Уэнди Уэбб. Многогранность
-----------------------------------------------------------------------
Wendy Webb.
Prism (1995).
Пер
. -
Н
.
Эристави
.
& spellcheck by HarryFan, 28 August
2000
-----------------------------------------------------------------------
Иные выходят, вырываются, говорят с нею. Иные остаются, прячутся где-то
там, в сознании, - как она сама прячется. Жалко, не выходят, - Джейни бы
их поубивала. Может, она и тех убьет, кто смеет говорить, вот как сейчас.
Может, ЕЕ убьет, - себя? Если посмеют, ежели подберутся поближе, станут
опять обижать ее своими словечками. Сожмись в комок, дальше уйди, в себя,
в самый темный угол забейся. Жди. Гляди.
"Хреноватенько, Джейни. Плохо сегодня себя вела. Плохо, плохо. А теперь
- давай, миленькая, расплачивайся". - И нож, ножичек-то - взад и вперед по
запястью.
Джейни не больно, нет. Смотрит, а бороздки ножа - кожу дерут, кровь
проливают, а боли нет - нетушки, боль - не ей за боль отвечать. И как вела
себя - не жалеет, горько только, что Тейтум, праведница, ее накрыла.
Ну, ясно, узнала Тейтум, она всегда узнает. Все они узнают... время от
времени.
Нож выпадает из руки - прямо на пол, а Тейтум не подняла, не
прогнулась, что ли, а может - решила, что с нее хватит, наказала - и
ладно.
Джейни пялится на платье, новенькое, только-для-воскресной-школы, а в
груди уже туго, быстро грудь-то наливается, а кровь на зеленом силоне -
жуть до чего темная. Снежинки падают, с чего это ветер поднялся, несет их,
кружит, и летят белые звездочки в разбитое кухонное окно, прямо на
подоконник каменный, растресканный, и на черные поленья заднего двора, и -
мяконько так - оседают на Джейниных туфельках из прессованной черной кожи.
Тина пришла - объявилась. Переминается с ноги на ногу, как лягушонок,
что пытается удержаться у кувшинки на листе. Смотрит, как тают снежинки.
"Дже-е-йни, ты гля-янь. Правда, хорошенькие? Маме бы понравились, и Бо -
тоже". Любопытство исчезает быстро - так, как и возникло. "Давай рисовать?
У меня краски новые, целая коробка". И потом - ласково, она всегда так, -
"Давай я с тобой поделюсь?"
Малолетка. Джейни ее презирает, соплячку, ни черта на свете не видит,
кроме того, чего ей сейчас хочется. Джейни обхватывает себя руками,
крепко, туго. Малышка - это уже из новеньких, раздражает, сил нет. Джейни
передергивается от холода, веющего из разбитого окна. Злость снова
нарастает. Ей что, заняться нечем, только беспокоиться о ребенке, хнычущем
насчет порисовать?
"Нет, какой бардак, ты только глянь, а ведь воскресенье, вот-вот гости
придут". Бетти морщит от отвращения носик, собирает осколки стекла,
выбрасывает в мусорное ведро под раковиной. Срывает одну фиалочку, в
комнате - полно растений, на полу - батареи цветочных горшков, куда ни
глянь. Срывает - обвинительным жестом. "Это что такое? Новое слово в
культуре садоводства? Нет, уж это ты прибереги для Хейзел, она у нас такая
- вся из себя телевизионная. А я - нет, я на все пойду, чтоб у тебя в
комнате было чисто". Бетти наклоняется, поднимает одинокий синий тапок,
порванный пиджак, изничтоженный школьный галстук, забрасывает в комод.
"Хорошо хоть, ни Бо, ни твоя мать не видят этот разгром". - Пальцем
щекочет шею Джейни, подмигивает лукаво. - "Им бы это не понравилось. Ни
капельки не понравилось. Так что будем это считать нашим маленьким
секретом".
Бетти подхватывает горстью ледяные кубики из перевернутого ведерка, не
глядя, через плечо бросает в раковину. "Виски, значит. А ведь сегодня -
день Господень". Стул с высокой спинкой, лежавший боком на полу,
поднимается, придвигается к столу - в самый раз настолько, чтоб не
стукнуться о край. "Нет, им, конечно, наплевать, воскресенье или нет.
Время выпить - так и время, а им всегда время выпить". Порыв ледяного
воздуха пронзает зеленое силоновое платье. "Холодно, черт подери".
"Холодно, Джейни, - ноет Тина. - Холодно как. И я рисовать хочу. Ну,
порисуй со мной, хоть капельку?"
