Виктория Угрюмова

                     Баллада о зонтике в клеточку

 

 

     - Чуден Днепр при тихой погоде...  Прав был  Николай  Васильевич,

положительно прав.  Вы не находите?  - говоривший обернулся к стоящему

рядом гражданину и всем телом изобразил активный интерес.

     Разговор сей, а вернее, монолог происходил вечером, на набережной

Днепра,  в точке,  находящейся ровно посредине между станцией метро  и

колонной Магдебургского  права.  Сгущались  рыхлые и неуютные,  словно

скисшее молоко,  сумерки;  и машины,  несущиеся здесь с ошеломительной

скоростью, уже  включали  фары;  а вот фонари еще не горели,  и потому

силуэты людей выглядели размытыми и не совсем реальными.  Тот,  к кому

был обращен  вопрос,  качнулся  вперед  и попытался рассмотреть своего

визави. Этот процесс отнял у него несколько минут - за это время мы  и

успеем оговорить некоторые детали.

     Во-первых, Днепр,  конечно же был на своем  месте  -  трудолюбиво

струил  воды,  куда  ему  положено,  но вот о тихой погоде приходилось

только мечтать.  Лил холодный дождь; дул, как водится в таких случаях,

пронзительный ветер;  отчего правота Николая Васильевича Гоголя в этот

час представлялась сомнительной и совершенно гипотетической.

     Во-вторых, из  двух  безумцев,  решивших  остановиться и подышать

свежим воздухом в столь романтической обстановке,  один  был  довольно

сильно  "под шофе",  а второй - как бы это поделикатнее выразиться?  -

немного прозрачным.

     Третьей деталью был скромный и невероятно дорогой зонтик в мелкую

клеточку с деревянной ручкой, принадлежащий подвыпившему господину.

     - Вы находите?  - изумился зонтиковладелец,  слегка  заикаясь.  -

Вззможно... Только мокро  очень.  В  такую  погоду,  дорогуша,  хорошо

умыкать невест  из  всяких  там  высоких башен.  Как Лохинвар,  - и он

попытался придать своей щуплой фигуре  госслужащего  в  предпенсионном

возрасте несгибаемую  мощь  вальтерскоттовского  героя.  Только вместо

мышц забугрилась жилами его  сверкающая  лысина.  Выглядело  несколько

неубедительно.

     - Тогда раскройте зонтик,  - предложил  прозрачный,  ухмыляясь  в

воротник. Если  бы  было  светлее,  а  его  собеседник был в состоянии

обращать внимание на мелочи, то воротник этот, украшенный, несомненно,

камнями в  золотой  оправе  -  широкий  и  отложной  -  вызвал бы бурю

вопросов. Однако второй был выше  земных  проблем,  и  смотрел  поверх

головы своего собеседника,  вдаль,  в пространства Вселенной.

     - Раз  уж  Вы  носите  его  с собой,  пусть приносит практическую

пользу.

     - Никогда! - последовал гордый ответ. - Я сегодня бу-ушую.

     - Что так?  - спросил прозрачный,  удобно облокачиваясь о  мокрые

каменные перила. - У Вас праздник?

     - У меня горе, - торжественно ответил зонтиковладелец. - Я хороню

труд  своей  жизни.  И  себя...  Себя,  конечно,  сим-символически,  -

поспешил добавить он.  Затем потряс головой,  близоруко прищурился.  -

Послушайте, а Вам из-известно, что дождь капает сквозь Вас?

     - Со мной это случается, - успокоил его прозрачный. - Знаете, как

иногда  бывает:  сплошная  полоса  невезения  в  жизни,  и  даже дождь

начинает вести себя по-свински - капает куда-то не туда.

     - Т-точно,  - кивнул его собеседник.  - Нап-пример... Для примера

нужно взять меня,  друг мой.  Видите ли,  я эзотерик,  если Вам это  о

чем-нибудь говорит.

     - Говорит,  говорит,  - успокоил его  прозрачный.  Эзотериков  он

повидал на своем веку более, чем достаточно.

     - Нет!  стоп,  - тут же переменил мнение  зонтиковладелец.  -  На

самом деле я политехник, потому что закончил Политехнический институт;

но  я  не  политехник  в  душе,  а  эзотерик...  Я  запутался?   -   с

обезоруживающей откровенностью обратился он к прозрачному. - Я пьян, и

Вы,  голубчик,  тоже пьяны.  Не отпирайтесь - вон Вы  как  троитесь  и

просвечиваетесь.  Но  это  не  страшно,  потому  что  мы  все двоимся,

троимся,  четверимся:  жизнь такая.  Я работаю  инженером,  но  мечтаю

писать труды по эзотерике;  любил одну женщину,  женился на другой,  а

любовницей сделал третью,  чтобы не так тошно было.  Поэтому,  когда я

выпиваю, я начинаю троиться в глазах у порядочных людей.

     - О чем Вы пишете? - спросил прозрачный.

     - Подержите,  - инженер сунул ему в руки свой зонтик,  расстегнул

портфель и вытащил оттуда пухлую рукопись.  - Вот это я и  написал;  а

потом  допустил  огромную  ошибку  -  решил  издать.  И  хотя подобной

литературы сейчас из-издают много,  мной не заинтересовались.  Знаете,

что  сказал  мне  редактор,  ознакомившись  с  текстом?  Так  вот,  он

с-сказал: "Вы инженер? Ну и мелиорируйте дома!"

