуден, несомненно, был слишком труслив, чтобы что-то предпринять против зиндзя. Он не мог не знать, что оскорбившие когда-либо Орден долго не жили. С кажущейся небрежностью Дзебу коснулся знака ивы на груди. Бокуден посмотрел ему в глаза и судорожно сглотнул.

— Вооруженные монахи — чума для страны! — пробормотал он.

— Но иногда они могут быть полезны, мой господин, — сказал Дзебу. — Если что-либо случится с вашей дочерью, я, безусловно, умру. Потому что любому, кто попытается причинить ей вред, сначала придется убить меня.

— Надеюсь, поступки твои будут соответствовать смелым словам, монах. Ты проведешь двадцать дней пути с моей дочерью, сопровождать которую буду! всего две служанки. Хотя ты выглядишь странно, ты молод и подвержен соблазнам молодых. Какая у меня есть гарантия, что моя Танико прибудет в Хэйан Кё, — Бокуден замялся, — нетронутой?

— Вы сами лучшая гарантия этого, господин Бокуден.

Бокуден нахмурился и нервно подергал себя за ус:

— Что это значит?

— Господин Бокуден вряд ли воспитал бы дочь настолько глупой, чтобы она отдала свою девственность бедному монаху накануне своей свадьбы с князем императорского двора.

— Возможно, ты слишком умен, монах. Теперь ступай. Слуга покажет, где ты сможешь поесть и поспать.

Дзебу смеялся про себя, следуя за слугой по внутреннему двору.

Дзебу проснулся задолго до рассвета. Умылся в кадке с холодной водой и провел час сидя в углу двора и медитируя. Он очистил свой ум, считая выдохи от одного до десяти и начиная заново. Когда над бамбуковым забором, ограждающим владения Шимы, появился край солнца, Дзебу встал и начал упражнения, ряд переходов из одного положения в другое, которые выглядели со стороны, энергичным, сложным танцем. Затем он обнажил меч и сделал несколько упражнений с ним.

Сейчас он уже слышал звуки просыпающегося двора. Слуга в сером плаще провел его в конюшню и показал коня, выбранного для него Бокуденом. Дзебу тщательно осмотрел его. Это был гнедой жеребец, не отличающийся ничем выдающимся, уже переживший свои лучшие времена, но серьезных дефектов у него не было. Звали его Алтей. Дзебу должен будет вернуть его в городской дом Шимы в Хэйан Кё. Выбор именно Алтея также указывал на скупость Шимы.

Начали собираться люди госпожи Танико. Два носильщика погрузили большие, тяжелые тюки на спины двух древних, страдающих одышкой кобыл. Этим клячам повезет, если они доживут до Хэйан Кё. Слуги в серых одеждах вывели из конюшни еще трех лошадей. Дзебу вывел Алтея. Он встал рядом с гнедым жеребцом, держа в руке поводья. Служанки, одетые в одинаковые персиковые одежды для поездок, появились на крыльце дома для женщин. Они посмотрели на Дзебу, пошептались и захихикали.

Было очевидно, что женщины должны будут ехать верхом. Ни одна уважающая себя госпожа из Хэйан Кё не поехала бы иначе как в повозке, запряженной быками. Правда, ни одна госпожа из Хэйан Кё не отважилась бы удалиться от стен столицы более, чем на несколько миль. Хорошо, что женщины Шима, как большинство самурайских женщин, умеют ездить верхом. Повозка не смогла бы одолеть всю дорогу Токайдо от Камакуры до столицы.

Наконец на крыльце северной постройки дома для женщин показалась госпожа Танико, сопровождаемая группой детей и рыдающей женщиной средних лет, несомненно, ее матерью. Из центрального здания появился господин Бокуден и, величаво ступая, присоединился к семье на крыльце дома для женщин. Все низко поклонились ему.

Дзебу изучал девушку, которую ему предстояло сопровождать через половину Хонсю. Она была одета в дорожный плащ цвета лаванды, поверх ярко-красных шаровар. Лицо ее было бледным и нежным, с крохотным круглым носиком, широким ртом и острым подбородком. Она бросила взгляд на Дзебу, ему показалось, будто кошачьи когти полоснули его по лицу. Это был поразительно зрелый, откровенный взгляд для смазливой тринадцатилетней девочки. Было что-то безжалостное, даже жестокое в глазах Танико. Они путали и возбуждали Дзебу одновременно. Из этого цыпленка мог вырасти дракон.

— Этот долговязый некрасивый монах один будет сопровождать меня? — ее голос был легким и слегка звенящим.

Бокуден сказал:

— Хорошо известно, что один зиндзя равен десяти самураям.

— Если я хорошо знаю свою семью, скорее десять зиндзя равны по цене одному самураю!

— Я не стал бы посылать тебя с этим монахом, если бы не был уверен в твоей полной безопасности, — сказал Бокуден.

— Для твоих целей было бы предпочтительней, если бы меня изнасиловали и убили по дороге в Хэйан Кё бандиты. Тогда бы ты мог предложить свою дочь престарелому и влиятельному князю Хоригаве и избавиться от расходов на свадьбу.

Дзебу усмехнулся про себя, поразившись, каким тоном она произнесла слова «престарелый» и «влиятельный». «Клянусь ивой, девушка проницательна. И, быть может, права. Возможно, нас обоих этот сын пиратов бросил на съедение акулам».

Морщинистое лицо Бокудена побелело от ярости.

— Продолжай показывать свое неуважение к отцу перед слугами, и не будет ни поездки в Хэйан Кё, ни свадьбы. Ты проведешь остаток дней своих в монастыре, рассказывая о своих несчастьях жалостливому Буме!

Танико замолчала, щеки ее раскраснелись. «Она зашла так далеко, дразня своего презренного отца, — подумал Дзебу. — В несколько раз дальше, чем хватило бы храбрости у большинства дочерей». Она нравилась ему. Она была храброй. Она была умной. Она была остроумной. Несомненно, она призвана стать драконом, довольно красивым.

Слуги помогли Танико и ее служанкам сесть в седла. Женщины ехали сидя боком. Дзебу впереди, за ним три женщины, потом два носильщика на груженных багажом старых клячах, — отряд под стук копыт миновал ворота. Ворота поместья Шимы заслонили собой рыдающую мать, нетерпеливого отца, радостно кричащих детей и машущих руками слуг.

Дорога Токайдо проходила к северу от Камакуры, и путники направились через город в том направлении. Начиная с этого момента пять жизней находились в руках Дзебу. Он напомнил себе, что зиндзя действует ради самого действия, не обременяя себя заботами, что может получиться в результате. Прибудет ли отряд в столицу или будет уничтожен наймитами Муратомо через милю, не должно было волновать Дзебу. Не должно, но в действительности он нервничал.

Копыта лошадей стучали по утоптанной грунтовой улице. Запах рыбы — свежей рыбы, приготавливаемой рыбы и гнилой рыбы — пропитал воздух Камакуры. В этом городе все было подчинено морю, и сердцем его, несомненно, являлись скопления причалов и складов на имеющей форму полумесяца береговой линии, пульсом — отход и возвращение большого рыболовного флота. Вокруг района порта выстроились скромные жилища рыбаков и других людей, работающих на причалах. За ними располагались более крупные дома владельцев судов, складов и тех, кто разбогател на торговле уловом. Но на самом краю города, подальше от порта, стояли вновь построенные особняки господ, прибывающих в Камакуру с севера, крупных землевладельцев, таких, как господин Бокуден. Его поместье, как и подобало дому первой семьи в городе, было видно издалека, красный флаг Такаши отчетливо выделялся на фоне темно-зеленых деревьев, растущих рядом.

Дзебу заметил, что рядом с ним едет Танико. Она ни разу не обернулась на дом детства, а решительно смотрела вперед. Быть может, ее пугало долгое путешествие. Дзебу повернулся к ней с улыбкой и произнес:

— Камакура так же важна в этой части страны, как Хэйан Кё — на юге.

Танико бросила на него пронизывающий взгляд черных глаз:

— Кого интересует мнение оборванного монаха какого-то неизвестного Ордена, который, я уверена, ни разу не высовывал своего длинного носа за стены монастыря? Оставь его при себе и не разговаривай со мной. У меня и так достаточно неприятностей!

— Мы в своем Ордене говорим: тот, кто считает себя жертвой, делает себя жертвой. Но если вы решили считать себя несчастной, моя госпожа, желаю вам испытать много радостей от такого выбора. И я уважаю ваше желание предаться скорби в одиночестве. — Он пришпорил Алтея и поехал вперед.

Дзебу был совсем не рассержен: девушка все еще нравилась ему. На самом деле упоминание о его длинном носе было очень точным. Она была очень наблюдательна, нос был одной из черт, унаследованных им от своего чужеземного отца. Дзебу был доволен тем, что ему, благодаря тренировке зиндзя, удавалось оставаться спокойным и веселым, встречаясь с враждебностью со стороны других. Он надеялся, что Танико не будет постоянно надоедать ему своими жалобами, иначе это станет тяжелым грузом на всем пути до Хэйан Кё.

На ночь они остановились в сельском доме одного из союзников господина Бокудена. Из своего багажа Танико достала подголовье, на котором спала с детства. Краска на нем давно стерлась, края обились, но деревянная поверхность давала ей ощущение тепла и безопасности, как любимая кукла или ночная рубашка могли действовать на какую-нибудь другую девочку. В подголовье был потайной ящик, края которого казались частью резного узора. Танико открыла ящик и достала книгу для записей, резные деревянные крышки которой были перевязаны декоративным красно-золотым шнурком. В ящике также были кисточка, брусок и чернильный камень. Используя воду, принесенную в спальню в суповой чашке, Танико принялась тереть камень бруском, приготавливая чернила.

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Для людей, которые не могут мыслить сами, обычным считается говорить, что осень самое прекрасное время года. Я думаю, что она слишком печальна, чтобы быть красивой. Я, в отличие от многих глупых девушек, не считаю печальное красивым. Я смотрю на пролетающие над головой вереницы уток и думаю про себя, что они покидают нас. Они боятся наступления холодов, которые убивают. Я слышу жужжание насекомых в лесу и думаю про себя, что скоро они все замерзнут.

Так и в жизни моей — лето уже прошло. Я должна буду стать женой человека, которого никогда не видела, но который, как я слышала, стар и груб. Как зима, он заморозит меня насквозь. Но это также означает, что я покину сельское болото Камакуры и буду жить в городе, который всегда мечтала увидеть, в столице Хэйан Кё. Видеть дворцы и ходить среди возвышенных людей, правящих Страной Восходящего Солнца! Я всегда мечтала вращаться среди великих. Если для того, чтобы подняться над облаками, нужно вытерпеть тяготы такого замужества, я согласна заплатить эту цену. Мой отец, как мне кажется, не захотел раскошелиться на обеспечение безопасности моей поездки, судя по странному юноше, которого он нанял меня охранять. Слышно много страшных легенд об этом зловещем Ордене зиндзя: что их воинам помогают злые духи и что никто не может уберечься от них. Слышны также очень интересные вещи об отношениях между монахами зиндзя и женщинами их храма. Интересно, этот уже был любовником? Он так огромен и такого странного цвета. Мне было бы страшно подпустить его близко. Но если бы он приблизился, мне было бы страшно отказать ему, чего бы он ни пожелал. Что-то доставляет удовольствие, когда думаешь о мужчине, перед которым будешь полностью беспомощной. Присутствие этого монаха зиндзя делает путешествие гораздо более интересным».

Седьмой месяц, двадцать третий день,

Год Дракона.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Казалось, что белый конус закрыл полнеба. Каждый раз, глядя на него, Дзебу пораженно вздыхал. Он никогда не видел горы такого размера. Никто не предупредил его, что во время своего путешествия он будет созерцать подобное чудо.

Он увидел ее, когда они поднялись в холмистую местность над Камакурой, но тогда она была маленькой и далекой. Когда они пересекли перешеек полуострова Изу, он начал осознавать ее высоту. Ее простая симметрия поражала его. То, как заснеженная вершина отражала все цвета дня, от розового до белого и золотого, вызывало у него слезы. Но только сегодня, на подходах к Харе, он до конца осознал необъятность молчаливого вулкана. Вчера он ни с кем не разговаривал о чувствах, которые он испытывал к этой горе. Сегодня так случилось, что рядом с ним ехала Танико. Преодолев нерешительность, он обратился к ней:

— Прошу вас, моя госпожа, назовите мне имя этой чудесной горы!

Она медленно повернулась к нему, скривив лицо в преувеличенном удивлении и презрении:

— Ты никогда не слышал о Фудзи-яме? Верно, зиндзя невежественны так же, как бедны и жалки.

Она опустила голову, так что поля круглой шляпы из осоки скрыли ее глаза. Быстро натянув поводья, Танико развернулась и поехала к служанкам. Внезапное движение вспугнуло двух журавлей в ближних тростниках, они с хлопаньем крыльев поднялись в воздух и скоро превратились в два крошечных силуэта в небе над горой Фудзи.

Путь вниз по берегу протекал медленно. Никто не разговаривал с Дзебу. Танико и служанки, видимо, не считали его достойным своего внимания, носильщики боялись его. Дни отмечались только частыми грозами и необходимостью проходить сквозь бесчисленные барьеры по сбору пошлины. Очень часто дорога совсем исчезала, и они вынуждены были пробираться по загроможденному булыжниками берегу или сквозь непроходимые леса.

В багаж была включена маленькая палатка, которую женщины использовали для сна на открытом воздухе или как укрытие в плохую погоду. Дзебу и два носильщика по очереди стояли на часах, охраняя сон. Когда это было возможно, они останавливались в монастырях или в домах друзей господина Бокудена, некоторые из которых построили на дороге Токайдо настоящие замки.

В один из солнечных дней, спустя восемь дней после выступления из дома, они ехали гуськом по склону, круто поднимающемуся от самого моря, как вдруг один из носильщиков, ехавший впереди, резко вскинул вверх руки. Он упал с лошади и покатился кувырком по склону, размахивая руками и ногами, пока с громким всплеском не исчез среди коричневых камней и сине-белых бурунов. Дзебу успел заметить серо-белое оперение стрелы, торчащей из его груди.

Дзебу сжал кулаки и заскрежетал зубами от ярости. Он потерпел неудачу. Именно потому, что в этот день он поехал сзади, носильщик нашел свою смерть. Жизнь, которая была вверена ему, потеряна. Он на мгновение закрыл глаза и напомнил себе, что зиндзя всегда сознает свою безупречность независимо от обстоятельств. Потом, сердито тряся головой, пришпорил Алтея и пронесся в голову отряда, чтобы поставить себя между остальными и нападавшим.

Дорога была перекрыта высоким самураем на чалой лошади в похожих на коробку доспехах из многочисленных кожаных пластин. В одной руке он держал лук, настолько большой, что, наверное, понадобилось не менее трех человек, чтобы натянуть на него тетиву. Рядом стояли трое цубуси, каждый из которых держал любимое оружие пешего воина — нагинату с длинным древком.

Дзебу прикинул, что самурай никак не выше его ростом. Голова его была непокрыта, сальные волосы туго зачесаны назад и завязаны плотным круглым узлом, по которому самураи узнают друг друга. Борода была неровно подстрижена. Глаза были розовыми, на щеках играл пьяный румянец. Дзебу сразу понял, кто это, — сельский дебошир, слишком сильно любящий выпивку и драку, чтобы успокоиться и начать работать на земле. Несомненно, в молодости — гроза для всех живущих рядом, когда он выбирал себе девушек по собственному усмотрению. Он легко мог стать преступником, но, благодаря своему рождению или связям в обществе, стал местным чиновником, что позволяло ему законно мучить крестьян. Он становился все грубее, все более опасным и более непредсказуемым с возрастом, когда пустота и скука жизни стали поедать его. В сущности, большинство самураев походило на этого человека. Правда, некоторые родились в состоятельных семьях, были более искусны в обращении с оружием, больше путешествовали и достигали большего, чем другие. Самураи считали себя благородными и грозными воинами. Зиндзя считали их разрушителями, опасными и глупыми, как маленькие мальчики, которым родители по дурости разрешили поиграть с ножами.

Дзебу подвел Алтея поближе к самураю и его людям и сказал:

— Ты убил безоружного человека. Ты ответишь за это перед ориоши этого района. Мы потребуем справедливости!

Самурай рассмеялся и ударил себя в покрытую кожаными доспехами грудь рукой в перчатке:

— Тогда можешь потребовать ее от меня! Я местный ориоши. Я слежу за соблюдением законов в этой местности.

Слова и манера держаться этого человека не оставляли сомнений — они будут драться. Дзебу начал собираться, как учили его зиндзя. «Твои доспехи — это ум. Обнаженный человек может полностью разбить закованного в сталь. Полагайся только на Сущность». Вот он, его первый бой, момент, на который была направлена вся его жизнь последние семнадцать лет. Низ его живота казался пустым. Но для зиндзя каждый бой является первым, а первый похож на все остальные. Так говорили в монастыре.

Сейчас он увидит. Сейчас он попробует убить человека. Его учили делать это. Он знал десять тысяч способов убить. Но сможет ли он это сделать на самом деле?

Он услышал стук копыт по каменистой дороге за своей спиной. Звенящий голос Танико произнес:

— Человек, которого ты убил, был слугой господина Шимы-но Бокудена из Камакуры. Ты ответишь перед ним и его союзниками, ориоши.

Дзебу не сводил глаз с самурая:

— Отойдите назад, моя госпожа, назад, за спины всех остальных.

— Я отвечаю за слуг своего отца!

— Я отвечаю за вас! Назад! Немедленно! — он восхищался ее смелостью. Именно этого он и ожидал, после того как увидел ее стычку с отцом.

Самурай широко улыбнулся. Нескольких передних зубов не хватало, остальные были желтыми.

— Имя вашего отца здесь ничего не значит, моя госпожа! — сказал он. — Это территория Муратомо, и я их союзник. Мы единственные настоящие воины на этой земле, живущие с мечом и умирающие от меча. Мы не такие изнеженные льстецы, как Такаши. Как подходит для Такаши то, что отец послал тебя в дорогу в сопровождении единственного монаха, вооруженного иглой для вышивки! Вооруженные монахи годятся только для разделки рыбы! Я пинком пошлю этого монаха в море, где его место, а потом займусь тобой, маленькая госпожа!

Дзебу произнес:

— Если ты вынудишь меня драться, один из нас умрет. Быть может, мы оба. Быть может, и другие.

— Либо убей его, либо умри сам, — сказала Танико, — Для этого тебя нанял мой отец. Перестань сидеть и спорить!

— По правилам Ордена я обязан предупредить его.

Самурай рассмеялся, выпятил грудь, расправил плечи, заскрипев и загремев доспехами:

— Предупредить меня? Предупредить?! Я — Накане Икено, сын Накане Икенори, который подавил восстание в земле Ошу и уничтожил Абе Садато, его предводителя. Я правнук Накане Икезане, который боролся против Такаши Масакадо, поймал его и послал его буйную голову в Хэйан Кё. Я праправнук...

Дзебу, небрежно сидящий в седле, опустив поводья и уперев кулаки в бедра, перебил:

— Ты — обезьяна, сын обезьяны и внук обезьяны! Что касается меня, я — никто. У меня нет звучного имени. Мой отец не был известен в Стране Восходящего Солнца. Я ничего не совершил. Я пришел ниоткуда и уйду в никуда! — Дзебу коснулся эмблемы зиндзя на груди. Глаза Икено скользнули к сине-белой окружности на груди монаха и слегка расширились. Дзебу продолжил: — Я ничего не хочу и ничего не боюсь. Если ты убьешь меня, ничего этим не добьешься, всем будет безразлично. Пропусти нас!

— Я должен был задрожать от страха, узнав, что ты зиндзя, мальчик? Все зиндзя трусы, убивающие из-за угла! И ты трус, иначе бросил бы мне вызов, как мужчина. Почему я должен уступить кому-то, считающему себя ничем?

— Воздух — это ничто. Но буря может уничтожить город. Отойди в сторону, обезьяна! — Даже говоря, Дзебу повторял про себя высказывания, успокаивающие ум и наполняющие тело силой Сущности; «Ни на что не полагайся под небесами. Ты не будешь драться сам. Сущность будет драться».

Икено взревел:

— Ты посмел назвать меня обезьяной и оскорбить моих предков! Я позабочусь, чтобы ты умер постыдной смертью. Ты не будешь сожжен или похоронен. Твое тело будет лежать на земле, пока его не съедят собаки, а кости станут белыми от дождя и солнца!

— Подхалимы из клана Муратомо умеют убивать только безоружных носильщиков! — Теперь Дзебу умышленно раздражал Икено.

Длинный тяжелый меч Икено со свистом вылетел из ножен, и он пришпорил свою лошадь. Дзебу оставался на месте, пока Икено не подскочил к нему. Потом, когда Икено взмахнул мечом, он лег на спину Алтея, обняв лошадь за шею, и меч самурая просвистел в воздухе над ним. Дзебу услышал крики, когда лошадь Икено понеслась на оставшегося носильщика и трех женщин, которые, развернув лошадей, бросились прочь. Икено далеко ускакал по дороге, все еще размахивая мечом над головой, прежде чем ему удалось остановить лошадь, развернуться и еще раз броситься на Дзебу.

Дзебу взглянул на трех цубуси Икено. Они стояли, широко раскрыв рты и глаза, не проявляя ни малейшего желания ввязываться в схватку.

Под стук копыт Икено снова подлетел к нему. Дзебу рывком отвел лошадь в сторону, и Икено с грохотом пронесся мимо, рубя мечом воздух, не причинив никакого вреда. «Я сказал тебе, что я — ничто», — подумал Дзебу.

Ругаясь, Икено спрыгнул с лошади и бросил поводья одному из цубуси. Он подбежал к Дзебу и протянул руку в кожаной перчатке, чтобы выдернуть его из седла. Безо всякой команды со стороны Дзебу Алтей встал на дыбы, и Икено вынужден был сдержать свой бросок и отпрыгнуть назад, чтобы избежать молотящих по воздуху передних копыт. Дзебу почувствовал поднимающиеся в нем волны удовольствия, которые излучались на Алтея, на Икено, на гору, на океан. Они все стали частью величавого танца, а время замедлилось так, что он смог повернуть голову и поискать глазами Танико. Как он и ожидал, она тоже смотрела на него именно в этот момент, так же как Алтей точно знал, когда ему надо было встать на дыбы и остановить атаку Икено. Глаза Танико были широко открыты от благоговейного страха и восхищения, они смотрели прямо в глаза Дзебу, и он понял, что имел в виду Тайтаро, говоря, что глаза прекрасней любого драгоценного камня. И он понял, что Сущность смотрела на Сущность. Они одновременно отвернулись друг от друга, и Дзебу посмотрел в налитые кровью глаза Икено, полные ярости и опьянения. Дзебу почувствовал к Икено сочувствие. «Ты сам не знаешь, кто ты», — подумал он.

Он обнажил короткий меч зиндзя, который Икено назвал иглой для вышивки. Он действительно был маленьким, по сравнению с мечом Икено. Он перебросил ногу через спину лошади и легко спрыгнул на землю. Икено, держа меч перед собой обеими руками в атакующей стойке самурая, сделал шаг к Дзебу.

— Я срежу эту улыбку с твоего лица, а твою голову — с тела, монах!

Икено высоко поднял свой большой меч над головой, чтобы обрушить его на Дзебу. В тот же самый момент, сделав три быстрых шага к Икено, Дзебу одной рукой отвел свой меч назад и быстро взмахнул им по дуге перед собой, так быстро, что казалось, что в один момент меч был занесен над правым плечом Дзебу, а уже в следующий миг оказался рядом с левым. Дзебу расслабился, опустив вниз руки. Он знал, что убил Икено.

Икено неподвижно застыл, не произнеся ни звука, сверкающее лезвие по-прежнему было крепко сжато в руках на уровне плеч. Ярость исчезла с лица самурая, сменилась ужасом, потом гримасой агонии. Рот широко раскрылся. Веки задрожали. Меч со звоном вывалился из его рук, сами руки вяло упали вниз. Все тело стало клониться вперед. Тонкая ярко-красная черта появилась вокруг его грязной коричневой шеи.

Потом, внезапно, голова отделилась от плеч и упала на дорогу, в грязь и камни. Кровь с шипением вылетела вверх из обрубка шеи. Тело стояло еще мгновенье, а потом с шумом рухнуло возле отрубленной головы.

Трое цубуси, бросив нагинаты, закричали и побежали. Дзебу, не торопясь, подошел к Алтею, вытащил из седельной сумки свой маленький лук, вложил в него стрелу с наконечником «ивовый лист» и выстрелил. Один из людей Икено упал со стрелой между лопатками, Дзебу подстрелил второго такой же стрелой. Третий повернулся на краю соснового леса, упал на колени и в мольбе поднял руки вверх.

Дзебу взял из седельной сумки моток пеньковой веревки и пошел вверх по склону к стоящему на коленях, трясущемуся человеку.

— Пожалуйста, не убивай меня, шике, — дрожащим голосом пролепетал мужчина. Он был косоглазым, Дзебу не мог одновременно смотреть своими глазами в глаза этого человека. «Что сказал бы Тайтаро по поводу таких драгоценных камней?»

— Иди туда, — Дзебу указал на большой клен. Когда мужчина встал под деревом, он отрезал мечом кусок веревки и связал ему руки за спиной.

К ним подъехала Танико, копыта ее лошади мягко стучали по покрытому мхом склону.

— Что ты с ним собираешься сделать?

— Отрезать ему голову.

Мужчина закричал и снова упал на колени:

— О нет, шике! Не убивай бедного Моко! У меня пятеро детей. Я не собирался причинять тебе вреда. Икено заставил меня пойти с ним. Моко не солдат! Он всего лишь бедный плотник.

— Косоглазый плотник? — сказала Танико. — Хотела бы я посмотреть, какие ты строишь дома!

Моко попытался улыбнуться. У него не хватало двух верхних передних зубов. «Редкая красота есть в его безобразии!» — подумал Дзебу. В течение минуты он перестал думать о нем как об обычном цубуси и рассмотрел в нем приятного человека. «Я действительно предпочел бы не убивать его», — подумал Дзебу.

— Вы сильно бы удивились, моя госпожа, — сказал Моко. — Я хороший плотник. Пожалуйста, попросите этого великого шике сжалиться надо мной, вам же не хочется, чтобы шестеро моих детей умерли от голода!

— Пощади его, Дзебу. Он безвреден.

— Безвреден? Он сегодня же ночью вернется сюда с бандой головорезов. — «К счастью, она тоже на стороне Моко, — подумал он, — Я позволю ей отговорить меня».

— Нет, я не стану этого делать, шике! Господин Накане Икено был единственным настоящим бойцом здесь. Именно поэтому он был ориоши. Он заставил остальных, нас, следовать за ним. Никто из нас не вступил бы в бой, если бы он не угрожал убить нас. Я обещаю, никто не будет мстить за господина Икено, пусть душа его поселится в грязном ночном горшке, прошу прощения, полная сочувствия госпожа!

— Дзебу, я выхожу замуж. Я не хочу, чтобы воспоминания о моей свадьбе были омрачены твоей жестокостью.

— Я думал, что вы считаете свое замужество с князем жестокостью, — сухо произнес Дзебу.

— Ты слишком дерзок, монах! Я не хочу, чтобы дух этого человека преследовал меня!

— Почему он должен вас преследовать? Вы сами не причините ему вреда.

— Ты сопровождаешь меня. Поэтому я отвечаю за все, что ты делаешь.

— Я поражен вашей чувствительностью, моя госпожа. Чтобы уберечь вас от боли, я сохраню жизнь этому человеку. — Он повернулся к стоящему на коленях плотнику: — Хорошо. Ты можешь жить. Но ты должен будешь перевезти багаж госпожи Танико в Хэйан Кё, заменив носильщика, убитого самураем. Если ты убежишь, я выслежу тебя и убью.

Все еще со связанными руками, Моко упал лицом в землю у ног Дзебу.

— Благодарю вас, шике, благодарю вас! Я пойду куда бы вы ни приказали! Хоть в Китай, если понадобится!

Танико сказала:

— А как же пятеро детей? Или их шестеро? Они, несомненно, будут голодать, если ты отправишься в Китай.

Моко поднял голову, наградив Танико косоглазой беззубой улыбкой.

— Нет никаких детей, моя госпожа! Я так безобразен, что ни одна из женщин не согласилась иметь со мной дело. Поэтому никаких детей. Такой человек, как я, простой плотник без чести, скажет что угодно, чтобы сохранить себе жизнь.

Дзебу сохранял суровое выражение лица, разрезая мечом веревку на руках Моко. «Этот человек послан нам ками. Человек, который мог быть настолько забавным перед лицом смерти, обязан оказаться лучшим попутчиком, чем любой из отряда Шимы».

Осыпав Дзебу и Танико множеством благодарностей, Моко убежал, чтобы присоединиться к оставшемуся в живых носильщику и служанкам.

— Надеюсь, ваша доброта не принесет нам в дальнейшем несчастья, — сказал Дзебу Танико.

Дзебу был настолько высок, а Танико настолько мала, что даже несмотря на то, что она сидела на лошади, а он стоял на ногах, их глаза были почти на одном уровне. Она впервые улыбнулась ему.

— Ты превосходный воин, Дзебу. Я не видела ничего, подобного тому, как ты убил этого мужлана Муратомо. Когда ты дрался с ним, твои глаза встретились с моими, и я почувствовала что-то, — я не могу описать этого. Быть может, когда-нибудь я смогу выразить это в поэме. Сейчас же я хочу извиниться за свои грубые слова. Я не хотела, чтобы ты испортил мою только что приобретенную признательность тебе убийством беззащитного человека.

Дзебу был доволен, но сохранил выражение лица сурового воина.

— Яйцо беззащитно, но из него может вылупиться смертоносная змея.

— Одному зиндзя тебя хорошо научили.

— Чему?

— Как быть смертельно скучным. — Она развернула своего гнедого жеребца и поехала прочь, насмешливо бросив через плечо: — Шике!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сползая вниз по склону, Дзебу остановился у тела одного из цубуси. Он перевернул его и посмотрел в лицо, грубое и глупое на вид даже в смерти. Однако при жизни это обычное лицо было чудесным, замысловатым взаимодействием частей. Самый искусный художник в мире не смог бы воссоздать нежные и сложные движения этого, сейчас расслабившегося, рта. И чудо красоты, считавшееся совершенством для этой страны, закончило свое существование в результате одного грубого удара оперенной палочки с металлическим концом! Эта изящное чудо, прекратив свои движения, превращалось в слизь уже сейчас. Дзебу присел рядом с телом, опустив руки между колен. «Я сделал это...»

Про себя он читал «Молитву поверженному врагу»: «Я скорблю всем сердцем, что мне пришлось убить тебя. Я извиняюсь перед тобой тысячу раз и прошу твоего прощения сто тысяч раз. Я объявляю всем ками этого места, которые были свидетелями нашей стычки, что только я виновен в твоей смерти и принимаю на себя всю карму, возникшую в результате твоей смерти. Пусть дух твой не гневается на меня. Пусть ты найдешь счастье в другой жизни и мы встретимся еще раз друзьями...»

Он прочел ту же молитву над телом второго цубуси, а потом над безголовым, закованным в сталь и кожу, телом Накане Икено, первым человеком, которого ему довелось убить.

«Самым безопасным, — решил Дзебу, — будет сбросить тела в море. Если волны вынесут их на берег, это случится через несколько дней или даже недель, а мы с Танико к тому времени будем уже далеко от этой части страны. А если повезет, тела съедят рыбы, и их никто никогда не увидит».

Как будто прочитав его мысли, к нему подошел Моко и произнес:

— Осмелюсь сказать, шике, что этот ориоши был на хорошем счету у Муратомо. Если станет известно, кто убил Икено, у шике могут появиться могущественные враги.

— Ты привел еще одну причину, почему я должен убить тебя.

— У тебя уже были причины, и ты решил не убивать меня. Моя жизнь в твоих руках в любое время.

Дзебу заставил Моко и носильщика помолиться над каждым телом. Потом они скатили тела по склону и бросили в белую пену.

Икено был последним. Носильщик запротестовал:

— Его доспехи дорого стоят!

— Они оказались никчемными для него, — сказал Дзебу, восхищенно рассматривая шелковую оранжевую шнуровку, связывающую вместе стальные и кожаные пластины доспехов. — Кроме того, они легко узнаваемы. Если кто-либо увидит, что у нас доспехи Икено, это может вызвать затруднения.

— По крайней мере, сохрани меч, шике, — сказал Моко. — Он прекрасен. У него есть душа. Искусство оружейника перешло в него во время ковки, и дух лисицы руководил его созданием. Бросить его в море ржаветь будет позором и богохульством.

— Ты почти поэт, Моко. Хорошо, я сохраню меч. — Моко снял с пояса ножны и осторожно поднял сверкающее оружие с того места, где его выронил Икено. Дзебу взял у него меч и осмотрел его.

Призрачная линия пробегала по лезвию в том месте, где твердая сталь кромки встречалась с гибкой сталью сердечника. Оружейник украсил эту линию узором, напоминающим листья бамбука. На клинке была выгравирована надпись: «Нет ничего между небом и землей, чего должен бояться человек, носящий на поясе этот волшебный клинок».

Дзебу покачал головой. «Глупо. Такие слова учили самурая полагаться на меч и отбрасывать в сторону свою жизнь. Афоризм зиндзя более мудр: не полагайся ни на что под небесами». Он передал меч Моко. «Я могу послать его матери или Тайтаро», — подумал он.

— Я спрячу меч среди вещей, и никто не увидит его, пока ты сам не захочешь этого, — сказал Моко.

Итак, Икено, его доспехи, его лук и его голова, но не его меч, ушли в море. Дзебу хлопнул чалую лошадь Икено по крупу, послав ее галопом по дороге Токайдо к северо-востоку, прочь от деревни Икено.

Трое мужчин и три женщины поспешили по берегу, погоняя лошадей, избегая домов и деревень и прячась в лесу, когда возникала опасность встретиться с кем-то на дороге. Все еще подозревая Моко в предательстве, Дзебу не доверил ему охрану, разделив ночь между собой и носильщиком Шимы.

На следующий день после стычки с Накане они ехали по поросшим травой холмам, когда к Дзебу подъехала Танико.

— Общество этих женщин стало мучением для меня. Они всю жизнь служили мне и не могут сказать ничего, что я не слышала уже сотни раз.

— Вы упоминали, что я тоже могу быть скучным.

— По крайней мере, ты говоришь то, что я никогда не слышала.

Дзебу улыбнулся ей:

— Я разделяю ваши чувства. Мне не с кем было говорить, кроме себя, с начала нашего путешествия. И я знаю себя лучше, чем вы своих служанок. Себя я считаю еще более утомительным собеседником...

Он и Танико стали более доверчивы друг к другу. Видимо, оказало свое действие убийство самурая. Ну и что из этого? Что-то хорошее должно быть результатом любого действия, нанесшего кому-либо вред.

Он вспомнил момент, когда их глаза встретились в пылу схватки. Сегодня она выглядела прекрасной как никогда, и, узнав ее лучше, он понял, что кажущаяся беспощадность в ее глазах была проявлением откровенного ума вместе с четкой уверенностью в том, чего она хочет и что чувствует.

Она сказала:

— Ты напомнил мне о грубости с моей стороны в начале нашей поездки. Мне хотелось бы возместить ущерб. Мы будем общаться друг с другом. То, что заставляет тебя скучать в самом себе, может заинтересовать меня. И ты, возможно, найдешь меня интересной, хотя себе я кажусь совсем обычной. Как тела мужчин не интересуют других мужчин, но могут быть вполне пленительными для женщин.

Как смело с ее стороны!

— Я уверен, что вы слишком молоды и скромны, моя госпожа, чтобы знать что-то о телах мужчин.

— Даже если это и так, я могу смело разговаривать с тобой о таких вещах, не боясь прослыть глупой. Ты тоже молод, и к тому же монах.

— Зиндзя не принимают обет безбрачия, — Дзебу посмотрел ей в глаза. — Только потому, что я не могу к ней прикоснуться, я не намерен скрывать от женщины тот факт, что я мужчина.

Танико порозовела.

— О, я вижу, что нахожусь в большой опасности! Лучше вернусь под охрану своих служанок! — Ее смех зазвенел в теплом воздухе, когда она поскакала назад по высокой желтеющей траве. Он почувствовал настолько болезненное желание обладать ею, что желудок его словно завязался узлом. Быть может, есть какой-нибудь способ, чтобы он смог полежать рядом с ней, не позоря ее, не подвергая себя и честь Ордена опасности?

На следующий день, после полуденной трапезы с рисовыми лепешками, морскими водорослями и сушеной рыбой, она снова поехала рядом с ним.

— Сколько тебе лет, Дзебу?

— Семнадцать. Я родился в год Свиньи предыдущего цикла.

— Я родилась в год Зайца. Ты на четыре года старше. Это большая разница. Мне кажется, что я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж.

— У меня не было намерения предположить в вас что-либо детское, моя госпожа!

— Совершенно правильно. Во мне нет ничего детского. — Загадочная улыбка и взгляд искоса не оставили сомнений в действительном смысле ее слов. — В каком возрасте вы, зиндзя, славящиеся своей похотливостью, женитесь?

— Обычно после тридцати. Если зиндзя смог остаться в живых до тридцати лет, считается безопасным для него взять себе жену. Монахи после тридцати занимаются менее опасной работой. Они включаются во внутренние круги Ордена, становятся учителями или настоятелями, — Дзебу улыбнулся и посмотрел ей в глаза. — Но когда я говорил, что зиндзя не связаны обетом безбрачия, я не имел в виду, что мы в конечном счете женимся.

Ее широкие губы, подкрашенные ярко-красной краской, на мгновение раскрылись, она снова порозовела под тонким слоем белой пудры. Она слишком легко краснеет. Это выдает ее. Потом вернулся твердый, умный вид, который поразил его, еще когда он впервые увидел ее.

— В твоем случае я задумалась бы о плате женщине за ее услуги, если она из таких, только в этом случае она согласится лечь с тобой.

— Почему вы это сказали?

— Потому что ты самый безобразный мужчина, которого я когда-либо видела. Ты не урод, но выглядишь странно. Как маска демона. Все неверного цвета. Например, твоя кожа похожа на живот рыбы.

— Именно такого цвета вы пытаетесь достичь при помощи пудры, моя госпожа.

— Да, но моя пудра прекрасна, потому что кожа моя совсем другого цвета, понимаешь? — Дзебу не понимал, но дал ей продолжить, — Твои волосы выглядят так, будто голова твоя объята пламенем, твои глаза — цвета неба в дождливый день. Впечатление нелепое и пугающее. Я не видела никого, похожего на тебя. И потом, ты такой большой, огромный, просто чудовище. Если ты приблизишься ко мне, я с криком убегу.

Было время, несколько лет назад, когда такие слова могли причинить ему боль. Но теперь тренировка зиндзя возымела действие, и он смог удивленно ответить:

— Все мужчины одного цвета в темноте, что касается моих размеров, некоторые женщины находили их приятными.

— Ты к тому же груб. Нет ничего более отвратительного, чем распутный монах. Какими проходимцами должны быть зиндзя, судя по тебе. Я предпочла бы заняться любовью с плотником Моко, нежели с тобой, — От Дзебу не ускользнул тот факт, что она первая коснулась темы любовной близости.

— Нет сомнений, Моко смог бы построить достаточно высокую башню, чтобы удовлетворить вас!

— Ты мне отвратителен! — Она отъехала.

Чуть погодя Дзебу услышал, как Танико сказала что-то служанкам и те залились смехом.

Продолжая путь молча и в одиночестве, он думал о Шиме Танико. Ее маленькое лицо с подвижным, выразительным ртом привлекало его. В действительности она не была красива, но ведь в конечном счете все красивые женщины выглядят одинаково. Ее красота была красотой искривленного дерева, глиняной чашки, облака странной формы. У него промелькнула мысль: не обладает ли он сам, по крайней мере для некоторых, такой же грубой, странной красотой? Не это ли настоящая проницательность зиндзя?

Он задумался о выражении, время от времени появляющемся в глазах Танико, взгляде, подразумевающем нечто сильное, и острое, и гибкое, как лезвие меча. Она могла занимать положение третьей дочери в провинциальном доме, но ее сила и ум могли вознести ее на самый верх империи. Он развлекал себя видениями близости с ней. Его мечты стали настолько живыми, что он чувствовал, как ее маленькие руки царапают его спину, ее стройные ноги обхватывают его бедра.

Подъехавший Моко прервал его мысли, что в какой-то степени принесло ему облегчение, так как фантазии стали причинять определенное неудобство. Моко улыбнулся ему, и Дзебу подумал: не обладает ли косоглазый, беззубый плотник несимметричной, природной, абсолютной красотой, такой же, как он и Танико? Еще раз он был благодарен, что ками, следящий за его предназначением, не дал ему убить этого человека.

— Шике, уж если мы направляемся в Хэйан Кё, я хотел бы сказать, что бывал там. А вы?

— Нет, Моко. Мои путешествия только начинаются. Как тебе удалось посетить столицу?

— Семья моей матери живет там. По обычаям ее семьи, беременная женщина должна была возвратиться в дом родителей, и она взяла меня с собой, когда должна была родиться младшая сестра. Я думаю, ей не хотелось какое-то время беременеть, и она задержалась там на три года.

— На что похож Хэйан Кё? Мне не терпится узнать.

— Очень большой и очень старый. Можно подумать, что его придумали плотвшки. Улицы не такие узкие и извилистые, как в других городах. Они прямые и пересекаются друг с другом, образуя квадраты, и очень широкие. Некоторые настолько широки, что можно разместить посередине целую деревню и все равно останется место по краям. Сто тысяч жителей живут в стенах города!

Моко продолжал описывать в деталях Хэйан Кё и рассказывать Дзебу легенды о жизни там. Дзебу ре шил, что он правильно предположил. Этот человек был более интересным попутчиком, чем кто бы то ни было в отряде. Исключая, конечно, Танико.

На следующий день Танико снова ехала рядом с ним.

— Прошу вас, не причиняйте себе страдания только из-за доброты ко мне, — сказал он. — Должно быть, вам нестерпимо больно ехать рядом с таким отвратительным человеком, как я.

Она пожала плечами:

— Служанки более надоедливы, чем ты — отвратителен. В действительности я нахожу твою внешность довольно интересной. Расскажи мне, почему ты стал так выглядеть!

— Я сын своего отца.

— Ну, тогда почему твой отец так выглядел? Давай, давай, не заставляй меня все вытягивать из тебя.

— Мой отец мертв. Его убили через год после моего рождения. Он был чужеземцем. Глаза его были зелеными, а не серыми, как мои.

— Кто убил его?

— Он был убит высоким, рыжеволосым чужеземцем, похожим на него самого, приехавшим сюда только для того, чтобы убить его.

Танико уставилась на Дзебу:

— Ты имеешь в виду, что, пока я чуть не сошла с ума от скуки, вынужденная почти двенадцать дней тащиться по Токайдо во время этой несчастной поездки, ты не удосужился развлечь меня загадочной историей своей жизни? Ты слишком безжалостен!

— Я полагал, что убийство самурая Икено послужит достаточным развлечением...

Она сама была безжалостной! Неужели она не понимает, что это его жизнь, история его, а не постороннего убитого отца? Она хотела развлечься ею!..

Но зиндзя не владеет собственной жизнью. Он не владеет ничем. Он проходит по этому миру не оставляя следа. Если она хочет позабавиться его рассказом, он развернет его перед ней, как бумажный веер, чтобы она, когда натешится, могла с легкостью выбросить его.

— Я не такой человек, который получает удовольствие, видя, как другие люди умирают, — сказала Танико. — Но рассказ — это совсем другое! Откуда пришел твой отец? Кто убил его? Как ты родился? — Как маленькая девочка, она подпрыгивала в седле от нетерпения. — Прошу тебя! Начинай немедленно! Рассказывай!

— Моего отца звали Дзамуга. Он говорил моей матери, что его народ пришел из пустынной местности далеко на западе.

— Из Китая?

— С севера Китая. Это были кочующие племена, как айну, которые живут на наших северных островах. Они пасли скот и все время воевали между собой. Они были настолько бедны, что не имели собственных домов, а жили в палатках из звериных шкур. Фамилий у них не было.

— Неудивительно, что твой отец пришел в Страну Восходящего Солнца!

— Нет, он пришел сюда некоторым образом против свой воли. Он убегал от чего-то. Отец прибыл сюда на торговом судне из Кореи, и моя мать говорила, что он расплатился за перевозку драгоценным камнем, на который можно было купить целый флот таких судов. Он привез с собой несколько таких камней, зашитых в его одежду.

— Удивительно, что корейцы не убили его и не выбросили за борт, забрав себе камни. Всем известно, что у корейцев нет чести, и они не постыдились бы сделать такое.

— Они не посмели бы. Мой отец был воином, который легко мог перебрить вето команду судна. Он был огромен, больше меня, но быстрый, как ветер, и мастерски владел любым оружием. Только его честь потребовала от него заплатить за перевозку. Для варвара он был необычно хорошим человеком, так говорила моя мать. Итак, он сошел на берег в Модзигасеки и направился в близлежащую сельскую местность. Там он представился местному землевладельцу и на другой камень купил себе поместье с лошадьми. На третий камень он купил мою мать, самую красивую женщину во всей округе, которая стала его женой.

— Где он взял эти камни? Ты говорил, что его народ очень беден.

— Они воевали с другим, более богатым народом и победили. Камни были долей моего отца в добыче.

— Это противозаконно, продавать землю чужеземцу. И как мог человек продать свою дочь такому странному созданию, которым, вероятно, был твой отец?

— Чернила на законах быстро выцветают, если отъехать подальше от Хэйан Кё. А этот землевладелец получил камень от моего отца за бедные земли пастбища, непригодные для выращивания риса, а сам купил на него огромный участок плодородной земли. Один камень сделал его богатым. Что касается отца моей матери, он был бедным крестьянином, и дочь, даже такая красивая, была для него лишним ртом. Сейчас он самый богатый торговец рисом в провинции. Несколько горячих молодых людей в той местности, ухаживающих за моей матерью, были недовольны приездом отца, и ему пришлось драться с ними. Он постарался не убить ни одного из них, что ввергло их в крайний стыд и заставило уехать из деревни. Он был мастером в военном искусстве.

— Но кто-то убил его?

— Кто-то, кто был лучшим воином, чем он. Мне хотелось бы узнать, кто. И почему.

— Ты сказал, что это был рыжеволосый чужеземец, как и он.

— Да. По соседству был монастырь зиндзя, Храм Водной Птицы. Как только мой отец поселился там, он посетил монастырь и подружился с настоятелем, Тайтаро. Он часто ходил в монастырь и проводил там долгие часы, пил саке и разговаривал с настоятелем Тайтаро. В один из дней он услышал, что буддистский монах гигантского роста из-за моря едет по дороге из Модзигасеки, расспрашивая всех о Дзамуге Коварном.

— Коварном?

— Несомненно, он был прозван так своими людьми за то, что был гораздо умнее большинства. Когда мой отец услышал это имя, он сказал, что приехал его давний враг требовать его жизнь. Он отвел меня и мать в монастырь и вверил нас заботам Тайтаро. Если он должен был умереть той ночью, его земля и оставшиеся камни переходили во владение зиндзя.

Потом мой отец вернулся в поместье, в котором работал последние два года. Он оседлал свою лучшую лошадь, надел самурайские доспехи, которые специально изготовил для себя, достал лук со стрелами и меч, привезенные из далекой пустынной страны. Он ждал. После наступления ночи монах из-за моря появился на дороге. Мой отец выехал ему навстречу. Незнакомец скинул одеяния монаха. Под ними оказался гигантский воин в красном плаще, накинутом поверх доспехов. Они стали кричать друг на друга на странном языке, который не понял ни один из крестьян, наблюдавших за ними из укрытия. Они выпускали друг в друга стрелу за стрелой, а когда все стрелы кончились, подъехали друг к другу и начали драться на мечах. Оба предпочитали драться верхом. Наконец незнакомец сумел пробить защиту моего отца и вонзил меч ему в горло. Мой отец упал, и его враг отрезал ему голову. Он завернул ее в ткань и положил в седельную сумку.

Дзебу перестал рассказывать, увидев мысленно, как уже много раз, сцену смерти своего отца. Она не печалила его. Скорее озадачивала и зачаровывала. Он хотел знать все о том, кем был его отец, это было для него более важным, чем даже быть зиндзя. Когда-нибудь он узнает все, даже если ему придется отправиться в пустынные земли за морем. Наконец Танико сказала:

— Твой отец, должно быть, был храбрым человеком и великим воином. А воин в красном после этого уехал и исчез?

— Нет. Он задал много вопросов, прежде чем встретился с отцом, и знал, что у Дзамуги Коварного есть сын и он находится в Храме Водной Птицы. Он той же ночью поднялся на гору, встал у ворот и потребовал, чтобы меня ему выдали. Он сказал, что это его предназначение — убить Дзамугу и всех из его рода.

— Убить младенца? Как жестоко!

— Он не знал, кто такие зиндзя, и, я подозреваю, думал, что имеет дело с обычными безвредными монахами, Тайтаро наконец надоело спорить с ним, и он послал трех братьев, чтобы его убить. Он, быть может, был поражен атакой, но сам также поразил Орден. Он убил двух монахов и сумел скрыться. Обычный воин редко превосходит в бою зиндзя, но чтобы один воин победил трех зиндзя — это было неслыханно!

— Отец сказал мне, что один зиндзя стоит десятка самураев. После того как я увидела, что ты сделал с Икено, я верю этому.

— Да, но тот красный воин не был самураем. Я думаю, что он все еще живет Где-то в мире и все еще хочет убить меня. Когда-нибудь я встречусь с ним и нанесу ему поражение. Это одна из причин, почему я посвятил свою жизнь тому, чтобы стать зиндзя. Чтобы подготовиться к встрече с ним. Прежде чем я его убью, заставлю его рассказать, почему все это случилось.

Танико смотрела на Дзебу, благоговейно приоткрыв ярко-красные губы.

— Для монаха ты довольно привлекателен, Дзебу!

Она покраснела и повернула лошадь, чтобы отъехать от него. Ее жеребец, как будто случайно, прижался к Алтею, и ее маленькая ручка, как будто случайно, погладила руку Дзебу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На следующее утро Дзебу, проснувшись, обнаружил в колчане среди стрел лист бледно-зеленой бумаги. Лист был сложен в узкую полоску, которая, в свою очередь, была обернута вокруг крошечной сосновой веточкой.

Когда он развернул бумагу, то обнаружил на ней написанное красивыми мазками стихотворение:

Красный огонь поглотил одинокую сосну,

Но крылья молодой водной птицы

Воспарили над пламенем.

В окружающей его тишине Дзебу услышал пение иволги и стук собственного сердца. Она создала это прекрасное творение для него, для него одного. Он подъехал к ней, посмотрел на нее и ничего не сказал. Под ее взглядом он аккуратно сложил стихотворение и положил к себе под одежду, прижав к обнаженной груди.

В этот день они ехали рядом, иногда разговаривая о чем-то, но в основном молча. К вечеру они добрались до Милиа и остановились в особняке господина из рода Такаши. Дзебу попросил слугу принести чернильный камень, кисточку и бумагу и лучшим своим почерком написал стихотворение, как учил его Тайтаро, сначала погрузившись в медитацию, потом записывая пришедшие в голову слова, не задумываясь и не критикуя их после:

Молодая водная птица попыталась взлететь.

Но ловушка, спрятанная в ветвях сирени, крепко схватила ее.

Бумага, которую дал ему слуга, была сиреневой. Он нашел опавший кленовый лист, подходивший к ней по тону, и обернул стихотворение вокруг него.

На следующее утро он украдкой положил стихотворение в ящик с продуктами, которые их хозяин передал Танико на этот день.

В Милиа дорога Токайдо обрывалась на морском берегу, и они целый день плыли на судне до Кувана, где смогли продолжить прерванное путешествие по земле. Наблюдая с носа судна за Танико, Дзебу увидел, как она подошла к лееру, развернула сиреневую бумагу и прочла стихотворение. Глаза их встретились, и она быстро отвернулась.

В последующие дни путешествие напоминало спуск по круто бегущему вниз склону холма. С каждой минутой казалось, что отряд все быстрее и быстрее приближается к Хэйан Кё. Чем ближе они подъезжали к столице, тем лучше становилась дорога, легче путешествие и сильнее желание Дзебу никогда не доехать туда.

Когда он был ребенком, мать рассказывала ему истории о чудесном городе Сына Небес и приключениях людей высокого происхождения, живших там. Многие годы он мечтал о столице, как центре всего благородного, мудрого, древнего, прекрасного и богатого. Он грезил увидеть Хэйан Кё всю жизнь. Теперь столица превратилась в последнее место в мире, которое он желал бы увидеть, так как это будет означать конец отношений между ним и Танико.

Наконец они приблизились к горам, окружающим имперский город. Этим вечером они сойдут с дороги Токайдо и остановятся в храме зиндзя Новой Луны на горе Хигаши, возвышающейся над столицей. Это была одна из крупнейших обителей зиндзя, приютившая более четырехсот монахов. Имперские чиновники Хэйан Кё жили в постоянном смертельном страхе перед обитающими на горе Хигаши зиндзя. Не раз монахи спускались с горы, чтобы наказать оскорбившего их аристократа. Имперские войска не могли тягаться с тренированными по собственной системе зиндзя. Один или два раза зиндзя могли даже захватить власть в столице, но правила Ордена запрещали им обладать политической властью.

Дзебу почувствовал неладное при первом же взгляде на храм. Там, где должны были возвышаться стены и башни, лежали кучи битого камня. Над этими кучами не было видно ни одной крыши. Приказав остальным подождать, он проехал вперед.

— Землетрясение, — сказал ему один из группы монахов, сидящих на обрушившихся стенах монастыря. — Две ночи назад ками этой горы потряс нас, как дикая лошадь трясет пытающегося оседлать ее человека. Потом он принял обличив акулы, раскрыл пасть и пожрал несколько сотен из нас.

— Сотни?

— Эти братья, которых ты видишь, только и уцелели, — монах предостерегающе поднял руку. — Ты выглядишь потрясенным. Не нужно. Мы не должны позволять несчастью охватить нас. Мы проходим сквозь жизнь, не оставляя следа. Это справедливо и для сотен, и для одного. То, что случилось, не было ни плохим, ни хорошим. Это просто случилось. Мы продолжаем жить.

— Вы попытаетесь вновь выстроить храм?

— Быть может. Подождем решения Совета настоятелей — вновь возводить храм или присоединиться к другой общине. Мне очень жаль, что мы не можем встретить тебя и людей с тобой гостеприимно, но вы будете чувствовать себя более удобно, если проведете ночь под звездами. Чуть дальше по дороге стоит красивая усыпальница императора Дзимму. Там вы будете под защитой духа императора. Оттуда видно Хэйан Кё. Позволь мне проводить вас туда!

Тропа вывела их из леса к краю утеса. Внезапно взору их открылся весь Хэйан Кё, расположенный в чуть покатой долине внизу. Солнце стояло низко над горами на западе, заливая город золотистым вечерним светом. Темные крыши города и деревья, из которых они выступали, простирающиеся на большие расстояния отсюда, приняли пурпурный оттенок и, казалось, плавали в сиреневой дымке.

Дзебу узнал Девятикратную Ограду — земли императорского дворца — по многим слышанным описаниям. Это был город в городе. Гигантский Государственный Дом, с его замысловатой крышей из зеленой черепицы, возвышался над другими домами. К югу от дворца раскинулся обширный парк с озером, холмом и беседкой, крытой соломой.

От центральных ворот дворца до самой южной стены города простиралась широкая, как река, улица, мощенная черным камнем. Другие улицы, идущие с севера на юг и пересекающиеся с идущими с запада на восток, делили город на множество квадратов, каждый из которых являлся парком, в каждом располагался дворец.

Солнечный свет блестел на поверхностях двух рек, окаймлявших город, каналов и прудов, затененных ивами. Огромные черные башни ворот массивно возвышались, сложные и нарядные, через равные промежутки над низкой городской стеной. Сквозь восточные ворота, в обоих направлениях, лился непрерывный поток людей — пеших, в носилках, паланкинах, запряженных волами повозках и верхом.

Сквозь западные ворота движение было незначительным. Половина города к западу от центральной улицы казалась пустынной и заросшей деревьями. Там было всего несколько зданий, крыши которых торчали из зелени.

К Дзебу подъехал Моко.

— Прекрасный город! — сказал он. — Как всегда. Великолепная улица, ведущая от дворца на юг, называется улицей Иволги. Она так широка, что сто человек могут пройти по ней плечо к плечу. Ворота в южном конце улицы Иволги называются Расёмон. Там можно встретить воров, нищих и шпионов. Я часто убегал от матери при первой возможности, чтобы поговорить с дурными людьми у Расёмон. Вы знаете, очень давно там обитал злой дух. Отвратительная дьяволица, из-за которой исчезали люди. Но Муратомо-но-Цуна отрубил ей руку своим знаменитым мечом Нигекери и прогнал прочь.

— Почему так пуста западная часть города?

— Она такая уже многие сотни лет. Земля там Я мягка и болотиста, и там очень много воров, которых пугаются добропорядочные горожане. Все предпочитают жить в восточной части города. Мы сейчас будем спускаться, шике?

— Нет. Слишком далеко. Нам не удастся добраться до ворот прежде наступления ночи. А после того, как ты рассказал мне о демонах и ворах, я не хотел бы ночевать рядом с ними. Мы остановимся здесь, а завтра утром спустимся с горы.

Дзебу слез с лошади и кивнул в сторону грота и сосновой рощи, рядом с которыми, охраняя Хэйан Кё, стояла потертая, вырезанная из светлого камня фигура Дзимму Тенно, первого императора Страны Восходящего Солнца, потомка богини солнца. Император был изображен воином в полном снаряжении, в шлеме, в форме чашки, со свирепым выражением на лице, держащим короткий широкий меч, более похожий на оружие зиндзя, чем на длинный меч самурая.

Ночь была по-осеннему холодной. Завернувшись в толстый плащ, позаимствованный из багажа Танико, Дзебу лежал рядом с краем утеса и наблюдал за восходом полной луны, похожей на лампу, которая коснулась крыш и каналов Хэйан Кё серебряным светом. Он знал, что поэты называют луну Восьмого месяца самой прекрасной в году, но в груди его, как в темной заводи, скопились печальные, горькие чувства. Завтра он потеряет Танико навсегда. Только потому, что он молод и никто, а князь Сасаки-но Хоригава — аристократ. "Ты не очень хороший зиндзя"— сказал он себе. Те монахи смогли смиренно пережить потерю сотен своих братьев и разрушение монастыря. Он должен постараться забыть Танико в тот самый момент, когда повернется к ней спиной.

