ДЕЛО НЕЗАЛЕЖНЫХ ДЕРВИШЕЙ

ПЛОХИХ ЛЮДЕЙ НЕТ - 2

Хольм ван ЗАЙЧИК

ДЕЛО НЕЗАЛЕЖНЫХ ДЕРВИШЕЙ

Однажды Му Да увидел человека, который уединенно ел. Впоследствии он спросил Учителя, что тот думает о подобном поступке.

Учитель сказал:

- Этот человек не имеет представлений ни о морали, ни об установлениях. Его поведение достойно презрения и жалости. Он не поделился пищей ни с теми, кто выше его, ни с теми, кто ниже. Трапеза не пойдет ему впрок. Рис, который он проглотил, будет извергнут из него непереваренным.

- О Учитель! - в великом сомнении вскричал Му Да. - А если рис, который он проглотил, все же окажется извергнут из него вполне переваренным, что тогда?

Учитель ничего не ответил, но посмотрел на Му Да с печалью.

Конфуций. “Лунь юй”, глава 22 “Шао мао”.

Багатур Лобо

Александрийский Дворец Баоцзы,

7 день восьмого месяца, первица,

вечер

Каждый год, во вторую седмицу восьмого месяца в Александрии Невской проходят Дни Ликования Вкуса. Всю седмицу жители достославной столицы улуса, гости города и гокэ с утра стекаются к Баоцзыгуну - Дворцу Баоцзы, громадному квадратному четырехэтажному зданию, сложенному из огромных гранитных блоков, - и расходятся только поздно ночью, ибо в эти дни повара Дворца превосходят самих себя и, соревнуясь друг с другом, готовят новые, невиданные доселе сорта баоцзы . Часто к ним присоединяются мастера-баоцзыделы из других городов, также желающие показать свое искусство, а в один памятный год прибыл даже второй помощник главного повара третьего этажа прославленного на всю Ордусь Тяньцзиньского Дворца Баоцзы - тщедушный и лысоватый преждерожденный в очках с сильными линзами и умудренностью во взоре. В сочинении начинки он явил себя настоящим артистом, виртуозом своего дела. Свежеприготовленные баоцзы так и летали в воздухе, непременно попадая точнехонько на предназначенные им места в бамбуковых плетенках; а на некотором расстоянии стояли александрийские специалисты, заинтересованно глядя на процесс, с пониманием кивая головами и почтительно, а подчас и благоговейно, перешептываясь.

Всю вторую седмицу восьмого месяца у Дворца Баоцзы шумно и людно, все залы на всех этажах полны посетителей, с явным удовольствием вкушающих плоды вдохновения кулинаров, а вокруг Дворца на это время появляется широкое кольцо столиков под просторными красными зонтиками и балдахинами, дабы любой желающий, независимо от достатка, мог насладиться этим поистине феерическим праздником вкуса. Справа от главного входа в ночь перед началом Дней Ликования сооружают легкую переносную сцену, на которой в дневное время дают представление приглашенные артисты Ханбалыкской оперы - в эти дни тут услышать многие прославленные арии и полюбоваться на виртуозное исполнение знаменитых сцен из классических пьес “Речные заводи”, “Трое смелых, пятеро справедливых”, или, например, “Семеро смелых”: Дни Ликования Вкуса во Дворце Баоцзы дают пищу как взыскательным желудкам, так и взыскательным умам, неназойливо напоминая потчующимся подданным о подвигах ордусян, на протяжении многих веков свершавшихся то в тропической зоне Цветущей Средины, то в заполярной зоне Александрийского и Сибирского улусов .

А с наступлением темноты зажигаются громадные разноцветные фонари, развешанные вокруг здания, и в течение двух часов до наступления полуночи всех приходящих под красные зонты кормят баоцзы бесплатно.

Баг искренне любил этот праздник и, среди прочих, именно Дней Ликования Вкуса ожидал с наибольшим нетерпением: в том, что происходило в эту седмицу, Баг чувствовал некие отголоски давно ушедшего детства - словно бы вновь матушка Алтын-ханум старалась порадовать малышей, приготовив им к празднику что-нибудь особенно вкусное. Увы, прошло уже десять лет с тех пор, как срок земного существования почтенной матушки Бага подошел к концу, и посыльные Яньло-вана призвали ее душу предстать пред очи Владыки. И каждый раз Баг, неизменно занимая двадцать пятый столик на втором этаже, у выхода на опоясывающую здание террасу, с щемящей тоской в сердце возносил благодарственную молитву матушке и ставил пучок сандаловых ароматных палочек в курильницу справа от окна.

Так было и на этот раз. Едва улыбчивая прислужница с затейливой прической, с почтением выслушав заказ, проворно устремилась за любимым пивом Бага, тот достал из-за пазухи припасенные палочки и, мысленно обратившись к матери, запалил их от стоявшей на столике свечи; легким взмахом он сбил огонь и с поклоном воткнул начавшие истекать струйками дыма благовония в песок курильницы под искусно выполненным изображением милостивой бодхисаттвы Гуаньинь .

Мысли Бага текли покойно и плавно, умиротворяющая нега снизошла на сердце. “Как же все сообразно в мире, - думал Баг, глядя на темнеющее небо, на котором из-за городского зарева не было видно звезд, - сообразно и... непостижимо. Как причудлива ткань судьбы, как неожиданны и нежданны ее повороты, нечаянны встречи и неизбежны расставания, - думал он, рассеянно прислушиваясь к веселому гомону александрийцев. - Карма!”

Улыбчивая прислужница, шурша накрахмаленным белоснежным халатом, с легким поклоном поставила перед ним запотевшую кружку.

- Что изволит вкусить преждерожденный? - спросила она, сообразно потупившись.

- Вкусить? - Баг вернулся к действительности. - Нет, не сейчас. Принесите еще один прибор. Я ожидаю гостью... Мы сделаем заказ позже.

Сегодня Баг был особенно немногословен.

Багатур “Тайфэн” Лобо был отнюдь не робкого десятка, и любой мог в том убедиться, листая его послужной список (впрочем, любого к списку не допустили бы); вот хоть четыре седмицы назад на его долю, как и на долю его нового знакомца Богдана Оуянцева-Сю, в ходе деятельного расследования выпали испытания настолько чрезвычайные, что, например, полный народу паром “Святой Евлампий” пошел ко дну, - и никто не посмел бы сказать, будто он, Багатур Лобо, явил тогда миру хоть каплю робости. Не испытывал робости Баг и в общении с преждерожденными иного пола, хотя - в силу природной замкнутости и немногословности - он не мог похвастаться обилием таких знакомств. О чем, впрочем, совершенно не сожалел.

Но то, что привело его сегодня во Дворец Баоцзы не в привычном одиночестве, но - в ожидании гостьи, было настолько для Бага необычным, что он невольно терялся и думал о неодолимости кармы и хитропутьях ее, каковые предугадать невоз.

Ибо седмицу назад Баг, мучимый воспоминаниями, все же набрался духу зайти в чат Мэй-ли. Когда он увидел, что самой Мэй-ли в чате нет, то испытал два противуречивых чувства: с одной стороны, несколько трусливое облегчение, ибо честный следователь так и не смог представить себе, что же он ей скажет и как вообще будет себя вести, а с другой - разочарование, ибо все же надеялся Мэй-ли застать.

И вот, раздираемый этими чувствами, Баг и сам не заметил, как вступил в беседу о заморской джазовой музыке с некоей девицей, скрывающейся под ником Зухра, и на пятнадцатой минуте заметил, что беседа эта течет легко и свободно, и что они с Зухрой разговаривают подобно людям, немалое время знающим друг друга; а через час Баг исполнился к Зухре искренней теплой симпатии - и даже мысли не допускал, что под этим ником может скрываться какой-нибудь недужный и престарелый преждерожденный в отставке, коротающий свой досуг в щекочущих его дряхлые нервы обманных сетевых беседах.

И это бы все ничего, но - вот случай! - Баг пришел в чат на другой день, и на следующий, и Зухра была там, и ожидала его, приветствуя с очевидной радостью. Ее познания в области так называемого джаза были поистине неисчерпаемы - а Мэй-ли, меж тем, все не было. Баг было уж подумал, что под ником Зухры скрывается сама Мэй-ли и задал три-четыре косвенных, хорошо завуалированных вопроса с третьим дном; Зухра отвечала совершенно невинно.

И тогда Баг - неожиданно для самого себя - предложил Зухре разделить с ним столик во Дворце Баоцзы в первый день Ликования Вкуса; и Зухра согласилась. Баг был в смятении: никогда еще он не назначал свиданий юницам, встреченным в хитросплетениях сети, это было для него так необычно, так странно, так... Да что говорить - карма!

Теперь Баг сидел на втором этаже Дворца Баоцзы за столиком номер двадцать пять, вертел в руках кружку с пивом, рассеянно наблюдал за посетителями и ждал, когда появится Зухра - а произойти это должно было с минуты на минуту.

В левом рукаве запиликала трубка. Без особой радости, скорее подчиняясь привычным требованиям дисциплины, Баг извлек ее и поднес к уху.

- Слушаю...

- Драг еч Баг? - услышал он веселый голос минфа Оуянцева.

Отношения двух этих незаурядных работников человекоохранительных органов - людей, столь не похожих друг на друга, и при том столь проникнувшихся друг к другу симпатией - не прервались с благополучным завершением дела жадного варвара Цореса. Время от времени Баг и Богдан перезванивались, встречались несколько раз в столь памятной обоим харчевне Ябан-аги, и оба - всяк на свой лад - даже пытались принять посильное участие в улучшении жизненных обстоятельств один другого.

Слегка помешанный на добропорядочной семейной жизни Богдан уверил себя, что Багу не хватает для счастья лишь доброй и нежной супруги. Он попытался тактично и неназойливо познакомить напарника с незамужней подругой своей старшей жены Фирузе, потом - с молодой итальянкой, прежней соседкой Жанны по пансионату, где обитали стажеры-гокэ; но, встретивши два сдержанных отказа, более не настаивал. Баг же, в свою очередь, всячески старался сторонними каналами довести до руководства церковного прихода, где духовно окормлялся Богдан, насколько необходим был довольно сомнительный с моральной точки зрения подвиг драг еча Оуянцева, рискнувшего нарушить запрет настоятеля Храма Конфуция на слежку за Ландсбергисом; насколько подвиг этот был своевременен и какую огромную пользу принес стране. Баг от души надеялся, что все это хоть как-то поспособствует облегчению полагавшейся коллеге епитимьи. Результатов своей потайной деятельности Баг не знал, но, видя, что на богомолье друг не отправился и, судя по всему, живет вполне полнокровной жизнью, он льстил себя мыслью, что его усилия возымели хотя бы частичный успех.

- Я самый, драг еч Бог... дан, - улыбнулся Баг.

- Рад приветствовать, - проговорил Оуянцев, уже не обижаясь и даже вовсе не реагируя на вечную обмолвку Бага, по неискоренимой своей привычке так и норовившего сократить имя Богдана до святотатственного размера, а потом начал сообразно: - Осмелюсь спросить, как поживает твой друг, хвостатый преждерожденный? Не испытывает ли он в чем-либо утеснений в связи с твоей занятостью?

- Судья Ди остается в добром здравии, - ответил Баг. Он рад был слышать коллегу, и все же в данный момент предпочел бы, чтобы его не беспокоили. - Ест за двоих. В ответ позволю себе осведомиться, как здоровье твоей дражайшей старшей супруги?

- Фира на радость всем уже вполне оправилась после родов, - с готовностью ответствовал Богдан, - она весела и весьма довольна.

Возникла пауза.

Баг в очередной раз огляделся. Народу кругом было хоть пруд пруди, но ни одной особы женского пола, о которой было бы, вздрогнув, подумать: “Вот - Зухра!”, в поле зрения не наблюдалось.

- Я позвонил не вовремя, драг еч? - осторожно осведомился Богдан.

- Почему ты так решил? - стараясь сосредоточиться на разговоре, спросил Баг.

- Потому что ты не спросил, как себя чувствует наша ненаглядная малышка.

Вот тут Баг и впрямь вздрогнул. Допустить подобную бестактность - это не лезло уже ни в какие врата. Даже в необъятные Врата Небесного Спокойствия Тяньаньмэнь столичного Ханбалыка. За такое и разжаловать в младшие деятельники не грех.

- Прости, дружище, - покаянно проговорил Баг. - Такая ночь...

- О да, ночь нежна! - сразу приходя другу на помощь, подхватил Богдан. - Недаром еще Учитель сказал: “Прелесть тихой безлунной ночи уравнивает даже кошек, делая всех их изысканно серыми”. Поистине, это великое речение, - высокоученый минфа с ходу вскочил на любимого конька. - В нем Учитель сформулировал основы и главные условия всечеловеческого равенства и даже, пожалуй, того, что у варваров именуется демократией... Впрочем, я не об этом, - спохватился он. - Мы с Жанной отправляемся к Ябан-аге, я давно обещал ей показать это безупречное со всех точек зрения заведение. Между прочим, мы рассчитываем застать там тебя.

- Увы, драг еч! Сегодня вы меня там не застанете.

- Неужели твой табурет нынче пуст? И какое же заведение, драг еч, ты осчастливил своим пребыванием?

- Я во Дворце Баоцзы. Каждый год в это время я бываю тут.

- Но сегодня ведь открытие, должно быть, народу - не протолкнуться. А, так ты хитрый, ты заказал столик заранее, я это чувствую. Ладно! Тогда мы придвинем к твоему столику два наших табурета!

- Быть может, завтра, еч Богдан. Сегодня я не один. Уж извини.

- А... - Богдан некоторое время молчал. - Понимаю, понимаю! - В голосе его послышались радостные, даже сказать - одобрительные нотки. Потерпев неудачу в попытках сосватать Багу подругу одной из своих жен, Богдан, похоже, вдвойне обрадовался, что его единочаятель наконец самостоятельно занялся немаловажным для мужчины делом. - Ну что же, тогда наше появление и впрямь будет не совсем сообразно.

В это время Баг краем глаза уловил какое-то движение, поднял глаза и обнаружил у своего столика только что появившуюся преждерожденную. Юных лет, моложе Бага, она была облачена в пурпурный халат с яшмовыми застежками на плече; короткие черные волосы как шлем охватывали ее ладную головку, а на лице, выбеленном по ханбалыкскому обычаю, царили черные узкие, изогнутые как сабли брови и невероятной глубины темные, теплые и слегка раскосые глаза с хитрой искоркой; нижнюю часть лица прикрывал веер, но было понятно, что девушка улыбается.

Баг вскочил.

- Извини, драг еч, - буркнул он в трубку, - извини, но ко мне пришли... - И отключился.

Несколько мгновений Баг и девушка смотрели друг на друга.

Потом она отвела руку с веером.

- Чжучи? - Белые зубы мелькнули меж пухлых губ.

Под именем “Чжучи” Баг путешествовал в сети.

- Э-э-э... Да, - вымолвил Баг, пряча руку с трубкой за спину. - Это я. То есть... Нет.

- Как - нет? - подняла брови девушка. Сквозь белила проступил румянец.

- Ну - то есть да, я Чжучи, но это не мое имя. Думаю, так же как и ваше - не Зухра. Ведь так, драгоценная преждерожденная? - Баг наконец пристроил трубку в рукаве. - Не изволите ли присесть?

Девушка изволила и грациозно расположилась напротив Бага.

- Ну конечно, не Зухра, - девушка тоже, по-видимому, испытывала некоторую неловкость. - Меня зовут Анастасия Гуан. - Она опустила глаза, потом снова кинула быстрый взгляд на Бага. - Друзья зовут меня Стася, а фамилию, если постараться перевести ее на русское наречие, понять как... ну... Светлова.

- Анастасия... Стася... - Баг пробовал имя на вкус, перекатывал его во рту; имя ему нравилось. - А я - Багатур Лобо. Друзья называют меня Баг. Просто Баг. Что же касается этимологии моей фамилии, то она, говоря по совести, мне не известна.

- Какое славное имя. Вы позволите и мне называть вас просто Баг?

- О конечно же! - улыбнулся достойный человекоохранитель. - Конечно. Если вы разрешите мне называть вас просто Стася. Мы ведь уже целую седмицу как друзья?

Стася снова спрятала улыбку под веером и согласно кивнула. А потом задумчиво нахмурила лобик.

- На ханьском наречии “Лобо” понять как “Опадающая белизна”... Очень поэтично, Баг. Очень. Мне нравится ваша фамилия. - Куда менее поэтичная ассоциация с обыкновенной редькой если и пришла Стасе на ум, то осталась неизреченной.

- Спасибо, Стася, - Баг в волнении нашарил на столе кружку и сделал изрядный глоток, но тут же спохватился. - Ох! Что же это я? - Обернулся к залу, высматривая прислужницу, и призывно поднял руку. - Что вы будете пить? Может, пиво?

И тут его взгляд, рыскающий в поисках белого халата, натолкнулся на смутно знакомое лицо.

За два столика от них.

Недалеко от лестницы.

Четверо.

Один - тот, что сидит боком, в профиль... что-то с ним связано, где-то Баг его видел...

Где?

Ладно. В конце концов, вспоминать лица из ориентировок - это каждодневная работа, а вот беседовать с девушкой, которая, если буде то окажется угодно Будде, поможет если и не забыть принцессу Чжу, то хотя бы научиться вспоминать ее без печали - это впервые. Лица могут подождать.

- Что изволят вкусить драгоценные преждерожденные? - рядом со столиком возникла давешняя прислужница и подала Стасе и Багу по книжице перечня блюд и напитков: на твердых обложках красовалось шутливое изображение святого благоверного князя Александра, основателя города, который в полном боевом облачении, не слезая с коня, уплетал громадные баоцзы из блюда размером, пожалуй, с купель вроде тех, в коих православные крестят младенцев; на заднем же плане ряды тевтонских рыцарей, не вкусившие баоцзы вовремя, закономерно тонули в Чудском озере.

- Так... - Стася в нетерпении заскользила изящным пальчиком с пурпурным ногтем по строкам перечня. - Вот! Мои любимые - “Жемчужина Дракона Восточного Моря”! Ой... Вы позволите мне самой выбирать? - Она смущенно взглянула на Бага из-под полуопущенных век.

- Прекрасный выбор, драгоценная Стася! - улыбнулся Баг ободряюще. - И еще, - повернулся он к прислужнице, - принесите нам по две штуки от десяти новых сортов, которые сегодня впервые готовит достопочтенный Юй. И... - Он снова взглянул на Стасю. - И пива?

- И пива! - азартно подтвердила девушка.

Баг снова мельком глянул на столик у лестницы. Сидевшая там компания с аппетитом питалась - палочки так и мелькали, и четыре плетенки уже стояли пустые, и к столику направлялся прислужник еще с двумя.

- О “Жемчужинах” мне говорила моя хорошая приятельница, - рассказывала между тем Стася, - ее зовут Олеся Ко, она родом из Бишкека и сама прекрасно готовит манты, вам непременно надо попробовать, Баг, у нее получается просто божественно... А кто такой - достопочтенный Юй?

- Манты вашей приятельницы я попробовал бы с радостью, - отвечал Баг. - А достопочтенный Юй - это один из почетных гостей нынешних Дней Ликования. Известный повар из Любани.

- Я знаю этот милый городок! Говорят, он очень древний и получил свое название в честь Лю Бана, основателя великой династии Хань?

- Быть может, быть может... - немного рассеянно отвечал Баг. Честно говоря, он никогда не задавался подобным вопросом - с него достаточно было того, что достопочтенный Юй, главный повар привокзального ресторана в Любани, является одним из лучших известных ему мастеров кулинарного искусства.

Тем более, что Бага куда больше волновала иная проблема. Сам того не желая, он уже буквально изнывал от недоумения, вызванного профилем человека, сидящего за столиком у лестницы: “Ну где же, где же я его видел?!”.

- Достопочтенный Юй, - продолжал он, изо всех сил стараясь вернуться к реальности, - уже бывал у нас в позапрошлом году и тогда порадовал ценителей, предложив их вниманию неописуемо вкусные баоцзы. Он готовит почти также хорошо, как и многоуважаемый Семен Семенович Бодоватый, хозяин этого заведения.

- Да вы тут всех знаете! - широко раскрыла глаза Стася.

- Ну, не всех, конечно. - Появилась прислужница и с поклоном расставила на столе четыре плетенки с дымящимися баоцзы. С поклоном же отошла. - Не всех, но многих, драгоценная Стася. Я непременно бываю тут каждый год. Я люблю это место. А баоцзы - моя слабость. Я стараюсь пробовать их всюду, где мне случается побывать, и смело могу сказать, что наш Дворец Баоцзы - второй после тяньцзиньского. Даже ханбалыкский Дворец я бы поставил ниже... - Баг отхлебнул пива и взялся за палочки. - Ну что же, приступим?

Он подхватил “Жемчужину Дракона” и ловко переправил ее на тарелку Стаси. Придвинул поближе к девушке блюдечко со специальным, оттеняющим вкус “Жемчужины” соусом.

Нет, отвлечься не удавалось. “Переродиться мне опарышем, где ж я этого хмыря видел? Вот ведь мука... Семь казней египетских, сказал бы еч Богдан!”

- Восхитительно... - поспешно и потому невнятно, с еще набитым ртом, сообщила Стася и тут же снова потупилась. Торопливо проглотила. - Я такая неловкая...

В другое время Баг искренне обрадовался бы детской непосредственности новой знакомой - именно непосредственности, а не кажущемуся недостатку воспитания: опыт многих расследований и сопутствовавших им деятельно-розыскных мероприятий подсказывал ему, что девушка прекрасно воспитана, но просто очень волнуется, - однако сейчас он с трудом сдерживался, чтобы еще раз не оглянуться. Баг судорожно искал и пока не мог найти в памяти связь между чем-то крайне важным, даже тревожным, и этим смутно ему знакомым лицом, а связь была, определенно была!

- Что вы, Стася, - улыбнулся он, - мы с вами старые друзья, давайте без лишних церемоний, а? - И Баг поднял свою кружку. - А еще, драгоценная Стася... - Навязчивая мысль отвлекла Бага от правил сообразного поведения, и он сказал то, на что в других обстоятельствах решался бы целую седмицу, если не больше. - Драгоценная Стася, что вы думаете, если мы на правах старых друзей будем говорить друг другу “ты”?

Стася даже опустила палочки. Баг увидел в глубине ее глаз что-то такое, от чего на душе у него вдруг стало необыкновенно тепло. Ему нравилось это искреннее смущение, эта манера поднимать брови, этот румянец, вновь явственно проступивший сквозь белила... Стася отвела взгляд.

- Да, - сказала она тихо и зачем-то поднесла палочки к блюдцу с соусом. - Да, - сказала она снова, размазывая соус по краю блюдца. - Я была бы рада. Ты, наверное, думаешь, я легкомысленная? Но мне с тобой так легко, так просто... Может, это неправильно, но я хочу быть с тобою на “ты”.

- Стася... - Баг залпом осушил свою кружку и стремительно кинул в рот баоцзы. Прожевал. - Стася. Ты - умница!

Она мило помолчала.

- Знаешь, - сказала она затем, - а по нашим разговорам в чате мне казалось, ты моложе.

- Почему?

- Наверное, потому, - тщательно подбирая слова, пояснила она, - что в делах знакомств я, несмотря на мой юный возраст, ощущаю себя опытнее. Прости, если мои слова показались тебе нетактичными.

Баг чуть пожал плечами.

- Я слишком много времени уделяю своей работе, и слишком мало - всему остальному. В своей профессии я столь опытен, что мне было бы дать лет сто, - немного неловко пошутил он. - Ну, а в среднем получится то, что есть на самом деле.

- А какая у тебя профессия?

Баг снова чуть пожал плечами. Не умел он красоваться, не умел... И эта особенность его суровой натуры всегда в подобных ситуациях Багу крайне мешала. Ни одна вовлеченная в круги перерождений тварь не стесняется распускать перед подругой свой павлиний хвост, так устроен процесс рождений и смертей, так всем велит их карма - но вот человек почему-то стесняется порою... Странно.

- Есть такая профессия, Стася, - скромно проговорил Баг, - Родину защищать.

Стася широко раскрыла свои невозможные глаза.

- Но ведь последняя война была очень давно, - недоуменно сказала она. - Да и то между этими... как их... французами и этими... как их... пруссаками. Мы же не воевали. Там у них был такой бешеный цзайсян со смешной фамилией... похоже на насморк...

- Бисмарк, - уточнил Баг. - Только у них это называется не цзайсян, а канцлер...

“Или премьер? - сразу засомневался он. - Или госсекретарь?” Он не поручился бы ни за один из этих вариантов. Ну и пес с ними. Поговаривают, что великий аглицкий сыскарь прошлого века по имени Холэмусы не знал даже, что Земля вращается кругом Солнца. И не то чтобы он был птолемианцем и полагал, будто Солнце вращается кругом Земли - просто подобные вопросы его вообще не беспокоили, ибо не имели отношения к работе. Холэмусы всегда был весьма симпатичен Багу. Судя по его целеустремленности, он был весьма достойным человеком.

- Это истинная правда, но видишь ли, Стася, - от застенчивости несколько более напыщенно, чем сам хотел бы, проговорил Баг, - война за лучшее в человеке против худшего в нем не прерывается никогда. А я как раз боец этого... как бы это поскромнее... невидимого фронта.

- Но разве побеждать в подобной борьбе людям помогают не священнослужители?

- Что тебе сказать... Когда борьба между плохим и хорошим происходит внутри одного человека - тогда да. Когда борьба между плохим и хорошим происходит на границе двух государств - это забота военных. А когда такая борьба происходит между разными людьми, каковые в равной мере являются подданными нашего государства, - вот тогда в дело вступаю я.

Девушка смотрела на него восхищенно.

- Я по первым же твоим словам поняла, что ты достоин всяческого уважения, и только от женщины зависит, сумеет ли она выказать его в достаточной мере, - тихо проговорила она, снова заслоняясь веером и тоже явно стесняясь своей откровенности.

Багу вдруг нестерпимо захотелось подойти к ней, взять за руку - такой трогательной показалась ему смущенная Стася - и сказать что-нибудь ласковое; и, быть может, даже коснуться руки губами. И Баг уж совсем было решился и даже слегка привстал, но тут его озарило: это лицо, это смутно знакомое лицо, это совершенно определенно знакомое лицо - он видел на пароме “Святой Евлампий” незадолго до трагического утопления оного в водах Суомского залива. Правда, тогда над сим лицом возвышалась чалма зеленого цвета... И совсем недавно, буквально две седмицы назад, Баг снова видел его - среди фотографических изображений в базе данных родного Управления внешней охраны. Там обладатель лица значился как Мыкола Хикмет, член Братства Незалежных Дервишей, Зикром Встречающих, а еще про него было сказано, что в иерархии Братства он имеет чин поднабольшего незалежника.

“Ну конечно! Как я мог забыть! - подумал Баг. - “Геть, громадяне”... Три Яньло мне в глотку!”

Баг оглянулся. Четверка за столом у лестницы расправилась с баоцзы и теперь расплачивалась с прислужником; каждый старался опередить других, со смехом звеня чохами и шурша лянами.

- Милая Стася, - Баг наклонился над столом, - ты не сердись на меня и не обижайся, пожалуйста, но я вынужден немедленно тебя покинуть.

- Как же... - начала было Стася, в очередной раз очаровательно подняв брови.

- Я знаю, с моей стороны это совершенно несообразно, - продолжал Баг, на несколько мгновений все же завладев ее рукой. - Но это дело чрезвычайной важности, понимаешь? Мне просто необходимо... - Чувствуя себя самым пренеприятным образом, он выпустил покорную девичью ладонь, встал, добыл из бумажника несколько лянов и, торопливо кинув их на скатерть, придавил палочками. - Я знаю, я порчу тебе прекрасный вечер, и я сам не рад тому, что вынужден вот так уйти, но...

Стася озадаченно глядела на Бага и молчала.

- Я тебе завтра же напишу, - сказал ей Баг и поспешил вослед спускающейся по лестнице подозрительной четверке.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Харчевня “Алаверды”,

7 день восьмого месяца, первица,

вечер

Сюрприз, накануне обещанный Жанной, оказался печальным. А началось все так славно...

Жанна обещала познакомить Богдана с позавчера приехавшим из Бордо другом ее научного руководителя, французским профессором. Он - знаменитый в западном мире философ и историк, видный гуманист, член Европарламента, восторженно рассказывала она. Зовут его Глюксман Кова-Леви. Мой шеф, узнав, что Глюксман едет в Ордусь, порекомендовал ему связаться со мной, чтобы я помогла на первых порах и как-то ввела в здешнюю жизнь. Ведь я уже стала такой замечательной специалисткой, говорю совершенно свободно, и вообще - сделалась будто коренная ордусянка. Правда? Правда, родная... Только ты так уж сразу не говори ему, что я твоя младшая жена. Он, наверное, не сможет в одночасье понять здешнего своеобразия. А меня не поймет и подавно; я и сама-то уже не очень себя понимаю. Не скажешь, хорошо? Хорошо, родная, не скажу... Я ему немножко помогу адаптироваться, сведу с интересными людьми. Для начала - с тобой.

Если Жанночка хочет познакомить его с членом Европарламента - найдем, о чем поговорить даже с членом Европарламента, так думал Богдан. Странное у профессора имя. Если перевести на ордусский, получится - “человек иллюзий”... Специально это, или просто случайно совпало, а те, кто в свое время крестил младенца, имели в виду нечто совсем иное?

Они с Жанной нарочно выбрали самую экзотичную из известных им обоим харчевен. Заказали маринованных трепангов из озера Рица, стэйк черноморского катрана и острый горийский салат из капусты с красным перцем, не уступавший по богатству взрывного вкуса лучшим сычуаньским аналогам; когда страстный кулинар-экспериментатор отец Иосиф, отказавшийся ради кулинарии даже от стези священнослужителя, впервые поднес свой салат для дворцовой трапезы, правивший в ту пору дед нынешнего великого князя Боголеп Четвертый, попробовав, долго и проникновенно запивал его всеми напитками, до коих сумел вовремя дотянуться, а потом, с наслаждением причмокнув, восхищенно сказал: “Сей повар будет готовить острые блюда!” - и не ошибся. Гостеприимный Ябан-ага, заранее предупрежденный Богданом, расстарался на славу.

В ожидании профессора Жанночка и Богдан мило болтали о том, о сем, но минут за пятнадцать до урочного времени, когда молодица должна была выйти на крылечко - так они с Кова-Леви договорились - и встретить дорогого гостя, она посерьезнела и положила нежные пальчики на руку мужа.

- Я должна тебе кое-что сказать...

Сердце Богдана упало. Если женщина начинает фразу подобным образом, ждать чего угодно. И все равно, какую неприятность не жди - окажется, что следовало ждать втрое худшую.

- Я слушаю, - ответил Богдан.

- Ты только не пойми меня так, что я хочу с тобой расстаться. Наоборот. Из трех месяцев нашего брака прошло уже чуть ли не полтора, и... - Она осеклась, потом перевела дыхание. В последние дни ее все пуще грызла злая обида на Богдана за этот трехмесячный срок; какая разница, что он был назначен из-за нее же самой, ведь именно Жанна сказала: через три месяца ей возвращаться в Сорбонну. Но почему Богдан до сих пор не предложил ей... как у них тут это делается? Хотя бы продлить! Она бы, конечно, еще десять раз подумала, и уж конечно попросила бы отложить подобные разговоры до возвращения Фирузе, обсуждать будущее семьи в отсутствие старшей жены - нечестно; но - почему он ей не предложил? Он совсем ее не любит!

“Ну, ладно, - подумала она, поняв, что муж не нарушит молчания. Спокойный такой, ровный и прохладный, будто она у него не вторая, а двадцать вторая. - Тогда так тому и быть”.

- Кова-Леви приехал в Ордусь с важной научной целью, - проговорила она. - Он обнаружил в одной из старых монастырских библиотек обрывки свитка с указанием на то, что где-то у нас...

Она вспыхнула, поняв, что сама того не желая, проговорилась. “У нас”, - сказала она. Сказала явно об Ордуси. Богдан благоговейно обмер, не в силах поверить. Но Жанна, отведя взгляд, с независимым видом поправилась:

- ...У вас, где-то в провинции, он может найти подтверждение своей старой гипотезе. Сегодня, я надеюсь, он объяснит подробнее. Но он хочет, чтобы туда, в вашу глубинку, я поехала вместе с ним. Он прекрасно знает старославянский язык, но говорить на современном почти не может, и совсем не ориентируется в здешней жизни! Это продлится не более трех дней. Он сам вовсе не жаждет здесь задерживаться, слишком уж милы ему привычные условия, европейские, - но в то же время он фанатик истины... - Она сделала паузу. Подождала.

Богдан, уже понимая, к чему клонится дело, подавленно молчал.

- Ты отпустишь меня на три дня? - спросила Жанна. В ее голосе прозвучал вызов.

Стало тихо. Лишь приглушенные звуки пипа, медленно, с невыразимой печалью наигрывавшей лезгинку, мягко лились из стилизованных под сидящих львов колонок, подчеркивая тишину.

Богдан тяжело вздохнул. Поправил очки.

- Конечно, отпущу, - сказал он. И добавил после паузы: - Но мне будет не хватать тебя.

Богдан помолчал, собираясь с мыслями. Удар был слишком внезапным. Но следовало принять его мужественно и не огорчать Жанну изъявлением своей скорби - ведь она все равно должна ехать, ей для дела нужно. И он принужденно улыбнулся:

- Как я буду без твоего лукового супа...

“Вот и все, что его волнует!” - с горечью подумала Жанна. У нее едва слезы не навернулись на глаза. Но показать свою боль было нельзя. Она громко засмеялась.

- Пока ты был в Управлении, я сготовила тебе во-от такую кастрюлю! Самую большую, какая нашлась в доме!