     - Образованный редактор, - рассмеялся прозрачный. Смех у него был

таким же необыкновенным, как и он сам: прокатился по всему Набережному

шоссе и затих где-то вдали.

     Мимо пронеслась  машина,  кажется,  модный  нынче  "мерседес",  и

обдала обоих собеседников брызгами.

     - Оборзели! - неинтеллигентно высказался политехник.

     А прозрачный промолчал. Его машины не волновали. Уже.

     - Вернемся к труду моей жизни,  - предложил инженер.  Элегантными

движениями  он  принялся швырять страницы своей рукописи в Днепр;  они

белыми чайками летели по ветру, мягко садились на воду и колыхались на

ней некоторое время, чтобы потом намокнуть и утонуть.

     Прозрачный гражданин не останавливал своего случайного  знакомого

-  видимо,  приветствовал свободу воли во всех ее проявлениях;  просто

пристально наблюдал за ним, и держал зонтик.

     - Я п-писал о непрощенных душах,  - сказал инженер чуть погодя. -

О тех,  кто остался здесь искупать  свои  грехи.  Огромное  количество

интереснейшего материала:  об  Аскольдовой могиле,  о Подоле,  о Лысой

горе, словом,  обо всем таинственном и загадочном  в  нашем  городе  -

привидениях, ведьмах, колдунах. Горы, горы местного материала. Сидел в

библиотеках, ездил в Москву,  в Питер, по областям. Бабушек опрашивал,

на лавочки  присаживался;  по  чердакам  лазил  -  взрослый и солидный

человек, представляете?   В   воспоминаниях   великих   по    крупицам

выискивал... О неп-прощенных душах, короче.

     - Это Вы зря, - молвил прозрачный. - Непрощенных душ нет.

     Он повернулся, сунул оторопевшему эзотерику зонтик и пошел прочь,

не обращая внимания ни на  проносящиеся  мимо  машины,  ни  на  дождь,

барабанящий по потемневшему асфальту.

     - Постойте!  - несостоявшийся  эзотерик  догнал  его  и  протянул

зонтик.  - Я Вас очень прошу, возьмите. Вот уж не знаю, отчего я так к

Вам проникся,  но Вы  меня  обяжете...  возьмите.  Он  еще  очень  Вам

пригодится, я уверен.

     - Спасибо, - не стал ломаться прозрачный. - Возьму.

     Зонтиковладелец протянул ему руку, но он  только поднял раскрытую

ладонь кверху.

     - Спасибо. И запомните - непрощенных душ нет.

     Затем вооружился зонтиком и пошагал в сгустившиеся сумерки, так и

не раскрывая подарка - в мелкую клеточку; с деревянной ручкой.

     Полированной.

     Князь Аскольд был привидением так долго, что почти забыл об этом.

И разговор  с  подвыпившим  любителем  эзотерики всколыхнул в его душе

давно забытое состояние.

     В памятном 882 году в Киев пришел Олег со своей дружиной  и  убил

князей  Аскольда и Дира.  Возможно,  их души и были в чем-то виновны в

момент смерти,  но за тысячу лет все изменилось;  и Аскольд давно  уже

мог  отправляться,  куда угодно.  Как,  собственно,  и поступил в свое

время Дир.  По нему князь тосковал довольно сильно;  но Киев любил еще

больше; потому остался здесь и после того, как вышло ему прощение. Его

примеру последовали многие.  Хотят того нынешние киевляне или нет,  но

среди  них  постоянно  толкаются  тысячи  иных  граждан  -  не  всегда

заметных,  весьма скромных и  очень  занятных,  если  дать  себе  труд

познакомиться   с   ними   поближе.   Кстати,   привидения   и  прочие

сверхъестественные  существа - доброжелательны  и  миролюбивы.  А  все

слухи  об их свирепости и опасности распускаются исключительно в целях

самообороны,  чтобы любознательные ученые не  разобрали  на  запчасти,

мотивируя  этот поступок  служением  науке.  Особенно сильный резонанс

вызвала у призраков  и  волшебного  народца  одна  статья,  в  которой

серьезно   и  обстоятельно  пояснялась  необходимость  убить  снежного

человека,  чтобы затем,  в тишине и покое его изучить. Собственно, это

стало   последней   каплей,   переполнившей  чашу  терпения.  Пришлось

принимать меры.  Теперь существует даже специальная  программа  защиты

привидений,  включающая в себя два пункта - распускание сплетен о том,

что якобы  кто-то кое-где  у  нас  порой    страдал  от  запредельного

существа;  и  утверждение,  что  призраков  (а  вместе  с ними гномов,

домовых, фей, леших, русалок и примкнувших) отродясь не было и быть не

могло. Последнее время люди верили в любую чушь.

     Оставшиеся в  Киеве  со  времен  Рюриковичей  варяги  сами   себя

назначили на  должность духов-хранителей древнего города.  Многого они

не могли,  однако же и бесполезными тоже не были. Нередко ночной вор в

панике бежал  из чертова дома,  который намеревался ограбить,  да своя

шкура дороже.  А кому  это  ограбление  нужно,  если,  скажем,  мебель

прыгает по комнате и дерется;  да еще отпускает непристойные словечки?

Словечек варяги за тысячу лет поднабрались солидно.  Почему, спросите,

никому эти  факты  неизвестны?  А  как  их  обнародовать единственному

свидетелю -  прямым  текстом  что  ли:  воровал  я  как-то  в   районе

Выдубичей?..