Но сможет ли он?

Наконец он уснул.

Проснулся он внезапно и мгновенно. В Храме Водной Птицы мальчиков награждали или наказывали за воровство друг у друга во время сна или за удачную поимку ворующего. К восьми годам Дзебу уже мог проснуться в тот момент, когда чувствовал присутствие постороннего, но оставаться неподвижным и продолжать дышать как во сне. Сейчас он лежал, чуть приоткрыв глаза и сконцентрировав все свои тренированные чувства на скрытно приближающемся к нему человеке. Маленький, легкий человек, едва тревоживший траву. Шелест шелка, частое дыхание. Запах цветов.

— Кто ты? — прошептал он.

— Сайхо.

— А кто такая Сайхо?

— Служанка госпожи Танико. — К этому времени женщина подкралась так близко, что он ощущал ее дыхание на щеке. Луна высоко стояла в небе, но лицо ее было в тени капюшона плаща.

— Что тебе нужно?

— Моя госпожа Танико говорит только о тебе. По ее словам, ты очень интересен, Дзебу. Почему только она должна обладать тобой?

Дзебу рассмеялся и потянулся, чтобы погладить мягкую щеку.

— Скажи мне, Дзебу, ты такой же доблестный в сердечных делах, как в боях с мечом и стрелами?

Дзебу откинул капюшон. В лунном свете открылось лицо Танико.

— Ветвь сирени! — прошептал он.

Вздохнув, он обнял ее, и долгое время они лежали молча, прислушиваясь к дыханию друг друга и разглядывая залитый лунным светом Хэйан Кё. Немного погодя тела их задвигались, пальцы потянулись, чтобы коснуться друг друга под одеждой. Дзебу судорожно вздохнул, когда его пальцы дотронулись до теплой, нежной кожи. Он прижался к ней.

— Нет! Остановись!

— Что, если я не смогу остановиться?

— Ты должен, или жизнь моя разбита.

— Забудь о будущем. Есть только здесь и сейчас.

— Говорят, что зиндзя — волшебники. Сможешь ли ты чудесным образом восстановить ворота замка, если сорвешь их с петель?

— Что, если я сорву их с петель, будучи не в силах восстановить их?

— Тогда я буду вынуждена убить себя. А ты будешь казнен как насильник. И твой Орден дорого заплатит моему отцу!

— Я не буду врываться в ворота твоего замка. Орден приказал мне доставить тебя в целости князю Сасаки-но Хоригаве. Зиндзя не предает свой Орден.

— У тебя там тоже рыжие волосы? Она хихикнула.

— Да.

— Тогда я рада, что не могу видеть тебя в темноте. — Она снова хихикнула, дразня его пальцами.

— Зачем ты искушаешь меня? Он резко втянул в себя воздух.

— Есть другие удовольствия, не требующие, чтобы ты ворвался в мой замок. Ты можешь приятно провести время в саду замка...

Она продолжила то, чем занималась. Молния могла сверкнуть в любое мгновение. Он так давно не лежал с женщиной! Земля под ним слегка задрожала. Это ками горы или его собственное тело?

Сверкнула молния. Они вздохнули вместе.

Когда дыхание стало нормальным, он сказал:

— Ты очень добра ко мне.

— Для моей собственной безопасности. Теперь твой таран не угрожает воротам моего замка.

— Угроза может возникнуть снова.

— Пока этого не случилось. — Она выгнула спину и, прижавшись к нему, задвигала бедрами, — Быть может, ты насладишься трапезой в саду, о котором я тебе говорила?

Учение, сохраненное и передаваемое зиндзя, включало в себя не только искусство боя. Благодаря изучению привезенных из-за моря книг и с помощью живущих с ними женщин, каждый молодой зиндзя становился знатоком любовного искусства. Орден придавал ему огромное значение, как орудию для достижения просвещения. Даже когда он был слишком молод, чтобы участвовать в любовных играх, Дзебу разрешали наблюдать за другими, стремящимися поднатореть в этом искусстве.

«Плоть священна, — говорил Тайтаро. — Никакой из актов плоти не может быть низменным или незначительным. Раздуть огонь желания — значит, повысить силу ума. Вызвать силы жизни — значит, прямо прикоснуться к свету и мудрости Сущности». Тайтаро научил Дзебу ритуалу и молитве на случай его встреч с женщинами.

Сейчас губы и язык Дзебу исполняли ритуал, а мозг повторял молитву: «Я совершаю это таинство во имя Сущности. Я призываю Сущность с ее силой войти в меня. Пусть Сущность войдет в мое тело через тело этой женщины и наполнит нас обоих светом».

Танико стала кричать, потом зажала рот ладонью.

Они лежали, обняв друг друга, под толстым плащом, его губы прижались к ее шее, оба они смотрели на квадраты города под полной луной.

Дзебу прошептал ей, чувствуя, что слова не его, что могущественный ками говорит через него:

— Я твой до конца моей жизни и до конца твоей жизни. Я принадлежу тебе, как я принадлежу Ордену. Где бы ты ни была, позови меня, я приду. Все проходит, все умирает, но эта клятва, которую я приношу, на твоем священном теле, не умрет.

— О, Дзебу, какие бы слова ни произносились в благословение моего союза с князем Хоригавой, они будут сухи и мертвы, как осенние листья. Ветвь сирени всегда будет ждать водную птицу.

Дзебу почувствовал навернувшиеся на глаза слезы. Он видел перед собой годы и годы, пустыню времени, по которой он будет скитаться вдали от Танико.

Он, видимо, уснул. Когда снова проснулся, Танико уже не было, земля была холодной. Луна зашла, он увидел, что кто-то стоит рядом и смотрит из-за кромки утеса. Он встал. На востоке появилось розовое свечение, свечение восхода. Но совсем рядом горел красный огонь, от которого у Дзебу похолодела спина.

Хэйан Кё был объят пламенем.

Приглядевшись, он увидел, что знамена пламени развевались только над некоторыми дворцами, разбросанными по городу, тогда как другие были ярко освещены, но не тронуты огнем. В свете восхода и пожара Дзебу увидел снующих по улицам и вокруг ворот людей. Вопли и воинственные крики доносились до, его ушей.

Подошел Моко и поднял к нему испуганные глаза:

— Шике, война на улицах столицы! Чуть раньше я слышал звуки, которые встревожили меня. Я встал и посмотрел вниз. Я видел, как вспыхивали дворцы, видел сражающихся на улицах людей. Мне разбудить остальных? Что мы будем делать?

— Ничего, пока не узнаем, что происходит. Пусть остальные спят. Мы с тобой будем наблюдать. — Дзебу присел на краю. Взглянул на темную тихую палатку, которую Танико делила со служанками.

К тому времени, как тепло солнца разбудило остальных, над Хэйан Кё нависла пелена дыма. Были видны неподвижные тела на широких улицах и аллеях, скачущие взад и вперед всадники.

По лицу Танико струились слезы.

— О Дзебу, все было так прекрасно ночью, а теперь все разрушено! — Солнце сверкало в ее наполненных слезами глазах.

«Быть может, глаза наиболее прекрасны, когда они мокры от слез», — подумал Дзебу. Он почувствовал, как его глаза становятся горячими и мокрыми, лицо затуманилось. Но он плакал не по Хэйан Кё. Она прикоснулась пальцами к его ладони.

— Ты была прекрасна ночью, — сказал он, — и ты прекрасна на восходе солнца.

Она покачала головой:

— Для меня солнце заходит.

Она повернулась и пошла к служанкам, стоящим у статуи императора Дзимму в темно-зеленой сосновой роще. Дзебу не мог описать свои чувства. Женщина доставила тебе наслаждение, и ты вспоминаешь ее с нежностью. Это чувство было приятным. Это чувство было не более чем лесной пруд. То, что он чувствовал сейчас, было болью, болью, которая почти заставила его забыть странную и ужасную картину агонии Хэйан Кё. Это чувство было океаном. Казалось в этот момент, что жизнь кончилась для него, что он был уже мертв. Тайтаро всегда говорил, что мы должны жить, будто уже умерли. Если он имел в виду это, он был не прав. Это невыносимо.

Чтобы облегчить страдания, он заставил себя задуматься над насущными проблемами.

— Моко, ты знаешь Хэйан Кё. Спустись вниз и постарайся выяснить, что произошло. Найди дом князя Сасаки-но Хоригавы и убедись, что с ним все в порядке. Посмотри, безопасно ли будет для госпожи Танико сейчас войти в город. Потом возвращайся сюда.

Косоглазый плотник вернулся после полуденной трапезы. Он грустно покачал головой:

— Прекрасные улицы Хэйан Кё стали полем боя для самураев. Такие вещи не случались, когда я был ребенком.

— Скажи мне точно, что случилось, Моко-сан.

Моко горестно махнул рукой:

— Все началось из-за пустяка. Уличная стычка между самураями Такаши и Муратомо. Но в нее включились сотни. Потом банды самураев стали атаковать жилища людей. Самураи Такаши сожгли дома семьи Муратомо и убили их слуг. Муратомо сделали то же самое с Такаши.

— Что с князем Хоригавой?

— Трудно было узнать что-либо о нем, шике. Если спрашиваешь слишком многое, люди смотрят на тебя как на подозрительную личность, а такие сегодня не живут долго в Хэйан Кё. Такаши выставили сильную охрану вокруг его дома. Он в безопасности.

Дзебу вспомнил, что семья Танико была ветвью рода Такаши.

— Семья госпожи Танико в опасности?

— Шике, все, кто живут в Хэйан Кё, в опасности сегодня. Но особняк Шимы не упоминался среди сожженных.

Дзебу почувствовал мгновенную панику, когда понял, что не уверен, что предпринять дальше. Единственное, в чем он не сомневался во время этой поездки, была ее неизменная цель.

«Не полагайся ни на что под небесами».

Теперь ему предстояло решить, провожать ли Танико в раздираемый на части воюющими самураями город, или поискать сомнительное убежище здесь, в этих холмах. Быть может, он должен бросить вызов ее отцу и Ордену и убежать с ней, в надежде, что они смогут жить вместе, где-нибудь спрятавшись? Как его отец убежал от своего народа.

Он посмотрел на тлеющий Хэйан Кё. Что бы он ни решил, это может принести скорую смерть и ему и Танико.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

К стоящему на краю утеса Дзебу подошла Танико. Быстро оглядевшись, она убедилась, что ее никто не видит, взяла его за руку и улыбнулась.

— Если ты пытаешься решить, что нам следует делать, позволь помочь тебе. Как ты уже знаешь, я привыкла поступать по-своему.

Дзебу сжал ее руку с такой силой, что она поморщилась, но не отняла у него ладонь.

— Чего ты желаешь? — спросил он.

— Чтобы мы двигались вперед. Мы вместе подойдем к ближайшим воротам. Ты останешься там с женщинами и со мной и пошлешь Моко и второго носильщика к моему дяде Риуичи. Моко скажет моему дяде, чтобы он прислал за мной повозку, и я въеду в город как подобает. Очень жалко, что Моко придется два раза входить в город, но если бы ты спросил меня, когда посылал его в первый раз, услышала бы то же самое.

Они спустились с горы и вернулись на дорогу Токайдо. Ближе к столице она превратилась в широкую, хорошо укатанную улицу. Здесь, в восточной части города, здания распространились за его стены. Храмы, особняки и более скромные жилища отвоевывали пространство у рисовых полей вокруг столицы.

Путники прошли мимо парка, окруженного каменной стеной, высотой в два человеческих роста. За ней стояли три укрепленных башни, выше которых Дзебу не видел еще никогда. Красные знамена развевались чуть ниже скульптур покровительственных дельфинов на остроконечных крышах башен.

— Это цитадель клана Такаши,— пояснил Моко. — Она называется Рокухара. Согамори живет здесь со своим сыновьями и тысячами самураев. С того момента, когда я видел это в последний раз, они построили еще много зданий.

Сейчас они ехали по длинной деревянной арке, которую Моко назвал мостом Годзо над рекой Камо. Мост и ворота, к которым он вел, являлись продолжением улицы Годзо, одной из десяти главных артерий города, протянувшихся с востока на запад Хэйан Кё.

Когда всадники подъехали к городским стенам, Дзебу увидел, что много больших камней свалилось с конусов бастионов, прессованная земля которых, лишившись защиты, постепенно разрушилась. Он вспомнил, как Тайтаро сказал, что Хэйан Кё видел лучшие дни.

Послав Моко сквозь ворота Годзо, Танико, Дзебу и остальные устроились на поле рядом с городской стеной. Дзебу встал на часах на большом камне, решительно повернувшись к Танико спиной. Им нечего было сказать друг другу. Грудь его сжалась под непосильным бременем страдания.

Солнце уже село, когда вернулся Моко, показывая дорогу красивой повозке с крышей из пальмовых листьев, запряженной волами. Рядом с ней шло пятеро самураев. Было очевидно, что дядя Танико — Риуичи не был таким скаредным, как ее отец.

Танико и две служанки поехали в повозке. Самурай, держа руки на рукоятках мечей, воинственно сверкали глазами по сторонам.

Моко торжественно шагал рядом с Дзебу, ведя под уздцы свою хрипящую, груженную багажом лошадь. Он пообещал Дзебу и Танико, что останется с госпожой и будет ей служить.

— Я буду связью между вами, — заявил он.

У ворот Годзо все назвали себя младшему офицеру императорской полиции — нервному, бледному мужчине с дубинкой из слоновой кости. По его виду казалось, что он не способен справиться даже с группой озорных мальчишек. Вежливо улыбаясь самураям семьи Шима, полицейский пропустил их в город.

— Удивительно, что он вообще был на своем посту, — раздался серебряный голос Танико из-за оранжевых шторок повозки.

Чтобы облегчить страдания от неминуемой разлуки с Танико, Дзебу сконцентрировал все свое внимание на видах и голосах столицы. Он никогда в жизни не видел столько людей, толпы их заполняли широкие улицы, как грозящие выйти из берегов реки. Пешеходы шарахались от конных самураев и повозок, запряженных волами, высоко нагруженных узлами и коробками. Очень часто красиво одетые молодые люди с маленькими палочками в руках пробивались сквозь толпу с криками: «Освободите дорогу!» — потом медленно проезжала повозка, подобная той, в которой сейчас ехала Танико, или даже еще прекрасней. Люди кланялись либо с любопытством заглядывали в повозку, стараясь разглядеть сидящего там господина или госпожу: обычно силуэт пассажира был различим сквозь завешенные стены. Часто эти пассажиры позволяли длинным рукавам своих многослойных нарядов торчать из задних дверей повозок и волочиться следом. Дзебу слышал толковые замечания из толпы, не только называющие пассажира повозки, но и критически отзывающиеся о выборе и сочетании цветов его одежды. Жители Хэйан Кё говорили много и быстро, казалось, больше бегают, чем ходят, а часто бегут и говорят одновременно.

Улица Годзо была усажена ивами, листья на их свисающих ветвях уже окрашивались в осеннее золото. Особняки, стоявшие на улице, были обнесены низкими стенами из белого камня — чисто условное препятствие для незваных гостей. Но, как знак неспокойных времен, вокруг многих особняков можно было увидеть новые высокие ограды из бамбука. Другие дома выглядели покинутыми, как будто их владельцы отправились на поиски более безопасного места жительства. Каждое имение состояло из множества одноэтажных зданий, соединенных между собой крытыми проходами и окруженных мощенными гравием двориками и живописными садами.

Дважды они прошли мимо особняков, сгоревших этой ночью. Один из них был полностью разрушен. Не осталось ничего, кроме дымящихся руин. Сгоревшие деревья торчали как черные столбы.

Второй сгоревший особняк был окружен самураями, которые поприветствовали сопровождавших Танико, как хороших знакомых. Слуги искали в пепле ценные вещи и складывали найденное в повозку.

— Это был дом вельможи, поддерживающего Такаши, — объяснил Дзебу один из самураев. — Собаки Муратомо сожгли его. В эту ночь мы спалим особняки Муратомо.

«Глупо, — подумал Дзебу. — Люди посвятили годы жизни тому, чтобы построить эти дома и заполнить их прекрасными вещами. Века ушли на создание этого чудесного города. Чтобы в одну ночь все пропало от рук идиота с факелом. Какая награда может оправдать такую потерю?»

Дядя Танико Риуичи стоял на террасе главного дома резиденции семьи Шима в Хэйан Кё, поджидая приезд племянницы. Он был похож на своего брата Бокудена, но тело его было более тучным, лицо — более круглым, как будто жизнь в столице размягчила его. Взгляд, которым он наградил вышедшую из повозки Танико, был добрым. Его поведение успокоило собиравшегося ее покинуть Дзебу.

Застенчиво прикрыв лицо веером, Танико сказала:

— Дядя, этот монах зиндзя один убил трех самураев, пытавшихся похитить меня. Он верно сопровождал меня от самой Камакуры и доставил в сохранности к твоим дверям, я надеюсь, ты наградишь его должным образом.

— Какой ужас, что моя прелестная племянница подвергалась такой опасности! — воскликнул Риуичи. — Уважая своего брата, не могу не сказать, что мне было известно о подобной возможности, и я полагал, что тебя будет сопровождать большой отряд самураев. Но благодаря доблести этого монаха ты в безопасности. Я поговорю с ним через мгновение. Танико-сан, не подобает тебе так показывать себя на свежем воздухе в окружении мужчин, даже из-за такого важного дела. Нужно привыкать к столичной жизни, дитя мое. Войди в дом. Твоя тетя, Цогао-сан, поприветствует тебя и позаботится о тебе.

Не обернувшись к Дзебу, Танико ушла. Риуичи пошел следом. Дзебу повернулся в сторону улицы. Он не посмел искать встречи с Танико. То, что было между ними, должно остаться тайной навечно. Он почувствовал чью-то руку на плече. Это был Моко. Дзебу посмотрел в его косые глаза и увидел, что они блестят от слез.

Мгновение спустя на террасу вернулся Риуичи.

— Ты хорошо сделал свое дело, шике. Ты заслужил благодарность семьи Шима. Как мы можем наградить тебя?

Дзебу мог представить ярость господина Бокудена, если бы тот узнал, что его брат предлагает монаху награду.

— Орден получил плату за мою службу, мой господин. Я не имею права сам получать награду.

— Совсем ничего?

Вдруг Дзебу вспомнил:

— Есть одна вещь. Я взял меч самурая, которого убил, защищая госпожу Танико. Он в ее багаже. Мне хотелось бы оставить его себе, как воспоминание об этой поездке.

Сияющий Риуичи хлопнул его по плечу:

— Конечно! Можешь забрать еще и лошадь. Может, отдать ее Ордену? Как хочешь, но ты не уйдешь отсюда пешком.

Внутренне улыбаясь, представляя раздражение господина Бокудена, Дзебу принял дары.

Ряд белых камней, призванных олицетворять торговый дом Шима, пересекал центр пруда в саду особняка. Дзебу сидел скрестив ноги и смотрел на женский павильон в северной части сада. Павильон стоял на сваях в половину роста мужчин, поднимавших его над слегка влажной землей. Танико, видимо, была там, ее готовили к первой встрече с князем Хоригавой.

С крыльца дома для женщин неслышно сошел Моко, в руке он нес меч и ножны. Они поклонились друг другу, когда Дзебу взял меч, потом Моко отвернулся, вытирая глаза.

У восточных ворот имения слуга держал для Дзебу Алтея. Дзебу открыл сумку, чтобы положить в нее меч самурая. Под крышкой он увидел сложенный лист красноватой бумаги. Сердце его забилось. Он развернул лист и прочитал написанное рукой Танико стихотворение:

Осенние листья опали,

Но зелень сосны продолжает жить.

В приступе мучительной боли рука Дзебу смяла стихотворение. Он не хотел ни стихотворений, ни сосен. Он хотел живую женщину. Ту, за стенами дома Шимы.

Он расправил лист бумаги, снова сложил его и спрятал к себе на грудь. Вспрыгнул на Алтея, сгорбился над непосильным бременем печали. Махнул рукой Моко, подошедшему с ним к воротам.

Медленно, чувствуя, что уезжает от самой жизни, он выехал из Хэйан Кё.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Князь Сасаки-но Хоригава нанес Танико первый визит в день ее приезда в Хэйан Кё. Тетя Танико, Цогао, предупредила ее о его приходе, помогла ей помыться и одеться в лучшие наряды и украшения. Она вымыла и расчесала мягко блестящие черные волосы Танико, свисающие до талии. Все время Танико протестовала, стараясь не плакать и чувствуя себя настолько больной от потери Дзебу, как будто ей отрубили руку.

— Я провела в дороге двадцать дней. Вся вымоталась. Неужели князь не может подождать одну ночь, чтобы я отдохнула, прежде чем он увидит меня?

Тетя Цогао пожала плечами:

— Он сказал твоему дяде, что крайне занят государственными делами. Не забывай, он — советник императора. Кроме того, он ждал встречи с тобой очень долго. Тебе посчастливилось, что он такой нетерпеливый любовник!

Танико скорчила гримасу. Ее тетя добавила:

— А ему, конечно, посчастливилось получить такую прекрасную молодую женщину. Когда он увидит тебя, я уверена, он придет в еще большее нетерпение.

«Как мне это вынести? — думала Танико. — Раньше мне было дурно от мысли, что я проведу остаток жизни со старым кровососом. Но до встречи с Дзебу я не подозревала, что между мужчиной и женщиной может возникнуть подобная красота. Теперь, когда о ней знаю, как я могу посвятить свою жизнь чему-то меньшему?»

Еще несколько часов после того, как она оделась, Танико, ее тетя и две служанки ожидали прихода Хоригавы. Танико настояла, чтобы ей позволили писать в подголовной книге, несмотря на протесты тети, говорившей, что Танико запачкает пальцы чернилами. Танико объявила, что никогда в жизни ничего не пачкала чернилами. Она обещала, что прекратит писать, если тетя принесет ей какую-нибудь книгу, но те несколько книг, которые были в особняке, находились на половине Риуичи, а дядю тревожить не разрешалось. Поэтому Танико писала при свете свечи.

Наконец в саду послышалось какое-то движение. Цогао подскочила к шторам и выглянула.

— Это он. Это он! — зашептала она, знаком отослав служанок из комнаты. Перед Танико она установила высокую нарядную ширму с цветастым узором. На протяжении веков сохранялся столичный обычай для женщин благородного рождения: все время быть скрытыми от взора других мужчин, кроме их мужей и отцов. Они встречались с посетителями мужского пола, скрываясь за складными ширмами. Ширмы почитались настолько важной преградой, что, преодолев их, мужчина обычно уже не встречал больших трудностей и мог удовлетворить свое желание с женщиной, сидевшей за ними.

Цогао выхватила из рук Танико подголовную книгу и сунула ее в ящик подголовья, схватила чернильный камень, брусок и кисточку и поспешила из комнаты. Притворись, что спишь, — послышался из-за раздвижной двери ее голос.

Со стороны террасы раздались какие-то шорохи, занавеси внезапно поднялись, и в комнату вошел мужчина низкого роста с побеленным пудрой лицом. Его глаза выделялись, как два блестящих черных боба. Он склонил голову, чтобы не сбить набок высокий лакированный головной убор, свидетельствующий о ранге его владельца.

Забыв совет своей тети притвориться спящей, Танико смотрела сквозь ширму на своего будущего мужа. Лицо князя Хоригавы было маленьким и квадратным, оно напоминало Танико голову кузнечика. Завиток черной бороды украшал костлявый подбородок. Князь быстро обмахивал себя черно-белым веером, как будто вход в комнату потребовал от него значительных усилий.

— Ты здесь? — спросил он своим сухим, скрипучим голосом. Он говорил почти шепотом. «Не очень галантный язык для пришедшего ухаживать за девушкой князя», — подумала Танико. От его вида сердце ее провалилось куда-то глубоко вниз. Хоригава был непривлекательным, как она и предполагала. В его блестящих глазках не было ничего, кроме злобы и сухого расчета.

— Я здесь, ваше высочество, — тихо сказала она.

— А, очень хорошо, моя дорогая. Позволь мне войти за ширму, где я смогу тебя видеть и удобно устроиться!

Не дожидаясь ответа, он скользнул за ширму, сел рядом с ней и схватил девушку за руку. Она с трудом удержалась, чтобы не вырвать свою руку из пальцев, похожих на звериную лапу. «Неужели тетя оставила нас одних?»

Князь похлопал ее по руке.

— Пусть тебя не пугает моя стремительность, моя дорогая, — прошептал он и оскалился. Сначала ей показалось, что он совсем беззубый, потом она разглядела, что его зубы были выкрашены в черный цвет, как полагалось по обычаям императорского двора. Его ухмылка исчезла, когда князь, все еще крепко сжимая ее руку, стал рассматривать ее. Начиная с волос и лица, его глаза скользнули по кофте и многим слоям юбок и платьев. Он поджал губы, рассмотрев ее украшения и подбор цветов.

— Ты выглядишь достаточно удовлетворительно, как и говорили во время сватовства, — сказал он.

Потом жестом указал на кувшин с саке, который ее тетя оставила на жаровне вместе с двумя аккуратно стоящими по обе стороны от него чашками. Танико налила саке — сначала ему, потом себе. «Может быть, саке поможет?»

Холодные пальцы погладили ее по шее. Она не смогла удержаться и задрожала.

— Пойманная птичка дрожит! — пробормотал он, глубоко вздохнул и бросился на нее.

Танико слабо вскрикнула, когда он вцепился в ее кофту. Лицо его стало красным. Он казался почти безумным, когда запустил руки ей под юбки, одновременно пытаясь расстегнуть свой черный с золотыми пятнами халат. Танико как-то видела спаривающихся воробьев, и это возбужденное, неистовое нападение напомнило ей ту картину.

— Ваше высочество! — задыхаясь, зашептала она. — Такая торопливость не подобает столь высокой особе. — Вспомнив одну из книг матери, виденную в ее спальне, Танико добавила: — Умоляю, позвольте развернуть для вас радости моего тела в более неторопливой манере. Для неопытной девственницы чары такого прекрасного и знатного господина неотразимы, но не требуйте от меня столь быстрых действий.

— У тебя деревенские представления об искусстве любви, — прохрипел Хоригава. Он безжалостно срывал с нее одежды. В мерцающем свете свечи она мельком увидела его возбужденное тело. Ей стало дурно. Она плотно сомкнула глаза.

Танико напомнила себе, что не должна оказывать ему сопротивления. Обычай требовал, чтобы князь поступил с ней как ему того хочется. Не открывая глаз, она попыталась расслабиться. Она вспомнила, как Дзебу во время проведенной вместе ночи рассказывал ей многое о зиндзя и искусствах, в которых они совершенствуются. Он говорил, что они могут освобождать сознание от тела и совершать долгие мысленные путешествия, оставив позади физическую оболочку. Она заставила себя думать о великой белой горе Фудзи-яме, мимо которой они с Дзебу проезжали в самом начале путешествия из Камакуры. Этот безобразный маленький князь, несомненно, никогда не видел гору Фудзи.

Он причинял ей боль. Он не принимал во внимание ее чувства, не испытывал нежности к ее девственности. По его дыханию и резким, сильным движениям она поняла, что он обеспокоен только необходимостью собственного облегчения.

Ее прожгла боль. Она сжала зубы, но не смогла удержаться от громкого крика. Ощущение было таким, будто ее живот пронзили самурайским мечом.

Хоригава раскрыл глаза и оскалился, снова показав ей свои черненые зубы.

— Твои крики доставляют мне наслаждение! — прошептал он.

Он закинул назад голову, жилы на его тощей шее напряглись, его тело сотрясла короткая судорога. Затем, тяжело дыша, он перестал двигаться. Прижался к ее щеке бровью, покрытой холодным потом. Оттолкнулся от нее. Она чувствовала себя мокрой и грязной. Опустила вниз юбки, чтобы прикрыть себя. «Неужели мне придется провести всю ночь с этим человеком?»

Но было нечто еще более страшное. Ей придется провести с этим человеком всю жизнь. Будут бесчисленные ночи, похожие на эту. Отчаяние захлестнуло ее, ей хотелось плакать, но долг по отношению к семье не позволял ей показывать свои настоящие чувства этому маленькому, лежащему рядом с ней человеку.

— Было очень приятно, моя дорогая, — сказал Хоригава, скривив губы в фальшивой улыбке. — Прошло уже много времени с тех пор, когда я лежал с женщиной. Я просто был очень занят. Моя работа при дворе в эти тяжелые времена не позволяет мне предаваться удовольствиям. Но долго воздерживаться очень вредно для мужчины. Это приводит к дисгармонии сил инь и ян в мужском теле. Ты сделала для меня возможным возвращение к работе с новым рвением.

Танико почувствовала приступ любопытства.

— Я очень рада, что смогла помочь вам, ваше высочество. Ваша работа, видимо, действительно требует очень много сил. — Она добавила то, что требовало от нее хорошее воспитание: — Не могу представить, что такой физически сильный мужчина согласится долго воздерживаться.

— Совершенно верно, — самодовольно заявил Хоригава, приводя в порядок свои темные одежды. — И по этой причине я пришел к тебе сегодня, несмотря даже на то, как ты говорила, что работа требует много сил. У меня вызывает досаду то, что я не смогу остаться с тобой на всю ночь, но я вынужден сейчас уйти.

— Будете ли вы в безопасности на улице, ваше высочество? Я видела вчера драки и пожары в домах, и мне было страшно, — в действительности она не была так сильно напугана, но надеялась, что Хоригава прольет свет на происходящее в столице.

— Я ценю твою тревогу за меня, моя дорогая, но я в полной безопасности. Мой друг Согамори, министр Левых, обеспечил меня охраной самураев и для моего дома, и для меня самого, когда я выхожу из него. Эти беспорядки — результат действий мятежников, не желающих подчиниться воле императора. Но скоро они будут уничтожены, и для твоего страха не останется причин.

Танико знала, насколько бессмысленны обвинения Хоригавы, будто его противники подняли мятеж против императора. Все стороны в любой серьезной политической стычке заявляют, что исполняют волю императора, и обвиняют своих врагов в измене. В действительности, император сам не обладал реальной властью, и его волей являлась воля той фракции, которая контролировала его в данный момент.

Эти мятежники, ваше высочество, они из клана Муратомо? — спросила Танико. — Прошу простить мою деревенскую невежественность, но я не знаю этого.

От женщин не требуется знать все, моя дорогая — сказал Хоригава.

Танико с трудом поборола порыв бросить в него свечу. Вместо этого она сказала:

— Но я нахожу вас настолько интересным, ваше высочество, что не могу удержаться от вопросов о мире, в котором вы вращаетесь. — В действительности, только его связь с высшим светом и серьезные политические дела делали мысль о замужестве с ним терпимой.

— Чудесно сказано! — Хоригава поднялся на ноги. — В следующие свои визиты я объясню тебе все, что сможет охватить твой женский ум. Пока будь уверена, что мы делаем все необходимое для поддержания безопасности в государстве. Придется пролить еще много крови. Мы должны безжалостно разделаться с мятежниками. Мы должны быть свирепыми, как предки старого Ямато. Много, много голов упадет!..

Холод пронзил Танико. Она почувствовала, что в немощной оболочке этого высокомерного создания живет жажда крови, почти неестественная по своей силе. Как дочь самурая, она знала многих профессиональных воинов, но ни один из них не говорил с такой любовью о массовой резне, как этот образованный государственный чиновник.

Она положила ладонь на пол и поклонилась:

— Большая честь принимать ухаживания такого великого человека!

Завязав под подбородком шнур своего высокого головного убора, Хоригава повернулся и позволил Танико поднять занавеси, чтобы он смог выйти на террасу, а потом в сад, соблюдая таким образом ритуал секретности своего визита.

Когда он ушел, Танико повернулась и увидела, что ее тетя уже в комнате, с полотенцами и котлом горячей воды. Танико опустилась на колени и сжала лицо ладонями. Ее тело затряслось от мучительных рыданий. Тетя Цогао встала рядом с ней на колени и обняла ее.

— Для тебя это было так тяжело, дорогая?

— Тетя, я не могу этого вынести! Не могу!

Цогао похлопала ее по плечу:

— Ты должна! Твой отец приказал это. Твоей семье нужно это замужество. — Она погладила Танико по волосам. — Я знаю, это трудно. То, что ты должна делать, не может сравниться с тем, что пришлось делать мне. Я вышла замуж за человека, с которым мне было очень легко жить. Но ты, так как на твою долю выпали большие трудности, займешь более высокое положение.

— Я не могу. Я не хочу!

Цогао передвинулась так, что оказалась лицом к Танико. Ее обычно жизнерадостное лицо было ужасно серьезным.

— Ты самурайка! Твои чувства не имеют никакого значения. Если бы ты была мужчиной, то пошла бы на войну и умерла там. То, что ты приходишь в ужас при мысли о смерти, что ты хочешь жить, не имело бы никакого значения. Это было бы твоим долгом перед семьей. Разве у женщин меньше храбрости по сравнению с мужчинами? Мы тоже отдаем свои жизни, когда выходим замуж за того, кого нам укажут, вынашиваем детей, которые необходимы. Разве мать не учила тебя этому?

— Да, — едва слышно ответила Танико.

— Тогда никогда не забывай об этом. Если ты не можешь прожить свою жизнь как самурайка, не стоит жить совсем. А сейчас ложись, дорогая. Позволь мне вымыть тебя. Жалкий мужчина! Он должен был провести с тобой всю ночь и уйти только на рассвете. Каким любовником он себя считает? Ну, я полагаю, принимая во внимание его возраст и напряженную работу, на большее нечего рассчитывать. Он уже не горит огнем при виде женщины, да?

Закрыв глаза, благодарная, что Хоригава ушел от нее так быстро, Танико сказала:

— Мне от него не нужно ничего!

— Хорошо, моя дорогая. Довольствуйся тем, что имеешь. Это тоже в обычаях настоящего самурая.

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Письмо моего будущего мужа на следующее утро было шаблонным и поверхностным, любовное стихотворение переписано прямо из «Кокинсу». Князь, видимо, думает, что у нас в Камакуре нет книг. Даже моя тетя, не оставляющая попыток уговорить меня принять это замужество, скривилась, прочитав его послание. Но письмо и стихотворение означают, что он намерен продолжать ухаживать за мной, и именно этого хочет семья.

В эти мрачные дни самое большое удовольствие доставляют мне разговоры с Моко. Я убедила моих тетю и дядю, что Моко мастер плотницкого дела, которого я привезла из Камакуры по настоянию своего отца. Мой отец никогда не узнает об обмане. К счастью, есть много работы по ремонту дома, и каждый день, под предлогом необходимости отдать дальнейшие приказания, я узнаю новости, которые Моко приносит с улицы.

Самураи заполнили улицы Хэйан Кё, расхаживают со своими длинными мечами. Они пристают к людям и расспрашивают, поддерживают те Такаши или Муратомо. Такие расспросы часто приводят к драке и кровопролитию, хотя оба главы родов — Согамори у Такаши и Домей у Муратомо — заявляют, что сожалеют о беспорядках. Бунта худшего, чем в день моего приезда в город, не было.

Случилось так, что бунт в моей душе привел к бунту на улицах города.

К тому же была полная луна. Может, от этого что-то и зависело. Моко сказал, что Домей, по слухам, повторил старое изречение Конфуция: «Воин не может оставаться под одним небом с убийцей отца». Так как князь Хоригава является чуть ли не главным среди тех, кто ответственен за смерть отца Домея, вполне возможно, что я окажусь вдовой сразу после свадьбы.

Земли вокруг императорского дворца умышленно содержатся совсем безжизненными, но зимой некоторые растения расцветают, укрывшись под снегом».

Восьмой месяц, двадцать первый день,

Год Дракона.

Через десять дней после первой ночи, проведенной Танико с князем, тетя предупредила ее о скором втором ночном визите.

Она едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, когда маленький, похожий на паука мужчина выполнял ритуал тайного проникновения в ее спальню. Панели сбили его высокий головной убор с головы, оставив его свисать на шнурке с шеи.

Но в том, как он упал на нее, сперва задув свечу, чтобы лишить удовольствия любопытствующих членов семьи Шима, не было ничего смешного. В эту ночь его похоть была подкрашена жестокостью. Танико узнала, что он из тех людей, которые получают удовольствие, причиняя боль другим. Ни одна из маленьких пыток, которым подверг ее Хоригава, не оставила следа, но она была испугана и испытывала отвращение. «Он должен знать, — думала она, — что моя семья настоит на моем замужестве. Иначе он не стал бы ко мне так относиться».

Покинув ее изнуренное тело, Хоригава приказал ей зажечь свечу, чтобы он смог одеться. Смущенная пережитой омерзительной процедурой, Танико отвернула свое лицо, когда комната залилась желтым светом и мерцающими тенями.

Хоригава рассмеялся и сказал:

— Она подняла лютню, и я увидел только половину ее лица. — Он говорил по-китайски.

Узнав стихотворение, Танико ответила на том же языке:

— Музыка остановилась, но играющая не назвала своего имени. — Эта строка явилась утонченным выражением перенесенного ею стыда. Как и женщина в стихотворении Бо Цзюи, она чувствовала, что лучшие дни ее прошли, она спустилась на более низкую ступень.

Но Хоригава отреагировал, однако, не на строку, а на язык, на котором она была произнесена:

— Ты знаешь китайский?

Танико ответила ему на этом языке:

— Наша семья занимается торговлей. Мой отец позаботился о том, чтобы все члены семьи изучили предметы, которые могут быть полезными в этом ремесле. «Знания, — говорил он, — могут стать богатством».

Хоригава запахнул одежду вокруг своего хилого тела.

— Кто бы мог подумать, что почти девочка из провинции будет обладать таким ценным качеством! — он все еще говорил по-китайски. — Моя семья — это семья князей и ученых, и китайский язык был нашим вторым языком в течение веков. Ты можешь читать и писать?

— Еще лучше, чем разговаривать. — В действительности, она изумилась, что смогла поддержать разговор.

— Чудесно! Когда станешь моей женой, будешь служить еще и секретарем. Торговля с Китаем является огромным источником богатства для Такаши, и я, со своими знаниями всего китайского, скромно помогаю им в этом. По мере того как будет расти влияние господина Согамори, мы постараемся возродить более близкие отношения с Китаем, которыми наши правители пренебрегали очень давно и всем нам во вред. Связь с Китаем, которой я занимаюсь, очень щекотлива и требует секретности. Очень трудно найти слуг, достаточно образованных и к тому же заслуживающих доверия. Ты будешь мне очень полезна.

— Благодарю вас, ваше высочество, — ответила Танико, стараясь не скрипеть зубами.

Мысль о том, что Хоригава уже планирует ее будущее, приводила ее в ужас. Она попробовала напомнить себе, что многие женщины в Стране Восходящего Солнца имеют мужей таких же отвратительных, если не хуже. Это не помогло.

Как и раньше, Хоригава извинился, что не может провести с ней всю ночь, сославшись на неотложные государственные дела на пользу нации. После его ухода Танико сидела в темноте и тихо плакала. Отказаться от замужества, о котором распорядилась ее семья, было немыслимо. Но перспектива оказаться всю жизнь привязанной к Хоригаве наполняла ее таким отчаянием и ужасом, что она уже была готова убить себя, чтобы избавиться от этого.

Но еще не совсем. Даже в страдании она чувствовала глубокую веру в то, что ей хочется жить. И она была такой же сильной, как Хоригава, со временем ей удастся положить конец его гнусностям. Он был старше ее больше чем на сорок лет, а со временем будет становиться немощным и легко управляемым. А когда пробьет час, она избавится от него. Ей остается только терпеть, выполнять свой долг самурайки, как сказала тетя Цогао.

Перспектива работы с китайской корреспонденцией Хоригавы завораживала. То немногое, что она знала о Китае, было сведениями более чем столетней давности, преподанными ей и ее сестрам монахами. Как чудесно будет узнать, что происходит в Китае сейчас!

Через пять ночей явился посыльный князя Хоригавы, и Риуичи распорядился принести в спальню Танико рисовые лепешки для третьей ночи. После захода солнца официальная повозка князя, запряженная волами, подъехала к западным воротам имения Шима, и князь, безо всякой скрытности, одетый в обычный высокий головной убор и в алом с белым плаще, выглядящем более нарядно, чем черные с золотом одежды, которые он надевал в предыдущие визиты, прошел в освещенные ворота, тогда как семья Шима разглядывала его сквозь занавеси и панели.

Его действия с Танико были такими же краткими, как и при первых встречах. На этот раз, правда, в момент наивысшего наслаждения он укусил ее в грудь. Остались следы зубов, на которые он потом посматривал с удовлетворением.

Как и требовалось от нее, Танико высоко оценила его мужскую силу. В душе она трепетала. Теперь они связаны обязательствами. Она принадлежала ему. Именно визит третьей ночи с церемониальным ужином рисовыми лепешками скрепил их брачный союз. Все кончено, и сейчас, когда все произошло, она не видела для себя будущего. Она чувствовала себя тонущей в бездонном черном пруду. Она выполнила свой долг как самурайка, но не являлся ли он более легким для мужчины, который умирал один раз и быстро, чем для женщины, которая вынуждена понемногу умирать каждый день годы и годы?

Хоригава кивком подтвердил свое согласие с комплиментом:

— Тебе посчастливилось заполучить в мужья столичного высокорожденного мужчину. Подумай, какой несчастной ты была бы в объятиях грубого деревенщины, воняющего сырым рисом!

Вспомнив роль Хоригавы в казнях четыре года назад и его разговор о массовой резне, Танико подумала: «Я предпочла бы запах сырого риса запаху крови».

Хоригава вытащил из рукава одежды свиток:

— Это доклад, полученный мной от монаха из Китая. Я намереваюсь представить его господину Согамори. Ты переведешь его на наш язык и перепишешь лучшим своим почерком. Надеюсь, твой почерк достаточно хорош?

— Мой почерк многие хвалили, — сказала Танико, — но это, конечно, всего лишь слабые попытки бедной девочки, выросшей в сельском рыбацком поселке.

Сарказм ускользнул от Хоригавы.

— Господин Согамори очень влиятельный человек, несмотря на то что является всего лишь главой самурайского рода. Постарайся, чтобы иероглифы получились как можно более красивыми.

Танико положила свиток в ящик своего деревянного подголовья. Ей не терпелось остаться одной и прочитать письмо из Китая.

Хоригава съел с ней ритуальные лепешки, прославляя Изанами и Изанаги — прародителей всех ками и создателей небес и земли. Ей почти хотелось, чтобы ее лепешка была пропитана ядом. Потом Хоригава снял свой официальный головной убор и прилег, положив голову на деревянное подголовье, которое Танико поставила рядом со своим. Мановением руки он приказал ей задуть свечу.

Они спали в той же одежде, которую носили весь день, что было обычным. Лежали бок о бок в темноте на стеганых матах. Хоригава спал беспокойно, бормотал и стонал что-то, обуреваемый всю ночь страшными снами. Плохие сны могли предвещать Хоригаве несчастья в будущем. Такая возможность доставила ей радость, ибо единственной ее надеждой были мысли о том, что долго он не проживет. Быть может, ему досаждали духи тех, чьей казни он потребовал...

Большую часть ночи Танико не спала. Как и в первую ночь, проведенную с Хоригавой, она попыталась послать свое сознание в путешествие, на этот раз на гору Хигаши, где она провела ночь с Дзебу.

Утром семья Шима, под предводительством Риуичи, тети Цогао и их старшего сына, пятилетнего Мунетоки, ворвалась к ним с ожидаемыми криками радости и поздравлений. Проведя три ночи вместе и отведав священных лепешек, они официально считались мужем и женой. Танико, однако, останется в доме Шима, как предписывал обычай для людей их класса, а Хоригава будет навещать ее тогда, когда захочет наградить своей княжеской милостью. Танико надеялась, что похоть не будет часто овладевать им. Она же будет приходить в его дом, когда того потребуют церемониальные и светские дела.

Дядя и тетя Танико подняли по одной туфле Хоригавы каждый. Взяв сегодня вечером туфли в свою постель, они попытаются удержать Хоригаву рядом с Танико на долгие годы. Каждый знак, призванный сделать этот союз неразрывным, заставлял сердце Танико трепетать все безысходней.

Хоригава надменно передал Риуичи свиток:

— Это список гостей, которых я хотел бы пригласить на брачный пир. Вы устроите пир на тринадцатый день Девятого месяца, через четыре дня после Праздника Хризантем. Мои прорицатели сказали, что это последний благоприятный день на долгое время. — Он вытащил из рукава еще один список. — Я также составил перечень инструкций, в соответствии с которыми нужно провести этот пир. Совершенно необходимо, чтобы каждая деталь была верной и соответствующей моде. Я предпочитаю в таких делах не полагаться на мнение провинциальной семьи.

После ухода Хоригавы Риуичи пришел в ярость и разрыдался. Он был взбешен отношением князя к его семье и пришел в ужас от стоимости свадебного пира, который, по его мнению, съест все состояние семьи, если он последует инструкциям Хоригавы.

— Почему ты должна выходить замуж за эту пиявку? — закричал он на Танико.

Танико склонила голову, чтобы скрыть свое изумление.

— Простите меня, дядя! Мне очень жаль, что он причиняет вам такую боль. Отец приказал мне выйти за него замуж по причинам, которые казались ему мудрыми.

Риуичи затих.

— Мы ожидали, что этот союз будет полезным для нас. Но если бы мой почитаемый старший брат позволил мне заняться твоим сватовством, вместо того чтобы самому заниматься этим так издалека, — он внезапно улыбнулся, — ты тоже была бы более счастливой в результате. Ты слишком хорошая дочь, Танико, чтобы выдавать тебя за такого отвратительного человека.

— Я собираюсь добиться от этого большего, дядя. Я всегда хотела жить в столице, быть частью дел императорского двора. Мне никогда не хотелось жить как обычной женщине. Если Хоригава — это цена, которую я вынуждена заплатить за то, чтобы жить здесь, я согласна с этой ценой. Быть может, я добьюсь многого для себя, далее несмотря на того, за кого мой отец меня просватал.

Ее маленький двоюродный брат Мунетоки не отрываясь смотрел на нее, и его глаза блестели от восхищения.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В день свадебного пира некоторые наиболее известные в Хэйан Кё люди пришли посмотреть на бракосочетание главного советника четвертого ранга с девушкой из неизвестной, но, по общему мнению, богатой семьи из провинции. Танико внимательно изучила список гостей. Главным священнослужителем обряда был настоятель огромного буддистского монастыря с близлежащей горы Хиэй, произносивший речитативом благословения и молитвы очищения, тогда как гости, согласно ритуалу, хлопали в ладоши. Танико, когда смела, бросала взгляды по сторонам, разглядывая присутствующих, стараясь сопоставить их наряды с именами, которые знала.

Многие члены семейства Сасаки пришли с главными женами, чтобы сесть позади Хоригавы, представляя его клан. Еще одна древняя и могущественная семья, Фудзивара, присутствовала едва ли не целиком. Хотя они сами и не бывали императорами, члены семьи Фудзивара до недавних времен обладали верховной властью в столице. Так много дочерей Фудзивара выходили замуж за императоров, что среди тех, кто смел быть непочтительными, существовало мнение, будто императорский дом был одной из ветвей семьи Фудзивара.

В последнее время, несмотря на то что она еще пользовалась большим почтением, действительная власть семьи пришла в упадок. Сила Фудзивара заключалась скорее в дворцовых интригах, чем в реальной власти. Но в эти дни, в связи с подъемом семей самураев, для власти требовалось большее.

Среди тех, кто стремился вытеснить Фудзивара из числа могущественных семей, были Такаши, также широко представленные на этом свадебном пире. Они сидели в переднем ряду гостей, лицом к настоятелю и алтарю. Главой клана был Согамори, министр Левых, мужчина с круглым лицом, чья частично выбритая голова была скрыта под черным официальным головным убором. Он был одет в красный, расшитый золотом плащ, подбитый белым атласом. Согамори выглядел вздорным и вульгарным, как и ожидала Танико, слышавшая о его скверном характере.

Мужчина в подобном же алом одеянии, сидящий рядом с Согамори, был, видимо, Кийоси, его старший сын. При виде его сердце Танико забилось чуть быстрее. В нем было семейное сходство с Согамори, но Киойси был худым, энергичным, с квадратной челюстью. «О, если бы выйти замуж за молодого мужчину, подобного ему, — подумала она. — Это помогло бы мне на время забыть Дзебу».

Кийоси сидел гордо выпрямившись, как подобало военному человеку благородного происхождения. Но в лице его также были видны ум и доброта. Танико подозревала, что он, подобно Дзебу, мог быть ужасающе свирепым, мягко сострадательным или ненасытно страстным. «Неужели, — подумала она, — я проведу остаток жизни, сравнивая каждого встреченного мной мужчину с Дзебу?»

Она поразмышляла и о том, что могло бы произойти, если бы в ту ночь на горе Хигаши она предложила Дзебу убежать с ней, вместо того чтобы продолжить путь в Хэйан Кё. Он был предан своему Ордену, но он также был молод и чувственен, Дзебу мог нарушить обет послушания ради нее. Но она не спросила, и он не был испытан. Почему? Потому что она не захотела изменить течение своей жизни, так же как и он.

Как он не захотел предать свой Орден, она не захотела предать свою семью. Все произошло как сказала тетя Цогао: она была самурайкой, как и все Шима, и если война была долгом мужчин, замужество было долгом женщин. Если мужчины ее семьи могли храбро встретить обнаженные мечи своих врагов, она могла принять с такой же храбростью горькую жизнь с Хоригавой.

Свадебный пир продолжался долго, некоторые гости ушли рано, другие остались дольше. Было выпито много саке, но многих гостей больше интересовал напиток из Китая, называемый чай. Он не был новым для Страны Восходящего Солнца, но употребление его вошло в моду недавно. Свадебным подарком главы Такаши, Согамори, были девять больших металлических коробок, наполненных брикетами чая, присланными с одного из его кораблей, прибывших недавно в Хиого.

Согамори и его сын Кийоси, сидевшие рядом с Хоригавой и Риуичи, остались среди поздних гостей. Каждый из пирующих имел свой отдельный столик для кушаний и напитков, каждого обслуживало несколько слуг. Танико сидела позади своего мужа, подавала ему еду и поддерживала его чашку саке и сосуд воды для чая теплыми. Хоригава ел и пил мало, и почти все время Танико просидела опустив глаза и скрыв лицо веером, ничего не делая.

— Я заметил, что ты стараешься пить только чай, Хоригава, — произнес Согамори глубоким, грубым голосом. — Это очень мудро. Ты не желаешь быть слишком пьяным, чтобы это не помешало тебе насладиться ночью своей новой женой.

— Я должен сохранять свой ум в живости, чтобы соответственно поддерживать разговор с выдающимся министром Левых, — сказал Хоригава голосом, сладким, как слива. — Чай обостряет сообразительность.

— Бьюсь об заклад, госпожа дремлет, укрывшись веером, — рассмеялся Согамори. — Этот пир и весь разговор мужчин погружают ее в сон. Хоригава, я на твоем месте отвел бы ее в постель и пробудил!

— Уверен, вы поступили бы так на моем месте, — сказал Хоригава. — Успехи министра в любовных битвах так же известны, как и его доблесть в боях.

Кийоси рассмеялся.

— Хорошо известны, но менее успешны, да, отец? У тебя, может быть, больше власти и доблести, чем у Домея, но в спальне он взял верх над тобой!

— Не понимаю, о чем ты говоришь! — взревел Согамори.

— Я тоже, — сказал Хоригава.

— Ваше высочество настолько добросовестно относится к делам государства, — сказал Кийоси, — что не обращает никакого внимания на сердечные дела. Я имел в виду пылкие ухаживания моего отца за госпожой Акими.

— Ты должен испытывать большее уважение к своему отцу и не упоминать об этом при людях, — раздраженно заявил Согамори.

— Ты должен испытывать большее уважение к своему клану, чтобы над нами не смеялся весь двор! — Тон Кийоси был легким, но в голосе чувствовалась едва скрытая резкость.

Танико была удивлена, что Кийоси стал дразнить своего отца перед ней, Хоригавой и Риуичи. Она прекрасно знала, о чем они говорят. Все женщины Шима смеялись над грубыми попытками Согамори соблазнить Акими, прекрасную фрейлину, которая была любовницей Домея уже много лет.

Как у большинства аристократов Хэйан Кё, в жизни Согамори было много женщин. Кроме главной жены, матери Кийоси, у него было много побочных жен, каждая из которых жила в Рокухаре. По слухам, у Согамори в любое время были одна или две любовницы. Но, всегда стремясь к большей власти в государстве, он постоянно пытался завоевать новых женщин. Воспользовавшись временным отсутствием главы клана Муратомо в столице, Согамори обложил осадой госпожу Акими при помощи игры на флейте, поэзии, цветов, сделав все, чтобы показать свое стремление завоевать ее. Все это несмотря на тот факт, что у нее уже был сын от Домея. Акими твердо отвергла притязания Согамори, и он, в итоге, вынужден был отступить. Двор, привыкший бояться его, наслаждался возможностью потешиться над неудачником. Когда Домей вернулся и узнал о случившемся, он был сначала разъярен, но потом потешался над Согамори вместе со всеми.

— Госпожа продемонстрировала дурной вкус, — осмелился высказать свое мнение Риуичи. — Как она могла предпочесть грубого, невоспитанного воина, каким является офицер Домей, изысканному господину Согамори?

Согамори кисло взглянул на него, совершенно не обратив внимания на лесть.

— Уважаемый Риуичи-сан, — сказал Кийоси. — Над воинами не насмехаются. Разве мы, Такаши, не являемся кланом воинов?

Танико не могла удержаться, чтобы не посмотреть прямо на Киойси, привлеченная его сильным, приятным голосом. Она знала, что женщина должна стыдиться смотреть в глаза какому-либо мужчине, кроме своего мужа, но возрастающая симпатия к Кийоси, усиленная неприязнью к Хоригаве, заставила ее мельком взглянуть в его темные глаза. Они удержали ее взгляд, приворожили ее. Она коротко вздохнула и опустила глаза к тлеющей жаровне, из-за которой наблюдала.

Кийоси протянул ей чашку для саке, чтобы скрыть их обмен взглядами. Она быстро подняла белый фарфоровый кувшин и наполнила изящную чашу.

— Ни настоящие господа, ни воины не должны обращать внимания на дворцовые сплетни, — нравоучительно заявил Хоригава.

— Тебе не нужно интересоваться женщинами двора — сказал Согамори. — Твоя жена превосходит Акими по красоте. — Он поднял чашку в сторону Танико и выпил. Она почувствовала холодок страха, уловив нотки похотливости в его голосе.

— Она всего лишь молодая девушка из провинциальной семьи, — с легким презрением сказал Хоригава. — Она не привыкла к столичной жизни.

— Она из хорошей семьи, родственной Такаши, — резко возразил Согамори. — Ты забываешься временами, Хоригава. Или забываешь, кто я. Твоя жена научится жизни в столице. Придворные смеялись над неуклюжими танцами моего отца, когда он посещал великие храмы, но я родился в Хэйан Кё, и мой отец позаботился о том, чтобы я обучался у лучших мастеров танцев. Теперь, когда я танцую перед богами, никто не смеется.

— Никто не смеет, — скривил губы Кийоси. — Ты снимешь с них головы.

— Не твоя ли маленькая жена перевела для меня письмо из Китая? — спросил Согамори. — Ее почерк совершенен!

Хоригава поклонился, как будто похвалили его самого.

«Он косоглазый, как старая обезьяна», — подумала Танико. Она закрыла лицо веером, почувствовав, что Кийоси улыбается ей.

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Косоглазый старик договорился о моем назначении Фрейлиной императрицы: исключительная честь для девушки, рожденной и выросшей так далеко от столицы. Я буду представлена двору в первый день Одиннадцатого месяца, как только закончится неблагоприятный Десятый месяц, во время которого ками отсутствуют. Дяди Риуичи рвет на себе одежды из-за стоимости моего гардероба, но я обещала, что по возможности буду передавать ему секреты торговли с Китаем. Одно удачное вложение денег перекроет во много раз стоимость моих дворцовых одежд.

Я уже узнала много замечательного о Китае, всего из трех писем, которые перевела своему мужу. Во-первых, существует два Китая: северный Китай, называемый Катай, которым правят дикие варвары, и южный Китай, которым правит из Линьнаня император из династии Сун.

Варвары, известные как монголы, правящие Катаем, завоевали много королевств к северу и западу от Китая. Они воевали с императором Сун, но прекратили войну три года назад, когда умер их собственный император, которого они называли Великий Хан. Когда умирает их Великий Хан, эти монголы немедленно прекращают войну, пока не выберут нового правителя. Они выбирают своих императоров на великих советах монгольских вождей. Странные и наводящие ужас люди.

Что касается меня, мне не терпится приступить к обязанностям при дворе».

Девятый месяц, двадцатый день,

Год Дракона.

Привыкшая к суматошной жизни провинциальной семьи, посвятившей себя войне, земле и торговле, Танико нашла жизнь внутри Девятикратной Ограды совершенно иной, очень изысканной, но часто скучной. Фрейлины жили большую часть времени в резиденции императрицы, Дворце Глицинии. Ничего никогда не происходило, пока прорицатели не провозглашали день благополучным или календарь не требовал исполнения какого-либо старинного обряда. Тянулись бесконечные промежутки пустого времени, когда фрейлины развлекали друг друга играми, такими как го или трик-трак, устраивали соревнования в сложении стихов, составлении композиций из цветов или старались превзойти друг друга в лести.

В один из дней ранней весны до ушей Танико донесся шум из палат императрицы: лай и рычание, мяуканье и шипение, визги и крики императрицы и других женщин. Танико ворвалась в спальню ее императорского величества.

Любимый кот императрицы, Миобу, прекрасное создание с длинной оранжевой шерстью, сидел на высоком шкафчике красного дерева, вопя кошачьи проклятия и отмахиваясь лапами от бурой собаки, не больше его самого. Собака заливалась яростным, пронзительным лаем и подпрыгивала в воздух, стараясь схватить кота императрицы.

Императрица Садако, обычно спокойная женщина, была напугана яростью собаки не менее, чем ее кот, и в страхе рыдала. Она сама и другие женщины в комнате были совершенно беспомощны от ужаса.

— О Танико-сан, спасите Миобу! Поторопитесь, прошу вас!

Поклонившись императрице, Танико схватила собаку и сунула ее себе под мышку. Пес извивался и яростно лаял. Он был китайской породы и казался Танико похожим на гигантскую мохнатую лягушку. Танико сразу же узнала его. Его звали Ли Бо, и он принадлежал госпоже Акими, любовнице Домея. Акими покинула дворец на несколько дней. Фрейлины, по обычаю, удалялись в свои дома на период их нечистого времени месяца.

