---------------------------------------------------------------
Марина Цветаева Мои Службы. Цветаева М.И. Избранные сочинения в 2-х томах
Т.2 Автобиографическая проза.Воспоминания.Дневниковая проза.Статьи.Эссе
-М."Литература";СПБ:"Кристалл",1999.
OCR: Larissa Petrik
---------------------------------------------------------------
Москва, 11-го ноября 1918 г.
- Марина Ивановна, хотите службу? Это мой квартирант влетел, Икс,
коммунист, кротчайший и жарчайший.
- Есть, видите ли, две: в банке и в Наркомнаце... и, собственно говоря
(прищелкивание пальцами)... я бы, со своей стороны, Вам рекомендовал...
- Но что там нужно делать? Я ведь ничего не умею.
- Ах, все так говорят!
- Все так говорят, я так делаю.
- Словом, как вы найдете нужным! Первая - на Никольской, вторая здесь,
в здании первой Чрезвычайки.
- Я:-?!
- Он, уязвленный
- Не беспокойтесь! Никто вас расстреливать не заставит. Вы только
будете переписывать.
Я: - Расстрелянных переписывать?
Он, раздраженно: - Ах, вы не хотите понять! Точно я вас в чрезвычайку
приглашаю! Там такие, как вы, и не нужны...
Я: - Вредны.
Он: - Это дом Чрезвычайки, Чрезвычайка ушла. Вы наверное знаете, на
углу Поварской и Кудринской, у Льва Толстого еще... щелк пальцами)... дом...
Я: - Дом Ростовых? Согласна. А учреждение как называется?
Он: - Наркомнац. Народный Комиссариат по делам национальностей.
Я: - Какие же национальности, когда Интернационал?
Он, почти хвастливо: - О, больше, чем в царские времена, уверяю вас!..
Так вот. Информационный отдел при Комиссариате. Если вы согласны, я сегодня
же переговорю с заведующим. (Внезапно усомнившись) - Хотя, собственно
говоря...
Я: - Постойте, а это не против белых что-нибудь? Вы понимаете...
Он: - Нет, нет, это чисто механическое. Только, должен предупредить,
пайка нет.
Я: - Конечно, нет. Разве в приличных учреждениях?..
Он: - Но будут поездки, может быть, повысят ставки... А в банк вы
решительно отказываетесь? Потому что в банке...
Я: - Но я не умею считать.
Он, задумчиво: - А Аля умеет?*
Я: - И Аля не умеет.
Он: - Да, тогда с банком безнадежно... Как вы называете этот дом?
Я: - Дом Ростовых.
Он: - Может быть, у вас есть "Война и мир"? Я бы с удовольствием...
Хотя, собственно говоря...
Уже лечу, сломя голову, вниз по лестнице. Темный коридор, бывшая
столовая, еще темный коридор, бывшая детская, шкаф со львами... Выхватываю
первый том "Войны и мира", роняю по соседству второй том, заглядываю,
забываю, забываюсь...
-----
- Марина, а Икс ушел! Сейчас же после вашего ухода! Он сказал, что он
на ночь читает три газеты и еще одну легкую газетку и что "Войну и мир" не
успеет. И чтобы вы завтра позвонили ему в банк, в 9 часов. А еще, Марина
(блаженное лицо), он подарил мне четыре куска сахара и кусок - вы только
подумайте! - белого хлеба!
Выкладывает.
- А что-нибудь еще говорил, Алечка?
- Постойте... (наморщивает брови)... да, да, да! Са-бо-таж... и еще
спрашивал про папу, нет ли писем. И такое лицо, Марина, сделал... гримасное!
Точно нарочно хотел рассердиться... -------- 13-го ноября (хорош день для
начала!). Поварская, дом 1р. Соллогуба, "Информационный отдел Комиссариата
по делам Национальностей".
----------------
* Але 4 с половиной года (примеч. М. Цветаевой).
Латыши, евреи, грузины, эстонцы, "мусульмане", какие-то Мара-Мара",
"Эн-Дунья", - и все это, мужчины и женщины в кацавейках, с нечеловеческими
(национальными) носами и ртами. А я-то, всегда чувствовавшая себя
недостойной этих очагов (усыпальниц!) Рода. (Говорю о домах с колонистами и
о своей робости перед ними.)
---------
14-го ноября, второй день службы.
Странная служба! Приходишь, упираешься локтями в стол (кулаками в
скулы) и ломаешь себе голову: чем бы таким заняться, чтобы время прошло?
Когда я прошу у заведующего работы, я замечаю в нем злобу.
---------
Пишу в розовой зале, - розовой сплошь. Мраморные ниши окон, две
огромных завешенных люстры. Редкие вещи (вроде мебели!) исчезли.
----------
15-го ноября, третий день службы.
Составляю архив газетных вырезок, то есть: излагаю своими словами
Стеклова, Керженцева, отчеты о военнопленных, продвижение Красной Армии и
т.д. Излагаю раз, излагаю два переписываю с "журнала газетных вырезок" на
"карточки"), потом наклеиваю эти вырезки на огромные листы. Газеты тонкие,
шрифт еле заметный, а еще надписи лиловым карандашом, а еще клей, - это
совершенно бесполезно и рассыпется в прах еще раньше, чем сожгут.
Здесь есть столы: эстонский, латышский, финляндский, молдаванский,
мусульманский, еврейский и несколько совсем нечленораздельных. Каждый стол с
утра получает свою порцию вырезок, которую затем, в течение всего дня, и
обрабатывает. Мне все эти вырезки, подклейки и наклейки представляются в
виде бесконечных и исхищреннейших вариаций на одну и ту же, очень скудную
тему. Точно у композитора хватило пороху ровно на одну музыкальную фразу, а
исписать нужно было стоп тридцать нотной бумаги, - вот и варьирует:
варьируем.
Забыла еще столы польский и бессарабский. Я, не без основания,
"русский" (помощник не то секретаря, не то заведующего).
Каждый стол - чудовищен.
Слева от меня - две грязных унылых еврейки, вроде селедок, вне
возраста. Дальше: красная, белокурая - тоже страшная, как человек, ставший
колбасой, - латышка: "Я эфо знала, такой миленький. Он уцастфофал в загофоре
и эфо теперь пригофорили к расстрелу. Чик-чик"... И возбужденно хихикает. В
красной шали. Ярко-розовый жирный вырез шеи.
Еврейка говорит: "Псков взят!" У меня мучительная надежда: "Кем?!!"'