     Задумавшийся Аскольд шагал по пустынному  Набережному  шоссе  как

раз  в  том  направлении.  Мимо  шуршали  баснословно  дорогие машины,

беззастенчиво окатывая одинокого прохожего грязной водой из-под колес.

Князю  они  были  неприятны.  То ли дело - первые авто,  появившиеся в

городе.  Он прекрасно помнил белый автомобиль,  принадлежащий  городу.

Тот  стоял  на  стоянке  у  Бессарабской  площади  рядом  с  пышноусым

городовым,  и его можно было нанять для  катания,  как  извозчика  или

нынешнее такси. Киевляне называли его "умывальником"...

     - О судьбах мира задумался?

     Очнувшийся Аскольд  понял,  что  невежливо  прошел сквозь старого

своего знакомого,  серого и  скромного  домовичка-беспризорника  Васю.

Вася был  брошен  своими  хозевами в старом доме,  предназначенном под

снос; причем и брошен-то не по злому умыслу,  а  по  незнанию.  Прежде

всем с младых ногтей было известно, что при переезде ставят в укромное

место накануне ночью кастрюлю либо старый башмак и приговаривают:

     - Дедушка домовой, вот тебе сани - езжай с нами.

     Васины хозяева о таком обычае даже не подозревали.  Собрали  свои

кастрюли в  узел,  выкинули  все  старые башмаки,  чтобы не тащить эту

рухлядь на новую квартиру, и отбыли в неизвестном направлении. Строгие

правила запрещают домовичку самостоятельно покидать дом,  в котором он

некогда поселился.  И теперь Вася тосковал.  Правда, взял на попечение

нескольких старушек-соседок.  Здание,  как  водится,  расселили  не до

конца, да  так  и  оставили  на  произвол  судьбы  -  не   жилое,   не

ремонтирующееся, а  так,  с  серединки на половинку;  в ожидании,  что

когда-нибудь само рухнет, что ли? Но так ведь прежде строили надолго и

с понятием.

     Вася волок за собой авоську,  вдвое больше его размерами.  В  ней

были навалены банки и бутылки.

     - Здравствуй, - улыбнулось привидение. - Куда путь держишь?

     - К  Трифону,  в "Молочный".  У них там разливное молоко обещали,

так Триша моим старушкам грозился по глоточку из бидонов  налить.  Все

равно у людей на усушку и утруску больше отводится.

     - А то пошли ко мне,  чай пить,  - неожиданно предложил  Аскольд.

Слишком уж понурый вид был у мокрого и взъерошенного домовичка.

     - Дождь...

     - У меня зонтик есть.

     - Твой зонтик только тебе и годится,  - вздохнул  Вася.  -  Я  же

плотный - осязаемый.

     - И зонтик плотный, человеческий.

     - Ой,  модный какой!  - взвизгнул домовичок.  - Пошли,  князюшка,

коли не шутишь.

     Аскольд раскрыл  зонтик  и  широко  пошагал  направо,  в  сторону

Петровских аллей.

     Он шел домой.

     Когда на предполагаемом месте его гибели несколько столетий  тому

назад возвели церковь,  Аскольд не протестовал: это касалось не только

его самого, но и всех жителей города. В скромную церквушку шел простой

люд,  и была она уютной и какой-то домашней. Чтобы не смущать батюшек,

дух славного князя старался не попадаться им на глаза - ему-то  святая

вода  не  была  страшна,  но  неудобно,  чтобы  люди  хлопотали  зря и

переживали.  И  он  скромно  ютился  рядом,  заходя  внутрь   изредка,

погреться. Но в 1810 году было решено поставить вместо церкви ротонду.

Тут князя захлестнуло запоздалое  возмущение:  погиб-то  он  вовсе  не

здесь, и исследователи могли бы отнестись к этому делу посерьезнее. За

тысячу  лет   дух   Аскольда   стал   гораздо   интеллигентнее:   тому

способствовало общение со многими выдающимися личностями, пребывающими

как в  материальном,  так  и  в  призрачном  состоянии.  Но  буйная  и

воинственная  кровь  предков  изредка  начинала  кипеть  и  бушевать в

несуществующих жилах (кажется, гены преследуют человека и за пределами

его  земной  жизни).  Поэтому  Аскольд явился несколько раз тогдашнему

архитектору  Меленскому  в  образе  гневного  призрака,  добросовестно

угукая,   завывая   и  стращая  злыми  карами  (над  списком  кар  всю

предшествующую ночь он трудился в  компании  с  Перуном  и  Семарглом,

которые,  как  заслуженные  языческие божества,  были весьма сильны по

этой части).  Но Андрей Иванович приписал сии кошмарные видения  своим

расстроенным  нервам  да  неправильному  образу  жизни  -  и  перестал

употреблять спиртное. В остальном же протесты оказались бесполезными.

     Будучи знатным   питухом   при  жизни  и  не  слишком  убежденным

трезвенником после смерти,  Аскольд  посчитал  этот  результат  -  для

Меленского,   конечно  -  слишком  серьезной  расплатой  за  ничтожную

провинность;  устыдился - и,  соотвественно, перестал являться в белом

саване  и  в  компании небритых привидений с секирами и мечами.  Таким

образом,  ротонда была благополучно  возведена,  затем  перестроена  в

парковый  павильон,  а  после  -  надстроена  колоннадой.  Словом,  ад

кромешный, как любила говаривать одна знакомая киевская ведьма.