Тейтум отвечает сурово: "Никакого сегодня рисования, Тина. Джейни
отвратительно себя вела. Плохая девочка. Получила, что заслужила. И даже
не вполне".
Джейни смотрит на нож, валяющийся на полу. Может, она и заслужила
наказание, может, и нет, - не факт. Джейни улыбается - самую малость.
Холодный ветер раздирает комнату, сметает безделушки с полочек. Мусор
перекатывается по исцарапанному линолеуму, окрашивается под столом кровью
от ножа.
Ее улыбка перерастает в гримасу. Если б не она, Джейни с опущенной
головой, глаза в пол, "чего изволите", так бы они и жили в этом ужасе. Они
все. Надо же кому-то взять дело в свои руки, а ОНА не может, а прятаться
трусливо - это ж тоже значит что-то делать.
Про нее говорят - холодная, отстраненная, вот и все, что она слышит. И
больше ничего не заслуживает, это Тейтум шепчет в темноте их комнаты,
больше о ней и сказать-то нечего. Джейни свернулась на холодном полу тугим
клубочком, а внутри бушует бешенство, поднимается злость.
Она отчаянно бьется о пол, отлично понимая, что боль, резкая боль в
локтях, коленках, щиколотках означает - завтра будут ссадины. Ну и что,
подумаешь, еще пара-тройка в нынешнюю мозаику. Ох, одеяло бы сейчас, да
хоть пледик, полотенце - и то сойдет, лишь бы не так жестко. Сколько всего
у мамочки с ее новым хахалем, а у нее - совсем ничего. Ночью, в полночь
крадется, ищет, где потеплее, до рассвета бы все равно вернулась в
гардероб, - нет, не стоило. Они, подлые, конечно, заметили.
- И тут дисциплина нужна, - заявляет мать, и Бо с нею вполне согласен.
- Что ж она, преступление совершила, за которое душу выбивают? Теперь уж
ничего не видно, это рентген нужен, да еще Тейтум нет-нет и напомнит -
холодно прозвенит - "Я ж тебе говорила...".
Такие уроки все повторяются - словами, мордобоем, болью, сначала -
взрослые, потом - уже Тейтум.
Просыпаешься. А вода в ванне - ледяная, колодезная. ДЛЯ ТЕБЯ. А потом -
дисциплина! - на час во двор, на зарядку, а на дворе - заснеженные
деревья, а на тебе - летние, спортивные, тоненькие шмотки. Ты от холода -
как камень, а в ушах - непрестанные поучения Тейтум, а для нее - нипочем
вчерашний - для здоровья! - ужин по-спартански. Бросают, как в волейболе,
куски еды из холодильника. Что поймаешь, то твое. Что проглотишь, то и
о'кей. Пока не надоест взрослым сволочам. Пока остатки не выкинут.
Вот тогда - впервые - возникла Тина. Маленькая, непривычная к пустоте в
желудке. Заплакала, закричала, зашлась в детском бешенстве, выругалась,
топнула ножкой. Жуткая сценка для взрослых глаз. Задействовали сильные
руки, заперли тебя - кричи не кричи - в гардеробе, захлопнулась дверь,
щелкнула задвижка. Слышишь, милая, их хихиканье с другой стороны?
"Здоровье-и-дисциплина". Тейтум говорит с Тиной, как мать - с непослушной
дочуркой. "Полагаю, родненькая, что это - хороший урок. Плохая, плохая
девочка, плохих девочек наказывают. Рано или поздно. Всегда. Мамочке и Бо
не нравится, когда девочка не слушается. - Она выжидает, пока сказанное
дойдет до цели. - Это Джейни тебя заставила, точно? Точно. Она, и всегда -
она. Ничто ее ничему не учит - но, может, хоть теперь она поймет? Джейни,
а, Джейни?"
Джейни, отведи глаза от темноты. От мокрого, сырого пола гардероба. От
двери - запертой на задвижку. Вспомни, Джейни...
Тина скулит: "Ну, пожалуйста, я буду хорошей. Обещаю, буду. Джейни, не
надо так больше, Джейни, прошу, ну, у-мо-ляяяю". - И скулеж резко
обрывается.
