Книго

    Уэнди Уэбб. Многогранность

   -----------------------------------------------------------------------

   Wendy Webb. Prism (1995). Пер . - Н . Эристави .

   & spellcheck by HarryFan, 28 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

   Иные выходят, вырываются, говорят с нею. Иные остаются, прячутся где-то

там, в сознании, - как она сама прячется. Жалко, не выходят, -   Джейни   бы

их поубивала. Может, она и тех убьет, кто смеет говорить, вот как   сейчас.

Может, ЕЕ убьет, - себя? Если посмеют, ежели   подберутся   поближе,   станут

опять обижать ее своими словечками. Сожмись в комок, дальше уйди, в   себя,

в самый темный угол забейся. Жди. Гляди.

   "Хреноватенько, Джейни. Плохо сегодня себя вела. Плохо, плохо. А теперь

- давай, миленькая, расплачивайся". - И нож, ножичек-то - взад и вперед по

запястью.

   Джейни не больно, нет. Смотрит, а бороздки ножа   -   кожу   дерут,   кровь

проливают, а боли нет - нетушки, боль - не ей за боль отвечать. И как вела

себя - не жалеет, горько только, что Тейтум, праведница, ее накрыла.

   Ну, ясно, узнала Тейтум, она всегда узнает. Все они узнают... время   от

времени.

   Нож выпадает   из   руки   -   прямо   на   пол,   а   Тейтум   не   подняла,   не

прогнулась, что ли, а может - решила, что   с   нее   хватит,   наказала   -   и

ладно.

   Джейни пялится на платье, новенькое, только-для-воскресной-школы,   а   в

груди уже туго, быстро грудь-то наливается, а кровь на   зеленом   силоне   -

жуть до чего темная. Снежинки падают, с чего это ветер поднялся, несет их,

кружит, и летят   белые   звездочки   в   разбитое   кухонное   окно,   прямо   на

подоконник каменный, растресканный, и на черные поленья заднего двора, и -

мяконько так - оседают на Джейниных туфельках из прессованной черной кожи.

   Тина пришла - объявилась. Переминается с ноги на ногу,   как   лягушонок,

что пытается удержаться у кувшинки на листе. Смотрит, как   тают   снежинки.

"Дже-е-йни, ты гля-янь. Правда, хорошенькие? Маме бы понравились, и   Бо   -

тоже". Любопытство исчезает быстро - так, как и возникло. "Давай рисовать?

У меня краски новые, целая коробка". И потом - ласково, она всегда так,   -

"Давай я с тобой поделюсь?"

   Малолетка. Джейни ее презирает, соплячку, ни черта на свете   не   видит,

кроме того, чего   ей   сейчас   хочется.   Джейни   обхватывает   себя   руками,

крепко, туго. Малышка - это уже из новеньких, раздражает, сил нет.   Джейни

передергивается   от   холода,   веющего   из   разбитого   окна.   Злость   снова

нарастает. Ей что, заняться нечем, только беспокоиться о ребенке, хнычущем

насчет порисовать?

   "Нет, какой бардак, ты только глянь, а ведь воскресенье, вот-вот   гости

придут". Бетти   морщит   от   отвращения   носик,   собирает   осколки   стекла,

выбрасывает в мусорное ведро   под   раковиной.   Срывает   одну   фиалочку,   в

комнате - полно растений, на полу - батареи   цветочных   горшков,   куда   ни

глянь. Срывает - обвинительным жестом.   "Это   что   такое?   Новое   слово   в

культуре садоводства? Нет, уж это ты прибереги для Хейзел, она у нас такая

- вся из себя телевизионная. А я - нет, я на все   пойду,   чтоб   у   тебя   в

комнате было чисто". Бетти наклоняется, поднимает   одинокий   синий   тапок,

порванный пиджак, изничтоженный школьный   галстук,   забрасывает   в   комод.

"Хорошо хоть, ни Бо, ни твоя   мать   не   видят   этот   разгром".   -   Пальцем

щекочет шею Джейни, подмигивает лукаво. - "Им бы это   не   понравилось.   Ни

капельки не   понравилось.   Так   что   будем   это   считать   нашим   маленьким

секретом".

   Бетти подхватывает горстью ледяные кубики из перевернутого ведерка,   не

глядя, через плечо бросает в раковину. "Виски, значит. А   ведь   сегодня   -

день   Господень".   Стул   с   высокой   спинкой,   лежавший   боком   на    полу,

поднимается, придвигается к   столу   -   в   самый   раз   настолько,   чтоб   не

стукнуться о край. "Нет, им,   конечно,   наплевать,   воскресенье   или   нет.

Время выпить - так и время, а им   всегда   время   выпить".   Порыв   ледяного

воздуха пронзает зеленое силоновое платье. "Холодно, черт подери".

   "Холодно, Джейни, - ноет Тина. - Холодно как. И я   рисовать   хочу.   Ну,

порисуй со мной, хоть капельку?"