     Ротонда вышла несколько неуютной,  и Аскольд бывал здесь довольно

редко,  невзирая на то,  что господин Загоскин даже написал роман  под

названием "Аскольдова могила",  а затем появилась и одноименная опера.

Правда, впоследствии нашлись среди людей такие,  кто захотел составить

ему компанию;  и  первым  оказался  славный  декабрист Бестужев-Рюмин.

Позднее к ним присоединился сам Соловцов  и  милый  профессор  Меринг.

Другое дело, что в став призраками, он не так тепло относились к месту

своего последнего упокоения,  как при жизни.  Видимо, живым Аскольдова

могила нравилась больше: навевала романтические мысли. Оно и понятно,

потому что после прогулки человек обычно отправляется домой, а бедному

призраку куда  податься?  Между прочим,  на Петровских  аллеях большие

сквозняки, и призрак Соловцова,  часто навещавший свой любимый  театр,

как-то неприлично  расчихался  за кулисами прямо во время выступления.

Потом рвал на себе... ну, пытался рвать волосы.

     Что касется   сквозняков,  то  многие  привидения  были  закалены

гораздо лучше Соловцова - тот же князь Аскольд. Или Куприн.

     Александр Иванович боготворил Днепровские склоны, и еще при жизни

сделался практически невосприимчив к дующим с древней  реки  не  менее

древним ветрам.  Аскольд  любил  слушать  его,  потому что рассказывал

Куприн обо всем на свете ярко,  образно и со вкусом.  И то,  о чем  он

рассказывал, выходило гораздо лучше,  интереснее и добрее,  чем бывало

на самом деле.  Так,  в цирк варяги ходили редко, особенно в последнее

время. А вместо представлений отправлялись послушать Куприна,  который

разворачивал перед ними воистину феерическую картину. Да и то - княжьи

дружинники были    слушателями   самыми   благодарными:   доверчивыми,

впечатлительными и неравнодушными,  как дети.  Цивилизация  проскочила

сквозь них, так и не сумев испортить. Хуже приходилось, когда варяги в

качестве ответной любезности исполняли саги собственного  сочинения  о

событиях последних  дней.  Особенно  дико ложились на музыку сообщения

ТАСС и речи государственных  мужей,  которых  в  привиденческой  среде

называли не иначе, чем государственные дедушки.

     Тут Аскольд внезапно сообразил,  что неприлично  глубоко  ушел  в

себя, и домовичок Вася заброшенно погромыхивает рядом пустой посудой.

     - Послушай,  -  осенило  Аскольда.  -  Я  преинтереснейшую   вещь

придумал!

     По его торжествующему тону домовой понял, что князя настигла одна

из идей, которые прославили его пуще прижизненных деяний.

     Князь не стал объяснять своему гостю, что чай-то у него найдется,

но вот  все остальное,  как назло,  отсутствует,  включая даже сахар -

невкусный, полусладкий  сахар  с  кусочками  веревок   и   фрагментами

дерюжного мешка,  добавляемыми  в  него  даже не ради лишнего веса,  а

исключительно из любви к искусству.  Зато знал Аскольд одно  местечко,

где церемония  чаепития  была  всегда на высоте - прямо как у каких-то

японцев. Простых домовых в  это  место  не  пускали,  но  гость  князя

пользовался привилегиями.

     Благословенное  для чая место находилось на Кловской  (  позже  -

Екатерининской);  Аскольд  никак  не  мог  выбрать  название,  которое

нравилось ему  больше,  зато  решительно  отвергал  последнее  -  Розы

Люксембург,  так  что  хоть  в этом задача немного облегчалась.  Здесь

обитала госпожа Обезьянинова  -  самая  любимая  любовница  миллионера

Терещенко.  Как  известно,  Терещенко был крупным сахарозаводчиком,  и

потому  все,  что  касалось  сладостей,  госпоже  Обезьяниновой   было

известно  досконально.  На  факт  своей  кончины эта удивительная дама

обратила не слишком пристальное внимание;  так и  продолжала  жить  на

прежнем  месте,  принимая  гостей  и радуясь тому,  что их круг только

расширился после перехода в иное состояние. Была она не слишком хороша

собой,  но  умна и обаятельна.  Даже сварливая на старости лет княгиня

Ольга захаживала к ней,  но тайком,  чтобы не испортить свой,  с таким

трудом созданный, имидж злобной и коварной старухи, от которой всякого

можно ожидать.  Чай в доме Обезьяниновой  подавался  с  восхитительным

малясным сахаром,  тающими во рту крендельками,  сдобными булочками со

всякого  рода  начинками,  изготовление  которых  было  искусством  не

меньшим,  чем,  скажем,  ваяние  статуй.  Сам призрак Родена частенько

наведывался  к  ней   в   гости   и   приветствовал   призрак   повара

аплодисментами   и  криками  "манифиг!  манифиг!",  что  по-французски

означает, как известно, великолепно.

     В соседях   у   Обезьяниновой   ходил   граф   Уваров,  владевший

шестнадцатым нумером по это улице.  Теперь он гордился  тем,  что  его

особняк  считается  архитектурным памятником.  И все же граф постоянно

ошивался в Париже.  Он и князя с собой  как-то  затащил,  но  славному

князю,  потомку и предводителю гордых викингов, город на Сене пришелся

не  по  душе.  Во-первых,  и  это  главное,   сразу   и   бесповоротно

разочаровали   хваленые   французские  женщины,  которые  на  проверку

оказались сухими и бесцветными,  как таранка к  пиву  третьего  сорта.