Танико знала Акими так же хорошо, как и других придворных императрицы, но что-то отделяло эту женщину от других — может быть, спокойное благородство поведения, которое заставляло Танико постараться узнать ее получше. Но Акими вела себя с Танико сдержанно. Все же Танико была замужем за одним из худших врагов семьи Муратомо. Акими не могла знать, что Танико всем сердцем поддерживает ее любовника. Она видела лихого усатого офицера Домея, ехавшего во главе дворцовой стражи. Как мог неуклюжий Согамори представить, что он сумеет состязаться с таким мужчиной за благосклонность Акими? Она слышала, как бывший император, сейчас удалившийся от престола, плохо относился к Домею, как он отплатил за преданность Домея во время мятежа, приказав ему казнить собственного отца, как пренебрегли Домеем, когда тот император и его преемник осыпали вниманием, должностями и почестями его соперников Такаши. Танико всем сердцем была на стороне Домея.

Императрица Садако, спотыкаясь, подошла к кабинету, путаясь в колышущихся платьях и нижних юбках, и протянула руки к коту:

— Иди ко мне, мое сокровище, иди к своей мамочке!

Миобу прыгнул в объятия императрицы. Ее императорское величество повернулась к Танико:

— Эта собака испугала моего бедного Миобу. Подобным животным нельзя разрешать свободно бегать по дворцу. Накажите его!

Танико собиралась заметить, что собака принадлежит одной из ее императорского величества старших фрейлин, но вовремя поняла, что императрица не может не знать об этом, но предпочитает не обнаруживать это знание. Садако хочет уничтожить собаку? Танико решила, что лучшим будет удалить животное с ее глаз и не задавать никаких вопросов.

Но, думала Танико, спеша из Дворца Глицинии, прижав к себе Ли Бо, если она прикажет убить собаку Акими, то приобретет в лице любовницы Домея постоянного врага, у которого, к сожалению, уже есть причины невзлюбить ее. Кроме того, ей нравилась собачка. Она лежала у нее на руках тихо и доверчиво. Спустившись со ступеней Дворца Глицинии, Танико огляделась. Вдалеке группа офицеров дворцовой стражи играла в мяч перед Дворцом Воинской Доблести.

Эта игра с древних времен была любимой среди вельмож. Выстроившись в кольцо, группа мужчин старалась удержать мягкий кожаный мяч в воздухе как можно дольше, пиная его только ногами. Танико подошла к ним. Она немного знала некоторых офицеров стражи, и кто-нибудь из них мог подсказать, как поступить с собакой.

Танико еще раз поблагодарила свою карму, позволившую ей служить при дворе, где она могла подойти и поговорить с любым человеком — мужчиной или женщиной. Проводить все дни и ночи, скрываясь за ширмой или веером, как вынуждены были поступать все благородные дамы, живущие дома, — это могло свести с ума.

Одним из играющих был Домей. Это навело ее на мысль.

Домей был по крайней мере на десять лет старше остальных игроков, но играл с большей энергией и воодушевлением. Он старался всех обыграть, старался удержать мяч у себя, выбивая его из-под носа у других игроков, проводя удары так близко от их голов, что те вынуждены были отступить. Играющие с Домеем мужчины искренне смеялись при каждом новом проявлении агрессивности Домея.

Танико подождала, пока наступит перерыв в игре, потом застенчиво поманила Домея. Офицер немедленно подошел к ней и поклонился.

— Госпожа Танико, чем я могу служить вам? — Если он и чувствовал к ней враждебность из-за мужа, этого не было заметно.

Его дыхание вырывалось паром в зимнем воздухе. Муратомо-но Домей был высоким, широкоплечим, лицо у него было темным, как у человека, проводящего большую часть времени на свежем воздухе. Такой цвет не считался приличным при дворе, где мужчины и женщины пудрили свои лица, чтобы казаться еще более бледными. Лоб его был высоким и выступающим. Все волосы его были сбриты с головы, за исключением локона, завязанного аккуратно в самурайский узел. Крупная голова блестела от пота. Его густые усы привлекали внимание к самой неприятной части его лица — выступающим передним зубам.

Танико объяснила желание императрицы наказать собаку. Она не потрудилась уточнить, что это любимец Акими. Была уверена, что Домей узнал его.

— Напугать кота ее величества — тяжкое преступление! Я беру на себя наказание преступника! — Он забрал у нее собаку и прижал к себе, поглаживая по голове.

— Что вы с ним сделаете, Домей-сан? — неуверенно спросила Танико.

— Ну, стража использует бродячих собак как мишени при стрельбе из лука.

Пораженная Танико прижала ладонь к губам.

— Желаете присутствовать при казни, моя госпожа?

— Нет, нет!

Мнение Танико о Муратомо все еще находилось под влиянием поведения грубого ориоши, которого Дзебу убил в прошлом году на дороге Токайдо. Но тот человек был не членом семьи Муратомо, а всего лишь одним из их платных сторонников. Домей казался достаточно приятным и вежливым, хотя манерам его недоставало утонченности, которую можно было наблюдать у членов старейших семей столицы. Танико не поверила, что Домей действительно убьет собаку Акими.

Все говорили, что Муратомо ужасно грубы, но Домей, несомненно, был идеальным выбором на пост офицера дворцовой стражи. Он явно был прирожденным воином, отличался от тучных, круглолицых придворных, как сокол отличается от куропатки.

Если говорить о воинской славе, то о семье Муратомо ходило больше легенд, чем о любой другой семье. Они переселились в восточные провинции много веков назад и нажили там состояния. Муратомо были передовым отрядом, открывшим богатые рисовые долины Канто, прогнав с них волосатых айну. Их главным ками был Хачиман, бог войны, и один из военачальников Муратомо, одержавший блестящие победы, был прозван Старшим Сыном Хачимана.

В прошлом веке Муратомо подавили два самых опасных восстания, которые когда-либо были подняты против короны: Раннюю Девятилетнюю Войну и Позднюю Трехлетнюю Войну. Муратомо могли быть плохо воспитаны, но они были бесподобными воинами.

Госпожа Акими вернулась во Дворец Глицинии на следующий день. Ее глаза были красными от слез, и несколько раз она заливалась ничем не объяснимыми слезами в присутствии императрицы.

Садако была добросердечной женщиной, которая не могла вынести несчастного вида ни одной из своих фрейлин. Но, несмотря на все ее попытки, она не смогла уговорить Акими рассказать, что же случилось.

Только когда сама императрица расплакалась, Акими ответила на ее настойчивые расспросы:

— О, ваше величество! Я услышала, что офицер охраны императора застрелил мою собачку Ли Бо!

Императрица смущенно отвернулась:

— Я не слышала этого...

— О да, ваше величество! Но действительно заставило меня плакать то, что Ли Бо огорчил вас. Оставалось только убить его!

— Я не приказывала казнить вашу собачку, Акими-сан! — взмолилась императрица. Она повернулась к Танико: — Пошлите за офицером Домеем!

Домей быстро пришел и бросился к ногам императрицы. Она спросила его, что случилось с собакой.

— Как я сказал госпоже Танико, ваше величество, полагаю, единственным справедливым наказанием собаки, которая испугала кота вашего императорского величества, будет использовать его в качестве мишени при тренировке конных лучников!..

— Какая дикость! — воскликнула императрица. — Вы вызвали сильную боль у одной из моих уважаемых фрейлин! Я очень разгневана на вас, офицер Домей!

Домей склонил голову:

— Прошу ваше величество отсечь мне голову во искупление!

Садако содрогнулась:

— Прошу вас, офицер Домей! Уже достаточно убийств. Оставьте нас сейчас. Вы ничего уже не сможете сделать!

Домей ушел. Но позже, в тот же день, он вернулся и показал императрице маленькую бурую собачку, очень похожую на Ли Бо. Однако он настаивал, что это другой пес.

— Мне кажется, что это перевоплотившийся Ли Бо, — сказал Домей. — По специальному благоволению ками он снова вернулся к нам. — Акими прижала к себе собачку.

— Как он может быть перевоплощением той собаки, когда она явно такого же возраста? — спросила императрица.

— Я не стану притворяться, что знаю, ваше величество, — сказал Домей. — Я не очень религиозный человек. — Сидящая в углу Танико спрятала свою улыбку за веером.

— Не будет ли проще сказать, что это та собака и вы не убивали ее?

— Но это будет означать, что я не подчинился вашему величеству! — сказал Домей. — Как бы то ни было, от той собаки мы избавились, как вы приказали, но теперь у нас есть другая, и госпожа Акими счастлива.

— Не думаете ли вы двое, что вам удастся обмануть меня? — сурово спросила Садако.

Акими мгновенно упала на колени и прижалась лбом к полу.

— Нет, ваше величество, никогда! Мы сожалеем, что нарушили ваш покой этим делом с собакой. Собаками...

Императрица отпустила их. Новая собака, которую Акими назвала Ду Фу, была принята в число обитателей Дворца Глицинии.

На следующий день Акими пришла в комнату Танико. Она была на десять лет старше Танико и одной из самых прекрасных женщин, которую Танико когда-либо видела, с большими глазами и лицом в форме идеального овала.

— Домей и я хотим поблагодарить вас за вашу доброту. Если бы вы отдали моего маленького Ли Бо кому-нибудь другому, я могла бы потерять его навсегда. Ли Бо — любимец нашего сына Юкио, и у него разорвалось бы сердце, если бы с ним что-нибудь случилось.

Танико поклонилась:

— Я благодарна за возможность служить вам, госпожа Акими. Могу ли я также сказать, что вы великолепная актриса?

Акими рассмеялась. Она протянула пакет, завернутый в шелк:

— Я прошу вас принять это. Это маленький подарок, не сравнимый с жизнью любимого питомца, но надеюсь, он вам понравится.

Танико развернула шелк и обнаружила книгу в переплете из красной кожи.

— Это первый том очень длинной истории под названием «Рассказ о Пустом Дереве», — сказала Акими. — Он был написал около двухсот лет назад одним из чиновников двора. Эта копия была подарена мне матерью. И каллиграфия и иллюстрации всегда доставляли мне наслаждение.

— Благодарю вас, — сказала Танико, открыв книгу и восхитившись искусно раскрашенным изображением плачущей женщины. — Я не заслужила этого!

Акими стала серьезной:

— Домею и мне кажется, что вы ищете с нами дружбы. У нас мало друзей при дворе, и ни одного из вашей семьи. Простите, что упоминаю об этом, но существует вечная вражда между Домеем и вашим мужем.

— Я знаю, — сказала Танико. — И, конечно, мой долг быть абсолютно верной своему мужу. Но там, где это не пересекается с моим долгом, я считаю, что могу выбирать друзей по собственному усмотрению. Для меня будет великой честью считать себя вашим другом, если это возможно.

Акими печально взглянула на нее:

— Карма вносит в нашу жизнь много неожиданных поворотов. Мы будем считать вас другом. Что бы ни случилось.

Позже, читая книгу, подаренную ей Акими, Танико позволила глазам оторваться от страницы. Она была счастлива, что ее дружеский жест был принят, но в голосе Акими при словах «что бы ни случилось» прозвучали зловещие нотки. Домей, несомненно, был гордым человеком и прожил долгую жизнь с тяжелой обидой. Не была ли видимая безмятежность двора в действительности гнетущей тишиной, наступающей перед землетрясением?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Для Дзебу, после того как он простился с Танико, мир как бы превратился в пустыню. Он вернулся к руинам Храма Новой Луны на горе Хигаши, где со своими братьями монахами стал ожидать новых приказов Ордена. Месяц спустя прибыл монах с посланием Совета настоятелей зиндзя. Место Храма Новой Луны следовало покинуть, а всем, уцелевшим после землетрясения, переселиться в Храм Осеннего Ветра в Наре, в двух днях пути от Хэйан Кё.

Через три месяца после того, как Дзебу поселился в Храме Осеннего Ветра, прибыл новый настоятель. Он послал за Дзебу.

— Твой отец, настоятель Храма Водной Птицы Тайтаро, посылает тебе приветствия и поздравления в связи с удачным исполнением твоего первого задания. Ты послал ему меч самурая, завоеванный в бою. Он желает знать, почему ты сделал это.

— Я послал его в качестве подарка, чтобы прославить его, — сказал Дзебу. — И мне показалось, что, если всегда относиться к мечу самурая как к завоеванному в бою, это может умерить пыл врагов.

Настоятель, казалось, задумался.

— Один захваченный меч не будет обладать таким действием, но многочисленное собрание сможет. Ты крупный, сильный юноша. Ты, быть может, сможешь прожить столько лет, чтобы собрать сто мечей самураев.

— Я постараюсь.

— У тебя будет множество возможностей. Тебе сейчас приказано внедриться в круг Муратомо. Твой отец убедил Орден следовать символам видения, явившегося при твоем посвящении. Ты будешь работать на разных членов семьи Белого Дракона, но приказы тебе неизменно будут поступать от главы семьи, Домея.

Дзебу передавал послания Домея в восточные провинции и самые северные районы Хонсю. Он следовал на южную оконечность Кюсю, где у людей сохранились некоторые варварские обычаи кумасо, людоедских племен, давно завоеванных императорской семьей.

Очень часто приходилось сражаться. Когда ему удавалось победить самурая, он посылал его меч в Храм Водной Птицы. Собрание мечей выросло до десяти, потом до двадцати. Дзебу повторял «Молитву павшему врагу» так много раз, что ему требовалось сосредоточить сознание, чтобы не забывать о ее значении.

Когда он не был в походе, он оставался в Храме Осеннего Ветра, проводя дни в поисках понимания, в занятиях с мечом, стрельбе из лука и различных способах рукопашного боя. Он помог в обучении двух честолюбивых монахов, живших в храме, и даже участвовал в двух обрядах посвящения.

Дзебу никогда не видел Домея. Глава Муратомо передавал свои послания и приказы через других. Дзебу предпочитал, чтобы это было именно так. Он стремился избегать Хэйан Кё, он не имел ни малейшего желания увидеть Танико или услышать что-либо о ней. Но не проходило ни одного часа, чтобы он не думал о ней.

Новости из столицы достигали Храма Осеннего Ветра довольно часто. Власть и слава перелетали к Согамори, как стая птиц, собравшаяся на крыше храма, в то время как Домей был часто обойден и принижен. Вражда между кланами продолжала расти.

В Двенадцатый месяц Года Лошади, два года спустя после того, как Дзебу сопровождал Танико в Хэйан Кё, настоятель Храма Осеннего Ветра передал Дзебу послание, подписанное монограммой Домея. Дзебу надлежало прибыть в императорский дворец подготовленным к бою. Немедленно.

Глаза настоятеля горели от возбуждения:

— Сегодня утром он захватил власть внутри Девятикратной Ограды и содержит императора Нидзё под стражей во Дворце Тишины и Прохлады. Домей давно планировал это сделать. Пять дней назад глава клана Такаши Согамори вместе с сыном Кийоси направился к святыне своей семьи, посвященной ками, известной как Принцесса Прекрасного Острова, на острове Итсукушима. Домей выбрал момент для нанесения удара, когда лидеры Такаши отсутствовали в столице. Он помнит многие миссии, которые ты совершил для него, и проект служить ему сейчас.

Назавтра в полдень Дзебу подъехал к одним из трех ворот у восточной стены дворцовых земель и назвал себя страже.

— Офицер Домей, — сказали они, — находится во Дворце Воинской Доблести.

На серый балахон Дзебу надел обычные боевые доспехи монаха-воина с черной шнуровкой. Орден учил, что доспехами человека должен быть его ум, что голый человек может легко победить закованного в сталь. Но Орден также учил, что для отражения стрел нет ничего лучше стали и кожи. Доспехи сражающихся монахов были более легкими и плотно облегающими, чем похожие на коробки доспехи самураев. Вместо шлема Дзебу носил серый капюшон, обернутый вокруг головы и закрывающий нижнюю часть лица и шею. В дополнение к своему мечу и луку он нес в руках нагинату с длинным лезвием.

Стены императорского дворца окружали парк и кварталы домов, которые и сами являлись городом. Некоторые из дворцов были огромными и тяжелыми, установленными на каменных фундаментах, с крышами из зеленой глазурованной черепицы, поддерживаемыми белыми стенами и красными лакированными колоннами. Другие здания, которые также были огромными, были выстроены в стиле, более знакомом Дзебу, — из простого дерева, с плетеными крышами. Все дворцы были соединены между собой лабиринтом переходов. В северо-восточном углу была расположена деревянная резиденция императорской семьи, окруженная ландшафтным садом. Вся остальная площадь была посыпана тщательно разровненным белым гравием.

На плацу перед Дворцом Воинской Доблести, зданием с черепичной крышей, являющимся штабом дворцовой стражи, сотня воинов, построенных квадратом с увеличенной дистанцией, занималась упражнениями с мечами. С другой стороны шеренги воинов с длинными мечами самураи ждали своей очереди потренироваться в стрельбе по мишеням, изготовленным в виде воинов. Чуть дальше строй всадников скакал взад-вперед, выпуская стрелы по бегающим собакам, отпущенным подручными. Домей держал своих воинов в напряжении муштрой и еще раз муштрой.

Домей стоял в центре группы самураев, одетых в доспехи с белой шнуровкой. Дзебу поклонился и представился. Люди Домея с любопытством осматривали серый капюшон и черную шнуровку доспехов.

— А вот и зиндзя, за которым я посылал! — сказал Домей. — Шике, вы готовы драться и умереть, чтобы очистить империю от преступников и предателей?

Дзебу был готов драться и умереть, и ему было на самом деле все равно, ради чего. Он был научен рассматривать цель жизни в действии, и жизнь и смерть были одинаково приемлемы для него. Его встреча с Танико и последующая потеря ее сделали философию зиндзя еще более близкой для Дзебу.

— Я поступаю, как приказывает мой Орден, — сказал он.

— Его императорское величество в моих руках. Я контролирую обстановку во дворце и захватил большинство членов Великого Государственного Совета. Необходимо сделать две вещи. Первое — убить князя Сасаки-но Хоригаву, человека, ставшего причиной смерти моего отца.

Имя мужа Танико встревожило Дзебу. Он должен был понять, что Хоригава будет одним из первых, кто пострадает в результате заговора Муратомо. Он не должен быть замешан в смерти Хоригавы... Танико не должна ни за что его упрекать!

Он почувствовал облегчение, когда Домей продолжил:

— Мой сын Хидейори поведет людей на поиски Хоригавы, — Домей положил на плечо Хидейори руку. У юноши был такой же высокий лоб, как у отца, но он был очень молод. — Ему всего лишь пятнадцать, — с улыбкой произнес Домей. — Мы только что отрезали ему волосы и завязали их самурайским узлом. Сначала я хотел оставить Хидейори дома, как и его младшего брата, Юкио. Но все остальные мои сыновья выступили со мной, и Хидейори настоял, что он тоже должен внести свой вклад в восстановление славы Муратомо. Таким образом, я смягчился.

Хидейори посмотрел на Дзебу без улыбки. У него были самые холодные глаза, которые когда-либо видел Дзебу.

— Вторым заданием будет захватить в плен императора-отшельника Го-Ширакаву. В настоящий момент он находится во Дворце Сандзо, под охраной собственных людей. Вот зачем вы нужны мне.

Обучение Дзебу включало в себя и умение разбираться в политике. Он понимал, что уже сотни лет пост императора был чисто церемониальным, без реальной власти. Только регенты — всегда члены семьи Фудзивара — являлись настоящими властителями. Но в последнее время императоры научились отстаивать свои права, уйдя в отставку. Ушедший в отставку император не должен был заниматься поглощающими массу времени ритуальными обязанностями. Он не находился под контролем регента. Жил в собственном дворце, вдали от императорского двора. И он сохранял престиж, так как был императором. Императором-отшельником. Чтобы быть еще более почитаемым, многие из отставных императоров становились буддистскими монахами. Таким образом, они становились новыми центрами власти и могли даже назначать своих преемников на троне.

Удерживать в плену императора имело свою ценность для Домея, но было не сравнимым с захватом отставного императора. Это давало ему настоящую власть в государстве.

— Когда мы захватим его отставное величество Го-Ширакаву, — продолжал Домей, — настоим на созыве Великого Государственного Совета. Он объявит Согамори и Кийоси мятежниками и преступниками. Будет назначен новый министр Левых вместо Согамори. Будет назначен новый регент, выбранный мной.

— Вы хотите, чтобы я захватил для вас Го-Ширакаву?

— Да. Как зиндзя, ты обладаешь двумя качествами, которых недостает самураю. Ты монах и умеешь пробираться скрытно. Я хочу, чтобы ты сегодня ночью привел отряд во Дворец Сандзо. Мы могли бы атаковать открыто днем, но это отвлечет слишком большое количество людей отсюда, а я должен любой ценой удержать императорский дворец. К тому же, если люди увидят, что мы атакуем дворец отставного императора, это может настроить их против нас. Я хочу сделать это тихо и быстро, как можно меньшим количеством людей. Ты будешь удостоен чести первым забраться на стену и открыть ворота моим самураям. Потом займешься Го-Ширакавой. Он священник, многие самураи побоятся прикоснуться к нему. Для тебя, как простого монаха, это, надеюсь, не будет являться препятствием. Что ты об этом думаешь?

— Мне кажется, это в моих силах, господин Домей!

Волна веселья охватила Дзебу. То, что он совершит сегодня ночью, может определить будущее всей империи! И это позволит ему до конца использовать свои силы и рисковать жизнью. На время Танико потеряла важность. Именно для подобных поступков он и жил на этом свете.

Солнце давно уже зашло, когда Дзебу и маленький отряд самураев Муратомо выступили к резиденции Го-Ширакавы — дворцу Сандзо. Позади них тащилась повозка, запряженная волами.

Когда они приблизились ко дворцу, Дзебу дал знак остановиться и стал красться к зданию, взяв с собой одного самурая. Дворец представлял собой двухэтажное здание, окруженное изгородью из бамбука высотой в два человеческих роста, в свою очередь защищенной широким рвом.

Дзебу передал свои лук и колчан сопровождающему его самураю. Думая о тени, он пробрался к краю рва через улицу и бесшумно скользнул в воду. Плавание в доспехах было одним из многих искусств, которым обучались зиндзя. Вода была ледяной, она едва не парализовала его. Не задумываясь, он ушел под воду с головой и, полагаясь только на чувство направления, по-лягушачьи поплыл в темноте, пока не коснулся противоположного берега рва.

Здесь стояла низкая каменная стена, за которой была устроена изгородь из бамбука. Вцепившись пальцами в стену, Дзебу достал из поясной сумки крепкий, но легкий шелковый шнур и кошку. Кошка была привязана за середину, четыре крючка ее сложены, чтобы занимали меньше места при переноске. Дзебу разложил крючья и, взмахнув рукой, закинул кошку на изгородь.

Быстро перебирая шнур руками, он в два счета оказался на изгороди. На другой стороне был недавно сооруженный помост для лучников: Го-Ширакава явно опасался нападения.

Заливая все вокруг холодной водой опутанный гниющими водорослями, Дзебу на цыпочках прошел по помосту к воротам, где позевывая стоял вооруженный нагинатой стражник. Дзебу достал восьмиконечный сюрикен и метнул его в стражника. Вращающиеся лезвия вгрызлись в горло стражника, заливая все вокруг кровью.

Бедняга издавал хрипящие звуки, пытаясь поднять тревогу. Дзебу спрыгнул с помоста, поднял нагинату упавшего врага и пронзил ему грудь, едва слышно бормоча «Молитву поверженному врагу». Потом выпрямился и выдернул засов, запиравший деревянные ворота.

Вдруг он услышал тяжелые шаги. Резко повернувшись, он изо всех сил взмахнул нагинатой и отрубил нападавшему ногу ниже колена. Дзебу прикончил его, ударив нагинатой в рот, но крики раненого пробудили защитников Дворца Сандзо.

Повторяя «Молитву поверженному врагу», Дзебу распахнул ворота. Самураи Муратомо, пришедшие с ним, ворвались в ворота и быстро распределились по двору. Шеренга слуг Го-Ширакавы образовала заслон на пути к жилищу отставного императора. Дзебу стало их жалко. Это были не настоящие самураи, а лишь вооруженные слуги. За спинами защитников, в главном здании Дворца Сандзо, Дзебу услышал вопли женщин и крики придворных.

Некоторые слуги упали с торчащими из грудей и животов стрелами Муратомо с оперением из перьев сокола. Другие пали под ударами самурайских мечей. Дзебу вбежал по ступеням здания. Он ударил одного из охранников отставного императора коротким мечом зиндзя. На него бросился еще один охранник, сжимающий в обеих руках длинный тонкий меч придворного. Дзебу отскочил в сторону и пронзил мечом предплечье нападавшего. Тот бросился на него снова, уже одной рукой размахивая мечом. На этот раз Дзебу отрубил ему держащую меч руку, охранник закричал и упал.

Потом Дзебу оказался в присутствии Го-Ширакавы. Император-отшельник, скрестив ноги, сидел на помосте, на высокой стопке подушек, его отвисшая нижняя губа была оттопырена, взгляд недовольно пожирал Дзебу.

— Поистине, — молвил он, — мы живем во время, когда учение Будды забыто, если престарелого монаха атакуют разбойники в его собственном приюте.

«Я могу встать в позу не хуже тебя», — подумал Дзебу. Быстро оглядевшись и убедившись, что ничье нападение не угрожает ему, Дзебу упал на колени и ткнулся лбом в кедровый пол.

— О святейший, презренный монах пришел сюда по приказу начальника дворцовой стражи. Офицер Домей считает, что вы в смертельной опасности, и с уважением просит вас приехать на повозке, предоставленной им, в императорский дворец, где он сможет лучше защитить вас и его императорское величество.

Го-Ширакава неподвижно, как камень, сидел на помосте.

— Зиндзя — это убийцы, переодетые монахами! — проговорил он. — Предупреждаю: дотронуться до меня значит, оскорбить плоть Той, Кто Светит на Небесах. Я не пойду!

Дзебу услышал за спиной крик. Он мгновенно повернулся. На него бросился размахивающий кинжалом придворный. Дзебу схватил его за запястье и, поставив подножку, повалил на пол. Он встал коленом на спину придворного и перерезал тому горло его же собственным ножом. Отступил назад, вытер нож об одежду умирающего и сунул его себе за пояс, отойдя от растекающейся по полированному полу лужи крови.

— И вправду неспокойные времена, святейший!

Го-Ширакава выглядел задумчивым:

— Его красная кровь выделяется на бледно-зеленом шелке его одежды. Действительно, если такие вещи могут случаться прямо у моих ног, я здесь в опасности. Ты можешь проводить меня в императорский дворец.

Дзебу вышел впереди Го-Ширакавы из дверей его дворца. Снаружи валялись тела жалкой придворной стражи, ничего не знавшей об искусстве владения мечом, много зверски убитых людей.

Самураи в шлемах растянулись на земле, когда на ступенях здания появилась фигура Го-Ширакавы, облаченного в оранжевые одеяния буддистского монаха. Дзебу щелкнул пальцами, и к ступеням подали запряженную волами повозку. Самурай упал на колени, подставив спину священной ноге Го-Ширакавы, когда тот взбирался на повозку. Еще один воин закрыл дверь, и отставной император остался один со своими медитациями.

— По коням! — приказал Дзебу, — Выстроиться кольцом вокруг повозки!

Они не потеряли ни одного человека. Он был очень доволен этим.

Последним покинувшим Дворец Сандзо был самурай с окровавленным мечом в одной руке и факелом в другой.

— Нет! — крикнул Дзебу, когда мужчина взмахнул рукой и факел полетел. Взметнувшееся пламя охватило дворец.

Домей отдал жесткие приказы, чтобы захват Го-Ширакавы был гладким и тихим. Но не существовало дисциплины достаточно жесткой, чтобы обуздать страсть самурая к разрушению. «Самураи! — сердито подумал Дзебу. — Почему они так грубы? Вооруженные якобы для того, чтобы служить империи и защищать ее, они превращают ее в руины».

Го-Ширакава говорил что-то о том, что сейчас наступили времена, когда учение Будды забыто. Дзебу слышал, как об этом же говорили другие буддистские монахи, называя эти времена Последними Днями Закона. Будда, твердили они, предсказывал, что наступит день, когда его законы будут нарушены и мир погрузится в хаос. «Действительно, кажется, — подумал Дзебу, когда пламя, охватившее Дворец Сандзо, взметнулось в небо, — что все старинное, все прекрасное, все мудрое медленно исчезает. Быть может, эти дни на самом деле станут Последними Днями Закона».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На закате дня, когда Муратомо захватил власть в императорском дворце, Хоригава и небольшой отряд телохранителей остановился у резиденции Шимы. Хоригава послал за Танико.

— Я получил твое послание. Ты — почтительная жена. Но к тому времени, когда оно попало ко мне, я уже знал о заговоре Муратомо. Как тебе удалось убежать из дворца?

— Мне удалось выскользнуть из северо-восточных ворот прежде, чем люди Домея заняли весь дворец. Земли и здания дворца так сложны, их сложно охранять, и из них легко убежать, если хорошо знаешь место.

Танико не сказала о том, что испуганная Акими разбудила ее перед рассветом.

— Вы в опасности! Вам необходимо покинуть дворец через северо-восточные ворота. Их еще не охраняют.

— Что происходит, Акими-сан?

— Домей собирается захватить дворец и пленить императора и императрицу.

— Почему? Он, должно быть, сошел с ума! Защищать императора его обязанность!

— Над ним слишком долго издевались! Он хочет взять власть над правительством и отомстить своим врагам. Его люди будут готовы выступить на восходе солнца. Это ваш последний шанс уйти. Поспешите и одевайтесь!

Танико судорожно размышляла.

— Мой долг остаться здесь с императрицей!

— Никто не причинит ей вреда. Но вы жена Хоригавы. Даже несмотря на то, что вы нравитесь ему, Домей будет использовать вас в качестве заложницы, чтобы заполучить Хоригаву. Мы знаем, что Хоригава не сдастся в руки Домея, чтобы спасти вас. Это означает, что Домею, быть может, придется причинить вам вред. Вам необходимо уйти отсюда.

— Я должна предупредить императрицу! Прекрасное лицо Акими стало совсем серьезным:

— Я не позволю вам сделать это. Я выдам вас людям Домея!

— Вы оправдываете то, что делает Домей?

— Оправдываю? Я люблю его уже двенадцать лет. Я — часть его семьи. Мой сын — Муратомо. Я видела, как обезглавили отца Домея. Я наблюдала, как Такаши использует любую возможность, чтобы оскорбить его, смешать с грязью. Да, оправдываю. Если он не станет защищаться, значит, не заслуживает называться главой клана!

— Да, понимаю. — Танико быстро одевалась с помощью Акими. — Конечно, он должен попытаться завоевать все, что потеряла его семья. Но захватить императора — это неслыханно! Что, если Домей не сможет удержать дворец? У Такаши десятки тысяч людей в Рокухаре. Я не верю в такой способ решения проблем. Он слишком простой, слишком жестокий. Это делает Домея похожим на мятежника!

Слезы заблестели в больших глазах Акими.

— Я знаю, Танико, знаю! Я страшно боюсь за всех нас, за Домея, моего сына, других сыновей Домея. Он в ярости, в отчаянии. Ему необходимо что-то совершить. Он не так коварен, как Такаши. Ему кажется, что он может выпутаться из сетей, которыми его опутали, единственным ударом меча. — Она вздохнула:— Назад пути нет. Все пришло в движение. Наша карма решит, что должно случиться...

Завернувшись в толстый плащ, Танико поспешила за Акими из Дворца Глицинии. Недалеко отсюда, у Дворца Воинской Доблести, можно было видеть, как выстраивались в колонны воины. Лязг оружия и доспехов отчетливо разносился по холодному, неподвижному предрассветному воздуху. Танико шла за Акими по извилистой тропе мимо изогнутых деревьев, посаженных в северо-восточной оконечности дворцовых земель. Они подошли к запряженной волами повозке, рядом с которой стоял слуга. Женщины попрощались, и Танико залезла в повозку. Стражи у северо-восточных ворот явно не участвовали в заговоре. Они ни о чем не спросили Танико, пропуская ее. Немного погодя она уже была в резиденции Шимы.

Сейчас Хоригава сказал:

— Как только Домею покажется, что он овладел дворцом, он пошлет людей за мной, и я не собираюсь доставить ему наслаждение, попав в его лапы. Муратомо могут попытаться взять тебя в заложницы. Собирайся как можно быстрее и поезжай со мной в Дайдодзи. Там мы будем в безопасности, пока Согамори не вернется в столицу.

— Нет необходимости брать повозку, — сказала Танико. — Я могу ехать верхом так же хорошо, как и ты. Быть может, еще лучше.

— Спасибо, что напомнила, что я женился на деревенской девушке, — сказал Хоригава.

Танико спокойно посмотрела на него.

— Ты женился на самурайке.

В тяжелых одеждах, чтобы защититься от холода последнего месяца года, Хоригава, Танико и их отряд ехали, не останавливаясь, полночи, чтобы попасть в сельское имение Хоригавы, замок под названием Дайдодзи. Самураи и крестьяне, живущие здесь, ничего не знали о событиях в столице и были изумлены, увидев внезапно появившихся у ворот хозяина и его жену.

— Выкопайте за помещением охраны яму, достаточную, чтобы в ней поместился взрослый мужчина, — приказал управляющему Хоригава, — отрежьте стебель бамбука, чтобы доставал до дна. Выставьте пост над проходом. Я должен знать сразу же, если в этом направлении поедут вооруженные люди.

Ничего не говоря больше Танико или кому-либо другому, он скрылся в доме. Через мгновение Танико услышала сердитый голос управляющего, приказывающего слугам брать лампы и лопаты и начинать копать яму за помещением охраны.

Это был час быка, самое темное время ночи, Танико прошла на свою половину, где ее встретили сонные служанки, которых она узнала во время предыдущих визитов в замок. Она приказала внести в комнату угольную жаровню для тепла, а сама оделась и завернулась в такое количество одеял и одежд, какое сумела отыскать. Но спать она не могла. Она зажгла масляную лампу и устроилась с «Рассказом о Пустом Дереве», подаренным ей более года назад Акими.

«Странно, — думала она, — что из всех женщин, встреченных мною при дворе, самой близкой подругой стала Акими, любовница Домея». Это началось после случая с собакой, и после этого в разговорах с Акими Танико поняла, что может делиться с ней мыслями так свободно, как не позволяла себе ни с какой другой женщиной. Хотя Танико никогда не посмела бы сказать этого, императрица была довольно скучной женщиной, а другие женщины двора еще скучнее. Карьера фрейлины была бы для Танико невыносимой, если бы не Акими.

«А сейчас, — думала Танико, — я убегаю от Домея с помощью Акими и наслаждаюсь книгой, которую подарила мне Акими».

Прошло уже два года со времени ее свадьбы с Хоригавой. Танико находила князя отвратительным, но его супружеские визиты были, к счастью, нечастыми. Казалось, что ему нужна жена только потому, что человеку его положения положено иметь одну или несколько жен. Несчастливая карма, видимо, наградила ее мужем, подобным Хоригаве, но она научилась не считать свое несчастье особенным. Многие другие женщины имели непривлекательных мужей. Быть может, большинство. Возрождение женщиной, возможно, было наказанием за злодеяния предыдущей жизни, мужской.

Но в жизни ее было и много приятного. Проживая в императорском дворце большую часть времени, постоянно служа императрице, Танико чувствовала себя очень близкой к центру всего происходящего, где ей всегда и хотелось оказаться. Письма, которые она переводила Хоригаве, сообщали ей новости о сказочном Китае. Близкие связи Хоригавы с Такаши помогали ей наблюдать за подъемом Согамори, а также иногда позволяли мельком видеть великолепного Кийоси. В общем, это была достаточно волнующая жизнь для молодой, пятнадцатилетней женщины.

Существовала, правда, ужасная возможность забеременеть от Хоригавы. Но она свято выполняла все предосторожности, которым ее научила мать, и, более того, сомневалась, что в семени Хоригавы есть хоть какая-нибудь жизнь. Ни одна из его предыдущих жен, как она узнала, не смогла зачать.

Не хватало Танико лишь одного. В ее снах и мечтах очень часто появлялся молодой мужчина с рыжими волосами и странными серыми глазами. В некотором смысле воспоминание было приятным. Приятно было осознавать, что однажды в своей жизни она держала в объятиях сильное тело такого мужчины. Но было невыносимо грустно думать, что она никогда уже не испытает подобной радости.

Если бы она полностью вверила себя Дзебу, Хоригава не обратил бы ни малейшего внимания на то, была ли она девственницей. Теперь, возможно, ей не придется узнать, что это значит — чувствовать внутри себя такого красивого мужчину. И Дзебу, видимо, знал очень много о теле женщины. Какое редкостное наслаждение он мог бы дать ей, если бы она разрешила ему окончательную близость... Какие чудесные воспоминания остались бы у нее!

Когда она думала о том, что потеряла, очевидно, навсегда, глаза ее заполнялись слезами.

Река, протекающая сквозь холмы над замком, уже замерзла, и ей недоставало звуков водопада и мельничного колеса, которые обычно служили фоном ее чтению. Вместо них доносились звенящие звуки лопат, вонзающихся в твердую, холодную землю. Она, и Хоригава, и все остальные в имении просто ждали, ждали Муратомо. Интересно, зачем ему яма. Он собирается сам убить себя?..

Чтение при свете лампы утомило глаза, Танико задула ее и постаралась уснуть. Она лежала на своем мате и со страхом размышляла, какая опасность движется к ним, что происходит в Хэйан Кё. Участвует ли в этом Дзебу? Думая о Дзебу, она представила себя в его объятиях. Она думала о нем и мысленно разговаривала с ним. Успокоенная своими фантазиями, она уснула.

Наблюдатель, едва не замерзший до смерти ночью, проведенной на холмах, въехал во двор сразу же после восхода солнца. К ним двигался отряд вооруженных мужчин. Хоригава вышел из дома, одетый в старое черное кимоно. Подозвав Танико, он направился к дому охраны. За домом, там, где ее не было видно из главного здания и от ворот, была вырыта большая квадратная яма. Удивленная Танико наблюдала, как Хоригава приказал опустить в нее лестницу, потом спустился сам.

Глядя из ямы на своих удивленных слуг, Хоригава сказал:

— Тот из вас, кто расскажет о том, где я нахожусь, пожалеет, что родился на свет! — он бросил злобный взгляд на Танико. — Любой из вас!

Танико почувствовала, как лицо ее краснеет от ярости. Грязная старая жаба!

Он лег в яму. Танико заглянула в нее. В руках он держал бамбуковую трубку, прижимая ее ко рту. Из рукава кимоно он достал кусок белой шелковой ткани и расстелил ее на лице.

— Это безумие! — сказала Танико.

— Таким устройством уже пользовались другие. Я уверен, что им не удастся меня найти. Закапывайте яму. Зарывайте меня!

Яма была зарыта задолго до того, как в воротах показались всадники Муратомо. Следуя указаниям Танико, слуги посыпали все гравием, чтобы скрыть следы свежей земли. Только кончик дыхательной трубки был виден над гравием, незаметный, если человек не знал о его наличии.

«Мы никак не можем знать, попал ли другой конец ему в рот, — подумала Танико. — Он может умереть уже сейчас!» Она поборола приступ надежды, зародившейся от этой мысли. Она собиралась по возможности достойно исполнить долг по отношению к своему мужу.

К ней подошел начальник стражи:

— Приближается отряд из двадцати самураев. Если это Муратомо, мы должны драться с ними?

— Это абсолютно бесполезно, — сказала Танико. — Его высочество спрятался, таким образом, у вас нет необходимости драться, чтобы защитить его. Сопротивление только подскажет им, что он Где-то в имении. Впустите их, будьте гостеприимными. Пошлите главного из них ко мне.

Проходя на женскую половину, она приказала служанкам расположить ширмы так, чтобы получилось просторное помещение для приема. В одном конце комнаты они установили ширму, панели которой были украшены изображением заснеженных гор.

Она услышала ржанье лошадей и крики во дворе, а мгновение спустя на женскую половину тяжело ступил воин. Молодой мужской голос спросил о чем-то у ее служанок.

Мгновение спустя предводитель самураев, сняв обувь, вошел в комнату Танико. Он низко поклонился:

— Я нахожусь в присутствии госпожи Шимы-но Танико, жены князя Сасаки-но Хоригавы?

Шторы и панели были плотно сдвинуты, чтобы не впускать в комнату холодный зимний воздух, и в помещение попадало снаружи очень мало света. Танико расположила лампы так, что большая часть света попадала на посетителя, оставляя ее ширму и саму ее в» тени. Сквозь крошечные тени вокруг петель ширмы она рассматривала воина Муратомо. Во дворце, по делам императрицы, ей иногда позволялось представать перед глазами мужчин. В своем доме, особенно при встрече с нежелательным посетителем, ей необходимо было скрыться за ширмой.

Этот самурай был совсем юным. Лицо его было по-мальчишески гладким, лоб, увенчанный самурайским узлом, — высоким. «Когда он повзрослеет, — подумала она, — его лицо станет сильным».

— Я не знаю, кто вы, — сказала Танико. — Но, судя по одежде и поведению, вы воин знатного происхождения. Ваш приход для нас был внезапным и удивительным, но мы приложим все усилия, чтобы быть гостеприимными.

Его взгляд был тревожным, подозрительным, враждебным.

— Я Муратомо-но Хидейори, сын Муратомо-но Домея, офицера дворцовой стражи и главы клана Муратомо. Я пришел сюда по приказу своего отца, в поисках его высочества, вашего мужа.

«Чтобы убить его», — подумала Танико. Вслух она произнесла:

— Князь, несомненно, захотел бы встретиться с вами, если бы был здесь. Увы, он уехал вчера вечером. Он собирался, по его словам, посетить храм на северном берегу озера Бива.

— Он отправился в путь ночью?

— Так вынуждены были бы поступить и вы, чтобы добраться из столицы до Дайдодзи к утру. Что же касается его высочества, предсказатель предупредил его, что север будет несчастливым направлением для его путешествия сегодня. — Высший свет Хэйан Кё часто планировал свои передвижения на основе счастливых и несчастливых направлений.

— Останься он дома, это тоже могло оказаться для него несчастливым, — сказал Хидейори. — Несмотря на то что вы мне сказали, я чувствую, что должен искать его здесь, в Дайдодзи, в надежде, что смогу передать ему приветствия своего отца. Вы позволите мне поискать его?

— Конечно, Хидейори-сан, — сказала Танико. — Слуги его высочества окажут вам всяческую помощь.

Хидейори поклонился, повернулся и вышел. «У него такой же командный тон и приятный вид, как и у его отца», — подумала она. Немного погодя она услышала его голос, отдающий приказы. Она придвинула две лампы поближе к себе и устроилась с «Рассказом о Пустом Дереве», ожидая и размышляя, как может чувствовать себя в той яме Хоригава и сколько времени он сможет прожить под тяжестью земли. Не имело значения, что она испытывала к нему отвращение. Он был ее мужем, и она обязана была сделать все, что в ее силах, чтобы сохранить ему жизнь.

Через некоторое время Хидейори вернулся. Танико тихо скрылась за ширмой.

— Вы правы, моя госпожа. Князь Хоригава, судя по всему, уехал. Если вы позволите мне осмотреть женскую половину, я поверю вашим словам, что князя Хоригавы здесь нет, и оставлю вас с миром.

— Вы, я надеюсь, не будете тревожить моих женщин, осматривая их помещения? Князь Хоригава — человек знатного происхождения. Он не станет прятаться среди женщин.

Молодой Муратомо тяжело взглянул на нее сквозь ширму:

— Вы из семьи самурая, моя госпожа. Можете дать мне слово самурайки, что князь Хоригава не здесь?

— Его нет на женской половине, даю вам слово!

— Тогда я не буду беспокоить ваших женщин, если вы окажете мне одну услугу.

— Что именно?

— Я слышал, что жена князя Хоригавы — одна из самых красивых женщин во всей столице. Я желал бы убедиться в этом сам. Выйдите из-за ширмы и позвольте мне взглянуть на вас. Потом я уйду.

Он слишком дерзок для своего возраста! Танико рассматривала его сквозь ширму. Его глаза были бездонно-черными. Он смотрел на нее, стараясь разглядеть что-либо за ширмой, но на лице его было только выражение беззастенчивого интереса, — ничего грязного, ничего грубого. Это не был взгляд, который она видела на лице Согамори, когда упоминалась госпожа Акими, или когда глава Такаши смотрел на нее. Было что-то прямое и приятное в мужчинах Муратомо.

— Хорошо! — Изящно, еще плотнее запахнувшись в кимоно с узорами из красных цветов, вытащив из рукава веер из слоновой кости и раскрыв его, Танико шагнула из-за ширмы и встала перед Хидейори. Она стояла, немного отвернувшись от него и опустив глаза. Веер она держала так, чтобы не прятать лицо, а заслонять и обнажать одновременно.

Надолго воцарилась тишина. Наконец Танико не могла больше этого вынести. Она подняла глаза и позволила им встретиться с его глазами. Он вздохнул.

— Ну? — В ее голосе слышались нотки нетерпения.

Молодой Хидейори поклонился:

— Те, кто говорил, что вы одна из самых красивых женщин в столице, лгали. Нет никого красивее вас!

— Ваша мать красивее меня.

— Моя мать?

— Да. Госпожа Акими моя хорошая подруга.

Лицо Хидейори замерло, как будто превратившись в камень:

— Госпожа Акими не моя мать.

Танико отвернулась, подавленная своей ошибкой. Хидейори, видимо, был сыном Домея от одной из его официальных жен. Она знала, что у Акими есть молодой сын от Домея, и просто решила, что это именно он.

— Прошу вас простить меня. Моя ошибка глупа до изумления. Я не хотела оскорбить вас.

Хидейори пожал плечами:

— Нет сомнения, что я сильно оскорбил вас своим приходом сюда. Простите, что принес неприятности в ваш дом. Пусть ками благоволит вам, моя госпожа. Теперь я покину вас. — Он еще раз поклонился и ушел.

«Какой чудесный молодой человек, — подумала она. — Если есть в мире мужчины, подобные ему, Киойси и Дзебу, почему я должна была выходить замуж за Хоригаву? Конечно, он слишком молод, даже для меня. Но эти черные пронизывающие глаза...»

Она зажгла одночасовую палочку благовоний. Через час Хидейори со своим отрядом будет уже далеко. Настанет время выкапывать косоглазого старика, если он еще жив.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дзебу назначили начальником охраны императора-отшельника, которого поместили в небольшом дворце, в северо-западной части дворцовых земель, Го-Ширакава оставался в изоляции все время, кроме предыдущего вечера, когда состоялось заседание Великого Государственного Совета. Дзебу слышал, что заседание не было удачным для Домея. Несмотря на присутствие вооруженных самураев Муратомо, главный советник в своей речи объявил Домея мятежником, восставшим против короны. Воодушевленный его словами, совет не удовлетворил требования Домея. Эта тактика затягивания могла оказаться для дела Домея столь же губительной, как и прямой отказ.

Кроме того, вернулся Хидейори со своим отрядом, и Дзебу понял, что Хоригаве удалось улизнуть от преследователей. Дзебу ощутил разочарование и понял: в душе он ожидал услышать, что Танико стала вдовой.

Войска Домея — тысяча самураев дворцовой стражи, усиленные шестью тысячами самураев Муратомо, призванными со всей страны, — продолжали строевые занятия и несли стражу вокруг стен, окружающих дворцовые земли. Знамя с Белым Драконом гордо развевалось над главными воротами в холодном зимнем воздухе. Но среди самураев чувствовались напряжение и неуверенность. Им необходимо было действовать, а делать было нечего.

На третий день после захвата дворца Домеем к Дзебу, медитирующему на террасе небольшого дворца, подошел молодой самурай.

— Офицер Домей вызывает вас к центральным южным воротам!

Домей и другие вожаки Муратомо стояли на парапете дворцовой стены, со стороны улицы Иволги. Домей выглядел усталым и унылым.

— Ты отлично справился с захватом отставного императора, шике!

— Я должен был предотвратить поджог его дворца.

Домей пожал плечами:

— Обычное старое здание. Главное — мы захвати ли Го-Ширакаву и не потеряли ни одного человека. — Он понизил голос: — Я разговариваю с тобой сейчас, потому что ты не один из нас. Ты не самурай, не член клана Муратомо. Быть может, новости не так подействуют на тебя. Я постарался держать это в тайне. Сегодня утром сбежал император Нидзё.

— Как?

— Кто-то из Такаши проник на территорию дворца, переодел императора фрейлиной и вывез его на повозке через боковые ворота. Более того, Согамори и Кийоси вернулись в город. Мы можем ожидать атаки в любой момент. Когда это случится, я хочу, чтобы ты охранял моего сына.

Дзебу знал, что у Домея пятеро сыновей, но встречался только с Хидейори.

— Я полагаю, вашего младшего сына, Хидейори?

Домей улыбнулся:

— У меня есть сын младше Хидейори. Ему одиннадцать, и он находится в безопасности, в доме матери. Но я имел в виду действительно Хидейори. Это гордый дьявол. Он пытается доказать свое превосходство над старшими братьями. Но он слишком молод, чтобы попасть в гущу будущего боя. Самые большие потери всегда бывают среди самых молодых. Будь рядом с ним. Постарайся защитить его. Но постарайся, чтобы он не догадывался об этом.

Дзебу был тронут. Он вспомнил измотанное тревогой лицо Тайтаро на следующее утро после своего посвящения в зиндзя. Отцы любят своих сыновей, но посылают их на опасные дела.

Один из офицеров Муратомо испустил тревожный крик:

— Вот они!

Дзебу взглянул со стены. Такаши наступали. Возглавляемые маленькой группой всадников, Такаши маршировали шеренгами по сто, заполнив всю ширину улицы Иволги. Солнце сверкало на их доспехах и рогах, украшавших шлемы. Сотни красных знамен колыхались, как море цветущего мака. Их боевой тайко грохотал безжалостно и триумфально.

Предводитель Такаши ехал верхом посередине улицы. Он был одет в шлем с красным лакированным драконом. Его черные доспехи были украшены золотыми бабочками и шнурами оранжевого цвета. Военачальник ехал на гнедом жеребце с белой гривой и хвостом, и его седло было инкрустировано перламутровым узором в виде ивовых и вишневых деревьев. В руках он держал длинный меч, изогнутый у основания, рукоятка меча была украшена золотым и серебряным узором.

— Великолепно! — прорычал Домей. — Это Кийоси, сын Согамори. Посмотри, как он вырядился. Все Такаши так самодовольны! Мы испортим сегодня их внешний вид. Этот меч в его руке — Когарасу. — Он вытащил свой меч. Зимнее солнце засверкало на длинном, почти прямом лезвии. — У меня тоже фамильный меч, Хигекири, меч, которым была отсечена рука злого духа у Расёмон. Посмотрим, в чьем мече больше силы сегодня!

Эти самураи вводят себя в заблуждение, полагая, что их мечи обладают магической силой.

— Меч обладает только силой человека, держащего его, — сказал Дзебу.

Домей покачал головой:

— В любое время, если человек верит, что у него есть сила, она появляется у него. Это один из секретов военного дела, шике. Теперь ступай и найди Хидейори.

В этот момент Киойси пустил лошадь в галоп, наставив Когарасу в сторону стоящей на стене группы Муратомо. С ревом воины Такаши устремились за своим командиром, стуча своими тяжелыми сандалиями по мостовой улицы Иволги с грохотом копыт диких лошадей. Тысячи длинных мечей рассекали воздух. Море цветущего мака превратилось в волну стали.

Осадные лестницы выпрыгнули из волны сверкающих мечей, и толпа Такаши ударилась в стену императорского дворца. Стараясь перекричать шум, Домей отдал приказ своим людям, и лучники вспрыгнули на стену, чтобы выпустить стрелы в ряды воинов Такаши.

Поборов порыв вступить в бой у стены, Дзебу поспешил по ступеням вниз. Он пробежал по белому гравию к внутренней стене, окружающей главные постройки дворца. Длинная шеренга защитников выстроилась между двумя древними деревьями: вишневым деревом Левых и апельсиновым деревом Правых, которые росли перед Парадным Дворцом. Там Дзебу нашел Хидейори. Пальцы молодого мужчины нервно постукивали по рукоятке меча.

— Ты когда-нибудь проливал им кровь? — Дзебу указал на меч.

Хидейори пожал плечами.

— Я попробовал его на рабе. Но ты слышал, что сказал мой отец. Мне только что завязали самурайский узел. Я никогда не участвовал в настоящем бою. Почему мы должны оставаться здесь? Я предпочел бы сражаться у наружной стены!

Дзебу взглянул вдоль дорожки, ведущей к наружной стене. Заметил, как взвилось и через мгновение упало знамя Такаши.

— Судя по всему, Такаши сами придут к нам, — сказал он. Про себя он повторял изречения зиндзя, подготавливая свой ум к бою. Стрелы пронзали воздух, но ни одна из них не упала рядом с шеренгой Муратомо.

Защитники внешней стены были резко отброшены и присоединились к шеренге между двумя деревьями. За ними во дворец устремились Такаши, похожие на разматывающуюся длинную ленту красного шелка. Дзебу снял с плеча лук и прицелился в Киойси, но наследник дома Такаши резко ушел в сторону, стрела пролетела мимо и исчезла. «Пусть ни одна из стрел не пропадет даром», — с досадой напомнил себе Дзебу. Он слишком сильно хотел добыть Когарасу, который на его глазах рубил воинов, как огромная серебряная коса. Дзебу понял, что заразился страстью успеха. Он решил заниматься делом и забыть о мече Кийоси. «Сущность не собирает мечи», — подумал он.

— Оставайся рядом со мной, — сказал Дзебу Хидейори. Молодой Муратомо обнажил свой меч. Дзебу встал слева от него и чуть впереди, действуя как щит. Другие самураи Муратомо, увидев среди себя сына своего командира, покровительственно окружили его.

Дзебу пожелал, чтобы Домей оказался лучшим тактиком. Такаши, по крайней мере, обладали каким-то чувством направления, и это работало на них. Муратомо дрались, как всегда, каждый за себя, и их все время теснили назад.

Большой самурай Такаши нанес удар нагинатой прямо в грудь Хидейори. Дзебу рубанул своим мечом вниз и сломал древко нагинаты. Но отрубленный конец все равно ударил в Хидейори и повалил его на землю.

— Сын Домея наш! — закричал самурай Такаши и, обнажив меч, бросился на Дзебу. Дзебу ударил мечом по ногам Такаши. Такаши опустил свой меч, чтобы парировать удар. Дзебу отскочил и ударил снова, но на этот раз, когда нападающий опустил свой меч, Дзебу повернул лезвие и ударил вверх. Сила парирующего движения Такаши заставила его предплечье натолкнуться на меч зиндзя. Только быстро выпустив свой меч, он сумел избежать того, чтобы его рука была совсем отрублена. Но даже в этом случае лезвие Дзебу прорезало мышцы и сухожилия до самой кости. Большой самурай, крича от боли и ярости, отскочил за спины своих товарищей.

Дзебу встал над Хидейори, размахивая мечом во все стороны. Вокруг него образовалось свободное пространство. Хидейори медленно поднялся на ноги, и самураи Муратомо сомкнулись вокруг них.

Домей, узнаваемый, несмотря на опущенное забрало, по султану из белых конских волос на шлеме, подъехал к Дзебу и другим воинам рядом с вишневым деревом Левых. Он наклонился и похлопал Дзебу по плечу.

— Я все видел. Если бы не ты, моего сына уже не было бы в живых. Ты чудесный фехтовальщик. В бою зиндзя — дьяволы! Ты должен обучать моих сыновей.

«Зиндзя — дьяволы». Но у Дзебу не было сейчас времени задуматься над этим. Домей развернул лошадь и принялся подбадривать своих людей. Через мгновение Муратомо выровняли линию обороны между деревьями.

Домей отдал приказ, и Муратомо начали контратаку. Правый фланг, поддерживаемый всадниками, яростно рубящими мечами и колющими нагинатами, быстро пошел вперед. Ближе к вишневому дереву шеренга Муратомо продвигалась более медленно. Дзебу и Хидейори остались на левом фланге, сдерживая самураев до медленного неумолимого натиска, управляя направлением наступления. Множество белых знамен взметнулось в воздух, яростно забили тайко Муратомо, подстегивая атаку.

Теперь казалось, что Муратомо повергли Такаши в бегство. Южная часть внутреннего пространства дворца была очищена от Такаши, и направленное наступление Муратомо превратилось в бурный поток, когда Такаши начали общее наступление.

Ярко-красное пятно привлекло взгляд Дзебу. Это был дракон на шлеме Кийоси. Размахивая мечом, вождь Такаши призывал своих людей отступить перед яростно наступающими Муратомо. Он командовал отходом.

Но отступление Такаши было бестолковым. Кийоси должен был приказать своим людям занять оборону, Такаши численно превосходили Муратомо: три к одному. Они смогли сломить внешнее сопротивление. Им нужно было только развить успех, и они смогли бы стереть Муратомо. Но Такаши быстро откатились назад, и не хватило времени прижать их к стенам Парадного Дворца, что было целью контратаки Домея. Вместо этого убегающие Такаши и наступающие Муратомо второй раз обежали вишневое дерево, кружась, как смерч.

А теперь можно было заметить красный шлем Кийоси и его сверкающий меч, когда он повел Такаши к воротам, сквозь которые они прорвались. Радостные крики раздались среди Муратомо, когда они выскочили из дворца, преследуя врага.

— Стойте! — закричал Дзебу. — Остановитесь! Закройте ворота и обороняйте дворец. — Но самураи бежали мимо Дзебу, как будто он был еще одним декоративным деревом на территории дворца. Авангард Муратомо, ведомый белым султаном Домея, уже далеко ушел по улице Иволги. Дзебу и горстка самураев осталась позади. В мгновение обнесенный стеной парк почти опустел.

Наступила странная тишина. Крики, вопли и шум боя смолкли на расстоянии. Кроме Дзебу и нескольких самураев, здесь остались сотни закованных в доспехи тел, валяющихся на белом гравии за стенами и на внутренней территории То там, то здесь валялись отрубленные головы, руки, ноги — темные куски затянутой в кожу плоти, окруженные лужами крови. Кровь была везде — лужами, брызгами, потоками, как будто территория дворца была белой бумагой, на которой гигантский каллиграф писал что-то красными чернилами. «Белый цвет Муратомо и красный — Такаши, — подумал Дзебу. — Вместе они написали поэму войны на самой священной земле Страны Восходящего Солнца».