   Тейтум отвечает   сурово:   "Никакого   сегодня   рисования,   Тина.   Джейни

отвратительно себя вела. Плохая девочка. Получила, что заслужила.   И   даже

не вполне".

   Джейни смотрит на нож, валяющийся   на   полу.   Может,   она   и   заслужила

наказание, может, и нет, - не факт. Джейни улыбается - самую малость.

   Холодный ветер раздирает комнату, сметает безделушки с   полочек.   Мусор

перекатывается по исцарапанному линолеуму, окрашивается под столом   кровью

от ножа.

   Ее улыбка перерастает в гримасу. Если б   не   она,   Джейни   с   опущенной

головой, глаза в пол, "чего изволите", так бы они и жили в этом ужасе. Они

все. Надо же кому-то взять дело в свои руки, а ОНА не может,   а   прятаться

трусливо - это ж тоже значит что-то делать.

   Про нее говорят - холодная, отстраненная, вот и все, что она слышит.   И

больше ничего не заслуживает, это Тейтум   шепчет   в   темноте   их   комнаты,

больше о ней и сказать-то нечего. Джейни свернулась на холодном полу тугим

клубочком, а внутри бушует бешенство, поднимается злость.

   Она отчаянно бьется о пол, отлично понимая, что   боль,   резкая   боль   в

локтях, коленках, щиколотках означает - завтра будут ссадины.   Ну   и   что,

подумаешь, еще пара-тройка в нынешнюю мозаику. Ох, одеяло   бы   сейчас,   да

хоть пледик, полотенце - и то сойдет, лишь бы не так жестко. Сколько всего

у мамочки с ее новым хахалем, а у нее - совсем ничего.   Ночью,   в   полночь

крадется, ищет, где   потеплее,   до   рассвета   бы   все   равно   вернулась   в

гардероб, - нет, не стоило. Они, подлые, конечно, заметили.

   - И тут дисциплина нужна, - заявляет мать, и Бо с нею вполне   согласен.

- Что ж она, преступление совершила, за которое душу выбивают?   Теперь   уж

ничего не видно, это рентген нужен, да еще Тейтум   нет-нет   и   напомнит   -

холодно прозвенит - "Я ж тебе говорила...".

   Такие уроки все повторяются -   словами,   мордобоем,   болью,   сначала   -

взрослые, потом - уже Тейтум.

   Просыпаешься. А вода в ванне - ледяная, колодезная. ДЛЯ ТЕБЯ. А потом -

дисциплина! - на час во   двор,   на   зарядку,   а   на   дворе   -   заснеженные

деревья, а на тебе - летние, спортивные, тоненькие шмотки. Ты от холода   -

как камень, а в ушах - непрестанные поучения Тейтум, а для нее   -   нипочем

вчерашний - для здоровья! - ужин по-спартански. Бросают, как в   волейболе,

куски еды из холодильника. Что поймаешь, то твое.   Что   проглотишь,   то   и

о'кей. Пока не надоест взрослым сволочам. Пока остатки не выкинут.

   Вот тогда - впервые - возникла Тина. Маленькая, непривычная к пустоте в

желудке. Заплакала, закричала, зашлась в   детском   бешенстве,   выругалась,

топнула ножкой. Жуткая сценка для   взрослых   глаз.   Задействовали   сильные

руки, заперли тебя - кричи не кричи -   в   гардеробе,   захлопнулась   дверь,

щелкнула   задвижка.   Слышишь,   милая,   их   хихиканье   с   другой    стороны?

"Здоровье-и-дисциплина". Тейтум говорит с Тиной, как мать - с   непослушной

дочуркой. "Полагаю, родненькая, что это -   хороший   урок.   Плохая,   плохая

девочка, плохих девочек наказывают. Рано или поздно. Всегда. Мамочке и   Бо

не нравится, когда девочка не слушается. - Она   выжидает,   пока   сказанное

дойдет до цели. - Это Джейни тебя заставила, точно? Точно. Она, и всегда -

она. Ничто ее ничему не учит - но, может, хоть теперь она поймет?   Джейни,

а, Джейни?"

   Джейни, отведи глаза от темноты. От мокрого, сырого пола гардероба.   От

двери - запертой на задвижку. Вспомни, Джейни...

   Тина скулит: "Ну, пожалуйста, я буду хорошей. Обещаю, буду. Джейни,   не

надо так   больше,   Джейни,   прошу,   ну,   у-мо-ляяяю".   -   И   скулеж   резко

обрывается.