Богдан через силу ответил ей в тон:

- Ну, тогда три дня я как-нибудь стерплю.

Помедлив мгновение, она вскочила и торопливо прошла к выходу из харчевни, потом поднялась по крутым ступенькам и исчезла снаружи - только жалобно прозвенели колокольцы над дверью; точь-в-точь как в тот вечер, когда заведение Ябан-аги осчастливила тайным посещением принцесса Чжу.

Ябан-ага перегнулся через стойку и негромко, понимающе спросил:

- Подавать?

- Когда войдут, - ответил Богдан.

Они вошли.

“Человек иллюзий” был человек как человек: слегка вытянутое лицо, слегка оттопыренные уши, очки на пол-лица. Средних лет, но вполне подтянутый и моложавый; и очень галантный. Конечно, и по одежде, и по манерам сразу было узнать в нем гокэ, но взгляд у него был доброжелательный, улыбка - вполне естественная, костюм - отнюдь не вычурный. Он с удовольствием ворковал с Жанной на их по-своему красивом наречии, и она ему с удовольствием отвечала; и Богдан со смутным чувством не столько ревности, сколько невосполнимой утраты понял, что не понимает практически ни слова. А Жанне встретить соотечественника и говорить на родном ей с детства языке, похоже, до смерти приятно; и всегда будет так.

Впрочем, разве может быть иначе? Разве обижаться на ребенка, который свою маму любит больше, нежели чужую? Это нормально; вот если бы оказалось наоборот, детские психологи наверняка пришли бы в ужас. Ведь еще наш Учитель Конфуций говорил: “Всякий феникс славит ветви того утуна, на коем свил гнездо”. Разве обижаться на человека, которому родной язык милее и слаще чужого? Подобная обида так же несообразна, как если бы младшая жена вдруг принялась ревновать мужа к старшей...

“Жанна уедет насовсем”, - понял Богдан, церемонно вставая.

Они обменялись с месье Кова-Леви вполне дружелюбным европейским рукопожатием. Поджарый француз приветливо улыбнулся. Потом кинул любопытный взгляд на неизменно пребывающего в харчевне йога Алексея Гарудина и на стоящую перед ним кружку с пивом, - но ничего не сказал.

- Профессор говорит, что очень рад познакомиться с моим другом, о коем он слышал столько лестного, - перевела Жанна, - и выражает восхищение той истинно ордусской атмосферой, которую он сразу ощутил в этом заведении. Оно очень напоминает ему средневековый пиратский кабак где-нибудь на Антильских островах.

“Почему, собственно, пиратский?” - недоуменно подумал Богдан и невольно скосил глаза на Ябан-агу: слышал ли. Ябан-ага явно слышал, потому что его приветливая улыбка сразу сделалась слегка примороженной. Впрочем, что взять с варвара... Надо было отвечать. Ай люли, да трежули, вспомнилось Богдану, и он, светски шевельнув пальцами, произнес:

- Се тре жоли.

Жанна подарила Богдану восхищенный взгляд, а затем гордо стрельнула глазами на француза: вот какой мужчина здесь у меня! Кова-Леви одобрительно закивал Богдану: мол, понял. И они расселись. Ябан-ага с каменным лицом открыл специально припасенную бутыль “ихнего бордо” и разлил кислятину по бокалам, а затем принес первую перемену.

Постепенно раскручивалось бойко жужжащее веретено ученой беседы. Жанна переводила; она была возбуждена и оживлена сверх меры, глаза ее сверкали, лицо раскраснелось от того, что она, как ни крути, находилась сейчас в центре внимания двух очень разных, но в равной степени чрезвычайно лестных ей мужчин. Один - любимый, другой - едва ли не боготворимый. Один - восхитительно чуждый и экзотичный, зато муж, уже знакомый каждой интонацией голоса и каждой клеточкой кожи; другой совершенно свой, но великий и недосягаемо парящий в горних высях. И она необходима обоим. Они без нее как без рук. Время от времени в потугах беспредельной вежливости и уважительности Богдан, конечно, старался изобразить что-нибудь наподобие “Жё с трудом понимаю вотре структюр сосьяль!”; французский гуманист, который, как видно, в отличие от вежливого Богдана все понимал, в ответ рубил сплеча: “Лё тоталитарсм ордусьен э не совсем бьян!” Но без Жанны они, конечно, даже пары связных фраз друг другу бы не сказали. И, сознавая это, Жанна была особенно раскованна и прекрасна.

Постепенно разговор зашел и о предмете нынешних изысканий Кова-Леви. Гокэ совсем разгорячился и, единым махом опорожнив второй бокал, принялся бурно жестикулировать. Жанна явно произвела на профессора впечатление, и он, может и непроизвольно, но совершенно явственно, принялся распускать павлиний хвост. Жанна старалась переводить синхронно, но все чаще не поспевала за полетом руки и мысли ученого, запиналась, вслушивалась, а потом излагала, по всей видимости, уже краткие выжимки из стремительных речей возбужденного фанатика истины.

- Он говорит, что несколько месяцев назад в маленьком монастыре на западе Бретани, у тамошних настоятелей давние связи с польской диаспорой... ты знаешь, что значит “диаспора”?

Кова-Леви стремительно развивал свою мысль. “О ла-ла! Жё круа, лё текст ансьенн де Коперникь...”

- Вроде хуацяо, знаю.

- Хуацяо? Ну, неважно... Он обнаружил документ. Обрывок, буквально несколько строк, и короткое письмо. Донесение иезуита в орден. Кова-Леви говорит, что никто, кроме него, просто не понял бы эпохального значения этого обрывка. А дело в том, что он давно занимается творческим наследием... э-э... великого сына... э-э... асланского народа Опанаса Кумгана, старшего однокашника Николая Коперника по Краковскому... университэ... э-э-э... великому училищу. Асланский гений...

- Асланiвський, - не выдержав, поправил Богдан, когда Жанна ошиблась во второй раз. - Есть такой уезд в нашем улусе. А Опанас Кумган - и правда замечательный ученый, настоящий, как они бы на Западе сказали, человек Ренессанса, полиглот. В первой половине шестнадцатого века он много занимался, в частности, естественным правом...

- Погоди, я пропущу что-нибудь, видишь, он разошелся... Э-э... Мон дье!

- Что такое?

- Ты понимаешь, Кова-Леви давно подозревал, что Коперник не сам пришел к своей гипотезе о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Скорее всего, эту мысль подбросил ему как раз Кумган, Коперник только довел ее до ума. И вот в том свитке об этом прямо написано, и к тому же есть упоминание, что Кумган успел в свое время создать свой собственный трактат о кругообразном гелиоцентрическом движении светил, выдержки из коего он послал, хвастунишка, Копернику. А потом... ну, там свара какая-то в этом Асл... как его... произошла, да? Опанас пропал... Но вот в монастырском свитке прямо говорится, что трактат действительно был написан, и вдобавок чуть ли не за двадцать лет до того, как Коперник написал свой. И, главное, есть намек, где именно этот трактат найти. Отдельная бумажка, обрывок письма с указанием.

- Ого!

- Был знаменитый разбойник такой, граф Дракуссель. Дракуссель Зауральский.

- Был.

- И ходят легенды о спрятанных им сокровищах, так вот среди них - трактат Опанаса. Граф когда пограбил как следует, пытался за кордон сбежать, к родственнику своему, Владу Цепешу - слышал? Вампир известный...

- Слышал. Даже кино ваше в детстве смотрел про него.

- Вот, он в замке Цепеша укрыться хотел, но ваша пограничная стража его прихватила. Однако сокровищ с ним не оказалось. Считается, что перед попыткой перехода границы он их где-то неподалеку прикопал, надеясь, когда все уляжется, возвратиться - да так и не смог, по вполне понятным причинам.

- Боюсь, Жанна, это все очередная их европейская Атлантида.

- ...И вот Кова-Леви хочет поехать в Асланiв покопаться в старых библиотеках, в архивах, может, найдет какие-то указания на то, где мог Дракуссель припрятать Кумганов трактат. Какой-то намек был в том самом отрывке письма, но он не дешифруется, его, по всей видимости, надо сопоставлять с иными источниками. Подробно мсье не хочет рассказывать - тайна. Он говорит, что это будет сенсация.

- Да уж я думаю. Только...

- Погоди. Он говорит, это перст судьбы. Во-первых, говорит, это совершенно естественно, что столь великое открытие совершил в свое время житель именно той ордусской области, которая по культуре и языку ближе всего к Европе.

- Ну ничего себе! - совершенно по-детски возмутился Богдан. - А порох! А иглоукалывание! А воздухоплавание, книгопечатание, психотерапия! Безо всякой Европы!

Жанна нетерпеливо махнула ладонью:

- И, во-вторых, он и без того уже несколько лет собирался посетить Асланiв, поскольку своими глазами хочет увидеть процесс национального возрождения этого маленького, но гордого и бесконечно талантливого народа, столь долго подавлявшегося ордусским имперским центром.

Кова-Леви наконец замолчал. С весьма горделивым видом обвел взглядом окружающих, явно удостоверяясь, в достаточной ли мере они восхищены той смелостью и верностью принципам, с каковыми он высказывает гостеприимным хозяевам свою нелицеприятную точку зрения. И Жанна умолкла, сама удивленная своими последними, произнесенными чисто автоматически словами; на лице ее отчетливо проступила растерянность.

Из угла, в коем, сохраняя неподвижность, пребывал йог Гарудин, донесся совершенно несообразный звук. Похоже было, что просветленный хмыкнул. Уровень пива в его кружке резко понизился.

- Ну, знаешь... - чуть помедлив, неприязненно пробормотал Богдан. - Чего-то он у тебя не туда заехал, по-моему.

Жанна тут же вспылила.

- Как ты можешь так говорить! - возмущенно воскликнула она. - Мсье Кова-Леви - замечательный, даже сказать, великий ученый! И к тому же крупнейший общественный деятель!

Однако сам ее неумеренный пыл, пожалуй, свидетельствовал о том, что в данный момент она согласна более с Богданом, нежели с соотечественником.

Француз, услышав свою фамилию, улыбнулся и несколько раз кивнул. Что уж он там имел в виду - Бог весть, но, казалось, он просто-напросто соглашается с обеими весьма лестными для себя характеристиками.

- И ты с ним поедешь?

Жанна независимо встряхнула головой. Ее прекрасные светлые волосы вздыбились мгновенной волной.

- Разумеется!

- Когда?

Жанна спросила о чем-то Глюксмана. Тот, благодушно улыбаясь, что-то коротко ей ответил. У молодицы вытянулось лицо.

- Через два часа, - помертвевшим голосом перевела она. Близкий вылет оказался для нее полной неожиданностью. Европейский гуманист распорядился ею с такой безмятежностью, словно был средневековым халифом.

Богдан опять вздохнул.

- Понял, - сказал он.

То, что муж воспринял это известие столь легко и не попытался отговорить ее или хотя бы выразить свое огорчение, расстроило Жанну окончательно. А Богдан лишь повернулся к хозяину харчевни и, помолчав, негромко попросил:

- Почтеннейший Ябан-ага. Оказывается, у нас совсем мало времени осталось. Давайте перейдем к горийскому салату, пусть наш уважаемый гость попробует. Может быть, вкус капусты и кавказских пряностей отвлечет его от мрачных мыслей об угнетении народов.

Гость попробовал.

Минут через пять, отдышавшись, выпив все, что было на столике и в непосредственной близости от него, кое-как уняв слезовыделение, он пробормотал:

- Сетт'юн петит бомб атомик де л'эмпрэ де л'ордусс?

И затем, опять горько заплакав, добавил нечто вконец невразумительное.

- Богдан, - совсем уже не понимая, чью сторону теперь брать, спросила Жанна. - Мальчики... Ну зачем вы так?

Богдан в полном обалдении глядел на теряющего последние связи с реальностью философа.

- Я думал, вкусно... - ошарашенно пробормотал он с набитым ароматной капустой ртом. - Может, неотложную повозку вызвать? Что он сказал?

- Он спросил: это что, маленькая атомная бомба ордусского императора? Их здесь так много, что некуда девать, вот и приходится скармливать стремящимся к истине гостям из-за границы?

Тут даже хваленое самообладание Ябан-аги дало трещину.

- Ну и шутки у него, - проскрипел почтенный хозяин харчевни и, окончательно утратив к гокэ интерес, пошел обратно к своей стойке.

- Это салат, - очень отчетливо выговаривая слова, почти по слогам, негромко сказал Богдан. - Жанночка, переведи ему пожалуйста внятно: это - салат.

Когда Богдан, уважительно открыв дверь перед идущей под руку с Кова-Леви Жанной, следом за ними вышел из харчевни, уже начало смеркаться. Небо, полное близкой осени, тонко светилось холодным желтоватым светом. Было тихо. За углом, по проспекту Всеобъемлющего Спокойствия, сплошным потоком катились всевозможные повозки; наискосок от выхода из “Алаверды” застыли в ожидании скромный, видавший виды “хиус” Богдана и взятый напрокат новенький блестящий “рено” Кова-Леви. Закрытая для колесного транспорта улица Малых Лошадей была пустынна, лишь поодаль виднелось несколько прогуливающихся, да еще три девочки лет двенадцати увлеченно, ничего не замечая кругом, поочередно прыгали на одной ножке, играя в старинную ордусскую игру “классики”.

Жанна остановилась. Сюда она приехала на “хиусе”. Обратно, судя по всему, ей суждено было ехать уже на “рено”.

- Богдан, - тихо и напряженно, низким от сдерживаемого волнения голосом проговорила она, поворачиваясь к мужу. - Богдан, только не пытайся меня удержать.

- Не буду.

- И не пиши об этом Фирузе.

- Не напишу.

- Все-таки я обещала ей, что стану заботиться о тебе. Она может расстроиться. А от этого... Вдруг у нее молоко пропадет, или что там еще может случиться с молодой матерью от волнения... я толком не знаю, я еще не...

- А хотела бы? - тихо спросил Богдан.

Жанна отчаянно покраснела. И с каким-то искусственным ожесточением спросила:

- А через два месяца ты скажешь: все, малышка, ты больше не нужна, езжай рожать домой?

- Ты считаешь, я могу такое сказать?

- Почему бы и нет? Насколько я могу судить, в вашей замечательной империи такое должно быть в порядке вещей!

- О-о... - сказал Богдан. - Мсье Кова-Леви приехал не напрасно.

Он отвернулся.

Девочки играли.

“Счастливые, - подумал Богдан. - Прыг-скок - и дела им нет до взрослых проблем! Последние минуты, наверное, остались, уже темнеет, скоро домой, а там, в уютных теплых комнатах родители поставят перед ними сладкий чай с маньтоу или ватрушками... и кто бы из них ни выиграл, и кто бы ни проиграл сейчас - все у всех станет совсем хорошо. И еще несколько долгих, безмятежных лет быть им детьми. Шу-шу-шу про мальчиков. Шу-шу-шу про платья. Прыг-скок по тротуару... Да, жизнь. И отпускать нельзя, и удерживать нельзя. Отпустить - равнодушие. Не отпустить - насилие . Или все наоборот: отпустить - уважение, не отпустить - любовь... Любовь. Любовь одновременно и исключает насилие, и дает право на него. Когда любовь, никогда не поймешь, как поступить лучше. А девчатам все эти муки долго еще будет неведомы. Счастливые!”

Профессор Кова-Леви, терпеливо ожидая у своей повозки, тоже смотрел на девочек.

“Тоталитарное, иерархизированное сознание пропитало насквозь все ордусское общество, - думал он. - Вот, например, эти несчастные дети. Сами того не ведая, они играют в свою будущую взрослую жизнь. Эти судорожные прыжки из одной клеточки в другую несомненно отражают безнадежные, истерические попытки взрослых продвинуться по ступеням жестко стратифицированной бюрократической лестницы. И ведь прыгать надо именно на одной ножке, в неудобной позе, максимально затрудняющей движения! Это, конечно же, выражает предощущение имперского гнета, безнадежно уродующего души людей и все их побуждения. А чего стоит надпись в одной из ячеек прямо на пути: “Костер”! Это же олицетворение постоянного , неизбывного ужаса жителей чудовищной страны перед ежеминутно грозящим ни за что ни про что страшным наказанием... Пожалуй, сделать об этом доклад на осенней сессии. Например, такой: “Символика детских игр в идеократическом обществе””.

Жанна вновь с отчаянной независимостью тряхнула головой. И села в повозку профессора Кова-Леви.

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

7 день восьмого месяца, первица,

очень поздний вечер

Еще не доехав до дому, Богдан решил использовать дни одиночества для того, чтобы отбыть хотя бы толику епитимьи, наложенной на него месяц назад отцом Кукшей. Говоря по правде, он надеялся, что это развеет его тоску и печаль. Да и хоть чуть-чуть очистит совесть от груза, уже ставшего привычным, но не сделавшегося оттого более легким...

Нарушив наставление, данное ему в Храме Конфуция, он, конечно, принес большую пользу своей стране - но совершил грех. И ведь то, что совершается грех, Богдану было известно с самого начала, - а вот о том, что из греха проистечет польза Отчизне, сказать заранее было никак нельзя. А потому для человека с совестью, каковым, несомненно, являлся Богдан, оправдать этот грех этой пользой было невоз. Отец Кукша сразу наложил на него духовное взыскание. Но ради Жанны епитимью пришлось отложить; отец Кукша, надо отдать ему должное, понял двусмысленное положение Богдана и пошел навстречу молодым. Епитимья была ужесточена, но перенесена на то время, когда срок стажировки Жанны в Ордуси истечет, и молодой исследовательнице придет пора возвращаться домой. Однако теперь, едва оставшись один, Богдан хотел хоть немного вернуть себе утраченную душевную чистоту.

Вот и дом. Совсем тихий, совсем опустевший... Пустой дом - разве это дом?

Сначала - грубое рубище, власяница. Ежась, Богдан переоделся в только что приобретенный в лавке ритуальных принадлежностей мешок с дырками для головы и рук. Далее: спать не в мягкой постели, а во гробе - самом простом, без малейших украшений. Строжайший пост, сродни сухоядению, - и ни в коем случае не закрывать окон ночью, пусть в квартире настынет как следует, ночи уже вполне холодные, ровно на Соловках...

Носильщики транспортной конторы “Самсонов и сыновья” доставили гроб через какие-то четверть часа после того, как сам Богдан вошел в свои апартаменты. Расплатившись и вновь оставшись один-одинешенек, Богдан с натугой снял с гроба крышку, прислонил ее к стене, отступил и некоторое время уныло разглядывал, скрестив руки на груди, свое новое ложе. А потом сообразил, что запрета на переписку с женой даже Великий пост не предполагает. И, выпадая из колючих лубяных опорок, надетых на босу ногу, рванулся к своему “Керулену”.

Воздухолет покинул Александрию Невскую совсем недавно и, наверное, еще и приземлиться в Асланiве-то не успел, в лучшем случае заходил на посадку - но Жанна написала Богдану уже два письма.

Первое было о том, что сразу на борту лайнера профессор развил бурную деятельность. Пользуясь своим ноутбуком, он опять связался со всеми архивами Асланiва, везде подтверждая запросы относительно любой информации, хоть каким-то боком касавшейся жизнеописаний Дракусселя Зауральского и сведений о судьбе оказавшихся в его руках ценностей - если, конечно, они и впрямь существовали, а не являлись романтической легендой. Древние документы, понятное дело, не могли быть найдены посредством сети и, тем более, в виде файлов перегнаны на компьютер Глюксмана - иначе ему и в Ордусь ездить было бы незачем. Когда мы прилетим, писала Жанна, нас наверняка уже будут ждать.

Ни она, ни Богдан даже не подозревали, насколько эти ее слова окажутся пророческими.

Второе письмо было очень коротким. “Мы начали снижаться и скоро пойдем на посадку, - писала Жанна. - Уже совсем темно, уже ночь. Первая ночь за этот месяц, которую я проведу без тебя”.

Не слыша интонации, невоз было понять - гордится ли она данным фактом как безоговорочным свидетельством вновь обретенной независимости и самостоятельности, или грустит в разлуке.

Несколько раз Богдан перечел мерцающий на дисплее текст, а потом вздохнул, выключил “Керулен” и пошел в спальню. Больше часа от души молился. Потом, совсем по-стариковски кряхтя, неторопливо залез в неудобную, жесткую, узкую домовину.

Несмотря на долгую молитву, заснул он с трудом.

Багатур Лобо

Гостиница “Цветущий Юг” - апартаменты Багатура Лобо,

7 день восьмого месяца, первица,

поздний вечер

Интерес Бага к дервишу был вполне понятен. Почти сразу же после шумной истории с похищением наперсного креста святителя и великомученика Сысоя непосредственный начальник Бага, шилан Палаты наказаний Редедя Пересветович Алимагомедов в ходе разбора обстоятельств этого дела настоятельно рекомендовал Багу впредь приглядываться к дервишам.

Указание это носило характер именно рассчитанной на долгую перспективу рекомендации. Причины гибели парома “Святой Евлампий” выяснить досконально так и не удалось, вернее, непосредственная-то причина была, в отличие от утонувшего судна, на поверхности: срабатывание управляемого взрывного устройства большой мощности; но вот какому скорпиону приспичило пустить ко дну паром и кто сим устройством управлял - узнать так и не получилось. Тем более, что несколько человек, плывших на пароме, несмотря на все усилия спасателей так и остались пропавшими без вести.

Микола Хикмет, между прочим, был среди них.

С дервишами вообще все как-то оказалось не очень понятно. С одной стороны, это была безупречно, в полном соответствии с уложениями зарегистрированная в Асланiвськой уездной управе Александрийского улуса общественная культурно-историческая организация с национальным уклоном. Подобных организаций на необъятных просторах Ордуси функционировало великое множество, и все они пользовались самой широкой и многосторонней поддержкой властей - будь то в Коми, будь то в Тибете... На территории империи проживало бок о бок неисчислимое число народностей, и все они имели полное и неотъемлемое право любить свои исторические корни, свои традиции и свой язык - все свободное от работы время. А если ухитрялись совмещать свою любовь с работой - то и на протяжении пяти часов обычного трудового дня. Невозбранные возсти для этого, вне зависимости от национальной, конфессиональной и любой иной принадлежности и ориентации подданных, были в равной мере закреплены за жителями Ордуси еще народоправственными эдиктами Человеколюбивейшего Владыки Дэ-цзуна, дарованными осчастливленному населению после долгих и настойчивых увещеваний Великого цзайсяна Сперанского едва ли не два века назад, в одна тысяча восемьсот двенадцатом году по христианскому летоисчислению.

Братство Незалежных Дервишей всячески пропагандировало древность происхождения населявшей Асланiвський уезд народности, богатство и самобытность ее культуры, удивительную поэтичность и образность ее исконного языка. С недавних пор особое внимание уделялось критике чужих исторических реликвий и повсеместным любительским поискам своих. Тот асланiвец, который не вел древнеискательских раскопок хотя бы на своем приусадебном участке, вскоре начинал ловить на себе косые взгляды соседей, и были нередки случаи, когда местные муллы не пускали нерадивых в мечети, либо заставляли, дабы те очистились, наизусть читать на порогах храмов несколько сур подряд.

С другой стороны, и Богдан, и Баг совершенно независимо друг от друга заподозрили причастность Братства к попытке отбить крест Сысоя на пароме - попытке, каковая закончилась для парома столь фатально. Никаких прямых и явных улик им обнаружить не удалось, но Баг своими глазами видел во время роковой стычки людей в одежде, обычной для членов Братства, причем именно эти люди и начали кровавую поножовщину. Воз, конечно, что кто-то нарочно постарался бросить на мирных дервишей тень подозрения, обрядившись в их платье. Это было совсем несложно: чалма да косоворотка, расшитая характерным узором с петухами. Но выяснить, откуда хотя бы кому-то - дервишам ли, нет ли - стало известно о том, что Ландсбергис везет крест Сысоя, так и не получилось; а уже одно то, что такая утечка произошла и касалась информации, даже в человекоохранительных органах ставшей известной буквально нескольким людям и буквально за несколько часов до выхода парома в море - уже одно это настораживало и демонстрировало, что, скорее всего, действовала тут некая мощная, глубоко законспирированная и однозначно злокозненная организация.

Нельзя было сбрасывать со счета еще и то обстоятельство, что просветительская деятельность дервишей в последние год-два сделалась несколько чрезмерной и, если так выразиться, однобокой. Тут Редедя Пересветович, вводя Бага в курс дела, тяжко вздохнул и проговорил:

- Мудрый старец Лао-цзы не зря сказал: все хорошо в меру. А его не менее мудрый последователь Чжуан-цзы сформулировал это еще более утонченно: если заставить глупца возносить хвалы истинному Дао, он разобьет лоб и себе, и всем окружающим. Причем, как правило, начнет с окружающих. Умный любит свой народ просто потому, что тот ему родной, а глупый - за то, что его народ якобы лучше всех прочих. Мол, не был бы лучше, так и любить бы его не стоило - что с того, что родной... В общем, Баг, посмотри статистику мелких человеконарушений по уезду. У меня просто язык не поворачивается такое говорить... Может, мне мерещится.

Кажется, не мерещилось. Когда Баг оценил оную статистику сам, у него глаза на лоб полезли. Такого в Ордуси не случалось много десятилетий. В Асланiвськом уезде кривая хулиганств и бытовых столкновений неуклонно ползла вверх. Причем львиная доля их происходила на национальной почве.

Опять-таки, не было ни малейших поводов связывать это с деятельностью дервишей. Но и закрывать глаза на то, что человеконарушения начали учащаться сразу после регистрации Братства, для профессионала было никак невоз.

Вот потому-то Редедя Пересветович и рекомендовал Багу иметь дервишей в виду. Что тот и сделал, - поработав с базой данных Управления, собрал всю доступную информацию, а также обозрел доступные фотографические изображения известных участников. Но текучка заедала, и в ходе расследования мелких происшествий Баг был вынужден то и дело отвлекаться.

Вот и пару седмиц назад с ним связался хорунжий Максим Крюк - теперь уже не хорунжий, а есаул: за проявленные в ходе расследования хищения креста Сысоя доблесть и бдительность Крюк удостоился повышения и был поставлен надзирать за переполненным памятниками старины историческим центром Александрии. Голос есаула взволнованно вибрировал - на подведомственной ему территории случилось происшествие, по его разумению, чрезвычайное: под покровом ночи из Павильона Возвышенного Любования Былым некие злоумышленники вынесли статую глиняного солдата, входившего в так называемую терракотовую гвардию древнего императора Цинь Ши-хуанди. Эта и прочие сорок девять статуй были привезены из города Чэнду и выставлены в упомянутом Павильоне для всеобщего обозрения на срок в четыре седмицы; по истечении оного поразительные древние изваяния должны были вернуться в Ханбалык, к месту постоянного хранения. Есаул Крюк был взволнован, есаул Крюк просил совета. Багу его волнение было вполне понятно.

Дело оказалось весьма несложным и даже скорее забавным: Баг и Крюк нашли злодеев в два дня. Злодеями оказались два свободных художника с Италийской улицы, и статуя была обнаружена в мастерской одного из них - она стояла там, прикрытая расшитым шелковым желтым покрывалом, а перед нею громоздились ритуальные дары и в курильницах дымились приятные обонянию жертвенные благовония. Баг только хмыкнул. Есаул Крюк ликовал.

Потерявших чувство меры художников вдумчиво и без ложной снисходительности вразумили большими прутняками . Надо отдать детям наития должное: они приняли вразумление вполне стоически, а на вопрос Бага, зачем им понадобилась статуя, один, философски возведя очи горе, отвечал, что, мол, всю жизнь их тянуло к прекрасному. После чего потупился и засопел...

Но теперь, когда знакомый дервиш - из тех, что орудовал на пароме, - внезапно вновь возник в поле зрения, Баг счел своим прямым долгом сосредоточить на Братстве Зикром Встречающих самое пристальное внимание.

По всему выходило, что Багу надлежит следовать за дервишем Хикметом. Проследить за поднабольшим незалежником особого труда не составило: выйдя из Дворца Баоцзы, он и его спутники направились по Проспекту Всеобъемлющего Спокойствия к центру Александрии. Шли неторопливо, разговаривая, смеясь и часто останавливаясь у сверкающих витрин, каковые на Проспекте имелись в изобилии, словом - вели себя как законопослушные ордусяне, возвращающиеся домой после дружеской пирушки. Разговор их, сколько мог слышать навостривший уши Баг, ничего особенного из себя не представлял. Хмельные пустяки. Заработки, подружки, острые перипетии последней игры в “шаром покати”, порой именуемой на западный манер “футболом”... И Мыкола, и его спутники прекрасно, безо всякого акцента общались на русском наречии - никаких тебе “геть”, никаких “расул-керим”.

Таким приятным образом подозрительный дервиш и его приятели, а следом за ними и слившийся с толпою фланирующих подданных Баг, достигли гостиницы “Цветущий Юг”. Перед входом Хикмет со товарищи остановились и принялись прощаться. Точнее - прощаться именно с Хикметом, который после многочисленных похлопываний по плечам и взаимных поклонов в конце концов все же скрылся в дверях гостиницы; остальные трое прежним прогулочным шагом направились в сторону Нева-хэ.

Здесь Баг на мгновение замялся: объект наблюдения и его спутники разделились, а хотелось проследить за всеми сразу. “Ну не могу же я разорваться!” - как-то не очень профессионально, но зато вполне здраво подумал Баг и, рассудив, что среди всей этой четверки наибольший интерес представляет все-таки Хикмет, мысленно махнул рукой на остальных - лица их он запомнил накрепко, и словесные портреты мысленно отформулировал до тонкостей, - после чего направился в гостиницу.

“Цветущий Юг” не был гостиницей первого класса, однако же - вполне удобной и не слишком дорогой, учитывая то обстоятельство, что располагался едва ли не в самом центре города. В сумрачном по случаю подкравшейся ночи холле было пустынно; мерцали кожей диваны в сени развесистых голубых агав и клевал носом молодой служитель за стойкой у входа.

Оглядевшись, Баг скорым шагом приблизился к стойке и уставился на дремлющего служителя.

- Гхм... - тихо, но значительно произнес Баг.

Этого оказалось достаточно: служитель дернул головой, захлопал глазами и растянул губы в жизнерадостной улыбке:

- Что угодно преждерожденному?

Баг молча продемонстрировал ему пайцзу Управления и поинтересовался:

- Я вот что у вас спрошу, молодой человек. В каком номере живет единочаятель Хикмет? Он только что вошел.

- Э-э-э... - в замешательстве сообщил служитель. - Хикмет? Это который только что вошли? - Он оглянулся на доску с ключами от номеров. - Они изволят проживать в двести тридцать третьем номере.

Баг кивнул.

- Не сочтите за труд дать мне регистрации.

Порывшись где-то под стойкой, служитель достал толстый том в кожаном переплете с золотым тиснением.

Баг деловито зашелестел страницами. Через минуту он знал, что Мыкола Хикмет проживает в “Цветущем Юге” уже целую седмицу и аккурат завтра утром собирается его покинуть. В графе “Откуда прибыл” значилось “Асланiв”.

“Эге, - подумал Баг, - да ведь это не так далеко. По Ордусским-то масштабам, сказать, практически под боком. Часов восемь поездом. Но интересуюсь: как он из Суомского залива сразу в Асланiв попал?”.

В графе “Время отбытия” значилось “семь ноль-ноль”. И служитель подтвердил: дескать, преждерожденный Хикмет и впрямь собирался покинуть “Цветущий Юг” в семь утра. Баг еще немножко побеседовал с юнцом, но ничего путного не выяснил. Тогда Баг сделал страшные глаза и доходчиво объяснил юноше, что он никому, буквально никому не должен говорить о его визите, поскольку речь идет о делах человекоохранительных, а, стало быть...

Служитель, похоже, прекрасно понял, что к чему, с некоторым испугом во взоре моментально согласился со всеми доводами Бага и поспешно убрал назад. Когда Баг выходил на улицу, юнец уже спал чутким сном исполнившего свой долг доброго подданного.

А Баг направился домой.

Захлопнув дверь, он махнул рукой в ответ на басовитый мяв Судьи Ди и взялся за трубку.

- Пересветыч?

- Да... Еч Лобо? - голос Алимагомедова звучал устало. - Что у тебя?

- Пришли в движение файлы под названием “Незалежные Дервиши”, - отвечал Баг. - Только что я проследил знакомое мне по парому лицо до его места обитания в гостинице “Цветущий Юг”. Лицо, между прочим, считалось погибшим.

- Занятно! - Алимагомедов оживился. - Значит, выжил?

- Определенно. На вид вполне живой, даже разговаривает. Шарокатством интересуется, за “Небесную высь” болеет, понимаешь ли. Хикмет его фамилия. Завтра он покидает Александрию. Думаю следовать за ним.

- А куда он... покидает?

- Мне это пока неведомо. Но думаю - в Асланiв, куда еще... Прибыл он, судя по документам, оттуда. Хотя, сдается мне - не все тут чисто, ведь спасатели его в районе катастрофы не нашли... Сдается мне также, что сей мил-человек в Асланiв после катастрофы не спешил, не торопился он туда, тут жирок нагуливал. А вот теперь, очухавшись, поедет к своему Зикром Встречающему руководству докладывать, что да как. Интересно бы послушать, а, Пересветыч?

- Что ж... Воистину интересно. Так тому и быть, поезжай следом. А мы тем временем тут попробуем разобраться, откуда постоялец Хикмет в означенную гостиницу прибыть изволил...

Баг в ответ подробнейшим образом задиктовал начальнику словесные портреты сегодняшних спутников Мыколы. Когда он закончил, Пересветыч кисловато хмыкнул:

- Все, зафиксировал. Фотоаппарат носи с собой отныне, понял?

- Понял.

