Оглавление тома "Историческое подготовление октября, часть 1: От Февраля до Октября"

Л. Троцкий. В ПЛЕНУ У АНГЛИЧАН


НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

Опубликование документов, касающихся моего месячного пленения англичанами, представляется мне сейчас делом политической необходимости. Буржуазная печать - та самая, что распространяла самые черносотенные клеветы против политических эмигрантов, оказавшихся вынужденными возвращаться через Германию, - притворилась глухонемой, как только столкнулась с бандитским набегом Англии на русских эмигрантов, возвращавшихся на родину по Атлантическому океану. Находящаяся в услужении социал-патриотическая, ныне министерская печать поступает немногим более достойно: и у нее нет побудительных мотивов выяснять то щекотливое обстоятельство, что новенькие с иголочки министры-социалисты, расписывающиеся пока еще в глубоком уважении к эмигрантам-"учителям", оказываются ближайшими и непосредственнейшими союзниками Ллойд-Джорджа*31, который этих самых "учителей" хватает за шиворот на большой атлантической дороге. В этом траги-комическом эпизоде раскрывается с достаточной убедительностью как отношение правящей Англии к русской революции, так и общий смысл того священного союза, на службу к которому ныне поступили граждане Церетели*32, Чернов*33 и Скобелев*34.

Ибо, какие бы заявления ни делали левые министерские группы и партии, министры-социалисты несут всю ответственность за то правительство, частью которого они являются. Правительство же Львова - Терещенки*35 состоит в союзе не с английскими революционными социалистами, Маклином*36, Эскью и др., которых правящие империалисты Англии держат в тюрьмах а с этими именно тюремщиками - Ллойд-Джорджем и Гендерсоном*37.

Первые два года войны я провел во Франции. Там я имел возможность наблюдать с достаточной полнотой опыт социалистического министериализма в эпоху "освободительной войны". Гед*38 и Самба*39 ссылались, разумеется, на совершенно исключительные небывалые обстоятельства, которые заставили их вступить в министерство войны: отечество в опасности, немцы у Парижа, всеобщая разруха, необходимость защиты республики и традиций революции; словом, развивали ту самую аргументацию, которую теперь в несколько более наивной форме пускают в оборот Церетели и Чернов, чтобы доказать, что их министериализм, как небо от земли, отличается от министериализма Геда и Самба.

При благосклонном участии французских "товарищей"-министров я был изгнан из Франции за работу в ежедневной русской интернационалистской газете "Наше Слово"*40 и за участие во французском "циммервальдском" движении. Правительство Швейцарии, покорное команде царских дипломатов, отказалось принять меня. Французские жандармы, облачившиеся для поддержания чести республики в штатское платье, вывезли меня на границу Испании. Через три дня парижский префект Лоран телеграфировал мадридской полиции об "опасном агитаторе" имярек, переехавшем через испанскую границу. Испанские охранники не придумали ничего лучшего, как арестовать меня. Освободив меня после запроса в парламенте из своей "образцовой" мадридской тюрьмы, испанское правительство препроводило меня под конвоем на крайний юго-запад Пиренейского полуострова, в Кадикс. Отсюда власти хотели отправить меня немедленно в Гавану, и лишь после угрозы сопротивлением и после вмешательства испанских социалистов и некоторых республиканцев мне было разрешено выехать с семьей в Нью-Йорк.

Там, после двухмесячного пребывания, нас застигла весть о русской революции. Группа русских изгнанников - в их числе автор этих строк - сделала попытку отправиться в Россию на первом отходящем пароходе. Но русский социалист предполагает, Ллойд-Джордж располагает. В Галифаксе английские власти сняли нас с парохода и заключили в лагерь для военнопленных. Об обстоятельствах этого ареста и условиях заключения говорит печатаемое ниже письмо на имя г. министра иностранных дел. Это письмо я писал на датском пароходе после освобождения из английского плена, имея в виду г. Милюкова. Но лидер кадетской партии пал под бременем своей верности лондонской бирже, прежде чем финляндский поезд довез нас до Белоострова. Г. Терещенко со своими коллегами перенял, однако, полностью наследство г. Милюкова, как и этот последний перенял целиком наследство царской дипломатии. Поэтому письмо, предназначавшееся для г. Милюкова, я с полным правом адресую г. Терещенко. Оно переслано ему в оригинале через посредство председателя Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Чхеидзе*41.

Мне остается еще сказать здесь несколько слов о немецких пленных, в обществе которых я провел месяц. Их было 800: около 500 матросов с затопленных англичанами немецких военных кораблей, около 200 рабочих, которых война застигла в Канаде, и около сотни офицеров и штатских пленных из буржуазных кругов. Отношения определились с первого же дня, точнее с того момента, как масса пленных узнала, что мы арестованы, как революционные социалисты. Офицеры и старшие морские унтера, помещавшиеся отдельно, сразу увидели в нас заклятых врагов. Зато рядовая масса окружила нас плотным кольцом сочувствия. Этот месяц жизни в лагере походил на сплошной митинг. Мы рассказывали пленным о русской революции, о причинах крушения Второго Интернационала, о группировках внутри социализма. Отношения между демократической массой и офицерами, из которых некоторые вели кондуитные списки "своим" матросам, чрезвычайно обострились. Немецкие офицеры кончили тем, что обратились к коменданту лагеря, полковнику Моррису, с жалобой на нашу антипатриотическую пропаганду. Английский полковник встал, разумеется, немедленно на сторону гогенцоллернского патриотизма и запретил мне дальнейшие публичные выступления. Это произошло, впрочем, уже в последние дни нашего пребывания в лагере и только теснее сблизило нас с немецкими матросами и рабочими, которые ответили на запрещение полковника письменным протестом за 530 подписями.