Справа от меня - двое (Восточный стол). У одного нос и нет подбородка, у
другого подбородок и нет носа. (Кто Абхазия и кто Азербайджан?) За мной
семнадцатилетнее дитя - розовая, здоровая, курчавая (белый негр),
легко-мыслящая и легко-любящая, живая Атснаис из "Боги жаждут" Франса, - та,
что так тщательно оправляла юбки в роковой тележке, - " fiere de mourier
comme une Reine de France."
Еще - тип институтской классной дамы ("завзятая театралка"), еще -
мирная дородная армянка (грудь прямо в подбородок, не понять: где что), еще
ублюдок в студенческом, еще эстонский врач, сонный и пьяный от рождения...
Еще (разновидность!) - унылая латышка, вся обсосанная. Еще...
-----------
(Пишу на службе.)
Опечатка:
"Если бы иностранные правительства оставили в покое русский народ" и т.
д. " Вестник Бедноты", 27-го ноября, No 32.
Я, на полях: "Не беспокойтесь! Постоят-постоят-и оставят!"
------
Пересказываю, по долгу службы, своими словами, какую-то газетную
вырезку о необходимости, на вокзалах, дежурства грамотных:
"На вокзалах денно и нощно должны дежурить грамотные, дабы разъяснять
приезжающим и отъезжающим разницу между старым строем и новым".
Разница между старым строем и новым:
Старый строй: - "А у нас солдат был"... "А у нас блины пекли" ... "А у
нас бабушка умерла".
----------------------
Только поздней поняла: "взят - конечно: нами!" Если бы белыми - так
"отдан" (примеч. М. Цветаевой). 2 Готовая умереть, как французская королева
(фр.).
Солдаты приходят, бабушки умирают, только вот блинов не пекут.
-------------
Встреча.
Бегу в Комиссариат. Нужно быть к девяти, - уже одиннадцать - стояла за
молоком на Кудринской, за воблой на Поварской, за конопляным на Арбате.
Передо мной дама: рваная, худенькая, с кошелкой. Равняюсь. Кошелка
тяжелая, плечо перекосилось, чувствую напряжение руки.
- Простите, сударыня - Может быть, вам помочь?
Испуганный взгляд:
- Да нет...
- Я с удовольствием понесу, вы не бойтесь, мы рядом пойдем.
Уступает. Кошелка, действительно, чертова.
- Вам далеко?
- В Бутырки, передачу несу.
- Давно сидит?
- Который месяц.
- Ручателей нет?
- Вся Москва - ручатели, потому и не выпускают.
- Молодой?
-Нет, пожилой... Вы, может быть, слышали? Бывший градоначальник,
Д
<жунков>
ский.
------------
С Д
<жунков>
ским у меня была такая встреча. Мне было пятнадцать лет, я
была дерзка. Асе было тринадцать лет, и она была нагла. Сидим в гостях у
одной взрослой приятельницы. Много народу. Тут же отец. Вдруг звонок:
Д
<жунков>
ский.
(И ответный звонок: "Ну, Д
<жунков>
ский, держись!")
Знакомимся. Мил, обаятелен. Меня принимает за взрослую, спрашивает,
люблю ли я музыку, И отец, памятуя мое допотопное вундеркиндство:
- Как же, как же, она у нас с пяти лет играет!
Д
<жунков>
ский, любезно:
- Может быть, сыграете?
Я, ломаясь:
- Я так все перезабыла... Боюсь, вы будете разочарованы...
Учтивость Д
<жунков>
ского, уговоры гостей, настойчивость отца, испуг
приятельницы, мое согласие.
--------------
* Моей сестре (примеч. М. Цветаевой).
- Только разрешите, для храбрости, сначала с сестрой в четыре руки?
- О, пожалуйста.
Подхожу к Асе и, шепотом на своем языке:
- Wi(р1)rweе (реш]ide[re]nT nlei[pet] te[pe]r spi[pi]...
Ася не выдерживает.
Отец: - Что это вы там, плутовки?
Я - Асе: "Гаммы наоборот!"
Отцу:
- Это Ася стесняется.
----------
Начинаем. У меня в правой руке ре, в левой до (я в басах). У Аси - в
левой руке ре, в правой до. Идем навстречу (я слева направо, она справа
налево). При каждой ноте громогласный двуголосный счет; раз и, два и, три
и... Гробовое молчание. Секунд через десять неуверенный голос отца:
- Что это вы, господа, так монотонно? Вы бы что-нибудь поживее выбрали.
В два голоса, не останавливаясь:
- Это только сначала так.
-----------
Наконец, моя правая и Асина левая - встретились.
Встаем с веселыми лицами.
Отец - Д
<жунков>
скому: "Ну, как вы находите?"
И Д
<жунков>
ский, и свою очередь вставая: "Благодарю вас, очень
отчетливо".
- ----------
Рассказываю. По ее просьбе называю себя. Смеемся.
- О, он не только к шуткам был снисходителен. Вся Москва...
На углу Садовой прощаемся. Снова под тяжестью кошелки перекашивается
плечо.
- Ваш батюшка умер?
- До войны.
- Уж и не знаешь, жалеть или завидовать.
- Жить. И стараться, чтобы другие жили. Дай вам Бог!
- Спасибо. И Вам
.Институт.
Думала ли я когда-нибудь, что после стольких школ, пансионов и
гимназий, буду отдана еще и в Институт?! Ибо я в Институте и именно отдана
(Иксом).
Прихожу между 11 ч. и 12 ч. каждый раз сердце обмирает; у нас с
Заведующим одни привычки (министерские!). Это я о главном Заведующем, -
М
<илле>
ре, своего собственного, Иванова, пишу с маленькой буквы.
Раз встретились у вешалки, - ничего. Поляк: любезен, Да я по бабушке
ведь - тоже полячка.
Но страшнее заведующего - швейцары. Прежние, кажется, презирают. Во
всяком случае, первые не здороваются, а я стесняюсь. После швейцаров главная
забота не спутаться в комнатах. Мой идиотизм на места.) Спрашивать стыдно,
второй месяц служу. В передней огромные истуканы-рыцари. Оставлены за
ненужностью... никому, кроме меня. Но мне нужны, равно как я, единственная
из всех здесь, им сродни. Взглядом прошу защиты, из-под забрала отвечают.
Если никто не смотрит, тихонько глажу скованную ногу. (Втрое выше меня.)
Зала.
Вхожу, нелепая и робкая. В мужской мышиной фуфайке, - как мышь. Я хуже
всех здесь одета, и это не ободряет. Башмаки на веревках. Может быть, даже
есть где-нибудь шнурки, но... кому это нужно?