Государство не сможет быть таким, как прежде. Этот дворец был построен четыреста лет назад Камму, предком Такаши. С того времени он оставался центром гармонии и покоя для всей империи. Теперь он был залит кровью и усеян изуродованными телами. Императору, несомненно, удастся пережить эти великие перемены, сотрясающие страну, но он не будет править, как и его министры. Тот, кто будет править в будущем, будет править мечом.

Люди молили о помощи, некоторые — о быстрой смерти, другие стонали в беспамятстве. Некоторые из оставшихся самураев Муратомо бродили в поисках павших товарищей, стараясь помочь раненым. Другие ходили от одного раненого Такаши к другому, перерезая им горло, проливая еще больше крови на белые камни. Некоторые делали то же с Муратомо, чтобы избавить их от мучений. Дзебу взглянул на свои забрызганные кровью доспехи.

К нему подошел молодой Хидейори, вытирая меч белой тканью:

— Лучше собрать этих людей, шике. Такаши могут напасть в любой момент.

— Ты заметил это? Молодец, Хидейори-сан. Из тебя получится хороший военачальник.

Хидейори улыбнулся, но глаза его остались холодными и отсутствующими, как всегда.

— Ты видел это, и я видел это, но мой отец не видел. Мой отец... — Он замолчал, качая головой.

— Их будет слишком много для нас, — сказал Дзебу.

— Мы сможем удержать внутреннюю территорию. Или, по крайней мере, Парадный Дворец.

— Да, и последний из нас сможет поджечь его.

— Почему нет?

— Бессмыслица. Я доставлю тебя к твоему отцу живым.

— Глупое обещание, которое невозможно выполнить.

В этот момент наблюдатель на внутренней стене испустил пронзительный крик тревоги, и их снова охватила буря. Невозможно было остановить Такаши, взбирающихся по осадным лестницам, устанавливающих свои кроваво-красные знамена на парапетах, потом падающих со стен, как рой жуков на тутовое дерево.

— Сюда! — крикнул Дзебу. Сопровождаемые примерно пятьюдесятью самураями Муратомо, они с Хидейори ворвались в неохраняемые ворота, которые вели в северную часть территории дворца. Самураи Такаши гнались за ними.

Половина самураев Муратомо, вынужденных драться без команд, остановились, развернулись и выстроили линию обороны, чтобы сдержать Такаши, Дзебу заметил увенчанный драконом шлем Кийоси в воротах, через которые он только что убежал. Толпа Такаши набросилась на линию Муратомо. Потом Дзебу уже ничего не видел.

Они бежали между жилых императорских домов, окружающих маленький парк в северо-западной части территории. Бежавшему рядом с Дзебу самураю в спину воткнулась стрела, и он упал в пруд. На них смотрели испуганные служанки и фрейлины. Некоторые были сторонницами Муратомо и задавали отчаянные вопросы, которые Дзебу и самураи пропускали мимо ушей.

За жилыми постройками Дзебу увидел конюшни. Времени седлать лошадей не было. Тяжело дыша, выдыхая пар, воины вскочили на голые спины животных. Всего была дюжина лошадей. Те самураи, которым лошадей не досталось, развернулись и построились, чтобы сдержать преследователей.

Они поскакали к северо-восточным воротам наружной стены. Мимо головы Дзебу с пронзительным свистом пронеслась стрела «жужжащая луковица», выпущенная кем-то из Такаши. Дзебу решил, что, если Такаши догонят их, он будет сражаться с ними у ворот, чтобы дать Хидейори время убежать.

Они вырвались из ворот и яростно поскакали по улицам города. Испуганный вол, запряженный в повозку, отскочил с их пути и вломился в ближайшую стену. Кому понадобилось выезжать на улицу в такой день? Позади них расщеплялись о мостовую стрелы. Дзебу направил свою лошадь к низкой стене, на которую наткнулся вол. Он перескочил через нее, за ним последовали Хидейори и еще шесть самураев. Они поскакали по парку какого-то знатного жителя столицы мимо испуганно кричащих слуг.

Через короткое время они затерялись среди домов аристократии Хэйан Кё. Погоня, видимо, была отозвана назад. На данный момент Такаши получили то, что хотели, — дворец.

Несколько часов спустя, настороженно кружа по улицам, они нашли основные силы воинов Муратомо. Домей был утомлен и печален. Силы его были сильно истощены, не только из-за потерь, но из-за заблудившихся в городе воинов, а также тех, кто потерял присутствие духа и убежал.

Пока Дзебу и Хидейори искали его, Домей слишком поздно понял, что Такаши со всех ног несутся обратно во дворец. Его люди, вернувшись к воротам, обнаружили там армию, намного превосходящую числом их собственную. Потом они прошли через город в надежде атаковать Рокухару, но цитадель Такаши была занята Согамори с еще большими силами самураев. Домей прикинул, что вместе с людьми в Рокухаре и союзниками, прибывшими в столицу из сельской местности, в городе находится около сорока тысяч самураев Такаши.

— Они удерживают императорский дворец. В их руках император и отставной император. Их величества провозгласили Такаши своими защитниками, а нас — преступниками. Все вышло прямо противоположно моим надеждам. — Внезапно он поднял голову и улыбнулся, почти весело. — Много раз сокол падает камнем и взлетает с пустыми когтями. Тогда ему приходится улетать и начинать все сначала.

Дзебу взглянул на Хидейори. Пятнадцатилетний юноша смотрел на отца оценивающим взглядом, который был почти презрительным.

Несколько часов спустя армия Муратомо уходила из Хэйан Кё через одни из западных ворот. Усталые самураи время от времени оборачивались, ожидая преследования Такаши. Дзебу ехал рядом с Домеем. Один из старших братьев Хидейори лежал в запряженной лошадью повозке, его правая нога была почти отрублена. Дзебу позаботился о нем, применив средства зиндзя: порошок для очистки раны и шину, чтобы остановить кровотечение.

Когда они достигли густого леса у основания гор к северу от Хэйан Кё, начался снегопад.

— Мы должны разойтись, — сказал Домей. — Мои старшие сыновья отправятся со мной. Но ты, Хидейори, должен уйти подальше от рук Согамори. Поскольку Дзебу благополучно вывел тебя из боя, вверяю тебя ему.

Домей повернулся к Дзебу:

— Господин Шима-но Бокуден из Камакуры является моим тайным союзником. Это не слишком хороший союзник — он клянется в дружбе обеим сторонам. Но он сможет понять, что Хидейори будет для него слишком ценным приобретением, и только он достаточно силен и находится достаточно далеко, чтобы защитить Хидейори от Такаши. — Домей тяжело вздохнул. — Мой младший сын, Юкио, остался в столице. Я не могу спасти его. Быть может, Хидейори останется последним из нас. В нем будущее клана Муратомо.

Дзебу кивнул, ошеломленный признанием, что расчетливый господин Бокуден, отец Танико, был в союзе с Муратомо. Быть может, это было причиной того, что он доверил одному неопытному зиндзя сопровождать свою дочь по территории Муратомо до Хэйан Кё. И по этой причине на них напали всего один раз. Но Дзебу был согласен, что господина Бокудена нельзя считать очень надежным союзником.

Когда Хидейори ушел, оставив Домея и Дзебу наедине, Домей позволил себе сникнуть.

— Я был глупцом, шике. Я помог Такаши уничтожить моего отца, а теперь уничтожил себя и сыновей. Я все сделал неправильно. Сейчас я должен радоваться смерти.

— В моем Ордене, — сказал Дзебу, — нас учили, что все едино. Победа или поражение, жизнь или смерть — все едино. Действие — это все, результат — ничто.

Домей покачал головой:

— Вера в это могла бы успокоить меня, но поверить я не могу. Ступай, Дзебу.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Через пять дней после поражения Муратомо в императорском дворце Моко принес Танико новость о возвращении Домея в Хэйан Кё. Танико вновь жила во Дворце Глицинии императрицы. Хоригава бросился в столицу, как только услышал о том, что Муратомо выбили из нее. Императрица Садако лежала в своих покоях, все еще не оправившись от ужаса, в который ее вверг мятеж Домея. Госпожа Акими подозрительно отсутствовала.

Моко встал на колени на террасе рядом с комнатой Танико и говорил ей сквозь ширму, покачивая головой:

— Все очень печально. Домея и его старших сыновей атаковал отряд самураев Такаши. Они сумели с боем вырваться, но все их сопровождение было рассеяно. Домей и трое его сыновей оказались одни в горах в пургу, а враг наступал им на пятки. Один из сыновей был ранен и не мог идти. Он молил своего отца, чтобы тот убил его, но не позволил попасть в руки Такаши. Наконец Домей сдался и пронзил сердце своего сына. По крайней мере, мальчик не вспорол себе живот, как поступают некоторые самураи, когда хотят убить себя.

— Ужасно, — сказала Танико. — Но Домею все равно не удалось скрыться?

— Он пытался, моя госпожа. Он и двое его оставшихся сыновей вырыли могилу для молодого человека и попытались выбраться сквозь снегопад. Они остановились на отдых в сельском доме, не подозревая, как близко подкрались к ним самураи Такаши. Крестьянин, предложивший им приют, предал их. Домей мылся, когда враги набросились на него и пленили. Двое сыновей были также безоружными. Такаши захватили всех троих и, по приказу Согамори, доставили сюда, чтобы публично казнить. Они даже вырыли тело мертвого сына и привезли в столицу его голову. Многие из вожаков Муратомо также будут обезглавлены.

— Как грустно! Что с двумя другими — младшими — сыновьями Домея?

— Один из них, Юкио, находится здесь, в столице, в доме своей матери, госпожи Акими, которую вы знаете. Они находятся под домашним арестом. Второй... Это очень интересно, моя госпожа.

Танико наклонилась и всмотрелась сквозь ширму. Она могла видеть, что Моко улыбается, открыв все дырки во рту, оставленные выпавшими зубами.

— В чем дело?

— Вы могли не слышать этого, так как покинули столицу вместе с вашим уважаемым мужем, когда бои еще продолжались, но говорят, что огромный монах-зиндзя с волосами огненного цвета творил чудеса в бою за императорский дворец.

Сердце Танико забилось быстрее:

— Это может быть только один человек!

Моко кивнул:

— И я так думаю, моя госпожа. Я также слышал, что этот монах сопровождал второго сына Домея, Хидейори, на северо-восток.

«На северо-восток, — отметила Танико. — Мне следует послать секретное письмо отцу, чтобы он поискал их».

— Когда должны произойти казни?

— Через три дня — на арене рядом с тюрьмой, в месте, называемом Рокудзо-го-хара, где улица Рокудзо пересекает реку Камо. Вокруг места казни уже установлены столбы, и головы нескольких хорошо известных мятежников, убитых в боях, смотрят с них на прохожих. Действительно, как говорил монах, мы живем в Последние Дни Закона.

— Да, — ответила Танико. — Моко, мне так хочется узнать о мире больше, чем я знаю сейчас. Все, что мне удается увидеть, происходит только за Девятикратной Оградой. Очень жаль, что офицер Домей и его сыновья должны умереть. Я знала его, и он нравился мне. Но власть людей, казнящих других людей во имя императора, не дает развалиться всему этому государству. Если я хочу познать мир, я должна знать это. Пойдешь ли ты на казнь, чтобы быть там моими глазами, Моко? Посмотришь ли ты на все за себя и за меня?

— В своей жизни я уже видел достаточно убийств, — сказал Моко, — И, вероятно, увижу еще больше, прежде чем сам ступлю в Великую Пустоту или меня подтолкнут. Меньше всего мне хочется идти и смотреть на убийства, которые я не обязан видеть. Но если это поможет вам, моя госпожа, я пойду и расскажу вам обо всем.

Моко пошел к месту казни рано, чтобы найти лучшую площадку для наблюдения. Местом, где осужденные должны будут умереть, являлось широкое круглое углубление, чуть больше человеческого роста глубиной, рядом с рекой Камо. Служащие двора, в блестящих светло-зеленых одеждах, уже огородили канатом пространство рядом с углублением для размещения знатных зрителей. Моко понял, что, если он включится в толпу обычных зрителей на берегу, он будет слишком далеко от края, чтобы увидеть хоть что-нибудь.

Но рядом с тюрьмой росло старое, огромное вишневое дерево, которое издавна использовали для публичной порки. С его верхних веток все будет чудесно видно. Привыкший к работе на стройках, Моко не боялся высоты. Через мгновение он уже надежно сидел на высоком, но крепком суку, откуда ему хорошо будет видно все происходящее.

Только примостившись на своем насесте и оглядевшись, он заметил пару мертвых глаз, смотревших на него. Столб с насаженной на него головой мятежника, убитого во время схватки в императорском дворце, был установлен совсем близко к вишневому дереву. Немного потрясенный, Моко глубоко вздохнул и подмигнул голове.

— Доброе утро, мой господин, кем бы вы ни были. Надеюсь, сейчас вы не страдаете?

Подумать только, это могла бы быть голова шике Дзебу! Но скорее всего они не стали бы насаживать на столб голову простого монаха, как и его собственную, Моко.

Постепенно площадь рядом с углублением заполнялась зрителями. Повозки доставляли высокопоставленных особ, которых допускали к лучшим местам рядом с краем углубления. Сидя на своем суку, Моко мог просматривать всю улицу Рокудзо, заполненную запряженными волами повозками: плетеными повозками, повозками из пальмового листа и высокими замысловатыми китайскими повозками с их зелеными остроконечными крышами, пользоваться которыми разрешалось только императорской семье и высшим должностным лицам двора. Повозки загораживали путь друг другу, и Моко с изумлением наблюдал за тремя драками, разгоревшимися между бежавшими вперед слугами враждующих господ.

Беспорядок усилился, когда группа всадников Такаши, блестя на солнце золотыми украшениями, стала пробиваться через середину улицы; слуги господ в повозках в страхе разбегались, увертываясь от гремящих копыт их лошадей. Моко заметил на расстоянии золотое сияние, а когда оно приблизилось, узнал золотую крышу императорского паланкина, огромного изысканно украшенного сооружения, переносимого дюжинами слуг, увенчанного золотым фениксом. Всадники Такаши, вероятно, заменяли дворцовую стражу, уничтоженную во время бунта Домея. Люди падали на колени при приближении императора Моко преисполнился благоговейного ужаса, наблюдая, как паланкин пронесли мимо вишневого дерева и установили высоко на берегу.

Внезапно Моко застыл от страха. В возбуждении от этих чудесных зрелищ он забыл древнее правило, что ничья голова не должна находиться выше головы императора. Если кто-либо увидит его здесь, его стащат вниз и императорская стража разрубит его на кусочки. Спускаться было поздно. Кощунство было совершено. Он должен оставаться совершенно неподвижным. Его единственной надеждой было, что никто не видел, как он взбирался сюда, и никто не заметит его во время казни. Ему придется, осознал он со все возрастающим страхом, остаться здесь до наступления темноты, и даже в этом случае он подвергнет себя смертельной опасности, когда будет спускаться.

Занавеси императорского паланкина распахнулись. Несмотря на испытываемый ужас, Моко с любопытством разглядывал императора. Нидзё надел высокий, усыпанный камнями головной убор и массивное алмазное ожерелье. Его шелковые халаты, одетые один на другой, были настолько объемными, что весь он казался бестелесной головой, лежащей на высокой стопе чудесных тканей. Его плащ был сливового цвета, подбитый алым: выбор цветов, по мнению Моко, соответствовал настроению предстоящего события. Лицо молодого императора было белым от пудры и ничего не выражало; казалось, на нем даже не было никаких черт. Оно было идеально круглым, с крошечным ртом, носиком и глазами, с завитком бороды на конце подбородка.

Торжествующе улыбаясь, князь Хоригава, отвратительный муж госпожи Танико, уселся на скамью чуть ниже паланкина вместе с основной дворцовой знатью, одетой в фиолетовые одежды двора. Рядом с Хоригавой сел плотный лысеющий мужчина, которого Моко тоже видел раньше, — глава клана Такаши, Согамори. Его широкое лицо пылало от удовольствия, как будто он собирался приступить к изысканному пиру. Он и Хоригава походили на распухших жаб, которые вот-вот лопнут, радуясь своей победе.

Из тюрьмы вывели приговоренных, одетых только в фундоши. набедренные повязки, и повели под уклон к: углублению. Их было двадцать. Знаменитый глава Муратомо, Домей, первым вступил в углубление Моко видел его прежде проезжавшим по городу на лошади. Как печально, — подумал Моко, — что жизнь этого выдающегося человека будет обрублена, а безобразный, ядовитый Хоригава будет жить и жить».

Пять палачей стояли на другом краю углубления лицом к своим жертвам. Одним из них был Кийоси наследник дома Такаши, одетый в доспехи с красной шнуровкой, украшенные черным лаком и золотыми узорами, под которыми было красное парчовое платье. Он держал длинный изогнутый меч.

Первыми должны были умереть пять младших офицеров Домея. Они вышли вперед. Придворный в светло-зеленых одеждах зачитал список их преступлений, закончив предательским мятежом против императора. Лицо императора оставалось безучастным. Пятеро повернулись и поклонились. В первый раз — почтительно — императору. Во второй — преданно — Домею. В третий — вежливо — палачам. Они встали на колени.

Моко было интересно, думают ли они о том, что с ними сейчас произойдет. Понимают ли это до конца? Или пытаются не думать об этом? Моко вспомнил, как он чувствовал себя, когда Дзебу сказал, что отрубит ему голову. Все его тело стало холодным, как лед, и ему показалось, что он вот-вот потеряет контроль над кишечником. Это было самым худшим чувством в мире. А эти люди испытывали это чувство несколько дней, с того момента, как узнали, что их казнят.

Пять палачей, включая Кийоси, встали над приговоренными, их мечи сверкали на солнце. Одновременно палачи взмахнули мечами.

Пять мечей в полную силу упали на пять шей. От ударов головы немного отлетели в сторону, и стоящие на коленях тела повалились, как мешки с рисом. Из каждой обезглавленной шеи на песок, который был белым как сугроб, вытекла яркая лужа крови. Раздался ропот возбуждения, смешанного с одобрением и ужасом.

Желудок Моко сжался. Как он говорил Танико, он уже видел раньше, как убивают людей, но никогда не видел публичной казни. Это, должно быть, первый раз для многих стоящих внизу людей. Это была безобразная сцена, и он чуть не забыл об опасности своего положения, что может в любой момент быть обнаружен и присоединиться к мертвым внизу.

Некоторые из придворных лишились чувств, один из них чуть не свалился в яму, но был спасен слугами, схватившими его за руки. Бесчувственных людей вынесли из толпы их слуги. Еще одного придворного вдруг вырвало на прекрасную одежду цвета лаванды, к его великому смущению и изумлению некоторых его друзей. «Как стыдно страдать рвотой в присутствии императора!» — подумал Моко, еще раз забыв о своем рискованном положении. Сидящий недалеко от императора Согамори презрительно усмехнулся.

Рабы за ноги вытащили тела из углубления, в то время как пешие солдаты воткнули заостренный шест в основание каждой отрубленной головы и высоко подняли их, чтобы все было видно даже самым дальним зрителям. Моко затаил дыхание, поняв, что сейчас ему угрожает максимальная опасность, так как люди смотрят вверх. Он взмолился духу мертвого воина перед собой, чтобы тот отвернул глаза людей в любую сторону, кроме него.

Церемония казни повторилась еще дважды, каждый раз с пятью жертвами. «Домея оставили напоследок», — понял Моко. Он должен присутствовать при смерти своих последователей, увидеть вздернутые на столбы головы своих сыновей, прежде чем сам найдет избавление в смерти. Какое бессердечие!

Прежде чем встать на колени перед казнью, двое сыновей Домея долго стояли и смотрели на отца. Обвиняли ли они его в том, что он привел их к смерти, или обменивались последними любящими взглядами, прежде чем спуститься в Великую Пустоту? Моко надеялся, что это было последнее.

Выражение лица Домея не изменилось, когда он смотрел, как обезглавливают его сыновей.

Теперь наступила его очередь. Он встал на колени и сказал:

— Глава клана Муратомо умирает, заявляя о непоколебимой верности своей и своего клана его императорскому величеству. Он умоляет его императорское величество запомнить, что Муратомо всегда были зубами и когтями императора.

Казнить Домея должен был Кийоси. Он поднял свой меч, сверкавший на солнце золотыми и серебряными украшениями, высоко над головой и резко махнул им с громким «ха!». Когда тело Домея еще содрогалось, Кийоси повернулся к нему спиной и поклонился императору. Лицо императора оставалось мягким и пустым, как бобовая закваска в чашке. «Бьюсь об заклад, он никогда прежде не видел публичной казни, — подумал Моко. — Бьюсь об заклад, ему хочется отвернуться, быть может, даже опорожнить желудок. Но он не смеет, потому что он — император. Странно, что император менее свободен, чем все остальные».

К своему изумлению, Моко увидел блестевшие на щеках Кийоси слезы. «Даже враг Муратомо не остался равнодушен к этим смертям», — подумал он. Потом Кийоси случайно взглянул вверх и встретился глазами с Моко.

Сердце Моко перестало биться, он чуть не отпустил сук. «Будь милостив, Будда», — думал он, стараясь подготовиться к смерти. Он не мог не зажмуриться.

Долгие мгновения ничего не происходило. Потом Моко медленно открыл глаза. Кийоси все еще смотрел на него, темно-коричневые зрачки прожигали его. В ужасе Моко различал квадратное лепное лицо Кийоси с исключительной ясностью, как будто это было лицо Будды или ками. Этот великий господин должен охранять неприкосновенность императора, его долг убить Моко.

Кийоси чуть заметно улыбнулся и отвернулся.

Прошло немного времени, прежде чем Моко стал нормально дышать. «Все говорит о том, что великий господин намерен сохранить мне жизнь. Конечно, быть может, он просто ожидает, когда закончатся казни, чтобы величие происходящего не было испорчено насаживанием на меч такого низкого существа, как я». Но почему-то Моко сомневался в этом. В этой улыбке была доброта. Все, что мог сделать Моко, это оставаться на месте до наступления темноты и надеяться, что никто больше его не увидит. А это было немало. Он вспомнил, как шике рассказывал ему, что зиндзя тренировались прятаться в деревьях на несколько дней. Моко будет что рассказать шике, если он когда-нибудь увидит его снова.

Согамори, а не император, сделал незаметный знак рукой, и двое придворных задернули занавеси паланкина. Множество людей, переносящих императора, вскочили на ноги и подняли золоченый дворец себе на плечи. Охрана из самураев Такаши выстроилась на лошадях впереди и позади паланкина. Бегущие впереди слуги подняли свои палки и закричали.

Вслед за императором потянулась к своим повозкам знать. Моко смотрел на Кийоси, человека, спасшего ему жизнь, когда стройный юноша удалялся рядом со своим низким, грузным отцом, Согамори залез в китайскую повозку, Кийоси вскочил на гнедого жеребца, и они уехали.

Для Моко оставшаяся часть дня была худшей в жизни. Основные казни закончились, император и знатные господа удалились, но оставалось еще около восьмидесяти мятежников, которым предстояло встать на колени в углублении и умереть. Попав в ловушку на дереве, с постепенно немеющими руками и ногами, Моко вынужден был наблюдать все до конца.

Наконец наступила темнота. Луны на небе не было. Когда он почувствовал себя достаточно безопасно, Моко каким-то образом заставил свои одеревеневшие члены работать и наполовину слез, наполовину упал со своего насеста на вишневом дереве. Он едва мог идти.

На боковой улице он нашел лавку и облегчил страдания своего тела чашкой теплого саке. «Удивительно, — думал он. — Этот молодой господин из клана Такаши, не задумываясь рубящий головы людям своим мечом, пощадил совершившего кощунство маленького плотника». Моко вспомнил слезы, текшие по щекам Кийоси, после того как он обезглавил Домея. В молодом самурае чувствовалось сострадание, подобное тому, которое Моко встречал только у двух человек: госпожи Танико и шике Дзебу.

Думая о своей госпоже и все еще потрясенный пережитыми за день ужасом и страданиями, Моко заставил себя встать на ноги, расплатился за саке и направился к императорскому дворцу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Была уже ранняя весна, когда Дзебу и Хидейори предстали перед глазами дрожащего Шимы-но Бокудена.

— Домей протянул свою руку из могилы, чтобы уничтожить своих друзей? Этот дом всегда был известен как дом Такаши. Как я могу укрыть вас здесь? — требовал ответа господин Бокуден.

— Что вы имеете в виду, говоря «из могилы»? — быстро спросил Хидейори. — Мой отец мертв?

— Да, конечно. И твои братья. Ты не слышал? Дзебу почувствовал приступ скорби при мысли, что сильного, храброго Домея, на службе которому он провел два года, больше нет. Он взглянул на Хидейори, лицо которого не выражало никаких чувств.

— Как они умерли? — спросил Хидейори.

— Один из твоих братьев был серьезно ранен, и твой отец помог ему умереть. Домей и два других были схвачены, доставлены обратно в Хэйан Кё и публично казнены.

— Что с Юкио, моим единокровным братом?

— Я ничего не слышал, — сказал господин Бокуден, отмахиваясь от этих семейных печалей, как от надоедливого москита, — Но ты можешь видеть, что дело твоей семьи безнадежно. Начиная с этого времени Шима должны полностью поддерживать Такаши.

— Я понимаю, — сказал Хидейори. — Я прошу вас, во имя связей, которые существовали между вами и моим отцом, дать мне приют на несколько дней. Я думаю, что продолжу путь на север. Мне необходимо время, чтобы все обдумать и разослать письма.

Стоящий рядом Дзебу повернулся и посмотрел на Хидейори. Это был невозмутимый профиль, отмеченный печатью властности. «Этому пятнадцатилетнему юноше присущи немыслимое спокойствие и сила, — подумал Дзебу. — Другой юноша упал бы перед господином Бокуденом, моля о пощаде. Хидейори мог остаться последним мужчиной в роду, но полностью владел собой». Дзебу вспомнил «Наставление зиндзя»: тот, кто не испытывает страха, мертв. Какова цена самообладания Хидейори?

После того как монах и его подопечный вышли, господин Бокуден вытащил из стола письмо Танико и перечитал его. Оно было написано по-китайски.

Уважаемый отец!

Хочу предупредить вас, что, по словам людей, Хидейори, наследник главы клана Муратомо, направляется в вашу сторону. Я никогда не интересовалась вашими делами с этими воинствующими кланами, но и не была ненаблюдательной. Таким образом, у меня есть причины думать, что Хидейори может обратиться к вам за помощью.

В настоящее время Такаши занимают господствующее положение, и у вас может возникнуть соблазн показать свою верность им, послав в Хэйан Кё голову Хидейори. Я полагаю, что этот молодой человек будет для вас более ценным живым, чем мертвым.

По мере того как Такаши становятся более могущественными, они становятся и более высокомерными, приобретают больше врагов. Если Хидейори останется в живых, он будет естественным выбором для этих врагов, чтобы сплотиться вокруг него. Кто сейчас спасет Хидейори, будет потом держать в руках ключ от будущего.

Эти предположения предлагаются вам со всей скромностью и благодарностью за то, что вы отправили меня сюда, где я могу наблюдать за великими событиями.

Ваша любящая дочь Танико.

Господин Бокуден хмыкнул. Что нашло на его дочь, если она посчитала возможным для себя давать ему советы в таком рискованном деле? Но в том, что она говорит, есть смысл. Ему только необходимо убедить Такаши в своей верности.

Взяв в руки кисточку, Бокуден начал письмо Согамори.

Высокочтимый Министр Левых!

Муратомо-но Хидейори в моей власти. Как мне с ним поступить? Буду держать его у себя, пока не услышу вашего совета.

Слезы образовали ручейки в белой пудре, покрывающей лицо Акими. «Не очень приятно видеть, как плачет женщина императорского двора», — подумала Танико.

— Я любила Домея, — говорила Акими. — Он был яростным и сильным воином, но также добрым и простым человеком. Я так любила его, что обрекла себя на муки, когда пошла посмотреть на его голову, выставленную на месте казни. Сейчас все, что у меня осталось, это мой Юкио, милый, прелестный мальчик. Боюсь, что его отец обрек сына на смерть.

— Почему? — спросила Танико.

— Домей завещал своей семье кровавую вражду с Такаши. Единственным способом защитить себя Такаши изберут убийство всех его сыновей. А Юкио в их власти.

Танико положила свою руку на руку подруги:

— Чем я могу помочь?

Она понимала, что Акими чувствовала к Домею. Ей всего лишь нужно было сравнить это чувство со своим чувством к Дзебу. На столбе над Рокудзо-го-хара могла красоваться голова Дзебу.

— Если ты позволишь мне говорить о твоем муже.

— Конечно!

«Будь осторожна, — сказала себе Танико. — В этом доме кто угодно может подслушивать, спрятавшись за панелями. Пока я не сказала ничего, что может повредить мне».

— У твоего мужа огромное влияние на Согамори. И я полагаю... Прости, что говорю об этом, но боязнь за жизнь моего сына делает меня храброй. Когда можно пролить чью-то кровь, князь Хоригава будет первым, кто потребует пролить ее.

— Не думаю, что князь Хоригава станет отрицать это, — сухо сказала Танико. — Он будет говорить о необходимости усилить власть императора и защитить правительство от предательских фракций.

Акими склонила голову:

— Конечно. Только мой сын не представляет угрозы императору и не думает об измене. Он ребенок. Его единственными занятиями являются наблюдения за дикими птицами на горе Хигаши и игра на флейте. Его игра очень приятна для слуха... — Она зарыдала. Танико почувствовала, как слезы заполняют ее собственные глаза, грозя вылиться наружу. Она сжала руку Акими обеими ладонями:

— Я не могу повлиять на своего мужа, дорогая Акими-сан. Но сделаю все, что смогу.

Акими взглянула на нее. Слезы испортили ее накрашенное лицо.

— Поверь мне, Танико-сан. Я сделаю все, все что угодно, чтобы спасти жизнь моего сына.

Сердитое, красное лицо Согамори возникло в сознании Танико. Она вспомнила выражение не нашедшей выхода похоти, когда его сын Кийоси насмехался над его попытками завоевать Акими. «Согамори, — подумала она, — сделает все, абсолютно все, чтобы овладеть Акими».

— Я думаю, ты должна завоевать Согамори, — сказала Танико, — если согласна заплатить такую цену. Я ничего не буду говорить сейчас. Не прекращай надеяться. Я сообщу тебе, когда настанет подходящий момент.

На пятнадцатый день Пятого месяца Года Лошади Хоригава устроил пир у извилистой воды. Такие события были традиционными и уходили в глубь веков. Хоригава выбрал вечер полнолуния, чтобы серебряный диск отражался в потоке, извивающемся по его саду. Семь дней перед пиром Танико жила в доме Хоригавы, помогая в приготовлениях.

Она послала Моко к Акими со специальным сообщением. Танико понимала, что у Хоригавы очень много шансов узнать, чем она занимается. Если он узнает об этом, несомненно, жестоко накажет ее. Но Акими потеряла почти все. Утрата сына убила бы ее. Что-то внутри Танико, может быть то, что Дзебу назвал Сущностью, не позволяло ей оставить в беде подругу.

Вечером того дня, когда должен был состояться пир, все ландшафтные сады вокруг особняка Хоригавы были ярко освещены фонарями. Запряженные волами повозки, украшенные лентами и цветами, подъезжали к главным воротам. Слуги провожали гостей к предназначенным для них местам на извилистых берегах ручья. Для того чтобы усилить красоту своего искусственного потока, Хоригава добавил несколько мостов, заводей и маленьких водопадов, а также посадил по берегам несколько новых растений.

Почетным гостем был Согамори. Он приехал последним и был усажен примерно посередине протяжения русла, чтобы не оказаться ни первым, ни последним в чтении стихотворения. Его сын Кийоси, уже давно приехавший, сидел от отца в нескольких шагах вниз по течению. Остальными гостями были придворные, министры и высокопоставленные Такаши.

Присутствовало еще одно лицо, о котором Хоригава не знал. Госпожа Акими оставила свою повозку на некотором расстоянии от особняка Хоригавы и, завернувшись в плащ и надев капюшон, проделала остальной путь пешком. Танико впустила ее через боковые ворота.

Танико с мукой понимала рискованность своего плана. Она могла неверно оценить Согамори. Его встреча на пиру с Акими могла иметь противоположный ее намерениям эффект. Это могло даже спровоцировать его действия против мальчика Юкио и самой Акими. Что касалось Хоригавы, даже если бы план удался, только ками мог знать, что предпримет этот жестокий и кровожадный человек. Танико послала Акими в пустую комнату на женской половине, пообещав прийти к ней в нужное время.

Когда гости расселись, Хоригава сделал знак Танико, и она, наполнив горячим саке чашу с круглым дном, пустила ее по течению. В качестве хозяина декламацию начал Хоригава, который поймал чашу, отпил из нее и произнес:

Соломенные собаки обращаются в пепел

Под дыханием Красного Дракона.

Раздались смех и аплодисменты. Никто не сомневался, что жертвенные соломенные собаки олицетворяли потерпевших поражение Муратомо. Со стороны некоторых придворных, однако, Танико услышала шепот неодобрения. Уже много сотен лет лучшие люди столицы рассматривали сражения и кровопролития как занятия, достойные только диких животных и, естественно, недостойные написания о них стихов.

Следующий гость выловил чашу из воды, отпил саке и произнес:

Это летящее бледное облачко —

Белый дым или хвост дракона?

Большинство гостей рассмеялись, громче всех — Согамори. Танико посмотрела мимо него на прекрасного Кийоси, задумчиво глядевшего на воду.

Хоригава задал тон пиру, и большинство гостей, подобно ему, декламировали стихотворения на тему войны, многие из которых были старинными китайскими военными балладами. Некоторые, не согласные с этим, декламировали стихотворения на темы, более подходящие пиру у извилистой воды: цветы, времена года, луна. Когда это происходило, Танико замечала, как сердито смотрел на нарушителя Согамори. Было ясно, что он хочет отпраздновать свой триумф.

Когда престарелый знаток литературы прочитал старомодным величавым стилем стихотворение об отражении луны в воде, Согамори резко встал. Пока сидящий рядом с ученым вельможа пил саке и готовился читать, Согамори тихо отступил от ручья и достал из рукава темный маленький предмет, формой напоминавший вишню. Он подошел к фонарю, поджег у вишни черенок и бросил ее в сторону уважаемого ученого.

Внезапно раздался звук, похожий на раскат грома, сверкнула ослепительная вспышка. Старый ученый вскочил на ноги и чуть не упал в ручей. Танико была поражена и напугана. Резкий, сильный запах заполнил сад. Клубы дыма обволокли карликовые сосны. Как будто Согамори выпустил безобразного, злого духа.

Испуганная тишина нависла над пиром. Ее нарушил смех Согамори.

— Есть новый предмет для поэзии! — негромко заявил он. Танико взглянула на Кийоси, тот опустил голову, неотрывно глядя на ручей, на лице его застыло выражение смущения, смешанного с отвращением.

Хоригава, который должен был прийти в ярость от подобной выходки, подошел к Согамори и произнес:

— В высшей степени удивительно! Уважаемый министр Левых занялся колдовством?

Согамори рассмеялся и сел:

— Никакого колдовства! Всего лишь китайская игрушка. У меня на службе появился новый человек, варвар из-за моря. Он принес мне коробку этих маленьких громовых шариков. Удивительная новинка, не правда ли?

Танико задумалась о варваре, служащем у Согамори. Быть может, он из той же земли, откуда и отец Дзебу? Дзебу ничего не рассказывал об этих ужасных шаровых молниях...

Очередь читать стихи дошла до Согамори. Он встал, выставил вперед грудь и громко прочел китайское стихотворение о бое, который случился более тысячи лет назад:

Лошади его колесницы одеты в тигровые шкуры,

Великий Вэн набросился на владык Чэн и Ци.

Правое войско Шу разбито,

Его боевое знамя волочится в пыли.

Стихотворение было встречено одобрительным шепотом. Танико заметила, что старый ученый, ставший жертвой выходки Согамори, покинул пир. Через несколько стихотворений настала очередь Кийоси. Постарается ли он соответствовать своему отцу в воинственности? Кийоси не вставал, взгляд его был задумчивым и далеким. Он заговорил по-китайски так тихо, что гостям Хоригавы пришлось напрягать слух:

Приграничные барабаны войны

прерывают путь всех людей.

Мне посчастливилось иметь братьев,

но все они разбросаны.

Больше нет дома, где я мог бы спросить,

живы они или умерли.

Как ужасно, что этот бой

не может закончиться!

Когда Кийоси закончил, воцарилась мертвая тишина. Он пустил чашу по течению и смотрел на нее, как будто был совсем один. Все устремили взгляды на Согамори. Если его раздражали стихотворения, в которых не упоминалось о войне, то что он сделает, услышав, как сын прочитал стихотворение, в котором поэт сожалеет о ней? Человек справа от Кийоси взял чашу из воды и держал ее в дрожащей руке, боясь произнести хоть слово.

— Кто это написал? — спросил Согамори низким, хриплым голосом.

— Ду Фу, уважаемый отец, — ответил Кийоси. — Один из великих поэтов династии Тан.

Согамори кивнул:

— Какое сострадание! Какая глубина чувства! Действительно, этот поэт понимает страдания разрываемой войной страны. — С выражением скорби на лице Согамори потянулся за чашей, взял ее и сделал большой глоток.

Внезапно он улыбнулся Кийоси.

— В поэзии у моего сына безукоризненный вкус! — гордо заявил он. — А его победа в императорском дворце доказывает, что ему нет равных в бою!

Танико услышала облегченные вздохи гостей. «Непредсказуемый человек этот Согамори! — подумала она. — Изменчивый». Невозможно было предугадать, как он себя поведет, когда она заманит его в уединенное место сада для встречи с Акими.

Слуги поднесли кушанья, и декламация продолжилась. Еще одна чаша саке была пущена по течению, потом еще одна. Все стали меньше обращать внимание на формальности.

Люди вставали и ходили. Ухаживания, которыми постоянно занимались придворные, сократили число гостей у ручья, когда тот или иной мужчина или женщина тайно ускользали для встречи под покровом деревьев. Среди тех гостей, кто оставался на своих местах, разговор постепенно сменил декламацию.

Танико тихо отошла от Хоригавы, сделав служанке знак прислуживать ему и сидящим рядом с ним. Она поспешила в комнату, в которой спрятала Акими. — Настало время!

— Танико-сан, я в ужасе! Что, если мы потерпим неудачу?

— Я тоже в ужасе. Но что нам остается делать?

— Ты не должна была делать так много. Я всегда буду благодарна тебе, Танико-сан.

Вернувшись на пир, Танико развернула веер, специально расписанный ею для этого случая, и взяла блюдо с подслащенными фруктами. Она поднесла блюдо Хоригаве, Согамори и Кийоси, погруженным в спор.

— Гниды порождают вшей! — категорически заявил Хоригава.

— Уже дважды за последние годы Такаши были инициаторами публичных казней, — сказал Кийоси. — Многие считают это скандальным. Мы потеряли доброе расположение многих влиятельных людей, многих семей и людей в целом, так как они смотрят на эти убийства с ужасом.

Танико предложила Согамори ломтик апельсина, нанизанный на деревянную палочку. Грузный глава Такаши широко улыбнулся ей. Танико увидела, что он был очень красив лет двадцать назад.

Облизав губы, Согамори сказал:

— Какое отношение казни имеют к этому вопросу?

— Такаши и так называют мясниками, — сказал Кийоси. — Это ваши советы завоевали нам это имя, князь Хоригава. — Темные глаза юноши сверкнули на князя. — Вы хотели, чтобы мы прославились еще и как детоубийцы?

— Гниды порождают вшей! — повторил Хоригава. — Оставьте Хидейори и Юкио в живых — и они многие годы будут приносить беды Такаши. Убейте их сейчас — и они будут забыты завтра! Для того чтобы убить взрослого мужчину, иногда приходится развязывать войну. Задуть жизнь ребенка очень просто! — он щелкнул пальцами.

Чувствуя удары своего сердца, Танико выбрала момент, когда Кийоси и Хоригава свирепо смотрели друг на друга, потянулась, пожала ладонь Согамори и вложила в нее свернутый лист бумаги зеленоватого цвета, края которого были сплетены. На нем Акими написала:

Все должны сдаться

На милость Красного Дракона,

И никто не смеет ослушаться.

В лесу он сможет обладать

Той, с кем встретится.

«Смысл должен быть абсолютно ясен», — подумала Танико.

Заметив в ладони бумагу, Согамори удивленно повернулся к ней. Потом его круглое лицо понимающе просияло.

Танико спряталась за веером, позволяя ему разглядеть роспись на нем. Она с точностью представляла алтарь Принцессы Прекрасного Острова на Итсукушиме, построенный и поддерживаемый семьей Такаши. Согамори и Кийоси совершали паломничество к этой святыне, когда Домей поднял бунт. Танико встала, поклонилась троим мужчинам и удалилась в тень. Она надеялась, что Хоригава был слишком захвачен спором, чтобы заметить ее уход.

Когда она уже была среди деревьев на краю сада, кто-то схватил ее за руку. Это была Акими. Танико оглянулась. Согамори читал стихотворение, держа бумагу так, чтобы Хоригава и Кийоси не могли ее видеть. Он вложил лист в рукав и встал. Всматриваясь в тени, он старался разглядеть Танико.

Танико передала свой веер Акими и спряталась за высокой стеной бамбука. Согамори сказал что-то Хоригаве и Кийоси, от чего оба засмеялись. Потянулся и направился к деревьям, неторопливым шагом демонстрируя полную непреднамеренность.

Закрыв лицо веером, Акими вышла перед Согамори. По мере того как он приближался, она все глубже заманивала его в темноту.

Роспись на твоем веере свидетельствует об утонченном вкусе, дорогая госпожа, — сказал он, потянувшись к ней.

— Благодарю вас, мой господин, — Акими легко засмеялась.

— Твой голос не похож... Я должен видеть тебя! — Согамори схватил Акими за запястье и отвернул веер от ее лица. Он резко втянул в себя воздух, узнав ее.

— Это какой-то обман?

— Можете назвать это так, если хотите, мой господин. Стихотворение, которое передала вам моя подруга госпожа Танико, написала я. Именно я хотела встретиться здесь с вами.

Все еще держа Акими за запястье, Согамори посмотрел на нее:

— Я был поражен твоей ослепительной красотой, когда впервые увидел тебя при дворе. Я не смел надеяться. Ты всегда принадлежала ему. Как ты могла прийти ко мне сейчас, когда именно я уничтожил его?

— Женщина может восхищаться более чем одним мужчиной, мой господин. Из-за него я не смела приблизиться к вам. Теперь его нет, и ничто не может стоять между нами, если вы еще согласны снизойти до меня.

— Значит, ты будешь моей? — Согамори едва дышал.

Танико почувствовала, как слезы зажгли ее глаза при мысли о том, чем жертвует ее подруга.

— Мой господин, я боюсь его свирепого духа. Но есть способ заставить его успокоиться. Тогда я полностью могу отдать себя вам.

— Какой?

— Вы обещаете сохранить жизнь его детям...

Несколько дней спустя Хоригава в ярости вбежал в особняк Шимы. Оставшись с Танико наедине, он схватил ее руку и грубо выворачивал, пока она не вырвалась.

— Я не сделала ничего, чтобы заслужить такое обращение, ваше высочество!

— Господин Согамори объявил, что сохраняет жизнь двум отпрыскам Муратомо. Назвал это примером человеколюбия самурая. Нежностью воина. Как будто самурай может знать хоть что-нибудь о порядочности! Это как наряжать обезьяну в одежды придворного! Только страсть к госпоже Акими могла довести его до такой глупости! Она спит теперь с ним. Это твои проделки! Акими приходила к тебе перед моим пиром. Она встретилась тогда с Согамори, хотя ее никто не приглашал. Я узнал во всем этом твою руку, моя умная молодая госпожа из Камакуры! — он надвинулся на нее, глаза его сузились до щелок, ноздри раздувались, лицо побледнело.

Танико склонила голову:

— Как ваше высочество всегда говорит, я всего лишь ребенок из провинции. Как я могу влиять на такие важные события?

Хоригава отвернулся от нее и зашагал по комнате.

— Этот молодой пес, который приходил убить меня в Дайдодзи, останется жить! На попечении твоего отца. Твоего отца! После поражения Домея он исчез, а потом появился в Камакуре, в доме твоего отца.

— Вы думаете, что я послала его к моему отцу, ваше высочество? Я никак не могла бы этого сделать. Несомненно, молодой Муратомо проходил через Камакуру, и мой отец, как верный сторонник Такаши, остановил его и задержал у себя.

— О, несомненно, несомненно! Как я могу знать, что произошло между вами, пока я лежал, заживо погребенный? Когда я думаю о часах, проведенных под гнетом земли... Ну хорошо, ты поймешь, что такое быть заживо погребенным! — Он посмотрел на нее с такой ненавистью, что Танико, несмотря на презрение, которое она испытывала к нему, обуял ужас.

— Что вы имеете в виду?

— Ты не останешься в Хэйан Кё, чтобы вновь разрушить мои планы. Как муж, я приказываю тебе переехать в мой дом в Дайдодзи. Ты будешь жить там. Я не могу поступить с тобой так, как мне хотелось бы, — мне нужна поддержка твоей семьи. Но я не позволю тебе вмешиваться в мои дела! Приготовься. Я хочу, чтобы ты выехала завтра утром!

«О нет, милосердный Будда! — взмолилась молча Танико. — Он отбирает у меня единственное, благодаря чему жизнь была терпимой. Покинуть столицу, жить в изгнании, — нет! Если я не могу жить здесь, в центре событий, лучше пусть он убьет меня. Я все равно умру в Дайдодзи от скорби и тоски».

Она знала, что умолять его бесполезно. Любой признак ее страданий доставит ему удовольствие и еще больше утвердит в решении. Две женщины пожертвовали собой, чтобы сберечь жизнь сыну Акими, Юкио. Она могла только надеяться, что, когда мальчик вырастет, он оправдает эти жертвы.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

«С Муратомо все кончено, — думал Дзебу. — Почти все вожаки клана мертвы». Хидейори скорее был пленником господина Бокудена, чем его подопечным. Сам Дзебу больше ничего не мог сделать для семьи Домея. Он двигался на юг, в сторону столицы, все еще служа Муратомо, как приказал Орден. Но крылья Белого Дракона подрезаны. Все потерянные сейчас жизни были потеряны впустую.

Дзебу устало тащился через насыпи собранного риса. Позади был еще один проигранный бой, если его можно было назвать боем. Такаши устроили засаду на дюжину голодных самураев Муратомо, с которыми ехал Дзебу. Дзебу предупреждал их: это может случиться, но воины Муратомо твердили, что ни один настоящий самурай не нападет на другого самурая без надлежащего предупреждения и вызова. Тот, кто командовал Такаши, очевидно, не утруждал себя подобной щепетильностью.

Перед лицом многократно превосходящего врага самураи Муратомо покончили со своими жизнями. Что дала их жертва мертвому Домею?

Дзебу напомнил себе, что он должен думать как зиндзя. Для зиндзя не существовало ни плохого, ни хорошего, ни успеха, ни поражения, ни жизни, ни смерти. Зиндзя просто бросал всю свою энергию на выполнение сиюминутной задачи, не задумываясь о результате. С этой точки зрения его товарищи из клана Муратомо, живые несколько часов назад и мертвые сейчас, ничего не потеряли. По крайней мере, они больше не испытывают мук голода.

Из леса за его спиной показался всадник, несущийся галопом прямо по сжатому полю. Убегать было бессмысленно, спрятаться негде. Дзебу быстро сбросил с плеча лук и стрелы и положил их у ног. Вытащил одну стрелу и вложил ее в лук. Обнажил свой меч и стал ждать.

Самурай приблизился к Дзебу на десять шагов и остановился. Он выглядел холеным, сильным и цветущим, как боевой конь, о котором хорошо заботились. В отличие от оборванных, умирающих с голода самураев Муратомо, с которыми путешествовал Дзебу. Шнуры, скрепляющие многочисленные пластины его доспехов, были покрашены в темно-красный цвет.

— Я видел, что ты ехал вместе со сворой собак Муратомо, на которых мы напали, и видел, как ты улизнул, когда бой повернулся против тебя. Я не буду называть тебе свое имя и происхождение, потому что ты не заслуживаешь такой учтивости. Тебя просто нужно уничтожить, как вредителя, — он снял свой огромный меч и взял стрелу.

Дзебу стоял неподвижно. В тот момент, когда пальцы самурая задрожали перед спуском тетивы, он бросился на землю. Обычный воин всегда предупреждает о своих намерениях движением руки или пальцев, напряжением мышц. Он сознательно руководит своими действиями, тогда как зиндзя поступает так, как велит ему Сущность.

Когда над ним просвистела стрела самурая длиной в тринадцать ладоней, Дзебу уже приготовил свою. Он поднялся и выстрелил. Наконечник его стрелы «ивовый лист» вонзился в левый глаз самурая и глубоко ушел в голову. Дзебу не испытывал удовольствия, наблюдая, как самурай валится из седла. Это больше было похоже на убийство утки, неподвижно сидящей в воде.

Дзебу схватил поводья. Держа одной рукой лошадь и ласково говоря ей что-то, он поставил ногу на лоб убитого и выдернул стрелу из изуродованного глаза. Вытер ее и вложил обратно в колчан. Потом попросил прощения у самурая, которого убил, и огляделся, пытаясь решить, в какую сторону ехать.

Со спины лошади он видел дальше. Позади был лес, где отряд попал в засаду. Вокруг — рисовые поля. Впереди холмы и горы, за которыми находился Хэйан Кё. Впервые Дзебу оказался так близко к столице, с того времени как прошлой зимой выехал из нее с побежденной армией Муратомо.

Теперь не имело значения, где он находится. Такаши контролировали все. Куда бы он ни обращался за пищей и приютом на ночь, везде были дома сторонников Такаши или людей, объявлявших себя таковыми, Дзебу приходилось говорить, что он тоже человек Такаши. У него, как у зиндзя, были свои преимущества. Он мог представляться как сторонник одной стороны или другой по своему усмотрению, а мог притвориться простым монахом, которого интересуют только его собственные дела. Пока, конечно, кто-нибудь не узнает его, как узнал мертвый сейчас самурай.

Но он не ел уже более семи дней. Его обучили обходиться без пищи и даже воды длительные промежутки времени, но он чувствовал, что слабеет. Если так пойдет дальше, он скоро не сможет натянуть свой лук. Он должен Где-то остановиться. «Если бы нам не надо было есть, все были бы свободны и в безопасности, — подумал он. — Кошка прыгает, когда птица опускается на землю поклевать зерна».

Двигаясь на юг, в сторону холмов, он заметил над рисовыми полями замок. «Кто бы ни был владельцем этого дома, он, несомненно, является и хозяином земли, — подумал Дзебу. — Важный землевладелец должен был занять чью-либо сторону. Но дом, расположенный так близко к Хэйан Кё и не разрушенный, может быть только домом Красного Дракона» Крестьянские хижины прилепились к подножию холма, на котором стоял замок, еще больше хижин усеяли склон позади, где высокий водопад вращал мельничное колесо высотой в три человеческих роста.

Дзебу решил не просить гостеприимства у крестьян. Это может навлечь на них беду, и кроме того, у них мало что есть, мало, чем они могут поделиться. Нет, нужно смело въезжать в ворота, представиться посланником Такаши, выполняющим важное задание, и потребовать крова, еды и припасов на дорогу. Попутно он сможет выяснить что-то новое о Муратомо и где он может к ним присоединиться.

Он проехал через рисовое поле к воротам особняка. Рядом с ними стояла группа стражников.

— Я — Йошизо, монах Ордена зиндзя! — сказал Дзебу, используя имя брата, который, как ему было известно, работал на Такаши. — Я еду в Хэйан Кё с посланием его превосходительству министру Левых от... — Дзебу произнес первое имя, пришедшее ему на ум — ...его родственника, господина Шимы-но Бокудена из Камакуры. Требую приюта на ночь и еды.

Стражники не шевельнулись.

— Это меч самурая и седло самурая, — сказал один из них, указав нагинатой. — Не думаю, что у монаха зиндзя может быть такое изысканное снаряжение.

— Тихо, — сказал другой стражник. — Он может убить тебя так быстро, как захочет. Мы скоро узнаем, действительно ли он едет от господина Бокудена. Входи, монах!

Лицо первого стражника прояснилось:

— Да! Входи, монах! — он оскалился, отошел в сторону и махнул нагинатой с длинным древком в сторону открытых ворот.

Дзебу увидел, что особняк был старым, быть может, столетним, построенным тогда, когда не было надобности в укреплениях. Но каменная стена вокруг него, в два человеческих роста высотой, и ворота были новыми. Бригада рабочих сооружала сторожевую башню в одном из углов стены.

Дзебу слез с лошади. Один из стражников сказал:

— Я отведу твою лошадь в конюшню, монах.

— Хорошо!

Легкий побег теперь не удастся. Он был зол на себя за свою страсть к собиранию мечей, за то, что не избавился от седла или, по крайней мере, не замаскировал его. Если самурай, которого он убил, был местным, меч, седло и лошадь могут узнать. Но сейчас предпринимать что-либо было поздно, оставалось только идти вперед.

Второй стражник ввел его во двор, захлопнул и запер ворота.

— Начальник стражи! — позвал он. Человек в доспехах, с мечом немедленно появился из здания справа от особняка, сопровождаемый группой людей с нагинатами. «В этом доме есть своя маленькая армия», — подумал Дзебу.

— Начальник Гошин, — сказал стражник, — этот монах заявляет, что он идет от господина Бокудена с посланием к министру Левых в Хэйан Кё. Но у него лошадь и снаряжение самурая. Я подумал, что у нас есть способ проверить, действительно ли он от господина Бокудена.

— Конечно, — сказал Гошин, коренастый человек с лицом, похожим на лягушачье, с огромными глазами, плоским носом и широким ртом. — Я сам пойду к ней. — Он повернулся к своим людям: — Наставьте свои нагинаты на этого монаха. Если он пошевелится, сразу же заколите его. Не медлите, или будете мертвы. Я уж встречался с этими зиндзя! — Он выплюнул слово «зиндзя», как будто оно было непристойно. Гошин повернулся и зашагал к главному дому.

Дзебу стоял в кольце нацеленных на него нагинат и спокойно смотрел на стражников, не прикасаясь к своим мечам и луку. «Какое испытание они имеют в виду?» — недоумевал он.

Его внимание привлек стук. Он взглянул на людей, строящих башню. Один из плотников, маленький мужчина, жестикулирующий и отдающий приказы другим, выглядел знакомым, но было слишком далеко, чтобы Дзебу смог рассмотреть его лицо.

— Моя госпожа, — сказал Гошин, — вот он. Вы узнаете его?

Дзебу отвернулся от башни в сторону террасы особняка. Сквозь занавеси можно было разглядеть расплывчатую фигуру.

Потом он услышал нежный голос, похожий на звон колоколов храма:

— Я видела этого монаха, когда он приходил к моему отцу. Разве можно забыть эти ужасные рыжие волосы?

Дзебу бросало то в жар, то в холод. Ему хотелось засмеяться, позвать Танико, взлететь по ступеням, ворваться в дом и заключить ее в объятия. Он заставил себя холодно смотреть в направлении ее голоса, как будто он никогда ее не видел. Он напомнил себе, что он монах по имени Йошизо.

Она продолжала:

— Конечно, он может знать моего отца, но все равно работать на Муратомо. В обычае моего отца давать своим посланникам пароль, чтобы их мог опознать любой из семьи Шима, кого они встретят на своем пути. Монах, господин Бокуден назвал тебе это слово?

Дзебу включился в игру:

— Назвал, моя госпожа, но это только для ваших ушей. Я могу позволить себе нашептать вам его.

— Тогда поднимись к занавесям, — послышался ледяной голос.

— Осторожно, моя госпожа, — сказал Гошин. — Быть может, он пытается приблизиться к вам, чтобы захватить вас в заложницы.

— Гошин, я приказываю вам: если он захватит меня, вы должны немедленно убить нас обоих! — Она сделала многозначительную паузу. — Я уверена, князь Хоригава захотел бы именно этого.

Дзебу медленно и аккуратно положил свои лук, стрелы и два меча на ровную землю двора.

— С моей стороны было бы невоспитанно приблизиться к вам с оружием, моя госпожа. — Он холодно взглянул на стражников: — Но никто не должен прикасаться к нему!

— Зиндзя вооружен, даже когда у него голые руки, — пробормотал один из стражников.

Дзебу прошел вперед, поднялся по ступеням и остановился рядом с панелью, скрывающей Танико. Легкий запах сирени донесся до него, и у него закружилась голова. Он боялся, что стук его сердца услышат все. Гошин встал рядом с ним, и Дзебу бросил на него, как и на стражников, тяжелый взгляд.

— Этот человек не должен услышать слово!

— Гошин? — спросила Танико.

Сердито ворча, Гошин отошел на несколько шагов назад, обнажил меч и приготовился к прыжку.

Наклонившись к ширме, так что его губы едва не касались ее, глядя в горящие глаза, которые он рассмотрел в тени, Дзебу прошептал:

— Водная птица все еще в западне ветви сирени! — и услышал легкий вздох.

— Гошин! — позвала Танико. — Этот монах назвал правильный пароль. Он настоящий посланник моего отца. Так как он держит путь к министру Согамори, он увидит моего мужа. У меня есть для него сообщение, которое я передам с этим монахом.

Гошин все еще сердился:

— Моя госпожа, я все еще не верю ему! Он мог узнать пароль разными способами. А снаряжение самурая, которое он носит?

Дзебу повернулся к Гошину:

— Совершенно верно. Теперь, когда во мне признали, как я надеюсь, истинного друга этого дома, я могу сознаться, что украл эту лошадь. Недалеко отсюда отряд Муратомо проезжал по лесу. Я, вместе с отрядом Такаши, поджидал их в засаде. Один из врагов пытался улизнуть на лошади. Я прыгнул с дерева и забрал ее у него. Он казался настолько несчастным из-за потери лошади, что я убил его, избавив от дальнейшей скорби.

Танико от этой истории залилась звенящим смехом, и скоро к ней присоединились все слуги и стоящие рядом стражники. Только Гошин стоял не улыбаясь, его выпученные глаза были полны ярости.

— У тебя не было лошади? — спросил он. Дзебу рассмеялся:

— Видно, ты не знаешь господина Шиму-но Бокудена, иначе не задал бы этого вопроса. Господин Бокуден не самый щедрый из нанимателей. Он полагал, что мои ноги достаточно сильны, чтобы добежать до Хэйан Кё.