Когда нас уводили из лагеря, пленные устроили нам проводы, навсегда врезавшиеся в нашу память. Офицеры и унтера, вообще патриотическое меньшинство, замкнулись в своих отделениях, но "наши", интернационалисты, стали двумя шпалерами вдоль всего лагеря, оркестр играл социалистический марш, руки тянулись к нам со всех сторон... Один из пленных произнес речь, в которой выразил свой восторг перед русской революцией, послал свое честное проклятие германскому правительству и просил нас передать братский привет русскому пролетариату. Так братались мы с немецкими матросами в Амхерсте. Правда, мы тогда еще не знали, что собственные князя Львова циммервальдцы Церетели и Черновы считают братание противоречащим основам международного социализма. В этом они сошлись с гогенцоллернским правительством, которое тоже запретило братание - правда, с менее лицемерной мотивировкой.

Незачем говорить, что американско-канадская печать объясняла взятие нас в плен нашим "германофильством". Отечественные желто-кадетские газеты встали, разумеется, на тот же самый путь. Обвинение в "германофильстве" мне приходится во время войны выслушивать не впервые. Когда французские шовинисты подготовляли мою высылку из Франции, был пущен слух о моих пангерманистских тенденциях. Но сама же французская пресса сообщила перед тем о моем заочном осуждении в Германии к тюремному заключению за немецкую брошюру "Der Krieg und die Internationale"*42, направленную против германского империализма и политики официального большинства немецкой социал-демократии. Опубликованная в Цюрихе в начале войны, эта брошюра была провезена швейцарскими социалистами в Германию и там распространялась теми самыми социалистами левого крыла, друзьями Либкнехта*43, которых немецкая желтая пресса травила, как агентов царя и лондонской биржи. В гнусностях Милюковых и всех его Гессенов*44 по нашему адресу нет, таким образом, ничего самобытного. Это подстрочный перевод с немецкого языка.

Сэр Бьюкенен*45, посол Англии в Петрограде, пошел дальше: он прямо сообщил в своем предназначенном для газет письме, что мы возвращались в Россию с субсидированным немецким правительством планом низвержения Временного Правительства. В "осведомленных" кругах, как нам передают, называли даже и размеры субсидии: ровным счетом 10.000 марок. В такую скромную сумму, выходит, оценивало немецкое правительство устойчивость правительства Гучкова-Милюкова!

Английской дипломатии, вообще говоря, нельзя отказать ни в осторожности, ни в декоративном чисто-внешнем "джентльменстве". Между тем заявление английского посла о полученной нами немецкой субсидии явно страдает отсутствием обоих этих качеств: оно низко и глупо в равной степени. Объясняется это тем, что у великобританских политиков и дипломатов есть две манеры: одна - для "цивилизованных" стран, другая - для колоний. Сэр Бьюкенен, который был лучшим другом царской монархии, а теперь перечислился в друзья республики, чувствует себя в России, как в Индии или Египте, и потому не усматривает никаких оснований стесняться. Великобританские власти считают себя в праве снимать русских граждан с нейтральных пароходов и заключать в лагерь для военнопленных; великобританский посланник считает возможным выступать против русских революционных деятелей с самой низкопробной клеветой. Этому поистине пора бы положить конец. И цель настоящей брошюры - содействовать ускорению того момента, когда революционная Россия скажет г. Бьюкенену и его хозяевам: "Потрудитесь убрать ноги со стола!".
 


ГОСПОДИНУ МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

Милостивый государь!

Настоящим моим письмом я имею честь обратить ваше внимание на совершенно невероятное, чисто пиратское нападение, которому я подвергся, вместе со своей семьей и несколькими другими русскими гражданами, со стороны агентов английского правительства, состоящего, насколько известно, в союзе с тем правительством, которое имеет вас своим министром иностранных дел.

25 марта, опираясь на опубликованную вашим правительством амнистию, я явился в нью-иоркское генеральное консульство, откуда был уже к тому времени удален портрет Николая II, но где еще царила плотная атмосфера старорежимного русского участка. После неизбежных препирательств генеральный консул распорядился выдать мне документы, пригодные для проезда в Россию. В великобританском консульстве в Нью-Йорке, где я заполнил соответственные вопросные бланки, мне было заявлено, что со стороны английских властей не будет никаких препятствий к моему проезду. Из помещения великобританского консульства я, в присутствии одного из чиновников, телеграфировал в русское консульство и получил оттуда подтверждение того, что все необходимые формальности мною выполнены и что я могу без затруднений совершить свое путешествие.