Самое главное: с первой секунды Революции понять: Все пропало! Тогда -
все легко.
Прокрадываюсь. Заведующий (собственный, маленький) - с места:
- Что, товарищ Эфрон, в очереди стояли? - В трех. - А что выдавали? "
Ничего не выдавали, соль выдавали. - Да, соль это тебе не сахар!
Ворох вырезок. Есть с простыню, есть в строчку. Выискиваю про
белогвардейцев. Перо скрипит. Печка потрескивает.
- Товарищ Эфрон, а у нас нынче на обед конина. Советую записаться.
- Денег нет. А вы записались?
- Какое!
- Ну что ж, будем тогда чай пить. Вам принести?
--------
Коридоры пусты и чисты. Из дверей щелк машинок. Розовые стены, в окне
колонны и снег. Мой розовый райский дворянский Институт! Покружив, набредаю
на спуск в кухню: схождение Богородицы в ад или Орфея в Аид. Каменные,
человеческой ногой протертые плиты. Отлого, держаться не за что, ступени
косят и крутят, в одном месте летят стремглав. Ну и поработали же крепостные
ноги! И подумать только, что в домашней самодельной обуви! Как зубами
изгрызаны. Да, зуб, единственного зубастого старца: Хроноса - зуб!
Наташа Ростова! Вы сюда не ходили? Моя бальная Психея! Почему не вы -
потом, когда-то - встретили Пушкина? Ведь имя то же! Историкам литературы и
переучиваться бы не пришлось. Пушкин - вместо Пьера и Парнас - вместо
пеленок. Стать богиней плодородия, быв Психеей, Наташа Ростова - не грех?
Это было бы так. Он приехал бы в гости. Вы, наслышанная про поэта и
арапа, пестроватым личиком вынырнули бы - и чем-то насмешенная, и чем-то уже
пронзенная... Ах, взмах розового платья о колонну!
Захлестнута колонна райской пеной! И ваша - Афродиты, Наташи, Психеи -
по крепостным скользящим плитам - лирическая стопа!
- Впрочем, вы просто по ним пролетали за хлебом на кухню!
- ----------
Но всему конец: и Наташе, и крепостному праву, и лестнице. (Говорят,
что когда-нибудь и Времени!) Кстати, лестница не так длинна, - всего
двадцать две ступеньки. Это я только по ней так долго (1818 г. - 1918 г.)
шла.
Твердо. (Хочется сказать: твердь. Моложе была и монархия была - не
понимала: почему небесная твердь. Революция и собственная душа научили.)
Выбоины, провалы, обвалы. Расставленные руки нащупывают мокрые стены. Над
головой, совсем близко, свод. Пахнет сыростью и Бониваром. Мнится, и цепи
лязгают Ах, нет, это звон кастрюлек из кухни! Иду на фонарь.
---------------
Кухня- жерло. Так жарко и красно, что ясно: ад. Огромная, в три сажени,
плита исходит огнем и пеной. "Котлы кипят кипучие ножи точат булатные, хотят
козла зарезать"... А козел-то я.
Черед к чайнику. Черпают уполовником прямо из котла. Чай древесный, кто
говорит из коры, кто из почек, я просто вру - и корней Не стекло - ожог.
Наливаю два стакана. Обертываю в полы фуфайки. На пороге коротким движением
ноздрей втягиваю конину: сидеть мне здесь нельзя, - у меня нет друзей.
-------------
- Ну-с, товарищ Эфрон, теперь и побездельничать можно! Это я пришла со
стаканами.)
- Вам с сахарином или без?
- Валите с сахарином!
- Говорят, на почки действует. А я, знаете...
...Да и я, знаете...
Мой заведующий эсперантист (т. е. коммунист от Филологии). Рязанский
эсперантист. Когда говорит об Эсперанто, в глазах теплится тихое безумие.
Глаза светлые и маленькие, как у старых святых, или еще у Пана в
Третьяковской галерее. Сквозные. Чуть блудливые. Но не плотским блудом, а
другим каким-то, если бы не дикость созвучия, я бы сказала: запредельным.
(Если можно побить Вечность, то ведь можно и блудить с нею! И блудящих с нею
(словесников!) больше, нежели безмолвствующих любящих!)
Рус. Что-то возле носа и подбородка. Лицо одутлое, непроспанное, Думаю,
пьяница.
Пишет по-новому, - в ожидании всемирного эсперанто. Политических
убеждений не имеет. Здесь, где все коммунисты, и это благо. Красного от
белого не отличает. Правой от левой не отличает. Мужчин от женщин не
отличает, Поэтому его товариществование совершенно искренно, и я ему охотно
плачу тем же. После службы ходит куда-то на Тверскую, где с левой стороны
(если спускаться к Охотному) эсперантский магазин. Магазин закрыли, витрина
осталась: засиженные мухами открытки эсперантистов друг к другу со всех
концов света. Смотрит и вожделеет. Здесь служит, потому что обширное поле
для пропаганды; все нации. Но уже начинает разочаровываться.
- Боюсь, товарищ Эфрон, что здесь все больше... (шепотом) жиды, жиды и
латыши. Не стоило и поступать: этого добра - вся Москва полна! Я рассчитывал
на китайцев, на индусов. Говорят, что индусы очень восприимчивы к чужой
культуре.
Я: - Это не индусы, это - индейцы.
Он: " Краснокожие?
Я: - Да, с перьями. Зарежут и воспримут целиком. Если вы во френче - с
френчем, если ты во фраке - с фраком. А индусы - наоборот: страшная тупость.
Ничто чужое в глотку не идет, ни идейное, ни продовольственное.
(Вдохновляясь) - Хотите формулу? Индеец (европейца) воспринимает, индус
(Европу) извергает. И хорошо делают.
Он, смущенный:
- Ну, это вы... Я, впрочем... Я больше от коммунистов слыхал, они тоже
рассчитывают на Индию... (В свою очередь вдохновляясь) - Думал - в лоск
разэсперанчу (Опадая) Без пайка - и ни одного индуса! Ни одного негра! Ни
одного китайца даже.. А эти (круговой взгляд на пустую залу) - и слушать не
хотят! Я им: Эсперанто, они мне: Интернационал! (Испугавшись собственного
крика) - Я ничего не имею против, по сначала эсперанто, а потом уж...
Сначала слово.
Я, впадая:
- А потом дело. Конечно. Сначала бе слово и слово бе...