Танико снова рассмеялась. Вмешался Гошин:

— Ваше поведение не понравилось бы князю Хоригаве, моя госпожа. Вы слишком фамильярны с этим монахом.

— Замолчи, Гошин! — крикнула Танико. — Мой муж не назначал тебя учить меня хорошим манерам. Я хозяйка в этом доме, и в отсутствие мужа управляю здесь. Можешь идти. Монах, подожди здесь. Служанка проведет тебя в мою комнату, когда я буду готова принять тебя.

— Могу я взять свое оружие, моя госпожа?

— Я сохраню его для тебя, монах, — сказал Гошин. — Если ты такой хороший друг дома, здесь оно тебе не понадобится. Спросишь о нем, когда будешь уезжать.

Дзебу неохотно вверял свои лук, стрелы и мечи этому человеку, но выбора не было. Он поклонился:

— Благодарю вас.

Немного погодя служанка провела Дзебу на женскую половину через ряд извилистых коридоров. Как его давно научили делать при посещении незнакомого дома, Дзебу в голове составил план всего, что смог увидеть.

Наконец они вошли в большую, тускло освещенную комнату с площадкой для сна посередине. На площадке стояла ширма, занавеси которой были расписаны очертаниями заснеженных гор. Охваченный возбуждением, Дзебу прошел прямо к ширме, намереваясь обойти ее и увидеть Танико.

— Стой! — раздался голос Танико из-за ширмы, предупреждая его.

«Конечно, — подумал Дзебу. — За нами могут наблюдать». Он позволил чувствам овладеть собой, а именно этого зиндзя не должен был допускать.

Тихим голосом Танико продолжила:

— За нами могут следить, но, если мы будем говорить достаточно тихо, нас не услышат. Садись и поговори со мной. Я так счастлива видеть тебя, что мое сердце подобно бабочке, только что вылупившейся из кокона.

— Когда мы расстались, я сказал себе, что не должен надеяться на встречу с тобой, — сказал Дзебу. — Но понял, что буду думать о тебе всю оставшуюся жизнь. Не было ни дня, чтобы я не вспоминал ту ночь на горе Хигаши, над огнями Хэйан Кё.

— Я тоже не забыла. В моем замужестве не было ничего, что заменило бы воспоминания о той ночи. С того времени как мы расстались, меня окружали только ужас, печаль и мерзость.

Дзебу почувствовал, будто холодная рука сжимает его сердце.

— Как мне жаль слышать это! Смерти подобно было бы узнать, что ты забыла меня, но я принял бы это, если бы знал, что ты обрела счастье. Мы должны были убежать вместе, а не допустить того, чтобы ты попала к этому человеку. Расскажи мне о князе.

— Он холодный, безобразный и грубый. Не будем говорить о нем. Почему ты путешествуешь под чужим именем? Ты действительно служишь Муратомо?

— Да. Дело Белого Дракона терпит крах, но Орден приказал мне оставаться с ним.

— Жаль, что ты сказал, будто едешь к Согамори. Он хорошо известен в этом доме. Заявив о связи с ним, ты возбудил подозрения. Хоригава сейчас вместе с ним.

В этот момент Дзебу услышал шлепание босых ног по деревянному полу. Он резко развернулся.

— Шике! — К ним, кланяясь, торопливо вбежал Моко.

— Моко, ты не знаешь его! — отрезала из-за ширмы Танико. — Он умрет, если они узнают, кто он в действительности.

Моко стал как вкопанный, лицо его побледнело. Он упал на колени.

— Простите меня, госпожа! Простите меня, шике! Моко так глуп...

Дзебу улыбнулся и похлопал его по спине.

— Можешь говорить с ним, но старайся, чтобы это выглядело, как будто ты разговариваешь со мной. Предположим, я даю тебе указания относительно новой сторожевой башни.

— Я так счастлив видеть вас, шике, — сказал Моко. — Мне так вас не хватало! Но если вы желаете совершить что-то здравое, вы должны выбежать из этой комнаты, пробежать через сад, перемахнуть через стену и бежать по рисовым полям, не останавливаясь, пока не достигните леса. Эти стражники не успокоятся, пока не убьют вас.

— У них нет причин убивать меня.

— Это люди, которым не нужны причины.

— Я не уйду отсюда... пока.

— Я понимаю, шике. — Моко кивнул в сторону Танико. — Только ради нее я живу в этом аду с Хоригавой и его бандитами.

— Мы не можем больше разговаривать, — сказала Танико. — Ступай, Моко.

Моко поклонился сначала Танико, потом Дзебу:

— Моя госпожа. Шике.

Он поспешил прочь.

— Сейчас тебе придется уйти, — сказала Танико, — но надеюсь, ты запомнил дорогу в мою спальню. Ты придешь сюда ночью, — эти слова больше походили на приказ, чем на просьбу. Сквозь маленькое отверстие в верхней части ширмы Дзебу мог видеть карие глаза, смотревшие прямо в его глаза. — Ты должен быть тихим и незаметным, каким может быть только зиндзя. За мной постоянно следят.

Улыбаясь, Дзебу встал и поклонился:

— Как прикажет моя госпожа. — Он повернулся и вышел из комнаты, еще раз запоминая расположение коридоров, по которым проходил.

Выйдя из женской половины, Дзебу оказался в саду. Он пожалел, что у него нет кисточки и чернил, чтобы написать Танико стихотворение. Мысли о предстоящей ночи наполнили его страстным томлением. «Мужчины, постоянным спутником которых является смерть, — подумал он, — нуждаются в женщинах так, что большинство мужчин не могут этого понять». Он представил, что мог делать с Танико князь Хоригава. Мысль о том, что он мог причинять ей боль, вызвала в нем ярость. Он надеялся, что сможет быть достаточно нежным, чтобы смыть все страдания, которые она вынесла.

Зимнее небо было пустым и серым. Сад казался голым и печальным. Но разве мог сад такого человека, как Хоригава, выглядеть по-другому? Дзебу постоял немного, бросая в ручей камешки, пропуская их между пальцами, затем повернулся, чтобы уйти.

Невидимое солнце садилось, наступал ранний зимний вечер, пустое серое небо становилось холодно-черным. Дзебу проходил через главный двор имения, когда ворота заперли на ночь. Он прошел в здание, где размещалась стража.

Находящиеся в комнате люди пристально рассматривали его. Он заметил, что его лук и стрелы и два меча — меч зиндзя и меч, который он забрал у самурая, пытавшегося его убить, — висели на стене, где было собрано другое оружие. Дзебу спросил одного из стражников, где он может поесть и получить припасы на дальнейший путь, ибо он отправится утром.

— Просто иди на кухню и скажи, что ты гость дома. Здесь так много людей, что там постоянно что-нибудь готовят. Если возникнут препятствия, скажи, что ты друг госпожи Танико.

— Спасибо! — Дзебу улыбнулся стражнику и вышел.

На кухне повар подал ему бобовый паштет, рис, суп, огурцы и кусочки рыбы. Дзебу заметил, что повар привык готовить для военных и путников. С проворством и умением повар уложил в коробку припасы, которых должно было хватить на двухдневную дорогу.

— Здесь больше чем достаточно, чтобы добраться до Хэйан Кё, даже если ты будешь двигаться медленно, — сказал он.

Вернувшись в казарму, Дзебу сел в углу, чтобы предаться медитации. Ему очень хотелось взять оружие со стены, но, понимая, что стража, видимо, получила приказ остановить его, он подавил в себе этот порыв. Дзебу поискал взглядом Гошина, но не увидел.

— Эй, монах! — Это был стражник, направивший его на кухню. — Хочешь разделить с нами немного тепла? — он показал на кувшин саке, подогревающийся на жаровне.

— Монахи не пьют саке, дурак, — сказал другой стражник.

— Благодарю вас, — ответил Дзебу. — Я не привык к саке. Боюсь, оно ударит мне в голову.

Болтающие вокруг жаровни стражники улыбнулись, кивнули Дзебу и вновь углубились в свой разговор. Дзебу, скрестив ноги, сел у стены и закрыл глаза. Без Гошина атмосфера казалась более дружественной. Если бы кто-то посторонний вошел в эту комнату, он не смог бы определить, за Такаши или за Муратомо дерутся эти самураи.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Дзебу умышленно выбрал место для сна в углу, рядом со щелью в панели. Поток холодного воздуха врывался в отверстие, но он не обращал внимания на это неудобство и, по мере продолжения длинного зимнего вечера, незаметно приоткрывал панель, пока щель не стала шириной с его ладонь. Для защиты от холода по комнате были разбросаны дополнительные одеяла, и Дзебу беспрепятственно собрал несколько и поднес к своему ложу. Лампы выгорели, и люди, один за другим, уснули.

Когда в комнате стало темно, Дзебу свернул одеяла и расположил их на своем мате, чтобы они походили на спящего человека. Потом, тщательно осмотревшись и убедившись, что за ним никто не смотрит, открыл панель. На четвереньках скользнул наружу и прикрыл панель.

Тщательно осматривая темную территорию, он подождал, пока не рассмотрел стражников с пиками, передвигающихся по своим постам. Затем, низко пригнувшись и стараясь оставаться в тени, он неслышно побежал босыми ногами, пока не обогнул главный дом сзади. Он оказался в саду. На небе не было ни звезд, ни луны. Дзебу стал пробираться по саду, используя как укрытие каждое дерево и куст.

Наконец он притаился за углом женской половины. Дзебу вспомнил указания Танико и стал искать наружную панель, которую она обещала оставить чуть приоткрытой. Когда он нашел вход, то подумал о воде и «потек» вверх по ступеням и мимо панели. Внутри была полная темнота. Он замер на мгновение, вслушиваясь в шорохи и звуки дыхания, доносившиеся со всех сторон. Стоял сильный запах цветочных лепестков. Через несколько мгновений глаза его привыкли к темноте, и он стал различать ширмы и стены. Если он ошибется и войдет в другую комнату, стража схватит его немедленно. Дзебу считал повороты и двери, воссоздавая в памяти план здания.

Маленькие пальцы схватили его за руку. Дзебу мгновенно остановился и подавил в себе порыв атаковать. Всмотрелся в поймавшего его, приблизив свое лицо к бледному лицу человека, глядевшего на него. Это была Танико! Он долго стоял неподвижно, наслаждаясь ее близостью, легким прикосновением ее Дыхания к щеке. Он окунул пальцы в ее распущенные волосы и наконец прижался лицом к ее лицу. Она провела его в свою спальню.

Фигура Танико казалась чуть более темной на общем темном фоне дома. Большинство огней было погашено, воздух был холодным. Вместе они взошли на площадку для сна, и Дзебу лег, положив голову на единственное деревянное подголовье, пока она задергивала занавеси вокруг. Потом она легла рядом. Долгие годы разлуки, опасность их встречи возбудили его, ему не терпелось прикоснуться к ней, но на мгновение он сдержался.

Рука Танико обвилась вокруг него, щека прикоснулась к его щеке.

— Я желала тебя каждую ночь со дня разлуки, — прошептала она. — Надежда, что мне когда-нибудь посчастливится провести с тобой еще одну ночь, заставляла меня жить. Я не забыла вид Хэйан Кё при свете луны.

— Я тоже, — сказал Дзебу. — Я плакал, когда думал об испытываемых тобой страданиях, — он нежно гладил кончиками пальцев ее шею.

Танико немного отодвинулась. Даже в полной темноте он заметил, как светятся умом ее глаза.

— Я буду жить. И я буду учиться. И, быть может, когда-нибудь я применю свои знания. Я познаю, что такое власть и как люди борются за нее...

— Танико, давай убежим вместе этой ночью. Мы не будем останавливаться, пока не достигнем Хоккайдо. Будем жить на ферме, на склоне горы, не известные никому.

— Ты действительно думаешь, что сможешь перестать быть зиндзя и стать крестьянином? — прошептала она. — Я знаю, что не могу оставить мир, который только начала открывать, даже несмотря на то, что каждый день моего замужества с Хоригавой подобен пытке. Я как-нибудь улизну от него, но не для того, чтобы спрятаться на севере.

Дзебу почувствовал, что его глаза стали горячими и мокрыми. Ее жизнь была настолько несчастной, что она обманывала себя несбыточными мечтами. Но он знал, что она останется непреклонной и не убежит с ним. Только эта ночь принадлежала им. Он проник рукой под ее одежду, нашел грудь и нежно сжал ее, чувствуя, как сосок щекочет ладонь. Он заставил себя касаться ее нежно, как осенние листья касаются земли, опускаясь на нее, хотя внутри у него все кипело и он готов был прыгнуть на нее, как тигр на оленя. Он подождал, пока она не согреется для него, пока настойчивость ее движений не покажет, что ее нетерпение не уступает его страсти. Тогда он прижался к ней, и она впустила его в себя. Их тела впервые слились. В полной тишине они вместе взобрались на вершину наслаждений и скользнули с нее, опускаясь, как падающий снег.

Дзебу почувствовал сожаление, что все так быстро закончилось. Он не отпускал Танико, исследуя руками ее тело, и понял, что их единение далеко не закончено. На этот раз он молча показал ей позу, любимую зиндзя: она сидит на его скрещенных ногах, сомкнув свои ступни за его спиной. На этот раз она поглотила целое море удовольствия, тогда как ему потребовалось значительное время для достижения своего пика.

Большую часть ночи они лежали вместе, иногда разговаривая шепотом, иногда соединяя свои тела. Дзебу нашел в себе желание и силу, которые намного превосходили все, что было с ним раньше.

Наконец Танико сказала:

— Я слышала крик птицы. Скоро рассвет. Тебе надо уходить сейчас, пока ночь еще защищает нас.

— Если бы я мог, я бы остановил восход солнца.

— Это невозможно, Дзебу. Особенно в Стране Восходящего Солнца, — она тихо засмеялась. — Ты будешь жить, и я буду жить, и мы будем делать то, что должны, и ночи, подобные этой, снова будут нашими.

Ступая на цыпочках, она провела Дзебу по темным коридорам женской половины к открытой панели, через которую он вошел. Избегая встречи со стражниками, Дзебу прокрался по территории и вполз в щель панели дома для стражи. Лег поверх свертка одеял и, охваченный приятной усталостью, задремал.

Он услышал звук чьих-то шагов. Входная панель распахнулась, комната озарилась светом факела. Он сел, потом вскочил на ноги, увидев вошедших Хоригаву и Гошина.

— Вот он! — закричал Гошин.

Маленькое квадратное лицо Хоригавы повернулось в сторону Дзебу. Узкие глаза засверкали, и он кивнул.

— Я знаю, кто этот человек. Это монах по имени Дзебу, который сражается за Муратомо. Его нанял сам Домей. Кто еще может иметь такой чужеземный вид? — Хоригава улыбнулся и повернулся к Гошину. — Прошу вас, Гошин-сан, немедленно убейте его! — Он отошел в сторону, чтобы понаблюдать, с выражением удовольствия на лице.

Гошина сопровождали три самурая в полном снаряжении, но он взревел:

— Все к оружию! Хватайте оружие со стены и убейте шпиона!

Сонные стражники, толкаясь, хватали мечи, пики и нагинаты. Дзебу заметил, что его лук и меч, нетронутые и незамеченные, остались висеть на стене.

Если он должен умереть, лучшего дня, чем сегодня, после ночи с Танико, не будет. Смерть сейчас просто избавит его от страданий разлуки с ней.

Стражники полукрутом приближались к нему, наставив пики. Он подождал, пока они приблизятся на нужное расстояние, потом быстро принял стойку на руках и, нанеся ногой ошеломляющий удар в челюсть одному из стражников, кувырком перелетел через группу. Он оказался среди трех закованных в доспехи самураев Гошина, которые были застигнуты врасплох. Дзебу вонзил свои жесткие пальцы в горло одного из них и выхватил длинный самурайский меч из внезапно обессилевшей руки.

Дзебу взмахнул мечом по широкой дуге, и все трое отступили перед свистящим лезвием. Гошин остался неприкрытым. Взмахнув наотмашь, вложив в удар всю силу правой руки, Дзебу обезглавил начальника стражи.

Теперь он оказался лицом к лицу с Хоригавой. Но за его спиной он увидел свое оружие. Другие стражники оправлялись от его нападения. К тому времени как он убьет Хоригаву, они набросятся на него. Если он достанет свое оружие, у него будет шанс остаться в живых. Его не очень волновало спасение собственной жизни, но что-то, быть может Сущность, сказало ему, что его долг — продолжать жить.

Хоригава, сжавшись, отступал от Дзебу, даже не обнажив свой меч, чтобы защититься. Дзебу рванулся мимо него к стене, где висело его оружие. За пояс он заткнул меч в ножнах, который принес с собой. К стене прислонил меч, отнятый у стражника Хоригавы. Закинув на плечо колчан, он натянул лук и осыпал толпу стражников градом стрел.

«Пусть ни одна из стрел не пропадет даром». Подавленные смертью одного начальника и трусостью другого, стражники толпились в нерешительности, и четверо из них погибли от стрел Дзебу. Одним из них был стражник, предлагавший ему саке.

Дзебу снял со стены меч зиндзя и повязал его на пояс. Повесив лук на плечо, он в левую руку взял меч зиндзя, а в правую — самурайский меч, который прислонил к стене мгновение назад. Размахивая двумя лезвиями, он пошел на оставшихся стражников. Не спуская с него глаз, они стали отступать, спотыкаясь о лежащие на полу тела.

— Защитите меня! — завопил Хоригава. — Защитите меня! Он хочет меня убить!

Стражники встали кольцом вокруг князя.

Дзебу снова увидел, что он может либо атаковать князя, либо убегать. Он поблагодарил в душе учение зиндзя, которое позволяло ему избегать в бою гнева и мстительности. Он рванулся в сторону панели в углу, где спал, и, прорвав промасленную бумагу, выскочил на предрассветный холод.

На бегу он сунул самурайский меч за пояс, рядом с трофеем, завоеванным им ранее, и вложенным в ножны мечом зиндзя. Так же на бегу достал из внутреннего кармана кошку, расправил ее и забросил на верх стены. Быстро перебирая руками шелковый шнур, поднялся, спрыгнул на другую сторону и побежал к конюшне. Вот оно, низкое здание, черное на фоне лилового неба.

У входа в конюшню стоял стражник.

— Уходи! — зарычал Дзебу. — Я убью тебя! Человек убежал, громко зовя на помощь. Посмотрев ему вслед, Дзебу увидел прыгающие около ворот лампы, услышал крики тревоги, приказы.

Он вошел в конюшню, вдохнув сильный, теплый запах лошадей. Было слишком темно, чтобы найти лошадь, на которой он приехал. Дзебу заглянул в первое стойло и увидел большой темный силуэт. На стене конюшни висел ряд уздечек. Он снял одну, вошел в стойло, набросил уздечку на лошадь и, быстро застегнув, повел ее из стойла. Лошадь испуганно фыркнула и затрясла головой.

— Я знаю, ты никогда не встречался со мной, — сказал коню Дзебу. — Но ты можешь спасти мне жизнь, если захочешь.

Надеясь, что лошадь окажется сильной, быстрой и послушной, Дзебу вскочил на ее голую спину и сжал лошадиные бока пятками. Лошадь прыгнула вперед и мгновенно перешла в галоп, подгоняемая и страхом, и командой Дзебу. Дзебу ободряюще похлопал ее по шее и прокричал на ухо сквозь свист ветра:

— Хорошо! Молодец!

Он оглянулся. Вереница ламп тянулась к конюшне. Но у него будет солидное преимущество во времени. Все будет в порядке, если он успеет доскакать до поросших лесом холмов к северу от Хэйан Кё. Быть может, ему даже удастся найти монахов-зиндзя, которые приютят его.

Скакать так быстро по незнакомой местности в темноте было безрассудно, но выбора не было. Дзебу был рад, что ему пришлось пробиваться с боем из особняка Хоригавы, это отвлекло его мысли от мучительного расставания с Танико. Что предстояло ей? Он мог только надеяться: что бы ни произошло между ней и Хоригавой, она сумеет пережить это.

С обнаженным мечом Хоригава отодвинул ширму, ведущую в спальню Танико, и ворвался в комнату. Танико слышала шум со стороны дома для стражи, видела людей, бегающих по саду. Для того чтобы успокоить свое вырывающееся из груди сердце, она убедила себя, что Дзебу удалось бежать.

Хоригава зажег лампу. Ее отраженный свет сверкал в глазах, свирепо глядящих на Танико.

Она зевнула и сказала:

— Вы очень невежливы со мной, ваше высочество. Врываться сюда и будить меня в такой час! Я не готова принять вас надлежащим образом.

— Мне кажется, у тебя были другие гости этой ночью, — проскрипел Хоригава.

— Почему вы вошли сюда с обнаженным мечом, мой господин? Ожидаете найти здесь, на женской половине, врагов?

— Да! Он мог убежать к тебе! Он убил Гошина и еще четверых!

Он жив! Он убежал! Чудесные новости! Гошин был самым умелым из людей Хоригавы. Если он мертв, другим вряд ли удастся поймать Дзебу.

— Потеря Гошина для меня особенно сильный удар. Именно он выехал мне навстречу, когда я возвращался из Хэйан Кё, и убедил ускорить возвращение, чтобы застать этого вероломного монаха.

Танико не могла не подразнить Хоригаву:

— Мне кажется, что никто из ваших людей не погиб бы, если бы вы не настояли на своем приказе атаковать монаха-зиндзя. Монах пришел бы и ушел, не причинив никому вреда.

Хоригава, оскалившись, прорычал:

— Ты повинна в этих смертях! Ты знала, кто он! Ты разрешила ему войти в этот дом под чужим именем!

— Да, я старалась защитить его. Этот человек доставил меня к вам из Камакуры в полной сохранности. Он дрался и убивал, чтобы защитить меня. Ваши люди казнили бы его на месте, если бы я открыла его настоящее имя.

— Он сражается за Муратомо! Твой долг приказать убить любого сторонника Муратомо, вошедшего в этот дом! — Хоригава свирепо смотрел на нее, — Почему ты так неравнодушна к этому монаху, так стараешься защитить его? Он твой любовник?

— Мое поведение всегда было безупречно, ваше высочество.

— Всегда ли? Посмотрим! — Хоригава внезапно бросился на нее и повалил на постель. Она почувствовала себя беспомощной и в приступе паники стала толкать и лягать его. Он пытался раскрыть ее одежды.

— Не сопротивляйся! — прохрипел он. — Если ты не сделала ничего плохого, бояться нечего!

Он уже обнажил нижнюю часть ее тела, смотрел на нее и трогал своими безобразными костлявыми пальцами. Слава богу, она помылась после ухода Дзебу. Этому ее научила мать, говоря, что это очень важная предосторожность для женщины, которая не хочет иметь слишком много детей. «Мужчины, — говорила ее мать, — ничего не понимают в этом».

— Никаких следов, — пробормотал Хоригава, отпуская ее и отступая назад. — Если бы я застал тебя этой ночью с Дзебу, я бы наверняка убил тебя. Быть может, я все равно убью тебя! — Он схватил ее за руку. — Вчера он был здесь, в твоей комнате, разговаривал с тобой. С тобой и этим плотником, косоглазым идиотом. О чем вы говорили? Вы шпионите на Муратомо?

— Если у кого-нибудь в этом доме и есть тайные дела с Муратомо, то только не у меня и Моко, — язвительно сказала Танико.

Этот грубый лицемер убил бы Дзебу как шпиона Муратомо. На советах Такаши он постоянно вопил, требуя смерти всем вождям фракции Муратомо. Но она знала, что Хоригава и Муратомо-но Хидейори, молодой человек, приходивший убить его, а сейчас живущий в изгнании в доме ее отца, обменялись посланиями.

Хоригава от ее слов стал белым.

— Как ты смеешь? — прошипел он. — Ты можешь стоить мне жизни, если кто-нибудь поверит в это... Я... Я убью тебя! — Его страх сменился яростью, он схватил ее мизинец и стал отгибать его назад, скрипя зубами. Палец сломался, и Танико закричала. Ни о чем не думая, она размахнулась и ударила его кулаком в маленькое круглое пузцо. Задохнувшись, он отбросил ее руку и отошел, держась руками за живот.

— Поганая змея! — завопил он. — Я должен разрезать тебя на куски, у меня есть на это все права! Но мне все еще нужно расположение твоего отца! Когда-нибудь ты дорого заплатишь за нанесенные мне оскорбления. И будешь платить всю оставшуюся жизнь! Это, — он указал на палец, который она крепко сжала, чтобы уменьшить боль, — только начало. Сейчас я пойду к этому плотнику. Ему не удастся отделаться так легко, как тебе. Его страдания будут продолжаться до тех пор, пока он не расскажет все, что знает об этом шпионе Муратомо.

— Он ничего не знает, пощадите его, прошу вас!

— Если его страдания причиняют тебе боль, он обязательно будет страдать!

— Если вы намереваетесь еще раз сделать мне больно, — выкрикнула Танико, — лучше вам захватить с собой стражу. Сами вы и близко ко мне не подойдете!

— У меня нет желания быть рядом с тобой, — сказал Хоригава. — Я отомщу, когда настанет время.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Ранним летом следующего года Дзебу устало поднимался по горной дороге на Кюсю, по дороге, которую он хорошо знал еще мальчиком. Он раздумывал о странности времени. Три года назад Тайтаро послал его в Камакуру, но столько всего случилось с ним, и он сделал так много, что три года казались ему шестью. Но также казалось, что только этим утром он стоял с Тайтаро перед ступенями Храма Водной Птицы и они прощались друг с другом.

Постройки монастыря всегда были невидимыми снизу. Приходилось забираться на кажущийся голым холм несколько часов, прежде чем взору сквозь сосны открывались некоторые внешние постройки. Зиндзя предпочитали уединение. Но Дзебу все равно знал, что здания фермы и сторожка у ворот должны были показаться даже на таком расстоянии.

Когда он поднялся чуть выше, то с удивлением увидел, что деревянная стена вокруг монастыря исчезла. Сторожка у ворот исчезла. Только сами ворота с высокими столбами и перекладинами еще стояли. Ворота в несуществующей стене.

Теперь сквозь заросли кустов он различил камни фундамента амбара. Он прошел к воротам. Колокол, звоном которого путники возвещали о своем приходе, все еще висел на воротах, рядом с ним — молоток, которым в него били. Зиндзя никогда не утруждали себя охраной ворот, но с подозрением относились к вторгшимся в их владения. Войти, не ударив в колокол, считалось проявлением враждебности. Дзебу ударил в гулко зазвеневший колокол и вошел во двор.

Он прошел место, где стоял амбар. Это не было руинами. Просто ничего не осталось, ни единого обломка сгоревшего или сломанного дерева, одни камни фундамента. Там, где был пол, росли кусты. Тропа повернула, и он вышел из соснового леса, который покрывал склон холма. Дзебу был поражен, увидев, что все постройки: конюшня, мужская половина, женская половина, дом для гостей, библиотека — исчезли. Только сам храм, простое прямоугольное здание с остроконечной, слегка изогнутой крышей из соломы, все еще стоял.

Пока Дзебу размышлял, пытаясь предположить, что случилось, из храма вышел Тайтаро.

— Дзебу!

— Сенсей!

Они подбежали друг к другу и обнялись. Потом отступили, все еще держась за руки, и посмотрели друг на друга. Волосы и борода Тайтаро были аккуратно подстрижены, но стали более седыми. Глаза его были более старыми и усталыми, морщины на лице — более глубокими.

— Да, — сказал он. — Ты видел много. Это я могу сказать. Твое лицо более не похоже на чистый лист бумаги, каким оно было, когда ты уходил. На нем отпечатался опыт.

— Что здесь случилось, отец? Где все?

— Ты проделал тяжелый путь, сын. Должно быть, устал и голоден. Пойдем. Я построил себе небольшую хижину на краю утеса. Там ты сможешь отдохнуть и поесть.

Недоуменно оглядываясь по сторонам, Дзебу последовал за Тайтаро. Его отец казался более маленьким и худым, чем он его помнил. Хижина Тайтаро представляла собой каркас из кедра с бумажными стенами, крытой соломой крышей и земляным полом и едва вмещала их двоих. Лук, колчан со стрелами и меч Тайтаро висели на вбитых в балку деревянных гвоздях. Он указал на свободные гвозди, на которые Дзебу мог повесить свое оружие.

Тайтаро выкопал в полу квадратное углубление, служившее очагом. Сейчас он зажег огонь и поставил на жаровню котелок с водой.

— Орден постоянно держал тебя на службе Муратомо. Ты должен вспомнить, я говорил, что явившееся тебе видение белого дракона означает связь твоей судьбы с кланом Белого Дракона.

Дзебу пожал плечами:

— Я вернулся сюда, чтобы покончить с войной. Я надеялся обрести приют, где смогу освежиться и, быть может, начать все сначала.

— Ты, должно быть, испытал мучительное разочарование, увидев это место таким обезлюдевшим. Мне это скорее нравится. Поэтому я охотно остался, когда другие ушли.

— Но почему все ушли?

— Примерно через два года после того, как ты был отослан, мы были внезапно атакованы ночью отрядом самураев. Сам факт, что нас можно было захватить врасплох, свидетельствует о том, что мы стали слишком мягкими и не заслуживали звания зиндзя. Как бы то ни было, они убили нашу стражу и ворвались в помещения монахов. Само собой, они производили столько шума, что к тому времени, когда они подоспели сюда, мы уже проснулись и вооружились. Самураи подожгли все постройки. Мы потеряли в огне почти все дома. Группа самураев напала на женскую половину, и женщины дрались храбро и жестоко.

— С матерью все в порядке?

— Да, все чудесно. После короткого горячего боя мы отбросили самураев, атакующих жилища монахов, и многих из них убили. Потом мы бросились на помощь женщинам, которые не давали атакующим пошевелиться, используя палки, иголки, котлы, кипящее масло и кухонные ножи. Мы прикончили почти всех самураев из той группы. Боюсь, мы позволили чувствам овладеть нами. Они убили нескольких женщин и очень многих ранили. Оставшиеся в живых самураи отступили за стену. По своей глупости они решили, что смогут измором вынудить нас покинуть вершину горы, и обложили монастырь осадой. Мы дали им несколько дней, чтобы они расслабились, затем спустились с горы по подземным ходам и зашли к ним в тыл. На этот раз мы добились лучших результатов, несмотря на то что им пришлось вести бой взбираясь на гору. Мы потеряли меньше людей, они — значительно больше. Когда Они побежали, мы разомкнули ряды и пропустили их.

— Это были Муратомо или Такаши?

— Такаши. Сейчас, когда клан Муратомо побежден и рассеян, Согамори намеревается уничтожить любую другую силу в стране, которая не подчиняется ему полностью.

— Но мы служим беспристрастно и Такаши, и Муратомо.

Тайтаро покачал головой.

— Это не устраивает Согамори. Он на самом деле нам не верит, так как много наших братьев, таких как ты, служили Муратомо. И еще потому, что наш Орден имеет связи с ветвями в других землях. Согамори ставит под вопрос нашу верность императору. Под которой, конечно, подразумевает нашу верность ему самому. Он уничтожил почти всех зиндзя, служивших Такаши. Таким образом, его подозрения, что мы на стороне Муратомо, были подтверждены.

— Он сам приказал напасть на этот храм?

— Нет. Мы думаем, что это сделал губернатор провинции Фукуока, назначенный Согамори. У него не возникло затруднений в поисках самураев, рвущихся выступить против нас. Очень многие ненавидят зиндзя. Они боятся нашего умения драться и нашей хитрости. Они презирают то, что знают о нашей практике воспитания детей и свободных отношениях между нашими мужчинами и женщинами. К тому же они верят слухам о наших несметных сокровищах, якобы хранящихся в храмах.

— Значит, между нами и Такаши объявлена война?

— Совсем нет. Наши отношения с Согамори и даже с губернатором официально очень сердечные. Это нападение было пробой, чтобы посмотреть, насколько легко удастся разрушить один из наших храмов. Мы надеемся, нам удалось убедить их, что это обходится слишком дорого. Но мы тоже заплатили высокую цену. Многие урны в склепе были опорожнены и вновь заполнены на следующий день после боя. Много деревьев на склоне было срублено для погребальных костров.

— Поэтому был закрыт монастырь?

— Мы могли остаться здесь, но другие монастыри зиндзя на всех островах понесли тяжелые потери от набегов и от этой Войны Драконов. Я встретился с другими настоятелями в Яматаи, и мы решили слить некоторые наши общины в храмах, расположенных рядом с наиболее важными городами.

— Где мать?

— После решения закрыть этот храм оставшиеся монахи и женщины убрали обломки построек, вновь выстроили здание храма и ушли. Твоя мать ушла вместе с ними в Храм Цветущего Тика, рядом с Хакатой.

— Почему она не осталась с тобой?

— Я хотел остаться один.

— Не понимаю. Почему ты захотел, чтобы мать покинула тебя?

— Ты не поймешь, пока не станешь таким же старым, как я. Мужчины и женщины проходят различные периоды в своей жизни. Один период переносит человека в другой, и все они ведут к окончательному пониманию, конечному осуществлению Сущности. В течение одного периода человеку свойственна жизнь молодого воина, как тебе. В течение другого человек женится и живет спокойно и радостно с супругой, выполняя обязанности главы общины, как делали мы с твоей матерью. Но потом наступает период, когда человеку необходимо побыть одному на краю бесконечности и поразмыслить о предстоящем прыжке во тьму. Человек не может остановить или предотвратить эти изменения, как гусеница не может не стать бабочкой. На самом деле не только люди проходят эти периоды, но и общины, народы, ордена, подобные зиндзя. Пока я сидел один на этой горе, мне становилось все ясней и ясней, что у зиндзя наступает последний период. Быть может, может, огонь Ордена затухает. Боюсь, что Страна Восходящего Солнца движется к временам темноты, я считаю, что этот храм рано или поздно будет разрушен. Война будет продолжаться, и мародеры вернутся.

— Я останусь с тобой и буду защищать храм, отец.

— Проведи со мной день, если хочешь, ночь. Вечером я хочу показать тебе определенные вещи, которые будут иметь для тебя ценность. Но ты слишком молод, тебе надо слишком много сделать, вместо того чтобы посвятить свою жизнь заботам о руинах храма и настоятеле зиндзя.

Вечером они пошли в храм и сели на полированный каменный пол перед алтарем, лицом друг к другу, как в памятный день, сразу же после обряда посвящения Дзебу. Тайтаро из потайного кармана своей одежды достал что-то маленькое и круглое, сверкающее при свете свечей. Он наклонился и вытянул руку, чтобы Дзебу смог рассмотреть кругляш.

— Посмотри вглубь этого драгоценного камня, — сказал Тайтаро. — Останови на нем свой взгляд. Сконцентрируйся на нем. Думай только о нем и ни о чем больше.

Дзебу увидел, что поверхность прозрачного кристалла была покрыта замысловатым узором тонких вырезанных линий, который казался во много раз более сложным из-за того, что сквозь камень был виден узор на противоположной его стороне. Тайтаро держал шарик кончиками пальцев, поворачивая его в разные стороны, чтобы показать узор. В глубине мерцали и искрились крошечные огоньки, горячие красные и еще более горячие голубые.

— Глядя на этот камень, ты почувствуешь сонливость, — говорил Тайтаро. — Почувствуешь, что засыпаешь... Ты будешь спать... Ты будешь спать.

Дзебу был уже не в храме. Ему казалось, что он летит по воздуху сквозь темный лес. Ни дракон, ни птица не несли его. Он парил, как будто плыл по воздуху. Впереди, в темноте сосен, появился свет. Он был холодным и белым. Дзебу плыл к этому свету.

Потом он оказался как будто в луче, светящем из ствола огромного дерева. От дерева исходил свет и странный, бесконечный ропот. Когда Дзебу подплыл к дереву поближе, он увидел, что ропот складывался из тихих звуков, издаваемых тысячами живых существ. Существа, казалось, росли, как фрукты, из ветвей дерева.

На нижних ветвях располагались мелкие создания, такие как черви, насекомые, рыбы, ящерицы и змеи. На средних ветвях, самых ближних к Дзебу, были птицы, лошади, обезьяны, кошки, собаки и им подобные. Великолепный полосатый тигр важно смотрел на него горящими зелеными глазами, такого зверя он один или два раза видел на картинах. Многих животных он не знал, многие поразили его. Было одно огромное создание с хлопающими ушами, длинным, как канат, носом, двигающимся самостоятельно, и двумя острыми белыми зубами, длиной в человеческий рост, которые торчали, как пики, из его рта. Была рыба, еще больших размеров, огромная, как корабль, с таким большим ртом, что в нем свободно мог встать человек; тем не менее казалось, что она удобно пристроилась в ветвях этого дерева. Всплывая вверх, Дзебу увидел на верхних ветвях мужчин и женщин всех типов, некоторых нормального цвета, других — черных, как черное дерево, и белых, как снег, некоторых в богатых одеждах, других — обнаженных. А над ними расположились создания, сверкающие, как будто они были усыпаны драгоценными камнями. Они светились так сильно, что у Дзебу при взгляде на них болели глаза и он не смог отчетливо рассмотреть их форму. «Это, должно быть, ками», — подумал он.

С великим удивлением, благоговейным ужасом и радостью он понял, что все живое — едино. Что все живые существа неотделимы одно от другого, они, как листья, составляют единое целое с деревом, все животные, люди и боги являются могущественным живым существом. Сущностью, проявляющейся во многих формах. Дзебу громко засмеялся от волшебства и простоты этого. И пока он смеялся, свет дерева начал тускнеть, Дзебу стал удаляться от него, и вот уже он не мог различить отдельных существ на дереве, а только само дерево, сверкающую гору света. Потом дерево вновь отступило назад, в лес, свет превратился в крошечную искру, мерцающую вдали.

Искра превратилась в круглый камень, который держал перед ним Тайтаро.

— Теперь ты проснулся, — сказал он. — Посмотри на камень еще раз.

Узор, с его изгибами, поднимающимися и опускающимися линиями, чем-то напоминал форму дерева, которое Дзебу наблюдал в своем видении.

— Он называется Камнем Жизни и Смерти, — сказал Тайтаро. — Это синтай, место обитания камня. Теперь он принадлежит тебе, Дзебу. Возьми его!

Глаза Тайтаро горели огнем, почти таким же ярким, как в камне. Он протянул его Дзебу, и тот принял камень в свою ладонь.

— Это один из камней, которые твой отец привез издалека, — сказал Тайтаро. — Я не знаю, где он взял его. У него не было времени сказать мне. Он отдал его мне в ту ночь, когда был убит.

Глаза Дзебу проследили за одной из линий по нескольким извилинам и поворотам, потом потеряли ее в переплетении других.

— Узор, вырезанный на Камне, называется Деревом Жизни. Оно имеет особое влияние на внутреннюю жизнь. Когда твой отец, Дзамуга, принес его мне, он рассказал, как, созерцая этот камень, он внезапно понял: он должен восстать, должен покинуть свою родину! Что касается меня, я после смерти твоего отца рассматривал узор ежедневно. Когда я взял себе твою мать и тебя, я был человеком с множеством иллюзий. Я оплакивал твоего отца, но и тайно радовался, что, благодаря его смерти, получил в жены прекрасную женщину и чудесного ребенка — в сыновья. Я хотел быть лучшим настоятелем зиндзя в стране. Шли годы, я постоянно смотрел на камень, день за днем, и мои иллюзии постепенно исчезали. А когда пришло время, как раз после твоего ухода, я был уже способен понять, что не хочу быть больше настоятелем зиндзя, а могу счастливо дожить свои дни отшельником, заботясь об этом храме. Через несколько лет я, быть может, перестану поздравлять себя с таким мудрым выбором, — его глаза насмешливо сверкнули, Дзебу рассмеялся.

— Мой отец приехал сюда из страны невежественных скотоводов, — сказал Дзебу. — Такие люди не могли вырезать подобный камень!

— О, конечно, нет. Несомненно, твой отец или один из его товарищей отнял его у настоящих владельцев. Но Камень изменил его. Он изменил меня, и он изменит тебя также, если ты позволишь ему. Я не знаю, кто сделал Камень и как. Я думаю, это работа великих волшебников, которые жили на земле в далеком прошлом. Я знаю, что, если ты будешь каждый день сосредотачивать свое сознание на этом Камне, на его узоре, пытаясь поглотить его своим разумом, каждый день ты будешь все лучше осознавать свою настоящую сущность. Ты откроешь, что, как мы учили тебя, ты проницательный человек, созданный таким, какой ты есть.

Слезы наполнили глаза Дзебу, затуманив огонь Камня. Это был подарок, который сделали ему его настоящий и его духовный отцы. Он держал камень в дрожащих руках и пристально вглядывался в его изменчивые, многоцветные глубины, как будто только силой своего взгляда мог достичь ответов на все вопросы, мучившие его с детства. Наполовину он был коренным жителем Страны Восходящего Солнца, но откуда была вторая его половина?

Видение Дерева Жизни, которое показал ему Тайтаро, уже серьезно изменило Дзебу. Он был потрясен до глубины души сейчас, медленно поворачивая камень и мысленно накладывая на его узор увиденные им очертания Дерева Жизни. Он никогда не расстанется с Камнем, решил он, пока не передаст его кому-нибудь другому, как Тайтаро передал Камень ему. Быть может, собственному сыну. Но пока каждый день Дзебу будет уделять время созерцанию Камня.

Глаза Тайтаро приобрели отсутствующее выражение. Он отвернулся от алтаря и сквозь входную дверь храма вгляделся в темноту ночи. Потом быстро задул все свечи в храме, оставив себя и Дзебу почти в Полной темноте. Одна маленькая свеча горела в его Руке.

— Группа всадников только что въехала в ворота. Спрячься! Я встречу их...

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Тайтаро нажал на небольшую каменную плитку в полу, наклонил ее, открывая взгляду железное кольцо. Потянув за него, он поднял плиту, закрывающую подземное помещение.

— Отсюда ты сможешь все услышать. Это вход в тоннель, ведущий из храма в то место, что раньше называлось помещением для монахов. Спустись незаметно с горы и отправляйся в Храм Цветущего Тика рядом с Хакатой, там твои друзья и мать.

— Я не хочу прятаться! Я не оставлю тебя!

Тайтаро рассмеялся.

— Дзебу, я был настоятелем зиндзя двадцать три года. Неужели ты думаешь, что я не смогу ускользнуть от отряда самураев? Никто не причинит мне вреда, пока я сам не разрешу это. Теперь спускайся!

Было так темно, что Дзебу не мог разглядеть пол помещения. Он прыгнул в темноту и пролетел больше, чем рассчитывал, его ноги ударились о каменный пол так сильно, что у него перехватило дыхание. Тайтаро закрыл плиту над его головой, и Дзебу оказался в полной темноте. Все было так похоже на ночь его посвящения, что к нему вернулись все воспоминания об этом испытании. Он прошел в угол комнаты, сел и стал ждать в полной темноте.

Освещая дорогу свечой, Тайтаро медленно прошел к входу в храм. Он сам спрашивал у себя, зачем ему понадобилось прятать Дзебу. Они вдвоем могли легко победить группу самураев или скрыться от них.

Все потому, что он устал от кровопролития. Ему хотелось узнать, не сможет ли он тихо поговорить с этими самураями и с миром отослать их. Если бы Дзебу остался с ним, схватки было бы не избежать.

Воины на лошадях галопом подскакали к ступеням храма и остановились. Тайтаро поднял свечу, чтобы лучше рассмотреть всадников. На груди их плащей были вышиты Красные Драконы.

Низкий голос обратился к Тайтаро:

— Старый монах, я помню тебя! Ты — настоятель Тайтаро, — это было произнесено по-китайски.

Тайтаро, при помощи свечи, постарался разглядеть говорившего. Он узнал его мгновенно, задрожав от смешанного с ужасом предчувствия.

На огромном мужчине был отделанный мехом стальной остроконечный шлем. Воротник красного плаща был отделан серебристо-серым мехом. Шелковая накидка была ярко-алой. Его глаза были голубыми и ледяными. Красновато-коричневые усы длинными прядями свисали по сторонам рта. Скулы были широкими и выступающими, лицо в глубоких морщинах, кожа стала коричневой от солнца, ветра и песка. Он был широким в любой части тела — в плечах, груди, руках, ногах.

— Я тебя тоже знаю, — по-китайски ответил Тайтаро. — Но не знаю твоего имени.

— Я — Аргун Багадур. — Гигант соскочил с лошади, передал поводья стоящему рядом самураю и поднялся по ступеням храма переваливающейся походкой, присущей людям, проведшим всю жизнь в седле.

Тайтаро сказал:

— Как ты видишь, храм не охраняется. Ты и твои люди могут войти и отдохнуть.

Войдя за Тайтаро в храм, Аргун сказал:

— Мы не хотим терять время, настоятель Тайтаро. Я ищу монаха по имени Дзебу. Я иду по его следу через весь Хонсю и Кюсю. Я знаю, что он пришел сюда, — Аргун говорил по-китайски медленно, гортанно.

Тайтаро был безумно рад. Как удачно все складывается для Дзебу! Если действовать искусно, быть может, удастся разговорить этого варвара, и он поведает всю историю отца Дзебу, для блага юноши.

Тайтаро указал на Красного Дракона на накидке Аргуна:

— Ты ищешь его по воле Такаши или по другой причине?

— Пока я здесь, в Стране Карликов, мне выгодно иметь в союзниках клан Такаши. Но я преследую собственные интересы. Я пришел сюда, как ты догадался, наверно, чтобы убить монаха Дзебу. Где он?

Тайтаро вздохнул и сел, показав знаком, чтобы Аргун сделал то же самое. Он устроился на одной стороне плиты, под которой спрятался Дзебу.

— Я почувствовал холод и послал Дзебу в лес, за дровами.

Аргун прошел к входу в храм. На его ногах были одеты фетровые сапоги для верховой езды, походка, несмотря на его размеры, была легкой.

Он крикнул своим людям:

— Поищите в лесу высокого рыжеволосого монаха! Приведите его ко мне невредимым!

— Да свершится воля небес, — сказал Тайтаро. — Я больше ничем не могу защитить Дзебу. Но я не понимаю. Этот молодой человек был младенцем, когда ты в последний раз приезжал сюда. Он не сделал тебе ничего плохого. Почему ты хочешь убить его?

— Это священное обязательство, принятое мной, и я не могу успокоиться, пока не выполню его. Ты можешь это понять, так как сам воинствующий монах. Чингисхан уже мертв, но его приказ связывает меня: «Пусть Дзамуга и его семя погибнет, пусть его кровь исчезнет с лица земли!»

— Да, — сказал Тайтаро. — Дзамуга рассказывал мне о своем народе. Скотоводы, живущие на холодных сухих равнинах к северу от Китая.

Аргун рассмеялся:

— Мы, монголы, перестали быть живущими в юртах скотоводами. Мы — завоеватели, мы живем во дворцах.

— Очень жестоко — наказывать сына за преступления отца.

— По воле Чингисхана сметались с лица земли целые города. Все, до последнего, люди были убиты: мужчины, женщины, дети. Все, до последнего, дома — разрушены. Теперь всадники проезжают по этому месту, скотоводы пасут свой скот, даже не подозревая, что здесь стоял город. Для Чингисхана было пустяком объявить об уничтожении одной семьи. Когда Великий Хан оскорблен, искупление вины идет и на земле и на небесах.

Стоящего в темноте Дзебу пронзила дрожь. Ему потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить разговорный китайский, которому его учили в храме много лет назад. Но понимал он достаточно. Этот человек был убийцей его отца. Теперь этот воин вновь появился из-за моря, охотясь уже на него. Все напоминало сон. Трудно было поверить, что они говорят о нем, Дзебу.

Ответов на некоторые вопросы еще не было. Кем именно был Дзамуга? Кто такой Чингисхан? Что совершил Дзамуга, чтобы заслужить такую участь? Но Дзебу чувствовал, что услышал уже достаточно. Пришло время действовать, пока Аргун все еще разговаривал с Тайтаро, пока монгол не начал беспокоиться.

«Монгол. Что бы это ни значило, я наполовину тоже монгол».

Когда он выскочит из-под храма, Аргун будет захвачен врасплох. Этого и мастерства зиндзя должно хватить, чтобы он сумел уничтожить человека, убившего отца. В темноте он потянулся наверх, чтобы сдвинуть плиту.

И понял, что не может дотянуться до потолка. Он прошел по комнате от стены до стены, вытянув вверх руки — как можно сильнее, — но пальцы его касались только воздуха. Он ощупал стены, пытаясь зацепиться за что-нибудь. Кроме узкого входа в тоннель, о котором ему говорил Тайтаро, стены были гладкими. Он попался, как сверчок в кувшин. Выбраться было невозможно.

Дзебу сжал кулаки и зарыдал про себя. Тайтаро знал об этом. Старый дьявол все предусмотрел, чтобы защитить его!

Пообещав себе, что он поговорит с Тайтаро, Дзебу согнулся и стал пробираться по низкому тоннелю. В полной темноте ему приходилось двигаться на ощупь. Тоннель был выложен камнями, образующими сводчатый потолок и предотвращающими его обвал. Вероятно, потребовалось несколько месяцев, чтобы построить его, хотя он был всего пятьдесят футов длиной. Но тоннели под храмом были выдолблены в скале. Сколько времени ушло на это? Зиндзя очень терпеливы.

Тоннель пошел вверх, и пальцы Дзебу наткнулись на шершавый камень. Он мягко надавил. Камень легко отодвинулся. Появилась светлая трещина, и он осторожно поднял камень еще чуть-чуть.

Он услышал шорох и треск, производимые самураями Аргуна, бродящими по заросшей территории монастыря в поисках его. Он поднял камень так, чтобы оглядеться. Дзебу выбрался из тоннеля, ничком лег на землю и поставил на место камень.

Сквозь сорняки и кустарник Дзебу пробирался к храму. Взлетел по ступеням. Осторожно заглянул внутрь. Он смог различить две темные фигуры, одну маленькую, другую — огромную, как гора, сидевшие лицом друг к другу рядом с алтарем. На полу между ними стояла свеча. С такого расстояния он не мог хорошо рассмотреть лицо монгола. Но Аргун сидел к Дзебу в профиль и мог заметить краешком глаза движение, если Дзебу набросится на него.

Думая о тенях, Дзебу скользнул внутрь храма и прокрался вдоль боковой стены к заднему углу. Он поднял воротник капюшона и закрыл им рот и нос, чтобы приглушить звук своего дыхания. Наконец он был позади Аргуна.

«Твои доспехи — это ум. Обнаженный человек может полностью разбить закованного в сталь. Полагайся только на Сущность».

Медленно, бесшумно он крался вдоль боковой стены храма. Тайтаро, возможно, заметит его, но ничем не покажет этого. Дзебу обнажил свой меч. Еще чуть-чуть бесшумно продвинулся к алтарю и оказался рядом с широкой спиной Аргуна.

«Ни на что не полагайся под небесами. Ты не будешь драться сам. Сущность будет драться».

Ритуальные высказывания подготовки к бою были оттеснены всепоглощающим порывом убить человека, убившего Дзамугу. Дзебу изготовил меч, нацелив его острие на спину Аргуна под красной накидкой. Потом отскочил от стены, бросившись на Аргуна.

Прежде чем он смог дотянуться до него, монгол откатился в сторону.

Удивленный Дзебу пролетел мимо. Внезапно оказалось, что острие его меча нацелено в сердце Тайтаро.

— Нет! Отец! — закричал Дзебу. Он услышал, как в темноте засмеялся Аргун.

Тренированные рефлексы зиндзя пришли на помощь, и Дзебу отвернул клинок. Тайтаро тоже не сидел, а вскочил на ноги. Но избежать столкновения им не удалось.

— Идиот! Он увидел твое отражение в моих глазах, — рявкнул Тайтаро, когда они оба свалились, но тут же быстро вскочили на ноги. Дзебу был разъярен на самого себя. Его учили про эти отражения в глазах, но он забыл!

Дзебу увидел, что, уклоняясь от удара, Аргун схватил свечу. Сейчас она находилась на алтаре, монгол стоял рядом. Его меч, длинный и изогнутый, но не такой длинный, как самурайский, блестел у него в руке.

Аргун и Дзебу стояли и смотрели друг на друга. Дзебу ничего не мог прочитать в узких голубых глазах. Они были свирепыми и пустыми, как глаза сокола. Волосы монгола были скрыты шлемом, но рыжие усы поразили его. Они были такого же цвета, как и его собственные волосы. «Ничего удивительного, он выглядит как я», — подумал Дзебу.

— Я знал, что, если займу старика разговором подольше, ты обязательно подкрадешься, — проворчал Аргун. — Ты сын Дзамуги, в этом нет сомнений. Ты такой же большой, как и он был в свое время. Но я думаю, что тебя убить будет проще. Ты еще ребенок.

Дзебу оскорбило презрение в голосе Аргуна.

— Очень хорошо тренированный ребенок, Аргун. Который намерен убить тебя сегодня!

Аргун пожал плечами:

— Есть тренировка, а есть опыт.

Без предупреждения Аргун бросился на него, нанеся своей саблей удар, неминуемо разрубивший бы Дзебу надвое, если бы тот не отскочил назад. Аргун не остановил своего нападения, а продолжал колоть и рубить.

Дзебу обогнул свисающую на веревках пустотелую колоду, служащую храмовым гонгом, поставив ее между собой и Аргуном, чтобы сдержать его натиск. Дзебу, чуть пригнувшись, занял положение для атаки, свой короткий меч он держал на уровне пояса. Его охватила волна возбуждения. Этот человек отнял у него отца. Сейчас он заплатит своей жизнью.

Дзебу выскочил из-за колоды и нанес удар. Он ожидал, что великан отскочит назад, но Аргун стоял прочно и со звоном отбил меч Дзебу. Они почти сошлись грудь в грудь, и Дзебу отметил, как необычно драться с кем-то, кто такой же большой, как и он.

Аргун зацепил голую пятку Дзебу своим сапогом и повалил его. Дзебу спасся, превратив падение в сальто и ускользнув от удара Аргуна. Часть гнева Дзебу была направлена на себя самого. Сегодня он плохо дрался. Совершал ошибки, попадался на очевидные хитрости. Он приказывал себе взять верх над монголом. В противном случае он опозорит себя самого, своего отца, Орден. Не только его жизнь, но сам смысл его жизни зависели от этого.

Вскочив на ноги, Дзебу ожидал, когда же появятся остальные люди Аргуна. Не могут же они не слышать звона мечей! Почему Аргун не зовет их? Быть может, он хочет убить Дзебу сам? Что делает Тайтаро? Дзебу не смел ни на мгновение отвести глаза от Аргуна.

Монгол вновь наступал на него. В отличие от зиндзя, которые часто отходили назад или делали вид, что отступают, чтобы вывести противника из равновесия, Аргун неумолимо наступал, его клинок постоянно звенел о меч Дзебу. Дзебу понимал, что Аргун хочет измотать его, подавить своей силой. Чтобы как-то сдержать его натиск, Дзебу пригнулся и полоснул своим коротким мечом по ногам монгольского воина.

Аргун подпрыгнул и ударил своей саблей по клинку Дзебу изо всей силы. Дзебу от удара выпустил меч, он, вращаясь, полетел через комнату. Все еще согнувшись, ища рукой потерянное оружие, Дзебу увидел выпрямившегося над ним Аргуна с занесенной для смертельного удара саблей.

Превратившись в мяч, Дзебу ударил в ноги Аргуна. Монгол начал падать, потом с грациозностью танцора обрел равновесие и, повернувшись, вновь замахнулся для удара. Дзебу почувствовал, как острием и кромкой клинок впился в его предплечье.

Погасла свеча.

Клинок Аргуна, вновь ища его, зазвенел о каменный пол храма. Дзебу сразу понял, почему Тайтаро стоял рядом со свечой. Он предоставил Дзебу шанс и задул свечу, когда, по его мнению, монгол собирался убить его. Сейчас Аргун ревом подзывал своих людей:

— Идите сюда и принесите свет! Монах, которого я ищу, здесь!

Дзебу вспомнил, в какое место стены ударился его меч. Подбежал к нему, схватил и повернулся, ища глазами Аргуна.

— Дзебу, дурак! Сюда! — Дзебу почувствовал на руке сильные пальцы Тайтаро. Тайтаро подтолкнул его за алтарь, Дзебу услышал звук камня, трущегося о камень. Потом Тайтаро вновь стал толкать его, он скользнул в отверстие и услышал, как закрылась за ним каменная дверь.

Тайтаро зажег свечу и подозвал Дзебу. Скоро они углубились в подземные ходы в горе, значительно ниже храма. Тайтаро сердито повернулся к нему:

— Я сказал тебе, что нужно сделать, но ты не послушался. Если бы ты сделал это, то был бы в безопасности на пути к Хакате. Теперь ты ранен, но в Хакату все равно идти придется. Дай мне посмотреть твою руку. У тебя сильное кровотечение. — Он помог Дзебу вычистить и перевязать рану.

— У тебя будет здесь шрам.

— Сенсей, ты сердишься, потому что я подвергал себя Опасности. Но что мне оставалось делать? Человек, убивший моего отца, сидит здесь и разговаривает о необходимости убить меня. Он охотился за мной, сенсей. Вы тоже были в опасности. Я должен был напасть на него!

— Я не хочу, чтобы этот человек убил тебя!

— Он не сможет! Я убью его когда-нибудь!

— Дзебу, в состязаниях по боевому искусству тебя сегодня убили. Ты дрался не так, как это должен делать зиндзя. Ты был рассержен и мстителен, а потому осознавал и контролировал каждое свое движение. Ты не позволил драться Сущности. Ты страстно желал отомстить Аргуну, как обычный человек страстно желает красивую женщину. Обдумай это!

Дзебу вспомнил. Он вошел в храм, приготавливая себя к бою, как обычно, но почему-то, когда он бросился на Аргуна, он обо всем забыл. Более всего на свете он желал убить монгольского гиганта. Во время боя он постоянно говорил себе, что делать. И всегда был не прав. Вспоминая об этом, он совсем упал духом. Действительно, ему еще далеко до идеала зиндзя.

— Ты прав. Я унижен.

— Унижение — наш самый лучший учитель, — сказал Тайтаро. — Оно добро к нам, как старая бабушка. Я хотел, чтобы ты узнал этого человека. Пустое место твоей жизни сегодня заполнилось. Но сейчас ты должен забыть историю твоего отца и этого Аргуна, как ты забываешь вчерашнюю пищу. Не имеет значения, как ты родился, откуда ты появился или какие люди причинили вред твоему отцу. Пока ты не сможешь идти против Аргуна, не думая абсолютно ни о чем, он всегда будет брать верх над тобой.

Стыд лежал на груди Дзебу как свинцовый груз.