27 марта я выехал с семьей на норвежском пароходе "Христианиафиорд". В Галифаксе (Канада), где пароход подвергается досмотру английских военно-морских властей, полицейские офицеры, просматривавшие бумаги американцев, норвежцев, датчан и других лишь с чисто формальной стороны, подвергли нас, русских, прямому допросу, в стиле старых отечественных жандармов, насчет наших убеждений, политических планов и пр. Согласно доброй революционной традиции, я отказался вступать с ними в разговоры на этот счет, разъяснив им, что готов дать им все необходимые сведения, устанавливающие мою личность, но что отношения внутренней русской политики не состоят пока что под контролем великобританской морской полиции. Это не помешало господам сыскным офицерам, Мекену и Вествуду после вторичной попытки допроса наводить обо мне справки у других пассажиров, напр., у г. Фундаминского, причем сыскные офицеры настаивали на том, что я terrible socialiste (страшный социалист). Весь, в общем, розыск имел настолько недостойный характер и ставил бывших русских эмигрантов в столь исключительное положение по сравнению с другими пассажирами, не имевшими несчастья принадлежать к союзной Англии нации, что некоторые из нас сочли своим долгом передать через капитана парохода энергичный протест великобританским властям против поведения их полицейских агентов. В тот момент мы еще не предвидели дальнейшего развития событий.

3 апреля на борт "Христианиафиорд" явились английские офицеры, в сопровождении вооруженных матросов, и от имени местного адмирала потребовали, чтобы я, моя семья и еще пять пассажиров, г.г. Чудновский*46, Мельничанский*47, Фишелев, Мухин и Романченко, покинули пароход. Что касается мотивов этого требования, то нам было обещано "выяснить" весь инцидент в Галифаксе.

У английских властей не было, по собственному заявлению их офицеров, никаких сомнений относительно моей личности, как и личности остальных, кого они подвергли задержанию. Было ясно, что нас задержали, как социалистов, действительных или предполагаемых, т.-е. как противников войны. Мы объявили требование покинуть пароход незаконным и отказались подчиниться ему. Тогда вооруженные матросы при криках "shame!" (позор) со стороны значительной части пассажиров снесли нас на руках на военный катер, который под конвоем крейсера доставил нас в Галифакс. Когда матросы держали меня на руках, мой старший мальчик подбежал ко мне на помощь и крикнул: "Ударить его, папа?". Ему 11 лет, господин министр, и я думаю, что у него на всю жизнь сохранится яркое представление о некоторых особенностях правящей английской демократии и англо-русского союза. В Галифаксе нам не только ничего не "объяснили", но даже отказали в вызове местного русского консула, заверив, что консул имеется в том месте, куда нас должны доставить. Заявление это оказалось ложью, как и все остальные заявления великобританских сыскных офицеров, которые по своим приемам и по своей морали всецело стоят на уровне старой русской охранки. На самом деле нас доставили по железной дороге в Amherst, лагерь, где содержатся немецкие пленные. Здесь нас подвергли в конторе обыску, какого мне не приходилось переживать даже при заключении в Петропавловскую крепость. Ибо раздевание донага и ощупывание жандармами тела в царской крепости производилось с глазу на глаз, а здесь, у демократических союзников, нас подвергли бесстыдному издевательству в присутствии десятка человек. И те командующие канальи, которые заведовали всем этим, прекрасно знали, что в нашем лице имеют русских социалистов, возвращающихся в свою освобожденную революцией страну. Только на другой день утром комендант лагеря, полковник Моррис, официально изложил нам причины нашего ареста: "Вы опасны для нынешнего русского правительства", - заявил он нам. И после нашего естественного указания на то, что агенты русского правительства выдали нам проходные свидетельства в Россию, и что заботу о русском правительстве нужно предоставить ему самому, полковник Моррис возразил, что мы "опасны для союзников вообще". Никаких письменных документов о задержании нам не предъявлялось. От себя лично полковник присовокупил, что, как политические эмигранты, которым, очевидно, недаром же пришлось покинуть собственную страну, мы не должны удивляться тому, что с нами сейчас происходит. Русская революция для этого человека не существовала. Мы попытались объяснить ему, что царские министры, превратившие нас в свое время в политических эмигрантов, сами сидят сейчас в тюрьме, но это было слишком сложно для г. коменданта, который сделал свою карьеру в английских колониях и на войне с бурами. Для характеристики этого достойного представителя правящей Англии достаточно сказать, что по адресу непокорных или неуважительных пленных он имеет обыкновение приговаривать: "Попался бы ты мне на южно-африканском побережье"... Если было сказано, что стиль - это человек, то можно с таким же основанием сказать, что стиль - это система, - великобританская колониальная система... Мы были для полковника Морриса политическими эмигрантами, мятежниками против законных властей, и, стало быть, лагерь для военнопленных являлся для нас самым натуральным местожительством.