Он, снова взрываясь:
- И этот Мара-Мара! Что это такое? Откуда взялось? Я от него еще - не
только слова: звука не слыхал! Это просто немой или идиот. Ни одной вырезки
не получает - только жалованье. Да мне не жаль. Бог с ним, но зачем
приходит? Ведь каждый день, дурак, приходит! До четырех, дурак, сидит.
Приходил бы 20-го, к получке.
Я, коварно:
- А может 6ыть, он, бедненький, все надеется? Приду, а на столе вырезка
про мою Мару-Мару?
Он, раздраженно:
- Ах, товарищ Эфрон, бросьте! Какие там вырезки? Кто про Мару-Мару
писать будет? Где она? Что она? Кому она нужна?
Я, задумчиво:
- А в географии ее нет... (Пауза.) И в истории нет... А что, если ее
вообще нет? Взяли и выдумали, - для форсу. Дескать, все нации. А этого
нарядили... А это просто немой... (Конфиденциально) - Нарочно немого взяли,
чтобы себя не выдал, по-русски...
Он, с содроганием доглатывая остывший чай:
- А чччерт их знает!
-----------
Топота и грохота. Это национальности возвращаются с кормежки.
Подкрепившись кониной, за вырезки. (Лучше бы вырезку, а? Кстати, до
революции, руку на сердце положа не только не отличала вырезку от требухи, -
крупы от муки не отличала! И ничуть не жалею.)
Товарищ Иванов, озабоченно: - Товарищ Эфрон, товарищ М
<илле>
р может
зайти, спровадим-ка поскорей наше барахло. Сгребает) - "Продвижение Красной
Армии. Стеклова ставим... "Ликвидация безграмотности"... "Долой
белогвардейскую сволочь" - Это вам - "Буржуазия орудует"... Опять вам...
"Все на красный фронт"... Мне... "Обращение Троцкого к войскам"... Мне...
"Белоподкладочники и бслогвар"... Вам...
"Приспешники Колчака"... Вам... "Зверства белых"... Вам... Потопаю в
белизне. Под локтем -• Мамонтов, на коленях - Деникин, у сердца - Колчак.
- Здравствуй, моя "белогвардейская сволочь"!
Строчу со страстью.
- Да что же вы, товарищ Эфрон, не кончаете? Газету, No, число, кто, о
чем, - никаких подробностей! Я сначала было тоже так - полотнищами, да
М
<илле>
р наставил: бумаги много изводите.
- А М
<илле>
р верит?
- Во что?
- Во все это.
- Да что тут верить! Строчи, вырезай, клей...
- И в Лету - бух! Как у Пушкина.
- А М
<илле>
р очень образованный человек, я все еще не потерял
надежду...
- Представьте, мне тоже кажется! Я с ним недавно встретилась у
виселицы... фу ты, Господи! - У вешалки: все эти "белогвардейские зверства"
в голове... Четверть первого! Ничего, даже как-то умно поглядел... Так вы
надеетесь?
- Как-нибудь вечерком непременно затащу его в клуб эсперантистов.
- Аспирант в эсперанты?
Espere, enfant,demain! Еt рuis, demain еnсоrе...
Еt рuis touyours demain... Crоуоns еn 1'ауеniг
Еsреre! Еt сhаquе fois que se leve 1'aurore
Sоуоns la. Роur рriеr соmmе Dieu роur nоus benir
Реut-etrе...
Ламартина стих. Вы понимаете по-французски?
- Нет, но представьте себе, очень приятно слушать. Ах, какой бы из вас,
товарищ Эфрон, эсперантист...
- Тогда я еще скажу, Я в 6-ом классе об этом сочинение писала:
" A une jeune fille qui avait raconte con reve"
Un baiser... sur le front! Un baiser- meme en reve
Mais de mon triste front le frais baiser s'enfuit...
Mais de l'ete jamais ne revendra la seve,
Mais l'aurore jamais n etreindrera la nuit -
-----------
* Надейся, дитя, завтра! И потом - завтра-опять...
И потом - всегда - завтра... Будем верить в будущее.
Надейся! И всякий раз, как заря начинает вставать,
Будем просить, чтобы Бог благословил нас.
Может быть... (фр).
2 "Девушке, рассказавшей свой сон".
Поцелуй... в лоб! Поцелуй - лишь во сне!
Но недавний поцелуй слетает с моего грустного лба...
Но из лета никогда не вернуться живительному соку,
И заря никогда не одолеет ночь (фр.).
----------
Вам нравится? (И, не давая ответить) - Тогда я вам еще дальше скажу:
Un baiser sur le front! Tout mon etre frisonne,
On dirant que mon sang va remonter son cours...
Enfant! - ne dites plus Vos rever a personne
Et ne reves jamais ...ou bien - reves toujors!
Правда, пронзает? Тот француз, которому я писала это сочинение, был
немножко в меня... Впрочем) вру; это была француженка, и я была в нее..
- Товарищ Эфрон! (Шепот почти над ухом. Вздрагиваю. За плечом мой
"белый негр", весь красный. В руке хлеб.) - Вы не обедали, может хотите?
Только предупреждаю, с отрубями...
- Но вам же самой, я так смущена...
- А вы думаете... (морда задорная, в каждой бараньей кудре - вызов)...
я его на Смоленском покупала? Мне Филимович с Восточного стола дал, -
пайковый, сам не ест. Половину съела, половину вам. Завтра еще обещал. А
целоваться все равно не буду!
-------------
Озарение: завтра же подарю ей кольцо - то, тоненькое с альмандином.
Альмандин - Алладин - Альманзор - Альгамбра __ ...с альмандином. Она
хорошенькая, и ей нужно. А я все равно не сумею продать.)
------------
Дон. - Дон. - Не река-Дон, а звон. Два часа. И - новое озарение: сейчас
придумаю срочность и уйду. Про белогвардейцев сейчас кончу - и уйду. Быстро
и уже без лирических отступлений (я - вся такое отступление!) осыпаю серую
казенную бумагу перлами своего почерка и виперами своего сердца Только ять
выскакивает, контрреволюционное, в виде церковки с куполом - Ять!!! -
"Товарищ Керженцев кончает свою статью пожеланием генералу Деникину верной и
быстрой виселицы. Пожелаем же и мы, в свою очередь, товарищу Керженцеву"...
- Сахарин! Сахарин! На сахарин запись! - Все вскакивают. Надо
воспользоваться чужим сластолюбием в целях своего свободолюбия. Вкрадчиво и
нагло подсовываю Иванову свои вырезки Поцелуй в лоб! Все мое существо
дрожит, И кажется, кровь возобновляет свой круг... Дитя! - Не рассказывайте
Ваших снов никому. И не грезьте никогда - или- мечтайте всегда] (фр. )
Накрываю половинкой бело-негрского хлеба. (Другая половинка - детям.)