Пиво  тоже  не заслуживало доброго слова,  а Эйфелева башня...  Что ж,

башня как башня,  тем более, что пялиться на нее все время было просто

неприлично.  Что  касается  компании,  то  в Париже с избытком хватало

своих призраков;  чужаков  там  не  особенно  любили,  да  и  говорить

Аскольду  с  большинством  было  не о чем.  Близко сошелся он только с

Вильгельмом Завоевателем,  клявшим тот  день  и  час,  когда  двинулся

завоевывать  Англию.  Словом,  про  Париж  было  интереснее слышать от

других.

     Госпожа Обезьянинова оказалась дома.

     - Рада  видеть  Вас,  князь,  -  приветствовала  она  его,  шагая

навстречу в шуршащих кринолинах.  Это  достижение  было  предметом  ее

тайной гордости - призрачные кринолины шуршали как настоящие, создавая

дополнительное ощущение уюта.  - Какими судьбами,  ветрогон Вы этакий?

Обещались еще на позапрошлой неделе, мы Вас ждали-ждали.

     - Виноват! - извинился Аскольд. - Дела, дела.

     - Известно,  какие  у Вас дела,  баловник,  - шаловливо погрозила

прозрачным пальчиком Обезьянинова, - заходите скорее.

     Представив Васю,  Аскольд  пошел  на  запах и очутился за длинным

столом, накрытым белой скатертью с  пышной  бахромой.  Гостей  в  этот

вечерний час  было  много.  Острый  взгляд бывшего морского разбойника

тотчас отыскал знакомые лица: в дальнем углу примостился некто Бунге -

владелец первой частной аптеки на Подоле. Был он великим травоведом, и

госпожа Обезьянинова обожала его за то, что он всегда приносил с собой

какие-нибудь скляночки или мешочки с душистыми растениями, высушенными

и измельченными,  которые придавали чаю незабываемый вкус. Когда Бунге

был еще  человеком,  подвыпившие призраки варягов немного побушевали у

него на Притисско-Никольской,  изображая  в  лицах  доблестное  взятие

Киева. С тех пор почтенный аптекарь побаивался Аскольда и встречал его

вымученной и бледной улыбкой.  Князь,  размахивавший огромным топором,

да еще  и в рогатом шлеме - высокий,  плечистый и мощный - произвел на

него неизгладимое впечатление.  И хотя последний десятки раз извинялся

и объяснял, что это не он виноват, а старая память, да древние вредные

привычки, обостряющиеся в полнолуние,  к  сближению  это  не  привело.

Разве что Бунге научился не шарахаться и не забиваться в щели при виде

фигуры, обряженной в доспехи и закутанной в плащ с  огромным  отложным

воротником, усыпанным драгоценностями.

     Зато рядом с переполошенным аптекарем сидел длинный,  востроносый

призрак, немного похожий на Сирано де Бержерака.

     - Николай Васильевич!  - обрадовался князь и  двинулся  к  гостю,

таща за собой домовичка Васю.  - А я Вас,  голубчик, как раз вспоминал

сегодня.

     - По какому же поводу? - осведомился Гоголь, привставая.

     - Чуден,  говорю,  Днепр при  тихой  погоде.  Прав,  говорю,  был

Николай Васильевич. И как это Вам такая светлая мысль в голову пришла?

     - Чего же в ней светлого? - поморщился тот. - Лил дождь несколько

дней к ряду,  как сегодня - сильный такой, холодный, на улицу выходить

тошно.  Грязь,  брызги, сюртук заляпает так, что после не отчистишь. И

экпипажи,  экипажи  колесами  грохочут  и  водой  окатывают!  Ну  и на

набережной тоска зеленая; тоже слякоти по колено, и в небе просвета не

видать.  А птица редкая куда-то летит,  устало так;  крылом машет, а в

движении обреченность наблюдается - ровно говорит:  "и зачем  это  все

нужно?". Ну, тут и подумалось, что чуден Днепр при тихой погоде...

     Вы лучше мне, князь, расскажите, как Царьград брали.

     - А чего там брать было?  - пожал плечами Аскольд. - Это, знаете,

детская мечта и не более того. Был мальчишкой, наслушался сказок - все

мы хотели тогда непременно разграбить Рим или Царьград.  И когда такая

возможность подвернулась,  отказываться было грех.  Как видите, зря. А

теперь, тысячу-то  с лишним лет спустя,  и вовсе глупым кажется - куда

нас понесло? За каким чертом?

     - И  не  вспомнят!  -  подхватил  неожиданно  Вася,  до  сих  пор

хлебавший горячий чай из огромной чашки с пунцовыми и палевыми розами,

чашки знаменитого  майсеновского  фарфора  из тех,  что нынче стоят по

музеям и пылятся безо всякого дела.

     Как любит вздыхать один музейный дух,  из чашек пить надоть, а за

стеклом   ставить  -  большой  грех;  потому  бездельная  вещь  вполне

обезуметь может, как человек бездельный места себе в жизни не находит.

Принятая  теперь мода - замуровывать фарфор и хрусталь в гробоподобных

монструозностях,  называемых "стенками",  чтобы  доставать  их  оттуда

бережно  раза  два в году к приходу самых почитаемых гостей,  призраки

считают проявлением полного неуважения человеков как к себе,  так и  к

той вещи,  с которой таким образом обращаются. Но теперь домовых, даже

если и терпят в доме,  то не расспрашивают, как жить, и подсказать эту

нехитрую мыслишку нынче некому.

     Все обернулись к тихому домовичку.