5 апреля мы сделали попытку телеграфировать русскому правительству. Наши телеграммы не были пропущены. В течение всего месяца нашего пребывания в плену у англичан, галифакские власти систематически отказывали нам в праве сноситься с русскими министрами. Мы сделали попытку обжаловать это запрещение в телеграмме английскому министру-президенту. Но и эта телеграмма не была пропущена. Пришлось еще раз с признательностью вспоминать о царских тюрьмах, где, по крайней мере, жалобы не задерживались теми, против кого они были направлены. Все, что нам позволялось, это - снестись по телеграфу с российским генеральным консульством в Монреале, г. Лихачевым. Мы получили от г. Лихачева ответ в том смысле, что он уже телеграфировал русскому посланнику в Лондоне и вообще делает все, что может. Всякие последующие наши попытки снестись с генеральным консулом оставались безуспешными. Ни одна из наших телеграмм не была пропущена. Англо-канадские власти приняли все меры к тому, чтобы отрезать нас от русского правительства и его агентов. Более того: когда комендант лагеря хотел разрешить мне свидание с женой, он поставил совершенно невероятное условие, чтобы я не давал ей никаких поручений к русскому консулу. Я отказался от свидания. Это было за два дня до того, как нас посадили на корабль. Таким образом, английские власти считали необходимым до последней минуты хоронить концы в воду даже от местных русских агентов консульской службы. Что именно сделал г. Лихачев, нам неизвестно. Во всяком случае он не дал себе труда явиться к нам в лагерь, чтобы посмотреть собственными глазами, как великобританское правительство содержит русских граждан.

Военный лагерь Amherst помещается в старом, до последней степени грязном и запущенном здании чугунолитейного завода. Нары для спанья расположены в три ряда вверх и в два ряда вглубь с каждой стороны. В этих условиях нас жило 800 человек.

Вы можете себе представить, г. министр, какая атмосфера царит в этой спальне по ночам. Среди заключенных, несмотря на героические усилия, которые они непрерывно развивают для своего физического и нравственного самосохранения, имеется пять помешанных. Мы спали и ели с этими помешанными в одном помещении, г. министр!.. Нет никакого сомнения в том, что русский консул, если бы он приложил самые скромные усилия, мог бы добиться для нас, по крайней мере, менее возмутительных условий заключения впредь до решения вопроса о нашей судьбе.

Но русские консулы воспитывались в чувствах глубокого презрения к достоинству русских граждан некомандующего класса и в чувствах ненависти к политическим эмигрантам. Они позачеркивали у себя на конвертах слово "императорский" и считают, что этим их обязательства по отношению к русской революции исчерпаны до конца.

В какой именно момент британские власти решили освободить нас, неизвестно. Во всяком случае, нас продержали без малейшей перемены режима около 10 дней после того уже, как заведывающий нашим делом капитан Мекен заявил моей жене, что мы собственно "свободны", но что ждут подходящего для нас парохода. Полковник Моррис, тот самый, что сделал свою карьеру на войне с бурами и на подавлении индусских восстаний, разговаривал с нами до последней минуты, т.-е. до 29 апреля, как с уголовными преступниками. Нам не заявили ни о том, что мы будем освобождены, ни о том, куда нас направят. Нам просто было "приказано" сложить свои вещи и отправиться под конвоем в Галифакс. Мы потребовали, чтобы нам объявили, куда и с какой целью нас отправляют. Нам отказали. Мы потребовали вызова ближайшего русского консула. Нам отказали. Вы признаете, г. министр, что у нас было достаточно оснований не доверять добрым намерениям этих господ с большой морской дороги? Мы им категорически заявили, что добровольно никуда не поедем, пока нам не скажут о цели нового перемещения. Конвойные солдаты вынесли без нашего участия наш багаж. И только тогда, когда они оказались лицом к лицу перед задачей выносить на руках нас самих, как они сносили нас с парохода месяц перед тем, комендант вызвал одного из нас в контору и в свойственном ему англо-африканском стиле заявил, что нас посадят на датский пароход для отправки в Россию. Из этого вы можете видеть, г. министр, как г.г. союзники "освобождали" нас после месячного содержания в лагере для военнопленных.

Если Англия взяла нас в плен как политических эмигрантов (this people of political refugees, по выражению полковника Морриса), то по отношению к одному из нас не было налицо и этого признака "преступности". Константин Александрович Романченко прибыл из Черниговской губ. в Нью-Йорк на работу по совершенно легальному документу, не вел никакой агитации и не принадлежал ни к одной партии. Он возвращался на родину с паспортом, выданным ему в свое время царским губернатором. Это не помешало английским властям арестовать г. Романченко вместе с нами и продержать месяц в заключении, очевидно, на основании какого-нибудь ложного доноса или просто в результате ошибки: русские фамилии даются английским чиновникам нелегко, а затруднять себя осторожным отношением к русским гражданам эти господа все еще не видят основания.