- Мне связаться с Асланiвськими властями?

- Да вот как раз думаю, не надо. Пересветыч, ты ж меня знаешь: я работаю один. К тому же ведь мы пока не уверены, в Асланiв он едет или не в Асланiв. А ежели в Асланiв - стоит приглядеться сначала, что там и как. Изнутри. Не привлекая внимания. Шанс интересный возникает.

- Что имеешь в виду?

- Если и впрямь незалежные за крестом охотились, Хикмет наверняка первым делом рапортовать пойдет. Стало быть, я у него на плечах прямо к его начальству въеду и уж по крайней мере посмотрю, что это за начальство. А ежели он крест сгубить хотел по своей собственной дури да злобе - я, коли в том удостоверюсь, еще и прижать его на том попробую. Расскажи мне, дескать, что-нибудь интересное, не то я сам твоим вождям про тебя интересное расскажу... Вот такой у нас с ним тогда разговор может получиться. Славный. Душевный.

- Этого-то я и опасаюсь...

- Да я аккуратненько!

- Знаю я твое “аккуратненько”. Прямо хоть напарника твоего, Оуянцева, зови тебе опять в подмогу. Вдвоем-то вы и впрямь ласково работаете. Один корабль всего-то лишь и потонул.

- Будет тебе, Пересветыч. Не трави душу. Я за тот паром переживаю по сю пору...

- Ладно, езжай.

Баг отключил трубку, опустился на диван и достал сигарету “Чжунхуа”.

Судья Ди уселся на ковер напротив и выжидательно уставился на Бага.

- Ну что, хвостатый преждерожденный? - спросил его Баг. - Что ты знаешь про Асланiв, а?

Судья Ди отвернулся.

- Вот-вот, - Баг прикурил и откинулся на диванную спинку. - И ведь ты представляешь, этот дервиш, три Яньло ему буквально всюду, возник в такой неподходящий момент! Да, хвостатый друг, да. Я как раз со Стасей...

При этом имени Судья Ди с интересом глянул на Бага.

- Теперь, может, ты ее никогда и не увидишь, - горько махнул рукой Баг, - так все плохо получилось.

- Мррр... - размыслительно сказал кот.

- Да, я тоже надеюсь на лучшее. Однако надейся-не надейся, все одно - карма! - Баг свирепо затянулся. - Только вот, Ди, надо с тобой что-то делать. - Кот прижал уши. - Нет, нет! Ты не дослушал! Я должен уехать, быть может - надолго. Ты же не можешь тут один... - Судья Ди смотрел вопросительно.

- А вот что мы с тобой сделаем, хвостатый преждерожденный! Мы тебя поручим заботам сюцая Елюя, ведь он заметно переменился к лучшему. А твое общество, воз, поможет ему еще чаще думать о главном. И не спорь! - добавил Баг, видя, что Судья Ди хочет возразить. - Ну-ка, пойдем.

Сюцай Елюй оказался дома. Один.

Увидев на пороге Бага, сюцай просветлел лицом и принялся кланяться:

- Преждерожденный Лобо! Какая честь!

- У меня к вам нижайшая просьба, сюцай.

- О! Неужели мне будет ниспослана Небесами радость быть полезным драгоценному преждерожденному, неужели полное отсутствие у меня каких-либо способностей не воспрепятствует мне оказать услугу столь незаурядному человеку? Говорите же скорее!

- Я сейчас уезжаю. И хотел просить вас об одолжении - во время моего отсутствия предоставить кров вот этому досточтимому коту.

Сюцай опустил глаза на Судью Ди. Тот пристально глянул на Елюя, неторопливо, подергивая хвостом, обошел его кругом, а потом сел справа от сюцая. Взгляд, который кот при этом бросил на Бага, ясно говорил: “Ну знаешь... И как ты можешь отдать меня этому типу хотя бы на день? Не стыдно?”

- О, я вижу, вы уже нашли общий язык! - фальшиво улыбнулся Баг. Судья Ди смотрел на него укоризненно. - Так что, сюцай? Могу я на вас положиться?

Сюцай закивал с фантастической скоростью.

Пристроив кота, Баг вернулся к себе и быстро собрал все необходимое для скрытного путешествия в Асланiв, включая накладные усы и бороду. Потом включил “Платиновый Керулен” (приобретенный взамен канувшего в воды Суомского залива “Золотого”) и некоторое время изучал файл Мыколы Хикмета, но ничего для себя нового, кроме того, что Хикмет имеет степень сюцая археологии, не обнаружил.

Александрийский Великопанский вокзал,

8 день восьмого месяца, вторница,

утро

В семь часов утра Баг уже сидел в своем цзипучэ марки “юлдуз” напротив входа в гостиницу “Цветущий Юг”. День обещал быть солнечным.

В семь пятнадцать перед “Цветущим Югом” остановилась повозка такси.

В семь двадцать двери гостиницы распахнулись и на пороге появился Мыкола Хикмет, предшествуемый одетым в серое носильщиком с неохватной сумой. Хикмет погрузился на заднее сидение, а суму носильщик утрамбовал в вещник повозки.

Повозка отвалила от тротуара и взяла курс на север.

Баг тронул цзипучэ следом.

Проехав мимо Управления внешней охраны, повозка свернула направо, на Проспект Тенистых Предместий и, не доезжая до Павильона Юношеского Созерцания, стала притормаживать близ Великопанского вокзала.

Баг, одной рукой неустанно крутя баранку влево-вправо - в районах вокзалов движение всегда на редкость оживленное и малосообразное, - откинул крышку “Керулена” и вызвал справочную вокзала: “куайчэ” на Асланiв отправлялся через двадцать минут с шестого пути; база данных вокзала любезно поведала, что преждерожденный Хикмет, заказавший билет семьдесят три минуты назад, едет в пятом купе второго вагона.

Она же бездушно сообщила, что в этом вагоне свободных мест больше нет.

...Для того, чтобы достичь кабинета управляющего вокзалом, Багу понадобилось пять минут. До заветной двери, обитой искусственной кожей, с блестящей табличкой “Авессалом Каменюгин, управляющий” оставалось полтора шага, когда на Бага стремительно набежал из секретарской ниши, укрытой легкой лакированной ширмой, грузный и объемистый преждерожденный средних лет, в темно-синем халате и нарукавниках; он расставил руки в стороны, перекрывая проход, и высоким голосом сообщил Багу, что управляющий никого не принимает, что у управляющего важнейшее срочное совещание и что Баг должен зайти часа через полтора.

- У меня, как это ни жаль, есть только две минуты, - вежливо попросил Баг, но обладатель нарукавников вновь затряс головой запретительно, для убедительности даже закрыв глаза.

Баг вынул пайцзу и тактично поднес ее нарукавному преждерожденному под самый нос, но прошло еще несколько драгоценных мгновений, прежде чем тот, обманутый наступившей тишиной, открыл глаза и увидел то, что ему надлежало бы увидеть несколько ранее. “Надо было дотронуться до этого носа, - досадливо подумал Баг. - Этак мягонько...”

Лицо нарукавного мгновенно изменилось. Он опустил руки и сразу как-то усох.

- Э-э-э... Милости просим, драгоценный преждерожденный...

Баг, не слушая, рванул дверь и оказался в заполненном людьми кабинете. Во главе обширного, покрытого зеленым сукном стола сидел взволнованный Каменюгин и, по всей видимости, спозаранку распекал подчиненных. От полноты чувств он левой рукой изо всех сил держал за горло стандартный, полагающийся всем начальственным кабинетам графин с водой.

- И не желаю слушать никаких отговорок! - сипло говорил он, тыча коротким обвиняющим перстом правой руки в одного из присутствующих. Тот лишь горбился и прятал глаза. - Никаких! Пожилую женщину, прибывшую час назад сыктывкарским поездом, продуло в вагоне! Из-за того, что купейный освежитель воздуха был плохо отрегулирован! Я уж не говорю, что это непрофессионально - хотя, честно сказать, просто не понимаю, как это что-то может плохо работать. Однако - допускаю. Но это же аморально! Вы понимаете? А-мо-раль-но!! - застучал графином Каменюгин.

И тут он наконец заметил Бага.

- Что такое? - возмутился он. Судя по его лицу, тот, кто прерывал его во время вразумления подчиненных, совершал худший из смертных грехов. - Как это понимать? Вы кто?

- Добрый день, преждерожденный Каменюгин, - коротко поклонился Баг и снова продемонстрировал пайцзу. - Простите за неуместное вторжение, но дело не терпит ни малейших отлагательств. Срочно необходимо ваше содействие. Мне нужен билет на “куайчэ” до Асланiва, второй вагон, шестое купе.

- Да вы, вы!.. - Каменюгину, который был и без того в запале, на этот раз уже просто не хватило слов. - Что вы себе позволяете! Да как же вам не стыдно! - нашелся он. - За семь минут до отхода! Я что - кассир? Если в кассе нет, так у меня и подавно!

Сотрудники, с утра пораньше собранные на посвященный непрофессиональной работе освежителя воздуха разнос, внимали в молчании.

- Драгоценный преждерожденный Каменюгин, - Баг приблизился. Он старался быть очень обходительным, хотя время, видит Будда, поджимало. - Мне чрезвычайно неловко вас беспокоить и, поверьте, я никогда бы себе этого не позволил, если бы не поистине из ряда вон выходящая необходимость. Но я из Управления внешней охраны. Вы, по-моему, еще не поняли, кто к вам пришел. Управление внешней охраны! Так что вы мне не только билет дадите, но еще и на то место, которое я укажу. Будьте так любезны.

Каменюгин понял.

Баг оказался там, где ему надлежало оказаться, за три минуты до отправления “куайчэ”.

Все было на месте: и дервиш, и его чемодан, покоящийся на полке для багажа. Пока Мыкола, подперев подбородок рукой, наблюдал в окно провожающих, Баг неторопливо и уверенно вошел в соседнее купе и, оставив дверь открытой, присел на диванчик.

“Куайчэ” мягко дернулся и медленно стал набирать ход.

Баг положил “Керулен” на столик и откинул крышку.

“Драгоценная Стася...” - начал он.

Впереди было восемь часов пути.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

8 день восьмого месяца, вторница,

утро

Непроизвольно почесывая бока, отчетливо побаливающие после сна на жестком ложе, но с удовлетворением и легкой гордостью ощущая себя чуточку более чистым душою, нежели каких-то несколько часов назад, Богдан опустился на колени перед иконой Спаса Ярое Око. В сложной последовательности он прочел шестьдесят “Отче наш” и шестьдесят “Богородиц” - все по числу лет шестидесятеричного лунно-солнечного цикла, причем, как то и приличествовало для человека образованного и утонченного, “Отче наш” занимал позиции, соответствующие солнечной стихии Ян, а “Богородица” - лунной стихии Инь. Затем, зная, что в квартире он один и громкие звуки никого не смогут потревожить или помешать чьему-либо отдыху, Богдан трижды во весь голос пропел иероглифические благопожелательные надписи, висящие по обе стороны от Спаса.

Позавтракав тщательно очерствленной в тостере корочкой ржаного хлеба и глотком воды из-под крана, он почувствовал себя вполне обновленным и достойным того, чтобы приступить к своей ответственной работе. Человеку с нечистой совестью и думать нечего разбирать тяжбы других людей, выносить суждения и приговоры, решать чьи-то судьбы... В течение последнего месяца Богдан, хоть и продолжал интенсивно трудиться в Возвышенном Управлении этического надзора, всячески уклонялся от принятия каких-либо серьезных необратимых решений. Он вполне отдавал себе отчет в том, что раздвоенность и нестроение в его собственной душе легко могут повлечь за собою пагубное несообразие его мнений и оценок. Начальство понимало его и по возсти шло навстречу.

Однако человек слаб, и, прежде чем погрузиться в дела, Богдан снова проверил электронную почту. За то время, пока он почивал во гробе, набежало уже несколько писем - очередное от Фирузе, два от Жанны и даже краткое, но емкое письмо от тестя, ургенчского бека Ширмамеда Кормибарсова. С него Богдан и начал.

Начав с положенных правоверному славословий в адрес Аллаха, почтенный бек отдал затем дань общеордусским обычаям: как поступал в таких случаях сам Учитель, осведомился о погоде в Александрии Невской, о здоровье зятя и состоянии его дел, о расположении и нерасположении к нему высшего, среднего и мелкого начальства, о соотношении доходов и расходов Богдана, о развитии его отношений с молодой младшей женой, причем намекал, что не прочь был бы в пристойных формулировках узнать, какова та на ложе; в меру молодясь и бесхитростно демонстрируя, что вполне еще способен идти в ногу с эпохой, могучий старик поставил в этом месте несколько “смайликов” . Затем бек перешел к делу и поздравил Богдана с тем, что новорожденной исполнилось ныне ровно две седмицы. По-мужски скупо, но ярко он описал, какую чаровницу и шалунью, какую пери, затмевающую свет луны и звезд красотою своего лика, родила его дочь Фирузе достойному александрийскому минфа. И Богдан принялся споро и обстоятельно отвечать Ширмамеду, размышляя о том, как повезло ему с тестем; Ширмамед был мудр, прям и человеколюбив.

Сама же милая сердцу Богдана Фирузе, конечно, писала только о дочурке, и даже по построению фраз, по всему тону письма любящий и чуткий муж отчетливо ощущал, какая его женушка теперь благостная, сладко расслабленная и безмятежная. Богдан будто своими глазами видел, как она, в легких, воздушных шелках свободного домашнего одеяния, с сообразной книжкой в руке лежит-полеживает рядом с колыбелькой на третьем этаже женской половины большого отцовского дома на холме Сыма Цянь-тюбе, каковой господствует над всей восточной частью Ургенча. А легкие порывы знойного ветра колышут напитанные ослепительным южным солнцем белые занавеси, которые прикрывают распахнутые настежь окна, не допуская в комнату прямых лучей; а столик перед супругою уставлен блюдами, и те ломятся от благоуханных сладких дынь, нежных персиков и неподъемных, сочащихся солнечным сиянием кистей винограда; а над блюдами царствует громадный финифтевый кувшин с ледяным шербетом.

Половина письма была посвящена проблеме выбора имени для малышки. Хотя, казалось бы, все уж было сто раз говорено-переговорено - но вот вспыхнула новая мысль... “Пускай станет Фереште, - писала жена, - ты помнишь, это значит Ангел. И у вас, мой возлюбленный, есть такое же замечательное имя: Ангелина. Мы запишем нашу звездочку в управе Ангелиной-Фереште, а уж как она подрастет и характер ее установится, и сделается ясно, чья кровь в ней сказалась сильнее, мы с нею втроем решим, ангел какого наречия ей более по душе...”

Получая такие письма, Богдан всегда жалел, что обычай писать их на бумаге почти канул в прошлое; будь эти строки написаны от руки на хрупком белом листочке, он прижал бы его к лицу и целовал. Но касаться губами бездушного экрана было несообразно.

Жанна написала свое первое письмо через пару часов после прилета в Асланiв. Неутомимый профессор, не позволив отдохнуть ни ей, ни себе, сразу устремился в пробную пробежку по местным архивам и музеям. В Асланiве ему, как писала Жанна с некоторым недоумением, нравится буквально все - от обилия европейских заимствований в языке до обилия игрушечного вооружения у детей. “Узнав, что мы из Франции, все тут стараются выразить нам воз большую степень почтения, - сообщала молодица не без гордости. - Например, вместо обычного здесь “рахматуем” или даже “ласкаво рахматуем” нам говорят: “рахмат боку”. Мсье Кова-Леви от таких милых пустяков весь цветет и не устает повторять, что Асланiв, как он и ожидал, оказался самым цивилизованным местом во всей Ордуси. Меня эти слова, честно говоря, немного удивляют, ведь приехал он в вашу страну впервые и нигде еще не бывал - только у Ябан-аги да два часа в воздухолете, и как он может сравнивать? Впрочем, он видный социолог, и наверняка знает, что говорит. Еще он несколько раз повторил, что край этот только по злой насмешке судьбы оказался в пределах ордусских границ. На самом же деле место ему в Европе, где он вполне мог бы быть самостоятельной страной никак не хуже, например, Албании. Но эта историческая несправедливость, говорит Кова-Леви, когда-нибудь непременно будет исправлена. Я не слишком-то понимаю, что он имеет в виду, но стараюсь не перечить, он ведь действительно очень уважаемый человек, хотя и со странностями. Например, увидев, что здесь мальчики ходят с игрушечными автоматами, пулеметами и даже гранатометами (с виду их не отличить от настоящих, и поэтому мне на улицах все время как-то не по себе, во всяком случае - ничего я в этом не вижу приятного), профессор пришел в полный восторг. Дело в том, что здесь очень популярно древнеискательство, все перекопано, и даже дети в это играют: девочки роют, а мальчики их охраняют с суровым видом, с жуткими военными игрушками в руках. Профессор по этому поводу долго говорил, что в Асланiве, судя по всему, сумели сохранить свою культуру и самобытность, и что имперская политика нивелировки и обезличивания, давно превратившая все население Ордуси в аморфную атомизированную однородную массу, здесь явно дает сбой”.

Богдан только пожал плечами. Его тревожил деловито-равнодушный, отстраненно-приятельский тон письма. Не будь глагольных окончаний, вообще не удалось бы понять, кто писал: мужчина или женщина. Это не было письмом жены к мужу, возлюбленной к возлюбленному, или хотя бы ушедшей любовницы к оставленному любовнику. Это была холодная информационная сводка. Путевой дневник.

Второе письмо Жанна написала каких-то полтора часа назад. “Прямо после завтрака профессор имел долгую встречу с одним из ведущих Асланiвських историков, Мутанаилом ибн Зозулей, каковой по своему почину почтил нас утренним визитом, - писала она. - Он владыка центральной Асланiвськой китабларни и, чувствуется, действительно увлечен своим делом. Как он любит, как нежно он трогает старинные китабы... Ох, я просто обезьяна, то и дело уже срываюсь на местное наречие. Книги, конечно, книги! Но “китаб” звучит так романтично, словно из “Тысячи и одной ночи”. Впрочем, ваше “книга” или наше французское “ливр” - отнюдь не хуже, просто привычнее. А взять ханьское “шу” или нихонское “сё” - как великолепно эти слова передают манящий шелест еще не прочитанных страниц... Так вот, они целый час обсуждали проблемы поиска манускрипта Кумгана. Собственно, все сводится к поиску легендарного клада Дракусселя Зауральского. Оказывается, местные древнеискатели уже много раз пытались обнаружить клад, но безрезультатно, и постепенно, похоже, пришли к выводу, что рассказы о нем - не более чем красивая сказка. Но мой профессор намекнул, что у него есть кое-какие новые данные относительно того, где найти клад - хотя на вполне естественный, по-моему, вопрос ибн Зозули: “Какие же именно данные?”, он не ответил, только хитро так улыбнулся. Он очень, видимо, тщеславен и страшно боится, что его опередят в последний момент. А может, не вполне уверен в достоверности этих своих новых данных. В общем, обедать мы едем в загородный дом ибн Зозули, расположенный в сорока ли от Асланiва, в живописных лесистых предгорьях Кош-Карпатского кряжа, Зозуля нас пригласил на достархан: горилка авек цыбуля, так он сказал. Там ученые продолжат свои беседы. Мне здесь очень интересно, и я чувствую, что общение с таким незаурядным человеком, как Кова-Леви, пойдет мне на пользу. Надеюсь, и ты с пользой проводишь время. Я ведь знаю, как ты всегда занят”.

Намекает на то, что у меня всегда не хватает времени побыть вдвоем подольше, понял Богдан. Он аккуратно ответил на все письма, ни единым словом не обмолвившись Фирузе о происходящем, а в письме Жанне старательно скопировав предложенный ею отчужденный тон; потом с тяжелым сердцем взялся за дела.

8 день восьмого месяца, вторница,

день

Дела накопились.

Прежде всего следовало разобраться с немаловажным научным вопросом. Один молодой исследователь традиционного права предложил совершенно новую трактовку давно, казалось бы, понятого и подробно откомментированного термина Уголовного уложения Танской династии “тунцай гунцзюй”. Это выражение на протяжении многих веков устойчиво понималось как “пользование одним и тем же имуществом при совместном проживании”; то был, воз, самый древний и самый значимый способ вычленения хозяйственно самостоятельной семьи из более многолюдных ячеек общества. Если понимание термина будет пересмотрено , это не сможет не сказаться на некоторых законах, по коим и ныне живет Ордусь. Полдня Богдан занимался этими четырьмя иероглифами и их непреходящим значением.

Пообедав ломтиком подсохшего хлеба, Богдан с полчаса подремал во гробе. Ему приснился странный и несообразный сон: будто он, с трудом протискиваясь, пробирается узким подземным коридором к какой-то огромной мрачной пещере, а впереди, вдали, заманчиво теплится непонятное золотое сияние... Но, сколько Богдан ни шел, оно не приближалось. “Странный сон, - подумал Богдан, открыв глаза. - Если толковать его психоаналитически - получится, что я очень соскучился по женам... Но это и без толкований ясно”. Он вздохнул.

Так или иначе, проснувшись, он почувствовал прилив физических и духовных сил. И потому занялся наконец своими прямыми обязанностями, начав с того, что решил положить предел затянувшейся тяжбе двух квартальных участков Внешней охраны. Тяжба заключалась в следующем: чуть более двух седмиц назад некий полноправный подданный лет сорока пяти написал жалобу в квартальную, по месту своего жительства, управу этического надзора о том, что когда он, будучи в сильно нетрезвом состоянии, оказался препровожден вэйбинами домой, один из них вел себя с ним грубо и даже назвал гнилым черепашьим яйцом.

Более того. По словам потерпевшего, вэйбины уложили его в постель и напоили на сон грядущий растворимой шипучей пилюлей, долженствующей умерить утренние похмельные муки - подручные медикаменты такого рода патрульным вэйбинам предписывалось всегда иметь при себе на случай оказания первой помощи. Затем они удалились. Но кто-то из них, похоже, оставил дверь квартиры потерпевшего открытой - а это уже могло привести (хотя и не привело) к самым тяжелым последствиям, вплоть до материального ущерба: пока любитель выпивки крепко почивал, в дом к нему мог войти кто угодно и унести что угодно. Сам пьянчужка давно уже получил положенные ему за появление на улице в нетрезвом сверх допустимого состоянии пятнадцать больших прутняков, но, не успели поблекнуть синяки на его спине и ягодицах, подал жалобу на бесчеловечное обращение со стороны патруля, требуя материального возмещения морального ущерба.

Трудность заключалась в том, что само происшествие потерпевший помнил весьма смутно и не смог ни описать, ни опознать ни одного из оскорбивших его вэйбинов. К какому именно участку были приписаны доставившие его домой стражи порядка, выяснить тоже не удалось - это мог быть пятнадцатый линейный, а мог быть и второй чрезвычайный, поскольку расположены они в одном и том же квартале. И вот теперь оба эти участка кивали друг на друга, уверяя, что, мол, такую халатность могли допустить только служащие соседнего заведения, а вот у нас рядовой состав исключительно воспитан и никогда не позволил бы себе ни сквернословить, ни оставить дверь открытой.

Положение усугублялось еще тем, что и впрямь нельзя было исключить иного расклада событий: например, сам потерпевший, пребывая еще в измененном состоянии сознания, зачем-либо распахнул дверь - например, вздумав сбегать за добавкой; затем же, ослабев или опамятовшись, он вернулся в постель и вновь заснул, а поутру вспомнить всего этого уже категорически не смог и решил, что дверь не захлопнул кто-либо из вэйбинов.

Словом, дело было исключительно сложным.

Богдан рылся в справочниках и сборниках прецедентов, освежал в памяти малоизвестные комментарии к “Лунь юю”, и сам не заметил, как постепенно увлекся. По обычной своей привычке он даже начал тихонько напевать. “За городом Горки, где ясные зорьки, - мурлыкал он себе под нос, сосредоточенно ведя пальцем по очередному вертикальному ряду иероглифов, - в рабочем поселке Танюшка живет...”

То была старая песенка, которую в детстве иногда пела маленькому Богдану бабушка вместо колыбельной. Видимо, песенка эта возникла во времена, когда в Ордуси в связи с быстрым ростом благосостояния появилось довольно много бездельных любителей красивой жизни, каковых прозвали втунеядцами - то есть теми, кто ест народный хлеб втуне, не принося народу в ответ ни малейшей пользы. Почти на полтора десятилетия втунеядцы сделались весьма серьезной общественной проблемой, однако затем объединенные усилия человекоохранительных структур, трудового воспитания и чудодейственного воздействия изящных искусств сумели ее победить навсегда.

- В рубахе нарядной

К своей ненаглядной

С упреком подходит простой паренек:

“Вчера говорила,

Что труд полюбила –

А нынче опять не включала станок!”

Богдан и сам не смог бы объяснить, почему она вдруг всплыла в его памяти - эта бесхитростная, немного наивная и очень добрая песня ушедшей эпохи. Наверное, чем-то напомнила ему Жанна эту самую Танюшку, вконец избалованную заводилами втунеядцев; но после того, как заводилы вполне сообразным образом ухнули из неких упоминаемых в песне Горок на двести вторую ли, всепобеждающая сила любви постепенно помогла девушке вернуться к радостям созидательного труда на благо народа и страны...

Если бы песни сбывались!

Богдан копался над тяжбой до сумерек, но в конце концов решил ее по справедливости.

“Известный всем образованным людям, - кратко, но емко начал Богдан свою резолюцию, - принц Гамлет говорил: “Ошибкой я пустил стрелу над домом брата”. Древняя ордусская премудрость гласит: “Кто старое помянет - тому печень вон”. Но все эти афоризмы меркнут перед великим и еще более категоричным речением Учителя из эпизода первого главы четырнадцатой: “Стыдно думать только о жалованье, когда в стране царит порядок, но еще стыднее думать о нем, когда порядка нет””...

Начальников обоих участков Богдан обвинил в том, что репутация их подчиненных в народе вообще недостаточно высока: ведь, обнаружив поутру дверь жилища распахнутой настежь, любитель неумеренных возлияний не подумал о том, что сам оставил ее в столь несвойственном дверям состоянии, а сразу решил, будто непорядок - дело рук кого-то из вэйбинов. А это само по себе свидетельствует не в пользу тамошних стражей порядка. Поэтому оба квартальных начальника были приговорены к лишению десятой части жалованья за седьмой месяц в пользу квартального Общества трезвости. Мерзкий же пьяница был обвинен Богданом в том, что он, не имея неопровержимых доказательств проступка вэйбинов, осмелился голословно приписывать им деяние, каковое вполне мог совершить в пьяном угаре он же сам - и приговорен к лишению трети жалованья за седьмой месяц в пользу ведомственного детского сада Внешней охраны соответствующего квартала.

С чувством выполненного долга Богдан сладко потянулся, поужинал сливой и, загрузив почтовую программу, вошел в сеть.

Новых писем не было.

Конечно, Кова-Леви и Жанна могли засидеться у ибн Зозули, они могли даже заночевать у гостеприимного ученого, Богдан это понимал. Новые знакомства, новые места, живописная дача... горилка и цыбуля, опять же... Но все же ему стало не по себе. Тревожно как-то стало. Чтобы успокоиться, он вновь встал на колени перед Спасом и долго, вдумчиво молился. Потом вновь заглянул в почтовый ящик.

Писем не было.

Багатур Лобо

Асланiв,

8 день восьмого месяца, вторница,

день

Все восемь часов Мыкола Хикмет, насколько Баг мог судить, вел себя прилично: исправно сидел в купе, потом заказал себе туда не слишком роскошный обед (в процессе питания что-то со звоном упало на пол), а за полчаса до прибытия в уездный город Асланiв вышел в коридор уже переодетый в косоворотку, расшитую на груди похожими на вареных фениксов петухами, и в бледно-зеленой чалме.

Созерцая стоящего у окна Мыколу, Баг отметил, что тот стал какой-то более важный, словно каждая сотня ли, пройденная “куайчэ” в направлении Асланiва, прибавляла ему на полпальца роста и объема. Теперь Хикмет весьма горделиво извлек из кармана портов приличных размеров фигурную трубку с красными шелковыми кистями и стал ее набивать, с нетерпением глядя в окно на мелькающие кипарисы. На Бага Хикмет не обращал ровным счетом никакого внимания: ну сидит себе некий преждерожденный в полуофициальном халате в соседнем купе, ну смотрит без особого выражения то в одно окно, то, через полуотворенную коридорную дверь, в другое - обычное дело, ничего особенного.

Поезд между тем стал плавно замедлять ход. Оживились молчавшие всю дорогу репродукторы внутренней трансляции и добрым женским голосом поведали пассажирам, что через шесть с половиной минут “куайчэ” согласно расписания прибудет в древний и прекрасный уездный город Асланiв.

- О, гучномовник запрацювал, - прокомментировал это событие чей-то жизнерадостный голос в коридоре.

“Гучномовник? - с некоторым недоумением подумал Баг и внимательно посмотрел на забранный пластмассовой решеткой громкоговоритель под потолком купе. Ниже решетки располагался регулятор громкости. Пояснительных надписей не было. - Какое красивое наречие!”

Незалежный дервиш Хикмет, судя по его поведению, буквально дождаться не мог, когда рейс “куайчэ” завершится. В крайнем нетерпении он потянул вниз рукоять коридорного окна и аккуратно высунул в образовавшуюся широкую щель голову в чалме, выглядывая что-то одному ему известное. Чалму принялся трепать горячий встречный ветер.

“Экий нетерпеливый! Как единочаятелей-то увидеть хочется, - злорадно подумал Баг, упаковывая “Керулен” в сумку. - Соскучился... Скоро уже, скоро. Все там будете”.

Уездный город встретил путешественников просторной платформой, выложенной слегка выщербленными от времени известняковыми плитами, и монументальным зданием вокзала с колоннами на фасаде. Здание было выкрашено жизнерадостной желтой краской. По верху шли огромные красные буквы: “Асланiв”, а сразу под ними красовался большой портрет начальника уезда - тот, по-доброму щурясь, серьезно и вдумчиво смотрел в светлую даль. Здание венчала широкая крыша с загнутыми краями; по конькам в затылок друг другу выстроились фигурки непременных львят, призванных отгонять злых духов. Вокзал опоясывала широкая полоса тщательно постриженных кустов благородного самшита.

Баг ступил на платформу и тут же на него обрушился вполне ощутимый даже через легкий халат послеполуденный зной: ослепительное солнце царило в безоблачном небе. Баг раскрыл веер.

На перроне суетились встречающие: пестрели халаты и косоворотки, носильщики в сером проворно нагружали тележки багажом, мелькали, шлепая босыми пятками, шустрые и жилистые, дочерна загорелые, пронзительноголосые мальчишки, торгующие прохладительными напитками, которые доставали из огромных холодильных сумок, перекинутых через плечо. Прибывшие и встречающие, радостно хлопая друг друга по плечам, воздавали напиткам должное.

Баг водрузил на нос солнцезащитные очки - громадные черные стекла тут же скрыли треть лица - и, приобретя у малолетнего торговца бутылочку охлажденного апельсинового сока, неторопливо двинулся в сторону вокзала.

У входа его взгляд задержался на группе подростков, лет по десять-двенадцать, с игрушечными автоматами через плечо, в единообразных коротких шароварах и светлых безрукавках, поверх которых были повязаны легкие зеленые галстуки; галстуки, как живые, шевелились от дуновений ветерка. Подростки не суетились - стояли молча, сосредоточенно придерживая ремни своего оружия, и внимательно посматривали по сторонам. На стене сразу за их спинами, красовалась сделанная зеленым аэрозолем кривоватая размашистая надпись: “Кучум - наш начальник уезда!”

В здании вокзала на полную мощность работали кондиционеры, и потому здесь царила умиротворяющая прохлада. Подойдя к торгующему газетами и прочими “товарами в дорогу” прилавку, Баг спросил подробную карту города и, хлебнув из бутылки, бросил цепкий взгляд в громадное окно.

Мыкола Хикмет одиноко торчал на перроне и с нетерпением вытягивал худую шею, вглядываясь в выходящих из вокзальных дверей. У ног Хикмета лежала его внушительная сума.

“Что, не дождался? - ехидно подумал Баг. - Не встретили тебя твои... э-э-э... единочаятели?”

- Двадцать пять чохов, преждерожденный-ага! - Старик-лоточник протягивал Багу карту Асланiва. - То самая подробная карта места, яка у менэ есть, от. - Рука старика слегка дрожала. - А калямчик заодно притамкарить не желаете? - Почтенный старец показал Багу скромно лежащие на его лотке, в уголку, шариковые ручки и фломастеры. - Отметки на карту писать, дом пометить, чи шлях какой, чи шо... Калямы асланiвськие зело репутатные!

Заслышав его речь, Баг исполнился к старику искреннего уважения. Те немногие прочие, которых Баг успел услышать за время поездки, говорили иначе. Да тот же Хикмет!

“Коренной асланiвец, - с симпатией подумал Баг. - Плоть от плоти своей малой родины. И как в наши дни он умудряется сохранять живое обаяние отеческого наречия?”

- Притамкарю калямчик, - из почтения к доброму старику согласился он и выбрал ручку в форме минарета. - А что, давно такая жара стоит, уважаемый? - поинтересовался он, распутывая узел связки чохов и одним глазом наблюдая за Хикметом, буквально на глазах утрачивающим предвкушение радости близкой встречи с единочаятелями. Баг щедро сыпанул монеты. - Сдачи не надо.

- Ласкаво рахматуемо, преждерожденный-ага, - принимая горсть потемневших от времени чохов, поклонился старик. - Та в это время року усегда такая жара, от... До конца лета так и будэ... А преждерожденный-ага з самой Александрии?

Хикмет, окончательно отчаявшись дождаться того, кого ему хотелось бы дождаться, медленно двинулся ко входу в вокзал, продолжая то и дело оглядываться по сторонам.