     - Я сегодня по делам был на Козьем болотце,  -  горячо  заговорил

он. -  Людей  тьма!  Кто  бежит  на  почтамт,  кто  пытается  сесть  в

троллейбус - теперь же и с этим у людей проблема.  Палаток стоит -  не

сосчитать; газету   продают,  тут  же  и  митингуют,  тут  же  книгами

приторговывают и фильмами. Да что я рассказываю - вы же сами знаете. И

тут я  подумал  - ведь недавно,  каких-то семь с половиной веков назад

татары здесь по льду шли на Лядские ворота.

     - А  Вы  это  помните  или  слыхали  от родственников?  - вежливо

поинтересовался Бунге.

     - Помню,  знамо  помню.  Я тогда в избушке жил,  правее,  вниз по

ручью. Напугались мы,  когда татары подошли;  хозяева  меня  опять  же

забыли, совсем  как  нынешние - бежали;  да я их понимаю.  А потом я с

деревьев глядел,  как эти  -  кривоногие,  лохматые,  рожи  плоские  -

лопочут чего-то...  А  когда  болото  льдом  пошло,  они  и полезли на

приступ.

     Вспомнил, и  так  жутко стало.  Как две картинки разом вижу:  вот

троллейбус по улице ползет, а вот тут же, сверху татары идут толпой.

     - Время  - страшная вещь,  - мягко сказала Обезьянинова.  - Татар

поглотило, эти самые троллейбусы поглотит.  Вы пейте чай,  господа.  И

рассказывайте - вот это вечное. Что у Вас новенького, князь?

     - Зонтик, - ответил Аскольд.

     - Что? - изумились призраки.

     - Модный мужской зонтик;  серый в мелкую темно-, светло-зеленую и

голубовато-серую клеточку.   Такой   английский  зонтик  с  деревянной

полированной ручкой;  годится  как  тросточка  и  весьма   удобен,   -

обстоятельно пояснил он. - Я его в прихожей оставил.

     - Вы такой оригинал, князь, - всплеснула руками Обезьянинова. Она

питала  к  Аскольду  некую  слабость,  в  которой  сама  себе  боялась

признаться.   Бывший   киевский   владыка   привлекал  ее  не  столько

благоприобретенными   светскими   манерами,   сколько    буйством    и

неукротимостью  разбойничьего  духа.  Она  была готова оправдать и его

поход на Византию,  и его взятие Киева,  и все,  что бы он ни  задумал

теперь. Захоти сейчас Аскольд отправиться со своими дружинами громить,

скажем,  Нью-Йорк,  она бы и тому изобрела важную причину. - Зачем Вам

зонтик, если дождь существует в ином измерении?

     - Не знаю,  - признался Аскольд. - От души подарок был. Я с одним

эзотериком свел знакомство,  занятный человек.  И он подарил мне  свой

зонтик.

     - Как романтично, - разулыбалась Обезьянинова.

     Далее разговор вошел в привычное русло; немного обсудили политику

Украинского правительства;     изумились      составу      парламента;

помузицировали. У Аскольда был тяжелый баритон и неплохой слух.  Бунге

подпевал слабым,  "карманным" тенорком. В разгар вечера прибыл Ленечка

Собинов, отчего-то  в  огромной  песцовой  шапке  и  в шубе,  подбитой

бобрами. Воротник шубы был покрыт тончайшей серебряной пеленой снега.

     - Морозной  пылью серебрится его бобровый воротник!  - воскликнул

Гоголь.

     - Но ведь красиво!  Правда красиво? Аскольд, признайтесь, что Вам

понравилось! - Собинов вертелся в разные стороны,  чтобы все его могли

получше рассмотреть.

     Князь подошел  к  певцу и облобызал его от души.  С Собиновым его

связывали   самые   теплые   отношения:   последний   пел   в    опере

Верстовского**, и потому стал близок Аскольду, хотя объективных причин

и не было.  Но,  пути Господни неисповедимы.  В этом привидения смогли

убедиться на собственном опыте.

     Домовичок Вася замер от восхищения. Он был заядлым театралом, и с

этой  целью  сводил  знакомства со всеми призраками опер,  чтобы иметь

возможность посещать премьеры.  Наверное,  и  к  соседским  старушкам,

которые  имели  к нему отдаленное отношение,  он испытывал симпатию по

причине сходства взглядов на этот вопрос.  Иногда даже  осчастливливал

их  билетами в Киевский оперный.  Эти билеты оперный призрак Ахмет - в

прошлом танцовщик при дворе какого-то турецкого  султана  -  таскал  у

билетера.  А  еще  он  наловчился  мастерски  подделывать подписи всех

администраторов, и иногда выписывал контрамарки.

     Собинов шумно восторглася зонтиком.

     - Подари, княже! - он тебе, как медведю ролики!

     - И ничего, ездят косолапые, - отвечал на это Аскольд.

     - Ну, как корове черкесское седло!

     - Возможно,  - соглашался князь.  - Но он мне понадобится немного

позже.

     Спустя какое-то время Аскольд и Вася откланялись. Васе нужно было

смотаться в  "Молочный",  а  Аскольд  решил его проводить с зонтиком -

дождь все еще лил, как из ведра.