- Товарищ Иванов, я сейчас уйду. Если М
<илле>
р спросит, скажите, в
кухне, воду пью.
- Идите, идите.
Сгребаю черновую с Казановой, кошелку с 1 ф
<унтом>
соли... и боком,
боком...
- Товарищ Эфрон! - нагоняет меня уже возле рыцарей. - Я завтра совсем
не приду. Очень бы вас просил, приходите - ну - хотя бы к 10 '/2 часам. А
послезавтра, тогда, совсем не приходите, Вы меня крайне выручите. Идет?
- Есть!
Тут же, при недоумевающих швейцарах, молодцевато отдаю честь, и гоном -
гоном - белогвардейской колоннадой, по оснеженным цветникам, оставляя за
собой и национальности, и сахарин, и эсперанто, и Наташу Ростову -- к себе,
к Але, к Казанове: домой!
---------------
Из "Известий":
"Господство над морем - господство над миром!"
(Упоена как стихом.)
---------------
9/23 января (Известия Ц.И.К. "Наследник").
Кто-то читает: "Малолетний сын Корнилова, Георгий, назначен урядником в
Одессе".
Я, сквозь общий издевательский хохот, невинно:
- Почему урядником? Отец же не служил в полиции!
(А в груди клокочет.)
Чтец: - Ну там, знаете, они все жандармы!
(Самое трогательное, что ни коммунист, ни я в ту минуту и не
подозревали о существовании казачьих урядников.)
----------------
В нашем Наркомнаце есть домашняя церковь, - соллогубовская, конечно.
Рядом с моей розовой залой. Недавно с "белым негром" прокрались. Тьма,
сверкание, дух как из погреба. Стояли на хорах. "Белый негр" крестился, я
больше думала о предках (привидениях!). В церкви мне хочется молиться
только, когда поют. А Бога в помещении вообще не чувствую.
Любовь - и Бог. Как это у них спевается? (Любовь, как стихия любовного,
Эрос земной.) Кошусь на своего белого негра; молится, глаза невинные. С теми
же невинными глазами, теми же моленными устами...
Если бы я была верующей и если бы я любила мужчин, это во мне бы
дралось, как цепные собаки.
Отец моего "белого негра" служит швейцаром в одном из домов (дворцов),
где часто бывает Ленин (Кремль). И мой "белый негр", часто бывая на службе у
отца, постоянно видит Ленина. - "Скромный такой, в кепке".
Белый негр - белогвардеец, то есть, чтобы не смешивать: любит белую
муку, сахар и все земные блага. И, что уже серьезнее, горячо и глубоко
богомолен.
- Идет он мимо меня, М
<арина>
И
<вановна>
, я: "Здрасьте, Владимир
Ильич!" - а сама (дерзко-осторожный взгляд вокруг: - Эх, что бы тебя,
такого-то, сейчас из револьвера! Не грабь церквей! (разгораясь): - И знаете,
М
<арина>
И
<вановна>
, так просто, - вынула револьвер из муфты и ухлопала!..
(Пауза). - " Только вот стрелять не умею... И папашу расстреляют...
Попади бы мой негр в хорошие руки, умеющие стрелять, и умеющие учить
стрелять, и, что больше, - умеющие губить и не жалеть - а--эх!..
------------------
Есть у нас в комиссариате одна старая дева - тощая - с бантом -
влюбленная в своих великовозрастных братьев-врачей, достающая им по детским
карточкам шоколад, - проныра, сутяга, между прочим, знающая языки ("такая
семья"), и т. д. Когда она слышит о чьей-нибудь болезни, то - с
непоколебимой уверенностью - и точно отрубая что-то рукой - определяет:
"Заразилась или "Заразился", смотря по тому, идет ли речь о лице женского
или мужского пола.
Тиф или ишиас - у нее все с
<ифи>
лис.
Стародевический психоз.
-----------------
А есть другая - пухлая, сырая, бабушкина внучка, подружка моего белого
негра, провинциалочка. Это совсем трогательная девочка. Только недавно
приехала из Рыбинска. Дома остались бабушка и братец. Двойной и неистощимый
кладезь блаженств.
- Наша бабушка такая: маленьких детей но выносит. Грудного нипочем на
руки не возьмет: запах, говорит, от них и беспокойство. Ну, а подрастут -
ничего. Нарядит, научит. Меня с шестого года растила. "Кушать хочешь?" -
"Хочу" - "Ну, иди на кухню, смотри, как обед готовится". Так я с десяти лет
уж решительно все умела (оживляясь): не только пироги там, котлеты, - и
паштеты, и заливное, и торты... Так же и с шитьем: "Ты девочка, тебе
женщиной быть, хозяйкой, детей-мужа обшивать". Я - бегать, она меня за ручку
да на скамеечку: "платки подрубай", "полотенца меть", а война началась - на
раненых. Сама кроила, сама шила. Потом папаша женился - сиротка я - братец
народился, все приданое ему сама... Все пеленки с меточками, гладью - А
одеяльце его, в чем гулять выносят, так все моим кружевом обшито, в четыре
пальца, кремовое... (Блаженно) - Ведь бабушка меня и вязать и гладью...
Пяльцы мне собственные заказала... Мы богато жили! А все сама! И бабушка
сама, и я сама... Я не могу, чтобы руки зря лежали!
Смотрю на руки: ручки: золотые! Маленькие, пухлые: стройные востроватые
пальчики. Крохотное колечко с бирюзинкой. Был жених, недавно расстрелян в
Киеве.
- Мне его приятель писал, тоже студент-медик. Выходит мой Коля из дому,
двух шагов не прошел - выстрелы. И прямо к его ногам человек падает. В
крови. А Коля - врач, не может же он раненого оставить. Оглянулся: никого.
Ну и взял, стащил к себе в дом, три дня выхаживал. - Офицер белый оказался.
- А на четвертый пришли, забрали обоих, вместе и расстреляли...
Ходит в трауре. Лицо из черноты землисто-серое. Недоедание,
недосыпание, одиночество. Тошная, непонятная, непривычная работа в
Комиссариате. Призрак жениха. Беспризорность.
Бедная тургеневская мещаночка! Эпическая - сиротка русских сказок! Ни в
ком, как в ней, я так не чувствую великого сиротства Москвы 1919 г. Даже в
себе.
Недавно заходила ко мне, стояла над моими развороченными сундуками:
студенческий мундир, офицерский френч, сапоги, галифе, - погоны, погоны,
погоны... - Марина Ивановна, вы лучше закройте. Закройте и замок повесьте.