Ярче всего это обнаружилось на поведении английских властей в отношении моей семьи. Несмотря на то, что жена моя не была формально политической эмигранткой, выехала за границу с законным паспортом, не выступала за границей на политической арене, она была арестована вместе с двумя мальчиками, 11 и 9 лет. Указание на арест мальчиков не есть риторика, г. министр. Сперва власти пытались поместить мальчиков отдельно от матери в детский приют. Только в результате решительного протеста моей жены мальчики были помещены вместе с нею на квартире англо-русского полицейского агента, который, в предупреждение "незаконной" отправки писем или телеграмм, не выпускал детей на улицу, даже отдельно от матери, иначе как под надзором. И лишь через 11 дней жена и дети были переведены в отель с обязательством ежедневно являться в полицию. Их доставили на датский пароход "Helig Olaf" вместе с нами, причем никто предварительно не спрашивал ни моей жены, ни меня, считаем ли мы такое путешествие достаточно безопасным для жизни наших детей в изменившихся условиях, именно после состоявшегося во время нашего заключения открытия войны между Соединенными Штатами и Германией. Капитан Мекен и его адмирал не усомнились без нашего согласия и ведома распорядиться нашей судьбой и судьбою наших детей, после того уже как они увидели себя вынужденными выпустить нас из "союзной" петли. На вопрос мой о фактических и формальных основаниях пиратского набега на меня, мою семью и моих спутников, капитан Мекен ответил с сыскной развязностью, что он сам только исполнительный орган, что он действовал по указанию из Лондона и что вообще я преувеличиваю все дело: "Теперь, во время мировой войны, когда целые страны раздавлены, когда Бельгия..." и пр. и пр. Стиль - это система, г. министр!.. Мне оставалось только указать бескорыстнейшему защитнику слабых народов, что, если бы кто-либо взял его за горло и вытащил у него из кармана кошелек, а в оправдание сослался на судьбу несчастной Бельгии, это вряд ли могло бы считаться удовлетворительным разрешением инцидента.

Между тем, вопрос, на который не дал ответа сыскной капитан, остается во всей своей силе: кто и на каком основании нас арестовал? Что общее предписание о задержании русских граждан с неугодным английскому правительству образом мыслей действительно исходило от лондонского правительства - это несомненно, ибо г. Ллойд-Джордж не мог упустить счастливого подвернувшегося случая проявить, наконец, ту титаническую энергию, под знаком которой он встал у власти. Но остается еще вопрос: кто именно указал англо-канадским властям на нас, как на лиц, подлежащих задержанию? Кто доставил в Галифакс в течение трех-четырех дней аттестацию нашего образа мыслей? Целый ряд обстоятельств говорит за то, что эту союзную услугу оказало обновленное русское консульство, то самое, что удалило портрет Николая из приемной и вычеркнуло слово "императорский" в своем титуле. Выдавая нам одной рукой бумаги на предмет проезда в Россию и тем демонстрируя свою лояльность по отношению к столь ненадежной в его глазах амнистии, консульство могло другой рукой передать свои охранные сведения английским властям - в надежде, что деятельность в этом направлении окажется, во всяком случае, надежнее. Верно или нет это предположение, проверить это у вас, г. министр, есть сейчас больше возможностей, чем у меня. Но и независимо от его верности, независимо вообще от всей закулисной стороны дела, остается во всей своей силе факт, что английские власти арестовали на нейтральном судне 7 русских граждан и 2 детей, ехавших в Россию с документами, выданными русским консульством, продержали в течение месяца этих русских граждан в обстановке, которую нельзя иначе назвать, как постыдной, и "освободили" их из плена в условиях, которые нельзя иначе назвать, как издевательством над теми, кого освобождали, и над тем правительством, по требованию которого освобождали. Эти факты непреложны. И мне остается, не вдаваясь в область обще-политических соображений и, стало быть, не выходя за рамки моего официального к вам обращения, формулировать следующие вопросы:

Не считаете ли вы, г. министр, необходимым принять неотложные меры к тому, чтобы заставить английское правительство и его агентов относиться в будущем, если не с уважением, то по крайней мере с осторожностью к элементарным правам русских граждан, попадающих в угрожаемую английскими властями зону?

Не признаете ли вы необходимым в этих целях: а) побудить великобританское правительство принести перед пострадавшими извинение в совершенных по отношению к нам правонарушениях и бесчинствах; б) настоять на наказании виновных в бесчинствах агентов великобританского правительства, независимо от занимаемых ими постов; в) добиться от английского правительства возмещения нам убытков от утерянных и расхищенных при перевозках и обысках вещей и от противозаконного месячного задержания?

Уже по прибытии в Петроград я ознакомился с официальным сообщением английского посланника по поводу нашего задержания в Галифаксе. Г. Бьюкенен заявил, что мы, задержанные, направлялись во всеоружии субсидированного германским правительством плана низвергнуть Временное Правительство (первого состава).

Это сообщение о полученных мною от германского правительства деньгах дополняет необходимым штрихом все поведение английского правительства в отношении к русским эмигрантам, - поведение, сотканное из насилия, увертливой лжи и циничной клеветы. Считаете ли вы, однако, г. министр, в порядке вещей тот факт, что Англия представлена лицом, запятнавшим себя столь бесстыдной клеветой и не ударившим после того пальцем о палец для собственной реабилитации?