   "Дьявол. - Бетти упирает кулаки в бедра. - Да что ж это такое, только я

отвернусь   -   и   тут   ровно   бомба   взрывается".   И   она   обдает    комнату

мученическим взглядом и оборачивается в поисках заботы - и швабры.   Швабра

яростно мечется по полу, аж свист идет, ветер перекрывает. Бетти   подходит

к разбитому окну, с отвращением смотрит на серое небо. "Мерзость эта зима,

правда? Ботинки грязные, что ни надень - сыро, холодно, а   ты   -   в   доме,

запертая со стаей этих садистов. Им никогда не   угодишь,   хоть   в   лепешку

разбейся. Все видят, все замечают, на мой вкус - так даже и то,   чего   нет

вовсе. Хотя... как ни крути, крыша над головой. - Голос ее   понижается   до

шепота. - Больше-то податься некуда". Швабра с мокрым всхлипом   забирается

под стол. "Все равно - ненавижу". Она снова пробует   отмыть   пол,   бросает

последний взгляд в   окно,   и   -   с   новыми   силами   за   работу.   Глаза   ее

расширяются - заметила пятна крови в углу, швабра хлестнула по   линолеуму.

Губы раздвинулись в усмешечке. "Я тебе обещала секрет   сохранить?   Забудь,

лапочка, уж коли узнаю я обо всем последней, так хоть заложу - первой".   -

Лицо Бетти вдруг становится мягким, голос - просительным. "Да я   ж   не   со

злости, просто деваться больше некуда".

   Всплывает Тейтум, улыбается всезнающе: "Что заслужила - то и   получила.

Так оно со скверными девчонками   и   бывает.   Протяни-ка   руку!"   И   Тейтум

отбрасывает швабру, на четвереньках лезет под стол, ищет упавший нож.

   Джейни поднялась. Положила нож на скатерть, медленно, аккуратно,   кровь

засохшая и пыль, облепившие лезвие, - ну точь-в-точь глазурь на шоколадном

пироге. Дикая злость волной прокатилась по спине, захлестнула,   взорвалась

в   голове.   Тейтум,   стерва,   да   кем   ты   себя   вообразила    -    грозишь,

наказываешь?! Не тебе решать! И уж точно не Бетти ее закладывать! Если   уж

на то пошло, не их собачье дело - что она делает, чего   не   делает.   А   уж

коли посмели влезть, посмели вмешаться в   то,   на   что   она   полное   право

имеет, - ладно, она это прекратит, сумеет их остановить.

   Замешательство. Заминка. Поняли, что она задумала. Считают, смогут дать

сдачи, взять   над   ней   верх.   Они.   Все   вместе.   Она   смаргивает   слезы,

старается собраться с мыслями. Мысли   путаются,   мелькают   обрывочно,   пол

из-под ног вышибают. И она, яростно замотав головой, загоняет их   обратно,

вглубь, во тьму, в туман.

   Наказать бы тебя как следует!..

   Да ладно тебе, сказала же, я приберу...

   Дрянная девчонка, Джейни, ох и дрянная...

   А кто ж тогда у тебя в комнате убираться будет?..

   Нож, Джейни. Отдай нож.

   Она тянется к ножу, нож грязный, вытирает   его   как   следует,   прямо   о

платье, зеленое - силоновое - новое, поднимает   на   вытянутой   руке,   так,

чтобы   на   лезвии    свет    заиграл.    Глубоко    вздыхает.    Как-то    резко

успокаивается. Вот теперь поиграем в ее игру, по ее правилам. Она ЭТИХ   не

создавала - зато в силах прекратить их поганое существование.   Всех   их   -

разом.

   Ну, и кто ее остановит? Уж точно не та, последняя, не та,   что   трусит,

прячется в самом дальнем уголке, старается   стать   маленькой,   незаметной,

почти невидимой.

   И всего-то надо сделать - одно движение.

   Вот так. Приставить нож к тощему животу.

   Щекотно. Почти смешно. Почти.

   На губах играет легкая улыбка - а потом накатывает темнота.

   Кто-то стучит. Там. Сильно стучит, ломится в дом. Этот стук и привел ее

малость в себя.

   Они там спорят о чем-то между собой, дверь высадить пытаются, а дверь -

ничего, затрещала, но выдержала. Что они там кричат? Кого зовут? Топот ног

- все дальше от двери, за угол, а, ну да - к черному ходу.

   Живот. Больно. Очень больно, жжет, как огнем.   Слезы   текут,   никак   не

останавливаются. Чуть приподнимает голову,   смотрит   на   два   растерзанных

тела в луже крови под столом. "Мам? Бо?"   Пытается   отползти   -   ох,   нет,

больно очень.

   В разбитое окно просунулось лицо, следом   -   второе.   Первый   отскочил,

вырвало его, второй заорал, стал звать на помощь.

   Она всхлипывает, нет, никто уже не поможет,   поздно   помогать,   поздно.

"Мама?"   Всхлип   становится   воем,   диким,    истошным    воплем    страшного

осознания, громче... и обрывается.

   Новенькая,   маленькая   приподнимается   неуверенно,   с   трудом   сохраняя

равновесие, садится, тянется к неподвижной, мертвой руке, словно в ладушки

хочет поиграть, а с ней играть никто не хочет,   и   она   надувает   обиженно

губы.

   Они совсем холодные. Кто-то сделал так, что теперь холодно им.

Книго
[X]