Пыль набивается, летом моль съест... Может, еще вернется...
И, задумчиво разглаживая какой-то беспомощный рукав:
- Я бы так не могла. Совсем как человек живой... Я и сейчас плачу...
---------------------
Недавно были с ней в оперетке: она, "белый негр" и я (в первый раз в
жизни). Напевы милые, стихи плохие. Сух и жесток русский язык в польских
устах. Но... какая-то любовь, но... вне селедок и кошелок, но... свет, смех,
жест!
Убожество? Но мне чем хуже - тем лучше. "Настоящее искусство" меня бы
сейчас оскорбило. Все требования бы встали: "я не скот!"
А так - подделка за подделку: после фарса советского - полусветский
фарс
------------------
Два слова еще о моей "невесте". С глазами, заплаканными по жениху
(чудесные, карие), часами и жалобно выматывает себе и окружающим душу: "Я
так люблю все жирное и сладкое... Я раньше гораздо полнее была... Я без
сливочного масла жить не могу... Мне мороженая картошка в рот не идет"...
--------------------
О ты, единственное блюдо
Коммунистической страны!
(Стих о вобле в меньшевицкой газете "Всегда вперед").
--------------------
Мой помощник.
Наш стол обогатился новым сотрудником (собездельником было бы точней).
Богатырь, малиновый налив, волжанин. Вечно и зверски голоден. За обедом
безнадежно просит надбавки: молча подставленная тарелка кротко и упорно
вопиет. Ест все.
Собой красавец: восемнадцать лет, румянец такой, что жарко рядом
сидеть: пещь! Безбород и безус. Робок. Боится двинуться - знает, что
сокрушит. Боится кашлянуть - знает, что оглушит. Робоcть и кротость
великана. У меня к нему нежность, как к огромному теленку: безнадежная,
потому что дать - нечего.
Узрев его впервые у стола - уральского ведмедя над кружевом "Известий",
мы с Ивановым одновременно усмехнулись. Что думал Иванов - не знаю, я же в
ту секунду знала: "Завтра не приду, и послезавтра не приду, и
после-послезавтра не приду. 5уду стирать и писать".
Не приходила не три дня, а шесть. На седьмой являюсь. Стол чист - ни
одной вырезки: как языком слизано. Иванова ни признака. Медведь, расставив
локти, один царствует.
Я, обеспокоенно:
- А где Иванов? Где вырезки?
Медведь, сияя:
- Иванова я с тех пор в глаза не видал! Я здесь целую неделю один
восседал.
Я, в ужасе:
- Но вырезки? Журнал вели? Он, блаженно: - Какое- журнал! Все в
корзине! Попытался было - перо плохое, бумага праховая, пишу - сам не
разбираю. И такой сон на меня напал... К весне, должно быть.
(Я, мысленно; "Врешь, медведь, к зиме"!)
Он, продолжая:
- Ну, думаю, была-не была! Сгреб это я их, простыни-то эти, и в
корзину. Утром прихожу - пусто. Должно быть, уборщица сожгла. И каждый день
так. Маленькие все целы, для вас берег.
Выдвинут ящик: сонм белых бабочек!
И я, обольщенная строчкой и уже оторвавшись: мысленно:
"Сонм белых бабочек! Раз, два... четыре...
( - нет! - )
Сонм белых девочек! раз, две, четыре...
Сонм белых девочек - да нет - в эфире
Сонм белых бабочек! Прелестный сонм
Великих маленьких княжон...
и, огрызаясь, к "сотруднику":
- Сейчас мы все это восстановим... (мысленно; кроме великих княжон!) -
разберите хронологически.
Он: - Как это?
Я:- По числам. Ну, 5"ое февраля. Римское II - это февраль, Вам ясно? 1
- январь, II - февраль...
Не дышит и не мигает.
-Тогда, постойте... Тогда просто пишите письмо домой. Берите перо и
пишите: "Милая мама, мне здесь очень скучно и голодно"... в этом роде, или
наоборот: "Мне здесь очень весело и сытно". Потому что, иначе она огорчится.
А я сейчас буду восстанавливать статьи Стеклова и Керженцева.
Он, восхищенно: - Из головы?!
Я: - Не из сердца же!
И, махом: "В статье от 5-го февраля 1919 г. "Бслогвардейщина и белый
слон"' товарищ Керженцев утверждает"...
--------------------
Перекочевываем на новое пепелище, - из дома Ростовых на Иерусалимское
подворье. Целых десять дней перебираемся. Докрадываем остатки
ростовско-соллогубовского добра. Я взяла себе на память тарелку с гербом. В
кирпично-красном поле - ' Никогда не существовавшей' (примеч. М. Цветаевой),
борзая. Лирическая кража, даже рыцарская: тарелка не глубокая и не мелкая,
по нынешнему времени - явно для полужидкой воблы) а дома у меня на ней будет
стоять чернильница.
Бедные соллогубовские эльзевиры! В раскрытых ящиках! Под дождем!
Пергаментные переплеты, французские витиеватые литеры... Свозят возами.
Библиотечной комиссией заведует Брюсов Везут: диваны, комоды, люстры. Рыцари
мои остаются. Вписанные в стену портреты, кажется, тоже. На месте - дележ.
Ревностный спор "столов".
- Это нашему заведующему! "
-Нет, нашему!
- У нас стол карельской березы, к нему и кресло.
- Вот именно потому, что у вас стол, у нас будет кресло!
- Но нельзя же разбивать гарнитур!
Я, сентенциозно:
- Можно разбивать только головы!
"Столы" бескорыстны, - мы все равно ничего не получим. Все в кабинеты
заведующих, влетает мой белый негр:
- Товарищ Эфрон! Если бы вы знали, как у Ц-лсра хорошо! Секретер
красного дерева, ковер, бронзовые 6ра! Точно в старое время! Хотите,
посмотрим?
Бежим через этажи. Комнаты No Отдел такой-то... Кабинет заведующего.
Входим, Негр торжествующе:
- Ну?
- Ему бы подушку под ноги и болонку...
- Будет с него и кота!
В глазах веселящийся бес.
- Товарищ Эфрон! Поймаем ему кота! Тут в 18-ой квартире есть. А? Я,
лицемерно:
- Но он здесь все загадит.
- Вот этого-то я и хочу! Громилы проклятые!
Через три минуты кот выкраден и заперт. "Служба" кончена. Летим,
родства не помня, со всех шести этажей.