— Боюсь, сенсей, я плохой ученик. Я страстно желаю красивых женщин, как обычный мужчина. Я не научился не заботиться о том, что меня ждет, поражение или победа. В случае с Аргуном, человеком, убившим моего отца, желание победить стало моим хозяином.

— Ты молод, Дзебу. Учение зиндзя нацелено на совершенство, но совершенства никто от тебя не ждет. Мы надеемся, что ты будешь применять свои знания на этой стадии жизни достаточно часто, чтобы жить дольше и иметь еще возможность применить их.

Тяжесть в груди Дзебу стала легче. Он благодарно улыбнулся, глядя в усталые, добрые глаза Тайтаро.

— Я постараюсь быть более безразличным.

— Советуйся с синтаем, Камнем Жизни и Смерти, каждый день. Он поможет тебе более глубоко во всем разобраться.

Вместе, больше не разговаривая, они спустились вниз через систему подземных ходов. Наконец они оказались на берегу реки, под месяцем и звездами. Еще какой-то свет привлек внимание Дзебу, и он с ужасом взглянул вверх. Храм Водной Птицы горел.

Храм всегда напоминал Дзебу птицу. Сейчас языки пламени казались перьями и крыльями, а сам храм — не водной птицей, а великой огненной птицей, приготовившейся взлететь.

За удивлением последовала ярость.

— Мне хотелось бы вновь подняться на гору и убить их всех!

— Они глупые люди, а поджог храма совершенно бесполезен, — сказал Тайтаро. — Это не имеет значения. Мы не слишком ценим свои храмы. В конце концов, они оказываются просто кучей дров.

Они обнялись, потом Дзебу повернулся спиной к Тайтаро и горящему Храму Водной Птицы и зашагал по берегу в сторону Хакаты.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Из подголовной книги Шимы Танико:

«О столице в эти дни слышно очень мало. Иногда Акими удается передать мне письмо или подарок через одного из верных слуг. Могу только предполагать, каково ей быть любовницей Согамори. Бедная Акими-сан. Ее сын Юкио стал новообращенным монахом в буддистском храме на горе Хиэй.

Согамори сам себя назначил канцлером. Эта старинная должность долгое время никем не занималась и считается выше должности регента. Фудзивара-но Мотофуза, являющийся в настоящее время регентом, видимо, стер до десен свои черненые зубы. Заняв Должность канцлера и имея в своем распоряжении десятки тысяч самураев Такаши, готовых выступить по его первому приказу, Согамори стал настоящим правителем Страны Восходящего Солнца.

По словам Акими, Согамори недавно сказал: «Тот, кто не Такаши, не человек». Эту фразу повторяли по всей столице. Люди следовали Такаши во всем, от манеры носить головные уборы до вышивки фамильного герба на одежде. Все, кто хотел следовать моде, должны были изучать и копировать все, происходящее в Рокухаре.

Странное и пугающее событие произошло вчера. Дайдодзи посетил отряд самураев Такаши. Их командиром был варвар гигантского роста, говоривший на нашем языке очень плохо, с сильным акцентом. Он расспросил всех стражников, дравшихся с Дзебу, потом пришел ко мне.

Он сказал, что его зовут Аргун Багадур. Какое чужеземное имя! О себе он ничего не рассказывал, только заявил, что выполняет приказ Согамори и имеет разрешение косоглазого старика, чтобы задать мне вопросы. Он задал мне много вопросов относительно Дзебу, на большинство которых я ответила, что ничего не знаю. Узнав от Хоригавы, что я говорю на китайском, он вел беседу со мной на этом языке, которым владеет довольно хорошо.

Я сделала одну глупую ошибку. После того как он задал мне много вопросов, я объявила, что не интересуюсь монахами зиндзя, особенно варварского происхождения. Он сразу же ухватился за это.

— Значит, вы знаете о его происхождении? Он, видимо, рассказывал вам о себе!

Я только хотела оскорбительно отозваться о варварском происхождении самого Аргуна Багадура. Ослепленная желанием сделать ему больно, я забылась и совершила серьезный промах. Все случилось так, как говорил мне однажды Дзебу: «Воин, действующий по велению ярости или ненависти, просто ищет собственную смерть».

Я ответила, что догадалась о варварском происхождении Дзебу по его внешнему виду. Вдруг я вспомнила, что Дзебу рассказывал мне, как его отец был убит гигантским варваром с рыжими волосами и голубыми глазами и что этот варвар хотел убить и его. Я была уверена, что это именно тот человек. Если бы был способ предупредить Дзебу!

Варвар приставал ко мне с расспросами еще целый час. Я молилась, чтобы не сказать ничего, что могло помочь ему. После того как он ушел, я лишилась чувств. Милосердный Будда, помоги Дзебу!»

Первый месяц, восьмой день,

Год Овцы.

Визит Аргуна Багадура вызвал в памяти яркие картины ее последней встречи с Дзебу. Наконец Танико заставила себя признать то, о чем подозревала все эти месяцы после встречи с Дзебу. Она беременна.

— Милосердный Будда! — прошептала она. — Помоги мне!

Она подождала еще месяц, чтобы точно удостовериться, прежде чем сообщила новость Хоригаве, во время одного из его нечастых посещений Дайдодзи. Танико попросила его разрешения отправиться в Камакуру на время родов. «Любое место будет лучше, — подумала она, — чем эта забытая богом крысиная дыра». Если ей удастся покинуть Хоригаву, она найдет оправдания, чтобы не возвращаться к нему.

— Не может быть и речи! — сказал Хоригава.

— Но женщина из хорошей семьи всегда возвращается домой для рождения ребенка!

Хоригава улыбнулся и скрестил пальцы:

— Не думаю, если дом этот так далеко, как Камакура. Это будет слишком опасным для твоего здоровья. Что подумает обо мне твой достопочтенный отец, если я позволю тебе пуститься в столь дальнее путешествие? Он, который заботится о каждом проходящем мимо путнике, таком, как юноша Муратомо...

Сердце Танико опустилось:

— Тогда пошлите меня в дом дяди, в столицу.

— О нет! Ты никогда не попадешь в столицу. Ты однажды уже обесчестила меня там. Это не повторится!

— Я даже не думала обесчестить вас!

— Слишком многие там знают, что ты была сводницей между Акими и Согамори. Теперь, став любовницей Согамори, Акими ведет себя как великая госпожа. Люди знают, что ты противостояла моим усилиям уничтожить отпрысков Муратомо. Среди тех людей я стал посмешищем благодаря тебе. Сейчас, если ты появишься в столице с раздутым животом, сразу же пойдут слухи, что ребенок не мой. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись из-за тебя!

— Почему кому-то в голову придет мысль, что ребенок не ваш?

— Ни у одной из моих жен не было детей. А история о том, как вооруженный монах пришел сюда и убил моих стражников, уже достигла столицы.

— Это не имеет никакого отношения к тому, являетесь ли вы отцом ребенка.

— Ты останешься здесь. Будешь вынашивать ребенка здесь, в Дайдодзи, — он улыбнулся ей. — Для тебя так будет действительно лучше. Беременные женщины не должны путешествовать. Обычай, по которому беременная женщина отправлялась домой на время родов, соблюдался, когда все лучшие люди жили в столице. Кроме того, здесь, в поселке, есть прекрасные акушерки. Тебе здесь будет очень удобно.

— Вы содержите меня как пленницу!

— Только для твоего же блага! — он поднялся и ушел.

Танико чувствовала себя одинокой, как никогда прежде. Она читала «Повесть о Гэндзи», превосходно иллюстрированную книгу, присланную ей Акими. Она понравилась ей больше, чем «Рассказ о Пустом Дереве». Когда живот ее начал расти, она старалась ходить прямо и втягивать его.

— Это хорошо, — сказала повитуха из деревни, жители которой занимались выращиванием риса на полях вокруг Дайдодзи и отдавали большую часть урожая Хоригаве. — Девушки, которые имеют мужей и гордятся будущим ребенком, всегда выставляют животы напоказ. Во время родов они встречаются с большими трудностями. Девушки, у детей которых нет отцов, стыдятся этого. Они пытаются спрятать животы, втянуть их, и всегда очень легко рожают, так как все это втягивание делает их очень сильными вот здесь, — она рассмеялась и провела руками по своим бедрам. — Продолжай втягивать живот, моя госпожа. Но почему ты стыдишься этого ребенка? Твой муж — знатный князь!

Ей было не с кем поделиться своими секретами, лицо повитухи, улыбающееся и похожее на луну, понравилось Танико, и она сказала:

— Я не знаю, является ли знатный князь отцом этого ребенка...

Танико размышляла о возможности отправиться в дом Шимы, в Хэйан Кё, без разрешения Хоригавы, но это казалось невозможным. Судя по тому, как наблюдала за ней дюжина самураев, у них, очевидно, был приказ не выпускать ее из поместья. И даже если ей удастся ускользнуть, путешествовать пешком или верхом было небезопасно. Где она может взять повозку и кучера? И как повозка сможет скрыться от конных самураев, которые, несомненно, отправятся за ней в погоню? Нет, она только причинит себе страдания этой попыткой побега.

Повитуха приходила осматривать ее каждый месяц. Она сказала Танико, что ребенок, вероятно, родится в Седьмом месяце. Танико заметила, что, когда повитуха ни с кем не разговаривает, она постоянно бормочет про себя, повторяя одни и те же слова. Сначала Танико подумала, что женщина сошла с ума. Ее не удивило бы, если бы Хоригава приставил к ней слабоумную повитуху. Но женщина была приятной и в большинстве случаев поступала очень разумно, и Танико отбросила это объяснение.

— Что ты все время повторяешь про себя? — спросила она наконец.

— Почтение Амиде Будде.

— А, молитва...

— Это больше чем молитва. Если повторять это искренне, обретешь вечное спасение. Когда умрешь, твой дух возродится в Чистой Земле, далеко на западе, где даже слабейшие из нас смогут добиться просвещения и достичь нирваны.

— Поэтому ты постоянно повторяешь это?

— Да. И еще потому, что это успокаивает. Когда я повторяю имя Будды снова и снова, мне кажется, что я ношу его внутри себя, как ты носишь ребенка. Попробуй когда-нибудь, моя госпожа. Когда тебе грустно или больно, просто скажи: «Почтение Амиде Будде». И повторяй это, пока не почувствуешь себя лучше.

В один из удивительно прекрасных дней в Седьмом месяце Танико сидела и читала под зонтом и вдруг подумала о своей поездке с Дзебу по дороге Токайдо в Хэйан Кё. Когда она поняла, что это были практически последние счастливые дни в ее жизни, ее охватила великая печаль. Чувствуя себя дурой, она произнесла: «Почтение Амиде Будде». Повторила. После того как она произнесла это около двадцати раз, ей показалось, что острая кромка печали притупилась. Как будто она выпила саке, но без неприятных последствий.

В следующий раз она произнесла обращение, когда у нее начались схватки. Она послала слугу в деревню за повитухой, прошла в специально подготовленную для родов комнату и легла на мат, повторяя: «Почтение Амиде Будде!»

Пришла повитуха, и они повторили молитву вместе. Роды продолжались весь остаток дня, всю ночь и большую часть следующего дня. Втягивание живота не очень ей помогло.

Танико очнулась и увидела склонившегося над ней Хоригаву. Ей стало дурно от его зловонного дыхания, и она отвернула голову. Он схватил ее за подбородок и заставил смотреть на себя.

— Танико, твой ребенок родился.

— Да.

— Он жив. Это девочка.

— Хорошо.

— Танико, у нее рыжие волосы и серые глаза.

Танико почувствовала, будто сердце ее превратилось в лед, и произнесла слабым голосом:

— Многие дети рождаются такими.

— Нет, Танико! — Хоригава оскалил зубы в подобии улыбки. — Она его. Этого монаха! — Он резко отвернулся.

Танико, дрожа всем измученным болью телом, поднялась на локти.

— Что вы собираетесь делать?

Хоригава выхватил ребенка из рук повитухи и поднял красное голое тело извивающегося и орущего ребенка высоко над головой.

— Посмотри, Танико! Вот живое доказательство твоей неверности!

Глаза ребенка были закрыты, волосы показались Танико светло-русыми. Она потянулась к дочери. Хоригава рассмеялся над ее беспомощностью и выбежал из комнаты для родов. Качаясь, спотыкаясь, сбив на ходу масляный светильник, освещавший комнату, Танико заставила себя подняться на ноги и направиться за ним.

— Что вы собираетесь делать? Что вы собираетесь делать? — она бежала за ним через помещения женской половины.

На террасе ее догнала повитуха.

— Моя госпожа! Вам будет больно. Вам нужно лечь! — Она удержала Танико.

— Помогите! Он собирается убить моего ребенка! — Танико вырвалась из рук повитухи. Хоригава быстрым шагом пересекал передний двор поместья, направляясь к воротам, прижимая к груди голого ребенка. Вышедшие из помещения для стражи самураи пристально смотрели на него.

Не обращая внимания на распахнувшийся халат, обнаживший ее тело, Танико догнала Хоригаву и схватила его за руку. Хоригава вырвался и сбил ее с ног, ударив ладонью. Рядом с тяжело дышавшей Танико опустилась на колени повитуха. Она стала помогать ей подняться, но Танико схватила ее за руку.

— Я слишком слаба. Не могу остановить его. Помоги мне! — Повитуха с ужасом посмотрела на Танико, потом вскочила на ноги и догнала Хоригаву. Загородив ему дорогу, она упала на колени.

— Прошу вас, мой господин, отдайте мне ребенка! — она протянула к Хоригаве руки.

Держа ребенка одной рукой, Хоригава обнажил свой кинжал и бросился на нее.

— Почтение Амиде!.. — закричала она, но обращение закончилось ужасающим захлебывающимся звуком.

Хоригава изящно обошел ее, вытирая о свой желтый плащ кинжал, прежде чем вложить его в ножны.

Кровь разлилась на кимоно повитухи, как раскрываются лепестки огромного алого пиона, женщина качнулась и упала лицом вперед, в пыль. Вопль Танико относился и к судьбе женщины, помогавшей ей, и к участи ребенка.

Танико снова заставила себя подняться на ноги и побежать за Хоригавой. Он остановился и крикнул самураям:

— Никуда ее не пускайте, пока я не вернусь!

Сначала робко, потом более твердо, увидев, что князь наблюдает за ним, ближний к Танико стражник схватил ее за руку. Кивнув, Хоригава вышел за ворота, и двое стоявших по бокам стражников приветствовали его нагинатами. Стража наблюдала за низеньким мужчиной, удалявшимся с плачущим ребенком в руках. Странная тишина нависла над поместьем.

Другой самурай снял свой оби и повязал его вокруг талии Танико.

— Вы должны идти в дом и лечь, моя госпожа. Женщина в вашем положении не должна вставать и ходить.

Внезапно сквозь слезы Танико пробилась ярость:

— Что вы за самураи? Вы просто черви! Говорите, что я должна лечь, когда моего ребенка отобрали у меня? Вы позволили ему забрать моего ребенка! Позволили убить беззащитную женщину! Это вам нужно лечь! Вы не мужчины! Настоящие мужчины не стали бы стоять и не позволили бы случиться такому!

— Князь наш хозяин, моя госпожа, — сказал самураи, отдавший ей пояс. — Мы поклялись во всем повиноваться ему.

— Вы называете себя самураями? Где храбрость и добросердечие, которыми должны обладать самураи? Вы самураи только внешне. У вас девичьи сердца! Только у меня сердце самурая! — Она с яростью смотрела на стоявших вокруг нее людей. Все опустили глаза. Она повернулась к человеку, который держал ее: — Отпусти меня!

Он не подчинился. Разговаривавший с ней самурай произнес:

— Отпусти ее. Пусть поступает как хочет. Это принесет плохую карму всем, замешанным в этом деле.

Танико почувствовала, как рука самурая отпустила ее. Побежала к воротам. Стражники с нагинатами отступили.

То, что она увидела, заставило ее закричать от боли. Хоригава уже прошел половину каменных ступеней, ведущих к мельнице на вершине холма. Он поднимался быстро, похожий на огромного паука.

Танико побежала к мельнице и начала взбираться. Хоригава был значительно выше ее.

— Не надо! Молю вас, не надо! — закричала она. — Я сделаю все, что вы захотите! Буду такой, какой вы захотите! Заберите у меня ребенка, продайте, если хотите! Я буду послушной вам! Но не причиняйте ей вреда!

Шум падающей воды и скрип мельничного колеса заглушили ее голос. Она с трудом поднималась по каменным ступеням, чувствуя, что слабеет с каждым шагом. Она ощутила льющуюся по внутренней поверхности ног кровь. Цепляясь за ступеньки руками, подтягивая за ними свое тело, она продолжала подниматься.

Она кричала, но не понимала, что кричит. Она не могла думать. Не могла слышать себя сквозь грохот воды, несущейся по черным камням. Она уже не видела Хоригаву. Наконец ей удалось подняться почти на вершину холма.

Хоригава стоял выше по течению. Когда она его увидела, он поднял ее дочь высоко над головой и обеими руками бросил плачущего ребенка на середину потока;

Ребенок взвыл от ужаса, вонзившись в черную воду. Это был последний звук, который Танико услышала от своей дочери. Она бросилась в воду. Пыталась дотянуться до пронесшегося мимо нее к водопаду маленького тельца. Почувствовала, как ее несет течением. Прекратив сопротивление, вся ушла в холодную воду, в надежде встретить смерть вместе со своей дочерью.

Когда ее поднесло к самому краю, она почувствовала, как чьи-то сильные руки схватили ее, вытащили из воды и подняли на берег потока. Это был самурай, который пытался помочь ей. Не глядя на тяжело дышавшего Хоригаву, стоявшего у него на дороге, он медленно понес Танико вниз по каменным ступеням.

Внизу Танико едва сумела поднять голову. Она увидела крестьян, столпившихся вокруг кусочка мертвой плоти, лежавшего на траве рядом с прудом. Они посмотрели на Танико с ужасом. Потом все опустились на колени, и один из крестьян прикрыл маленькое тело одеялом. Танико молчала. Она закрыла глаза. Она не могла осознать увиденное.

Из ворот поместья вышел мужчина с телом повитухи на руках. Некоторые из крестьян подошли к нему и образовали небольшую процессию, сопровождая тело женщины в деревню у подножия холма.

Клуб дыма поднялся над женской половиной поместья. Танико вдруг вспомнила об опрокинутой ею масляной лампе. Скоро дым стал густым черным облаком, поднимающимся до небес. Вслед за ним с треском выросли красные языки пламени.

Некоторые из слуг попытались залить огонь водой, но все было бесполезно. Дул свежий ветер, и огонь быстро распространился от одной постройки на все остальные. Сломанные балки чернели в огне, бумажные стены превращались в пепел и взлетали в небо, как стаи ворон.

В течение нескольких минут все поместье сгорело дотла.

Стоящий рядом с Танико самурай сказал:

— Это знак. Ками разгневались на князя за то, что он совершил. Они уничтожили дом.

Некоторые крестьяне услышали его и стали жестами отгонять от себя злых духов.

— Почтение Амиде Будде, — сказала Танико. Стоящие рядом немедленно подхватили:

— Почтение Амиде Будде!

Крестьянка прикоснулась к руке Танико:

— Вашего дома больше нет, моя госпожа. Вы больны. Если вы будете так добры, мы отведем вас в мое жалкое жилище и позаботимся о вас.

— Почтение Амиде Будде, — сказала Танико.

Самурай и крестьянка увели ее.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

После того как было разрушено его имение, у Хоригавы не было выбора, и ему пришлось вернуть Танико в Хэйан Кё. Она была очень серьезно больна, и он сказал ей, что, как он надеется, поездка в повозке до столицы убьет ее. Но Танико выжила, и к началу будущего года тело ее выздоровело. Ее разум не выздоровел так быстро. Некоторое время Хоригава пытался удерживать Танико в своем дворце, но ее присутствие нервировало его, а задумчивое поведение и постоянное повторение обращения к Будде беспокоили слуг.

В конце концов Хоригава отвез Танико на своей официальной повозке в дом дяди Танико, Риуичи. Стыд, полагал Хоригава, удержит ее от рассказов о том, как он поступил с ребенком, и никто не посмеет упрекнуть его за то, что он бросил жену, ставшую так очевидно бесполезной.

Все время неторопливой поездки по улицам города Танико сидела на соломенном мате подальше от него и, не спуская с него глаз, шептала что-то, а он направлял свой взгляд сквозь занавеси, лишь бы не смотреть на нее.

— К сожалению, ребенок родился мертвым, — сказал он Риуичи. — Она очень расстроена. Возможно, даже поддалась влиянию злого духа. Думаю, для нее будет лучше побыть немного со своей семьей.

Он быстро вышел, оставив Риуичи с беспомощным ужасом смотреть на растрепанную, что-то бормочущую Танико.

Иногда Танико пыталась представить, какой могла бы стать ее дочь. У нее были рыжие волосы и серые глаза. Выглядела бы она странно? Считали бы все ее безобразной? Удалось бы ей выйти замуж? Это не имело бы никакого значения. Танико любила бы свою Дочь. Она назвала бы ее Шикибу, в честь автора «Повести о Гэндзи», книги, которой она наслаждалась, вынашивая ребенка.

Постепенно Танико вновь стала полноправным членом семьи Шимы Риуичи. Она оставалась в затворничестве и проводила дни за чтением, вышиванием и непрестанным повторением обращения к Будде. Из всего можно было заключить, что она не вернется к мужу.

Правда о том, что случилось в Дайдодзи, медленно просочилась в Хэйан Кё из сплетен слуг и самураев. Шима Риуичи услышал эту историю и принял ее, потому что трудно было поверить, что рождение мертвого ребенка — неудача, постигающая многих женщин, — могла довести такую сильную девушку, как Танико, до подобного состояния. Он поразмыслил, стоит ли написать о поведении Хоригавы господину Бокудену, и отказался от этой затеи. Против такого могущественного человека, как князь Хоригава, предпринять что-либо было невозможно, а Бокуден мог посчитать виновным во всех неудачах его, Риуичи.

В один из дней Пятого месяца Года Обезьяны в комнату, где читала Танико, влетела служанка:

— Вы должны приготовиться, моя госпожа! К вам пришел великий человек!

Удивленная Танико медленно отложила книгу:

— Какой великий человек? — В сознании ее возник образ Дзебу.

— Господин Такаши-но Кийоси, министр внутренних дел и генерал Левых, ждет вас в главной комнате.

Кийоси. Образ Дзебу сменило красивое коричневое лицо с маленькими усиками. Внезапно она ощутила страх.

— Я не могу принять его! Он не должен видеть меня в таком состоянии, а приготовиться нет времени...

— Успокойтесь, моя госпожа, — успокоила ее служанка. — Ни один из воспитанных мужчин не ожидает, чтобы дама приняла его немедленно, особенно если она не была заранее предупреждена о его визите. У вас есть время подготовиться. Ваш уважаемый дядя просил передать вам, что он будет вам весьма признателен, если вы встретите господина Кийоси со всею учтивостью.

— Конечно.

Менее чем за час Танико сменила все свои халаты и платья, нашла свое любимое украшение для волос, перламутровую бабочку, и выбрала ширму, на которой были изображены побеги риса, только что показавшиеся из воды, — соответствующий времени года выбор. Из сундучка с личными украшениями она выбрала веер с изображением святыни семьи Такаши, который ей давно вернула госпожа Акими.

Танико удобно уселась, перед ней установили ширму, и она послала служанку за Кийоси.

Через верхний край ширмы Танико смогла заметить, что Кийоси одет в костюм, называемый в столице «охотничьим», — длинный зеленый плащ с желтым узором, изображающим цветущие сливы, рыжевато-коричневые широкие штаны и остроконечную шапку. Приехавшая из провинции Танико всегда считала, что название «охотничий костюм» должно вызывать смех. Человек, действительно собравшийся на охоту в таком нескладном наряде, уже скоро ел бы грязь. Она слышала, что Кийоси прекрасно выглядел в доспехах самурая, и — надеялась, что когда-нибудь ей удастся увидеть его в таком виде.

Чтобы успокоить свои нервы, Танико прошептала обращение к Будде.

— Что вы сказали? — спросил Кийоси. — Вы говорили со мной?

— Ничего, мой господин! — Потом, чувствуя, что предает Амиду и повитуху, научившую ее молитве, объяснила: — Я вознесла молитву Будде.

— А, понял! — Свет в комнате был настолько тусклым, что очень трудно было разглядеть Кийоси сквозь ширму, но казалось, что он ласково улыбается. — Я слышал о таких молитвах. Это учение Чистой Земли, не так ли? Почитай Амиду и возродишься в Западном Раю?

— Я нигде не изучала этого, мой господин, — сказала Танико. — Я узнала эту молитву от очень доброй женщины, которая помогла мне в тот час, когда помощь была мне необходима.

— Надеюсь, вы простите меня за то, что я осмелился прийти к вам, госпожа Танико. Если мне позволено будет сказать, после нескольких встреч с вами. У меня остались самые приятные воспоминания. Я услышал, что вы вернулись в столицу, в дом вашей семьи. Я заметил, что на вашей ширме изображены всходы риса. Быть может, в этот месяц, когда всходит рис, между нами может начаться новая дружба.

— Я очень благодарна вам за то, что вы так полагаете, мой господин. Я поражена вашей добротой! — «Жалость, должно быть, привела его сюда», — решила Танико. — Я стара. Мой ребенок убит. Я непривлекательна. Многие считают меня безумной.

Они долго разговаривали через ширму. Танико обнаружила, что ее снова интересуют столичные дела, и Кийоси, казалось, был счастлив рассказать ей о них. Он был скромен, даже смущен приходом к власти Такаши. Отвечая на тактичные вопросы Танико, он признал, что его отец в действительности является бесспорным правителем Священных Островов.

— Как удачно, что у вас такой могущественный отец, — сказала Танико.

— Как удачно, что у моего отца такая семья, — ответил Кийоси. — Я говорю не о себе, а о многих предках, которые вымостили для него дорогу к величию: о его отце, моем дяде, который выбил пиратов из Внутреннего моря, о его дядьях, братьях, даже племянниках, которые помогли ему, занимая высокие должности в стране. В горном хребте один пик всегда возвышается над другим, но только все горы вместе помогают стоять самой высокой.

— Не самый маленький среди этих пиков — самурайский военачальник, победивший Муратомо в бою за императорский дворец, — сказала Танико. — Но иногда человек не может достичь величия, если не осознает, что он один.

Кийоси хлопнул себя по бедру и рассмеялся:

— Как верно! Я волнуюсь о предназначении моей семьи и не думаю, что мои достижения можно будет сравнять с достижениями моего отца.

Он резко встал на ноги:

— Должен оставить вас сейчас, госпожа Танико. Вы были очень добры, приняв меня. Если позволите, я вновь навещу вас. Я женат, конечно, и знаю многих женщин. Но разговор с ними обычно не интересовал меня. Разговаривать с вами было чрезвычайно интересно.

— Вы всегда будете здесь желанным гостем, господин Кийоси!

Через несколько мгновений после того, как он ушел, в ее комнату поспешил Риуичи:

— Превосходно! Должен сказать откровенно, моя дорогая, я думал, что твоя полезность для семьи закончилась, когда тебя бросил князь Хоригава, но Кийоси в сотню раз могущественней князя. Я напишу твоему отцу немедленно! Он будет тобой гордиться!

— Военачальник Такаши не женится на мне, дядя.

— Но он вернется?

— Сказал, что да.

— Это все, на что мы смеем надеяться. Для тебя это значительно лучше, чем бродить по дому, читать старые книги и бормотать молитвы. Ты молодая женщина. Даже если он сделает тебя своей любовницей, ты сможешь кое-чем помочь семье.

— Любой мой самый маленький вклад явится для меня честью, — ядовито заявила Танико. — Но мне кажется, ты продаешь рис, не успев посеять его!

— Такое делается постоянно, — сказал с легким удивлением Риуичи. — Здесь, в столице, люди обменивают будущий урожай с земли, которой владеют, на то, что им необходимо сейчас. Твой отец не дал тебе надлежащего образования в области торговли.

— Ну, на этом поле семена еще не высеяны.

— Дело времени! — Риуичи беззаботно махнул рукой. Оба рассмеялись.

Танико вдруг поняла, что она рассмеялась впервые с момента смерти Шикибу. Впервые она почувствовала себя действительно живой. Она прошептала благодарность Амиде, Богу Безграничного Света.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Подобно Храму Водной Птицы на севере, Храм Цветущего Тика стоял на вершине холма над морем. Море здесь было заключено в границы залива Хаката, крупной круглой бухты с маленьким городом рыбаков Хакатой в верхней ее части. Хаката мог бы стать крупным портом, благодаря превосходной бухте и своей близости к Корее и Китаю. Но все состоятельные семьи, занятые внешней торговлей, в большинстве своем жили в столице и предпочитали вести морские перевозки из Хиого на Внутреннем море.

Многие друзья Дзебу из Храма Водной Птицы сейчас жили в Храме Цветущего Тика. Вейчо, маленький полный монах, поразивший Дзебу во время обряда посвящения своей греховностью, был настоятелем. Ему теперь не требовалось притворяться плохим зиндзя, и Вейчо стал самим собой — добродушным простым человеком с единственной слабостью — чрезмерным пристрастием к еде.

— Что стало с Фудо, твоим приятелем по грехам? — спросил его Дзебу.

На лицо Вейчо легла тень:

— Он покинул Орден.

— Покинул Орден? Не могу представить, чтобы кто-нибудь покинул Орден!

Вейчо пожал плечами:

— Много странного происходит в наши дни. Другие тоже порвали с Орденом. В случае Фудо, его долг — притворство, грубость, необходимость иногда убить невинного новообращенного монаха — стал непосильным для него. Он обратился в буддизм. Последнее, что я слышал о нем, это то, что он находится в монастыре в восточных провинциях и сидит день и ночь на своей заднице, пытаясь обрести счастье в медитации. Он калека. Он никогда не был достаточно сильным, чтобы стать зиндзя. Забудь его! — Вейчо жестом отбросил раздражающие его воспоминания.

«Странно, — подумал Дзебу, — но Вейчо почти вернулся к старой роли острого на язык грубияна, говоря о Фудо».

Самым важным было то, что мать Дзебу, Ниосан, жила в Храме Цветущего Тика. Дзебу не видел ее со времени своего посвящения, и теперь, когда насыщенный распорядок жизни в храме позволял это, мать и сын проводили целые часы за разговорами.

Ниосан заботилась о коллекции мечей Дзебу. Сейчас их было уже более шестидесяти. Многие из мечей были низкопробными клинками, наскоро изготовленными оружейниками для бедных самураев. Другие являлись чудесными созданиями, носили на себе подписи таких легендарных оружейников, как Ясацун, Сандзо и Амакуни, были фамильными ценностями, захват которых Дзебу являлся трагедией для семей тех самураев, которые носили их. Прошло уже четыре года с того момента, как Дзебу начал осуществлять свой план.

Дзебу было очевидно, что Ниосан очень не хватает Тайтаро. Ему казалось жестокостью, что Тайтаро умышленно отрезал себя от жены и выбрал жизнь в одиночестве, но сама Ниосан никогда не сомневалась в правильности его решения. По некоторым ее словам во время разговоров Дзебу понял, что эта потеря компенсировалась другими приобретениями. В самом деле, казалось, что более пожилые мужчины и женщины среди зиндзя наслаждались союзами друг с другом, не ограниченными никакими правилами, кроме сохранения их в тайне от молодых членов Ордена. Таким образом, Ниосан никак не страдала от недостатка удовольствий, получаемых с помощью тела. Она не была одна, хотя могла чувствовать себя одинокой, и никогда не жаловалась. Но Дзебу все равно был обижен тем, как оставил ее Тайтаро. Неужели он не мог обрести искомое им понимание в союзе с Ниосан, вместо того чтобы искать его в лесу, в одиночестве?

Во время своего пребывания в Храме Цветущего Тика Дзебу жил обычной жизнью монаха-зиндзя, когда тот находится дома: подъем на рассвете, медитация и упражнения перед завтраком, совершенствование в боевых искусствах до полудня, физический труд днем, изучение знаний зиндзя по вечерам. Каждый день он проводил какое-то время, вглядываясь в мерцающие глубины Камня Жизни и Смерти. Он понял, что это действительно усиливает спокойствие духа. Желание отомстить Аргуну за отца, тоска по Танико не исчезали, но он принимал их, как ветеран привыкает жить с болью от старых ран.

Дзебу вступил в связь с одной из женщин храма. Она была очень приятной и вселяла в него чувство большой завершенности. Вместе они изучали и применяли на деле любовное волшебство, изучая древние книги из Индии и Китая. Это были увлекательные занятия. Но иногда в тот миг, когда он и его союзница уже целые часы предавались йоге любви и момент высшего блаженства вот-вот должен был стать моментом полного проникновения в Сущность, Дзебу казалось, что он обладал Танико. В такие моменты лицо Танико появлялось в его сознании с такой отчетливостью, будто на самом деле она заменила женщину, сидевшую с ним в экстатическом единении. Иногда Танико шептала ему. «Ветвь сирени всегда будет ждать водную птицу». Однажды Дзебу спросил женщину, говорила ли она это.

— Я не помню, — ответила та, и это осталось тайной.

Однажды, когда Дзебу пропалывал огород, к нему подошел один из монахов, за которым следовала оборванная фигура маленького человека с дорожным ящиком. Почти все лицо мужчины было скрыто густой нечесаной бородой. Дзебу не узнал его.

— Шике!

Теперь Дзебу увидел щербины в зубах и косые глаза и понял, кто это.

— Моко!

— Шике, как долго я искал тебя! Я уже больше года в пути, пробираюсь от одного монастыря зиндзя к другому, вымаливаю пищу, прячусь от самураев и бандитов. К счастью, мне удалось сбежать с моим ящиком догу. С моими инструментами плотницкого дела мне удалось зарабатывать на жизнь в дороге. Куда бы я ни приходил, ты был там, но уже ушел. Там, где ты, казалось, путешествовал на крыльях, я следовал за тобой на деревянных ногах.

Дзебу обнял своего старого друга и провел его к краю огорода, где они сели на пару камней.

— Рассказывай все новости. Танико-сан здорова?

Лицо Моко омрачилось, он замолчал. Дзебу схватил его за руку:

— В чем дело?

Моко нерешительно прикрыл своей ладонью руку Дзебу.

— Шике, после того как ты нашел нас в особняке Хоригавы, мне тоже пришлось убежать. Князь узнал, что я твой друг. Мне очень не хотелось оставлять с ним госпожу Танико, но я чувствовал, что дух мой обеспечит ей слабую защиту.

— Он причинил ей боль?

— Я знаю только то, что сказали мне другие.

И Моко рассказал о родившемся у Танико рыжеволосом ребенке, его смерти, пожаре и возвращении Танико в Хэйан Кё. Слезы потекли из глаз Дзебу. Когда рассказ Моко закончился, Дзебу сидел закрыв лицо ладонями.

Он резко встал и, испустив мучительный крик, бросился к берегу моря. Там он упал на камни и зарыдал. Черная туча заслонила его разум. Сначала он чувствовал только черноту и оцепенелость внутри, как будто клинок нагинаты рассек ему грудь. Медленно в сознании стали возникать образы: Танико, ребенок, которого он никогда не видел, Хоригава.

Если бы только она послушала его! Они могли убежать вместе! Волны печали накатывались на него, как прибой в заливе Хаката. Две жизни были неразрывно связаны с муками, еще одна погасла, потому что Танико отказалась оставить привычный образ жизни, выбросить из памяти замужество, которое устроили ей дураки, и убежать с ним. Их дочь мертва! Какие страдания выпали на долю Танико! Дзебу рыдал по утонувшей дочери и от жалости к Танико.

Он пойдет и убьет Хоригаву! Дзебу никогда еще ни к кому не испытывал такой ненависти, даже к Аргуну. Его враждебность по отношению к Аргуну была делом чести: к человеку, убившему его отца и пытавшемуся убить его самого, можно было испытывать только ненависть. Но даже когда он дрался с Аргуном, Дзебу понимал, что почти не знает этого человека, а то немногое, что знает, вызывает у него некоторое уважение к монголу.

С Хоригавой все обстояло иначе. Он использовал тело Танико и издевался над ней. Он убил их ребенка! При мысли о Хоригаве пальцы Дзебу сжались до боли, как будто сомкнулись на тощей шее этого человека. Он ненавидел жестокость, потери, глупость поступков Хоригавы. Именно Хоригава подстрекал Такаши и таким образом заставил две великие самурайские семьи схватить друг друга за горло. Из-за Хоригавы тысячи хороших людей погибли, огромная часть страны лежала в руинах. Если Хоригава умрет, жизнь скольких людей изменится к лучшему?

Если бы Дзебу убил его, когда у него была такая возможность в Дайдодзи! Он поступил как дурак, оставив врага в живых. Часть ненависти, которую он испытывал к Хоригаве, была направлена и на самого себя. Только из-за его ошибки Хоригава остался жив и убил его дочь!

Приступ ненависти вернул его к реальности. Дзебу сунул руку под одежду, в потайное место, и вытащил синтай. Выпрямившись, он взял камень в обе ладони, поднес к лицу и долго вглядывался в изменяющиеся плоскости цветов и света в его глубинах. На мгновение ему показалось, что он вновь увидел сверкающее Дерево Жизни и некоторые создания, вырастающие из его ветвей.

Покой медленно разливался по его телу. Скорбь еще оставалась в виде тупой боли, но ненависть исчезла.

«Хоригава подобен мне, — сказал себе Дзебу. — Для меня убить его в ненависти, думая, что этим я избавляю мир от зла, так же безумно, как отрезать себе левую руку правой. Хоригава действует согласно своей природе, я — согласно моей. Если я когда-либо убью его, это будет оправдано необходимостью, а не моей ненавистью и желанием его смерти.

Это, — с удивлением подумал Дзебу, — самый глубокий уровень понимания, которого я достиг с того времени, как Тайтаро отдал мне синтай».

Он поднялся и прошел к ожидавшему его Моко, который пристально смотрел на него.

— Шике, что это за драгоценный камень?

— Это подарок моих отцов. Обоих. — Он положил руку на плечо Моко. — Ничего, дружище, ничего...

— Шике, я хочу остаться с тобой! Позволь мне быть твоим слугой, знаменосцем, солдатом, кем угодно!

— Монахи-зиндзя обычно не имеют слуг. Но сейчас странные времена. Да, начиная с этого времени ты будешь странствовать со мной.

Через несколько дней настоятель Вейчо вызывал Дзебу к себе:

— Ты будешь продолжать служить Муратомо. Совет настоятелей считает, что над домом Такаши нависло проклятье. Для Ордена важно, чтобы зиндзя сражались на стороне победителя. Когда Муратомо победят, мы надеемся увидеть возрождение Ордена, на которое так рассчитываем.

Дзебу послали на остров Сикоку на помощь отряду самураев, осаждавшему замок ориоши, угнетающего сельских жителей под флагом Красного Дракона. Дзебу предложил убить ориоши, но ему высокомерно заметили, что это невозможно. Замок был настолько неприступен, что в него не могла проскользнуть даже мышь, а ориоши постоянно охраняли меняющие друг друга самураи, которые стояли у кровати и наблюдали за его сном даже по ночам.

— Он не отсылает стражу, даже когда приводит к себе женщину, — сказал местный вожак Муратомо.

— Наемное убийство — ремесло зиндзя, — ответил Дзебу. — Предоставьте это мне.

Дзебу проник в замок через канализационный сток, проходящий сквозь ров. Он спрятался в уборной замка и оставался там день и ночь, используя медитационную технику зиндзя, чтобы быть неподвижным и не издавать никаких звуков. Когда его жертва зашла облегчиться, Дзебу вспорол ей мечом живот и ушел тем же путем, каким и пришел. Лишившись хозяина, замок сдался самураям Муратомо, которые смотрели теперь на Дзебу с благоговейным ужасом. Моко помог ему вычистить одежду и снаряжение и не выпускал из ванной, в которую он весь день подливал чистую горячую воду.

Дзебу сражался вместе с одним отрядом самураев, потом с другим, оставался в одном замке на ночь, в другом на неделю, в некоторых — на несколько месяцев. Он осаждал и был в осаде, нападал на врагов в лесу или участвовал в решительных сражениях на улицах городов и поселков. Он привык к такому образу жизни после восстания Домея, и Моко тоже быстро к нему приспособился.

Но несмотря на надежды Совета настоятелей, вожди Муратомо, сражающиеся против Такаши, были один за другим пленены или убиты. Восстание стало более походить на отдельные выступления преступников, чем на организованное сопротивление. Двое оставшихся в живых сыновей Домея по-прежнему были под охраной в руках Такаши. Старший, Хидейори, оставался под присмотром отца Танико, господина Шимы Бокудена. Его единоутробный брат, Юкио, оставался под опекой Согамори в Рокухаре, цитадели клана Такаши в столице, Оба публично отреклись от любых военных действий, проводимых в интересах их семьи, назвав их делом рук бандитов. Они непрестанно клялись в своей верности императору и Согамори.

Коллекция мечей Дзебу от месяца к месяцу становилась все больше. После боя он с помощью Моко искал мечи всех убитых им самураев, и Моко относил их в ближайший монастырь зиндзя. В конце концов все мечи попадали в Храм Цветущего Тика. Месяцы спустя от Ниосан окольным путем приходило сообщение, что мечи прибыли, туг же называлось и их точное общее количество.

Дзебу продолжал ежедневно рассматривать Камень Жизни и Смерти. Тщательно укрывшись, чтобы его спутники, самураи, не смогли увидеть и возжелать Камень, он весь уходил в узоры, нанесенные на поверхность прозрачного шара.

Моко чувствовал, что камень волшебный, и боялся его власти над своим хозяином. Дзебу рассказал ему все о Дзамуге, Тайтаро, Аргуне и синтае. «Камень прекрасен, — думал Моко, — но почему шике проводит столько времени глядя на него?»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Согамори приказал, чтобы молодого Муратомо-но Юкио перевезли из буддистского монастыря на горе Хиэй во дворец Такаши, Рокухару. Согамори заявил, что ему стало известно, будто жизни молодого человека угрожает опасность, но, по мнению многих, главной угрозой жизни наследника Муратомо является сам Согамори. Акими, говорят, уже не имеет большого влияния на Согамори, который глупо влюбился в шестнадцатилетнюю танцовщицу Хотоке из провинции Кага.

Интересно, как поступит отец, если Согамори прикажет ему казнить Хидейори».

Седьмой месяц, одиннадцатый день,

Год Обезьяны.

Визиты Кийоси стали занимать важнейшее место в жизни Танико. Теперь он приходил по вечерам и приносил с собою лютню. Он играл, они пели вместе. Но сначала, непременно, посвящали час обсуждению городских сплетен. Кийоси вскоре понял, что ни одна дворцовая интрига не остается без внимания Танико, и даже привык узнавать, каково ее мнение по поводу различных государственных дел, которыми занимался.

— Отец вне себя от радости, — сказал Кийоси в один из вечеров. — Он заявил, что ему наконец удалось добиться таких же достижений, как великому Фудзиваре.

— Каким образом?

— Он договорился о супружестве моей сестры Кенреймон с наследным принцем Такакурой. И он намерен возвести Такакуру на трон после отставки императора Рокудзо.

Год назад, в Год Овцы, император Нидзё, жене которого, Садако, Танико служила фрейлиной, умер после короткой болезни. Согамори, отставной император Го-Ширакава и регент Фудзивара-но Мотофуза решили, что новым Сыном Небес должен стать сын Нидзё, Рокудзо, которому сейчас исполнилось всего четыре года. Далее следовали два сына Го-Ширакавы — Мочихито и Такакура.

Танико отметила это:

— Принц Мочихито претендует на трон следующим после императора Рокудзо.

— Его вынудят отступить, — Кийоси смущенно отвернулся. На время его визитов Танико отсылала слуг и убирала ширму. Они уже давно разговаривали лицом к лицу. Семья Шима не боялась скандала. На самом деле Риуичи откровенно надеялся, что произойдет нечто скандальное.

— Кийоси-сан, это ошибка. Ваш отец собирается вмешаться в порядок наследования императорского трона. Его аппетиты безграничны. Он как лягушка в крестьянской сказке, которая надувалась, пока не лопнула. Как вы знаете, я выслушиваю людей, которые никогда не станут говорить с вами или другим членом вашей семьи. Люди боятся Такаши, а некоторые начинают их ненавидеть. Что они подумают, когда узнают, что Согамори пытается посадить на императорский трон Такаши?

— Просто выйти замуж за императора, а не быть императором...

— Это не введет в заблуждение даже самого глупого подметальщика улиц, а уж тем более меня. Вполне вероятно, что у Такакуры и вашей сестры родится ребенок, возможно, сын. Этот ребенок будет внуком Согамори. Как только это случится, Такакура, к удобству всех, отречется от престола, и императором станет Такаши. Замыслы Согамори на виду, как гора Хиэй. Говорю вам, он берет на себя слишком много!

— Намерения отца не так уж немыслимы, — сказал Кийоси. — Фудзивара выдавали за наследников престола своих дочерей уже много раз. Императорский дом сейчас состоит из потомков Фудзивары в такой же степени, как и из потомков императора Дзимму. И кроме того, в нас, Такаши, есть императорская кровь. Мы — потомки императора Камму.

— Это разные вещи, — сказала Танико. — Фудзивара были близки к трону, как река к берегам, когда они породнились с династией императора. Император Камму жил очень давно, и с того времени Такаши оставались провинциальными землевладельцами, торговцами и самураями. Люди считают вас деревенскими выскочками. Более того, вы должны опасаться самих Фудзивара-но Мотофуза.

— Мотофуза нам не опасен.

— У Фудзивары до сих пор огромное влияние в стране.

— Влияние. Какая разница? Вы говорите о людях, боящихся и ненавидящих Такаши. Почему нас должно это тревожить? Дни Фудзивары, дни знати уже прошли. У них была власть, и мы уважали их и подчинялись им. Они презирали нас, самураев, потому что мы сражались, проливали кровь. Знать Хэйан Кё была выше этого. Когда брат Го-Ширакавы пытался сбросить его с трона, и позднее, во время мятежа Домея, мы обнаружили, что именно наши стрелы и мечи управляют событиями. Именно из меча появляется власть! И сейчас, когда Муратомо разгромлены, каждый меч в стране выполняет приказы Такаши. Мой отец держит в руках всю страну!

Танико покачала головой:

— Вы говорите как ваш отец. Думаю, что вы так не считаете. Вы не сможете управлять этой страной только мечами. Если знать, духовенство, землевладельцы — крупные и мелкие, — крестьяне, все люди на улицах повернутся против Такаши, они смогут свалить вас. Мечи, служащие вам сейчас, обернутся против вас, если ваши враги решат, что правда на их стороне.

Кийоси немного помолчал. Потом произнес удивленным голосом:

— Вы оскорбили меня...

Танико склонила голову:

— Я преступила все границы в разговоре с августейшим министром внутренних дел.

— Никто не смеет разговаривать так со мной!

— Прошу прощения.

— Я не понимаю! Мне необходимо, чтобы кто-нибудь напоминал мне, что мир по-прежнему смотрит на Такаши как на грубых мясников. Мы сами себя обманываем. Только вы, Танико-сан, из всех людей, которых я знаю, говорите мне все так, как происходит на самом деле, — Он сделал то, чего не позволял себе во время всех его предыдущих визитов, — передвинулся по полу поближе к ней и взял ее за руку.

Танико показалось, что ее рука оказалась рядом с огнем. Теплота разлилась от руки по всему телу. Она испытывала подобные ощущения, глядя на Кийоси, но никогда прежде они не были такими сильными. Она вздохнула от охватившего ее удовольствия.

— Вы ничего не хотите сказать мне сейчас? — прошептал он.

— Слова — это не единственный язык! — Она положила свою руку поверх его руки.

— Я только придвинулся к вам поближе; если это заставляет вас замолчать, значит, вы слишком легко сдаетесь...

— Слишком давно меня заставляли молчать подобным способом, Кийоси-сан! — Она положила голову ему на грудь.

Его руки нежно проникли под ее одежды. Уверенными движениями опытного мужчины его пальцы раздвинули множество слоев шелков, надетых на нее, и проникли в углубление ее жадного тела. Она растаяла от наслаждения и, подняв руку, принялась гладить его по щеке снова и снова, почти с безумной настойчивостью.

Они раздели друг друга, не снимая всех одежд, а отодвигая слои шелка, чтобы обнажить тела, как наполовину развернутый подарок. Танико на мгновение ощутила укол сожаления, подумав о Дзебу, но быстро сказала себе, как часто говорят самураи, что прошлое — это прошлое, а настоящее — это настоящее, что именно этого блестящего господина она отчаянно желала и не могла отказать себе в этом.

Его лицо в свете лампы было серьезным, он смотрел на нее не отрываясь, ноздри его раздувались, когда он делал глубокие вдохи. Всегда, до этого момента, она видела его в полном наряде придворного. Сейчас же впервые увидела и почувствовала его силу — мощную толстую шею, широкие квадратные плечи, сильные плоские мышцы груди. Она нежно погладила кончиками пальцев его руки. Это были крепкие руки фехтовальщика, сильные, как ствол дерева.

Это было тело человека, с детства тренированного, чтобы убивать. Он всегда был и всегда останется самураем, человеком, образ жизни которого заключается в смерти. Для такого человека, который встречается со смертью постоянно, моменты, подобные этому, должны были представлять огромную ценность. Каждый раз, оставаясь с женщиной, он должен был точно осознавать, что этот раз может оказаться последним, и знание этого должно было сообщать слиянию болезненную сладость, которую мог испытывать только самурай. С Кийоси она разделила эту остроту, эту мимолетность.

Этого прекрасного мужчину могут срезать, как полевой цветок, уже завтра. Содрогаясь от наслаждения, она отдалась ему.

Впервые в жизни Танико поняла, что значит проводить ночь за ночью с мужчиной, которого любишь. Дни проходили в сладостных наслаждениях, которых она не испытывала прежде. Казалось, что она прожила голодной всю жизнь и только сейчас узнала вкус хорошей пищи.

В одиночестве рассматривая свое тело, она увидела, что бедра и груди становятся круглее, полнее, хотя талия и ноги оставались стройными. У нее была фигура женщины, а не девушки. Зеркало говорило, что щеки ее здорового розового цвета, который, конечно, ей приходилось прятать под пудрой, когда она одевалась. Глаза ее сверкали, волосы были густыми и блестящими. Как далеко она ушла от похожего на призрак создания, постоянно взывающего к Амиде Будде, сидя в углу своей комнаты! Как далеко увел ее Кийоси! Она никогда не была более красивой!

Они начали путешествовать вместе. Кийоси брал ее с собой в поездки по улицам столицы и к близлежащим святыням. Осенью они несколько раз отправлялись в одну из загородных резиденций Такаши, где проводили все дни в поездках верхом и соколиной охоте. Они пересекли Внутреннее море от порта Хиого, которым Такаши фактически владели, до пролива Симоносеки, переходящего в Великое Западное море.

Так как она больше не была связана с дворцом и их отношения не приобрели официального статуса, Танико не имела возможности сопровождать Кийоси на крупные государственные пиры и праздники, в которых он часто принимал участие. Но всегда была рядом с ним на маленьких задушевных обедах и вечеринках, которые устраивали друг для друга его близкие друзья. Кийоси был центром круга знатных Молодых людей и придворных, которые писали стихи, покровительствовали скульпторам и художникам, раз говаривали, пили, играли на флейте, на кото, на лютне до рассвета и совершали продолжительные визиты для бесшабашных кутежей в сельские дома приятелей.

Танико нашла молодых людей клана Такаши блестящими, но эфемерными созданиями, которым грозит исчезновение. Несколько лет назад эти люди были бы вынуждены отправиться воевать, а не декламировать стихи или скакать за своими соколами, В один из дней война может снова прийти в Хэйан Кё, и многие из них падут. В своих стихотворениях самураи часто сравнивали себя с цветами вишни, прекрасными, но уносимыми прочь первым же сильным ветром. Танико находила такое сравнение удачным.

Она знала, что у Кийоси есть главная жена и две второстепенных, а также сыновья и дочери. В глазах общества это была семья, за которую отвечал Кийоси. Танико относилась к ней терпимо, надеясь, что к ней относятся так же. Они обладали Кийоси задолго до того, как она узнала его, и будут обладать им еще долго после того, как она потеряет его. Так или иначе, она потеряет его, в этом не было сомнений. Все радости, которые она узнала, длились не более мгновения. Цветы вишни. Она написала Кийоси стихотворение:

Много ночей

Мы спали в объятиях друг друга, —

Но в годы, которые еще впереди,

Нам покажется, что их было слишком мало.

Кийоси стихотворение не понравилось, — Слишком тоскливо, — сказал он ей, — заострять внимание на хрупкости жизни. Это следует предоставить монахам.

Что касается его самого, он намеревается жить вечно.

Мы спали вместе,

И твои длинные черные волосы на рассвете были спутаны.

Мы останемся вместе,

Пока твои черные волосы не станут белыми.

Согамори, его внушающий страх отец, одобрил выбор сына. Они несколько раз встречались на пирах в доме Такаши, и дородный канцлер всегда добродушно улыбался и ласково разговаривал с Танико.

Тетя Цогао сияла, а маленький Мунетоки в ужасе прятался и украдкой наблюдал за идущим по коридорам дома Шимы героем клана Такаши. Дядя Риуичи был вне себя от восторга и посылал радостные донесения господину Бокудену в Камакуру о том, как Танико своими чарами проникла в высшие круги Такаши. Бокуден в ответных письмах высоко оценивал Танико и мельком замечал, что Муратомо-но Хидейори растет верноподданным императора и не представляет опасности для общественного спокойствия.

«Он уже окончательно вырос, когда я встретила его пять лет назад, — подумала Танико, — даже если ему и было всего пятнадцать».

Ей удалось, будучи честной с Кийоси, оказывать помощь семье. Она объявила Кийоси о прямолинейных методах, которыми она постарается помогать семье Шима, и он с радостью снабжал ее информацией, а иногда и более осязаемыми дарами. Несколько раз он сообщил ей, где тайно будут разгружаться китайские суда, чтобы избежать встречи с налоговой службой императора. Хотя Такаши занимали высшие должности в стране, большая часть их богатства основывалась на умении улизнуть от уплаты налогов.

Кийоси забавляло то, что он помогает разбогатеть ветви его собственной семьи, которая всегда казалась ему более мелкой и бедной. Он убедил Согамори удвоить ежегодные выплаты, посылаемые на содержание Муратомо-но Хидейори в доме господина Бокудена. Пожалование рисовой земли без выплаты налогов свалилось на семью Шима как снег на голову.

Кийоси улыбнулся, когда она поблагодарила его за благосклонность к ее семье.

— Есть небольшие рыбки, которые никуда не отходят от акулы, а когда она кормится, наслаждаются кусочками, вываливающимися из ее пасти.

Танико засмеялась:

— Это отвратительное сравнение, Кийоси-сан!

— Совсем нет. Говорят, что маленькие рыбки помогают акулам ориентироваться. Я надеюсь, что ваша семья окажется подобным же образом полезной нам.

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Это был хороший для меня год, но плохой для государства. Голод и болезни унесли много жизней и в столице, и в сельской местности. Каждый день повозки, доверху нагруженные телами умерших от голода и болезней, выезжают из ворот Расёмон к погребальным кострам. Людей грабят прямо на улицах днем. Толпы нищих окружают особняки богатых. У дома Шимы свой конвой, который появляется у дверей каждое утро, как стайка воробьев. Дядя Риуичи позволяет мне кормить их, так как считает, что я принесла семье счастье. Но я говорю нищим, чтобы они никому не рассказывали об этом, так как стайка сразу увеличится вдвое, и я вынуждена буду присоединиться к ним.

Такаши, видимо, не способны ничего поделать с этими все ухудшающими условиями, а возможно, и не пытаются этого сделать. Но они не позволяют критиковать себя. Около трехсот человек в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет, с коротко постриженными волосами и в красных плащах Такаши, патрулируют улицы. Стоит кому-нибудь прошептать слово против Такаши, как он сразу же оказывается в темнице в Рокухаре избитым до полусмерти. Несколько раз тела мужчин и женщин обнаруживали в реке Камо. Официально заявлялось, что они были убиты грабителями. Но часто несчастных последний раз видели живыми, когда их тащили в цитадель Такаши. В прошлые времена, когда люди жаловались, правители пытались изменить условия жизни. Такаши нашли более дешевый способ ответа на жалобы.

Хотя мой молодой господин желает, чтобы я была откровенна с ним, мы мало говорим о подобных вещах. Он знает о них. Часто он бывает взволнованным, разговаривая со мной, надолго замолкает. Когда мы обсуждаем государственные дела, он выплескивает свои страхи за будущее страны, ее страдания и несчастную жизнь людей. Но его отец ничего менять не хочет, и моему молодому господину остается только пытаться советовать ему. Я слышала, что приступы ярости Согамори стали более частыми и длятся дольше. Как раз два дня назад он разбил на кусочки пенную китайскую вазу, потому что Мотофуза, регент Фудзивара, выступил с критической речью на Великом Государственном Совете.

Я уступила моему молодому господину, потому что он знатен, силен, красив. Он обладает всем, что напрочь отсутствует у моего мужа и чем в больших количествах обладает только Дзебу. Я уступила, потому что жизнь коротка и я не могу пребывать все время в одиноких страданиях. Мне нужны объятия сильного мужчины. Я знаю, Амида Будда видит все и сочувствует мне. Но, Дзебу! Где ты?»

Десятый месяц, шестнадцатый день,

Год Обезьяны.

В Одиннадцатом месяце Танико определила, что, как иногда называли это придворные дамы, она не одна. Она была поражена, и первой реакцией ее была радость. Танико не думала, что когда-либо захочет иметь ребенка после смерти дочери. Еще два месяца после того, как она окончательно убедилась в этом, она скрывала свое состояние от Кийоси. Она не знала, будет ли он рад или, наоборот, рассержен, когда узнает.

Однажды ночью он прикоснулся кончиками пальцев к ее голому животу:

— Я думаю, вы посещаете слишком много пиров и пьете слишком много саке. Кажется, вы значительно округлились в бедрах.

Танико улыбнулась, потом рассмеялась. Кийоси, улыбаясь, смотрел на нее. Наконец она сказала:

— Неужели вы не можете догадаться, почему мой живот стал полнее?

— Сказано, как и подобает настоящей деревенской девчонке. Да, я догадывался. Чувствовал, что вы изменились. О, Танико-сан, я рад. Я надеялся, что в один из дней вы сообщите мне эту новость.

— Вы рады? Почему? У вас уже есть много сыновей и дочерей.

Он улыбнулся:

— Мне хотелось наградить тебя особенным даром!