- Из нее, уважаемый, из нее.

- Ну и як там, в Александрии, преждерожденный-ага? Яки новости?

- О, Александрия - по-прежнему величественна и прекрасна! Умиротворение и упорядочение царят в нашей Северной столице. Недавно прошла выставка счастливо обретенных драгоценнодревностей, которые усердные древнекопатели стараниями своими извлекли из недр земли около города Чанша.

- Так, преждерожденный-ага, так, хвала Аллаху! Знамо! Газеты писали много про нукеров древнего владыки з роду Цинь, шо перший видстоял ордуську незалежность! И богато древностей видкопали?

Баг замешкался, мысленно переводя сказанное стариком. Слегка напрягся и уважительно ответил:

- Так! Дуже богато, уважаемый! - Тут он запнулся, поняв, что продолжать в том же духе, к великому своему сожалению, не в силах, и закончил по-русски: - После находок в Чанша многое в нашей общей истории станет более понятным.

Хикмет вошел в вокзал и некоторое время вглядывался в мельтешащих туда-сюда людей. Скользнул взглядом и по Багу.

Потом он направился к большому, сверкающему телефонному автомату, что висел близ лотка, с хозяином которого так мило беседовал Баг. Снял трубку. Бросил пару чохов в прорезь. Набрал номер. В ожидании соединения снова огляделся.

Вотще.

- А хиба ж преждерожденный-ага ищет готель найкращий, так у нас самый-самый - готель “Асланiв”, видит ага, - сообщил Багу неравнодушный к древностям старик-лоточник. - Ось с вокзалу ага выйдет и все направо, направо, шагов, мабуть, сто - и район готелей.

- Вэй! - Дервиш Хикмет соединился с номером. - Саид? Здоровеньки салям! Да я, Мыкола... На вокзале. Что? А чего ж не встретили? Что? Так... Так. Хорошо, в восемь вечера в шинке “Кумган”. - Хикмет с грохотом бросил трубку на рычаг и, заваливаясь набок под тяжестью сумы, торопливо устремился к выходу в город.

- ...А з майдану перед готелем, видит ага, идут повозки к местам, где подывиться на древнекопалища наши знатные, о так... - толковал старик-лоточник.

- Ласкаво рахматуемо, - широко улыбнулся ему Баг. - Непременно посещу все достопримечательности вашего славного города. За тем и приехал.

Баг проводил Хикмета взглядом. Как следовало из услышанного телефонного разговора, Мыколе назначили встречу в восемь вечера в некоем шинке с поэтическим названием “Кумган”. Хорошее название. Почему нет? Не “Чайник” же или, там, не “Кастрюля”. Не “Сковорода”. “Кумган” - коротко и со вкусом.

Никуда дервиш не денется. Есть время найти не самую удаленную, не слишком заметную и недорогую гостиницу - и детально ознакомиться с планом города.

Баг остановил свой выбор на двухэтажном готеле “Старовынне мiсто”: небольшой домик уютно стоял, окруженный зеленью каштанов. Здесь путешественник был встречен радушно и даже ласково: лукавый служитель с заметным брюшком и красной физиономией, томно обмахиваясь вчерашней газетой “Асланiвськi вiдомостi” и поминутно называя Бага многоуважаемым преждерожденным-агой, мгновенно определил его и лично провел в одноместный номер на втором этаже - со всеми удобствами, включая вид на каштаны. Готель оказался недорогим, даже дешевым по александрийским меркам. Ощущение подозрительной дешевизны терзало Бага в течение всего - к счастью, недолгого - пути до номера, и не потому, что Баг испытывал острую потребность в роскоши, а оттого, что преждерожденный вроде него просто не мог остановиться в какой-то дыре. Ведь он, Баг, путешествует с целью обозреть местные древности, ради собственного удовольствия, не службы для, и в этом смысле все должно выглядеть сообразно: путешествующие ради удовольствия денег не считают. Сорить на отдыхе заработанными зимою в поте лица лянами есть одно из основных удовольствий отпускника - такова природа человеческая.

Однако, вступив в номер, Баг увидел, что ему отвели опрятную и даже изящную просторную комнату с балконом: широкое ложе радовало глаз накрахмаленным бельем, а ванная комната, куда тут же распахнул дверь добросовестный и радушный служитель, могла удовлетворить и более взыскательный вкус.

Взгляд Бага задержался на низкой тумбочке у ложа, - там лежала книга, на обложке которой был красочно изображен закованный в доспехи богатырь с поднятым над головой внушительным мечом. Лицо богатыря не внушало доверия; художник мастерски изобразил его жестоким, тупым и коварным. Ниже значилось: “Слово о полку Игореве”. Баг взял книжку, полистал - на титульном листе мелко было напечатано: “Правильный текст. Адаптированное издание”. И еще ниже: “Народное издательство “Великий Прозрец””.

Баг хмыкнул и вопросительно посмотрел на служителя.

- Это у вас всем постояльцам полагается?

Служитель пожал плечами в недоумении:

- Наверное, позабыл кто-то...

Оставшись один, Баг достал из холодильника бутылочку сока, включил телевизор и, раскрыв “Слово”, опустился в кресло напротив.

Но насладиться чтением телевизор ему не дал.

- Мы ведем наш репортаж с Площади Справедливого Вразумления, - заговорщицким тоном сообщил возникший на экране тип с узким лицом, какими-то пустыми, рыбьими глазами и бородавкой над правой бровью. - Сейчас вы станете свидетелями справедливого вразумления малопочтенной подданной Параски Улюлюковой, которая доставлена сюда по подтвержденному свидетелями обвинению в совершении чреслогортанного блуда.

Баг забыл про сок, про князя Игоря и подался вперед.

На просторный цветной экран выехала большая белая задница - по всей вероятности, той самой Параски.

- Оная Улюлюкова неоднократно совершала чреслогортанный блуд, - продолжал комментатор за кадром, - а согласно уложений Великой Ордуси такое противуморальное действие карается десятью малыми прутняками.

На экране появились малые прутняки. В надлежащем месте их уверенно сжимала опытная мускулистая рука.

Камера удалилась от ягодиц блудницы Параски, явив зрителям ее спину и скамью, к каковой была привязана вразумляемая. Малые прутняки начали свое неумолимое движение и стремительно вошли в соприкосновение с задницей. Вразумляемая издала сообразный вопль.

Баг выключил телевизор.

“М-да, - ошеломленно подумал он. - Подумать только: и свидетели были этого... гм... чреслогортанного... Каким же таким образом?”

Правовой беспредел, дополненный чудовищной правовой безграмотностью населения, здесь, видимо, процветал. Конечно, еч Богдан с ходу дал бы куда более подробную, просто-таки исчерпывающую справку на сей предмет, но Баг и без друга, и даже без справочников, мог бы поручиться, что ни в одном из ныне действующих уложений Ордуси не предусматривалось никаких наказаний за совершаемые по обоюдному согласию любовные действия какого угодно свойства. Оные действия - дело настолько частное, что с прутняками к нему перестали подступаться уж лет двести тому назад. Наказанию подлежал лишь блуд, совершаемый либо насильственно, либо за деньги, но ни о насилии, ни о деньгах в зачитанном обвинении не было сказано ни слова.

Да если бы даже и так - показывать такое по телевизору... Ведь телевизор смотрят главным образом подростки! Дети!

“Как же это терпит Возвышенное Управление этического надзора?!” - в первый раз после приезда в Асланiв пришло в голову Багу. Богданова контора, между прочим! Вот Богдана бы сейчас сюда - Баг спросил бы его прямо!

“Какой интересный город...” - покачал головой Баг, приводя себя в чувство глотком ледяного сока, и развернул приобретенную им за двадцать пять чохов на вокзале карту.

Асланiв оказался не таким уж и большим. Исторический центр было обойти пешком за какой-нибудь час. Практически в центре располагался Храм Конфуция, там и сям разбросаны были мечети; значительно меньше было пагод, и совсем уж неубедительно выглядели три христианских храма - два православных и один католический, - да одинокая синагога. Зато представляющие историческую ценность древнекопалища, к коим вели постоянные автобусные маршруты, окружили город плотным кольцом. Да и в центре нет-нет да и мелькнет - “ исторический раскоп”.

“Они еще и весь город перерыли...” - изумился Баг.

Шинок “Кумган” был расположен совсем недалеко от готеля “Старовынне мiсто”. Шинок также являлся исторической ценностью, ибо, согласно приведенной на обороте карты легенде, некогда его посещал сам “народный герой Опанас Кумган” и чуть ли не здесь, за ковшом местного крепкого напитка “медовуха” (позднее загадочным образом трансформировавшаяся в горилку) писал письмо своему ученому другу из Европы Копернику.

Баг обратил также внимание на обилие заведений под названием “спортивно-раскопное медресе”, расположенных в разных частях города. “Это они правильно, - подумал он, - отдают должное сообразному воспитанию подрастающего поколения! Оно и понятно - уездные власти должны что-то делать, когда стало случаться так много мелких правонарушений. Пусть лучше юношество тратит силы на совершенствование тела и изучение родной истории, чем на бездумное и бездуховное времяпровождение под варварскую музыку. Уж те, кто занимается спортом и древнекопанием, телевизионных вразумлений наверняка не смотрят...”

Тут изыскания Бага были прерваны свистком “Керулена”, получившего новую электронную почту.

“Милый Багатур! - писала Стася. - Вот уж целый день прошел с тех пор, как мы так неожиданно расстались во Дворце Баоцзы, и я все время спрашиваю себя: не была ли я все же не в меру легкомысленной? Не заслужила ли твое осуждение? Но вот твое письмо - такое теплое, такое душевное... Теперь я почти перестала волноваться. Теперь я знаю, я не виновата в том, что ты ушел. Просто таков твой долг! И я, конечно, ни в чем тебя не виню: работа для мужчины - что ребенок для женщины...”

Дочитав, Баг достал из-за пазухи пачку “Чжунхуа”, вышел на балкон и в волнении закурил. Листья каштана, колыхнувшись от легкого ветерка, невесомо коснулись его щеки.

“Ах, Стася...”

Багу пришлось даже вернуться в комнату и проделать весь свой обычный комплекс тайцзицюань, одновременно освежая в памяти комментарии Чжу Си на пятнадцатую главу “Лунь юя” - только после этого утраченное было душевное равновесие вернулось к нему. И он ответил Стасе коротко: “Драгоценная Стася! Твое поведение не вызывает у меня никакого осуждения - я уже писал об этом, тебе нечего волноваться. И если ты дашь мне свой номер телефона, то я позвоню тебе при первой возсти” .

Да, именно так.

При первой же возсти.

Как только Баг вернется в Александрию.

Быть может, прямо из поезда.

Шинок “Кумган”,

8 день восьмого месяца, вторница,

восемь часов вечера и позднее

Баг, и то и дело прикладываясь к видоискателю цифрового фотоаппарата и нажимая на кнопку затвора, неспешно двигался по живописным кривым улочкам Асланiвського центра. Из-за пазухи у него демонстративно торчала слегка измятая карта города. По расчетам Бага до шинка “Кумган” оставалось совсем немного.

Асланiв нравился Багу. Исторический центр города состоял сплошь из двух-трехэтажных уютных даже на вид домиков с непременными садами, отгороженными от проезжей части чугунными, иногда замысловатыми - просто произведения искусства! - решетками. Залитые теплым светом вечернего солнца улочки, ветви деревьев, распростертые над оградами, аромат цветов - милая, почти идиллическая картина.

Если бы не два обстоятельства.

В Асланiве росло слишком много каштанов.

И еще: город буквально весь был перекопан.

Дважды Багу приходилось поворачивать и идти в обход, потому что улица оказывалась перегорожена: брусчатка была снята и аккуратно сложена у стены, а в глубокой яме возились испачканные в земле девочки, трудолюбиво вгрызающиеся лопатами в грунт. Рядом с раскопами, угрюмо и бдительно озираясь, переминались с ноги на ногу группы подростков мужского пола с пластмассовыми карабинами или автоматами, почти не отличимыми от настоящих; один, поглядывая в раскоп, непременно записывал что-то в большом блокноте.

Сквозь ограды многих домов виднелись кучи земли и прочие приметы древнекопательства; на домах висели единообразно выполненные таблички с надписью “Раскоп такой-то”. В раскопах сосредоточенно трудились хозяева.

Баг минул три торговых заведения с названием “Раскопный духан”. В витринах были выставлены разнообразные приспособления для землекопных работ - Баг и понятия не имел раньше, сколь разнообразны они бывают. Духаны не пустовали - в них толпились посетители всех возрастов и обоего пола: Баг видел, как из одного духана вышел счастливый мальчик лет пяти, волоча за собой металлический совок в половину своего роста. “Все на раскоп! Все на раскоп!” - тонким голоском восторженно выводил ребенок.

В одном месте Баг задержался минут на пять: улицу пересекал строй мальчиков и девочек в единообразных коротких шароварах, белых майках и задорно развевающихся зеленых галстуках. У всех на плечах были сверкающие лопаты. Впереди шел барабанщик, задавая бойкий ритм; рядом с ним - более взрослый юноша с флагом (“Все на раскоп номер 324!” - прочитал Баг и сфотографировал юношу и его флаг на всякий случай). Подростки, согласуясь с барабанщиком, равномерно выкрикивали: “Бей барабан, бей, барабан, бей, барабан, бей! Эй, не спи, эй, проснись! Ступай на раскоп скорей!”

У дома, на стене которого крупно было выведено зеленой краской: “Геть многовiкову татарську неволю!” Баг остановился. Рабочий в измазанном халате, покачивая головой - то ли с осуждением, то ли с каким иным чувством - как раз мешал большой кистью в ведре с краской, собираясь, очевидно, замазать смелый призыв.

“Занятно!” - подумал Баг, сфотографировал надпись и занесшего над нею кисть рабочего, а затем свернул за угол.

И почти налетел на загорелого подростка - голова подростка доставала Багу в лучшем случае до плеча - в неизменных, как у всех тутошних мальчишек, коротких шароварах и грязноватой косоворотке, по размеру явно большей, чем нужно.

- Дяинька! - весело воскликнул подросток, сверкая редко растущими зубами. - Дяинька, дай фотик поиграться!

- Что-что, мальчик? - удивленно спросил Баг.

- Ну, дяинька, ну дай фотик поиграться! - Мальчишка выбросил вперед руку, собираясь схватить камеру Бага, но Баг быстро убрал аппарат за спину. - Чё ты жадный-то такой!

- Как ты себя ведешь, мальчик? - доброжелательно улыбнулся Баг. - Старшим, тем более незнакомым, нельзя говорить “ты”.

- Чё ты робенка мучаешь, желтозадый? - Из-за ближайшего куста самшита внезапно появился некто в темно-сером засаленном халате и с невыразительным лицом. Устремил немигающий взгляд глаз с расширенными зрачками куда-то в лоб Багу. - Не мучь дитятю. Поиграет и отдаст. - Он сделал пару шагов к Багу, и тот ощутил преотвратный аромат дыхания. - Ну чё замер?

Мальчишка, отскочив в сторону, скалился на Бага.

Баг молча ждал развития событий. И события не заставили себя долго ждать: в кулаке мужчины появился изогнутый нож.

- Сам отдашь или как? - спросил он, направляя острие в живот Багу.

- Или как. - Баг неуловимым движением выхватил из рукава веер и ударил им по руке с ножом - пальцы разжались и нож зазвенел на камнях. Легкий удар под колено - и любитель чужих фотоаппаратов как сноп рухнул на брусчатку и тихонько завыл, ухватившись за пораженное место.

Мальчишки и след простыл.

- Не делай больше так, - проникновенно сказал Баг корчащемуся. - Не надо.

“Действительно, неспокойно тут, - заключил Баг. - Однако, где же этот шинок?”

Шинок обнаружился за углом - “Кумган” прятался в тени зеленого дворика, над коим распростерли ветви старые каштаны.

“Амитофо... Опять каштаны...”

Под каштанами стояли белые столики. За двумя из них сидели компании местных преждерожденных, одетых пестро и даже вызывающе: преждерожденные выпивали и закусывали, ведя неспешные беседы. К некоторым столикам были прислонены лопаты. Струился дым из замысловатых трубок с кистями, которые, как уже начинал понимать Баг, здесь именовали не то люльками, не то кальянами. Мыкола Хикмет - присутствовал.

На перекресток мягко и почти беззвучно выехала большая черная легковая повозка неизвестной Багу марки и остановилась неподалеку от шинка. На передней крышке повозки красовалась эмблема со вписанной в круг трехлучевой звездой. За рулем сидел спортивного вида мужчина средних лет с умным и жестким лицом. Остановив повозку, он откинулся на спинку сиденья, закурил заморскую сигарету и стал поглядывать то в какой-то журнал у себя на коленях, то в сторону шинка. Баг мог бы поклясться, что водитель иноземной повозки следит за Хикметом.

Опустив увенчанную чалмой голову и ни на что не обращая внимания, Хикмет в одиночестве сидел за угловым столиком и поедал что-то из блюда с высокими бортиками. Похоже, вареники - с этим блюдом Баг не так давно познакомился в трапезном вагоне куайчэ и нашел его вполне съедобным. Особенно с вишней.

- Здоровеньки салям, преждерожденный-ага, - возник рядом остроносый прислужник в белом переднике поверх зеленого легкого халата. - Ласкаво просимо!

- Э... Ассалям здоровеньки, уважаемый, - нашелся ответить Баг и без колебаний направился к соседнему с Хикметом столику - в темных очках и наклеенных усах арабского пошиба он вряд ли мог быть узнан. Прислужник семенил следом.

- Какое пиво у вас есть, уважаемый? - спросил его Баг, усаживаясь боком к Хикмету.

- У нас есть десять сортов пыва, - затараторил прислужник, - но я ласкаво прошу испробовать нашего, асланiвського.

- Несите.

Прислужник кивнул и исчез.

Баг закурил сигарету.

“Восемь часов”, - подумал он.

И как бы в ответ к шинку скорым шагом приблизились три посетителя - все в расшитых петухами косоворотках и чалмах - и, отстранив набежавшего прислужника, уверенно направились к столику Хикмета.

Заскрипели стулья.

Баг профессионально навострил уши.

- О, Саид!.. - радостно воскликнул Хикмет. - Хаким, Тарас! Здоровеньки салям!

- Ассалям здоровеньки, Мыкола, - низким голосом прогудел тот, кто откликался на имя “Саид”. - Ну что... Натворил ты дел... - Другие двое осуждающе молчали.

Баг мельком глянул через плечо: Хикмет застыл в полном изумлении с недонесенным до рта вареником. Густая сметана медленно собиралась капнуть вниз.

- Да, - протянул тем временем Саид. - Так-то вот!

- Ты что, Саид? Ты о чем?! - Голос Хикмета задрожал обиды.

Появился прислужник и поставил перед Багом запотевшую кружку с пивом. Баг приложился к напитку: пиво было вполне достойным. Конечно, знаток вряд ли стал бы сравнивать его с “Великой Ордусью” - как и вареники, пусть даже с вишней, с цзяоцзы, что подает Ябан-ага; но все же....

- Как это - о чем! - продолжал тем временем Саид. - Зачем ты паром-то рванул, а? Тебя просил кто? А? Горний Старец сильно гневается...

“Да-да, - вспомнил Баг крики на пароме, - еще и Старец у них тут... Да к тому же Горний. Горные крепости исмаилитов благородный внук Чингиза Хулагу-хан, захватив Персию и Ближний Восток, сравнял с землей. Теперь у них, видать, второй подход к снаряду... - Баг склонился над кружкой. - Гуаньинь милосердная, сколько же тут всяких и разных...”

- Так а крест как же, иблисов крест поганый! - прошептал, наклонившись над столом, Хикмет.

- Крест крестом, а шороху ты навел изрядно... Теперь вэйтухаи тебя разыскивают. А ты и не знал? Ну так вот знай. И зачем нам весь этот геморрой, а?

- Да подожди ты, Саид...

- Нет, это ты подожди, Мыкола! - Саид легко, но вполне весомо шлепнул ладонью по столу. - Ты все наше дело под удар поставил! Враг ты, Мыкола. Враг Асланiву.

- Я - враг? Да я... - от обиды Хикмет не мог найти слов. - Да я в Александрии людей нашел, нашу ячейку там почти организовал, все договорено уже, а люди надежные... А ты: враг! Ты что, Саид!

Тут за соседним столом воцарилась напряженная тишина. Троица переглянулась.

- Какую еще ячейку, Мыкола? - тихо спросил Саид.

- Ну нашу, дервишскую... - голос Мыколы задрожал. - Ты что, Саид, с ума сошел?!

- Вот оно как... Без слова Старца? Ну, значит, дело твое еще хуже, Мыкола, - Саид и его сопровождающие, скрипнув стульями, поднялись. - Ладно. Завтра поутру набольшему все и расскажешь. Он-то тебе доходчиво разъяснит, как ты неправ.

- Да Саид же!.. - призыв вскочившего Мыколы Хикмета остался безответным: его сотоварищи по Братству уже были на пути к выходу.

Мыкола обессилено опустился на стул. Повозил палочками в тарелке. “Кажется, дружок, ты в чем-то перестарался... Ячейку создал - надо же! Это, значит, тогда у готеля твоя ячейка была. Слово-то какое - ячейка... Тьфу!” - Баг допил пиво, поставил кружку, бросил на стол горстку мелочи и направился на улицу.

Ощутимо вечерело.

Саида и его мрачных сопровождающих уже не было видно. Черная повозка иноземной постройки мягко тронулась с места, направляясь в сторону делового центра Асланiва.

Из шинка выбрался Мыкола Хикмет. Вид у него был несколько озадаченный, даже - ошарашенный.

Утерев сметану с губ, Мыкола свернул налево и, опустив голову в тяжких раздумьях и шаркая ногами, двинулся в одному ему известном направлении. Баг, не особенно маскируясь, но стараясь и в глаза не бросаться, двинулся шагах в двадцати следом.

Шли они минут тридцать. За это время пала тьма, и зажглись причудливые уличные фонари. Мыкола отрешенно шагал, не обращая внимания на окружающее. Один раз навстречу ему попался некий преждерожденный, в ответ на приветствие коего Хикмет машинально поднял руку; знакомец, кажется, хотел было заговорить с ним, но поглощенный мыслями дервиш отрешенно прошел мимо.

“Эк тебя припекло... - ехидно заметил Баг. - А ты паромы не взрывай!”

Наконец Мыкола свернул на довольно широкий бульвар, усаженный неизбежными каштанами - Бага аж перекосило - и, настороженно покрутив головой, пошел к одному из домов. Баг слегка помедлил, оглядываясь, и заметил поодаль, у перекрестка, черную иноземную повозку. Наверняка ту самую, что дежурила у шинка, покамест бывшие единочаятели распекали Мыколу.

А Хикмет, между тем, скрылся за кустом барбариса.

И исчез.

“Что? Упустил?!”

Баг осторожно стал подбираться ближе - никакого движения впереди, лишь темные кусты и светящийся подъезд за ними.

Стараясь ступать как тише, храбрый человекоохранитель приблизился к кустам - за кустами вообще ничего не было видно. На ощупь он двинулся вперед, ориентируясь на слабый свет, струящийся из подъезда. И чуть не полетел лицом вперед - правая нога внезапно обо что-то запнулась.

Присев, Баг вытянул руку и нащупал нечто мягкое.

“Три Янь-ло...”

Баг выхватил зажигалку, чиркнул колесиком о кремень: колеблющийся огонек высветил знакомую бледно-зеленую чалму, косоворотку с петухами, вытаращенные глаза и разинутый рот - перед Багом лежал Мыкола Хикмет. С кинжалом в груди.

Баг оцепенел.

Кто?

Когда успел? Куда делся?

И тут же чуть не сел на землю из-за внезапно ударившего в глаза света: кто-то направил фонарь размером с хорошую фару от повозки прямо в лицо Багу, и знакомый голос Саида гневно прогудел:

- Опаньки!.. Да ты ж Мыколу убил! А ну вяжи убийцу!

Баг выхватил из рукава нож, метнул его в фонарь, а сам прыгнул назад. Посыпались стекла, раздалась забористая ругань, и Баг исчез в темноте.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

8 день восьмого месяца, вторница,

вечер

За окнами смеркалось, моросил мелкий серый дождик - каждой капелькой своей неизбывно александрийский. Отчетливый рыжий отсвет, знак жизни огромного города, лежал на низких, косматых тучах. Мокро блестела в сумерках унылая, пустынная терраса снаружи; листочки зябнущего плюща обвисли. “Но ваше северное лето - карикатура наших зим...” - вдруг вспомнились Богдану горделивые и, на его вкус, несколько высокомерные строки знаменитого асланiвського поэта Тарсуна Шефчи-заде. В свое время, уж чуть не двести лет тому, стареющий Пу Си-цзин и его друзья, восхищенные молодым дарованием, вывезли Тарсуна из заштатного на ту пору Асланiва сюда, в столицу, и начали публиковать. И, чем более пренебрежительно тот высказывался об Александрии и ее жителях, тем более талантливым его здесь считали - так что он, под рукоплескания завсегдатаев литературных салонов, в конце концов дописался до знаменитой поэмы “Завещание”, которая заканчивалась так: “Темницы рухнут! И Асланiв попрет промежду океанiв!”

“Почему мне все это вдруг вспомнилось? - недоуменно подумал Богдан. - От одиночества, наверное. Ах да, Асланiв... Жанна там. Милая моя, взбалмошная и добрая Жанна, такая иная - и все же такая родная...”

Он решительно пошел к “Керулену”.

Любой ордусский канал всегда было загрузить с легкостью, но Ордусь велика и обильна, новостями - особенно, а времени на праздный интерес к провинциальным сенсациям у Богдана никогда не оставалось. Хватало общеордусской ленты да тех своеобразных новостей, каковые сыпались на Богдана по долгу его службы - вот, например, про неизвестно кем не закрытую дверь... Но теперь работа уже не шла в голову, на душе отчего-то скребли кошки; а так хоть иллюзия будет, что Жанна поближе. Ничего нет сложного в том, чтобы нажать нужные клавиши в нужной последовательности: www.as l aniv.ord; не прошло и минуты, как Богдан читал асланiвськие новости.

“Чудесное спасение старушки. Пожилая женщина, имя каковой сейчас устанавливается, решила покормить птичек хлебушком в городском саду, но слетевшиеся со всей округи голодные воробьи едва не заклевали ее насмерть. Люди вокруг были совершенно растеряны происходящим и не знали, что делать - но совершавший в парке свой обычный дневной моцион достопочтенный начальник уезда Кур-али Бейбаба Кучум, никогда не отделявший себе от народа и всегда радевший о нем, решительно отогнал распоясавшихся птиц и спас несчастную от неминуемой гибели”.

“Вот это да!” - подумал Богдан.

“После многолетних усилий трудами асланiвських мастеров создана самая большая в мире зурна; первый пробный концерт состоится на двадцать второй день текущего месяца в восемь вечера. Приглашено много музыковедов из Европы”.

“Однако!” - подумал Богдан.

“В силу неодолимых внешних причин, не имеющих к деятельности уездной управы ни малейшего отношения, по явной вине вновь пренебрегающего нуждами Асланiва улусного руководства, в ближайшие дни в третий раз ощутимо скажется недостаток энергоносителей. Временное отключение электроэнергии ни в коем случае не затронет учреждений, ответственных за изучение и распространение уникальной асланiвськой культуры. Что же касается больниц и родильных домов...”

“Вот так новости!” - подумал Богдан.

“Членами детского древнеискательского кружка “Батько Шлиман” совершено сенсационное открытие. Многомесячные раскопки, осуществлявшиеся близ городской свалки влюбленными в свой прекрасный край подростками, увенчались поразительной находкой, каковая позволяет сделать вывод о том, что человек на территории Евразии зародился именно в окрестностях Асланiва. Этому сверхраннему зарождению способствовали исключительно благоприятные природные условия и особая аура здешних мест. Найденные останки черепов специфической формы положительно могут быть датированы эпохой, на двести-триста тысяч лет более ранней, нежели эпоха появления синантропа...”

“Ни фига себе!” - подумал Богдан.

“Загадочное исчезновение профессора из Франции и его секретарши. В середине дня профессор Кова-Леви, прибывший непосредственно из Парижа, ожидался, в силу достигнутой накануне договоренности, в городском меджлисе, где собирался произнести приветственное слово асланiвським интеллектуалам от лица французских интеллектуалов. Однако на встречу он не прибыл, и ведущиеся вот уже пять часов поиски ни к чему пока не привели. Начато следствие...”

- Господи, спаси и помилуй! - вслух сказал Богдан и, не помня себя, поднялся из кресла.

Возвышенное Управление этического надзора,

8 день восьмого месяца, вторница,

поздний вечер

Главный цензор Александрийского улуса, Великий муж, блюдущий добродетельность управления, попечитель морального облика всех славянских и всех сопредельных оным земель Ордуси Мокий Нилович Рабинович, которого подчиненные частенько называли с любовью “Раби Нилыч”, ожесточенно курил, с сочувствием глядя в лицо Богдану. Богдан был бел, как мел.

- Да, дела... - пробормотал Великий муж. Богдан молчал. Все потребное он уже сказал; а на пустые слова у него не оставалось сил.

- Конечно, поезжай, - негромко сказал наконец Мокий Нилович. - Разумеется, я даю тебе отпуск. Сколько понадобится, столько там и будь, потом задним числом даты оформим. Билет на ночной рейс закажем прямо отсюда, от меня... Только вот что, драг еч. Ты вообще асланiвськими делами интересовался когда-нибудь?

- Ни разу в жизни, - честно проговорил Богдан. - Сегодня вот первый раз новости глянул...

- Ну и как? - пристально вглядываясь ему в лицо, спросил Мокий Нилович.

- Бред какой-то. То ли у меня в голове помутилось, то ли у них...

- И не у тебя, и не у них.

- Ну, тогда не знаю. По работе у меня за всю жизнь ни одного дела оттуда не проходило... а так... Да мало ли краев в улусе! В одном - одна специфика, в другом - другая. В одном на оленях ездят, в другом предпочитают закупать повозки из Нихона... Кому что нравится.

- Тут случай особый... Дай-ка я тебя в курс дела введу слегка, а там - видно будет. Можешь в воздухолете потом к нашей сети запароленной подключиться, или... сам смотри. Допуск к базам Возвышенного Управления государственной безопасности я тебе, честно говоря, уже подготовил, пока ты ехал сюда. А вкратце - так. Началось это года буквально три назад, может - чуть больше. Все вроде хорошо, отлично - культура, самобытность, традиции. Мы же это всегда поощряем. Поначалу нарадоваться не могли, как там исторические кружки развиваются, всякие детские походы по славным местам, люби и знай свой край... Язык свой они вдруг хвалить очень начали - мол, то, что у них сохранилось “и” с точкой, показывает, будто они среди всех ордусских наций к Европе ближе всего, и, стало быть, могут претендовать поголовно на статус гокэ - ноль налогов первые три года, поощрительные фонды... Вот тут у князя просто глаза на лоб полезли. А маховик-то раскрутился уже, ты ж сам знаешь, такие процессы росчерком кисти ни начать, ни прекратить нельзя.

- Понимаю.

- И ладно бы еще эти этнографические завороты - но когда этакая этнография из академических высей на бытовой уровень спускается, все становится вдесятеро мрачнее. Статистику посмотреть - Армагеддон, чистый Армагеддон. Еще лет пять назад в среднем все было, как везде - а теперь первое место в стране по числу мелких человеконарушений на национальной почве.

- Пресвятая Богородица! Да это ж пещерный век!

- Вот тебе и пещерный. - Мокий Нилович прикурил сигарету от окурка предыдущей и резко смял окурок в необъятной, и без того переполненной пепельнице. - Обычном делом стали анонимные надписи на стенах да заборах, скажем... “Бей Русь - спасай Ордусь!” Или такое: “Долой многовековую татарскую оккупацию!” А еще почище: “Пророк говорил с правоверными по-асланiвськи!” Полная каша.

Он помолчал. Богдан тоже хранил молчание, потрясенный.

- Нельзя сказать, что уездное руководство смотрело на это все сквозь пальцы. Что-то делалось. Но как-то, знаешь... неуклюже. Впрочем, задним умом все крепки. Например. Год назад Бейбаба Кучум лично пригласил из Ханбалыка знаменитую труппу Императорского театра сыграть пьесу замечательного нашего драматурга Муэр Дэ-ли “Великая дружба”.

- Знаю, - кивнул Богдан. - Прекрасная и очень добрая вещь.

- Вот. Все вроде правильно. Прутняки развешивать направо и налево - ведь не выход, правда же? Души надо чистить - словом умным и добрым, искусством настоящим... Директор по делам национальностей в Ханбалыке, преждерожденный единочаятель Жо Пу-дун, сам рассматривал вопрос и дал разрешение на гастроль. Знаменитая пьеса о дружбе народов - самое то! Кто ж мог предвидеть...

- А что такое?

- А то, что играли-то, разумеется, на языке подлинника. И как дошло до этого, помнишь, душераздирающего диалога в первом акте... - Мокий Нилович с легкостью перешел на ханьское наречие и, безукоризненно тонируя слоги, демонстрируя при том незаурядное артистическое дарование, процитировал наизусть: - “Ни хуй бу хуй дайлай хуйхуйжэнь дао дахуй?” - “Во чжэгэ е бу хуй”. - “Дуй...” - тут в зале дикий гвалт поднялся, актеров забросали гнильем, а потом, буквально на следующий день, асланiвський меджлис принял постановление о запрещении публичного пользования ханьским наречием на всей территории уезда - он, дескать, является грубым, пошлым и оскорбляет слух любого воспитанного человека.

- Но это же противуречит народоправственным эдиктам и уложениям!