В ожидании ответа имею честь оставаться с совершенным почтением

Л. Троцкий.

Петроград, 5 мая 1917 года.

Л. Троцкий, "В плену у англичан", Петербург, изд. "Книга" 1917 г.
 


*31 Ллойд-Джордж начал свою политическую карьеру в качестве либерального реформатора. Но уже во время войны он сделался крупнейшим политиком империалистической буржуазии и при содействии консерваторов ввел милитаристский режим, основательно потрепавший былые английские "свободы". После победы над немецким империализмом Ллойд-Джордж вместе с Клемансо (французским премьером) навязали немцам в Версале грабительский мир. В годы гражданской войны в России Ллойд-Джордж неоднократно помогал белой контрреволюции. После же побед Советской России и фактического краха Версальского мира Ллойд-Джордж пытался выступить в роли либерального лекаря буржуазной Европы. По его инициативе была созвана Генуэзская конференция, которая должна была выработать методы восстановления хозяйства Европы. Ее крах означал крах политики Ллойд-Джорджа. На следующих выборах, в октябре 1922 г., партия Ллойд-Джорджа терпит поражение, и с тех пор он вместо обязанностей премьера исполняет должность пессимистического вещателя. В либеральной партии Ллойд-Джордж возглавляет сейчас правое крыло, ориентирующееся скорее на блок с консерваторами, чем на поддержку "рабочего" правительства Макдональда.

*32 Церетели - видный лидер меньшевиков. В эпоху Думы был лидером с.-д. фракции и делал отчет о деятельности последней на Лондонском (V) Съезде с.-д. партии. По делу фракции был вместе с другими сослан в Сибирь. В годы войны Церетели занимал умеренную интернационалистскую, по существу каутскианскую позицию, а после февраля сразу же перешел на сторону оборонцев, возглавляя в меньшевистской партии течение так называемых революционных оборонцев. Вместе со Скобелевым Церетели входит в первое коалиционное министерство, стремясь использовать авторитет Совета Рабочих Депутатов для поддержки правительства и продолжения империалистической войны. Даже левый меньшевик Суханов вынужден в своих "Записках о революции" констатировать, что "с той поры как над головой Церетели окончательно воссияла благодать Мариинского Дворца (помещение совета министров. Ред.) он стал, можно сказать, официально тем, чем он был фактически и раньше: он стал комиссаром Временного Правительства при Исполнительном Комитете (курсив Суханова). И вся его деятельность, вся его роль, все его стремление и выступления сводились к тому, чтобы превратить Совет с его Исполнительным Комитетом в аппарат поддержки Временного Правительства (курсив наш. Ред.) - до Учредительного Собрания" (книга 4-я, стр. 52 - 53). Сейчас Церетели находится за границей, занимаясь разъездами по Европейским странам с антисоветской агитацией.

*33 Чернов - основатель и вождь партии эсеров. Вместе с Натансоном и другими был ранее организатором партии "Народного Права", предшественницы эсеров. С начала 900-х годов, когда образовалась партия с.-р., Чернов становится ее теоретиком и политическим руководителем. Насколько народники 70 и 80-х г.г. имели крупные теоретические силы, настолько бедна ими была эсеровская партия. Чернов был ее единственным теоретиком. В годы перед войной, когда у эсеров стали выкристаллизовываться правое крыло (группа "Почин" - Авксентьев и др.) и левое (максималисты, журнал "Революционная Мысль"), Чернов занимает позицию центра. Лидером таковой он выступает и в годы войны, совмещая одновременно умеренные циммервальдские воззрения с нелепыми обвинениями Маркса - Энгельса в германофильстве в годы франко-прусской войны (которое, по его мнению, могло объяснить исторические корни грехопадения германского социализма). После февраля он вскоре занимает пост министра земледелия. Политическая деятельность Чернова в 1917 г. сопровождалась не только случайными скачками, но была полна и курьезными для вождя фактами, когда Чернов вообще отказывался давать ответ на злободневный политический вопрос. Достаточно указать на его поведение в дни Демократического Совещания. Несостоятельность Чернова, как политического вождя, уже тогда поставила его в положение генерала без армии, ибо ни правые ни левые элементы эсеровской партии не могли принять страусову тактику Чернова. В 1918 - 1919 г.г. Чернов обретается, как и многие эсеровские вожди, в лагере поволжско-уральской контрреволюции. В последние годы, в связи с разногласиями эсеров, Чернов по-прежнему возглавляет "центр", который, по существу не менее контрреволюционен, чем группа Авксентьева и др.

*34 Скобелев - в 1908 году и последующие годы был одним из редакторов венской "Правды". В 1912 году был выбран в IV Государственную Думу и стал одним из лидеров меньшевистской "семерки" депутатов. После февраля Скобелев вошел в Исполком Петроградского Совета, возглавляя вместе с Чхеидзе и др. соглашательскую часть Совета. В начале мая, вместе с Церетели, Скобелев входит в первое коалиционное министерство кн. Львова, заняв в последнем пост министра труда. В последующие месяцы Скобелев был в центре критики слева, в частности, Л. Д. Троцкого. В последние годы Скобелев эволюционировал влево. В 1923 г. Скобелев был торгпредом во Франции.