Она протянула ему руки, и они прижались друг к другу.

Объемные наряды, которые носили знатные женщины Хэйан Кё, помогли скрыть беременность до последнего момента. Танико была способна, как и хотела, сопровождать Кийоси в короткие путешествия, ходить на пиры и другие праздники, появляться иногда на публике одна. Врач, служивший Такаши во время войны и мира, наблюдавший за здоровьем Согамори уже более тридцати лет, осмотрел Танико и дал свои рекомендации, пообещав быть на месте, когда наступит время родов. Танико надеялась, что роды будут менее болезненными и продолжительными, чем первые.

Ее надежды осуществились. Она почувствовала первые схватки на рассвете четырнадцатого дня Пятого месяца Года Петуха. К середине утра врач Такаши и повитуха, вызванная им, были в комнате для родов особняка Шимы. Чуть после полудня Танико мучительно напряглась в последний раз, и повитуха вытащила ребенка из ее тела.

— Его будут звать Ацуи, — сказала Танико, когда врач показал ей мальчика.

Кийоси пришел к ней и ребенку на закате. Удивительно, но с ним был его отец. Сквозь панели комнаты для родов Танико слышала шум сопровождающих Согамори конных самураев. Риуичи был вне себя от радости и волнения. Присутствие Согамори наполнило дом так, будто сама гора Хиэй спустилась в город и ходит среди людей.

— Нас не может быть слишком много! — сказал он. — Мальчик Ацуи является Такаши и с материнской, и с отцовской сторон. Он научится военному искусству, но он также научится поэзии, музыке, каллиграфии и танцам. Он, не смущаясь, сможет предстать перед самим императором. — Согамори сурово взглянул на Танико: — Вы позаботитесь об этом! Пока он останется у вас. Для его образования будет предоставлено все.

Танико взглянула на стоящего рядом с отцом Кийоси. В присутствии Согамори молодой человек казался приниженным, юношей без собственной головы на плечах. Танико видела, что Кийоси может быть более мудрым из них двоих, но, как говорили многие, именно воля и сила Согамори обеспечили могущественность Такаши.

Она почувствовала холод от зловещего слова Согамори — «пока». Кийоси ободряюще улыбнулся ей. «Завтра, — подумала она, — он придет, и мы будем разговаривать, как всегда».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Ранней весной двадцать третьего года жизни Дзебу он и Моко расположились лагерем рядом с воротами Расёмон, ведущими в Хэйан Кё, с группой самураев, переодетых в торговцев шелком. Они были собраны оставшимися в живых вожаками Муратомо, чтобы попытаться спасти из Рокухары Муратомо-но Юкио, которому, по слухам, угрожала опасность быть убитым подозрительным Согамори.

— Мальчик служит постоянным позором Согамори, — сказал Сензо Сабуро, предводитель отряда Дзебу. — Он напоминает Согамори, что Такаши убили его отца и деда, его старших братьев. Тиран не сможет успокоиться, пока не уничтожит все — поколения Муратомо.

Как выяснилось, ни один из самураев не был раньше в Хэйан Кё, кроме Дзебу и Моко, и никто из них не видел Рокухару. После совета самураи согласились, что в город первым должен отправиться Дзебу, в качестве разведчика.

— Оденься воинствующим монахом-буддистом, сохеем, Дзебу, — сказал Сензо Сабуро. — Ступай в город и наведи справки о Юкио. Осмотри Рокухару и Доложи мне, как сильно она охраняется и как мы сможем освободить господина Юкио. И побрей свою голову, Дзебу. Только твои рыжие волосы вызывают подозрения. В мире достаточно высоких монахов и крестьян.

Пока Моко брил ему голову, Дзебу достал из потайного кармана свиток с подсчетом мечей.

— Я собрал уже девяносто девять мечей. Остался всего один.

— Шике, это твое собирание мечей — полное безумие!

— Да, очень глупое занятие. Но в один из моментов я поддался порыву и дал клятву. Когда я добуду еще один меч, смогу прекратить.

После нескольких часов блуждания по широким проспектам и более узким боковым улицам Хэйан Кё с нагинатой на плече Дзебу чувствовал разочарование. Ему было нелегко добиться хоть слова от людей на улице или в лавке, а те, с которыми он разговаривал, приходили в ужас от разговоров с незнакомцем. Стоило ему только упомянуть имя «Муратомо», и разговор резко прерывался. Молодые люди в красных одеждах, патрулирующие улицы города по призыву Согамори, держали в страхе всех. Несколько раз Дзебу встречался с группами этих людей и предусмотрительно, как и другие жители столицы, переходил на другую сторону улицы.

Никто ничего не сказал Дзебу о состоянии господина Юкио, где его содержат в Рокухаре, как хорошо охраняют, каковы силы самураев. Но Такаши были настолько непопулярными, что на его осторожные вопросы все отвечали не враждебностью, а простым предупреждением, что он сует нос в дела, которые лучше оставить в покое. Дзебу решил, что он сам осмотрит цитадель Такаши и доложит о возможной силе обороны. Это хоть как-то оправдает его поход в город.

Потом оказалось, что эта экспедиция одного человека в город сможет принести еще один результат. В самое темное время ночи неторопливо идущий в западном направлении к реке Камо Дзебу услышал игру на флейте. Кто-то играл в манере восточных провинций. Было что-то почти волшебное в чистом, нежном звуке, разносившемся в тихом ночном воздухе. Дзебу с благодарностью улыбнулся.

Он вступил на мост Годзо через реку Камо. Это был именно тот мост, по которому он впервые вошел в Хэйан Кё вместе с Танико. В безлунной тьме Дзебу едва различил три башни Рокухары на другой стороне реки.

Потом он увидел на мосту приближавшегося к нему флейтиста, Это был мужчина в зелено-желтом охотничьем костюме, с длинным мечом на поясе. Он был небольшого роста, стройный и выглядел очень молодо. Его длинные черные волосы, не связанные, свисали ниже плеч. Самурайского узла на голове не было, но меч был самурайским. Он действительно очень молод. Странно, что такой мальчик так поздно ходит по улицам!

Сражаться и, возможно, убить этого флейтиста только ради того, чтобы добыть последний меч, слишком стыдно. Но вооруженный человек на улицах Хэйан Кё мог занимать только сторону Такаши. Быть может, это один из молодых громил Согамори, сменившийся с дежурства и снявший красный плащ. Если так, настала пора научить его смирению.

Опустив нагинату с плеча, Дзебу встал наизготовку, загородив юноше проход по мосту.

— Ты очень хорошо играешь!

— Спасибо, сохей, — вежливо поблагодарил мальчик, слегка подняв брови при взгляде на длинное оружие в руках Дзебу. — Чем могу вам служить?

— Мне нужен твой меч. Отдай его мне, и я позволю тебе пройти.

Юноша медленно убрал флейту в футляр, вынул из-за пояса веер и щелчком раскрыл его. Он был белым с красным диском по центру. Что, черт возьми, он собирается с ним делать? Дзебу увидел, что мальчик был очень приятного вида, хотя глаза под высоким лбом были крупнее обычных, что придавало ему чуть женскую смазливость. Когда он улыбался, были видны немного выступающие вперед зубы.

— Мой меч — единственная ценная у меня вещь, сохей. Я нахожу невежливым с вашей стороны предположить, что я отдам его без боя.

— Не заставляй нападать на тебя, юноша. Ты намереваешься защищаться этим веером?

— Сохей, если вы хорошо подготовлены, то должны знать об искусстве владения боевым веером. Я буду использовать его, пока не возникнет необходимость в более сильном оружии. Всегда лучше использовать слишком мало силы, чем слишком много, вы не согласны?

Дзебу рассмеялся:

— Так молод и такой мудрец?

— Я размышлял над военными проблемами. Вы будете стоять и разговаривать или все-таки нападете на меня? — Юноша чуть согнулся, выставив перед собой этот нелепый веер.

«Очень хорошо, — подумал Дзебу. — Я постараюсь подчинить себе юношу, не причинив ему вреда». Размахивая нагинатой из стороны в сторону, он сделал несколько угрожающих шагов вперед. Внезапно он ударил нагинатой по ногам юноши в попытке сбить того с ног длинным древком. В самый последний момент юноша быстро отступил, и клинок нагинаты вонзился в перила моста. Дзебу освободил оружие и отскочил, стараясь вызвать атаку противника. Но как он сможет нападать, вооруженный только веером? Флейтист остался на месте, внимательно наблюдая за Дзебу.

Дзебу снова бросился вперед, размахнув нагинатой по широкой дуге, пытаясь не ранить юношу, а заставить его потерять равновесие, уклоняясь от удара. На этот раз юноша не стал отступать, а совершил неестественный прыжок вверх. Нагината Дзебу безвредно просвистела в пустом пространстве.

Дзебу считал себя самым быстрым фехтовальщиком из всех, с кем ему доводилось встречаться, кроме некоторых наставников зиндзя, с которыми он тренировался. Но прыжки этого юноши действительно ослепляли скоростью. Из положения полной неподвижности молодой человек мог перейти в движение настолько быстро, что это невозможно было уловить. Дзебу несколько раз атаковал места, где находился его противник мгновение назад, только для того, чтобы понять, что юноша находится уже в шести шагах от этого места.

Затем мальчик прорвался сквозь защиту и ударил Дзебу веером в лицо, ослепив его. Потом, сложив веер, ударил его твердыми ребрами по ладоням Дзебу. Боль была мучительна, Дзебу едва удержал в руках нагинату. Мальчик стучал веером по голове и лицу Дзебу, удары сыпались так быстро и неистово, что походили на стук клюва дятла о ствол дерева. Взревев, как рассерженный зверь, Дзебу с трудом оттолкнул юношу.

Получить поражение от мальчика, вооруженного только веером, было унизительно. Он должен победить его и забрать меч!

Нет, подумал Дзебу. Почему он должен победить этого юношу? Его противник был превосходным, он сам был хорош. Они братья по военному искусству. Не имеет значения, кто из них победит!

Удовлетворенный, что теперь он дерется только ради получения удовольствия от собственного мастерства, Дзебу обнаружил, что все получается значительно лучше. Он заставил юношу отступать. Он прижал его к перилам моста. Он взглянул в большие глаза противника и увидел в них легкое изумление, а еще глубже — Сущность, смотрящую на него.

Юноша вскочил на перила и встал там, балансируя на пальцах босых ног. Он смеялся. Дзебу рубанул по его лодыжкам, и юноша подпрыгнул, заставив клинок просвистеть под ним. Приземлился и, танцуя, стал удаляться от Дзебу, отбивая его удары раскрытым веером. Его подвижность вызывала благоговейный ужас. Дзебу вспомнил о демоне Расёмон и вдруг засомневался, не сражается ли он с духом.

Достаточно, подумал Дзебу, перестав сражаться и опустив нагинату. Он улыбнулся, а потом громко захохотал. Стоял на мосту и ревел от хохота и наслаждения.

— Ты лучший противник, с которым мне довелось встречаться. Лучший! Кто ты?

С улыбкой, даже не запыхавшись, юноша легко спрыгнул с перил, с показной аккуратностью сложил веер и сунул за зеленый пояс.

— Кто ты? — снова спросил Дзебу.

— Самураи спрашивают своих противников, кто они, перед боем, вы делаете это после. Я с самого начала знал, что вы — Дзебу, шике зиндзя.

— Откуда ты меня знаешь?

— Многие годы я слышал легенды об огромном монахе, который ходит по стране, нападает на самураев и забирает их мечи. Говорят, что у него рыжие волосы. Ваша голова выбрита, видимо, вы считаете это маскировкой. Сколько мечей в вашей коллекции сейчас, Дзебу?

— Девяносто девять. Я поклялся собрать сотню! Твой должен был стать последним. Но встреча с тобой значит для меня значительно больше, чем добыча еще одного меча.

— Я рад этому! Вы сражались рядом с моими отцом и братьями. Я хочу быть вашим другом.

— Кто вы?

— Муратомо-но Юкио.

Дзебу упал на колени и прижал лоб к деревянному настилу моста:

— Я искал вас!

— Искали? Я только сегодня ночью убежал из Рокухары.

— И остановились драться со мной? А если бы Такаши гнались за вами? Нужно было просто отдать мне меч и спешить дальше.

Юкио рассмеялся:

— Я не мог упустить шанс узнать результат состязания с великим Дзебу.

— Где вы научились так пользоваться веером? Я слышал, что вы получили образование в буддистском монастыре.

— Боевым искусствам меня обучали тешу. Каждую ночь я убегал из монастыря и тренировался с ними.

— Тешу?

— Маленькие создания, наполовину люди, наполовину птицы, живущие в горах. Очень искусные в обращении с любыми типами оружия, включая боевой веер и чайник.

— Вы ожидаете, что я поверю в это? Юкио захохотал.

— Монахи на горе Хиэй поверили. Монахи обычно очень суеверны.

— Только не монахи зиндзя, — сказал Дзебу. — Господин Юкио, я состою в отряде союзников вашей семьи, прибывших сюда в надежде вызволить вас от Согамори, прежде чем он причинит вам вред. Мы стоим лагерем за границей города, у Расёмон. Я очень рад, что вы спаслись, но нам необходимо покинуть город немедленно. После схватки с вами я убедился, что вы достойны возглавить клан Муратомо.

— Главой клана Муратомо является мой старший брат Хидейори, — сказал Юкио. — Он в изгнании, в Камакуре, но выступит в нужное время.

— Как прикажете, господин, — Дзебу снова поклонился. — Никаких собираний мечей больше. Сегодня ночью я приношу другую клятву. Так как господин Муратомо-но Юкио не позволил мне выполнить клятву — собрать сто мечей — и потому, что он показал мне, что такое настоящее искусство владения оружием, я клянусь служить ему верно и постоянно, пока живы мы оба. Я клянусь в этом честью Ордена зиндзя! Как символ этой клятвы, я предлагаю ему свой меч!

Обнажив свой меч зиндзя, он протянул его Юкио. Приятный юноша протянул ладонь под клинком, не касаясь его, — обычный самурайский жест, означающий принятие предложения службы.

— Я принимаю ваш меч, и я глубоко тронут. Как сын Муратомо-но Домея, я, видимо, могу ожидать, что по прошествии времени многие будут присягать мне на верность. Вы — первый. Я знаю, что этот меч был преподнесен вам на церемонии вашего посвящения в Орден и, таким образом, является символом вашего святого предназначения. От имени клана Муратомо я принимаю ваше предложение. В свою очередь, обещаю вам и вашему Ордену верность со своей стороны, подобную той, что предложили мне вы, — он передал меч обратно Дзебу, который вложил его в ножны со слезами на глазах.

— А теперь, — сказал Юкио, — пора присоединиться к нашим друзьям в Расёмон. Быть может, тот, кто выбрил вам голову, сможет произвести церемонию посвящения меня в мужчины. По каким-то причинам, хотя мне уже пятнадцать лет, господин Согамори не разрешал этого.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Удивительно, но трио, столь странное по внешнему облику, — Дзебу, Юкио и Моко, — постоянно ускользало от самураев, посланных за ними Такаши. Иногда они едва успевали улизнуть в одну дверь, когда преследователи врывались в другую. Иногда наслаждались долгими периодами покоя под покровительством того или другого дружески настроенного землевладельца. Иногда им становилось скучно от вызванного безопасностью безделья, и они были почти счастливы, когда до них доходило сообщение, что отряд самураев под знаменем Красного Дракона движется в их сторону.

Основной целью Юкио было выжить и дождаться, когда Такаши совершат ошибку. Они поднялись так высоко, что должны были, в конце концов, упасть. Возможности принятия домом Муратомо постоянного превосходства Такаши не существовало. Во время своего заточения Юкио старался поддерживать хорошие отношения с Согамори, но все равно тот оставался на грани того, чтобы убить его после бегства.

Юкио объяснил Дзебу, что сам обучал себя боевым искусствам и придумывал собственные упражнения для практики. Дзебу уже почти поверил в сказку Юкио о тенгу. Каким-то образом Юкио удалось сделать открытия в мастерстве боя, которые, вероятно, не смог бы сделать никто из обучающихся обычным способом у одного из известных мастеров. Юкио и Дзебу постоянно тренировались вместе, и Дзебу был почти готов признать, что в этом юноше он встретил превосходящего его противника. Вместе они достигли непревзойденных вершин владения оружием. Когда им приходилось порой сражаться, рождались легенды.

Юкио также интересовала теория войны, и когда он узнал, что помещик земли Осю на северной оконечности Хонсю владеет экземпляром классического китайского труда пера Сун Цзы под названием «Искусство ведения войны», то понял, что не успокоится, пока не прочитает его. Так как владелец книги был приверженцем Такаши, Юкио не мог просто подойти к воротам, представиться и попросить разрешения прочитать этот труд. Ему было необходимо проникнуть в дом скрытно.

У помещика была прекрасная дочь Мирусу. Каждую ночь Юкио располагался рядом с ее спальней и ублажал ее игрой на флейте, настолько тихой, чтобы не разбудить остальных членов семьи. На шестую ночь ему удалось очаровать девушку своей игрой, и Мирусу пригласила его войти. Последующие ночи он предавался с ней любви, а когда красавица засыпала — чтением тринадцати томов Сун Цзы.

Юкио был также очарован кораблями. Он изучал книги по искусству морского боя и исследовал описания старых боев с пиратами, завоевавших Такаши славу в прошлом столетии. При этом он ни разу не был на корабле. Юноша придирчиво расспрашивал Дзебу о его немногочисленных путешествиях, а Моко — о том, что он, как плотник, знает о строительстве кораблей.

— Корабли — это ключ к власти Такаши! — объявил Юкио в один из дней.

Они были далеко на севере, наслаждаясь гостеприимством хозяина Осю Фудзивары-но Хидехиры, у которого были старые долги перед Муратомо и который страстно ненавидел Такаши.

— Половину богатства Такаши принесла заморская торговля, — продолжил Юкио. Моя семья никогда не сможет победить их, пока мы скованы сушей. Мы тоже должны обратиться к морю! Вы можете не знать, что ками-хранителем Муратомо является Хачиман, который ранее назывался Яватой и был ками океана. Таким образом, мы — наследники океана, и с помощью океана найдем окончательную победу над Такаши.

— Мы должны отправиться в Кюсю, — сказал Дзебу, — Пора уходить отсюда. Мы слишком долго пользуемся благодушием господина Хидехиры. Мои мать и приемный отец живут на Кюсю, и я не видел их уже несколько лет. Моя мать живет в Храме Цветущего Тика, и, что особенно заинтересует вас, он расположен около залива Хаката. Там есть рыболовные суда и несколько более крупных, вы сможете изучать море и разговаривать с моряками сколько будет угодно вашей душе. Хаката — маленький порт, У Такаши нет там сил. Мы сможем оставаться незамеченными так долго, как только захотим.

— Оттуда возможно пересечь океан?

— Корея очень близка.

— Я думал о Китае, — задумчиво произнес Юкио. — В Китае искусство кораблестроения и навигации намного превосходит наше.

Переодетые в ямабуси — странствующих буддистских монахов, — Дзебу, Юкио и Моко пробрались по западному берегу Хонсю вниз, чтобы, преодолев пролив Симоносеки, попасть на Кюсю.

— Это короткий переход, но очень рискованный, — сказал капитан рыболовного судна, пробирающегося извилистым курсом мимо холмистых островов. — В середине утра, в это время года, прилив меняется и направляется на запад через пролив со скоростью восемь узлов, а нам приходится пересекать его.

— Понимаете, — сказал Юкио Дзебу, — именно такие вещи я хотел узнать.

— Не стоит полагать, что нам удастся все узнать о мореплавании.

— Нужно узнать как можно больше!

Они направились по берегу Кюсю к Хакате. Дзебу настоял на заходе в Храм Водной Птицы, но, хотя храм был отстроен заново, там никого не оказалось. Сердце его сжалось при мысли, что что-то случилось с Тайтаро. Наконец они поднялись на холм к Храму Цветущего Тика.

— Есть какие-нибудь новости о моем отце? — спросил Дзебу пухлого настоятеля Вейчо.

— Великий Тайтаро покинул Священные Острова. Он приходил к нам около года назад. Его рассказы о способе жизни зиндзя были несравненны. Но, к сожалению, он оставался у нас всего несколько месяцев. Потом его проницательность зиндзя подсказала ему, что пора пересечь великую воду. Он сказал, что в Китае ему необходимо изучить некоторые вещи, которые исчезнут навсегда через несколько лет.

— Я сам думал о путешествии в Китай, ваше святейшество, — сказал Юкио.

Вейчо кивнул:

— Если господин Юкио отправится туда, Дзебу, ты должен последовать за ним. Орден распорядился, что твоим заданием сейчас будет сопровождать его, защищать его, служить ему и драться за него.

Дзебу с удовольствием окунулся в размеренную жизнь монахов. Моко занялся ремонтом монастырского амбара, который был очень стар и угрожал свалиться. Он с гордостью и удовольствием заявил Дзебу, что нашел отдохновение в свободные часы в обществе женщины из поселка, которая находила его рассказы о приключениях достаточной компенсацией странной внешности.

Дзебу провел день в обществе Ниосан.

— Я не понимаю, почему Тайтаро так поступает с тобой, — сказал он своей матери. — Эта погоня за истиной, невзирая на других, является разновидностью духовной алчности.

Ниосан похлопала Дзебу по руке:

— Мне приятно, что ты возмущаешься из-за меня. Но жизнь дала мне трех самых замечательных мужчин из всех, кого я когда-либо встречала: моего мужа Дзамугу-варвара — великана среди людей, превосходного воина, и моего мужа Тайтаро, великана духа, и все это дало мне сына, соединившего лучшее от обоих. Я удовлетворена.

— Ты можешь быть удовлетворена, но ты не получила того, что заслуживаешь.

— Если бы каждый из нас получил то, что заслуживает, нам пришлось бы быть одновременно на небесах и в аду. То, как все произошло, имеет больше смысла.

В один из дней Вейчо послал за Дзебу и Юкио. Они встретились в тенистой роще, рядом с тропой, ведущей на вершину, нависшую над храмом.

С Вейчо был гость, круглолицый, бритоголовый монах в черной одежде.

— Обычно, — говорил Вейчо гостю, — наши храмы расположены на самой вершине горы. Но здесь вершина чересчур острая, поэтому мы построили храм ниже, а на вершине расположили маленькую хижину для медитации.

Гость улыбнулся и кивнул. Так как буддисты носили шафрановые одежды, монахи синто — белые, а зиндзя — серые, Дзебу недоумевал, какому течению следует этот монах в черных одеяниях. Его глаза, когда он смотрел на Дзебу и Юкио, были теплыми и суровыми одновременно. Он казался непоследовательным человеком, обычным монахом в стране, где существовали десятки тысяч монахов, пока Дзебу не посмотрел ему в лицо. Чувствовалась каменная твердость и прямота во взгляде, плотно сжатых губах и линии челюсти. «Он смотрит на меня, как Тайтаро», — подумал Дзебу.

— Меня зовут Ейзен. Я принес из Китая буддистское учение. Оно называется «Дзен». По-китайски — Чань.

Вейчо хмыкнул:

— Вам не удастся обратить Дзебу. Он самый упрямый зиндзя в стране. А господин Юкио слишком заинтересован в сражениях, чтобы заниматься религией. Но я думаю, что вы можете рассказать им о Китае, учитывая то, что они собираются отправиться туда. А они отплатят вам, проводив на вершину, так как сам я слишком ленив, чтобы самому сделать это.

— Мягкий зиндзя — не зиндзя, — процитировал Дзебу «Наставление зиндзя».

— Ты еще и самый нравоучительный зиндзя в стране, — заявил Вейчо. — Могу я напомнить тебе, что в «Наставлении» также говорится: «В некоторых случаях мягкое служит лучше твердого. Там, где меч не может разрубить, может удушить подушка или удавить шелковый шнур». Ты можешь удивить сенсея Ейзена своей заимствованной мудростью, провожая его в хижину для медитаций.

Когда они начали подъем, Дзебу спросил:

— Что означает слово «дзен»? Я никогда его не слышал.

Ейзен рассмеялся:

— Некоторые из мудрецов потратили годы, чтобы узнать, что означает «дзен». Это слово пришло из Индии, от слова «дхьяна», что означает «медитация».

— Значит, вы исповедуете медитацию, — сказал Дзебу. — Над чем вы медитируете?

Ейзен улыбнулся:

— Некоторые из нас медитируют над вопросом: «Что такое дзен?» Другие, подобно мне, медитируют над ничем.

— Ради чего?

— Мы медитируем для того, чтобы медитировать, вот и все.

— Я не понимаю.

— Все очень просто. Поэтому это трудно понять. Они уже прошли половину каменных ступеней, проложенных среди маленьких сосен, растущих на горе. Хотя Ейзен был коренастым, дыхание его не затруднилось, и он, казалось, не испытывал никаких трудностей при подъеме.

Они продолжили разговор, основную часть которого вели между собой Дзебу и Ейзен. Юкио, который все свое детство занимался скрытно, по ночам, практикой боевых искусств и спал днем, когда предполагались его занятия философией, мог сказать немногое. Дзебу упрямо спорил, настаивая, что духовные занятия должны иметь своей целью какой-либо результат, пусть даже только второе рождение в Чистой Земле. Ейзен играючи парировал его доводы, подобно тому как Юкио уклонялся от ударов его меча на мосту Годзо. Наконец они достигли вершины, где находилась маленькая соломенная хижина, защищенная соснами, ненадежно закрепившимися корнями среди камней. За хижиной и соснами простирал к горизонту свои объятия берег, образуя залив Хаката.

Ейзен сказал:

— Очень давно отшельники, имен которых уже никто не помнит, уходили в леса и на вершины гор и размышляли, почему люди несчастны. И все приходили к одинаковому выводу: мы не должны искать счастья ни в чем. Индийские брамины учились на этой изначальной мудрости. Будда и Лао Цзы вновь сформулировали свои учения. Эта же мудрость лежит в самом сердце учения зиндзя и монахов дзен. Я нашел много общего в наших путях. Только, если вы простите мне эти слова, мы расходимся в отношении к войне. Мы, исповедующие дзен, считаем, что насилие является препятствием на пути к просвещению. Зиндзя, не задумываясь, убивают или ранят других.

— Подобно вам, мы ищем просвещения, — сказал Дзебу, — но делаем это через практику в военном искусстве. Мы учимся пренебрегать сознанием. Мы учимся любить наших противников и не бояться смерти. Даже самураи, познав принципы сражения зиндзя, смогут подняться до вашего учения, сенсей.

— Быть может, я не прав относительно военного искусства, — сказал Ейзен. — Если бы какой-нибудь самурай пришел ко мне познать учение, я не стал бы отвергать его.

Он сел у входа в хижину лицом к морю, Дзебу и Юкио сели рядом. Юкио сказал:

— Расскажите нам о Китае, сенсей. Я слышал, что император Китая сражается с варварами. Я думал пересечь море с воинами и служить ему. Очень многие из нас потеряют жизнь, оставшись здесь, многие всего лишились из-за Такаши. Быть может, мы найдем лучшую долю в Китае.

— Очень жаль, что вы не намерены, как я, учиться у китайцев. Но если не спасти от варваров Срединную империю, как они ее называют, учиться станет нечему.

— Кто эти варвары? — спросил Юкио. Дзебу знал, что эти варвары были народом его отца, но решил узнать, что скажет о них Ейзен.

— Много народов живет в степях, к северу от границ Китая. Они называются кидани, кинь, маньчжуры, татары и монголы, Они проводят жизнь на спине лошади, разводя скот и других животных. Они живут в юртах, постоянно кочуя. Время от времени идут войной на земледельческие народы на юге. Очень давно император Китая построил Великую Стену, чтобы оградить себя от их набегов, но, как всегда бывает со стенами, надежда на безопасность, возлагаемая на нее, оказалась ложной. Сто лет назад народ, называемый кидани, преодолел Стену и захватил северную половину Китая. Потом народ кинь покорил кидани. Они захватили все богатства, осели в городах и научились жить по-китайски. Сейчас пришли монголы. Они полностью уничтожили кинь. Они угрожают коренным правителям Китая, династии Сун, которая все еще удерживает южную половину страны.

— Я слышал о монголах, — сказал Юкио. — Слышал, что они не признают человеческих законов, что они свирепее тигров и медведей.

Ейзен пожал плечами:

— Вы знаете, как люди преувеличивают, описывая своих врагов. В действительности, их законы очень суровы, и многие проступки среди них караются смертью. Они бесстрашные, энергичные, умные люди. Способные переносить неимоверные лишения. Всем достигнутым за последние годы они обязаны правителю по имени Чингисхан. На их языке это означает «Всемогущий Правитель». Он написал их свод законов, называемый «Ясса».

«Именно он послал Аргуна убить отца и меня, — подумал Дзебу. — Именно он приказывал уничтожить целые семьи, целые города».

— Этот Чингисхан был величайшим полководцем, — продолжал Ейзен. — Обычно варварские племена налетали из степей, подобно саранче, и брали верх над цивилизованными людьми только своим числом и свирепостью. Но Чингисхан сделал из монголов хорошо организованную, обученную армию. Именно поэтому их завоевания превосходят все другие. Несмотря на то, что Чингисхан умер много лет назад, задолго до того, как я отправился в Китай, его преемники, продолжая использовать его тактику ведения войны, еще больше расширили владения монголов. Чингисхан был правителем еще более блестящим и внушающим благоговейный страх, чем любой император Китая или Японии за последнюю тысячу лет.

Лицо Дзебу выразило возмущение:

— Вы можете сравнивать полководца варваров с нашим императором?

Ейзен жестом успокоил его.

— Вовсе нет. Наш император — очевидный ками. Он сын Богини Солнца. Но иногда облака заслоняют свет. В настоящее время, я думаю, облака над Страной Восходящего Солнца плотны и многочисленны.

Юкио кивнул:

— Для многих из нас облака слишком плотны. Именно поэтому мы намерены предложить свою службу императору Страны Заходящего Солнца.

— Желаю вам безопасного путешествия и возвращения когда-нибудь в более счастливую страну! — Ейзен занял более неподвижную позу, скрестил ноги и положив ступни на бедра, затем сложил руки на коленях.

— Я знаю, что зиндзя не принимают специальную позу при медитации, — сказал он, — но обнаружил, что, заняв такое положение, невозможно потерять равновесие и упасть, даже если заснешь. — Он покачался из стороны в сторону, как кукла с утяжеленным низом, которую невозможно повалить. Дзебу и Юкио рассмеялись и попрощались с ним.

— Я все решил для себя, — сказал Юкио у подножия холма. — Отправляюсь в Китай. Сопровождайте меня, только если хотите. Меня не интересует, что приказал вам Орден. Хочу, чтобы вы отправились со мной только по собственному желанию.

— Прошу вас разрешить мне это! Я хочу попасть в Китай по многим причинам.

— Чудесно! Я намереваюсь послать секретное сообщение нашим друзьям во всех провинциях: Муратомо-но Юкио отправляется в Китай и призывает всех самураев, поддерживающих дело Муратомо, последовать за ним. В обычных обстоятельствах мне не следовало бы посылать такой призыв без разрешения моего старшего брата Хидейори, главы нашего клана. Но он находится в изгнании, в Камакуре, и лишен права свободно говорить. Пленившие его могут далее вынудить его осудить меня за подобные действия. Но я уверен, что в сердце он будет поддерживать меня.

Дзебу почему-то не мог представить, чтобы хмурый, всегда держащий себя в руках Хидейори стал поддерживать что-либо, не приносящее ему прямой выгоды.

— Нам нечего делать на этих островах, — продолжал Юкио. — Такаши правят везде. Того, кто был верен Муратомо, лишили земель, за многими охотятся, как за преступниками. Все богатства мира находятся в Китае. Мы можем помочь величайшей цивилизации в мире освободиться от варваров. Настанет день, когда Такаши будут более слабыми, чем сейчас, и мы, возможно, вернемся, если удача будет нам сопутствовать, и вернем то, что принадлежит нам по праву. Пока же мы будем собирать людей, нанимать корабли и представим себя императору Сун как военную силу. Я и вы поведем всех.

В ту же ночь, когда Моко закончил работу над амбаром, Дзебу сказал ему о решении Юкио. Моко широко улыбнулся:

— Очень давно, при нашей первой встрече, я сказал вам, шике, что последую за вами в Китай, если возникнет необходимость. Сейчас, даже несмотря на то, что я нашел в Хакате радости любви, я готов Доказать, что сдержу свое обещание.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Повозка, запряженная волами, громыхала по дороге от горы Хиэй. Перед ней шли шесть невооруженных самураев, а позади — еще шесть. Во главе процессии шел стареющий знаменосец, почтенный ветеран многих мятежей прошлых лет, покрытый многочисленными ранами. Он нес красное знамя Такаши. Дракон, изображенный на знамени, был в покое, означая, что этот флаг не предназначен для войны, а используется для мирных нужд семьи.

В повозке десятилетний Ацуи наигрывал бессвязную мелодию на флейте. Он и Танико возвращались с регулярных уроков по музыке из храма на горе Хиэй.

— Жалко, что кото слишком велик, чтобы я смог взять его с собой и поиграть на нем сейчас.

— Некоторые из сельских жителей играют на небольшом инструменте со струнами, называемом сямисен, — сказала Танико. — Я могла бы достать его для тебя.

— Мне ничего не нужно от сельских жителей, — сказал мальчик. — Они глупы, безобразны и грубы. Мне не хотелось бы быть похожим на них.

— Я сама из сельской местности.

— Никто не узнает, если вы сами не скажете об этом, мама. Вы такая утонченная госпожа!

Улыбаясь, Танико выглянула из-за зашторенного окна повозки из пальмовых листьев. Кортеж уже вошел в огромные ворота в северной части города. Маленькая группа имперских полицейских салютовала знамени Такаши, которое пронес мимо них старый воин. Теперь повозка вошла в тень от огромных ворот.

Внезапно кто-то приказал им остановиться. Голос был злым и властным.

— Уберите эту повозку из ворот. Освободите путь регенту императора, его высочеству Фудзиваре-но Мотофузе!

Повозка остановилась.

Танико выглянула сквозь передние занавески. Кричащий был облачен в светло-лиловые одеяния камергера. Четверо других, в одеждах из черного шелка, с длинными узкими дворцовыми мечами в черных с золотом ножнах, схватили вола за узду и остановили его неторопливое шествие.

Знаменосец, держа в руках древко, как будто на конце его было не знамя, а нагината, закричал:

— В этой повозке находится Шима-но Ацуи, сын достопочтенного Такаши-но Кийоси, главнокомандующего армией императора, и внук благородного Такаши-но Согамори, канцлера императора и победителя мятежных его врагов.

По словам знаменосца можно подумать, что все эти августейшие особы находятся в повозке вместе с Ацуи, улыбнулась Танико.

Еще большее количество вооруженных людей в черных шелках окружили знаменосца. Невооруженные самураи Такаши подошли ближе к повозке. Выглянув из бокового окна, Танико увидела другую повозку, высотой в три человеческих роста, украшенную затейливым орнаментом в виде завитков и превосходными, черными с золотом, лакированными панелями, которую величественно влекли к воротам два белых вола. Повозка Танико находилась как раз на их пути. Кому-нибудь придется уступить.

Она знала, что произойдет. Это было неизбежно. Уличная драка. Хэйан Кё славился ими уже несколько столетий. Некоторые из них происходили даже на территории дворца.

— Фамильные требования едущего в этой повозке оскорбительны! — заявил остановивший их камергер. — Князь Мотофуза — регент, и из семьи Фудзивара!

Фудзивара. Они так воспитаны, из такого древнего рода, А сейчас так завистливы к поднимающимся к власти решительным Такаши, оттесняющим их в сторону, отрубившим головы двум князьям из рода Фудзивара во время мятежей, перенявшим даже их тактику породнения с семьей императора. Наиболее могущественными в Хэйан Кё были сейчас два человека: Фудзивара-но Мотофуза, регент, с его высоким положением, богатством и древним родом, и Такаши-но Согамори, канцлер, с его столь же высоким положением и десятками тысяч самураев за спиной. Быть может, Мотофуза выбрал этот момент для проверки своей силы.

— Или сюда, — приказала знаменосцу Танико самым властным тоном, на который была способна.

Старый самурай, прихрамывая, подошел к повозке Танико. Камергер регента, прищурившись, смотрел на занавеси, пытаясь понять, кто еще находится в повозке вместе с внуком Согамори.

— Не отступать ни при каких обстоятельствах! — твердо сказала Танико. — Регент занимает более высокую должность, чем этот мальчик, но мы уже были в воротах, и сыну господина Согамори непристойно и постыдно пятиться назад. Скажи камергеру, что мы уступили бы место, если бы появились в воротах одновременно с его высочеством, но в этих обстоятельствах с уважением просим разрешения продолжить движение. Скажи ему это!

— Они будут драться с нами, моя госпожа, что бы мы им ни сказали.

— В таком случае бесчестье падет на них. Помни, здесь замешана честь дома Такаши!

Знаменосец прошел к камергеру Фудзивары и передал сообщение.

— Бессмыслица! — возмущенно воскликнул камергер. Он повернулся к людям, держащим волов. — Выведите эту повозку из ворот!

К четверым мужчинам в черных шелках присоединились другие — с нагинатами. При виде несущих смерть клинков Танико пронзила дрожь. Полиция, охраняющая ворота, давно исчезла. Танико посмотрела на все еще медленно приближающуюся повозку Мотофузы. Мотофузу сопровождали по крайней мере пятьдесят человек. Это были не самураи, а вооруженные придворные, остатки старой армии аристократов и законодателей, управлявших империей перед подъемом самураев. Они, в действительности, не знали, как надо драться, но знали, как надо ненавидеть, а маленькая группа самураев Такаши, стоящая перед ними, не была вооружена.

Придворные принялись поворачивать вола под уздцы, в то время как знаменосец и другие самураи Такаши пытались удержать животное на месте. Разгорелось соревнование, кто кого перетолкает. Один из придворных упал. Поднялся, осыпая всех проклятиями, его черная одежда была забрызгана коричневой грязью. Вперед продвинулись с нагинатами, держа оружие древками вперед, лезвиями в ножнах — к себе, как палки для драки. Танико почувствовала облегчение. По крайней мере, они не готовы убивать, хотя позже могут перейти к этому.

Один придворный взмахнул древком и попал самураю в голову. Танико поморщилась, услышав звук удара в череп. Самурай медленно осел на землю.

— Убейте их! Убейте! — Ацуи выставил голову из окна и подбадривал самураев Такаши. Танико втянула его назад. Ребенок никогда не присутствовал при кровопролитии, но наслушался рассказов о славных победах Такаши над пиратами и Муратомо и был теперь вне себя от возбуждения первого боя.

Но древки придворных поднимались и опускались, нанося серьезные потери самураям. Некоторые из самураев боролись с придворными, пытаясь отобрать у тех нагинаты. Если им это удастся, они, несомненно, пустят в ход лезвия.

Потом неприкрытый ужас охватил Танико, когда придворные внезапно набросились на саму повозку. Бледное, искаженное яростью лицо появилось из-за занавесок.

— Ты освободишь дорогу князю Мотофузе, мразь Такаши!

Ацуи воспользовался единственным своим оружием — флейтой. Мужчина отпрыгнул, получив удар в переносицу.

Повозка стала раскачиваться, грозя упасть. Танико закричала и прижала мальчика к себе, почувствовав, как все вокруг пришло в движение. Она не испытывала подобного страха с того момента, когда Хоригава выхватил из ее рук новорожденную и побежал, чтобы убить ее. Теперь в опасности был другой ее ребенок, Она сама, ребенок, богатое убранство повозки — все стало падать, падать. Удар, от которого у нее перехватило дыхание, заставил ее упасть на стенку повозки, ставшую теперь полом. Деревянная рама затрещала и сломалась в нескольких местах. Танико посмотрела на Ацуи, чтобы убедиться, что его руки и ноги целы. Мальчик с ужасом смотрел на нее. Приключение ему больше не нравилось.

Повозка задрожала от сильных ударов. Танико закричала, увидев лезвие нагинаты, пробившее дерево. Поднявшись на ноги и таща за собой Ацуи, она бросилась к двери повозки.

Танико оказалась в центре свалки. Придворные уже обезумели от ярости. Один из них схватил ее, рванул за одежду.

— Вот стерва, наставившая рога Хоригаве и развратничающая с Кийоси! — закричал он. Придворный отбросил от себя Танико, и она упала в грязь. Другие били по повозке нагинатами. Ноги топтали ее. Она отчаянно пыталась найти Ацуи.

Мальчик пробовал драться с придворным в черных одеждах, которого чуть раньше ударил флейтой. Мужчина вырывал флейту из рук Ацуи. Когда ему удалось отобрать ее у кричащего ребенка, он сломал инструмент о колено.

— Смотрите! — закричал он другим. — Стоит только одеть деревенского невежу в хорошую одежду и преподать ему несколько уроков игры на флейте, и он уже воображает, что живет выше облаков. Возвращайся на рисовые поля, паразит! — он пинком бросил плачущего Ацуи в грязь.

Танико прыгнула на этого мужчину. Увидев свисающий с пояса на золотой цепочке маленький парадный кинжал, она выхватила его и занесла руку, чтобы пронзить придворного.

Кто-то схватил ее сзади и отодвинул в сторону, твердо, но вежливо. Это был знаменосец.

— Не пачкайте руки, моя госпожа!

Все еще безоружный, он ударил придворного, пнувшего Ацуи, по шее, и тот без сознания покатился по грязи.

Танико прижала Ацуи к себе, подхватив его с земли в тот момент, когда клинок нагинаты вонзился в живот ветерана. Старик захрипел от боли и упал в грязь, на земле образовалась лужа крови.

Камергер в фиолетовых одеждах, остановивший их, вышел вперед, зловеще улыбаясь:

— Прочь с дороги, деревенщина, или все разделят его судьбу!

Перевернутая повозка сейчас представляла собой кучу щепок. Далее колеса были разрублены на куски. Вол убежал. Придворные презрительно отбросили обломки в сторону, в то время как повозка регента Мотофузы продолжала свое неторопливое движение.

Танико встала на колени рядом со знаменосцем. Ее чуть не стошнило при виде раны. Живот был разрезан полностью сквозь плащ розового цвета. Все было залито кровью.

— Не терзайте себя, моя госпожа, — сказал знаменосец. — Не пачкайте ваше чудесное платье кровью старика.

Этот человек выжил в двух великих мятежах, стал героем только для того, чтобы умереть в грязи после жалкой уличной драки.

— Мне очень жаль, — сказала Танико. — Очень! — Она положила его голову себе на колени.

— Не терзайтесь за меня, моя госпожа, — произнес старик, пытаясь улыбнуться. — Я получил такую же рану, какую мне пришлось бы нанести самому себе, если бы я попытался покончить с собой как самурай.

Танико подняла голову, услышав грохот деревянных колес. Высоко над ней проследовала повозка регента, похожая на дворец на колесах. Когда она проехала, Танико увидела самого Мотофузу, глядящего на нее из заднего окна. Тонким лицом и жидкими усами он очень напоминал Хоригаву. На голове его был высокий официальный головной убор. Он смотрел на нее с легкой усмешкой превосходства.

Танико дерзко ответила взглядом на его взгляд. «По придворным традициям, мне должно быть стыдно смотреть прямо тебе в глаза, Мотофуза, — пыталась она сказать своим взглядом. — Но я хочу, чтобы ты увидел ненависть в моих глазах, понял, что время придворных уходит».

В ответ на ее взгляд ухмылка Мотофузы стала еще шире, обнажив покрашенные в черный цвет, согласно придворной моде, зубы. Он задернул занавесь своей повозки.

Многие из самураев Такаши лежали на земле избитые. Некоторые из них были без сознания. Оставшиеся на ногах выглядели злыми, побитыми и пристыженными одновременно.

Танико повернулась к одному из них:

— Отправляйся к господину Кийоси. Расскажи, что случилось, и предупреди, что мы ждем его здесь.

Она посмотрела вниз, на старого самурая, седая голова которого лежала на ее коленях.

— Тебе очень больно?

Он наградил ее улыбкой, которая на самом деле была гримасой боли.

— Конечно, нет, моя госпожа. Но я не буду жить. Вы можете оказать мне большую услугу?

— Любую.

— Никто из наших людей не вооружен. Кроме вас.

— Меня? Я не вооружена, — она посмотрела на свою руку, в которой был все еще зажат кинжал, отобранный ею у придворного. — Я передам его одному из твоих людей, и он поможет тебе.

Глубоко посаженные глаза смотрели прямо в глаза Танико.

— Мне хотелось, чтобы это сделали вы, если сможете себя заставить. Моего господина Кийоси нет здесь, вы занимаете его место. Я знаю, что прошу многого.

Танико медлила. «Я должна сделать это хорошо. Он не должен страдать. Я не могу сказать „нет"».

— Да. Ты должен сказать мне, что делать.

Его безжизненные пальцы похлопали по месту под грудной клеткой.

— Бейте сюда. Как можно сильнее. Направьте удар вверх, к сердцу.

Танико высоко подняла парадный кинжал с позолоченной рукояткой, сжав его обеими руками. Медленно опустила его, пока острие не коснулось указанного им места. Потом снова подняла нож. «Достаточно ли я сильна?»

— Скажи со мной: «Почтение Амиде Будде», — произнесла Танико.

— Почтение Амиде Будде, — прошептал старик.

Вложив всю свою силу, позволяя все сделать Сущности, как сказал бы Дзебу, она ударила кинжалом. Почувствовала сопротивление плоти, но сила удара и острота лезвия сделали свое дело, и ее кулаки ударились о его грудь.

Она посмотрела вниз. «Прошу тебя, умри». Его глаза были открыты, они не моргали. Она совершила это. Дала ему то, что он просил. Она остановила его сердце. Снова повторила: «Почтение Амиде Будде». Нежно указательным пальцем правой руки закрыла его веки. Медленно положила седую голову на землю и встала.

Огляделась. Небольшая группа самураев Такаши стояла вокруг нее. Когда она посмотрела на них, они низко ей поклонились. Она отдала кинжал одному из них и взглядом поискала Ацуи.

Он стоял рядом с одним из самураев, вцепившись в его ногу. Когда она повернулась к нему, мальчик отступил на шаг. Она протянула к нему руки, но он не пошевелился. Она сделала движение к нему.

Его глаза наполнились ужасом:

— Ты убила его! Ты вся в крови!

Танико осмотрела себя. Ее ярко-желтый плащ был весь перепачкан. Она не заметила, что старый самурай истекал кровью, Танико чувствовала, что душа Ацуи должна очиститься от страха, иначе он останется там навсегда. Решительно подошла к нему, обняла и прижала к себе хнычущего мальчика.

Скоро подъехал сам Кийоси в одной из превосходных китайских повозок Такаши. Она была окружена сотней самураев в полном вооружении. Кийоси отдал распоряжение, чтобы тело самурая с почестями было перевезено на повозке в Рокухару. Он помог Танико и Ацуи забраться в повозку, влез сам и посадил Ацуи себе на колени. Погладил Танико по руке.

— Вы с мальчиком страдаете, потому что моему отцу нужно все больше и больше власти, — грустно сказал Кийоси. — Мотофуза — наш враг, так как он с большим удовольствием видел бы преемником трона принца Мочихито, а не мужа моей сестры принца Такакуру. Теперь мы вынуждены отомстить Мотофузе за оскорбление нашей семьи. Так все и продолжается...

Танико увидела, что он не зол, а просто печален и устал.

— Что с тобой, Кийоси-сан?

— Я просто понял, что никогда не смогу познать покой. Всю жизнь я сражался в битвах своего отца, и мне предстоит еще сражаться в них, и этому не видно конца, пока я буду жив.

— Дай Мотофузе шанс извиниться. Когда он поймет, что совершили его люди, быть может, будет сожалеть об этом.

В действительности, вспомнив самодовольное лицо в окне повозки, она не могла себе представить, что Мотофуза может сожалеть о чем-либо. Кийоси покачал головой.

— Мой отец не примет извинений от Мотофузы. Дело не только в нем. Юкио, младший сын Муратомо-но Домея, вновь появился. Они собирают армию в Кюсю. Наши осведомители доносят, что он собирается пересечь море и сражаться за императора Китая. Мой отец уверен, что Юкио собирается поднять еще одно восстание Муратомо. Таким образом, я должен отправиться на Кюсю и немедленно уничтожить Юкио.

Все еще потрясенная уличной дракой, пониманием того, что она убила человека, Танико почувствовала, как новый страх сжал ее сердце.

— Тебе обязательно нужно ехать?

— Я главнокомандующий армии. Я посоветовал отцу отпустить Юкио. Все мятежники Священных Островов слетятся под его знамена, и мы сможем избавиться от них навсегда. Нам не обязательно терять людей. Но мой отец не будет удовлетворен, пока не прольется кровь. Любая победа для него не существует, если за нее не погибли люди, — гнев исчез с его лица, его сменила глубокая усталость.

— Танико, я так хорошо помню Юкио, этого ясноглазого мальчика, играющего в садах Рокухары. Каждый раз, глядя на него, я чувствовал муки, понимая, что именно я обезглавил его отца. Я размышлял, знает ли он об этом, что он думает обо мне. Когда я увидел его впервые, он был немногим старше нашего Ацуи. А теперь мой отец приказывает мне привезти в Хэйан Кё его голову...

Танико держала его за руку, другой рукой он гладил голову Ацуи.

— Я так устал, Танико! Устал от всего. Как ужасно, что война никак не может закончиться...

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Вчера ночью мой господин Кийоси пришел и сказал мне без особого удовлетворения, что повозка регента Мотофузы была атакована группой самураев, когда тот направлялся на Специальный Праздник в Ивашимизу. Самураи убили восемь человек из свиты Мотофузы, выпрягли и прогнали от повозки волов.

Повозка Мотофузы была слишком тяжелой, чтобы ее смогли стронуть с места оставшиеся люди. Он мог подождать других быков или паланкин, но очень испугался за свою жизнь и пошел по улицам пешком, как обычный простолюдин, и опоздал на церемонию. Таким образом, он был публично пристыжен.

Так как Ивашимизу является одной из святынь Хачимана, а Хачиман — патрон Муратомо, Согамори решил, что таким замысловатым путем он нанес вред Муратомо. Оскорбив бога войны? Это кажется мне опасным способом сведения счетов с врагами.

Кийоси принес Ацуи новую флейту — фамильную реликвию, называемую Маленькая Ветвь, которая до настоящего времени была его любимой. «По крайней Мере, — сказал Кийоси, — регент сполна расплатился за смерть нашего знаменосца и за испуг маленького Ацуи. Даже регент, которого прежде все в стране боялись, который ранее контролировал все слова и действия императора, не может уйти от кары Такаши».

Каждую ночь, прежде чем заснуть, даже когда я лежу в объятиях Кийоси, передо мной возникает образ человека, которого я убила. Его мертвые глаза, кажется, и смотрят и не смотрят на меня. И в темноте и тишине своей спальни я чувствую внутри себя ужас. Я совершила ужасный поступок. Убила человека. На моих руках кровь, и они никогда не будут чистыми.

Более того, каждую ночь я вижу выражение, которое было в глазах моего маленького Ацуи, когда я заколола знаменосца. Теперь он знает, что его мать может убить. Девятилетний мальчик не должен жить с такими воспоминаниями. Я вижу мой собственный ужас от того, что совершила, отраженным в его глазах. Все, как говорил мне Дзебу: «Мы все часть одной Сущности».

Если это так, знаменосец был мной, и я убивала себя. Конечно, он просил меня о смерти. Самураи часто убивают себя или просят сделать это других, чтобы избежать плена, увечья или стыда. То, что я сделала, не было ужасным. Это было проявлением милосердия. Тем не менее то, что я убила другое человеческое существо, наполняет меня ужасом, потому что это неисправимо и окончательно. Совершила я это по верным причинам или нет, все равно, я взяла на себя дело ками. К такому действию надо подходить со страхом и трепетом.

Мой Дзебу (мой ли он после всех этих лет?) убивал и убивал снова. Сейчас он уже, наверно, сбился со счета. Я была рядом, когда он убил первого человека. Помню, как он стоял и смотрел на тела убитых еще долгое время после окончания боя. О чем он думал? Как бы мне хотелось поговорить с ним сейчас!

Я спросила Кийоси, что он думает об убийстве, но он не захотел говорить об этом. Сказал, что часть его сознания, думающая об убийстве, закрыта, когда он со мной.

Какой я буду одинокой, когда Кийоси отправиться в поход на Кюсю!»

Третий месяц, двенадцатый день,

Год Лошади.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В один из вечеров Четвертого месяца Года Лошади Юкио, Дзебу и Моко сидели вместе в жилище монахов Храма Цветущего Тика и прощались с членами Ордена, которые давали им приют многие месяцы. Утром их маленький флот отходил в Китай.

Внизу, в городе Хаката, более тысячи мужчин спали с женщинами, писали или бродили, ожидая прихода рассвета. По призыву Юкио они пришли сюда из всех уголков Священных Островов, последние, самые упорные сторонники дела Муратомо в мятеже, в результате которого все остальные склонили головы перед Такаши. Это были дикие люди, наполовину айну, из северного Хонсю; потрепанные в боях воины из восточных провинций; воинствующие монахи из храмов синто и Будды, расположенных вокруг Хэйан Кё; почти каннибалы из южного Кюсю. Все они видели в призывах Юкио последний шанс завоевать вновь богатства, утерянные ими в результате подавления мятежа Такаши.

На прощание с Дзебу и Юкио настоятель Вейчо устроил плотный ужин — наиболее значимое действо, которое могли себе позволить зиндзя. Были поданы сырая рыба, сваренные на пару овощи, рис в избытке и маленькая чашка подогретого саке для каждого из братьев и их гостей. Хотя женщины храма обычно не принимали пищу с монахами, Ниосан присутствовала.

Половина ужина уже прошла, когда один из монахов подвел к Юкио самурая. Это был один из часовых, которых Юкио расставил в нескольких милях от города.

— Быть может, это касается только ваших ушей, господин Юкио, — самурай тяжело дышал и был явно утомленным.

— Если это плохие новости, скажи их всем нам. Чем больше мы узнаем, тем лучше сможем подготовиться!

Спокойное поведение вождя подбодрило самурая, который кивнул и произнес:

— Похоже, Такаши узнали о ваших планах и намереваются помешать вашему уходу. Армия из десяти тысяч человек переправилась два дня назад через пролив из Хонсю. Они всего в дне пешего марша отсюда. Завтра они, несомненно, будут здесь.

— Они прибудут слишком поздно, — сказал Дзебу. — Все, что они увидят, это выходящие из бухты корабли.

— Они могут покарать жителей города и монахов за помощь нам, — сказал Юкио.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал Вейчо. — Мы защитим себя сами. Если будет нужно, докажем, что Орден все еще требует к себе уважения, даже после потери некоторых его членов.

Юкио поднялся:

— Необходимо кое-что сделать. Я знал: может случиться нечто подобное, И раздумывал, что необходимо предпринять, чтобы подготовиться к этому. Прошу простить меня, но вынужден покинуть эту трапезу, ваше святейшество: необходимо сделать некоторые приготовления в городе.

С улыбкой и поклоном Юкио повернулся и пошел к выходу, чтобы повесить на пояс меч и кинжал, потом вышел.

Перед восходом на следующее утро набережная Хакаты оживилась шумом от переносимых узлов и ящиков, звоном оружия и криками молодых мужчин, когда люди Юкио начали собираться. Через несколько часов, по свидетельству высланных Юкио разведчиков, армия Такаши должна была ворваться в Хакату.

Рабочие складов взмокли от пота, несмотря на утреннюю прохладу, пока бегом загружали каждый корабль провизией на десятидневное плавание. Десять кораблей были океанскими галерами, предназначенными для перевозки и пассажиров, и груза. Каждая из них была оснащена парусом, укрепленным бамбуковыми шестами, способным поймать любой ветер, помогающий гребцам. От носа до кормы, включая мачту, корабли были украшены белыми знаменами Муратомо, флагами и вымпелами с гербами других семей самураев, принимающих участие в экспедиции.

Когда небо над холмами, окружающими Хакату, стало бледно-голубым, самураи начали посадку на корабли. Некоторые прощались с унылыми членами семей, проводившими их до этого места. Других, пьяных, почти несли на себе женщины, у которых они провели последнюю ночь на берегу.

Задолго до восхода Ниосан и Дзебу совершили долгий спуск с холма от Храма Цветущего Тика. Сейчас, одетая в серое платье до щиколоток и черный плащ старшей в Ордене женщины, Ниосан смотрела на Дзебу сияющими глазами. Дзебу был вынужден согнуться почти вдвое, чтобы обнять и поцеловать ее.

— Как такой великолепный, огромный человек смог выйти из такого крошечного существа, как я? — засмеялась она.

— Я буду скучать по тебе, мама! Она пригрозила ему пальцем:

— Мы прощались слишком много раз, слишком по-разному, чтобы сейчас чувствовать грусть. Быть может, тебе удастся побывать на земле твоего отца. Надеюсь, если ты это сделаешь, сердце твое успокоится.

Дзебу посмотрел за остров Шинга, песчаное пятнышко на северной оконечности бухты, как будто пытаясь разглядеть сказочную страну, лежащую на востоке. На его глазах мимо острова скользнула длинная темная тень. За ней — другая.

Тишина нависла над причалом. Послышался ропот, Когда один корабль за другим стали появляться у входа в бухту. Он становился все громче, когда, ритмично взмахивая веслами, суда подошли ближе. Стали видны яркие знамена, украшающие корабли. Они были кроваво-красными.

— Мы в ловушке! — сказал стоящий рядом с Дзебу человек.

— Могли бы догадаться, что Такаши не позволят нам уйти, — сказал другой.

Толпа расступилась, и к кромке воды прошагал Юкио. Ради торжественного случая он был одет в лучший боевой наряд с серебряным орнаментом и белыми шнурами. Серебряный дракон вызывающе скалился с его шлема. Люди внимательно наблюдали за ним.

Он улыбнулся, увидев корабли Такаши:

— Они оказали нам честь, удостоив наш отход эскортом.

Некоторые нерешительно рассмеялись. Юкио шагнул к краю причала и поднял вверх руки. Тишина опустилась на собравшихся самураев.

— О, Хачиман-Явата, мой прапрадед был известен как Хачиман Таро, твой первенец. Сейчас, в минуту величайшей нужды для моей семьи, взываю к тебе о помощи! Благослови наше путешествие через великую воду! Позволь нам найти счастливую судьбу, которую мы будем искать в Китае! Позволь нам вернуться когда-нибудь в эту страну Богов победителями!

— Позволь нам покинуть бухту Хаката, для начала, — тихо произнес Дзебу, наблюдая за парусами Такаши.