- Правильно, противуречит. Так сказать, дуй. Ну и что в связи с этим прикажешь делать?

- Они что, ханьское наречие впервые услыхали?

- Кто теперь разберет...

Мужчины снова помолчали. Потом Богдан резко выпрямился.

- Раби Нилыч... Но ведь если артистов закидали гнильем, которое, заметь, у зрителей уже было с собой, стало быть, кто-то все заранее просчитал? Кто-то буквально спровоцировал это, пригласив ханбалыкскую Императорскую труппу?

Мокий Нилович прищурился.

- Вот именно, - жестко сказал он после паузы. - В корень смотришь, Богдан Рухович, сидеть тебе лет через десять в моем кресле... В корень.

- И это осталось без...

- Без чего?

Богдан не ответил. Нечего было ответить.

Мокий Нилович продолжал:

- Понимаешь, какая жмеринка... Оказалось, что князь и его администрация в такой ситуации совершенно беспомощны. Совершенно. Если преступление совершает один человек, два, десять даже - все ясно. Если какой-то конкретный фигурант или конкретный печатный орган вдруг, не приведи Господи, бабахнул бы: режь, например, эвенков - все тоже ясно. Разжигание межнациональной розни. Каторга, или там бритье подмышек с последующим пожизненным ... Но когда вдруг, в течение считанных лет, целый народ вдруг перестает хотеть жить вместе со всеми остальными народами, то непонятно, что делать. Последние казусы такого рода бывали у нас века полтора назад, и там еще все было по танскому уложению: Третье из Десяти Зол, Умысел измены, а, стало быть, вразумляющая армия вперед! И - всех уцелевших отделенцев ждет гостеприимный солнечный Таймыр. Но ведь двадцать первый век на носу. Танками, что ли, ты станешь давить детские древнеискательские кружки да публицистов, сообщающих, что асланiвцы древней синантропа? И какой же ты после этого православный?

Богдан молчал.

- Ладно бы там был компактный анклав. Идите с миром. Но ведь у них перемешанность такая же, как и везде. И вот уже стенка на стенку дерутся. По кварталам разделились, и не дай Бог в одиночку или, скажем, в темноте в чужой квартал забрести - костей не найдут... И все друг друга обвиняют в преумножении насилия, а князя - хором - в попустительстве.

Богдан молчал, и только сутулился все сильнее, будто на плечи ему медленно, но неотвратимо, опускался многотонный заводской пресс.

- А теперь езжай, - сказал Мокий Нилович. - Прости, что я тебе все это так вывалил - у тебя своя беда... Но будет у меня к тебе просьба, Богдан. Глаз у тебя острый, сердце доброе, а голова на плечах - дай Бог каждому. Присмотрись там. Чует мое сердце - не случайно профессор этот пропал. Жена твоя тут по нелепости влипла, скорее всего, но он... не случайно. Западные варвары за всей этой катавасией так следят - аж слюнки у них текут от удовольствия. Вдруг тебе какие-то потайные, подноготные шестеренки откроются.

Богдан помолчал. С постом опять повременить придется, вдруг пришло ему в голову.

- Присмотрюсь, Мокий Нилович, - сказал он и встал.

- Бог тебе в помощь, Богдан, - проговорил, тоже вставая, Великий муж.

Багатур Лобо

Улицы Асланiва,

8 день восьмого месяца, вторница,

поздний вечер

По затихающему Асланiву, по улице Громадянина Косюка ибн Дауда, в сторону центра двигался бродячий даос. Даос и даос - с посохом, с чашкой на поясе потертого коричневого халата и полупустым заплечным мешком, седой, бородатый, длиннобровый и длинноволосый, в островерхой шапке со знаком Великого Предела... словом, таких полно на необъятных просторах Ордуси. Они путешествуют пешком или на попутных повозках по городам и весям, от одной священной горы до другой, нигде не задерживаясь надолго, и добывают себе пропитание гаданиями, предсказаниями да подачей добрых советов; недруги подчас так и называют Ордусь - Страной Даосских Советов. В глубине души люди частенько думают, что даосы не совсем от мира сего, но относятся к бродячим мудрецам во всех уголках Ордуси с уважением, ведь очень часто их советы оказываются к месту, особенно в том, что касается места и времени возведения построек или сроков начала нового дела; а в предсказании пола будущего ребенка даосам до недавнего времени вообще не было равных. Сами мудрецы, всю жизнь проводя в дороге, не желают себе иной доли: они свободны от мирских условностей, им открыт целый мир и ведомы такие вещи, какие простому человеку не вдруг откроются.

Седой даос, равномерно стуча посохом по мостовой в такт своим неторопливым стариковским шагам, подошел к ярко освещенному входу на открытую террасу шинка “У чинары” и остановился. Чинара тут и правда была - огромное, матерое дерево, образующее над террасой естественную крышу из причудливого хоровода возносящихся высоко ветвей и листьев. Хоровод сей, виток за витком удаляясь от ночных источников освещения, терялся в поднебесье, непроницаемым облаком тьмы заслоняя от сидящих за столиками яркие асланiвськие звезды.

Даос легко вздохнул, поправил пальцем на носу круглые очки, одна дужка которых - видимо, сломанная - была заботливо перевязана шелковой веревочкой, оперся о посох и устремил взгляд на сидящих за столиками.Шинок был полупустым - время настало позднее, и большинство асланiвцев, почитая в последние годы за благо не выходить из дому в темноте, проводили вечер в кругу семьи, с близкими, отдыхая после рабочего дня. Лишь немногие решались как встарь посидеть с друзьями в таких вот шинках, коротая время над ормудиками с чаем, неторопливо переговариваясь, покуривая трубки с кистями, играя в нарды или просто уставясь в телевизор с кружкой пива в руках.

Был телевизор и здесь - у задней стенки на специальных креплениях светился его огромный экран. Из Каракорума шла трансляция межулусных соревнований по спортивной игре в кости. Лидировал прославленный Мэй Абай Акбар по прозвищу “Ракетандаз”.

Группа подростков в кожаных куртках, с разновеликими кинжалами в изукрашенных ножнах у поясов, развалясь за стоящим близ телевизора столиком, механически тянула дешевое пиво, поглядывая время от времени на экран и лениво переговариваясь.

- А лучше б сызнова вразумление Параски показали... - процедил сквозь зубы один.

- Как он ее по заднице: хрясь! Хрясь! - вторил другой. Третий, не поднимая испачканного в пене носа от огромной кружки, прямо в нее прогудел с одобрением:

- Обсадно...

- А задница-то трясется...

- Обсадно...

- А ты б с ней хотел?

- Не... Старая.

Даос покачал головой. Впрочем, лицо его, устремленное в вечность, осталось совершенно бесстрастным.

Ближайший к выходу - и бродячему даосу - столик занимал преждерожденный совсем иного, нежели юнцы с кинжалами, склада: лет тридцати с небольшим, невысокий, но крепкий и жилистый, в простой жилетке, наброшенной поверх черной футболки. Склонясь над переносным компьютером, он быстро, сам себе кивая, стрекотал пальцами по клавишам. Иногда замирал, морщил высокий лоб, ерошил короткие темные волосы, рылся в разбросанных по столику листках бумаги и делал на них какие-то пометки, для чего доставал торчащий из-за уха карандаш с резинкой на конце. Справа от компьютера стояла полупустая кружка пива - пена давно осела, да и само уже пиво нагрелось: ночь случилась весьма знойная.

Видимо, почувствовав чужой взгляд, преждерожденный оторвался от клавиш и увидел бродячего даоса. Вскочил. Пошел к нему.

Даос стоял отрешенно, опираясь на посох.

- Наставник! - преждерожденный в футболке поклонился, сложив руки перед грудью в почтительном жесте. - Уважаемый наставник! Не соизволите ли присоединиться к моей скудной трапезе?

- К трапезе? - улыбнулся даос. - У тебя, добрый человек, на столе одни бумаги. Я бумагу не ем. Хотя во время странствий повидал всякого...

- А... Я как бы работал, наставник, а сейчас настало время перекусить! - нашелся молодой человек и увлек даоса за свой столик.

Даос прислонил посох к чинаре, степенно сел, откинув полы халата, и с улыбкой стал наблюдать за тем, как его новый знакомый суетливо сгребает листки бумаги и упихивает их в сумку.

- Не суетись, добрый человек, не в трапезе счастье. Как твое имя?

- Олежень. Олежень Фочикян, наставник. Эксперт отдела новостей “Асланiвського вестника”. А как мне называть вас?

- Зови меня Фэй-юнь.

Фочикян с некоторым испугом во взоре поспешно оглянулся по сторонам: не слыхал ли кто. Облегченно вздохнул.

- Нижайше прошу прощения, драгоценный наставник, но у меня к вам просьба: не говорите прилюдно по-ханьски. У нас это... типа не принято.

Даос чуть помолчал. Его узкие глаза ничего не выражали.

- Отчего так? - спросил он наконец.

- Долгая история, наставник...

Даос чуть пожал плечами. Принимать людей и их земли такими, каковы они есть - первая заповедь ордусского даоса. Недеяние прекрасно тем, что разом объемлет все разнообразие мира...

- Будь по твоему, добрый человек, - сказал даос. - Зови меня Летящим Облаком. - Он коснулся рукой седой бороды и достал из-за пазухи простой бумажный веер со скорописным изображением иероглифа “Дао”: веер был ветхий и кое-где аккуратно подклеенный на сгибах.

- Ты, должно быть, очень занят, не трать на меня время.

Олежень в это время уже энергично махал рукою прислужнику. Прислужник в прозрачной косоворотке и коротком, не очень чистом переднике неспешно двинулся к столику.

- Аллах с вами, наставник! Есть типа время для дел и есть время для трапезы.

Даос согласно кивнул

- Что изволит откушать преждерожденный-ага? - осведомился прислужник, сверху вниз глядя на Олеженя.

Олежень вопросительно посмотрел на даоса.

Тот улыбнулся:

- Ты же звал разделить с тобой твою трапезу...

- А... Принесите нам пилав.

Прислужник небрежно кивнул и отошел.

Даос Фэй-юнь проводил его взглядом.

- Мы продолжим нашу трансляцию после очередного выпуска асланiвських новостей, - радостно поведал между тем на весь шинок с экрана телевизора диктор. Олежень вместе со стулом немедленно развернулся в его сторону.

Подростки с кинжалами, торопливо допив пиво, слаженно стукнули кружками об стол и, со смаком плюясь по сторонам, удалились из шинка. Новости их явно не интересовали.

Диктор порадовал собравшихся сообщением о злодейском покушении воробьев на жизнь некоей старушки, имевшем место в городском саду имени Тарсуна Шефчи-заде; затем на экране появился начальник Асланiвського уезда многоуважаемый Кур-али Бейбаба Кучум, бесстрашный спаситель бабушки от пернатых разбойников. Кучум приветственно, обнадеживающе улыбался; у него было честное, несколько невзрачное и слегка утомленное лицо пожилого добросовестного работяги. “Не хотите ли вы, драгоценный начальник, сказать несколько слов нашим зрителям?” - приторно улыбаясь, спросила Кучума асланiвськая красотка и подсунула ему под нос микрофон. Кучум отряхнул руки, видимо, запылившиеся во время битвы с воробьями, и мужественно глянул в объектив. “Я моя и моя администрация завжды стояли и стоять будем на страже интересов народа и его безопасности. Мы убережем народ и от неразумного скота, и от стихийных бедствий, и от алчных внешних стай, жадно разевающих свои ненасытные рты на богатства нашего исключительно плодородного и промышленно развитого уезда. Эти стаи, конечно, хитрее и страшнее воробьев. Но с ними у нас, иншалла, и разговор будет иной”.

Далее диктор пригласил посозерцать черепа, представляющие несомненную историческую ценность, - о захватывающих обстоятельствах их находки близ городской помойки поведал, возбужденно размахивая руками, юный участник древнеискательского кружка по имени Гасан, веснушчатый румяный подросток лет пятнадцати.

Потом промелькнуло изображение громадной, похожей на судорожно вытянувшуюся анаконду зурны, рядом с которой на лестнице-стремянке стоял ее лысый создатель, ковыряя инструмент отверткой и что-то невнятно бубня себе под нос, - во всяком случае, расслышать его был не в силах, похоже, и бравший интервью корреспондент. Затем кадр снова сменился.

- Сегодняшний день, - несколько нахмурившись, продолжил диктор, - ознаменовался и двумя печальными для нашего города происшествиями. Прибывший к нам из Парижа знаменитый в Европе философ и историк, член Европарламента Глюксман Кова-Леви необъяснимым образом исчез по дороге в городской меджлис, где собирался встретиться с представителями кругов асланiвсьской интеллектуальной общественности. - На экране, на фоне охраняемого двумя вэйбинами входа в меджлис, возникло весьма упитанное лицо некоего преждерожденного. “Профессор не прибыл на встречу... - озабоченно кивая, сообщило лицо. - Уже более семи часов ведутся поиски... Профессора сопровождала ассистентка, ордославистка из Франции... Тоже исчезла... Начато следствие... Предпринимаются все меры...”

- Мы настоятельно просим всех, кому что-либо известно... - начал заклинать диктор, а на экран выплыла фотография заезжего ученого. Даос безмятежно глядел в телевизор. Фото Кова-Леви на несколько коротких мгновений сменилось фотографией его ассистентки.

“Да это, никак, Жанна!” - удивленно подумал даос.

- И наконец, немногим более двух часов назад Асланiв был потрясен известием о жестоком убийстве нашего соотечественника, члена Братства Незалежных Дервишей Мыколы Хикмета, - совсем уж траурным голосом объявил диктор. - Тело было обнаружено на бульваре Тарсуна Шефчи-заде, недалеко от дома потерпевшего. Обнадеживает, однако, что рядом случились единочаятели убитого, каковых вернувшийся сегодня из Александрии Невской Хикмет пригласил к себе домой. Они видели убийцу. С их слов в Асланiвськом Управлении Внешней Стражи составлен членосборный портрет. - На экране появилось крупное изображение лица, до странности похожего на Багатура “Тайфэна” Лобо. - Долг каждого подданного, каковой где-либо видел этого человека, сообщить о нем на ближайший пост вэйбинов . Человекоохранительные органы надеются...

- Ну шо, пысака! - раздался вдруг грубый, глумливый голос.

Даос и Олежень в недоумении обернулись.

Рядом с их столиком стоял могучий преждерожденный в черном халате, распираемом объемным животом. Темная курчавая борода лежала на груди, голову увенчивала бледно-зеленая чалма. Красное мясистое лицо указывало на предосудительную склонность к горилке. За мощной спиной топтались еще двое сходного вида подданных. Чернохалатник смотрел на Олеженя злобно и с издевкой.

- Попалси, червь... - Бородатый ткнул в сторону Олеженя толстым пальцем с обкусанным ногтем. - Иблисова дытына... - И он занес свою волосатую лапищу над ноутбуком, очевидным образом собираясь завладеть умной машинкой.

Но на пути лапищи внезапно возник старенький, склеенный на сгибах веер.

- Что ты шумишь, добрый человек? - с улыбкой спросил бородатого бродячий даос.

- От! - отдуваясь, только и смог вымолвить чалмоносец в черном халате, обращая взор налитых кровью глаз на даоса Фэй-юня. Но быстро нашелся: - Ты шо, побирушка, а?! Геть видселя! - И выбросил монументальный, лохматый кулак в сторону доброго лица бродячего даоса. - Ых....

Но в том месте, куда метил бородатый, лица даоса почему-то не оказалось, и кулак, встретив на пути пустоту, продолжил свое поступательное движение, увлекая за собой владельца - бородатый, с превеликим грохотом круша пузом стул, на коем только что восседал даос, растянулся на полу. Фэй-юнь подхватил посох и вскочил упавшему на спину.

- Э! Э! Э! - раздались встревоженные вопли; из глубины шинка быстрым шагом приближался нахмуренный прислужник.

- Торопливость умножает скорбь, - изрек даос, легко вращая посохом и внезапным, несильным с вида тычком отправляя на землю ринувшегося на него другого чернохалатника. - Добрый человек, - сказал он Олеженю, судорожно отбивающемуся сумкой от вцепившегося в его жилетку третьего агрессора. - Кажется, местный пилав не пойдет нам впрок. - Еще один тычок, и пристававший к Фочикяну злодей головой вперед улетел в ближайшие кусты. - Не покинуть ли нам эту юдоль скорби?

Из ближайшего переулка явственно донеслись приближающиеся крики и стадный топот.

- И побыстрее, - добавил даос.

- Ага... - Олежень захлопнул ноутбук, сунул в сумку и повесил сумку через плечо. - За мной, наставник! Даос легкой тенью устремился за ним в призрачный полумрак освещенных редкими фонарями улиц.

- Хде?!

- Та вон! Вон!.. - слышно было сзади.

- А-а-а-а!

Олежень метнулся за угол, оглянулся:

- Сюда, наставник, сюда...

Даос не отставал.

Преследователи, впрочем, тоже. Сзади послышался шум, замелькали огни повозок.

- Кто эти добрые люди? - неотступно следуя за Фочикяном, спросил даос. Непохоже было, что стремительный бег хоть как-то сказался на его дыхании.

- Это... незалежные... дервиши... - в три приема произнес Олежень, сызнова сворачивая.

Впереди мелькнули огни фар, раздался отвратительный визг тормозов и радостный крик:

- Здесь, здесь!

- Опс... - Схватив даоса за рукав халата, Олежень увлек его за собой в переулок. - Окружают... - Сзади приближался рев мотора.

Даос и Олежень выскочили на небольшую площадь, метнулись вправо - оттуда прямо на них неслась, слепя фарами, повозка; слева также отчетливо слышалось топанье и тяжелое дыхание бегущих.

- Попались... - сокрушенно покачал головой Олежень, переводя дух и отступая к стене. - Простите, наставник Фэй-юнь...

Даос выпрямился и удобнее перехватил посох.

На площадь вырвались запыхавшиеся преследователи.

Две повозки осветили фарами замерших у стены даоса и Фочикяна.

- Ну шо? - послышался знакомый гадкий голос. - Прийихали, хлопчики?

В свете фар возникли приближающиеся силуэты числом больше десятка, впереди - поверженный даосом в шинке бородач. Жертва стула.

Олежень затравленно оглянулся.

- Быстро бегаете... - продолжал бородач, поигрывая внушительных размеров тесаком. - Да не убёгли! Таперича потолкуем?

Даос легким движением руки задвинул Олеженя за спину.

- Знающий не говорит, - с доброй улыбкой заметил он надвигающимся злодеям.

Тут раздался внезапный звон и света стало вполовину меньше. В круг преследователей, небрежно разорвав его - пара злодеев полетела кувырком - вступила новая фигура.

Перед даосом и Олеженем стоял гигант в рваном халате неопределенного цвета, увешанном разноцветными ленточками и небрежно, крупными стяжками, кое-где зашитом. Из халата выпирала могучая волосатая грудь, на коей покоились талисманы в матерчатых мешочках; выше располагалось одухотворенное лицо, средоточием которого были большие, живые глаза, наполненные озорным и чуточку безумным блеском. Буйные власы явившегося были собраны в хвост на затылке и ниспадали на спину. Через левое плечо была перекинута холщовая старая сумка, а на правом преспокойно сидел средних размеров невзрачный попугай и со скукой во взоре наблюдал собравшихся.

Злодеи застыли, пораженные явлением.

- Яки из деяний достойнее других? - громовым голосом вопросил пришедший и указал перстом на даоса и спрятавшегося за ним Олеженя. - Вы! - Всколыхнулись ленточки.

- К-когда умираешь, а язык твой как бы свеж поминанием Всевышнего, - пискнул Олежень.

- А-а-а-а!!! Иблисова дытына!!! - Нервы одного из злодеев не выдержали и он с палкой в руках ринулся на хвостоволосого гиганта, - но тот, не поворачиваясь, нанес бегущему стенобитный удар босой ногой невиданного в природе размера.

- Чти Коран, чти Коран, - назидательно проскрипел попугай.

- Добре, Бабрак, добре, - счастливо улыбнулся гигант и продолжил прерванный допрос: - У чем цель хаджа?

- А... в поминании Аллаха... через посещение Его дома и возбуждение страсти к Аллаху через встречу с Ним, - отвечал Олежень.

Попугай кивнул.

- Осанна! - удовлетворенно заключил гигант и развернулся лицом к нападавшим. Те, будто опомнившись, с неразборчивым ревом кинулись на него.

- Знай, шо суть и цель богопоклонения заключаются в поминании Всевышнего, шо столп веры для мусульманина - намаз, шо цель намаза - поминание Всевышнего... - разъяснял нападающим гигант, сокрушая их ногами и кулаками. Изловил могучей дланью пытавшегося проскользнуть мимо него. Сильно встряхнул, как бы стараясь, чтобы изрекаемые им истины наиболее сообразным образом улеглись в мозгу противника, а затем, обращаясь непосредственно к потрясенному, продолжил: - А цель поста - уменьшение плотских страстей до разумной малости! Уменьшай страсти! Завжды уменьшай! - И потрясенный с протяжным воплем полетел в сторону повозок.

- Наставник... - прошептал Олежень на ухо даосу, - наставник... тут есть дверь, быстрее!

Позади них в стене и впрямь обнаружилась неприметная дверь. Олежень распахнул ее. Закрывая за собой дверь, Фэй-юнь обернулся и увидел, что гигант, отобрав у бородатого главаря тесак, притянул несчастного чернохалатника к себе - ноги бородача болтались в воздухе - и вдумчиво втолковывает ему, периодически встряхивая для убедительности:

- Знай, шо зикр бывает четырех ступеней. Первая - когда он проговаривается без участия сердца. Вторая - когда он бывает в сердце, но не поселяется там и не оседает. Третья...

В чем состоит третья ступень, Фэй-юнь не дослушал, закрыл дверь и припер ее обнаруженным неподалеку внушительным ящиком.

Они оказались в каком-то темном дворе, и Олежень скользнул куда-то вбок:

- Наставник!

Последовав за ним, даос обнаружил, что Фочикян подтягивается на нижних ступенях пожарной лестницы. Фэй-янь легко прыгнул следом. Сумка с ноутбуком колотила стремительно взбирающегося вверх Олеженя по тощему заду.

Через пару минут они уже были на крыше.

Над Асланiвом раскинулось бездонное звездное небо. Легкий ветерок шуршал в кронах каштанов где-то под ногами беглецов - дом насчитывал восемь этажей.

- Переждем здесь, - решил Олежень, усаживаясь у трубы и утирая пот.

- А что это такое было, почтенный Олежень? - спросил даос, опускаясь на черепицу рядом. - Кто этот добрый человек?

- Высокий-то? О, это блаженный суфий Хисм-улла, - улыбнулся в темноте Фочикян, с некоторой опаской проверяя в то же время целостность ноутбука, - Асланiвськая достопримечательность. В высшей степени достойный правоверный. Славен тем, что как бы знает наизусть монументальный труд великого Абу Хамида ал-Газали “Эликсир счастья”. От этого и умом типа тронулся. Очень он не любит, когда кто-то не знает “Эликсира”. Но тише...

- Аллах Всевышний, ниспошли мне милость в чтении Корана и преврати его для меня в вождя, и свет, и руководство... - разносился внизу трубный глас блаженного суфия, сопровождаемый звучными вразумляющими ударами и неразборчивыми, но донельзя сварливыми репликами попугая по имени Бабрак. - Читайте Коран, ведь каждый произнесенный из него звук будет оценен, как десять благодеяний...

- Нам повезло, - шепотом разъяснил Олежень, - я не раз читал “Эликсир счастья” и до сих пор многое помню.

Внизу раздались пронзительные звуки сирен: к месту, где великолепный Хисм-улла неторопливо и доходчиво толковал Коран, съезжались повозки вэйбинов. Зажглись прожектора. Послышались громкие команды: нарушителей порядка грузили в повозки. Слышно было, как блаженный суфий миролюбиво и даже ласково втолковывает вэйбинам:

- Коран ниспослан для осознания скорби, поэтому, читая его, скорбите. Всякий, обдумывающий обещания, угрозы и приказания в Коране, осознав свою немощность, вынужден будет скорбеть, если он не невежда... - Хлопнула дверца, и речь суфия стала невнятной.

Прошло, верно, с полчаса или больше, пока внизу все наконец не утихло и на площадь не вернулся обычный для этого времени сонный покой. Только тогда Олежень решил, что спуститься вниз будет вполне безопасно.

- Наставник, - сказал Фочикян, отряхиваясь, - спасибо вам... Если бы не вы, я не знаю, чем все кончилось бы...

- Что ты, добрый человек! Благодарить надо досточтимого Хисм-уллу, чье появление было как нельзя кстати. Не причинят ли ему какого зла?

- Не думаю, наставник, он ведь блаженный... Подержат до утра - и отпустят. Однако, время позднее, позвольте пригласить вас в мое скромное жилище, дабы скоротать ночь... и подкрепиться.

- С удовольствием, почтенный Олежень, - улыбнулся Фэй-юнь, - но объясни мне еще, отчего сии дервиши так набросились на тебя?

- А! - Олежень горделиво выпрямился. - Я как бы опубликовал пару статей, в которых указал на некоторую несообразность некоторых деяний нашего досточтимого вэя Абдуллы Нечипорука...

Даос чуть поднял брови и ласково улыбнулся.

- Ты же сам просил меня не говорить по-ханьски, добрый человек, - произнес он. Фочикян с инстинктивной стремительностью втянул голову в плечи и кинул быстрые взгляды влево-вправо, но тут же расслабился и облегченно вздохнул.

- Но... кажется, мы как бы одни, наставник.

- Лао-цзы сказал: бойся стен с ушами, - заметил ему даос.

Во взгляде Фочикяна мелькнула неподдельная тревога.

- Хорошо... как бы это... Он - типа наш начальник зиндана унутренных справ. А у меня же как бы совесть и достоинство истинного асланiвца! Если в Асланiве кто-то кое-где порой ведет себя несообразно - я не в силах спокойно спать и даже вкушать пищу, ниспосланную Аллахом! Мне уже несколько раз угрожали, - добавил он с торжеством. - Только вот доказательств у меня как бы надежных нету никогда - ну таких, чтобы человекоохранительные органы дали делу ход. Газетная статья - всего лишь газетная статья. Хоть бы Абдулла в суд на меня подал! Тогда, в ходе разбирательства, может и удалось бы что-то серьезное раскопать. Но зачем ему типа суд! - Олежень грустно помолчал. - Эти спиногрызы безо всякого суда ребра пересчитают за недостаток патриотизма, и дело с концом... Дескать, я оскорбляю весь уезд, публикуя заведомо клеветнические измышления в адрес одного из наиболее уважаемых столпов незалежности...

Фочикян тяжко вздохнул и умолк.

Минут двадцать они осторожно пробирались по спящему городу. Петляли темными улочками, преодолевали раскопы и дважды лезли через забор - Олеженю, видимо, этот путь был очень хорошо знаком; даос даже подумал, что Фочикян, буде захочет, пройдет его с закрытыми глазами. По крайней мере пару раз искатель правды предупредил Фэй-юня о скрывающихся в непроглядном мраке бочках и кирпичах, на каковые даос по незнанию непременно налетел бы.

Наконец они оказались у трехэтажного дома. Некоторое время Олежень обозревал окрестности из кустов, а потом полез по водосточной трубе и высадился на балконе третьего этажа. Махнул Фэй-юню рукой - следуйте, мол, за мной, драгоценный наставник.

Затворив за даосом балконные двери, Олежень некоторое время возился в темноте, занавешивая окна. Потом под потолком вспыхнула неяркая лампочка.

Взору даоса предстала спартански обставленная комната, в коей явно преобладали книги, журналы и газеты: они были везде - на простых стеллажах вдоль стен, стопками друг на друге в проемах между стеллажами, у стола, под столом... Они даже служили хозяину ложем: поверх книг было раскинуто несколько цветастых легких одеял. Однако имелись и скромные признаки иных времяпрепровождений. Например, прямо на стене, над изголовьем книжбища - лежбищем его называть язык не поворачивался, - давно засохшей губной помадой было игриво выведено: “Олежень-Незалежень”.

Из темного дверного проема появилась черная, какая-то бесформенная, заросшая слегка курчавой шерстью собака с коротким хвостом. Сделав несколько шагов к даосу, она со вздохом опустила зад на пол, вывалила розовый язык и, часто дыша, бдительно, но вяло уставилась из-под лохматой челки на Фэй-юня. Собаке было жарко.

- Аля! - умилился появившийся следом с подносом в руках Олежень. Поднос был уставлен пиалами, в углу примостилась высокая бутыль с чем-то прозрачным (“Горилка”, - подумал Фэй-юнь). - Умница моя! Это свои, свои!

Собака опять вздохнула, оторвала зад от пола и, стуча когтями, удалилась прочь.

- Ну вот, - сказал Олежень, скидывая газеты со стола и опуская поднос. - Давайте перекусим, наставник. У меня дома мало что есть, но... - Олежень замолк.

Даос поднял глаза и увидел, что Фочикян изумленно вытаращился на него.

Фэй-юнь ободряюще улыбнулся ему.

- Наставник... А у вас - ус отклеился, - спертым голосом сообщил Олежень.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Асланiв, воздухолетный вокзал

9 день восьмого месяца, средница,

утро

Было раннее утро, когда Богдан, в числе прочих немногочисленных пассажиров, неторопливо спустился из прохладного чрева воздушного лайнера на бетон взлетного поля. Солнце поднялось не более часа назад, но уже весьма ощутимо пригревало, сверкая в безмятежно синем небе. С легкой сумкой на плече (православному собраться - только подпоясаться) он миновал, даже не повернув головы, отделение выдачи багажа и направился к центральному выходу, над коим царил высокий, изящный минарет с мощными, как в Асланiве говорят, гучномовниками вместо муэдзинов наверху.

Первым, кто встретил его на малолюдной площади за распахнутыми вратами под надписью “Асланiв”, оказался большой памятник на широком прямоугольном постаменте. Весь в порыве устремленности к светлому завтра, стиснув в левой руке чалму, сорванную с лысой головы от переизбытка чувств, и указующе протянув правую руку куда-то вперед, стоял невысокий и щуплый человек с подстриженной на манер западных варваров бородкой - явный Тарсун Шефчи-заде, великий асланiвський поэт. На цоколе красовались выбитые золотом строки его поэмы: “Гяури нiшкнут - и Асланiв помчится шляхiмi тiтанiв!”

Первым делом Богдан, не желая зависеть ни от городского транспорта, ни от такси, ни от благосклонности местного руководства, прошел в контору проката повозок. Нетерпение клокотало в его душе, но в серьезных делах торопиться нужно не спеша - на это указывал еще Учитель - и Богдан в сопровождении служителя конторы минут двадцать придирчиво ходил среди разнообразных повозок, прежде чем сделал выбор. Поражало изобилие дорогих заморских моделей; но в конце концов Богдан углядел скромно притулившийся в уголку вместительный и весьма маневренный “тахмасиб” бакынской сборки. Тут уж он больше не колебался; он был уверен, что рабочие Бакы, промышленной столицы Тебризского улуса, основанного завоевавшим весь Передний Восток внуком Чингиза Хулагу-ханом, не подведут, и повозка выдержит все, что потребуется; а то, что ей придется, воз, выдержать здесь многое - Богдан очень даже подозревал.

Немного суеверно - не желая ни укорачивать срок относительно названного Жанной, ни удлинять его, - он расплатился ровно за три дня, приветливо кивнул служителю, затем, небрежно кинув свою сумку на заднее сиденье, сел за руль и аккуратно вывел “тахмасиб” из гаража. Глядя на доброжелательного, приветливого и неукоснительно соблюдающего все дорожные наставления моложавого мужчину без головного убора, в легкой рубахе и светлых портах, никто бы не заподозрил, что повозку взял в прокат столичный сановник, по служебному рангу и положению своему вполне имеющий право, вздумай он действовать официально, вызвать начальника Асланiвського уезда к себе в кабинет и спросить у него годовой отчет о проделанной работе.

Гладкое, словно отутюженное покрытие шестирядной скоростной дороги с напевным шипением полетело под колеса “тахмасиба”. По обе стороны стремительным частоколом замелькали кипарисы. Глядя в зеркальце заднего вида на удаляющийся гараж и полускрытую каштанами мечеть воздухолетного вокзала, Богдан чуть рассеянно размышлял об превратностях истории: благородный и храбрый, но несколько строптивый Хулагу, едва завершив завоевание Ирана, Ирака и Сирии в тысяча двести шестидесятом году по христианскому исчислению, уже в тысяча двести шестьдесят втором едва не поссорился с братским улусом на севере - Золотой Ордой; и если бы к тому времени Сартак не побратался уже с Александром, удвоив тем самым силы своей страны, ссора вполне могла бы завершиться противустоянием и превращением улусов во враждебные друг другу самостоятельные государства. А в одиночку наследники Хулагу вряд ли сумели бы смирить и вразумить вечно кипящий в тех краях могучий котел междоусобиц; и кому бы, в таком случае, досталась теперь, к примеру, вся ближневосточная нефть? Какие страсти, какие интриги и войны бушевали бы там, наверное, в течение многих десятилетий; да что там - веков!

Город, тем временем, уже надвигался из-за горизонта. Богдан неторопливо и аккуратно обогнал большой автобус, везший, по-видимому, пассажиров какого-то более раннего рейса, затем некоторое время вынужден был плестись за широкозадой грузовой махиной - кузов был зачехлен, и что под брезентом, понять ему не удалось; а когда грузовик, повинуясь стрелке на дорожном указателе “Большой южный раскоп”, ушел в сторону, перед Богданом открылись окраины Асланiва.