*35 Терещенко - крупный владелец сахарных заводов, либеральный капиталист. Был министром в первых двух составах Временного Правительства. С начала мая был министром иностранных дел, сменив своего единомышленника Милюкова. В кадетской партии Терещенко примыкал к левому крылу, что, конечно, ничуть не мешало проводить ему во внешних делах политику империализма. В течение нескольких месяцев был ближайшим соратником Керенского по правительству и директории, служа одновременно посредником между ним и торгово-промышленными кругами.

36 Маклин - старый работник английского социалистического движения. Образованный марксист (что в Англии было редким явлением), Маклин воспитал в марксистском духе целое поколение работников революционного английского рабочего движения. Особым влиянием Маклин пользовался в Шотландии, более левый характер рабочего движения которой объясняется, между прочим, и работой Маклина и его товарищей. С началом войны Маклин занял интернационалистскую позицию и непрерывно вел борьбу с социал-патриотами. Правительство Ллойд-Джорджа и Гендерсона поступило с ним по общему обычаю - посадило в тюрьму. После образования Коминтерна Маклин явился горячим его последователем, сумев правильно понять основы Ленинской тактики. В 1920 - 1922 г.г. Маклин энергично борется с "детской болезнью левизны" в английском коммунизме, коей охвачены и часть его учеников (Галлахер и др.). Еще до II Конгресса Коминтерна Маклин твердо выступил за участие в парламенте и вступление в Рабочую партию. К сожалению, смерть отняла у английской компартии этого ценного работника и руководителя.

37 Гендерсон - один из вождей английской Рабочей партии. Гендерсон был и остался, по существу, либералом, к тому же питающим склонность к религиозным проблемам. В Рабочей партии Гендерсон всегда отстаивал идею классового мира и в годы войны входил в буржуазное правительство, проповедуя войну до победоносного конца. В послевоенном II Интернационале Гендерсон играл крупную роль, будучи выбран на объединительном конгрессе II и 2 1/2-го Интернационалов в Гамбурге председателем Исполкома. Гендерсон, как и ряд других членов Исполкома, получил затем "отпуск" для вхождения в министерство Макдональда.

38 Гед - в юности бланкист, с конца 70-х г.г. становится марксистом. Вместе с Лафаргом Гед является основателем французской рабочей партии. В течение нескольких десятилетий Гед беспощадно борется с реформизмом во Франции. Из старых вождей II Интернационала Гед был самым непримиримым защитником революционного марксизма, выступая иногда даже против Каутского. Война превратила старика Геда в социал-патриота. Его ввели даже министром без портфеля в кабинет Вивиани. В последние годы Гед физически уже не мог принимать участия в движении, а в 1923 году скончался.

39 Самба - до войны один из самых видных парламентариев французской социалистической партии. В годы войны Самба становится социал-патриотом и входит в министерство Вивиани. Во французской социалистической партии последних лет Самба стоял на правом фланге, горячо защищая идеи левого блока и правительственной коалиции.

40 "Наше Слово" - интернационалистская русская газета, издававшаяся в 1915 - 1916 г.г. в Париже. В этой газете вначале были представлены разные течения, от Мартова до бывших впередовцев и большевиков-примиренцев. После ухода Мартова газета стала вести более последовательную линию, тем более, что в ходе войны все уменьшались разногласия между точкой зрения "Нашего Слова" и Лениным. В 1916 г. газета была закрыта, для чего был использован провокаторский прием: к русскому солдату, убившему полковника, была подброшена газета "Наше Слово", чем был дан материал для обвинения "Нашего Слова" в разложении армии.

41 Чхеидзе - старый работник с.-д. на Кавказе, почти с самого начала раскола примкнул к меньшевикам. Чхеидзе был членом III и IV Государственных Дум. В последней он выдвинулся, как лидер меньшевистской "семерки" и постоянный оратор левой оппозиции. В годы войны Чхеидзе занимал каутскианскую позицию. После февраля он стал играть крупнейшую политическую роль, в качестве председателя Петроградского Совета, возглавляя в то же время, вместе с Церетели, Даном и Либером, так называемых революционных оборонцев. Характеристика Чхеидзе этой эпохи чрезвычайно метко дана Милюковым, в его "Истории Русской революции":

Этот "революционер поневоле" давно уже носил в душе испуг перед революцией (курсив наш) и, в отличие от многих, прикрывал его условными фразами революционного шаблона, лишь постольку, поскольку это безусловно требовалось его положением (т. I, вып. 3, стр. 38).

Ныне Чхеидзе в эмиграции ведет агитацию против Советской Грузии.