     Они спутились  мимо  бывшего  Института  благородных   девиц   на

Крещатик.   Благородные   девицы,   которым  воспитание  не  позволяло

кокетничать  в  открытую,  отчаянно  вздыхали   при   виде   князя   и

завлекательно  улыбались из-под вуалек.  Но Аскольд был охвачен другой

идеей.  Недавно в Киеве объявили конкурс на лучший  проект  памятника,

посвященный   юбилею   Независимости.  Лучшие  макеты  выставлялись  в

Украинском доме (бывшим когда-то музеем лысого вождя),  который старые

киевляне   и  древние  призраки  недолюбливали,  потому  что  при  его

строительстве была искалечена значительная часть Владимирской горки  -

места  уникального  и  самобытного.  Однако  с Украинским домом как-то

свыклись,  воспринимая его как неизбежное зло.  Гораздо хуже  обстояло

дело  с проектами памятника,  который предполагалось поставить рядом с

Институтом,  прямо на Крещатике. Ознакомившись с экспозицией выставки,

Аскольд  решал,  кому  он  станет  являться  в кошмарных снах первому.

Кандидатур  было  много,  и  он  хотел  подключить  к   работе   своих

дружинников.  Как  всегда,  и  судьба  позаботилась:  на месте бывшего

Козьего болота встретился им призрак джихангира.

     Батый расхаживал  вдоль  ярко  освещенного  Главпочтамта  взад  и

вперед, заложив руки за спину.

     - Чего печален так, супостат? - рявкнул князь на всю площадь.

     Пробегавшая мимо   кошка  зашипела  и  выгнула  спину:  кошек  не

обманешь, они всегда видят призраков.

     - Тоска заела,  - меланхолически ответил Батый. - Был в Монголии,

был в Крыму,  был в Китае - понимаешь,  какая петрушка выходит - здесь

моя родина. Даже смешно подумать. По здешним местам тоскую.

     - А по степи?

     - По   степи   реже,  экая  напасть!  Ну,  поскачу  денек-другой,

проветрюсь, и снова сюда.

     - Где остановился? - спросил Аскольд. - Можно у меня.

     За давностью лет  вражда  их  остыла.  Только  перебрав  эля  или

крепкого вина они принимались тузить друг друга,  да и то не со зла, а

из-за идеологических противоречий.  Батый упорно не  желал  признавать

свою вину в смысле проявленных им подлости и коварства и упирал на то,

что русские  князья  и  без  него  воевали  между   собой;   так   что

политическую  обстановку  на  Руси он использовал - было дело,  однако

сам ее не создавал.

     - Не люблю у тебя, - признался Батый. - Я у Тугор-хана гощу.

     - У-у-у, - прогудел Аскольд.

     Проходящий мимо  страж  порядка  в  высоких  черных  ботинках  на

шнуровке и квадратной фуражке,  смахивающей на конфедератку,  невольно

положил ладонь на рукоять своей дубинки.  Что-то такое ему почудилось.

Однако, оглядевшись по сторонам,  он не заметил ничего подозрительного

и спокойно прошел дальше, пронизав джихангира.

     - На  ногу  наступил,  -  скосил  тот глаза на красный сафьяновый

сапог с загнутым носком, отороченный драгоценным мехом.

     - Тебе не повредит, - буркнул Аскольд.

     Упоминание о  Тугор-хане его всколыхнуло.  Этот полководец разбил

когда-то свой лагерь на Трухановом острове,  который и назывался тогда

иначе. Этот  хан  был  половецким;  а  с  половцами  вообще у Аскольда

отношения были значительно теплее,  чем с татарами.  Однако Тугор-хан,

или Тугоркан,  как  его обозвали  в каком-то справочнике, предательски

повел себя по отношению к собственному зятю,  нарушив данное слово. Он

напал на войска Святослава Изяславовича,  и был наголову разбит и убит

в этом бою. Аскольду его жалко не было, хоть хан после и винил во всем

не себя, а свою жену - то бишь Святославову тещу.

     Теща - это было кодовое слово,  благодаря которому самые  тяжелые

обвинения с  Тугоркана  сняли.  Но  все  же  большую  часть времени он

продолжал проводить на Трухановом  острове,  развлекаясь  живописью  и

рыбной ловлей.  Его  могила  возле церкви Спаса на Берестове постоянно

пустовала.

     Наступала очередная киевская ночь.

     Вылетели ведьмы,  чтобы  прогулять  свои  застоявшиеся  за   день

помела; до шабаша было далеко,  и они особенно не буянили.  Да и дождь

им мало нравился, чтобы там ни говорили злые языки.

     Китоврасы занялись  извозом.  Процокал  мимо  Аскольда его добрый

приятель Онисим с шашечками на гнедом боку.  Увидел Батыя и домовичка,

и не стал мешать; просто помахал издали рукой.

     Промаршировали трое витязей из владимировой дружины  -  в  темных

подворотнях прохожим  было  ходить небезопасно,  и витязи надзирали за

порядком.

     Языческий бог  Семаргл  -  крылатая  собака  -  выбрался  кормить

бездомных своих сородичей.  Для этих целей  он,  неясно  где,  добывал

дешевую ливерную  и  кровяную  колбасу.  Наверное,  таскал  со склада.

Аскольду было неудобно спрашивать.  Он и сам периодически подкармливал

брошенных на произвол судьбы псов, чем мог.

     Демонята дружной толпой двинулись в школу на Лысой горе. Они были

маленькие, пушистые  и добродушные - Киев растворяет зло,  и оно здесь

не задерживается.  Демонята тащили на спинах  яркие  пестрые  ранцы  с

изображениями Микки   Мауса,   далматинцев,   утят,  Джинна  и  других

Диснеевских персонажей.  Некоторых  из  них   подвозили   на   помелах

ведьмы-мамы по дороге на работу.