- Товарищ Эфрон! Малиновая оттоманка-то, а?
- А графинины ковры-то, а? Вдогон диаболнческое мяуканье мстителя.
- ----------------
Три насущных М.
- Ну, как довезли картошку?
- Да ничего, муж встретил.
- Вы знаете, надо в муку прибавлять картошку: 2/3 картошки, 1/3 муки.
- Правда? Нужно будет сказать матери.
У меня: ни матери, ни мужа, ни муки.
----------------
Мороженая картошка.
- Товарищ Эфрон! Картошку привезли! Мороженая!
Узнаю, конечно, позже всех, но дурные вести - всегда слишком рано.
"Наши" уехали в экспедицию, сулили сахарные россыпи и жировые залежи,
проездили два месяца и привезли... мороженую картошку! По три пуда на брата.
Первая мысль: как довезти? вторая: как съесть? Три пуда гнили.
Картошка в подвале, в глубоком непроглядном склепе. Картошка сдохла, и
ее похоронили, а мы, шакалы, разроем и будем есть. Говорят, привезли
здоровую, но потом вдруг кто-то "запретил", а пока запрет сняли, картошка,
сперва замерзнув, затем оттаяв, сгнила. На вокзале пролежала три недели.
Бегу домой за мешками и санками. Санки - Алины, детские, бубенцовые, с
синими вожжами, - мой подарок ей из Владимирского Ростова. Просторное
плетение корзиночкой, спинка обита кустарным ковром. Только двух собак
запрячь - и айда! - в северное сияние...
Но собакой служила я, северное сияние же оставалось позади: ее глаза!
Ей тогда было два года, она была царственна. ("Марина, подари мне Кремль!" -
пальцем указывая на башни.) Ах, Аля! Ах, санки по полуденным переулкам! Моя
тигровая шуба (леопард? барс?), которую Мандельштам, влюбившись в Москву,
упорно величал боярской. Барс! Бубенцы!
У подвала длинный черед. Обмороженные ступени лестницы, Холод в спине:
как втащить? Свои руки, - в эти чудеса я верю, но три пуда вверх! По
тридцати упирающимся и отбрасывающим ступеням! Кроме того, один полоз
сломан. Кроме того, я не уверена в мешках. Кроме всего, я так веселюсь, что
- умри! - не помогут.
Впускают партиями: по десяти человек. Все - парами, мужья прибежали со
своих служб, матери приплелись. Оживленные переговоры, планы: тот обменяет,
этот два пуда насушит, третий в мясорубку пропустит (это три пуда-то?!) -
есть собираюсь, очевидно, только я.
- Товарищ Эфрон, добавочные брать будете? На каждого члена семьи
полпуда. У вас сеть удостоверение на детей?
Кто-то:
- Не советую! Там одна слизь осталась.
Кто-то еще:
- Загнать можно!
Продвигаемся. Охи, выдохи, временами - смех: в темноте чьи-то руки
встретились: мужская и женская. (Мужская с мужской - не смешно.) Кстати,
откуда это веселяшее действие Эроса на малых сих? Вызов? Самооборона?
Скудость средств выявления? Робость под прикрытием легкости? Дети ведь,
испугавшись, тоже часто смеются. "L'аmour n еst ni joyeux tendre".
А может быть- вернее всего - никакого аmоur, просто неожиданность:
мужская с мужской - ругань- мужская с женской - смех. Неожиданность и
безнаказанность.
Говорят о предстоящем суде над сотрудниками, представили огромные счета
и на закупленное и на прожитое : какие-то постои, подводы, извозчики...
Себе, конечно, нахватали всего.
- Вы заметили, как такой-то отъелся?
- А такой-то? Щеки лопаются!
Впустили. Навстречу ошалелая вереница санок. Полозья по ногам. Окрики.
Тьма. Идем по лужам. Запах поистине тлетворный.
- Да посторонитесь же!!!
- Товарищ! Товарищ! Мешок лопнул!
Хлипь. Хлябь. Ноги уходят по щиколку. Кто-то, тормозя весь цуг, яростно
разувается: валенки насквозь' Я давно уже не чувствую ног. -Да свет-то
когда-нибудь - будет?!
- Товарищи! Удостоверение потеряла! Ради всего святого - спичку!
Вспыхивает. Кто-то на коленях, в воде, беспомощно разгребает слизь
- А вы в карманах поищите! - Вы, может, дома забыли? • Да разве тут
найдешь?! - Продвигайтесь! Продвигайтесь! Товарищи, встречная партия!
Поберегись!!!
И - прогал. Прогал и водопад. Квадратная дыра в потолке сквозь которую
дождь и свет. Хлещет, как из дюжины труб. - Потонем! - Прыжки, скачки,
кто-то мешок упустил, у кого-то в проходе санки завязли. - Господи!
-------------
Картошка на полу: заняла три коридора. В конце более защищенном, менее
гнилая. Но иного пути к ней, кроме как по ней же нет. И вот: ногами,
сапогами. Как по медузьей горе какой-то. Брать нужно руками: три пуда. Но
оттаявшая слиплась в чудовищные гроздья. Я без ножа. И вот, отчаявшись (рук
не чувствую) - Любовь - не веселье и нежность (фр.), какую попало:
раздавленную, мороженую, оттаявшую... Мешок уже не вмещает. Руки,
окончательно окоченев, не завязывают. Пользуясь темнотой, начинаю плакать,
причем тут же и кончаю.
- На весы! На весы! Кому на весы?!
Взваливаю, тащу.
Развешивают два армянина, один в студенческом, другой в кавказском.
Белоснежная бурка глядит пятнистой гиеной. Точно архангел коммунистического
Страшного Суда! (Весы заведомо врут!)
- Товарищ барышня! Не задерживай публику!
Ругань, пинки. Задние напирают. Я загромоздила весь проход. Наконец,
кавказец, сжалившись - или рассердившись, откатывает мой мешок ногой. Мешок
слабо завязанный, рассыпается. Клюканье. Хлипанье. Терпеливо и не торопясь
подбираю.
-----------------
Обратный путь С картошкой. (Взяли только два пуда, третий утаили.)
Сначала беснующимися коридорами, потом сопротивляющейся лестницей, слезы или
пот на лице, не знаю.
И не знаю, дождь иль слезы
на лице горят моем...
Может, и дождь! Дело не в этом! Полоз очень слаб, расщепился посредине,
навряд ли доедем. (Не я везу санки, вместе везем. Санки - сподвижник по
беде, а беда - картошка. Собственную беду везем! )
Боюсь площадей. Арбатской не миновать. Можно было с Пречистенского
переулками, но там спуталась бы. Ни снега, ни льда: везу по воде, местами -
по сухому. Задумчиво любуюсь на булыжники, уже розовые..