"Дьявол. - Бетти упирает кулаки в бедра. - Да что ж это такое, только я
отвернусь - и тут ровно бомба взрывается". И она обдает комнату
мученическим взглядом и оборачивается в поисках заботы - и швабры. Швабра
яростно мечется по полу, аж свист идет, ветер перекрывает. Бетти подходит
к разбитому окну, с отвращением смотрит на серое небо. "Мерзость эта зима,
правда? Ботинки грязные, что ни надень - сыро, холодно, а ты - в доме,
запертая со стаей этих садистов. Им никогда не угодишь, хоть в лепешку
разбейся. Все видят, все замечают, на мой вкус - так даже и то, чего нет
вовсе. Хотя... как ни крути, крыша над головой. - Голос ее понижается до
шепота. - Больше-то податься некуда". Швабра с мокрым всхлипом забирается
под стол. "Все равно - ненавижу". Она снова пробует отмыть пол, бросает
последний взгляд в окно, и - с новыми силами за работу. Глаза ее
расширяются - заметила пятна крови в углу, швабра хлестнула по линолеуму.
Губы раздвинулись в усмешечке. "Я тебе обещала секрет сохранить? Забудь,
лапочка, уж коли узнаю я обо всем последней, так хоть заложу - первой". -
Лицо Бетти вдруг становится мягким, голос - просительным. "Да я ж не со
злости, просто деваться больше некуда".
Всплывает Тейтум, улыбается всезнающе: "Что заслужила - то и получила.
Так оно со скверными девчонками и бывает. Протяни-ка руку!" И Тейтум
отбрасывает швабру, на четвереньках лезет под стол, ищет упавший нож.
Джейни поднялась. Положила нож на скатерть, медленно, аккуратно, кровь
засохшая и пыль, облепившие лезвие, - ну точь-в-точь глазурь на шоколадном
пироге. Дикая злость волной прокатилась по спине, захлестнула, взорвалась
в голове. Тейтум, стерва, да кем ты себя вообразила - грозишь,
наказываешь?! Не тебе решать! И уж точно не Бетти ее закладывать! Если уж
на то пошло, не их собачье дело - что она делает, чего не делает. А уж
коли посмели влезть, посмели вмешаться в то, на что она полное право
имеет, - ладно, она это прекратит, сумеет их остановить.
Замешательство. Заминка. Поняли, что она задумала. Считают, смогут дать
сдачи, взять над ней верх. Они. Все вместе. Она смаргивает слезы,
старается собраться с мыслями. Мысли путаются, мелькают обрывочно, пол
из-под ног вышибают. И она, яростно замотав головой, загоняет их обратно,
вглубь, во тьму, в туман.
Наказать бы тебя как следует!..
Да ладно тебе, сказала же, я приберу...
Дрянная девчонка, Джейни, ох и дрянная...
А кто ж тогда у тебя в комнате убираться будет?..
Нож, Джейни. Отдай нож.
Она тянется к ножу, нож грязный, вытирает его как следует, прямо о
платье, зеленое - силоновое - новое, поднимает на вытянутой руке, так,
чтобы на лезвии свет заиграл. Глубоко вздыхает. Как-то резко
успокаивается. Вот теперь поиграем в ее игру, по ее правилам. Она ЭТИХ не
создавала - зато в силах прекратить их поганое существование. Всех их -
разом.
Ну, и кто ее остановит? Уж точно не та, последняя, не та, что трусит,
прячется в самом дальнем уголке, старается стать маленькой, незаметной,
почти невидимой.
И всего-то надо сделать - одно движение.
Вот так. Приставить нож к тощему животу.
Щекотно. Почти смешно. Почти.
На губах играет легкая улыбка - а потом накатывает темнота.
Кто-то стучит. Там. Сильно стучит, ломится в дом. Этот стук и привел ее
малость в себя.
Они там спорят о чем-то между собой, дверь высадить пытаются, а дверь -
ничего, затрещала, но выдержала. Что они там кричат? Кого зовут? Топот ног
- все дальше от двери, за угол, а, ну да - к черному ходу.
Живот. Больно. Очень больно, жжет, как огнем. Слезы текут, никак не
останавливаются. Чуть приподнимает голову, смотрит на два растерзанных
тела в луже крови под столом. "Мам? Бо?" Пытается отползти - ох, нет,
больно очень.
В разбитое окно просунулось лицо, следом - второе. Первый отскочил,
вырвало его, второй заорал, стал звать на помощь.
Она всхлипывает, нет, никто уже не поможет, поздно помогать, поздно.
"Мама?" Всхлип становится воем, диким, истошным воплем страшного
осознания, громче... и обрывается.
Новенькая, маленькая приподнимается неуверенно, с трудом сохраняя
равновесие, садится, тянется к неподвижной, мертвой руке, словно в ладушки
хочет поиграть, а с ней играть никто не хочет, и она надувает обиженно
губы.
Они совсем холодные. Кто-то сделал так, что теперь холодно им.
[X] |