     - Дело  есть,  -  обратился  Аскольд  к  Батыю,  оторвавшись   от

созерцания. - Пошли покажу одну выставку,  а потом обсудим детали. Тут

некоторым привидеться надо - потянешь?

     - Ты, князь, говори, да не заговаривайся, - оскорбился Батый. - Я

чай не меньше тебя ни по чину,  ни по уму.  И Царьград я  бы  взял  на

твоем месте.

     Домовичок Вася робко попрощался и стал бочком-бочком  отходить  в

сторонку. Когда  Аскольд  и  Батый  не  спорили  о  взятии Киева,  они

ругались из-за Царьграда,  и конца этому спору  видно  не  было.  Вася

оказался прав:  он успел и молока своим старушкам принести,  и в театр

смотаться, чтобы узнать о  завтрашнем  спектакле, и  даже  попробовать

щербета, который  прислали театральному призраку его родичи из Турции.

А Аскольд и Батый все еще сверкали  глазами  и  хватались  за  клинки.

Впрочем, до рукопашной у них последние лет шестьсот уже не доходило.

     Незадолго до рассвета взмыленный Аскольд расстался с  джихангиром

у Украинского   дома.   Тот  отправился  осматривать  выставку,  чтобы

воспылать праведным негодованием; а князь двинулся в Мариинский парк -

отдохнуть душой.

     Дождь продолжался.  Парк  стоял  мокрый  и  взъерошенный;  фонтан

позади дворца бездействовал,  и Аскольд,  вздохнув,  поторопился мимо.

Прежде на месте этого прямоугольного безобразия располагался маленький

и круглый фонтанчик,  в центре которого кучей были свалены камни, и по

ним  струилась  вода.  Летом  в  бассейн высаживали водяные растения и

пускали золотых рыбок.  Ребятишки были в восторге;  а варяги частенько

приходили к этому фонтану попеть при луне.

     Под огромной  елью  целовались  двое влюбленных.  Они не обращали

внимания на дождь и непогоду;  им было хорошо и тепло вдвоем.  Аскольд

подошел поближе и прислушался:

     - Тебе  не  кажется,  что  звучит  музыка?  -  спросила  девушка,

прижимаясь к своему возлюбленному.

     Тот честно поднял голову и напряг слух.

     - Кажется,  -  согласился  через некоторое время.  - Только очень

далеко.

     - Интересно, откуда она?

     - Наверное, на Садовой кто-то слушает пластинку или радио.

     - Слишком красиво для пластинки, - неожиданно сказала она.

     - Это для нас играют, - улыбнулся он.

     Князь прошел по аллее немного вперед:  там, прямо на месте новой,

выстроенной в причудливой форме,  эстрады,  стоял призрак  старенькой,

прежней.  Она  была  похожа  на  раковинку,  и  прямо под сценой росли

сиреневые цветы с плотными и широкими темно-зелеными листьями. Аскольд

любил их, но не знал, как они называются. Реальная эстрада была пуста,

но на призрачной сидели музыканты:  целый  симфонический  оркестр  под

руководством  известного всему миру дирижера.  И оркестр этот исполнял

звездную музыку: Респиги, "Пинии Рима".

     Парк громыхал   от   мощных   звуков   симфонии;  публика  сидела

потрясенная. Их было очень много - этих заядлых любителей, для которых

каждую ночь играли призраки музыкантов.

     В первом ряду в роскошной шляпе  и  перьях  сидела  неподражаемая

Милица Корриус и  улыбалась.  Аскольд  поклонился  и  бесшумно  присел

рядом. Тут  же присоединилась к нему высокая,  тощая,  согнутая тень в

длиннополом сюртуке.

     - Вот Вы где,  - прошептал на ухо Гоголь.  - Так и знал,  где Вас

искать. Видели  влюбленных?  Они  тоже слушают оркестр - светлые души,

значит.

     - Вы правы!  - Аскольд вскочил со своего места.  - Извините, я на

минутку; маленькое дельце.

     Он быстро  вернулся  назад и подошел к влюбленным,  которые так и

стояли под елью,  обнявшись и прислушиваясь. Князь раскрыл свой зонтик

и вручил его молодому человеку:

     - Разрешите вам его подарить. Вам он нужнее.

     - Спасибо,  - сказали влюбленные глядя в пустоту, немного правее,

чем на самом деле стоял призрак. - Огромное спасибо.

     Им был виден только огромный зонт, обратившийся с вежливой речью.

И они подумали, что зонту непременно нужен хозяин, чтобы вещь не стала

бездомной. Молодой человек протянул  руку  и  взялся  за  полированное

дерево. Его  поразило,  что  оно было теплым-теплым,   словно нагретым

чужой ладонью.

 

     Рассвет. Проливной дождь.

     - Чуден  Днепр  при  тихой  погоде,  - говорит Гоголь.  - Ну что,

князь, пойдемте на Подол,  к Балабухе? Выпьем и поговорим. А там, даст

Бог, распогодится, и солнышко выглянет...

 

     Это только  люди  по  наивности  своей  полагают,  что привидения

появляются исключительно по ночам.  На самом деле они ходят по земле в

любое  удобное для них время;  и греться на солнце тоже любят.  Просто

при солнечном освещении они абсолютно невидимы;  а по ночам  -  как-то

светятся.  Но  здесь  все  дело  в  оптических законах,  и виноваты не

призраки, а физика.