- О, как все это я любила!
Вспоминаю Стаховича. Увидь он меня сейчас, я бы неизбежно сделалась для
него предметом гадливости. Все, вплоть до лица, в подтеках. Я не лучше
собственного мешка. Мы с картошкой сейчас - одно.
- Да куда ты пре-ешь! Нешто это можно - прямо на людей ! Буржуйка
бесхвостая!
- Конечно, бесхвостая, - только черти хвостатые!
Кругом смех. Солдат, не унимаясь:
- Ишь, шляпку нацепила! А морду-то умыть...
Я, в тон, указывая на обмотки:
- Ишь, тряпки нацепил!
Смех растет. Я, не желая упустить диалога, останавливаюсь, якобы
поправляя мешок.
Солдат, расходясь:
- Высший класс называется! Интеллихенция! Без прислуги лица умыть не
могут!
Какая-то баба, визгливо: - А ты мыла дай! Мыло-то кто измылил? Почем
мыло-то на Сухаревой, знаешь?
Кто-то из толпы:
- Чего ему знать? Ему казенное идет! А вы, барышня, картошку несете?
- Мороженую. На службе дали.
- Известно, мороженую- хорошая-то самим нужна! Подсобить, что ли?
Толкаю вожжи напрягаются, еду. Пощади голос бабы ... солдату:
- Что ж она, что в шляпе, не человек, что ли?
Рас-су-ди-ил!
-------------
Итог дня: два чана картошки. Едим все: Аля, Надя, Ирина, я, Надя -
Ирине, лукаво:
- Кушай, Ирина, она сладкая, с сахаром.
Ирина, тупясь и отворачиваясь: - Ннне...
----------------
20 марта, Вместо "Монпленбеж", задумавшись, пишу "Монплэзир"
(Мопр1аisir вроде маленького Версаля XVIII в ).
Благовещение 1919 г.
Цены:
1 ф
<у11Т>
муки-- 35 р
<ублсй>
1 ф
<унт>
картошки - 10 р
<ублей>
10 ф
<унтов>
моркови - 7 р
<ублей>
50 к
<опеек>
1 ф
<унт>
луку - 15 р
<ублей>
селедка -. 25 р
<ублей>
(Жалованье - ставки у нас еще не прошли - 775 руб
<леи>
в месяц.)
----------------
25-го апреля 1919 г.
Ухожу из Комиссариата. Ухожу потому что не могу составить
классификации. Пыталась, из жил лезла, - ничего. Не понимаю Не понимаю, чего
от меня хотят: "Составьте, сопоставьте, рассортируйте... Под каждым делением
- подразделение". Все в одно слово, как спелись. Опросила всех: от
заведующего отделом до одиннадцатилетнего курьера - "Совсем просто". И,
главное, никто не верит, что не понимаю, смеются.
Наконец, села к столу, обмакнула перо в чернила, написала:
7-го июля 1919 г.
Вчера читала во "Дворце Искусств" (Поварская, 53, д
<ом>
Соллогуба, моя
бывшая служба) - "Фортуну". Меня встретили хорошо, из всех читавших - одну -
рукоплесканиями. (Оценка не меня, а публики.)
Читали, кроме меня: Луначарский - из швейцарского поэта Карла Мюллера,
переводы; некий Дир Туманный ~ свое собственное, т. е. Маяковского, - много
Даров Туманных и сплошь Маяковский! Луначарского я видела в первый раз.
Веселый, румяный, равномерно и в меру выпирающий из щеголеватого френча.
Лицо средне-интеллигентское: невозможность зла. Фигура довольно круглая, но
"легкой полнотой" (как Анна Каренина). Весь налегке. Слушал, как мне
рассказывали, хорошо, даже сам шипел, когда двигались. Но зала была
приличная.
"Фортуну" я выбрала из-за монолога в конце"
...Так нам и надо за тройную ложь
Свободы, равенства и братства!
Так отчетливо я никогда не читала.
...И я, Лозэн, рукой белей чем снег.
Я подымал за чернь бокал заздравный!
И я, Лозэн, вещал, что полноправны
Под солнцем дворянин и дровосек!
Так ответственно я никогда не дышала. (Ответственность!
Ответственность! Какая услада сравнится с тобой! И какая слава?! Монолог
дворянина - в лицо комиссару, - вот это жизнь! Жаль только, что
Луначарскому, а не... хотела написать Ленину, но Ленин бы ничего не понял, -
а не всей Лубянке, 2!)
Чтению я предпослала некое введение: кем был Лозэн, кем стал и от чего
погиб.
По окончании стою одна, с случайными знакомыми. Если бы не пришли, -
одна. Здесь я такая же чужая, как среди квартирантов дома, где живу пять
лет, как на службе, как когда-то во всех семи русских и заграничных
пансионах и гимназиях, где училась, как всегда - везде
---------
Читала в той самой розовой зале, где служила. Люстра просияла (раньше
была в чехле). Мебель выплыла. Стены прозрели бабками. (И люстры, и мебель,
и прабабки, и предметы роскоши, и утварь . - . вплоть до кухонной посуды,
-все обратно отбито "Дворцом Искусств" у Наркомнаца. Плачьте, заведующие!)
В одной из зал - прелестная мраморная Психея. Настороженность души и
купальщицы. Много бронзы и много тьмы. Комнаты насыщенны. Тогда, в декабре,
они были голодные: голые. Такому дому нужны вещи. Вещи здесь меньше всего -
вещественность. Вещь непродажная - уже знак. А за знаком - неминуемо -
смысл. В таком доме они - смыслы.
-----------
Поласкалась к своим рыцарям.
------------
14-го июля 1919 г.
Третьего дня узнала от Б
<альмон>
та, что заведующий "Дворцом Искусств".
Р
<укавишник>
ов, оценил мое чтение "Фортуны" - оригинальной пьесы, нигде не
читанной, чтение длилось 45 мин
<ут>
, может больше, в 60 руб
<лей>
.
Я решила отказаться от них - публично - в следующих выражениях: "60
руб
<лей>
эти возьмите себе - на 3 ф
<унта>
картофеля (может быть, еще найдете
по 20 руб
<лей>
!) - или на 3 ф
<унта>
малины - или на 6 коробок спичек, а я на
свои 60 руб
<лей>
пойду у Иверской поставлю свечку за окончание строя, при
котором так оценивается труд".
Москва, 1918-1919