Основательно поработав ночью дома, да и в полете, с материалами по уезду, Богдан неплохо представлял себе свой утренний путь и выработал очередность действий в Асланiве. Первым делом - гостиница. Потом - уездная управа. Потом - снова воздухолетный вокзал: написав сразу по возвращении от Раби Нилыча короткое письмо Фирузе о том, что вынужден уехать, ибо с младшей ее сестрицей, похоже, случилась серьезная неприятность, Богдан уже перед самым выходом из дому снял для очистки совести почту, и слава Богу - потому что обнаружил еще более короткое письмо от почтенного бека Кормибарсова: “Встречай Асланiве. Вылетаю помощь первым рейсом. Ширмамед”. От волнения тесть, видимо, перешел на более привычный ему по дням юности стиль телеграмм-молний, и потому ничего толком не объяснил - зачем вылетает, на сколько вылетает, какая такая помощь... Выяснить удалось лишь то, что первый сегодняшний рейс из Ургенча в Асланiв прибывает около половины четвертого по местному времени.

На улицах пришлось сбавить и без того не головокружительную скорость. Город был бы красив и уютен - если бы то тут, то там его не уродовали широко распластавшиеся кучи свежевынутой земли из ям да канав. Частенько эти канавы пересекали наиболее широкие проспекты, приходилось ехать в объезд по каким-то проулкам, и потом сызнова наугад выруливать на продуманную еще в воздухолете, над картой города, дорогу. Несмотря на относительно ранний час, в некоторых раскопах уже копошились люди, большей частью - подростки.

Они, как один, долго и пристально провожали угрюмыми взглядами проезжающую мимо повозку Богдана; чем-то Богдан им не нравился, какие-то не те мысли вызывал; может, он ехал не так, как обычно тут ездят? Но многомудрый минфа, сколько ни присматривался к тому, как ведут себя остальные водители, не выявил никакой разницы. Может, он сам, отчетливо видимый в кабине “тахмасиба”, был подросткам чем-то подозрителен или просто неприятен? Честно говоря, взгляды их не сулили ничего хорошего - и Богдану вскоре сделалось не по себе от пристальных и явно недоброжелательных глаз детей. Детей!

Если бы ему еще вчера сказали, что дети могут так смотреть, он бы не поверил.

Однажды ему пришлось остановиться, пропуская марширующую с песней небольшую колонну; тут и девочки, и мальчики, за исключением двух, несших тяжелые, допотопные отбойные молотки, и одного, несшего большой портрет начальника уезда, шли исключительно с карабинами - к счастью, обнадеживающе легкими по виду, ненастоящими; стволы их были украшены маленькими зелеными флажками. В открытое окно повозки Богдану прекрасно слышна была песня, которую слаженно и от души горланили ребята:

- Возьмем винтовки новые!

На штык флажки!

И с песнею в раскопные

Пойдем кружки!

Раз, два! Все в ряд!

Аллах нам рад!

Сбоку от колонны шел совсем юный знаменосец; большой флаг с кистями был ему явно великоват, но он, закусив губу, очень старался; на полотнище было видно вышитое золотом усатое доброе лицо в чалме и надпись: “Кружок “Батько Шлиман””. “Да это же открыватели древнейшего черепа!” - вспомнил Богдан сводку новостей.

Каштаны, тополя, снова каштаны вдоль улиц... Да, город был красив. Был бы красив. Если бы не отчетливое ощущение какой-то запущенности, неухоженности какой-то; улицы перекапывать у жителей время было, а вот вставить, скажем, несколько выбитых стекол - нет.

Вскоре Богдан въехал в район гостиниц - в Асланiве их называли “готелями”. Здесь было почище.

Готель “Старовынне мiсто”,

чуть позже

На каком-то наитии Богдан из всех выбрал небольшой и по виду очень уютный и тихий, утопающий в каштанах готель “Старовынне мiсто”. Поставил “тахмасиб” так, чтоб он никому не мешал, в самом углу стоянки, подхватил с заднего сиденья свою сумку и пошел внутрь. В холле было прохладно. Пожилой служитель разморенно дремал за своей стойкой; когда Богдан приблизился, он пробудился и встал, показав своей изрядный животик. На его смуглом, с немного приторными усиками лице возникла радостная улыбка.

- Здравствуйте, - сказал Богдан. - Доброе утро, вернее...

- Здоровеньки салям, преждерожденный-ага.

“Вот как они говорят”, - отметил Богдан.

- Я хотел бы снять номер дня на три.

- Якой номер желает преждерожденный-ага?

- Обычный... одноместный, - Богдан не знал, что еще сказать.

- На солнечную сторону чи в тень? На улицу чи во двор? Усе, как пожелает преждерожденный-ага.

- У вас настолько свободно?

- Шо да, то да, - вздохнул служитель. - Да нонче и везде свободно. Вот вчерася, правда, прибыл один вроде вас преждерожденный, с самой столицы, с брегов Нева-хэ... а так - ни души. Да и тот, по правде сказать, як ушел днем - так и згинул, загулял... А с виду приличный був преждерожденный, серьезный.

“Да что ж это у них в Асланiве люди-то всё пропадают?” - мрачно подумал Богдан, расписываясь в журнале, который подал ему словоохотливый служитель, и, возвращая документ, спросил сам не зная зачем:

- Из столицы? Забавно... А как звать-то его?

Служитель принял у него журнал, глянул - и расплылся в улыбке:

- Та и вы ж с Александрии! Ну надо ж... Знакомцы?

Богдан пожал плечами.

- Як звать... як звать... - Послюнив неторопливо палец, служитель отлистнул страницу назад и повел ногтем по многочисленным графам. - Сейчас поглядим, як звать. Лобо Багатур...

“Ого!” - подумал Богдан. Сумка едва не спрыгнула с его плеча.

- Знакомый?

Богдан помолчал, собираясь с мыслями.

- Первый раз слышу, - сказал он. - Александрия - город большой... Да, так что касается номера... я предпочту номер тихий, во двор.

Процедура записи заняла не более минуты; обрадованный служитель выдал Богдану ключ и вызвал мальчика-сопровождающего. Тот буквально вырвал у Богдана его сумку и повел его к номеру. Не было в мальчике привычной для ордусян доброжелательности. Услужливость была, а доброжелательности не было.

Оставшись один, Богдан наскоро почистил зубы и принял душ; он торопился, чтобы успеть к десяти, так как хотел посмотреть местные новости, первый серьезный выпуск которых по всей Ордуси, соответственно местности и часовому поясу, начинался в десять. В глубине души жила сумасшедшая надежда, что, пока он летел, Жанну и ее профессора нашли - и об этом обязательно сообщат. А после новостей - надо попробовать вызвонить Бага.

То, что Баг здесь, - настораживало. В подобные совпадения Богдан давно не верил. Готель-то они вполне могли выбрать один и тот же, не сговариваясь - Богдан прекрасно помнил, как они то и дело, совершенно по-разному размышляя, приходили к одним и тем же выводам. Но вот то, что Баг оказался в Асланiве именно теперь...

К началу новостей Богдан опоздал. Когда он, торопливо вытираясь и надевая очки, включил телевизор, уже шли комментарии.

Молодой человек в чалме и пестром ярком халате сидел напротив женщины средних лет, одетой подчеркнуто по-европейски. Богдан узнал знаменитую в свое время вольнодумицу и свободословицу из Мосыкэ, еще недавно буквально не исчезавшую с телеэкранов. Известно было, что характер у нее - не приведи Господь. “Я стану говорить тебе правду, сколь бы горька она ни была...” - некогда сообщила она в ответ однокласснику, который вдруг решился подарить ей букет цветов; понятное дело, одноклассник к ней больше и на полет стрелы не приближался.

“Вы думаете, я не могла бы врать, как вы? - говаривала она в запальчивости. - Льстить, как все вы льстите друг другу? Но ведь должен же быть в мире хоть один честный человек!”

Постепенно от частных бесед с отдельными людьми она перешла к телевизионным комментариям на общие темы. Никто уж и не помнил, как эту женщину зовут на самом деле, ибо в самом начале своей телекарьеры она взяла сценический псевдоним Валери Жискар д-Эстен - то ли сама с детства завороженная романтичностью языка мушкетеров, то ли в надежде, что вместе с именем к ней перейдет хотя бы толика рыцарственной элегантности и непринужденного аристократизма покойного французского президента.

Большинство ордусян воспринимало Валери как блестящего артиста-комика, и в период ее наивысшей популярности нередко было услышать, как, растворивши окна, давно отчаявшиеся дозваться детей домой молодые мамы решаются прибегнуть к последнему средству: “Юра! Рамиль! Идите скорей, Валери показывают!”

Чувствительный Богдан сильно подозревал, что бедная женщина не вполне адекватно воспринимает реальность и сама очень страдает от этого. К сожалению, помочь ей было уже нельзя - с того самого мгновения, когда она впервые публично произнесла слово критики в адрес ордусских порядков и персонально Великого князя Фотия. Во всем мире давно укоренилось: принудительно подвергать психотерапевтическому обследованию только тех, кто безудержно одобряет свою страну и существующие в ней порядки; те же, кто их несет в хвост и в гриву, должны обращаться за помощью сами, в противном случае, что бы они ни вытворяли, их заведомо считают просто-напросто оппозиционно настроенными.

Постепенно популярность Валери на центральном телевидении пошла на убыль. Однообразие для эксцентрика губительно. Богдан не видел ее на экранах уж года четыре.

Торопливо бреясь, александрийский минфа краем уха вслушивался в телебеседу.

- Скажите, преждерожденная Валери, что вы думаете по поводу ужаснувшего весь Асланiв исчезновения нашего гостя из прекрасной Франции, достопочтенного профессора Кова-Леви?

- Я полагаю, молодой человек, что это похищение.

- Похищение? Поразительно. Кто же его похитил?

- Улусные, а быть может - даже имперские спецслужбы.

- Воистину поразительно! Зачем?

- Имперская администрация ненавидит ваш уезд. Этот островок свободы для нее как вечный укор. Ордуси позарез нужно показать, что ваша борьба за возрождение национальной культуры дестабилизирует ситуацию в уезде. Что ваша борьба за права человека криминализует общество. Поэтому была проведена простая операция посредством заброшенного в ваш уезд отряда спецназначения. Вы не знаете этих людей, а я знаю - это звери. Вечно пьяные и смертельно ненавидящие всех, кто знает хотя бы таблицу умножения и читал хотя бы букварь. Ваши человекоохранительные органы будут искать несчастного ученого в горах и горных поселках, а он, я не сомневаюсь, уже томится в застенках Александрийского Возвышенного Управления. Полагаю, чтобы окончательно скрыть свое преступление, им там придется убить беднягу. Ну и, разумеется, его девочку заодно.

Богдан сразу порезался.

“Она уже не моя жена, а его девочка?”

- Аллах керим! Преждерожденная Валери! У вас есть какие-то доказательства?

- Мне доказательства не нужны. Вы спросили - я ответила. Еще в древности говорили: кому выгодно? Исчезновение гостя выгодно только тоталитарному режиму Ордуси, который во что бы то ни стало пытается разорвать крепнущие связи Асланiва и мировой цивилизации.

“Бедная женщина”, - думал Богдан, уняв сочащуюся из пореза на подбородке кровь и полотенцем стирая с лица остатки крема.

Настроение у Богдана и без того было отвратительным, а тут тоска просто схватила за горло. Волей-неволей сразу вспомнилось, как Кова-Леви распускал перед Жанной павлиний хвост, и как она цвела и расцветала в ответ. Соотечественник ведь. Знаменитость. “Может, они просто сбежали? Любовь с первого взгляда, романтический побег вдвоем... - Богдан вздохнул. - Ладно, лишь бы с нею ничего плохого не случилось”, - он выключил телевизор и достал трубку телефона.

Вотще.

Выслушав десяток гудков, потом перенабрав и сызнова выслушав десятка полтора, Богдан спрятал трубку и вышел из номера. Он и помыслить не мог, что всего лишь за четыре стены от него, в апартаментах по коридору направо, окнами на проспект, надрывается в сумке Бага без толку лежащая там телефонная трубка!

Проходя через холл, Богдан вдруг остановился. Повернулся и снова подошел к служителю, бдительно дремлющему за стойкой. Тот сразу открыл глаза.

- Скажите, почтеннейший...

- Слушаю, предждерожденный-ага.

- Этот мальчик... что помог мне нести багаж и проводил до номера. Я чем-то его обидел?

Служитель смутился. Громко втянул воздух носом, пряча глаза. Достал носовой платок и тщательно утерся. Было видно, как напряженно ищет он во время всех этих манипуляций хоть какой-то обтекаемый ответ.

- Да нет... Они уси теперь... Что с них узять, с хлопцев-то... - проговорил он наконец, так и не поднимая глаз. - Мы, старики, цену знаем и речам, и газетам. Усего навидались. А этим... шо из телевизора скажут, то и правда. Так вот уж два года, а то и поболе, долдонят, шо Александрия из Асланiва последние соки выжала... А на вас же, преждерожденный-ага, ласкаво извиняйте, аршинными иероглифами написано, шо вы из столицы.

- Понятно, - чуть помедлив, проговорил Богдан. - И кто же это, простите, долдонит?

Служитель опять спрятался в платок. Долго утирался и сморкался. А потом, так и не вынырнув наружу, едва слышно проговорил оттуда:

- Уси.

- Понятно, - сказал Богдан и пошел к выходу, но выйти не успел. Сзади раздался нерешительный голос служителя:

- Преждерожденный-ага! А преждерожденный-ага!

Богдан обернулся.

- Я вас слушаю, почтеннейший...

- Вы, часом, новости по телевизору нонче не смотрели?

Сердце Богдана упало. “Его девочку...”

- Нет, - осторожно сказал он. - А что?

- Ласкаво извиняйте мою назойливость, но... не изволите ли вернуться на пару слов?

- С удовольствием.

- У нас тут вчерась опять человека вбыли, - глядя подошедшему Богдану прямо в глаза, сообщил служитель. - Нонче вот показали сборный портрет душегубца, свидетели постарались... Так ось... То вылитый наш постоялец, шо ночевать-то не пришел. Из ваших, александрийских. Лобо.

Богдан на мгновение прикрыл глаза. Так. Не зря говорил Учитель: “Чем дальше благородный муж углубляется в лес - тем больше вокруг него становится тигров”...

Стало быть, Баг попал в какой-то серьезный переплет...

Служитель молчал и пристально глядел Богдану в глаза.

- Надо же, - сказал Богдан.

- В газетах, небось, опять хай подымут: вовсе мол, столичные распоясались, уже и до душегубства дошло... Я подумал: вдруг вам, ласкаво извиняйте, эти сведения впору сойдут. Усе ж таки вы тоже столичный.

- Может, и сойдут, - сказал Богдан и через силу улыбнулся. - Ласкаво рахматуемо, преждерожденный единочаятель служитель.

Служитель смутился.

- Так мы ж завжды... - начал он в ответ, но, не договорив, осекся и только рукой махнул.

Но это было еще не все. Помедлив, служитель спросил совсем тихо:

- Что-то мне не верится, что он душегуб. Что-то мне сдается, у нас тут нонче в одном квартале душегубов больше стало, чем в усей столице. Я вот усе думаю: сообщить мне, чи погодить... Вы не подскажете, шо тут лучше?

Богдан на миг задумался.

- Когда я вошел, вы так сладко подремывали, - осторожно проговорил он.

- Это да, это бывает. Мои года...

- Если б я вас не разбудил, вы бы наверняка не включили сейчас телевизор. Увидали б только вечерний выпуск...

Облегчение изобразилось на широком и добром лице служителя.

- Ось так воно и було, хвала Аллаху, - сказал он.

Багатур Лобо

Квартира Олеженя Фочикяна,

9 день восьмого месяца, средница,

утро

Олежень был чертовски прав: ус действительно отклеился. И теперь держался непонятно как. Произошло это, по всей видимости, когда Фочикян и даос петляли, как зайцы, по ночным дворам. В темноте не мудрено за что-нибудь зацепиться, да и не только усом; хвала Будде, усы были длинные, многолетние, редкие и седые - в общем, какие положено. Баг долго тренировался, прежде чем умение управляться со столь внушительными усами и бровями не сделалось для него вполне естественным. Но вот ночью, перелезая через заборы, ломясь сквозь кусты, или, воз, уже на водосточной трубе, по которой лезли к Олеженю на балкон, Баг и сам не заметил, как зацепился, а в горячке бегства не обратил внимания на легкий рывок. Да, так, верно, и произошло.

Баг любил переодеваться бродячим даосом. Это был один из его излюбленных трюков, чаще многих иных применяемый достойным человекоохранителем во время деятельных мероприятий, каковые по тем или иным причинам надобно было проводить скрытно, не привлекая к себе внимания. Не единожды образ бродячего старца выручал Лобо в ситуациях трудных и запутанных, а укоренившееся на необъятных просторах Ордуси теплое, уважительное к даосам отношение неоднократно позволяло ему невзначай получить ценную в расследовании информацию.

Так и повелось: Баг не отправлялся за пределы Александрии Невской, не облачившись в специальный халат, каковой, будучи вывернут наизнанку, без труда превращался в поношенное даосское одеяние, и без упрятанных в рукава накладных седых усов, бороды и соответствующего парика, шапки со знаком Великого Предела да очков с перевязанной дужкой. Посох Баг обычно добывал на месте. Понимающему человеку найти сообразный посох ничего не стоит. Равно как и спрятать в надежном месте свой драгоценный меч. Нетрудное это дело. Для понимающего человека.

На Фочикяна отклеившийся ус произвел потрясающее впечатление: он взмахнул руками - хорошо, что поднос с пиалами уже прочно стоял на столе, - чуть не сбил высокую бутылку с горилкой и, не отводя от Бага-даоса взора, плавно осел на ближайшую стопку книг. В комнату снова приперлась бесформенная черная собака по имени Аля, шмякнула толстый зад на пол рядом с хозяином и шумно задышала в сторону бывшего даоса.

- Наставник... - потрясенно выдохнул Олежень, наблюдая, как Баг отклеил второй ус и хладнокровно принялся за бороду.

- Прошу вас сохранять хладнокровие, единочаятель Фочикян, - вежливо попросил его Баг. - Государственная необходимость. Так бывает.

Однако Олежень некоторое время никак не мог взять в толк, что так все же бывает и что бродячий даос внезапно может превратиться в человека средних лет с решительным лицом и с дающей большие полномочия пайцзой в рукаве.

Собака Аля, напротив, выказала мало интереса к происходящему. Понаблюдав за хозяином и его странным гостем, она уныло вздохнула, потом чихнула, некоторое время трясла башкой после чиха - на предмет устаканить содрогнувшиеся мысли, наверное, - а потом лениво покинула помещение. Собаке было безнадежно жарко.

Не таков оказался Фочикян. Он моментально превратился в назойливого журналиста и обрушил град вопросов на Бага - сначала осторожных, а потом все более смелых. Его интересовало буквально все: зачем ланчжун Управления внешней охраны из самой Александрии Невской переоделся даосом, по какому поводу драгоценный преждерожденный в таком виде посетил Асланiв, нельзя ли будет получить исключительное право на серию репортажей о пребывании Бага в городе, и наконец - знает ли драгоценный преждерожденный о том, что он сильно похож на членосборный портрет зловещего убийцы, недавно показанный в новостях по телевизору.

Фочикян для убедительности даже включил свой ноутбук, вышел на новостной асланiвський сервер и развернул компьютер экраном к Багу - вот вам, пожалуйста, ну очень, очень похож. Вы, преждерожденный, зачем убили этого Хикмета? Я и сам отношусь к дервишам с подозрением, да что там! - плохо я к ним отношусь, и они меня не любят, вы сами видели, но все же: зачем вы его зарезали?!

Баг не чувствовал за молодым человеком никакого второго дна - опыт подсказывал ему, что Фочикян именно тот, кто есть, а не маскирующийся под журналиста сподвижник местных человеконарушителей или тех же незалежных дервишей. Честное, открытое лицо Фочикяна с редкими и жесткими как проволока волосками усиков над верхней губой внушало доверие. И Баг весьма убедительно заверил молодого человека в том, что не резал покойного Хикмета, а лишь следил за ним.

- Всего я вам, преждерожденный Фочикян, сейчас рассказать не могу, - жестом остановил поток вопросов Баг, - но интервью дам. Потом. Если захотите. Со своей стороны не могу не обратиться к вам, Олежень, с просьбой о помощи. Я вижу, вы человек информированный...

Перспектива оказать помощь столичному чиновнику, который со всей очевидностью не настроен в пользу незалежных дервишей и местных властей, необычайно вдохновила правдолюбивого Фочикяна, и он с жаром молодости принялся вываливать на Бага вороха самых разнообразных и пестрых сведений, иллюстрируя свои слова многочисленными фотографиями, по мере необходимости извлекаемыми с жесткого диска или прямо из сети на экран его драгоценного ноутбука.

Незаметно наступило утро и плавно перешло в знойный асланiвський день.

Ничего принципиально нового Баг поначалу не узнал. С энтузиазмом читаемая Фочикяном лекция - после того, как Баг не за страх, а за совесть много часов проработал с посвященными Асланiву закрытыми и полузакрытыми файлами родного Управления - не слишком впечатляла. Скорее, Багу было представлено множество мелких деталей, уточняющих картину нынешней асланiвськой жизни. И только.

Но постепенно пошла информация более камерная, даже сказать, интимная, и просто-таки неоценимого свойства.

Поражало количество фотографий, посвященных раскопам. И явно официальных, сделанных с одобрения властей - на них учащиеся медресе представали счастливыми и чистенькими мальчиками и девочками, с упоением возящимися среди аккуратных куч извлеченного грунта с лопатами, метлами, метелками и даже лупами; они с восторгом что-то там находили историческое и в пароксизмах счастья со всех ног неслись показывать находки старшим, все тем же легко узнаваемым по одеянию дервишам, уж один-то из которых обязательно маячил на фоне титанического древнекопания. На неофициальных же картина несколько менялась: дети уже не были такими чистенькими, а функции были четко разделены - девочки копали землю как маленькие экскаваторы, а мальчики, не принимая участия в низменном труде, бдительно бродили вокруг ям и куч с автоматами и ружьями в руках.

Перебирая снимки, Баг в очередной раз удивился, сколь похожи модели на настоящее оружие.

- И что, - поинтересовался он, - много всяких древностей уже откопали? Весь город, мне кажется, трудится.

Олежень сделал большие глаза.

- Ну да! Откопали много всякой всячины. Да только чует мое сердце, дело в другом. И я, знаете ли, догадываюсь, в чем. Они, может, и сами в большинстве не догадываются - а я догадываюсь... О, я всегда много о чем типа догадываюсь! Я, знаете ли, всегда быстро как бы догадываюсь!

- И о чем же вы в данном случае, гм, как бы догадываетесь? - терпеливо и спокойно спросил Баг.

Фочикян сделал страшные глаза.

- Нашего начальника уезда, драгоценного преждерожденного Кучума, три года назад народ в числе иных типа выдвинул на пост, и после того, как Кур-али Бейбаба Кучум сдал экзамены лучше прочих, князь как бы утвердил его . Это с одной стороны. С другой, Кучум давно дружит с историком ибн Зозулей, который в свое время опубликовал несколько статей о классовой борьбе в наших местах. Ну, вы помните, наверное - лет двадцать назад это было типа модно. Всех древних шалопутов, бездельников и грабителей с большой дороги зачисляли в классовые борцы и тогда сразу оказывалось, что классовой борьбы было немерено.

Баг хмыкнул.

- Вот теперь в моде типа национальный подход, - продолжал Фочсикян, - поэтому тех же самых шалопутов и грабителей, имя в имя, зачисляют в народно-освободительных патриотов - и приходят к выводу, что патриотизма всегда было опять-таки немерено. Зозуля об этом недавно новую книжку как бы написал, толстую такую... называется “Душу народную не перемогнуть”. Ну, да я не об этом... - Он хватил горилки. - А что же вы не пьете, преждерожденный-ага?

- Я на работе, - сухо ответил Баг. Теплая горилка - это нечто стократ худшее, нежели холодный эрготоу, Баг уже выяснил сей факт доподлинно. Но обижать Олеженя не хотел, потому и привел довод, по всем признакам являвшийся неотразимым.

- А, ну да... Так вот. Был лет триста назад, что ли, такой классовый борец, или, по-нынешнему, народный патриот, Дракуссель Зауральский. Гнида, извините, редкостная. Не из простых людей, граф как бы. В свое время он шороху навел круто: грабил, резал - жуть! А потом, когда княжеский двор типа решил положить конец безобразию и выслал в уезд отряд Внешней охраны, и даже регулярные воинские части подтянулись на подмогу типа, попытался бежать за границу. Его схватили, конечно, на границе, Дракусселя-то, но награбленного при нем не нашли и, как ни бились, так и не дознались, куда реально дел.. А типа есть легенда, будто клад свой граф где-то тут сховал, чуть ли ни в самом Асланiве, а там - не только сокровища всякие, но и как бы документы, китабы, граф собрал неплохую китабларню, и вот как бы там есть самые убедительные исторические свидетельства про древность и самобытность асланiвських коренных жителей. И у Зозули была статья, где он как бы реально пытался вычислить, куда этот клад наш нетопырь сховал. Ну и вот. Ничего определенного, конечно, вы же знаете ученых: “с одной стороны, с другой стороны, в свете вышеизложенного предположить, но учитывая отсутствие точных данных, нельзя утверждать с уверенностью...” Так вот ровно через сорок семь дней как Кучум в должность вступил, организуется Братство Незалежных Дервишей, и регистрирует его управа с рекордной скоростью, типа за сутки. А главным - как бы сам ибн Зозуля. И немедленно начинается весь этот треск про нашу самобытность, уникальность, не оцененную мировой наукой древность... и начинают копать. Так вот я как бы думаю... - Фочикян перешел на шепот и приблизил лицо к Багу. Ощутимо запахло горилкой. - Зозуля-то, пользуясь старой дружбой с начальником уезда, чего-то ему наплел типа про культуру, да и продавил решение о поддержке дервишей со стороны управы. Негласной, конечно - общественная организация, то да се, таких организаций чисто много... но откуда у дервишей конкретные деньги на все эти раскопы да кружки? А сам Зозуля под шумок, под все эти самостийные стоны - клад ищет. Чужими руками!

- Ага... - пробормотал Баг. В голове уже кружилось от “как бы” и “типа”, но мысль была интересной.

- Век гурий не видать! - возбужденно брызнул слюной Фочикян. - Может, он как бы научный фанатик и впрямь рассчитывает найти доказательства неопровержимые, типа Асланiв самый древний город в Евразии. С него станется. А может, и проще: золото и брильянты. Хитрый такой ибн Зозуля! Весь уезд на ноги поднял, а все думают, что кости да колчаны копают, от самобытности торчат! В каждом доме карты висят - где раскопки вести. Только что грудные младенцы не роют. Не знанием, так количеством возьмут: раскурочат вообще весь уезд - где-нибудь дракусселев клад и обнаружат... И Кучума ведь жалко! Этот историк его под мечеть подведет, конкретно. Из уездных средств финансируется такая натуральная авантюра... А если, иншалла, и впрямь найдут?

“Из уездных средств? Это по какой же статье расходов?” - заинтересованно подумал Баг, а вслух спросил:

- И действительно, что тогда?

Фочикян, помрачнев, опять глотнул горилки.

- Лучше не думать, - сказал он, отодвинувшись от Бага. - Дележ типа начнется... Но у нас вообще в последнее время много всяких странных новостей появилось, преждерожденный Лобо, - продолжал меж тем Фочикян. - День-другой живем не тужим, потом - опаньки! Аллах керим, опять приплыли. Сейчас меня пропажа этого французского профессора сильно занимает

На экране компьютера снова появилась полоса асланiвських новостей. По-прежнему главенствовало сообщение о таинственном исчезновении члена Европарламента Глюксмана Кова-Леви и его спутницы, тоже француженки.

- Как типа эти двое могли пропасть, если все уездное начальство их с такой помпой встречало и вокруг них прыгало? - риторически вопросил Фочикян.

Тут в голову Багу пришла свежая мысль.

- А телефон у вас в хозяйстве есть, Олежень?

Телефон нашелся под позавчерашними газетами - видавший виды и проживший нелегкую жизнь аппарат, склеенный липкой лентой.

И Баг набрал номер Богдана.

- Драг еч? Приветствую! Ты осведомлен о том, что в Асланiве пропали францу... Ах, вот как. Хорошо.

Он положил трубку на рычаг и в задумчивости закурил: Богдан разговаривал сухо, официально, обращался к нему на “вы”: по всему выходило, что он не один и не хочет демонстрировать присутствующим, кто ему звонит, но, как понял Баг - Богдан в данный момент тоже в Асланiве, и не где-нибудь, а в уездной управе! Обещал позвонить позже. Очень интересно. Жену искать приехал?

Или - не только?

Карма...

“Что же... Подождем”, - решил Баг, а затем мягко и ненавязчиво вернулся к взаимоотношениям Олеженя с Абдуллой Нечипоруком, и узнал, во-первых, что в народе его кличут не иначе как “Черным Абдуллой” - за необъяснимое и без сомнения весьма накладное увлечение иноземными повозками марки “мерседес”, да еще и непременно черного цвета.

- Он от повозок этих тащится, - говорил Олежень. - Говорят, у него их целых три.

Баг только присвистнул.

- А ведь привозные-то повозки во сколько дороже наших обходятся, а? Нет, ну вы скажите мне, преждерожденный-ага Лобо, где он берет на них деньги? Ведь он не писатель! И не ученый! Всего лишь начальник зиндана унутренных справ! Я, типа, думаю иногда: может, он не только мздоимствует на счастье, но и лихоимствует на горе ?

“И впрямь странно”, - подумал Баг и, движимый неясным предчувствием, попросил:

- А покажите-ка мне, уважаемый Олежень, изображение этого вашего Абдуллы.

Так и есть: спортивного вида мужчина средних лет, с волевым и жестким лицом, умными глазами, нос с приятной горбинкой - тот самый, которого вчера Баг видел в черной повозке перед шинком “Кумган”... Предчувствия редко подводили Бага. Черная незнакомая повозка с эмблемой в виде трехлучевой звезды, вписанной в круг - конечно, это была эмблема “мерседеса”!

Мужчина в черном “мерседесе”, похоже, присматривал за общением местных дервишей с Хикметом, а, воз - и за смертоубийством. Сама собой напрашивалась мысль, что Черный Абдулла как-то контролировал преступную активность дервишей.

Просто волосы вставали дыбом! Ведь коли это правда, стало быть, есть вероятность, что с искателями древних сокровищ, маскирующимися под националистов... или, наоборот, с националистами, стремящимися добраться до клада, связан более или менее непосредственным образом сам вэй уезда! Нет-нет, рано выходить из роли даоса, рано!

Телефон разразился пронзительным дребезжащим гудком.

- Да? - Руша книжные стопки, Фочикян схватил трубку. - Да, да... Ого! Ну конечно, интересно... Ага... Спасибо, Фарид, спасибо! Чудеса. И, обрати внимание, в последнее время все чудеса чисто неприятные... Ассалям здоровеньки!

Фочикян медленно положил трубку. Вздохнул с недоумением и тревогой. Потом сказал:

- Хисм-уллу, нашего вчерашнего спасителя-то - ну помните, преждерожденный Лобо? - до сих пор не отпустили. Типа дело на него завели, обвиняют в противуобщественных действиях - Опять вздохнул. - Это что-то новое: на блаженного дело завели?!

Тут в комнату, явственно не находя себе места от духоты и скуки, опять приперлась черная собака Аля, осмотрела присутствующих (или сделала что-то похожее - глаз из-за шерсти все равно толком не было видно), простучала когтями к столу и негромко гавкнула на бутылку с горилкой.

- А ведь и правда! Умница, Аля! - заулыбался Олежень и потрепал флегматичное чудовище по загривку. Собака в очередной раз тяжело вздохнула. - Преждерожденный Лобо, давайте закусим, чем Аллах послал!

Аллах послал Фочикяну и бродячему даосу пару больших пиал пилава, хлеб с сыром, зелень и разные мелкие закуски. От горилки Баг в очередной раз решительно отказался, хоть она и была на сей раз, в виде разнообразия, предложена ему холодной, “типа с ледничка”.

- А что, Олежень, - аккуратно подбирая палочками последние рисины, поинтересовался Баг, - у этих самых дервишей имеется, наверное, какой-нибудь центр, где они собираются по неотложным нуждам? Где начальство у них и вообще.

Вгрызшийся в сыр Олежень энергично закивал и застрекотал жирными пальцами по клавиатуре. Появился план Асланiва.

- Что же касается начальства... - Фочикян проглотил сыр. - Есть у них какой-то Горний Старец...

- Кто таков? - насторожился Баг: именем этого Старца был пущен ко дну паром “Святой Евлампий”.

- О, это типа тайна! - развел руками Олежень, - Меня тоже Старец как бы занимает. Но! Нет даже фотографии, никто его реально не видел, никто про его дела типа не знает... Мне кажется, это даже не человек, а божество и дервиши ему поклоняются...

“Божество? - с сомнением подумал Баг. - Странное божество, во имя которого взрывают целые паромы, полные пассажиров. Неправильное божество. Впрочем, разберемся...”.

Эпицентр деятельности дервишей оказался неподалеку - все же Асланiв в сравнении с Александрией был невелик, - на улице Дыхания Пророка, в несомненно историческом двухэтажном здании, стоявшем в ряду других, не менее исторических.

- Вот что, уважаемый Олежень, - Баг, разглядывая фотографию здания, снова закурил. В пачке осталось всего пять сигарет. - Такая просьба: вы пока подготовьте любую информацию о событиях и лицах, какая кажется вам подозрительной, хочу ее залить себе на диск, если не возражаете. - Фочикян не возражал. - Сбросьте вот на этот сервер, пароль простой, - Баг написал пароль и адрес на обрывке газеты. - А я вас покамест оставлю... Государственная необходимость.