Торопливо попрощавшись с людьми, пришедшими их провожать, самураи по трапам стали подниматься на корабли. «В сознании каждого, — подумал Дзебу, — звучит вопрос: я действительно отправлюсь в Китай или сегодня умру?» Дзебу на мгновение сжал ладонь Ниосан, глядя в ее глаза, потом резко развернулся и прошел на корабль Юкио. На причале, оба в слезах, прощались Моко и женщина с ребенком на руках. Наконец он вырвался. Бережно неся свой плотницкий ящик, он прошел за Дзебу по трапу.

Юкио стоял на палубе, над крышей кормовой рубки галеры. Рядом с ним стоял кормчий, седой мужчина в черной одежде, который плавал в Китай и обратно много раз. Вокруг него собрались самураи в доспехах: каждый из них будет командовать размещенными на кораблях воинами. Юкио был самым низкорослым из них. Дзебу присоединился к этой группе.

— Я подготовился к атаке с моря! — говорил Юкио. — Посоветовался с местными рыбаками о ветрах и течениях бухты Хаката. Я уверен, что мы сможем ускользнуть и сбежать от Такаши!

Ропот возмущения раздался из уст широкоплечего самурая:

— Ускользнуть от них? — сказал Сензо Сабуро, который давно командовал экспедицией по освобождению Юкио из Рокухары. — Мы не хотим ускользать от них! Мы хотим сражаться с ними! Почему мы не атакуем врага немедленно?

Юкио презрительно рассмеялся. От этого смеха лицо Сабуро покраснело.

— Хорошо, если ты хочешь драться и умереть, зачем утруждать себя посадкой на корабль? Еще десять тысяч воинов Такаши двигаются против нас с суши. Если мы останемся здесь, то сможем умереть в схватке на земле, а не барахтаясь в воде!

Командиры смущенно переступили с ноги на ногу, потирая ладонями рукояти мечей. Наконец Сабуро сказал:

— Почему не попытаться атаковать корабли Такаши и прорваться с боем?

Улыбаясь, Юкио покачал головой:

— Наша цель — переправить эту армию через море и завоевать богатства в Китае. Я не позволю разгромить экспедицию, когда Священные Острова еще не скрылись из виду!

Совещание закончилось, и командиры прошли на свои корабли. Юкио улыбнулся Дзебу и похлопал его по плечу. Все еще улыбаясь, он повернулся к кормчему и отдал приказ отходить.

На мгновение наступила тишина. Затем раздались крики кормчих и были отданы швартовы. На каждом Корабле барабанщик поднял палочку и с грохотом Ударил ею по верхней части большого тайко из кожи обезьяны. Длинные белые весла сверкнули в зеленой воде. Юкио стоял на корме между кормчим и двумя рулевыми. Согнувшись у леера, стоял сигнальщик с набором флажков. Приказы передавались от Юкио кормчему, потом рулевым. Взмахами многоцветных флажков сигнальщик передавал приказы Юкио на остальные корабли.

С моря дул свежий, пахнущий солью ветер, приливные волны шлепали о причал. Преимущество было на стороне кораблей, идущих к берегу. Паруса кораблей Муратомо были свернуты, и только руки гребцов толкали суда вперед.

С закинутым за спину луком Дзебу стоял у леера и смотрел сквозь водную ширь на темные корпуса и желтые паруса кораблей Такаши. Как они далеко! Как широка бухта! Она могла вместить тысячи кораблей. Пройдет еще много времени, прежде чем Муратомо приблизятся к Такаши. Во время войны на суше враг иногда набрасывался на тебя прежде, чем ты успевал его увидеть. На море ты можешь наблюдать за ним часами, прежде чем удастся сблизиться для схватки.

Тайко на десяти кораблях грохотали, Юкио наблюдал за флюгером в виде рыбы на мачте. Флюгер неизменно указывал на Хакату. Огромные пушистые облака плыли по небу на восток, как флотилия тяжело груженных торговых судов Моко скорчился у ног Дзебу, прислонившись к лееру и положив на колени свой ящик догу. Самураи дремали у бортов. Работали только люди на веслах, ряды голых коричневых плеч ритмично поднимались и опускались. Флот Муратомо медленно выходил в центр бухты. Корабли Такаши с развевающимися красными знаменами стали видны значительно лучше, но не оставили позицию у входа в бухту. Дзебу насчитал тридцать кораблей.

Внезапно Юкио выкрикнул приказ. Все на головном корабле повернулись на звук его голоса. Кормчий сказал что-то сигнальщику, рулевому и надзирателю за гребцами. Правый ряд весел замер, левый заработал вдвое быстрее. Зеленый флажок затрепетал над головой сигнальщика. Рулевые уперлись ногами в леер И налегли на румпель. За несколько мгновений флот Муратомо сменил курс и направился к маленькому рыбацкому поселку Хакосаки, самому северному из трех поселений вокруг бухты.

Один за другим корабли Такаши сменили курс и образовали колонну преследования. «Кажется, что все происходит так медленно! — подумал Дзебу. — Мы первыми сменили курс, потом они заметили это, и некоторые из них тоже сменили курс. Но все равно нас разделяют часы. Любое преимущество, завоеванное на таком расстоянии, может означать жизнь или смерть для тысяч людей».

Он может умереть сегодня. Дзебу сел на палубу спиной к лееру, вытащил синтай из-под одежды и вгляделся в пламенное ядро. Он почувствовал, как его вены медленно заполняются силой и спокойствием. Сила синтая работала как всегда. Сидящий рядом Моко наблюдал за ним.

Дзебу поднялся, чтобы посмотреть на корабли Такаши. Пятнадцать из них плотной группой, все еще на большом удалении, устремились за флотом Муратомо. Их паруса были подняты, как и паруса кораблей Муратомо, но слабо наполнены ветром, и двигались корабли вперед по-прежнему усилиями гребцов. Такаши были далеко позади. У Муратомо были свежие гребцы, а те, на кораблях Такаши, гребли уже несколько дней.

Впереди, между Хакосаки и островом Шинга, гремел прибой. То тут, то там из воды, как клыки, вылезали черные камни. Юкио приказал еще раз сменить курс. Муратомо шли вдоль берега, мимо Хакосаки, в сторону города Хаката. Наполненные ветром паруса кораблей Муратомо натянулись. Направленный к берегу ветер подталкивал их. Юкио приказал гребцам отдыхать.

Немного погодя Юкио издал торжественный вопль, указывая рукой в сторону врагов. Один из кораблей Такаши медленно опрокидывался, парус его сложился, красное знамя погрузилось в воду, вскоре его команда и воины стали черными точками в бело-зеленой воде. Еще один из кораблей преследователей резко остановился, словно замерев в волнах, пока остальные корабли обходили его, оставив сидеть на мели.

— Наши кормчие знают эти воды, — рассмеялся Юкио, — а их — нет!

Он выкрикнул еще один приказ своему сигнальщику, который вскочил на ноги и принялся размахивать красными и желтыми флажками. Рулевые навалились на румпель. Город Хаката был еще далеко, когда флот Юкио вновь сменил курс и направился к центру бухты.

Дзебу вновь понаблюдал за запоздалой реакцией врага, когда, один за другим, его корабли сменили курс, продолжая погоню. Крики с другого борта привлекли его внимание.

Через зеленые уступчивые холмы за Хакатой потоки конных и пеших солдат вливались в город. Красные флаги трепетали на древних стенах города. Массы людей столпились на причалах. Высокое полуденное солнце сверкало на шлемах, доспехах и клинках нагинат. Более мелкие отряды самураев Такаши появились на пристанях Хакосаки, на севере бухты и Имазу — на юге.

— Сейчас они возьмут рыболовные лодки и отправятся за нами, — сказал Юкио. — Это я тоже предвидел!

Прямо на их глазах самураи Такаши заполняли все суда, стоящие вдоль берега. Несомненно, они заставят рыбаков грести. Многие из лодок были переполнены и низко сидели в воде.

Тысячи самураев, оставшихся на берегу, размахивали красными знаменами и в ярости посылали бесполезные стрелы в направлении кораблей Муратомо. Дзебу почувствовал отвращение к такой бесполезной трате стрел. Самураи не умели ценить вещи.

Теперь Муратомо не имел возможности высадиться на берег. Они были отрезаны, вынуждены будут драться, выжить или умереть на воде. Пятнадцать кораблей Такаши все еще блокировали вход в бухту. Тринадцать других преследовали корабли Муратомо. Дюжины мелких судов из Хакаты, Хакосаки и Имазу, оскалившись оружием, как зубами акулы, образовали длинные растянутые линии, идущие наперехват кораблям Муратомо.

Кормчий сказал что-то Юкио и указал наверх. Флюгер на мачте изменил направление. Теперь голова рыбы указывала точно на выход из бухты в открытое море.

Юкио повернулся к кормчему:

— Прилив заканчивается?

Седой моряк улыбнулся и кивнул.

— Хачиман с нами! — воскликнул Юкио. — Пора попрощаться с нашими друзьями Такаши. Мы достаточно показали им красоты бухты Хаката. Уходим в Китай! Поднять все паруса! Гребцам грести от всего сердца! Курс на открытое море!

Флажки сигнальщика расцвели на корме. Через мгновение флот Муратомо снова изменил курс. Теперь они на полном ходу устремились на блокаду Такаши.

Корабли Такаши, бывшие так далеко от них столь долго, вырастали на глазах. Едва слышные крики долетели с их палуб. Несколько выпущенных в запальчивости стрел по дуге взлетели к кораблям Муратомо и упали, не долетев до них, в волны.

Юкио закричал капитану ближайшего корабля Муратомо:

— Целиться только в рулевых и гребцов! Не обращать внимания на самураев! Передай всем! — он схватил Дзебу за руку и потащил к лееру:

— Пойдем! Наши люди считают недостойным для себя стрелять в кого-либо рангом ниже самурая. Нужно показать им пример!

Колонна кораблей Муратомо была нацелена в голову линии Такаши. Корабли противника нарушали строй и пытались окружить их. Корабль Юкио шел мимо носа головной галеры врага. Юкио натянул самурайский лук, размером выше него самого, и стрела в четырнадцать ладоней с наконечником «жужжащая луковица», провизжав в воздухе, воткнулась в горло рулевого первого корабля Такаши. Юкио специально выбрал звучащий наконечник, чтобы привлечь внимание других к выбранной им цели.

Лук Дзебу звякнул, и второй рулевой свалился на румпель. Стыдно убивать безоружного моряка, но это могло помочь избежать большего кровопролития и дальнейшем.

Юкио выпустил еще две стрелы по гребцам. Потеряв управление, корабль сбился с курса и стал отставать. Стрелы, выпущенные самураями Такаши, свистели над головой Дзебу.

Один из вражеских воинов в доспехах, перепрыгивая через гребцов, пробирался на нос судна противника, держа лук над головой. Встав на носу, широко расставив ноги, он прицелился в Юкио. Голова воина была не покрыта. В мгновение, которое понадобилось Дзебу, чтобы достать из колчана пробивающую доспехи стрелу с тупым наконечником, он разглядел смуглое, красивое лицо с маленькими усиками. Стрела вонзилась в центр груди самурая. Он выронил лук, медленно перевалился через леер и упал в море. Когда всплеск стих, его уже не было видно.

— Я же приказал тебе не заниматься самураями! — крикнул Юкио.

Дзебу уже хотел объяснить, что воин собирался выстрелить в Юкио, но раздавшийся рядом плач прервал его. Это был Моко. Вцепившись в леер, он смотрел на то место, где исчез самурай Такаши. Моко посмотрел полными слез глазами на Дзебу.

— Я проклят, если мне пришлось видеть это! Несколько лет назад этот человек спас мне жизнь. Я никогда не забуду его лицо! Это единственный человек в мире, кроме вас, шике, про которого я могу сказать, что обязан ему жизнью. А теперь вы убили его!

— Он целился в господина Юкио...

— Я не осуждаю вас, шике. Я просто говорю, что война — самое отвратительное дело из всех, что я знаю, и я ненавижу ее!

Они уже прошли линию Такаши. Впереди, сине-серый и безграничный, лежал океан. Позади них еще два корабля Муратомо прорвались сквозь блокаду. Еще больше кораблей Такаши приблизилось к ним. Тучи стрел свистели в обоих направлениях. Корабли Такаши, потеряв управление, вновь качались на волнах, а корабли Муратомо проскочили мимо них.

Моко рассказал Юкио и Дзебу о дне казни Домея, как Кийоси заметил его, спрятавшегося на дереве выше головы императора, но не выдал страже.

— Конечно, — сказал Юкио, — я узнал бы его, если бы смотрел в ту сторону. Я часто видел его, особенно в то время, когда жил в Рокухаре. Какая странная карма! В тот самый день, когда Кийоси спас тебе жизнь, он отрубил голову моему отцу...

— Я видел, как он сделал это, — сказал Моко. — Но еще, господин Юкио, я видел, как он плакал после этого.

— Это меня не удивляет. Он всегда был добр ко мне. Кийоси никогда не говорил, что сожалеет о своей роли палача, — нам не подобало говорить об этом. Но каким-то образом я понимал, что он сделал это, руководствуясь своим долгом, и ничего не имел против него лично. И сейчас его долгом было направить в меня стрелу. Я возлагаю вину за смерть отца на других — на Согамори, Хоригаву.

— Значит, это был Кийоси, — сказал Дзебу, — Много лет назад я стрелял в него, но, видимо, карма не позволяла ему умереть от моей руки!

Взявшись за леер и склонив голову, Дзебу мысленно прочел «Молитву поверженному врагу» с большим чувством, чем когда-либо за последние годы.

В попытке прорваться сквозь блокаду корабль Муратомо ткнулся в борт вражеской галеры. Самураи Такаши прыгнули на палубу. Зазвенели мечи. Палубы заполнились дерущимися людьми. Но еще две галеры Муратомо вырвались в открытый океан.

Юкио отдал приказ сигнальщику. Через несколько мгновений корабли Муратомо, прорвавшие блокаду, пошли курсом, параллельным линии Такаши, уничтожая команды вражеских галер градом стрел. Прорвалось сквозь линию врагов еще несколько галер Муратомо. Тучи стрел падали на корабли Такаши, а самураи на них, выкрикивая вызовы и оскорбления, стояли у бортов, размахивая бесполезными мечами.

Дзебу посмотрел на разваливающую блокаду. Оставшиеся корабли Такаши и захваченные в Хакате рыбацкие лодки, объединившись, шли к выходу из бухты в горячей погоне за Муратомо.

Взгляд Дзебу привлекла яркая вспышка. Пламя охватило рыбацкую лодку. Люди стали прыгать за борт. Языки пламени вырывались из всех рыбацких суденышек, распространялись на корабли Такаши.

— Что это? Еще один твой план?

Юкио кивнул.

— Легко было предвидеть, что Такаши захватят лодки для погони за нами. Поэтому в лодках оказались не местные рыбаки, а переодетые в них самураи Муратомо. Когда лодки смешались с флотом Такаши, мои люди подожгли их и прыгнули за борт.

Нескольким галерам, кажется, удалось уйти, но выход из бухты сейчас был заблокирован огромным огненным шаром, как будто в воду упала часть солнца. Самураи Такаши не долго барахтались в воде, доспехи утянули их на дно. Одна из лодок, управляемая людьми Муратомо, металась по бухте, вытаскивая из воды своих людей, которые были без доспехов. Собрав всех, она устремилась за флотом Муратомо, Корабль Юкио отстал, чтобы встретить се.

Юкио спустился к середине корабля и стал помогать поднять на борт из рыбацкой лодки мокрых людей.

— Чудесно! — кричал он. — Превосходно! Немедленно принесите саке! Эти люди замерзли в воде!..

Посмотрев за корму, Дзебу увидел только клубящийся черный дым и беспорядочную груду горящих кораблей. Вдруг глаза его сузились. За ними шли два корабля. Один, судя по обводам, был транспортом Муратомо, второй казался кораблем Такаши. Дзебу схватил Юкио за руку:

— Смотри!

Юкио расхохотался:

— Сам смотри!

Белые знамена развевались на обоих кораблях. Дзебу вспомнил, как два судна сошлись, и самураи сцепились врукопашную. Было очевидно, что Муратомо взяли верх.

— Теперь у нас одиннадцать кораблей вместо десяти, — сказал Юкио. — Подарок от Такаши! — Он внезапно схватил Дзебу за плечи и затряс с поразительной для такого маленького человека силой.

— Китай! Дзебу, Китай! Целый новый мир для нас! Пусть Такаши исчезнут в девяти адах! Будущее принадлежит нам!

Юкио снова рассмеялся.

— В море! — приказал он кормчему. — В Китай!

Захлопали сигнальные флажки, и корабли Муратомо повернули от входа в бухту и взяли курс на запад. Все паруса были подняты и загремели, подхваченные сильным ветром с востока.

Лихорадочное веселье Юкио постепенно спало.

— Если бы нам не пришлось убивать Кийоси! Это наполовину лишает меня радости от победы, Дзебу-сан. Он был самым мудрым из всех Такаши, лучшим воином, благороднейшим господином. Убив его, мы нанесли Такаши удар, от которого они, возможно, не оправятся. Тем не менее я предпочел бы, чтобы он остался в живых, если бы карма позволила это.

Дзебу пожал плечами.

— Это был день его смерти. Уверен, что Кийоси встретил его с готовностью и желанием, как мог бы ты и я. К тому же он пытался убить тебя.

— Ты спас мне жизнь! Еще раз! Я твой должник навеки! — Юкио крепко сжал руку Дзебу. — Но я в великой печали не только из-за Кийоси. Его смерть причинила боль другим, близким мне людям. Есть на свете женщина, Дзебу. Она была очень добра ко мне, к моей матери. Помнишь, я говорил тебе, как моя мать стала любовницей Согамори, чтобы спасти мне жизнь? Та женщина была посредницей в этом деле только из-за уважения к моей матери. Она пострадала из-за этого. Ее мужем был князь Сасаки-но Хоригава, желавший смерти мне и Хидейори. Он наказал свою жену... почему ты так смотришь на меня?

Дзебу похолодел. «Даже сейчас, — напомнил он себе, — тайна должна быть сохранена». Он заставил себя оставаться спокойным.

— Эта госпожа... Ее звали Шима Танико?

— Да, это она. Ты знал ее?

— Очень давно, — Дзебу равнодушно махнул рукой. — Как-нибудь я расскажу тебе об этом.

— У нее родился ребенок от Кийоси, мальчик, когда я еще был в Рокухаре. Сейчас ему, должно быть, девять. Еще один сын, лишившийся своего отца, Моко прав. Война отвратительна!

Юкио отвернулся и пошел по кораблю, восхваляя своих людей и даже разговаривая с гребцами, похлопывая их по плечам. Потом приказал спустить плот для обхода других кораблей. Плот был спущен на воду, и Юкио спрыгнул в него с легкостью, поразившей Дзебу при их первой встрече на мосту Годзо.

Дзебу прошел по палубе к баку и остановился, подняв голову к пустующему синему небу. Глаза его горели, щеки были мокрыми.

«Почему я плачу? — подумал он. — Если бы я не убил Кийоси, мой друг был бы мертв. Вместо этого еще один сын потерял отца. Как Юкио. Как я. Еще одна женщина потеряла возлюбленного, как моя мать».

Он никогда не хотел знать, как живет Танико. Всего один раз он спросил об этом, когда Моко рассказал ему о случившемся в Дайдодзи. Это был худший момент в его жизни. Он никогда не расспрашивал о ней, так как это причиняло ему сильную боль. Едва ли такие чувства подобали настоящему зиндзя.

А если бы он знал, кем приходится ей Кийоси? Постарался бы он не убивать его? Или вызванная ревностью ненависть ускорила бы полет стрелы?

Нет, Дзебу никогда не хотел вторгаться в ее жизнь. Далее когда Домей сказал, что посылает людей убить Хоригаву, его первой мыслью было: он не должен идти туда. Еще меньше ему хотелось убивать Кийоси. В конце концов, он сам не дал ей ничего...

Он действительно не знал, что значит для нее Кийоси. Возможно, он был всего лишь защитником, к которому она убежала от Хоригавы. Или он мог быть настоящим любовником, заставлявшим ее кричать от наслаждения в темноте, чего она всегда хотела, но так и не смогла испытать с Дзебу.

Что бы она ни делила с Кийоси, Дзебу сумел дотянуться через все расстояния и время и разрушить это. Просто спустив тетиву, пославшую вперед стрелу. Так немного! Так легко убить человека, оборвать его жизнь, все, что она значила, быть может, даже уничтожить жизни других в тот же самый момент.

Но даже если бы он знал, что делает, он сделал бы это, чтобы спасти Юкио.

Почему он плачет? Потому, что совершил зло? Но зиндзя выше добра и зла. Зиндзя всегда уверен в собственном совершенстве!

Из темных глубин памяти раздался шепот: «Зиндзя — дьявол!» Он не вспоминал слов Высшей Силы уже несколько лет.

Быть может, весь смысл в этом? Думая, что совершает добро, зиндзя делает зло, а потом пытается убедить себя, что это не имеет значения, что добро и зло одно и то же. Если война — зло, как ему было доказано сегодня, а зиндзя преданы войне, значит, они действительно дьяволы!

Дзебу причинил зло Танико. Ее ребенку. И ему не удастся вернуть все назад. Он даже не захочет вернуть все назад, так как в этом случае погиб бы его друг.

Опишет ли ей кто-нибудь человека, убившего Кийоси? Узнает ли она в этом человеке его?

Солнце пересекло небо и сейчас висело, жаркое и белое, впереди флота Муратомо. Оно вымостило дорогу перед ними сверкающими драгоценными камнями. Где-то в конце этого сверкающего пути лежала страна его отца, империя монголов. Быть может, Дзебу действительно увидит землю, на которой родился его отец, вновь встретится с его убийцей.

И быть может, большие расстояния помогут ему забыть это маленькое, белое, прелестное личико, преследующее его с того путешествия по дороге Токайдо.

Вздрагивающими пальцами он потянулся за Камнем Жизни и Смерти.

Часть вторая

КНИГА КУБЛАЙ-ХАНА

Люди страдают и потому сражаются и убивают друг друга. Невинные, начавшие сражаться, чтобы защитить себя от грабителей и убийц, сами становятся грабителями и убийцами. Кто-то должен защитить их и от того, что с ними происходит, и от того, кем они становятся. Наша надежда в том, что мы можем взять на себя обязанность проводить необходимые сражения и убийства. Мы думаем, что нам можно верить.

«Наставление зиндзя».

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В Хэйан Кё пришло лето. Фусума и шодзи домов открывались по мере того, как дни становились длиннее, а ночи — теплее. Дождь сменял солнце, заставляя зеленеть огромные старые ивы, растущие по улицам и канавам. Луна и светлячки освещали ночь. Танико поняла, что ужасно соскучилась по Кийоси. Она хотела разделить с ним эту красоту. Не имея возможности говорить с ним, она писала по два-три стихотворения в день и представляла себе, что читает их ему.

Солнце согревает ветер,

Ветер гладит ивы,

Ивы склоняются и ласкают реку

Ей было почти нечего записывать в свою подголовную книгу. Она любила писать о сплетнях дворца и двора, проблемах правителей страны, о борьбе могущественных людей. Обо всем этом она в избытке слышала от Кийоси. С того времени как он уплыл на юг, ее жизнь была уединенна и наполнена монотонностью и скукой. Ее не утешало, что такую же жизнь вели почти все женщины ее положения, за исключением тех, кому посчастливилось исполнять обязанности при дворе. Она не представляла себе, как другие женщины могли выносить такую жизнь.

Единственным источником радости для нее было общение с Ацуи. Мальчик забыл тот ужас, когда он увидел свою мать убивающей кинжалом человека, и они проводили вместе по нескольку часов каждый день. Ацуи все больше становился похожим на своего серьезного отца с квадратной челюстью. Каждый пятый день она отвозила его на повозке в буддистский храм на горе Хиэй на уроки игры на флейте и кото, преподаваемые знаменитым мастером. Ежедневно она слушала, как он упражняется в игре на этих инструментах, В довершение ей удалось убедить его, что стоит научиться игре на сямисене, и сама стала давать ему уроки. Кийоси научил его игре в го, говоря, что каждый самурай должен хорошо играть в нее, и Танико играла с Ацуи каждый вечер. Она брала его на прогулки по саду, объясняя названия летних растений и цветов. Поздно вечером, прежде чем он отправлялся спать, они сидели и наблюдали за восходом луны. Ацуи играл на флейте просто для удовольствия, и иногда игра его была настолько прекрасной, что у Танико на глаза наворачивались слезы.

В середине Пятого месяца дом Шимы охватила странная тишина. Служанки Танико стали более робкими и меньше обычного болтали, одевая и раздевая ее. Была какая-то загадочность в том, как тетя и племянницы приветствовали ее на женской половине и торопились уйти по своим делам. Старший сын Риуичи Мунетоки, теперь горячий девятнадцатилетний самурай, ушел с Кийоси в экспедицию, преследуя последних из Муратомо. Дядя Риуичи, казалось, исчез. Когда она спрашивала о нем, тетя Цогао отвечала, что он отправился в длительное морское путешествие в Ясуги на западном берегу. Танико знала, что Ясуги был оплотом пиратов, грабящих суда и берег Кореи. Всю свою жизнь она слышала сплетни, что ее семья связана с пиратами, и это путешествие, судя по всему, подтверждало их.

В один из дней слуга доложил, что в главном зале находится первый секретарь господина Такаши-но Согамори, просящий принять его. Настроение Танико немного поднялось. Уже почти месяц она не получала писем от Кийоси. С помощью служанки она быстро подготовилась принять его, установила в своей комнате ширму и послала служанку за секретарем Согамори.

Она немедленно заметила знак табу из древесины ивы, привязанный к черному головному убору секретаря и свисающий вдоль его лица. Танико задумалась, была ли постигшая его беда личной неудачей или относилась ко всему дому Такаши. Спрашивать было невежливо. Удивительно было даже то, что человек со знаком табу покинул собственный дом. Видимо, он считал свой визит необходимым.

Она никогда не видела этого человека, но сразу поняла, к какому типу он относится. Его строгий вид и старомодные, слегка потрепанные плащ и штаны выдавали в нем конфуцианского ученого — человека несомненно из хорошей семьи, иссякшее состояние которой заставило его пойти на службу приобретающему вес клану, подобному Такаши.

Они обменялись приветствиями. Секретарь постоянно боязливо поглядывал на ширму, будто пытаясь увидеть что-то сквозь нее. «Он хочет увидеть знаменитую госпожу, услаждающую Кийоси», — подумала она.

Наконец секретарь произнес:

— Господин Согамори прислал меня донести до вас его волю.

— Это честь для меня, — сказала Танико. — Но я надеялась, что у вас есть послание господина Кийоси. — Сквозь щель в верхней части ширмы она увидела, как глаза секретаря расширились с удивлением, а быть может, и страхом при упоминании имени Кийоси.

— Послания не было, — торопливо произнес он. — Господин Кийоси ничего не присылал. — Что-то в его голосе испугало Танико.

— Так в чем же дело? — спросила она. — Что вы здесь делаете?

— Господин Согамори желает, чтобы его внук был послан к нему.

Слова секретаря удивили Танико и усилили испытываемый ею страх.

— Как надолго?

Казалось, секретарь вновь удивился.

— Ну конечно же, на всю оставшуюся жизнь, моя госпожа. Господин Согамори желает дать мальчику имя Такаши и признать его своим сыном.

— Своим сыном? Но он сын господина Кийоси. Только он, и никто другой, должен признать его.

— Моя госпожа, — сказал секретарь и замолк. Казалось, что ему не хватает слов. Наконец он выпалил: — Мертвый не может усыновлять ребенка.

Он будто пронзил ее мечом. Она сидела парализованная, сраженная его словами. Наконец оцепенение от шока стало ослабевать, она начала чувствовать боль, бороться, чтобы освободить себя от нее.

— Нет, нет, он не мертв. Кто-нибудь сказал бы мне. Вы не можете просто прийти сюда и сказать, что он мертв. Я узнала бы, если что-нибудь случилось с ним. Вы ошибаетесь. Вы не можете не ошибаться.

Именно когда она отвергла его слова, случившееся поразило ее с ошеломляющей силой: Кийоси погиб в бою на Кюсю, и никто не сказал ей об этом.

Секретарь густо покраснел:

— Вы не знаете, что случилось, моя госпожа?

— Я ничего не слышала. Я не могла не узнать, если бы что-нибудь случилось с господином Кийоси.

Снова показалось, что человек подыскивает подходящие слова.

— Тогда я... должен сообщить вам? Какое несчастье. Но, видимо, эта горькая обязанность выпала мне, если другие не сделали этого. — Он выпрямился, собрался и превратился в живое олицетворение конфуцианской честности. — Моя госпожа, я опечален до глубины души, что вынужден донести до вас такие новости. Шесть дней назад мы получили сообщение о морском бое в бухте Хаката. Мятежные войска Муратомо пытались ускользнуть. Мой господин Кийоси находился на флагманском корабле флота Такаши. Во время сражения он был поражен в грудь пронзающей доспехи стрелой. Стоящие рядом сообщили, что он умер мгновенно. Одна стрела, никаких мучений. Его тело упало в море и мгновенно исчезло. Его больше нет, моя госпожа. Он погиб, преданно выполняя приказы своего отца. Можете гордиться этим.

Танико выслушала секретаря. Потом встала на ноги.

Когда Танико очнулась, оказалось, что она лежит на полу. Служанка стояла рядом на коленях и вытирала ее лицо влажной тканью. Она попыталась сесть. Ширма была повалена, секретарь Такаши стоял в углу комнаты, вежливо отвернув лицо.

Мгновенье спустя все вернулось — Кийоси был мертв.

Она взглянула на служанку, женщину, приехавшую с ней в Хэйан Кё много лет назад. Та плакала.

— Ты знала, — сказала Танико. — Ты узнала об этом несколько дней назад и не сказала мне.

— Я не могла, моя госпожа, — сквозь рыдания проговорила служанка. — Не могла вынести этого. Почему это должна быть я?

Несмотря на нахлынувшую скорбь, мозг Танико работал.

— Подними ширму. — Сначала необходимо было избавиться от этого человека, говорившего, что он заберет Ацуи. Когда ширма была установлена, Такико собрала всю свою волю и села.

— Прошу вас передать господину Согамори, что я благодарна за его предложение усыновить Ацуи. Тем не менее с самым глубоким уважением вынуждена заявить, что семья Такаши не связана никакими обязательствами в отношении Ацуи или меня. Ацуи мой сын, и я желаю, чтобы он остался со мной.

Секретарь в изумлении уставился на нее.

— Моя госпожа, мальчик приходится сыном господину Кийоси. Господин Согамори потерял своего сына, старшего сына, которого он любил больше всего на свете. Он хочет своего внука. Вы не можете перечить ему.

Было мучительно сидеть, мучительно сохранять спокойный вежливый тон, мучительно просто говорить. Она крепко сжала пальцы, лежащие на коленях, почувствовав, как ногти вонзились в ладони.

— Мне очень жаль, но у господина Согамори есть другие дети и внуки. У меня остался только Ацуи. Уверена, что он не захочет отнять у меня единственного ребенка.

— Простите меня, госпожа Танико, но это неблагоразумно. Вы причините себе еще большие страдания. Господин Согамори самый могущественный человек на Священных Островах.

— Мой сын не принадлежит господину Согамори. Я не принадлежу господину Согамори. Мне больше нечего сказать.

С унылым выражением лица секретарь покинул ее. Танико сидела не шевелясь столь долго, сколько могла вытерпеть, чувствуя, как скорбь разрастается в ней, грозя разорвать на части. Она стала судорожно дышать, как олень со стрелой в груди. Потом вздохи переросли в рыдания. Наконец она закричала. Бросилась на пол, стала рвать на себе одежду и бить по полированному полу кулаками.

Подбежали служанки, попытались удержать ее. Она отбросила их, Свернувшись в клубок, она кричала и рыдала.

Вошел Ацуи. Испуганный видом матери, он повернулся к всхлипывающим и заламывающим руки служанкам.

— Что случилось с моей матерью?

Рыдающая Танико села. «Хвала Амиде Будде, что я скажу ему это, — подумала она. — По крайней мере, он не узнает об этом от кого-нибудь из слуг». Она потянулась и привлекла мальчика к себе, пытаясь отдышаться и овладеть голосом.

— Твой отец... покинул нас. Он отправился в Чистую Землю. Погиб в бою на море рядом с Кюсю. Я только что узнала об этом.

— О нет, мама, нет, нет, нет. — Руки мальчика сжались на ее шее, казалось, он вот-вот сломает ее. Но эту боль она терпела с радостью. Ей оставалось жить только ради Ацуи.

Несколько часов они плакали, сжав друг друга в объятиях.

Вечером слуги принесли им еду. Танико есть не могла. Она наблюдала, как Ацуи берет палочками маленькие ломтики рыбы. В зеленой шелковой блузе и черных шароварах он казался точной копией Кийоси.

«Почему они не покончили со мной, разрубив мечами на части? — подумала Танико. — Сколько времени я смогу выносить эту боль, прежде чем сойду с ума?»

— Почтение Амиде Будде, — начала произносить молитву Танико. Ацуи отложил палочки и присоединился к ней.

Слуги унесли посуду, ширма отодвинулась, из-за нее выглянул Риуичи. Лицо его было бледным. В тускло освещенном коридоре он выглядел как золотая рыбка, пытающаяся рассмотреть что-то из-под толщи воды. Танико, продолжая бормотать молитву Будде, взглянула на него.

— Ты не ездил в Ясуги, дядя.

— Прости меня, Танико-сан. Я просто вспомнил, какой ты была, когда тебя привез сюда Хоригава. Повторения этого я бы не вынес.

— Поэтому, вместо того чтобы самому сказать мне, вы милостиво позволили сделать это — совершенно случайно — одному из лакеев Согамори.

— Не мучай меня, Танико-сан.

— А, оказывается, это вас мучают? Понимаю. Не стой в дверях, как испуганный фазан. Садись с нами.

Риуичи щелкнул пальцами служанке:

— Саке. — Все еще глядя виновато на Танико, он сел рядом.

— Ацуи, — сказала Танико, — иди к себе в спальню. Мне нужно кое-что обсудить с дядей.

— Почему мне нельзя слушать? Теперь я глава семьи.

Эти слова еще сильнее напомнили Танико о ее потере. Она неистово разрыдалась под печальным взглядом Риуичи. Ацуи обнял ее.

Служанка принесла горячее саке. Танико налила Риуичи и себе.

— Хорошо. Тебе тоже необходимо определить, что ты хочешь, Ацуи-тян. — Ацуи не выказал недовольства, что к нему обращались как к ребенку. — Оставайся и слушай. — Мальчик снова сел лицом к дяде и матери. Она повернулась к Риуичи. — Согамори просит, чтобы я отослала сына к нему. Он хочет отобрать его у меня и усыновить, сделать Такаши.

Риуичи кивнул:

— Сегодня днем я получил вызов в Рокухару. Несомненно, он звучал как приглашение. Что ты сказала секретарю Согамори?

— Я отказала. Хочу, чтобы Ацуи остался со мной. Риуичи быстро осушил еще одну чашку саке.

— Ты отказала?

— Да. Но последнее слово принадлежит Ацуи.

— Дети не принимают решений о своем будущем, — возразил Риуичи. — Конечно, он захочет остаться с матерью. Но он не имеет представления о том, чего в таком случае лишится. Что ты можешь ему дать по сравнению с положением, которое он получит, став сыном Согамори?

— Кийоси дал Согамори других внуков, его младшие братья тоже живы. Почему Согамори, который имеет так много, должен отбирать у меня ребенка? — По ее щекам потекли слезы.

Риуичи пожал плечами.

— Исключая покойного Кийоси, все потомки Согамори мужского пола ничем не примечательны. С другой стороны, этот мальчик — настоящий образец. Быть может, это потому, что в прежней жизни между тобой и Кийоси существовала мощная связь. Ты должна понимать, что музыкальное искусство и знание классики Ацуи просто замечательны. А его Лицо... — Риуичи отпил саке и пристально посмотрел на мальчика.

Ацуи, опустив глаза, густо покраснел. «Эту черту он унаследовал от меня», — подумала Танико. Риуичи продолжил:

— Любой, понимающий хоть что-то в физиогномике, может увидеть, что у Ацуи лицо человека, призванного занять высокое положение в империи. Даже в таком юном возрасте он затмевает остальных отпрысков Согамори во всем. Это не могло ускользнуть от тебя, Танико. Можешь быть уверена, что сам Согамори прекрасно понимает это.

Танико повернулась к мальчику.

— Ацуи-тян, то, что говорит твой дядя, правда. Ты можешь стать важным членом самого могущественного клана в стране. Если ты останешься здесь, ты станешь простым мальчиком без отца, частью довольно непримечательной провинциальной семьи.

— Я хочу остаться с тобой, мама, — мгновенно заявил Ацуи, — Я люблю тебя, ты любишь меня. Я боюсь господина Согамори. Говорят, что он груб и что у него скверный характер. Я не хочу жить в Рокухаре. Мне не нравится Рокухара.

— Это не детский лепет, — сказала Танико. — Мальчик чудесно понимает, о чем говорит.

— Мы не смеем не повиноваться господину Согамори, — пробормотал Риуичи.

— Если Согамори может отобрать от нас ребенка, он может отобрать у нас все.

Эта мысль заставила Риуичи насупиться.

— Но я ничего не могу сделать. Что я могу сказать господину Согамори завтра в Рокухаре?

— Ты самурай, дядя, такой же, как и он. Можешь сказать ему все как есть и позволить самому решать. Когда пойдешь в Рокухару, передай Согамори, что мальчик не хочет уходить к нему, а мать не хочет его отсылать.

— Безумие.

— Дядя-сан, — сказала Танико, вновь залившись слезами, — мой защитник мертв. Только ты можешь постоять за меня. Если ты не сделаешь этого, я пропала.

Риуичи встал, качая головой.

— Я сделаю все, что смогу. Выпей еще саке. Это поможет тебе заснуть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Жарким утром Риуичи отправился в Рокухару. Потея и дрожа, он в одиночестве сидел в повозке, непрерывно обмахиваясь веером. Его сопровождали шесть всадников с оружием, но их присутствие не могло заставить Риуичи чувствовать себя в большей безопасности. Быть может, он направлялся к собственной смерти. На что еще можно рассчитывать, не подчинившись приказу господина Согамори, который мог раздавить его, как небрежно поставленная сандалия — муравья?

Рокухара был великолепным и пугающим одновременно. Три его главные башни, увенчанные гордыми красными знаменами Такаши, возвышались надо всем вокруг. Риуичи увидел их, как только его повозка пересекла мост Годзо. Внешняя стена с башнями, крытыми черепицей, была выше стены, окружающей императорский дворец. Стены окаймляли обширный парк, ограниченный четырьмя улицами. Три потока, отведенные от реки Камо, питали широкий крепостной ров и бежали через парк по руслам, уложенным тщательно отобранной галькой, под крошечными декоративными мостиками. Внутренние стены разделяли землю на парадные плацы, сады и посыпанные гравием Дворы. Главным зданиями Рокухары были внушительные строения в китайском стиле, крытые зеленой и красной черепицей. Среди них стояли буддистский храм, алтарь синто и множество конюшен.

Твердыня Такаши располагалась за рекой Камо, вне изначальных границ Хэйан Кё, за городской стеной. Земля была дарована деду Согамори после его победы над пиратами во Внутреннем море. В те дни имение Такаши находилось в сельской местности. С течением лет, с каждым новым завоеванием власти и богатства крепость разрасталась, подобно коралловому рифу, поднимающемуся из моря. В то же время столица тянулась на восток, и сейчас Рокухара была окружена бесчисленным множеством более мелких домов, как черная скала в быстрой реке.

Город был дворцом, крепостью, казармами и тюрьмой одновременно. Из числа самураев, размещенных внутри его стен и живущих снаружи с семьями и собственными вассалами, Такаши мгновенно могли собрать армию численностью до десяти тысяч воинов.

Даже после переезда через ров в укрепленные западные ворота, Риуичи долго плутал по лабиринтам внутренних стен, пока наконец не подъехал к дворцу, где его ждал Согамори. Риуичи вылез из повозки и распустил своих всадников, которые выглядели совершенно испуганными, оказавшись в цитадели Такаши. Стоявшие группой юноши Согамори в красных одеждах смотрели на отряд Риуичи с угрожающей небрежностью.

Риуичи постарался держаться спокойно и высокомерно перед двумя подошедшими к нему самураями Такаши, что вызвало большие трудности у потеющего, дрожащего толстого человека. Несмотря на почтительное обхождение, воины с суровыми лицами пугали его. Считалось, что Шима сам был самураем, но Риуичи чувствовал себя более свободно с чернилами, кисточкой и бухгалтерскими книгами, чем с луком и мечом. Он позволил стражам проводить себя к Согамори.

Глава клана Такаши, одетый в свободный шелковый белый плащ, сидел на возвышении с обнаженным мечом на коленях. Его круглый череп был полностью выбрит — он стал священником несколько лет назад после едва не закончившейся смертью болезни. За его спиной, ярко освещенное масляными лампами, висело огромное золотистое знамя с разъяренным Красным Драконом. Глаза дракона сверкали, когти были выпущены, крылья расправлены, чешуйчатое тело, кольцо за кольцом, казалось, вот-вот выпрыгнет из золотистого шелка и разрушит все вокруг.

Риуичи был рад поводу упасть на колени и прижаться лбом к кедровому полу. Его трясло так сильно, что он не мог стоять. Почему у Согамори на коленях меч? Для него?

— Ты здесь желанный гость, Шима-но Риуичи, — сказал Согамори своим скрипучим голосом. Риуичи взглянул вверх. Морщины на лице Согамори были глубокими и темными, веки красными, глаза воспаленными. «Он проплакал несколько дней», — подумал Риуичи. Даже сейчас на коричневых щеках Согамори блестели слезы.

Ниже площадки, слева и справа от Согамори, сидели члены его семьи. Место чуть ниже слева, где обычно сидел Кийоси, было занято вторым сыном Согамори — Нотаро. На его пухлом, обвисшем лице, покрытом белой пудрой, застыло выражение скуки. Рядом с Нотаро сидел третий сын — Таданори, знаменитый щеголь и поэт, ничем другим не примечательный. Другие сыновья Согамори от главной жены и другие жены сидели двумя рядами лицом друг к другу по пути к площадке. «Тупицы, пустомели и бездельники», — подумал Риуичи. Остальные знатные люди, фавориты Согамори, сидели по всей комнате. С удивлением Риуичи заметил князя Сасаки-но Хоригаву, который улыбался и легонько обмахивался веером. Согамори достал из рукава лист бумаги.

— Мы читали стихотворения моего сына, Риуичи-сан. Это последнее, которое он написал на борту корабля по пути в Кюсю.

Мой дворец — тень от паруса,

Кедровые доски — моя постель,

Мой хозяин — морская чайка.

— Очень утонченно, — прошептал Риуичи пересохшими губами. Согамори вздрогнул и вытер лицо рукавом. В наступившей тишине Риуичи подумал, как хотелось бы Танико иметь одно из стихотворений Кийоси. Но было очевидно, что у нее нет здесь друзей. Хоригава обмахнул лицо веером, загадочно улыбаясь Риуичи.

Согамори поднял меч, держа его за отделанную золотом и серебром рукоятку. Клинок заблестел в свете ламп. Он был резко изогнутым и обоюдоострым более чем на половину длины.

— Его меч, — сказал Согамори, — Когарасу. Он не захотел взять его с собой, боясь потерять в море, поэтому оставил его здесь. Если бы он взял меч с собой, он ушел бы вместе с ним на дно залива Хаката. Когарасу ранее принадлежал нашему предку, императору Камму, который получил его от жрицы Святыни Великого Острова. Я передал его сыну, когда он постриг волосы и завязал их узлом.

Риуичи склонил голову.

— Скорбь вашего дома — скорбь моего дома.

Наступила тишина. Согамори изучал Когарасу, поворачивая его к свету то одной, то другой стороной, рассматривая линии закалки. Взяв в ладонь край шелкового рукава, он любовно полировал клинок. Нежно, как спящего ребенка, он положил меч на колени.

— Мне сообщили, что с твоим сыном Мунетоки все в порядке и он возвращается домой, — тихо сказал Согамори. — Я слышал, что он храбро сражался в заливе Хаката. Радость твоего дома — радость моего дома.

Была ли ирония в тоне Согамори?

— Тысячи лет будет недостаточно, чтобы выразить мою признательность канцлеру за высокую оценку моего сына, — произнес Риуичи, низко кланяясь.

— Шима не в состоянии управлять своими женщинами? — сурово прошептал Согамори. При такой резкой перемене тона внутренности Риуичи заледенели от ужаса.

— Ваш жалкий слуга просит прощения, если мы оскорбили вас, — промямлил он, склонив голову.

— Если вы оскорбили? — взревел Согамори. — Ты должен был постыдиться показываться передо мной, Риуичи. Ты должен был броситься в Камо по пути сюда.

— Она охвачена горем, — взмолился Риуичи. — Она не понимала, что говорит.

— Я предупреждал моего господина Согамори, — вступил в разговор Хоригава, — что женщина упряма и порочна.

Риуичи почувствовал себя оскорбленным. Ему хотелось закричать, потребовать от Хоригавы извинений. Оскорбили всю семью Шима. Но он не сказал ничего. Риуичи был слишком напуган.

Согамори вновь поднял меч.

— Он будет принадлежать Ацуи, после того как тот пройдет церемонию посвящения в мужчины как Такаши.

— Мы потрясены предложением моего господина усыновить мальчика Ацуи, — сказал Риуичи. — Но мы умоляем дать нам немного времени. Мать мальчика только что потеряла близкого человека.

— Ты сравниваешь ее горе с моим, — проскрежетал Согамори. — Кем она была моему сыну? Очередной куртизанкой. Какое право она имеет оплакивать его? Мальчик должен быть здесь сегодня.

Понимание того, что ему придется смотреть в глаза Танико, заставило Риуичи предпринять последнюю попытку.

— Но она мать мальчика. Она любит его.

— Она все еще замужем за мной, — сказал Хоригава. — По закону я — отец ребенка. Я говорю, что он должен жить у господина Согамори.

Пораженный Риуичи уставился на него.

— Таким образом, женщина не является помехой, Риуичи-сан, — сказал Согамори.

— У меня появилась еще одна мысль, ваше превосходительство, — сказал Хоригава. — Чтобы обеспечить надлежащий контроль за ней, я перевезу ее в свой дом. — Он повернулся к Риуичи и оскалил свои черные зубы. — Ты нес бремя заботы о ней достаточно долго.

Риуичи охватил ужас. «Она покончит с собой», — подумал он.

— Нет, в этом нет необходимости.

— Пусть ее перевезут в дом Хоригавы в то же время, когда мальчика привезут сюда. — Согамори невесело рассмеялся. — В доме Риуичи восстановится мир и покой.

— Мое путешествие в Китай по указанию вашего превосходительства, — произнес Хоригава, — будет очень напряженным. Быть может, пройдет год или более, прежде чем я вернусь. Мне будут необходимы сопровождение и помощь жены. Я был настолько погружен в исполнение своих государственных обязанностей, что у меня не было времени искать новую. В этой поездке мне придется обходиться той, что я уже имею.

«Но Танико ненавидит тебя, — подумал Риуичи. — Ты убил ее дочь, теперь помогаешь похитить сына. Милостивый Будда, она потеряла Кийоси, а сейчас потеряет Ацуи. А потом снова попадет в руки Хоригавы. Это несомненно сведет ее с ума».

— Юкио сбежал в Китай после убийства моего сына, — задумчиво произнес Согамори. — Но у меня остался еще один Муратомо, через которого я отомщу, Слушай, Риуичи.

Риуичи, сжавшись, отступил назад.

— Да, мой господин.

— Пошли своего самого быстрого гонца к брату, Шиме-но Бокудену, в Камакуру. Сообщи ему, что имперский канцлер считает дальнейшее существование Муратомо-но Хидейори опасным для спокойствия империи. Он приказывает немедленно казнить Хидейори. Его голову должен доставить мне тот же гонец.

«Если бы здесь был Бокуден, — подумал Риуичи, — он знал бы, что сделать». Среди всех прочих тревог смерть Хидейори волновала его меньше всего. Хидейори не принес ничего хорошего в дом Шимы, а Юкио разрушил весь их маленький мирок. У Риуичи не было слез для Муратомо.

— Как пожелаете, мой господин.

— Другому Муратомо не удастся укрыться от вашего гнева в Китае, ваше превосходительство, — произнес Хоригава. — Через меня ваша месть настигнет его в Срединной империи.

— Князь Хоригава — замечательный человек, Риуичи-сан, — сказал Согамори. — Он мал телом, но в этой маленькой голове удерживается весь китайский язык, и не только его классика, но и все торговые и военные термины. Князь может обратиться к императору Сун, а также переброситься парой слов с самым жалким моряком в порту. Послания, которые он повезет в Китай, и информация, которую привезет оттуда, очень ценны для меня. Если ему нужна твоя племянница, он должен получить ее.

— Я понимаю, мой господин, — дрожащим голосом произнес Риуичи.

— Я пошлю вместе с тобой повозку для мальчика, Риуичи-сан. Не позволяй своей семье вновь меня тревожить.

Хоригава встал.

— Я поеду сам, в собственной повозке, и привезу жену домой. — Он поклонился Согамори. — Не соизволит ли ваше превосходительство послать с нами нескольких своих самураев для сопровождения?

— Прикажи начальнику стражи выделить для сопровождения двадцать самураев.

В полном отчаянии Риуичи поклонился, развернулся и, волоча ноги, вышел из зала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Танико и Ацуи играли, когда услышали шум от въехавших в ворота поместья Шимы повозок и всадников. Рука Ацуи, готовая поставить на поле белый камешек, который стал бы угрожать всей линии черных камешков Танико в углу поля, застыла в воздухе. Он медленно опустил камешек, и они посмотрели друг на друга.

Шума было больше, чем когда уезжал дядя Риуичи со своими всадниками, таким образом можно было предположить, что вернулось больше лошадей, а быть может, и больше повозок. Беспокойство, не оставлявшее Танико все утро, сменилось ужасом. Отодвинув доску для игры в го, она привлекла к себе Ацуи.

Через некоторое время экран шози в ее комнату отодвинулся, и в щели появилось заплаканное лицо тети Цогао. Один взгляд, и страх Танико перерос в дикий, отчаянный ужас. Ее тетя беспомощно покачала головой.

— Твой дядя требует Ацуи в главный зал.

Танико не разжимала рук, обнимавших мальчика.

— Если ему нужен Ацуи, ему придется прийти сюда и оторвать его от меня.

Цогао, зарыдав, ушла. Ацуи плакал в объятиях Танико. Она похлопала его по узенькому плечику под зеленым шелком.

— Мама, убей меня, как ты убила того человека, а потом убей себя. В Чистой Земле мы встретимся с отцом.

Танико прикусила губу.

— Перед тобой долгая жизнь, Ацуи-тян. Лучше я потеряю тебя, чем причиню вред. И даже в худшие моменты моей жизни я никогда не хотела убить себя. Предоставь свою судьбу Амиде. Почтение Амиде Будде.

— Почтение Амиде Будде, — повторил Ацуи.

В комнату вошел Риуичи. За ним появилась низенькая, до ненависти знакомая фигура в высоком черном лакированном головном уборе.

— Хорошего тебе дня, Танико-сан, — сказал Хоригава, обнажив свои черные зубы в широкой ухмылке.

С криком ярости Танико схватила первый попавшийся под руку предмет. Им оказалась зажженная масляная лампа. Она бросила ее в Хоригаву, который, смеясь, уклонился. Риуичи испустил тревожный крик, когда маленькие оранжевые языки пламени побежали по бумажной стене. Слуга с кувшином воды бросился на огонь и залил его, Риуичи потушил оставшиеся огоньки одеялом.

— Я вижу, госпожа Танико не оставила попыток поджечь чей-либо дом, — сказал Хоригава.

— Ты заронил в голову Согамори эту мысль, — произнесла Танико, обуреваемая желанием броситься на мужа и задушить его.

Хоригава развел руками.

— Наоборот. Я пытался убедить господина Согамори, что отпрыск душевнобольной женщины низкого происхождения вряд ли заслуживает его внимания. Но он настаивал. Я здесь только для того, чтобы убедиться, что его желания выполняются. По закону ты — моя жена, а этот мальчик — мой сын. Он будет усыновлен господином Согамори, а ты, начиная с этого момента, будешь жить у меня.

«У него. Меня посылают назад, к Хоригаве». Ее разум помутился от потрясения. На мгновение ей действительно захотелось покончить с собой. Все, что приносило ей счастье в последние годы, ушло, как будто проглоченное землетрясением.

Она встала на колени и прижала к себе Ацуи.

— Мы не поедем.

— Этот человек — не мой отец, — хныкал Ацуи.

— Конечно, нет, — сказала Танико сквозь сжатые зубы. — Он не способен быть чьим-либо отцом.

Риуичи умолял Хоригаву:

— Она вам не нужна как жена, ваше высочество. Я позабочусь, чтобы она не тревожила господина Согамори.

Выражение лица Хоригавы изменилось. Его щеки покраснели под белой пудрой придворного. Глаза сузились, тонкие губы растянулись, обнажая черные зубы. Хриплым от ненависти голосом он произнес:

— Она моя жена. Моя. Я поступлю с ней так, как считаю нужным. Не вмешивайся в это, Риуичи. — Хоригава отвернулся от Риуичи и сквозь ставни позвал своих людей, стоявших на террасе.

— Танико, — сказал Риуичи, — быть может, если ты позволишь забрать мальчика безо всяких сцен, нам удастся уговорить князя Хоригаву разрешить тебе остаться с нами.

— Не вводи себя в заблуждение, дядя, — холодно произнесла Танико. — У князя со мной старые счеты. Что касается тебя, ты подвел меня, когда я более всего в тебе нуждалась. Теперь я не хочу оставаться у тебя.

— Постарайся понять, Танико. Весь мир сгибается перед господином Согамори, как трава под ветром. Я не мог вынести этого.

— Я думала, что самурай может вынести все.

Двое мужчин в красных шелковых куртках и штанах по щиколотку длиной, с длинными мечами на поясе ввалились в комнату. Они выглядели немного робко, попав в комнату женщины, не защищенной ширмой. Встав у стены и отведя глаза от Танико, они вопросительно смотрели на Хоригаву.

— Право, ваше высочество, это совсем не обязательно, — сказал Риуичи. — Вы оскорбляете меня, позволяя самураям войти в мой дом.

— Ты уже доказал, что не можешь заставить членов своей семьи исполнять приказы господина Согамори, — сказал Хоригава. Он повернулся к самураям: — Возьмите у нее мальчика и посадите в повозку господина Согамори.

Танико оставалась на коленях, не отпуская от себя Ацуи. Риуичи протянул к ней руки:

— Пожалуйста, Танико, не позорь нас.

— Ты сам опозорил себя, дядя.

— Возьмите мальчика, — рявкнул самураям Хоригава.

Старший из двух подошел и остановился рядом с Танико.

— Простите, моя госпожа. Вы отдадите нам мальчика?

— Мне очень жаль, но я не могу сделать этого.

— Мы знаем вас, моя госпожа. Это вы помогли нашему товарищу уйти в другой мир. Вы пользуетесь огромным почтением у всех самураев. Но мы должны подчиняться приказам. Не заставляйте нас позорить вас.

Танико закрыла глаза и склонила голову.

— Простите меня. — Она еще крепче прижала к себе Ацуи.

— Это вы должны простить нас, моя госпожа. — Самурай наклонился и взял ее за руки. Ацуи закричал. Риуичи стонал и заламывал руки.

Внезапно Танико отпустила Ацуи и бросилась к младшему из самураев, пытаясь схватить его меч. Она наполовину вытащила его из ножен, когда самурай ладонью ударил ее по голове. Она упала, оглушенная, потеряв способность двигаться.

— В прошлой жизни она, видимо, была воином, — сказал старший из самураев.

— Мама! — закричал Ацуи. Танико открыла глаза И увидела своего сына во власти, молодого самурая. Она протянула к нему руки, он пытался вырваться.

— Уведите мальчика, — сказал Хоригава. Самурай утащил Ацуи из комнаты.

Закрыв свой разум для криков Ацуи, Танико повернулась к старшему из самураев. Ей пришлось говорить очень медленно, чтобы сдерживать рыдания.

— Прежде чем уйдете, попросите слуг принести его флейту, кото и сямисен и возьмите их с собой в Рокухару. Флейта Маленькая Ветвь — реликвия семьи Такаши — была подарена Ацуи его отцом. Упражнения мальчика не должны прерываться. Он очень хороший музыкант. — Она вспомнила, как несколько лет назад госпожа Акими сказала о сыне Домея Юкио: «Его игра на флейте очень приятна для слуха». Юкио, из-за которого погиб Кийоси. Юкио, жизнь которого она помогла спасти. До этого момента эта мысль не приходила ей в голову. Сейчас она ошеломила ее.

— Почтение Амиде Будде, — прошептала она. Только Бог Бесконечного Света мог понять то, что делало ее каким-то образом ответственной за смерть Кийоси.

Танико встала и повернулась к Хоригаве.

— Возьмите меня и делайте все, что хотите.

Маленькими шажками, как подобает настоящей госпоже, выпрямив спину, Танико покинула рыдающую семью Шимы Риуичи. Она понимала, что, вероятно, никогда не увидит никого из них, но молча прошла мимо, не попрощавшись. Ее семья подвела ее на один раз больше, чем это было возможно.

Хоригава приказал одному из самураев сесть в повозку вместе с ним и Танико.

Когда они уже катились по улицам Хэйан Кё, Танико спросила:

— Вы всегда будете вызывать охранника, оставаясь со мной наедине, ваше высочество?

Хоригава улыбнулся ей, улыбка была пропитана ненавистью.

— Ты не можешь представить, что я придумал для тебя. Будет очень интересно посмотреть, как слабая, хорошо воспитанная женщина, привыкшая, жить в столице, выдержит трудности поездки в Китай.

Танико, широко раскрыв рот, уставилась на Хоригаву. Китай? Но если Юкио, как она слышала, отправился в Китай, значит, Дзебу тоже там. Невозможно было поверить, что это не странный сон.

— Да, моя дорогая, Китай, — продолжал Хоригава. — Но это только начало. В конце путешествия ты окажешься в аду.

В доме Хоригавы к Танико относились скорее как к гостье. Дом для женщин некоторое время не использовался, был грязен, крыша текла. Но слуги Хоригавы, очевидно по приказу князя, работали быстро, и к ее приезду все было готово.