42 Брошюра "Der Krieg und die Internationale". Для более полного освещения происхождения и содержания этой брошюры мы приводим следующее место из введения Л. Д. Троцкого к I тому "Война и Революция":

Я написал брошюру "Война и Интернационал", которая была издана в Цюрихе в ноябре 1914 года и, при содействии Фрица Платтена, довольно широко распространена в Швейцарии, Германии и Австрии. Предназначенная для стран немецкого языка и на этом языке изданная, брошюра была направлена в первую голову против германской социал-демократии, руководящей партии II Интернационала. Естественно, если брошюра полемически подчеркивает, что - как никак - французы все же отрубили некогда голову королю и живут в республике... Но, разоблачая подлый сервилизм немецкой военной идеологии, книжка не оставляет никаких сомнений насчет того, что пред лицом основного противоречия истории между империализмом и социализмом - оба воюющих лагеря, со всеми их различиями, лозунгами и программами, представляют собою вооруженную реакцию, которую нужно раздавить и сбросить с пути исторического развития. Проникнутая социально-революционным оптимизмом, брошюра встретила соответственный прием со стороны германской социал-патриотической печати. Помнится, лидер шовинистической журналистики Heileman откровенно назвал книжку сумасшедшей, хотя и последовательной в своем сумасшествии. Не было, разумеется, недостатка в намеках на то, что брошюра продиктована искусно скрытым патриотизмом и является орудием антантовской пропаганды. Германский суд оценил брошюру с точки зрения гогенцоллернской государственности и заочно приговорил автора к нескольким месяцам тюремного заключения (стр. 11).

Это не помешало затем французским властям запретить ввоз книжки во Францию.

43 Либкнехт Карл - сын основателя немецкой с.-д. Вильгельма Либкнехта. Уже в довоенные годы Либкнехт стоял на левом крыле немецкой партии, правда, не будучи столь последовательным левым, как Люксембург и другие. Свою репутацию революционера Либкнехт уже тогда заслужил своей энергичной борьбой с милитаризмом, выражавшейся в организации союзов молодежи, в опубликовании анти-милитаристской литературы (за одну такую брошюру он попал в тюрьму) и в разоблачении милитаристской вакханалии немецкого империализма. Имя Либкнехта стало символом революционного интернационализма в эпоху войны. Он первый в немецком рейхстаге провозгласил отказ от военных кредитов и изложил позицию интернационализма. В последующие годы вокруг Либкнехта группируются все революционные элементы немецкого рабочего движения, а его героическая деятельность находит живейший отклик в международном пролетариате. Правительство Вильгельма, конечно, бросает его в тюрьму. В октябре 1917 года Либкнехт из тюрьмы горячо приветствует Советскую революцию, а в дни Бреста чутьем революционера приходит к выводу о правильности тактики нашей партии. Сразу же после ноябрьской революции 1918 г. Либкнехт начинает борьбу против предательской политики шейдемановцев и половинчатой политики независимых. Вместе с Розой Люксембург, Тышко и др. он основывает немецкую компартию, порывающую неестественный союз с Гильфердингом, Гаазе и др. Меньшевистско-белогвардейская клика понимает величайшую роль Либкнехта в революционном движении, она видит, как его авторитет растет. Поэтому она решает с ним покончить. 15 января 1919 года Карл Либкнехт убит белыми при пособничестве шейдемановской полиции.

44 Гессен - адвокат, один из выдающихся руководителей кадетской партии. До последних лет был единомышленником Милюкова и соредактором последнего по "Речи". Теперь же Гессен возглавляет правое крыло эмигрантов-кадетов, редактируя белогвардейскую берлинскую газету "Руль".

*45 Бьюкенен - английский посол в России в годы войны и февральской революции. В дни керенщины Бьюкенен в известной степени определял политическую линию нашей контрреволюционной буржуазии. Под сильным давлением Бьюкенена проходила внешняя политика правительства Керенского. После Октября Бьюкенен активно участвовал в подготовке иностранной интервенции. Вся деятельность Бьюкенена освещается им в его "Мемуарах дипломата".

*46 Чудновский - талантливый молодой работник. За исключением первоначального и кратковременного увлечения меньшевизмом Чудновский все время находился в рядах революционной с.-д. С началом войны он примкнул к группе Троцкого и являлся ближайшим сотрудником интернационалистской газеты "Наше Слово". Переехав позже в Америку, Чудновский принимает самое активное участие в издании газеты "Новый Мир", в которой работали Бухарин, Троцкий и др. Приехав в Россию, Чудновский сразу же занял руководящее положение в группе межрайонцев, одно время входя в Организационный Комитет по созыву объединительного Съезда большевиков и межрайонцев. В последующее время Чудновский принимает активное участие в Октябрьском перевороте в Питере, а позже - в гражданской войне. В 1918 г. он гибнет в борьбе с контрреволюционными бандами.

*47 Мельничанский - политический эмигрант, жил долго в Америке, принимал активное участие в американском рабочем движении, будучи связан с революционной организацией "Индустриальные рабочие мира" (I. W. W.). Осенью 1917 года активно участвовал в свержении московской меньшевистско-эсеровской думы. В годы гражданской войны он был на профессиональной и военной работе. С 1922 г. Мельничанский работает в качестве председателя Московского Губернского Совета Профсоюзов (МГСПС) и члена президиума ВЦСПС.


Оглавление тома "Историческое подготовление октября, часть 1: От Февраля до Октября"

Книго

[X]