Неторопливо обменявшись положенными случаю сообразными фразами о благодарности, преданности, неизменной готовности и прочих высоких материях, коими жива и жить будет Ордусь, Баг и Олежень разошлись. Журналист остался с горилкой и собакой, которую широким жестом направил вослед Багу: типа, гуляй, Аля! Баг же привел в порядок одеяние даоса и устремился, шаркая обувкой и постукивая посохом, в полный опасностей путь по городским улицам.

Готель “Старовынне мiсто”,

9 день восьмого месяца, средница,

день

Впрочем, скрытно достичь готеля “Старовынне мiсто” и незамеченным забраться на свой балкон не составило никакого труда - насколько Баг мог судить, слежки за домом Фочикяна не было, да и интереса к своему номеру Баг тоже не заметил, а уж в таких делах он понимал крепко и накануне в разных неожиданных местах оставил мелкие ловушки вроде приклеенных волосков и микроскопических перышек из обнаружившейся в шкафу перины. Все ловушки остались нетронутыми.

Багу и в голову прийти не могло, что отсутствием засады он обязан исключительно Богдану, да еще сметке и человеколюбию славного старика-служителя готеля. Сами того не ведая, оба единочаятеля - Баг и Богдан - уже начали работать в этом деле вместе: ничего еще не зная о том, что каждый успел и что узнал, но волею судеб уже помогая друг другу. Воистину не о них сказал Учитель в эпизоде сороковом главы пятнадцатой “Лунь юя”: “Коль пути различны, вместе планов не замышляют”. По делу Незалежных Дервишей Баг и Богдан ничего еще не замыслили вместе - но месяц назад пути их совпали, похоже, раз и навсегда.

“Удивительное паучье гнездо... - думал Баг, складывая нехитрые пожитки в сумку. - И кто же у нас главный паук? Зозуля? Абдулла? Мифический Горний Старец?”

Напряженно размышляя, Баг закурил. “Итак. Что у нас есть? Зозуля - дервиши - Жанна и Богдан, причем Жанна куда-то пропала - Горний Старец, человек или бог - жители города, усиленно копающие землю в поисках клада Дракусселя. Как все это связано вместе? - Баг взялся за “Керулен”, перламутровая инкрустация на крышке блеснула в лучах солнца. - Много неизвестных, одно понятно - ключик, скорее всего, в логове дервишей”.

Баг включил компьютер, присоединил к нему телефонную трубку, вышел в сеть и принялся скачивать информацию, которую расторопный Фочикян уже успел сбросить по указанному адресу.

Внезапно “Керулен” издал свист, возвещающий наличие новой почты.

Письмо было только одно.

“Драг еч Чжучи, сим настоятельно рекомендую вам обратить самое пристальное внимание на исчезновение в Асланiвськом уезде французского профессора Кова-Леви. Интересы страны и межгосударственные требуют, чтобы он был найден как скорее и в воз более полном здравии. Мэй-ли”.

Баг замер с сигаретой в руке.

“Амитофо... Мэй-ли! Принцесса Чжу!”

Перед его мысленным взором снова живо встала она - такая легкая, прекрасная, утонченная... Такая невообразимо далекая в небесных высях дворцовых чертогов Ханбалыка. Милая девочка императорского рода...

Баг жадно затянулся, пытаясь совладать с бурей, мгновенно забушевавшей в груди.

“Кто я для нее? - горько вопросил он себя в который уж раз. - Всего лишь мелкий винтик громадного государственного аппарата, толковый, надо признать, винтик, славно и без запинок крутящийся, но - не более... Безликий служащий из армии управленцев, каждый день заботящихся о благе страны. Для меня те три дня - словно три благоуханных лотоса посреди болота. А для нее - лишь слегка будоражащий воображение эпизод среди неги и покоя Запретного Города, откуда она вырвалась на миг в поисках острых ощущений. Перчинка короткого приключения на безвкусном и жирном трепанге жизни... О чем я вообще думаю?!”

Невыносимая печаль наполнила сердце Бага. Услужливая память воскрешала одну картинку за другой...

Какое сухое, официальное письмо!

Баг зверски умертвил сигарету в пепельнице и тут же схватился за другую. Руки сами потянулись к “Керулену” и набрали адрес чата Мэй-ли. Введя свой ник и пароль, Баг замер с занесенным над клавишей пальцем и некоторое время тупо смотрел на экран. Картинка у входа - красивая девушка с высокой прической, лучась бриллиантовой улыбкой, подмигивала ему с экрана. Такая искусственная, неживая, нарисованная - совсем не похожая на принцессу.

- Эйтс-с-с-с... - выдохнул Баг и опустил палец на клавишу.

Мэй-ли в чате не было.

В чате вообще было пустынно.

Баг унял нервную дрожь облегчения: он по-прежнему не представлял себе, что сказал бы, будь принцесса в чате. Но ее там не было, не было, не было...

“Что это я?” - вновь укорил себя Баг и почти прокусил сигаретный фильтр.

Он оторвался от “Керулена” и сделал по комнате пару кругов, освежая в памяти комментарии Чжу Си на третью главу “Лунь юя”.

Не помогло.

Тогда Баг прочитал наизусть всю двадцать вторую главу. Но даже она не принесла успокоения; Баг то и дело ловил себя на том, что в честном и преданном, но недалеком Му Да видит себя. Может, умный да искушенный человек нашел бы способ задержать принцессу, или хотя бы заинтересовать ее своей особой?

А Стася? Баг ей уж почти сутки не писал...

В полном отчаянии Баг мысленно обратился к “Алтарной сутре”.

И только тогда почувствовал, как спокойствие и умиротворение, потребные для вдумчивой розыскной работы, наконец начали снисходить на него.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Асланiвськая уездная управа,

9 день восьмого месяца, средница,

день

Асланiвськая управа располагалась в красивом, массивном здании, выстроенном в древнеславянском, времен еще Киевской Руси стиле, но с прагматично загнутыми по-ханьски краями кровли: стиль стилем, а крыши-то гнуть надо, чтобы демоны и злые духи не нашли пути до казенных помещений, в коих вершатся судьбы уезда. Найти управу оказалось совсем не сложно.

Оставив “тахмасиб” на стоянке за управой, Богдан неторопливо приблизился к широким дверям, перегороженным турникетом охраны. Два мрачных, дюжих вэйбина тщательно обрабатывали его сканерами, в то время как третий придирчиво изучал документы. Богдан не хотел покамест играть в чины и ранги, и шел на общих основаниях, как простой подданный; его страшноватая для многих пайцза этического управления, как и большинство серьезных пайцз, сканерами не обнаруживалась.

- Цель приезда из Александрии?

- Личная, - пожал плечами Богдан. Такие вопросы были противузаконны.

- А зачем же тогда вам наша управа?

- У меня личное дело к общественному работнику.

- По личным делам у нас по пятницам принимают.

- У меня срочное личное дело, - терпеливо ответил Богдан, - и в пятницу, вероятно, меня здесь уже не будет.

Придраться было не к чему.

- Хорошо бы вас тут уже и в четверицу не было, - пробормотал вэйбин себе под нос, но так, чтобы Богдан услышал. Богдан не отреагировал. Тогда его сызнова отсканировали, и вэйбин мстительно сказал: - Калям свой здесь оставьте. Потом получите.

Это был уже явный произвол. Богдан достал свою безобидную шариковую ручку.

- А в чем дело? - спросил он, стараясь сохранять хладнокровие.

Глаза вэйбина блеснули. По тону Богдана искушенный охранник понял, что посетитель вот-вот заведется, и это его вполне устраивало.

- Калям может быть использован как холодное оружие.

Богдан сделал два глубоких вдоха и выдоха, а потом улыбнулся.

- Я и не знал. Буду иметь в виду.

И отдал ручку, мысленно с нею на всякий случай простившись.

Тогда его пропустили.

Над второй дверью, внутренней, висел написанный иероглифами категоричный приказ: “Цзиньчжи шо ханьхуа! Цзиньчжи се ханьцзы!” (“По-ханьски не говорить! По-ханьски не писать!”). Богдан только головой покачал.

В старомодных коридорах управы было пустынно, тихо и сумрачно, и Богдан в первый момент растерялся. Двери, двери - массивные, обитые кожей или дерматином, и редко на какой встретишь хоть какую-нибудь табличку, чаще просто номер. Для своих. Только для своих. Но в конце концов на третьем этаже он отыскал дверь, на которой было написано: “Начальник зиндана унутренных справ”.

Он вежливо постучал, но мягкая внешняя обивка двери сделала его предупредительность бессмысленной. Тогда он приоткрыл дверь.

То была, разумеется, лишь приемная. Кожаный диван, развесистая голубая агава. Забранное решеткой широкое окно. Необозримый стол, а за ним - молодой и суровый секретарь.

- Здоровеньки салям, - сказал Богдан, входя.

Секретарь поднял от бумаг недовольный, подозрительный взгляд.

- Ассалям здоровеньки... - выжидательно ответил он.

- Мне было бы очень желательно хотя бы недолго побеседовать с единочаятелем начальником зиндана.

На лице секретаря написалось изумление наглостью неизвестного просителя.

- Это невоз. Преждерожденный-ага чрезвычайно занят.

- Я понимаю. Но я проделал долгий путь... Я, видите ли, муж исчезнувшей секретарши профессора Кова-Леви.

Секретарь даже привстал. А потом и вовсе встал.

- Из Франции? - едва дыша от счастья, спросил он.

Богдан на всякий случай сделал рукой неопределенный жест.

Секретарь вышел из-за стола. Подошел к Богдану. Церемонно пожал ему руку обеими своими и долго тряс.

- Вы прекрасно говорите по-ордусски, мсье-ага, - в полном обалдении сказал он. - Примите мои соболезнования и наилучшие пожелания... То есть... э... Одну минуту, я доложу, - не сдюжив светской беседы, секретарь ретировался.

Действительно, Богдан пробыл в одиночестве не более минуты. Потом кожаная дверь в кабинет снова распахнулась, и перед Богданом предстал начальник Асланiвського зиндана унутренных справ Абдулла Нечипорук.

Абдулла понравился Богдану. Энергичный, быстрый в движениях, крепкий. Умное, жесткое лицо. Простая, без вычур чалма - не то, что наверченный на голову секретаря Гур-Эмир. Широко и стремительно шагая, Абдулла подошел к Богдану и тоже протянул ему обе руки.

- Бонжур, мсье, - с трагическим надрывом сказал он. - Поверьте, весь Асланiв буквально сражен. Мы делаем все, что в наших силах! Когда вы прибыли? Вы вполне понимаете меня? Я, к сожалению, не парле... па. Но Исмаил сказал, вы в совершенстве владеете...

- Сегодня утром прибыл, - ответил Богдан. - Заселился в готель - и сразу к вам.

На лице Абдуллы проступило некое легкое сомнение. Он коротко обернулся на секретаря. Потом снова глянул на Богдана.

- Мсье так замечательно говорит по-ордусски... - немного вопросительно начал он.

- Нет-нет, - доброжелательно сказал Богдан. - Я не француз. Я ордусский подданный, житель Александрии.

Абдулла снова коротко покосился на секретаря - но того уже не было. Он поразительным образом мгновенно усох и исчез где-то в агаве.

Когда Абдулла снова повернулся к Богдану, лицо его было уже совсем иным.

- Но Жанна - действительно моя жена, - добавил Богдан.

- Вам нужно было бы встретиться со следователем, - вежливо, с отчетливым холодком проговорил Абдулла, - Вероятно, ему понадобятся ваши показания. Но его сейчас нет в городе. Я, поверьте, всей душой вам сочувствую, но я очень занят. Оставьте ваш адрес и телефон у секретаря. Когда следователь вернется из поездки, он с вами свяжется. Прошу простить...

Он явно собирался распрощаться, но Богдан одной рукой мягко взял его за локоть, а другой показал на висящий над дверью очередной запрет: “Цзиньчжи шо!..”

- Ну и что? - уже явно раздражаясь, небрежно и презрительно спросил Абдулла.

- Вы не могли бы пояснить, единочаятель, - спросил Богдан, - как это следует понимать?

Абдулла брезгливо стряхнул руку Богдана.

- Послушайте, - отчеканил он ледяным тоном. - Вы ведете себя вызывающе. То, что вы житель улусного центра, не дает вам никакого права допрашивать меня, слугу асланiвського народа, в моем же собственном кабинете! Я могу сейчас...

- Вы совершенно правы, - примирительно сказал Богдан, - но ведь это не допрос, а только вопрос.

- Исмаил, - лениво сказал Абдулла, - вызови охрану. Пусть его выдворят отсюда с позором.

Богдан поправил очки.

- Честное слово, я не хотел, - проговорил он, доставая золотую пайцзу. - Я здесь действительно как частное лицо.

Абдулла претерпел еще одну быструю метаморфозу, на какой-то момент став воистину черным. Желваки его единожды вздулись, и тут же опали.

- Прошу простить, драгоценноприбывший преждерожденный единочаятель, - сказал он. Исмаил, показавшийся было из-за агавы, не увидев пайцзы и не понимая, что именно произошло, тем не менее верхним чутьем почувствовал: произошло нечто начальству крайне неприятное; и на всякий пропал снова. - Мы здесь все места себе не находим из-за происшедшего, нервы на взводе... в том числе и у меня. Прошу простить. Почему вы не сообщили заблаговременно?

- Но я правда не хотел бренчать регалиями. Я обычный ордусянин, у которого пропала жена, причем странно пропала. Не похоже на что-то... э... бытовое.

- Да, я понимаю. Идемте в кабинет.

- Ласкаво рахматуемо, - улыбнулся Богдан, глядя в ледяные глаза Абдуллы. - Я не собираюсь вас отрывать от дел, единочаятель Нечипорук. Просто мне хотелось бы как-то участвовать. Тоже нервы, но... Поговорить со следователем, который ведет это дело, поговорить со свидетелями. Вот, скажем, чета ибн Зозуль. Ведь это во время визита к ним, или сразу после него пропали профессор Кова-Леви и моя супруга. О Зозулях совсем ничего не слышно, где они? Я хотел бы с ними встретиться. Это частная просьба, прошу понять меня правильно.

- Я понимаю вас правильно, преждерожденный единочаятель Оуянцев-Сю. Вполне правильно. Мне нужно некоторое время, чтобы подготовить материалы и свидетелей. Вы не хотите пока побеседовать с начальником уезда?

- У меня нет дел к единочаятелю Кучуму и я совершенно не рвусь отнимать время еще и у него. Но я был бы счастлив воспользоваться случаем и засвидетельствовать свое почтение.

- Идемте. Я провожу вас - и безотлагательно займусь выполнением вашей просьбы.

Как всегда, стоило Богдану добиться своего - и ему делалось неудобно перед тем, кто вынужден был ему уступить. Он очень переживал, когда с ним не соглашались, когда не получалось убедить собеседника в своей правоте, - но переживал стократ горше, если собеседник, оставаясь при своем мнении, по тем или иным причинам вынужден бывал уступить. Не соглашался, а подчинялся. Богдан терпеть не мог настаивать. Всю жизнь ему хотелось, чтобы все кругом были свободны, но при том сходились бы во мнениях и желаниях. Он понимал, что так бывает не часто, но...

Вот почему он был столь рад, когда Господь послал ему воистину единочаятеля - Багатура Лобо.

- Не стоит спешить, я же не тороплю и не подгоняю вас, единочаятель, - сказал Богдан. - Скоро мне, к тому же, ехать на воздухолетный вокзал. Прилетает... э-э...

Он осекся. Почему-то ему не захотелось говорить “отец старшей жены”. Хотя тут, в мусульманском Асланiве, его поняли бы как нельзя лучше - но он помнил, что Жанна просила не упоминать о ее положении при французском профессоре; стало быть, она все же этого положения стеснялась в глубине своей загадочной европейской души. И сейчас, в отчаянной ситуации, здесь - он не мог произнести ни единого слова, какое могло бы как-то задеть, обидеть или унизить его любимую.

- ...Мой близкий родственник. Он тоже озабочен судьбой моей юной супруги. Просто я просил бы держать меня в курсе, и устроить все же - ну, хотя бы вечером - встречу с Мутанаилом ибн Зозулей.

- Исполню, преждерожденный единочаятель, - сказал Абдулла. - А теперь не угодно ли все же - к драгоценноруководящему единочаятелю Кучуму?

- Буду рад.

Они вышли из приемной. Энергично, но без суетливой спешки пошли по коридору. Мягкий ковер глушил шаги.

- Так все же - что означает этот странный запрет? - снова спросил Богдан, указав на висящий и здесь, в коридоре, приказ “Цзиньчжи шо!..”

- Трудно сказать в двух словах, - отрывисто произнес Абдулла. - Прошу сюда. бы и на лифте, но так короче... Городской меджлис проголосовал запрещение публичного использования ханьского наречия, как оскорбительного для слуха подданных. А мы, средоточие государственной жизни, должны неукоснительно выполнять волю народа. Понимаю, - сказал он, предупреждая новые вопросы, - для вас это странно. Если бы не последовавшие события, мы постепенно сняли бы возникшее напряжение. Но после того, как слух множества асланiвцев был травмирован некоторыми ханьскими фразами, в городе произошли беспорядки... Мелкого, хулиганского уровня, поэтому мы не ставили в известность улусное руководство, своими силами справились. Но в ходе беспорядков погиб человек.

- Какой ужас, - искренне сказал Богдан. - Что же с ним случилось?

- Убит в драке. Буквально пронзен насквозь.

Богдан помолчал, потом спросил:

- Языком?

Абдулла непонимающе покосился на него.

- Почему языком? Кинжалом.

- В таком случае, простите, логичней было бы запретить кинжалы, а не языки. Я смотрю, у вас тут очень многие ходят с кинжалами...

Абдулла не ответил. Богдан коротко глянул в его сторону - желваки на выбритых до синевы щеках начальника зиндана прыгали, как жабы в тесном полиэтиленовом мешке.

- Вам, высокопоставленному столичному чиновнику, - сказал Абдулла после короткой паузы, - насквозь пропитанному имперским сознанием, очень трудно понять наши традиции и нужды.

- Хотелось бы понять.

И в этот миг в кармане Богдана нежно прокурлыкала телефонная трубка.

- Простите, - проговорил Богдан и поднес трубку к уху. - Алло? Оуянцев слушает.

Ему стоило немалых усилий не перемениться в лице.

Потому что из трубки зазвучал голос Бага.

- Да, - стараясь говорить сухо и равнодушно, перебил Богдан друга. - Нет. Я в уездной управе Асланiва и разговаривать не могу. Мы созвонимся с вами позже.

Не хватало еще начинать с единочаятелем разговор! Когда его ищут, как убийцу! И тот, кто возглавляет поиски - шагает с Богданом локоть к локтю!

- Вот мы и пришли, - очень ровным голосом проговорил тут Абдулла. - Прошу вас, единочаятель. Сюда.

Асланiвський воздухолетный вокзал,

9 день восьмого месяца, средница,

день

Сидя в просторном и почти пустом зале ожидания, Богдан вновь и вновь вспоминал встречу с Кучумом. Что-то было в ней не так.

Хотя Кучум Богдану понравился. Лицо и повадка честного, много пожившего и много повидавшего работяги. Мягкий асланiвський говорок при абсолютном знании русского наречия; искренняя озабоченность таинственным исчезновением гостей города - и не менее искренняя тревога по поводу многих прочих дел, в частности, роста межнационального напряжения и совершающихся на его основе человеконарушений... Ситуация в уезде была не простой, и морщины на лице Кучума были тому лучшими свидетелями. И лучшими свидетелями тому, что Кур-али Бейбаба действительно переживает.

И однако... однако...

Может быть, виной неприятному осадку - то, как переглядывались начальник уезда с начальником зиндана? Но как, собственно? Просто, говоря с Богданом о судьбе Жанны, Кучум взглянул поверх его головы взглядом холодным, начальственным - и тут же Абдулла произнес: “С вашего позволения, преждерожденные единочаятели, я вас оставлю. Мне нужно работать”.

А что, собственно, говорил в этот момент Кучум?

А ничего, собственно. Он произнес чисто светскую, ни к чему не обязывающую фразу: “Я от всей души надеюсь, что уже сегодня ваша супруга будет найдена”.

Жанна, Жанна...

Нет. Вот об этом думать - никак нельзя. Просто идет расследование. Сколько их уже было в жизни Богдана - вот еще одно. Рыдать и стонать будем позже, обнявшись, друг у друга на плече... Если, конечно, она не предпочтет это делать на плече Кова-Леви. Но об этом - тоже потом.

Почему Кучум сказал только о супруге? А Кова-Леви?

Век бы француза не видать...

Почему он не упомянул профессора? Просто потому лишь, что беседовал со мной, с мужем потерпевшей?

Почему опять пропал Баг?

Богдан, едва оставшись один, сразу попытался перезвонить напарнику. Но на звонок снова, как и утром, никто не откликнулся.

Что происходит тут, Господь Вседержитель...

Глубоко задумавшись, Богдан пропустил мгновение, когда из широких врат пошли первые пассажиры. Впрочем, даже если бы он стоял спиной и с закрытым глазами, он ощутил бы, что происходит нечто. Пропустить момент появления почтенного бека ему бы не удалось нипочем.

Сначала в зале стало совершенно тихо, заглохли все разговоры. Потом кто-то ахнул.

В полном одиночестве стоя посреди бегучей дорожки, в папахе, бурке и сверкающем панцире боевых орденов, седобородый, коренастый и чуть кривоногий, как и подобает великому всаднику, сложив мощные руки на рукояти висящей у пояса длинной сабли в ножнах с серебряной чеканкой, из сумрака медленно и величаво выплыл в зал ожидания бек Ургенча Ширмамед Кормибарсов. Он стоял неподвижно, словно статуя; но когда дорожка подъехала к неподвижному полу, едва уловимым движением истинного воина переместился на мрамор, воздел руки к потолку и страшно закричал:

- Алла-а!!!

Никто ничего не понимал, но не откликнуться было нельзя. Десятков шесть мужчин в чалмах, обретавшихся в зале, как один вскинули руки и закричали на разные голоса, кто тоненько, кто перепуганным басом:

- Алла-а-а-а-а!!

И тут, словно этот мощный всеобщий призыв распахнул некие иные, не совсем посюсторонние врата, из сумрака поплыли стоящие в строю, по стойке “смирно”, копии бека - молодые и чуть постарше; все, как на подбор, великаны и герои, в бурках, папахах, со сложенными на рукоятях сабель коричневыми жилистыми руками, с острыми каменными лицами цвета загустевшего солнца.

Богдан оторопело принялся считать - и, похоже, не он один.

Богатырей в папахах оказалось тридцать три.

Пока они выплывали на свет Божий и строились на мраморной тверди, сам бек, чуть щурясь, огляделся и явно заметил Богдана. Но не подал виду и не сделал к нему ни шагу.

Построившись в круг, в затылок один другому, богатыри опять страшно и протяжно крикнули что-то - и, потрясая единомоментно вылетевшими в солнечный свет саблями, начали боевую пляску.

Описать это невоз. Достаточно лишь сказать, что через десять минут, когда пляска подошла к концу, в зале осталось человек двадцать, или чуть более; остальные нечувствительным образом утекли куда подальше. Да и оставшиеся не сделали того же лишь потому, что примерзли к месту, не в силах сделать и шагу на ногах, разом лишившихся всякого намека на мышцы.

Потом, чеканя шаг и звеня наградами, бек пошел к Богдану. Окончательно оторопевшие люди в зале благоговейно в немом ожидании смотрели только на него. Но когда это грозное видение, этот новый Тамерлан остановился возле бледнокожего очкарика в расстегнутой на груди рубашечке и легких порточках и, вместо того, чтобы, например, пластануть его своей громадной саблей, обнял широко распахнутыми руками, а очкарик в ответ обнял Тамерлана, асланiвцы точно поняли, что настал конец света.

- Здравствуй, минфа, - сказал Ширмамед, словно мочалкой драя щеку Богдана своей жесткой бородой и натирая его, как на терке, на орденах и медалях, усыпавших бурку.

- Здравствуй, бек, - ответил Богдан, с удовольствием и нежностью хлопая Ширмамеда по твердым, как дерево, плечам бурки. - Здравствуй, ата.

- Здесь лучшие воины моего тейпа, - сказал бек. - Принимай.

- Господи, ата! Зачем?

Бек отстранился. Посмотрел на Богдана с удивлением.

- Ты спросил вопрос, да? Ты не знаешь? Я тебе скажу. Жену твою спасать!

- Ширмамед, ну что ты, право... Я бы сам. Один...

- Я читал , - твердо и очень спокойно перебил его достойный бек. - Книга умная. Великий заморский писатель Хэ Мин-гуй сказал: человек один - ни чоха не стоит! Ты читал?

- Читал.

- Зачем читал? Читал - а не запомнил! Только время тратил!

- Но, бек, Жанна все-таки не твоего рода...

Бек пожевал узкими коричневыми губами. Седая борода его встопорщилась.

- У вас, у русских, в голове совсем ничего нет, да? Нет? Немножко есть? Скажи мне: ты моей дочери муж?

- Муж.

- Жанна тебе жена?

- Жена.

- Значит, она мне дочь!

То ли усталости, то ли от переживаний - но у Богдана на глаза навернулись слезы. Ни слова больше не говоря, он опять обнял бека и прижался щекой к его жесткой седой бороде. Бек опять легонько похлопал Богдана по спине, и совсем уже негромко, ласково проговорил:

- Ничего. Ты молодой, много думаешь... Повзрослеешь - начнешь понимать.

Богдан взял себя в руки. Глубоко вздохнул, успокаиваясь; приподняв очки, вытер уголки глаз. Сказал:

- Спасибо.

- В гостиницу езжай с нами. Расскажешь по дороге, что тут успел.

- Хорошо. Я остановился в небольшой такой, недорогой, мы там все сможем...

Бек гордо выпрямился.

- Дорогой, недорогой... Что говоришь? В любом городе правоверных должна быть ведомственная гостиница Военной Палаты, называется “Меч Пророка”. Мне, как потомственному воину-интернационалисту, там должны бесплатный номер, один месяц в год! Хвала Аллаху, мы в Ордуси живем, а не в какой-нибудь Свенске. Вези в “Меч Пророка”!

Богдан поглядел на неподвижно стоящих в строю богатырей.

- А... семья?

Бек со значением положил руки на рукоять сабли и сказал:

- Семья со мной.

Локоть к локтю они прошествовали к багажному отделению. Лучшие воины тейпа, храня суровое мужское молчание, звеня саблями о стальную клепку шаровар, строем по четыре следовали за ними.

В багажном отделении бек небрежно повернулся к своим богатырям.

- Кормиконев, автобус надо.

Стоявший в первом ряду крайним слева богатырь, едва успев поправить немного сбившуюся папаху и ни слова не говоря, громкой опрометью бросился на стоянку. Самораздвигающиеся двери едва успели торопливо самораздвинуться. Казалось, даже они зашипели как-то необычно. Опасливо.

- Кормикотов, карту города и уезда надо.

Стоявший в третьем ряду крайним справа богатырь, вздумавший было на досуге почесать бороду, вздрогнул, быстро опустил руку и ровно тою же громкой опрометью устремился к видневшемуся вдали киоску “Ордуспечати”.

- Кормимышев, вещи неси.

Стоявший в строю последним самый маленький и щуплый из богатырей, едва видневшийся под буркой и папахой, неторопливо вышел из строя и без энтузиазма оглядел гору хурджунов, каковую мгновением раньше вывез из темного чрева внутреннего багажного зала громадный автопогрузчик. Чувствительное сердце Богдана сжалось. Он шагнул на помощь, но бек ловко поймал его за локоть стальными крючьями своих пальцев.

- Ты куда?

- Помочь... Гора такая - он до вечера не управится.

Бек тяжко вздохнул и сказал с укоризной:

- Не лезь. Тридцать лет назад я бегал, как он бегает, и таскал, как он таскает. Через тридцать лет он будет стоять, как я стою. Восток - дело тонкое.

И тут в кармане порток у Богдана закурлыкал телефон. На какой-то миг сам став стремительным, как барс, Богдан выхватил трубку и поднес к уху.

- Оуянцев слушает!

Отчетливо было видно, как у него меняется лицо, Опадает, словно проколотый воздушный шарик. Темнеет, как море, когда наползает гроза. Бек с тревогой следил за этим превращением - а когда Богдан дал отбой и медленно опустил руку с трубкой, тихо спросил:

- Что стряслось, сынок?

Богдан затрудненно сглотнул.

- Жанну нашли, - сипловато проговорил он. Откашлялся. - Она без сознания.

Багатур Лобо

Улица Дыхания Пророка,

9 день восьмого месяца, средница,

день

Пробраться в штаб к незалежным дервишам оказалось проще простого.

Как следует все обдумав, Баг решил двигаться по крышам - так и людям лишним на глаза не попадешься, и взор не натыкается все время на несообразно обильные асланiвськие каштаны; и заходишь сверху, откуда никто, как правило, не ждет. Еще у Фочикяна Баг, поводив пальцем по карте, убедился, что от гостиницы “Старовынне мiсто” до искомого дома существует путь, ни разу не пересекаемый улицами. То есть три разрыва имелись, не сплошным же монолитом стоят в Асланiве дома; но улицами в полном смысле слова их назвать было нельзя - так, узенькие переулки, через которые перепрыгнуть не сумеет разве что полный дуцзи .

Поэтому, перекачав фочикяновский архив асланiвських странностей к себе на “Керулен”, а на всякий случай еще и на сервер александрийского Управления внешней охраны - мало ли что случиться может, вот ведь прежний Багов компьютер вообще потоп в водах Суомского залива! - храбрый человекоохранитель привязал к рукоятке меча шелковую красную кисть, в которую вплетены были медные чохи, и меч сразу стал типичным заклинательным орудием мирного даоса. Затем Баг пристроил сие орудие за спину, подвязал даосские усы и брови, дабы не зацепляться ими за что-нибудь сызнова, спрятал сумку с вещами и “Керуленом” в развилке ветвей пышного каштана и незамеченным вылез на крышу.

Солнце неотлучно торчало в синем небе, нагоняя на город сонную одурь и ощутимо раскаляя черепицу. О последнем Баг не подумал, пришлось разорвать носовой платок и обмотать им ладони. На всякий случай. Буквально через четверть часа Баг похвалил себя за предусмотрительность: прыжок через переулок вышел не таким удачным, как задумывалось. Уже в воздухе Баг заметил развалившегося прямо на месте ожидаемого приземления здоровенного и пушистого кота, и пришлось слегка порулить в полете полами халата, чтобы не травмировать ни в чем не повинное, усатое, подобно великим полководцам древности, животное - временное пристанище чьей-то вечной души; в итоге скорость была потеряна. Нога соскользнула. Баг рухнул на покатую крышу, и ему пришлось вцепиться в черепицу, дабы не скатиться в щель узенькой улочки и не начать безнадежно быстрое планирование с высоты четвертого этажа. В левом рукаве - там, где пребывала трубка на сей раз захваченного с собою мобильного телефона, раздался отчаянный пластмассовый хруст. Кот приоткрыл глаза, презрительно посмотрел на Бага, с неохотцей поднялся и лениво утек в чердачное окно.

“М-да, - сокрушенно подумал Баг, затормозив на самом краю и ощущая жар черепицы сквозь шаровары, - хорошо что меня не видит принцесса Чжу. Сегодня я не так ловок в пробежках по крышам.”

Буддийская добродетель дорого обошлась Багу: телефон приказал долго жить. С минуту Баг выгребал из рукава осколки пластмассы и напоминающие лягушачьи кишки сплетения схем и проводков. Сколько и кому Яньло-ванов и прочих чертей посулил за это время уязвленный до глубины души человекоохранитель - невоз перечислить даже приблизительно.

Дальнейший путь обошелся без приключений.

Правда, в одном месте Багу пришлось переждать, пока деятельная домохозяйка развесит белье на балконе, а в другом - когда по переулку пройдет под барабанный бой очередной отряд юных любителей ковыряться в земле в поисках неопровержимых доказательств собственной уникальности, а на деле - клада Дракусселя Зауральского; эту версию Баг принял пока за рабочую.

Отряд замыкал груженый мешками и томимый жарой невзрачный ишак.

Переждав шествие за трубой, Баг выглянул. Ближайшая крыша принадлежала тому самому дому, где, как следовало ожидать, каждый камень и каждый гвоздь пропитались идеалами незалежности. Чердачные окна по случаю лета были гостеприимно открыты, и на подоконнике одного дремала в тени пара голубей; на соседнем же подоконнике устроился бородатый субъект в форменной светло-зеленой чалме и косовортке с потрясающими петухами, с дымящейся трубкой-люлькой в одной руке и газетой в другой. Привалившийся спиной к раме дервиш, шевеля губами, внимательно читал газету, время от времени прикладывался к трубке и взмахивал ею, отгоняя мух.

Баг бесшумно, пользуясь тем, что дервиш весь поглощен чтением, подкрался к нему со спины, улучил момент и, ткнув пальцем в шею, подхватил обмякшее тело.

Мухи обиженно взвыли. Трубка глухо стукнула о подоконник и, покатившись, едва не рухнула в узкий провал улицы. “Сказочная вещь”, - подумал Баг, в последний момент поймав ее и затем аккуратно положив на подоконник рядом с отключенным дервишем: когда тот придет в себя, пусть его любимый курительный прибор будет с ним рядом и хоть как-то утешит после небольшой физической и психологической травмы.

Голуби встрепенулись и, вытянув шеи, уставились на Бага бусинами немигающих глаз. Баг, от всей души надеясь, что здешние птицы остались верноподданными ордусянами, вольнолетающими по форме и интернациональными по содержанию, поднес палец к губам и единочаятельски попросил их: “Т-с-с-с-с.”

Голуби переглянулись, пару раз моргнули, а затем, явно стараясь хлопать крыльями потише и тем самым по возсти облегчая Багу скрытность проникновения во вражье логово, снялись с подоконника и перелетели на соседнюю крышу. А уж оттуда снова поглядели серьезно и вдумчиво. Голуби явно поняли Бага. Бессмертные души, каковые они в себе ныне носили, наверняка еще хранили верность братству народов.

На чердаке было темно и душно. Где-то у крыши задумчиво бормотали о страстной любви невидимые соплеменники двух новых Баговых единочаятелей. “Гр-р-р... Гр-р-р-р!” - гулко настаивал какой-то крылатый преждерожденный. Как и подобает подданному великой державы, он не лицемерил и прямо заявлял, в чем нуждается. Баг от души пожелал ему удачи. Он терпеть не мог мелкотравчатых лицемеров, кои, воровато стремясь ко второстепенному, вслух красиво витийствуют о главном. На чердаке подобным несообразностям не было места.

Вдоль стен громоздились какие-то древние ящики - Баг осторожно отодрал несколько досок у пары выбранных наугад и обнаружил, что внутри полно всяких изгвазданных в земле и разной дряни черепков, железок, каких-то окаменелостей, одеревенелостей и ороговелостей - словом, продуктов древнекопательского рвения. Каждый экспонат этой дивной коллекции был снабжен биркой с номером.

Отмахнувшись от поднятой им на воздух пыли веков, Баг заметил неподалеку пару сравнительно новых, обернутых дерюгой тюков и распорол один с края. На свет явились тоненькие брошюрки, называющиеся “Шо правовiрным надо знать про Асланiв”. Перелистав одну, Баг убедился, что она полна призывов осмотреть то или иное историческое место, а завершается повествование о великом городе с уездной судьбой и о его древнекопательских буднях будоражащим воображением лозунгом “Усi на раскоп”.

“Излишки агитационных материалов”, - усмехнулся Баг и направился вглубь чердака по свежим отпечаткам подошв, обозначившим дорожку в пыли. Дорожка привела его к металлической двери, и, осторожно открыв ее, Баг оказался у лестницы, ведшей на площадку верхнего этажа.

В здании царила тишина - лишь где-то внизу вдруг хлопнула дверь. “Сквозняк? - подумал Баг, замерев. - Или кто-то вышел? Или, что было бы наиболее неприятным, кто-то вошел?” Звуков больше не доносилось, и Баг решил двигаться дальше - соблюдая предельную осторожность.

Он бесшумно спустился на площадку. Там была лишь одна дверь, украшенная монументальным навесным замком. Рядом с дверью в сильно битом ведре стояла одинокая швабра.

На площадке следующего этажа дверь была совсем иного свойства: не глухая металлическая, но деревянная, забранная матовыми стеклами, широкая, в две створки. На одном из стекол висела бумажка с надписью, выполненной на лазерном принтере: “Служебное помещение”. И ниже: “Цзиньчжи шо ханьхуа”.

“Амитофо... Это в каком смысле? - удивился Баг. - Что же, ханьское наречие правильно копать мешает?”

Со стены рядом с дверью на Бага с красочного плаката взирал обобщенный образ незалежного дервиша - доброе, открытое лицо с висячими усами, неизменная чалма салатного цвета, честные глаза, улыбающийся рот и надпись по краю: “Ласкаво зикром встречаемо”.

“Ага, спасибо. То бишь, рахматуемо, - подумал Баг, тихонько подергав ручку и обнаружив, что дверь заперта. - Ладно, пошли дальше”.

Аналогичная дверь на втором этаже была слегка приоткрыта.

Баг проскользнул в широкий и длинный коридор, расправил усы и брови, слегка сгорбился - к дервишам зашел бродячий даос с мечом для изгнания злых духов, всего и делов-то. Не нужно? Ну, не нужно, так не нужно, извиняйте, я дальше пошел...

Вот даос тихо и мирно, неторопливой походкой человека, который никуда не торопится, ибо на веку своем уже повидал немало, движется вдоль выкрашенных в жизнерадостный зеленый цвет многочисленных дверей, понимающе кивает, разглядывая плакаты на стенах и таблички на дверях - “Помощник нАбольшего незалежника”, “Заместитель нАбольшего незалежника по раскопным делам”, “Пресс-секретарь нАбольшего незалежника” и дальше в таком же духе... Иногда встречались таблички, вновь и вновь категорически запрещавшие говорить и писать на ханьском наречии.

Странно, подумал Баг, что нигде не видно запрета думать по-ханьски. С дервишей, похоже, сталось бы и такое учудить. Но, наверное, воображения не хватило.

У двери с надписью “НАбольший незалежник. Канцелярия” даос Баг замедлил шаг, остановился и огляделся.

Здание будто вымерло.

Баг приложил ухо к двери - внутри также царила тишина.

“Наверное, все на раскопе. Просто-таки землю роют на благо доисторического прошлого и светлого национального послезавтра”, - подумал Баг и открыл дверь.

За нею обнаружилась просторная приемная с большими окнами.

С противуположной двери стены на Бага строго и с какой-то тайной мыслью взирал портрет некоего преждерожденного преклонных лет, в чалме, украшенной сияющим полумесяцем; преждерожденный был облачен в темный, расшитый звездами халат, одна рука его была воздета к темному, в крупных звездах, небу, а вторую он поднес к седой бороде. Лицо у преждерожденного было загадочное и возвышенное - казалось, вот-вот он изречет нечто главное.

По правую руку от портрета стоял широкий стол с лампой допотопного вида, графином и парой могучих с виду телефонных аппаратов; за столом просматривался стул с высокой спинкой. Еще правее взор радовала обитая кожей дверь с табличкой “На:больший незалежник Мутанаил ибн Зозуля”.

По левую руку от портрета гладящего бороду старика бодро зеленела и, похоже, готовилась плодоносить средних размеров кокосовая пальма.

“Ну просто удивительно! - подумал Баг, напрасно дергая за ручку запертой начальственной двери. - Вот так все бросить и уйти неведомо куда... А это, небось, портрет Горнего Старца и есть. Только вот где же горы?”

Баг с сомнением покосился на телефоны. Соблазн попробовать вновь связаться с Богданом был велик. Но, поколебавшись, Баг оставил эту мысль. Слишком уж он рисковал выдать себя. Баг принялся за первичный осмотр помещения.

В ящиках стола оказалось много всяких бумаг. У Бага не было времени просматривать их с чувством и толком, да и вряд ли так вот, в незапертом ящике стола приемной, лежало бы что-то существенное - он пролистал для порядка верхнюю пачку и уже собрался было кинуть бумаги обратно, как одна бумажка привлекла внимание.

Это оказалось что-то вроде прейскуранта, как говорят в Европе. Сверху так и значилось - “Ценник”. Дальше шла таблица, в правой графе которой значились суммы в лянах, а в левой...

Баг даже уселся на стул.

“Древнекопательские работы. Участие в раскопе, один световой день - 7 лянов. Ночное участие в раскопе - 12 лянов. Участие в древнекопательском митинге - 5 лянов. Вербовка в древнекопательские ряды одного нового участника - 2 ляна. Находка кости древнего асланiвца (не менее шага длиной) - 150 лянов. Находка черепа древнего асланiвца - 350 лянов”. Дальше следовали подробные расценки на исторические находки - в зависимости от их сохранности и древности. “Находка предмета обихода древнего асланiвца - 40 лянов...” - и опять детальная роспись: за что и сколько.

“Амитофо...”

Изумление Бага не знало границ. Он попытался прикинуть в уме хотя бы приблизительную сумму всего “Ценника” - ежели все, что в нем перечислено, было оплачено хотя бы единожды, - но быстро сбился; не приходилось, однако, сомневаться в том, что сумма получалась значительная. А если учесть, что в движении за возвращение асланiвських древностей участвует чуть не все население города... Удивительно богатые люди эти дервиши! Только вот откуда средства? Откуда?

Но спросить было некого: Старец, ухватив бороду жилистой, натруженной дланью, хранил многозначительное молчание, а набольший незалежник ибн Зозуля отсутствовал, видимо, занятый раскопками особой важности. “Как бы копает”. Баг аккуратно сфотографировал бумагу и открыл другой ящик.

Та же картина - незначительные бумажки, главным образом - отчеты об изумительных находках вроде окаменевшей трубки-люльки и клада ржавых кумганов, весьма нетривиально датированных сорок седьмым веком до Н. Х. Баг, человек немудрящий, всегда предпочитал датировки по девизам правления, но знал, что христиане, например, меряют время периодами “до Р. Х.” и “от Р. Х.”; те же из христиан, каковые считают себя атеистами, то же самое именуют “до н. э.” и “н. э.”. Странная смесь “до Н. Х.” привела Бага в замешательство. К счастью, внизу страницы сокращение было расшифровано: “до Нашей Хиджры”. Честный человекоохранитель только вздохнул.

Затем на глаза Багу попались два отношения о переводе денежных сумм из Асланiвського отделения Первого Всеобъемлющего Справедливостью банка на счет Братства Незалежных Дервишей.

Баг плохо разбирался в денежных документах. Финансовые человеконарушения не относились к его области деятельности; но то, что деньги были переведены в одном случае из средств, предназначенных на строительство новой ветряной электростанции, а в другом - со счета уездного Фонда Радования Старости, следовало из пояснительных банковских записей определенно. Суммы были значительные.

“Это что же получается? - подумал он ошеломленно. - Вместо того, чтобы строить электростанцию и сообразно обеспечить жителей светом и энергией, потребной в ежедневных нуждах, они кости скупают и молодежь учат с оружием по улицам строем ходить? Ради Дракусселева клада отнимают кусок маньтоу у вышедших в отставку и живущих на государственном обеспечении пожилых подданных?! И это - забота о своем уникальном и, по их же собственным уверениям, древнейшем и умнейшем на земле народе?!”

От волнения Баг вытащил сигарету и даже щелкнул зажигалкой, но вовремя спохватился и с сожалением убрал сигарету на место. Встал и решительно направился к двери в кабинет ибн Зозули; внимательно ее осмотрел и вздохнул, качая головой. Извлек из рукава малый метательный нож и принялся ковыряться в замке.

Умение отмыкать замки подручными средствами никогда не было сильной стороной Бага. Подобное занятие он почитал низким и даже постыдным, и уж коли случались обстоятельства, в каковых Багу приходилось открывать запертые двери, то он всегда предпочитал делать это не тайно, а открыто, совершенно явно для всех присутствующих. Говоря проще, Баг такие двери обычно выбивал ногами или, когда дверь попадалась особенно неподатливая, случившимися поблизости предметами. По его мнению, подобный путь был наиболее сообразен поведению благородного мужа.

Но редко, очень редко складывались ситуации особого рода, когда дверь становилась препятствием не для справедливого пленения лиц, совершивших противучеловечные действия и потому подлежащих, например, вразумлению прутняками, но - препятствием к тайному получению важной информации, злодеев уличающей. В многолетнем деятельном опыте Бага таких случаев было - по пальцам одной руки пересчитать, и каждый случай достойный человекоохранитель вспоминал с неизменным отвращением. Баг терпеть не мог ковыряться в чужих замках. Но ибн Зозуля не оставил ему выбора.

“Да открывайся же! - с отвращением вращал ножом Баг. - Открывайся, железяка, три Яньло тебе в пружину!”

Замок не поддавался.

Баг настолько увлекся, что новый хлопок двери внизу прозвучал для него, точно раскат грома небесного. В коридоре послышались шаги и голоса.

“Двое”, - определил Баг и огляделся в поисках укрытия. Старец глядел на него с плохо скрытым торжеством. Его легкая улыбка, перестав быть загадочной, казалось, прямо говорила: “Что, влип?” Баг пожал плечами и юркнул за пальму. В углу было тесно, но кадка оказалась достаточно высокой, дабы Баг смог полностью за нею укрыться. Правда, ему пришлось скорчиться - любое движение тут же всколыхнуло бы листья и выдало Бага. Баг поступил единственно возможным способом. Он принял позу “нефритового утробыша”, благо владел этой техникой весьма уверенно, практикуя ее раз в седмицу на протяжении уже почти десятка лет. Оная поза, хоть и требовала от адепта запустить нос глубоко меж колен, как не что иное способствовала сообразному движению жизненной энергии по важнейшим каналам организма, очищая помыслы и сообщая телу необычайную бодрость.

Тайной “нефритового утробыша” с Багом поделился в свое время сам Великий Наставник Баоши-цзы; он же впервые показал Багу, как следует правильно принимать эту позу - Баг не смог сдержать вздоха удивления при виде той легкости, с которой Баоши-цзы на его глазах свернулся в своеобразный кокон, сделавшись при этом почти вдвое меньше, и с трудом удержался от несообразного вопроса, а куда же, собственно, наставник девал свой вызывающий всяческое и всеобщее уважение живот.

Позднее Баг понял, что великий Конфуций, говоря об опыте как о начале начал, был как всегда прав: уже через пару лет настойчивых тренировок Баг научился в позе “нефритового утробыша” ужиматься раза в полтора, а энергия так и бегала, так и бегала...

Баг сгруппировался и обратился в слух.

- ...И ничего это не значит, - услышал он под звук открывающейся двери уверенный грубый голос одного из вошедших. - Вы очень много волнуетесь. И, между прочим, совершенно не из-за того, из за чего следует.

- Да, но ведь детальные планы наших изысканий сугубо... - робко отвечал второй; даже походка его звучала как-то вяло, неэнергично.

“Глядите-ка, сколь чистое русское наречие!” - удивился Баг.

- Послушайте! - Уверенный голос слегка возвысился. - Перестаньте, наконец, твердить про изыскания! Я бы мог понять, если б это говорил обычный научник, но вы-то знаете, какая у нас цель! - Скрипнул стул.

- Однако прежде - помните? - когда мы утвердили план раскопов, речь шла и о создании новых музеев, и о том, что будет основан институт для тщательного обследования всех древностей, - в робком голосе послышались отчаянные нотки, - где мы, соединив усилия, прольем окончательный свет на историю уезда и культуру его коренного народа... А что теперь? Где институт? Все деньги уходят на спортивно-раскопные медресе и на оплату древнекопательских работ, которые ведутся совсем не по тому плану! Мы не так договаривались!

“Они не так договаривались, надо же!” - подумал Баг, сдавив коленями кончик носа: за пальмой было непереносимо пыльно и страшно хотелось чихнуть.

- А вот скажите! - в уверенном голосе зазвучали раздраженные нотки. Снова скрипнул стул. - Хоть как-то эти ваши изыскания приблизили нас к цели? Нет! Да любой мальчишка с лопатой за день делает больше, чем вы со всеми вашими умствованиями - за месяц! Больше приносит пользы Асланiву!

“Не иначе как это сам Горний Старец, вылезший из рамы, или на худой конец - ибн Зозуля, великий и незалежный, - решил Баг. - Распекает кого-то. Точь-в-точь вокзальный Каменюгин на своем экстренном совещании. На:большего начальника по голосу сразу определишь. Но Каменюгин хоть за дело распекал - женщину в поезде продуло. А тут ученый ученого распекает за любовь к науке! Экие аспиды!”

- В конце концов, у нас есть и другие виды на ваши ямы и канавы. Думаете, земляные работы могут быть полезны только для поисков древнего хлама? Они и для современных дел годятся. Рыть надо там, где надо рыть! И закончим этот разговор!

“Это какие еще виды? - недоуменно подумал Баг. - Гуаньинь милосердная, стало быть, и дракусселев клад - только маскировка подлинных целей этих грандиозных земляных работ?”

- Ну... - блеял тем временем робкий. - Может быть, я не в курсе... я никогда и не стремился быть полностью в курсе высших планов. Но ведь есть уже вполне репрезентативные результаты! Мы разыскали много неопровержимых фактов и свидетельств!

- Ре! Пре! - саркастические передразнил его уверенный. - И что? А к главному не приблизились ни на шаг!

- Это не происходит вот так, сразу. Вы не понимаете!

- Да! Я этого не понимаю! Я простой патриот своей малой родины и желаю, чтобы она стала большой. Самой большой! Я - безо всяких там заумных идей делаю все для того, чтобы родной народ процвел в веках и обрел подобающее место среди других народов. А вы: институт, институт! Будем исследовать, будем постепенно... Вас только и волнует, что ученую степень цзиньши получить! А на Асланiв вам плевать! Теперь я это ясно вижу.

- Ну... Зачем вы так, зачем... - робкий голос задрожал. - Я патриот! Я...

- Да вы знаете, кто настоящие патриоты? Нет? А я вам скажу! Вы зайдите хоть в одно медресе, которыми так недовольны, зайдите и посмотрите на воспитанников - вот патриоты! Вот настоящее будущее Асланiва! - торжественно объявил уверенный. Помолчал. - Ну что? Что? Нечего сказать?

- Вы... Вы не правы, - в голосе робкого послышались слезы. - Вы заблуждаетесь, - он принялся надсадно сморкаться.

“И еще как заблуждается...”

- Наука необходима. Исторические знания о своем героическом прошлом есть корень самосознания народа, без них он теряет ощущение собственного достоинства...

- Это все слова. Вот вам задачка, раз уж вы так за науку. Откуда эта фраза, что она может значить, чем ценна? - уверенный запнулся, коротко прошуршал бумагой и прочитал монотонно: - “Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге”.

“Вот это вопрос! - подумал Баг. - Ну, не завидую я робкому.” Цитата была ему совершенно незнакомой и ровным счетом ничего не говорила.

- Ну?

К сожалению, и робкому она сказала не больше, чем Багу. После долгой томительной паузы еле слышно прошелестело:

- Ничего так вот сразу не приходит в голову. Незнакомый текст... Надо подумать. Надо обратиться к источникам, к справочникам...

- Я так и знал! Вот и вся цена вашей науке.

- Повторите... - в полном отчаянии, умоляюще просипел робкий.

Уверенный зачитал фразу еще раз. Баг поднапрягся; внутренний голос говорил ему, что это не простая фраза, что от нее, быть может, многое зависит или будет зависеть в самом ближайшем будущем. Вотще. Фраза и фраза.

- Не знаю... - сдался робкий.

- А между прочим, это единственное, что нам удалось выяснить. Единственное. А вы теперь, со всей своей эрудицией - только глазами хлопаете... Ладно. Хватит лирики. Кто из нас, как и когда заблуждался, мы потом разберемся, история рассудит - кто прав. Народ рассудит. Когда мы ему как следует мозги прочистим. А пока делайте, что вам говорят. С завтрашнего дня нужно удвоить усилия в раскопах южной части города, особенно в сто двадцать первом и сто двадцать третьем. Не спрашивайте, почему! К древнеискательству это уже не имеет ни малейшего отношения. Далее. Да прекратите хлюпать носом! Далее - ваша группа должна подготовить серию статей. Пусть распишут как следует этот череп, что сопляки нашли - мол, очень авторитетная находка, мы на пороге судьбоносных открытий. После публикаций мы направим прошение в Александрию, может даже в Ханбалык, если Фотий откажет. Попробуем выбить денег. Так сказать, на расширение работ. И Запад нас поддержит. Гуманитарные фонды, спонсоры, всякие правозащитники... Они и так на нас не надышатся, а когда мы поставим вопрос ребром: тут, мол, очаг изначальной цивилизации, все нашими учеными уж схвачено... э-э... то есть, доказано... Европа сама начнет кричать, что она от нас произошла - лишь бы Ордуси фитиль вставить. Культура - не самоцель, вы это понимаете? Или вам и без исследований не очевидно, что коренное население нашего уезда - очень древнее, а его культура - самобытнее некуда? Всем истинным асланiвцам - очевидно, а вам какие-то исследования нужны? Странно!

- Очевидно, конечно, очевидно, - пролепетал робкий.

- Так вот об этом пусть и пишут! А то что получается: уже ваши ближайшие сподвижники, да смилостивится Аллах над их заблудшими душами, перестают понимать наши цели и носятся непонятно где, дурной самодеятельностью занимаются - паром даже взорвали, внимание ненужное привлекают. И вот итог: яшмовой вазой накрылся ваш любимый Хикмет! А ведь как язык у человека подвешен был! До чего ж умел с италийским и аглицким атташе по культуре беседовать! Соловей! Бывало, как запоет про жестокую политику ордусификации, проводимую имперским центром - дипломаты плачут, интеллектуалы кулачишками трясут, культурные фонды деньги суют наперебой... Но - забыл человек о главном, второстепенным увлекся, тоже, вроде вас, решил, будто культурный фронт - всего первей. Чуть вэйтухаев сюда не привел...

“Привел, привел! Уже привел! - злорадно подумал Баг. - Но какая замечательная, какая содержательная речь! Как вовремя моя карма привела меня за эту кадку!”

- Ну, ясно, что ли?

Собеседник уверенного утвердительно высморкался.

- И подберите сопли! - Судя по звукам, уверенный встал и направился к двери. Остановился на пороге. - Вам сейчас еще ехать в больницу “Милосердные Яджудж и Маджудж”, с мужем нашей дамы встречаться. Так что возьмите себя в руки. Некоторая опечаленность, конечно, вполне уместна, дама весьма плоха... Но - печальтесь в меру. Не ваша же дама, в конце концов! - уверенный помолчал. - Вот ведь совпадение, кто мог ожидать... Шайтан! Когда она успела выскочить за столичного вэйтухая? Шустрые эти француженки, дело свое туго разумеют... Ну, ничего, когда мы вольемся наконец в общеевропейский дом... - Он не договорил, только характерно причмокнул. Опять помолчал, видимо, предвкушая, что он начнет вытворять в этом доме с француженками; да и вообще.

“Ай да ибн Зозуля! - подумал Баг. - А еще ученый!”

- Поняли вы меня? Там каждую фразу, каждое слово, что вы скажете, надо продумывать до мельчайших интонаций, чтобы никто ничего!

- Да, да, я... конечно...

- Вот! Это уже лучше. Он получит свою даму и уедет, не будет под ногами путаться и пайцзами трясти.

“Да ведь это он про Богдана! - внутренне ахнул Баг. - Что же получается? Зозуля в курсе и этих событий? Стало быть, они все же между собой связаны?”

Мысли беспорядочно полетели одна за другой, словно осенние листья на сыром александрийском ветру.

“Получается, к исчезновению французского профессора и Жанны дервиши также свои ручки этнографические приложили? Амитофо! Иностранный профессор... Внешние влияния? Теперь понятно, почему так обеспокоилась драгоценнорожденная принцесса. Нет, тогда получается, дервиши с гостя пылинки сдувать должны - а оно вон как обернулось. Неувязочка... В общем, скорее надо с Богданом связываться, скорее... Но он наверняка под нефритовым кубком у дервишей. Ох, погоди, Баг, не отвлекайся, три Яньло тебе повсеместно... Слушай, пока говорят - думать потом будешь...”

- А когда они покинут уезд?

- К утру, я думаю, все образуется - и дама очухается, и муж будет счастлив, что она жива и почти здорова. - Уверенный гадко усмехнулся. - Это его отвлечет. Что говорить - помните?

- Все помню, не волнуйтесь, преждерожденный-ага!

Голос из робкого сделался буквально подобострастным. “Да, - подумал Баг, - навел Зозуля страху на подручных! Такой и впрямь мог уездного начальника к рукам прибрать... капал, капал ему на мозги своей культурой - ан вот у него что за культура! Европейский дом ему подавай. Ох, будет тебе дом, драг еч Мутанаил! Будет ужо! Казенный!”

- Ну, смотрите... - с некоторым сомнением произнес уверенный. - Не должно возникнуть ни малейших подозрений. Приведите себя в порядок. И не забудьте потребные бумаги! У вас хватит ума не захватить то, за чем мы, собственно, сюда ехали... Я подожду вас в повозке. Во имя Горнего Старца, милостивого, милосердного! Иншалла! - Хлопнула дверь и уверенный бодрой поступью удалился по коридору в сторону выхода.

Баг некоторое время слушал разные звуки - сопение, вздохи, звон графина, шаги: оставшийся, как и было велено, приводил себя в порядок. Потом, видимо, сочтя, что лучше уже просто некуда, он шаркающей походкой направился в другой конец кабинета. Зашуршали бумаги. “Глянуть бы...” - подумал Баг, но одернул себя: не искушай свою карму, да не будешь искушен ею. И так, пробравшись сюда нынче, Баг, почитай, пол-расследования за пол-часа осилил. Да и развинчиваться из позы “нефритового утробыша” при посторонних, это, знаете ли, как-то... э-э-э...

Наконец шуршание прекратилось и стихли за дверью шаги.

Через минуту Баг высунулся из-за кадки. Внутри у него все клокотало от возмущения - только огромное усилие воли да двадцать вторая глава “Лунь юя” помогли Багу сдержаться и не выскочить из своего укрытия, дабы собственноручно совершить немедленное вразумление.

“Поразительные негодяи! - думал Баг. - Обманули народ, ограбили уезд, лживые корыстолюбцы... Переродиться вам вечно голодными пиявками, пожирающими друг друга в зловонной луже!”

Осторожно выглянув в окно, Баг успел разглядеть садящегося в повозку высокого мужчину в черном халате и в чалме.

Баг помчался вверх по лестнице, почти не касаясь ступеней.

На чердаке все было по-прежнему: голуби вернулись на подоконник и, нахохлившись, дремали в тени карниза, забытье дервиша-охранника перешло в крепкий и здоровый сон - он возлежал на спине и смачно похрапывал. Баг человеколюбиво прикрыл его газетой от солнца и мух, а затем, не замеченный никем, кроме молчаливых голубей - голуби явно были польщены тем высоким доверием, что вновь оказал им Баг, - соскользнул вниз по водосточной трубе и, припоминая карту города, скорым шагом устремился к ведомственной больнице зиндана унутренных справ “Милосердные Яджудж и Маджудж”.

Через двадцать минут доблестный человекоохранитель был уже там.

Повозка, отъехавшая от штаб-квартиры незалежных дервишей, стояла перед входом, и за рулем дремал шофер. Раздобыть посох было мгновенным делом. Баг неприметно устроился в тени зарослей самшита и раскрыл веер. Он не сомневался: рано или поздно из здания больницы появится Богдан. А коли до темноты не появится, Баг войдет в здание сам и горе тому, у кого окажется худая карма оказаться на его пути.

Баг ждал.

Богдан и Баг

Асланiвський воздухолетный вокзал,

9 день восьмого месяца, средница,

день

Как ни хотелось Богдану устремиться, забыв обо всем, туда, где в самом беспомощном состоянии пребывала его юная и возлюбленная супруга, долг гостеприимства был превыше личных чувств. Бек приехал к нему - и оттого по всем законам божеским и человеческим бек был почетным, долгожданным гостем, а он, Богдан - радушным и рачительным хозяином. Бек, конечно, понимал его чувства - но мало ли чувств у человека! Много. Что они против необходимости вести себя сообразно долгу благородного мужа?

Чувства для мужчины - что жены; долг - что отец.

А потому, стоило лишь воинам бека загрузиться в поместительный туристический автобус, легко стамкаренный могучим красавцем Кормиконевым, Богдан вверил здоровье Жанны в руки Всевышнего, усадил почтенного тестя рядом с собою на переднее сиденье “тахмасиба”, почтительно пристегнул его ремнем безопасности, а потом, махнув водителю автобуса: мол, делай, как я, - повез свое воинство в готель “Меч Пророка”. Найти его на карте не составило труда. Богдан понятия не имел, что делать с незваной подмогой - но видеть отца старшей супруги был несказанно рад; да и как-то легче, увереннее стал он себя чувствовать в этом странном и , что греха таить, не очень дружелюбном городе, когда за его повозкой, словно привязанный, грузно и мощно покатил транспорт с тридцатью тремя бородатыми богатырями в папахах.

Бек, щурясь, проводил взглядом проплывший мимо памятник с простертой в светлое завтра дланью и золоченой надписью о шляхах титанiв на постаменте, чуть скривил уголок рта, помолчал, о чем-то размышляя, а потом сказал, глядя вперед:

- Как я помню еллинские сказки, все пути титанов завершились в тартаре. Навсегда.

Богдан внутренне крякнул. Бек всегда мыслил своеобразно, но веско.

- Не совсем, - вечное стремление к полной справедливости в очередной раз принудило Богдана возразить. - Был еще, например, Атлант, он небо держал.

- А! - Бек презрительно шевельнул ладонью. - Атлант-матлант...

Через мгновение он, всколыхнувшись, всем корпусом обернулся назад и еще раз, словно бы для того, чтоб окончательно в чем-то удостовериться, глянул на уменьшающийся памятник. Потом снова сел прямо.

- Нет! Этот небо держать не стал бы, - сказал он. - По лицу вижу. Да и чалму в руке сжал неуважительно. Да. Я тебе так скажу, - голос бека стал донельзя язвительным. - Он бы гяуров на это дело поставил, а сам немножко кушал, немножко кальян курил, немножко кровь пускал, немножко девушек портил... А иногда бы говорил: “Эй, Атлант-матлант, плохо держишь! Одной рукой держи, другой рукой мне шербет неси. Я буду немножко пить и немножко тебя жизни учить!”

- Ну зачем ты так, ата, - проговорил добрый Богдан. - В конце концов, может, у него вера была такая...

Он не успел еще договорить, как и сам понял, что, инстинктивно вступившись за тех, на кого нападают, снова перестарался. Так часто бывало.

Бек оттопырил нижнюю губу и коротко глянул на Богдана косым горячим взглядом.

- Зачем обижаешь? - мирно спросил он. - Или у тебя Бога нет? Или у меня Бога нет? В суре “Единомышленники”, в аяте сорок седьмом, сказано: “Не поддавайся неверным, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха - Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться”. А в суре “Покаяние”, аяте седьмом, сказано: “Когда неверные справедливы к вам, тогда и вы будьте справедливы к ним”. При чем тут вера? Паразит просто.

Богдан вздохнул. В душе он был с беком вполне согласен, но столь жесткая и однозначная позиция всегда казалась ему чем-то непозволительно бесчеловечным, ледяным - вроде клинка сабли. Клинку и подобает быть клинком, это так; но рука, которая держит саблю, все-таки должна быть теплой.

- Он же был мечтатель, - сдаваясь, проговорил Богдан. - Поэт....

Память у старого бека всегда была изумительной. Ни задумавшись ни на миг, он неторопливо ответил:

- В суре “Поэты” сказано: “На кого сходят бесы? Сходят они на всякого выдумщика и беззаконника, из которых многие - лжецы. Таковы и поэты, которым следуют заблуждающиеся. Не видел ли ты, как они, умоисступленные, скитаются по всем долинам и говорят о том, чего сами сделать не могут? Исключаются из них те, которые уверовали и делают доброе”.

- Трудно с тобой спорить, бек, - чуть улыбнулся Богдан. - Я только от себя говорю, а за тобою - вся мудрость Пророка.

Бек отрицательно качнул головой.

- За тобой тоже вся мудрость твоей культуры, да, - сказал он. - Ты защищаешь от меня того, для кого ты - жалкий гяур. Кто мечтал, чтоб весь твой народ нишкнул. Тут за тобой весь ваш Христос. Как бы Ордусь стояла без таких, как ты? Я и преклоняюсь перед тобой, и боюсь за тебя, и сострадаю. Только одно могу ответить тебе, слушай. Был такой Чжуан-цзы. Он сказал: если кто заставит глупца возносить хвалы истинному Дао, глупец лишь разобьет лоб. Себе разобьет. Окружающим - тоже разобьет. Да.

- Ох, и крут ты, бек, - качнул головой Богдан. - Ох и крут...

Бек чуть пожал широкими, жесткими плечами.

- Жизнь крута, - бесстрастно уронил он.

Некоторое время они молчали. “Тахмасиб” летел на предельной скорости, и просветы между придорожными кипарисами мелькали, словно кадры старой кинопленки. По ту сторону кипарисов простиралась млеющая в теплом предвечернем свете перекопанная степь, а вдали, над горизонтом, романтично темнели туманные и округлые громады лесистых гор.

- Почему молчишь? - наконец спросил достойный Ширмамед, сидя прямо и неподвижно.

- Что говорить? - ответил Богдан.

- Можешь не говорить. Рассказать должен.

Богдан чуть усмехнулся.

- Нечего еще рассказывать, бек. Сам ничего не понимаю.

- Зачем тут роют столько?

Богдан покосился на бека. Наблюдательности потомственному воину-интернационалисту тоже было не занимать. Бек был недвижим, но цепкий, стремительный взгляд его глаз работал неутомимо.

- Говорят, дервнеискательские раскопки. У них тут мода такая.

Бек помолчал, щурясь. Солнце висело уже невысоко, и на поворотах било в глаза.

- Веришь?

Богдан чуть пожал плечами.

- Покамест не было поводов усомниться. А что это еще может быть? Здесь действительно все помешаны на исследовании своего славного прошлого. По-хорошему помешаны, ничего не могу сказать, но... чрезмерно как-то. А что?

- Буду еще смотреть. Потом буду говорить.

- Да что такое?

Бек пожевал губами. Борода его встопорщилась.

- Ты добрый человек, - сказал он наконец. - Ты прекрасный человек. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю.

- Так, - мрачно проговорил Богдан. - После такого вступления должна следовать затрещина.

- Зачем затрещина? Правда.

- Ну?

Бек опять пошевелил бородой и уронил:

- Ты не воин.

Богдан вздохнул и попытался, рассутулив ученую спину, сесть попрямее.

- Не всем же быть воинами, - пробормотал он.

- А я этого и не сказал.

Богдан притормозил, и шедший за ним автобус притормозил тоже. Они въезжали в Асланiв. Проплыл справа утопающий в каштанах раскоп, переполненный трудящимися подростками.

- Как слаженно копают, видишь, бек? - спросил Богдан. - Детям нравится. Детям интересно.

Бек видел. Бек много чего видел.

- Щанцевый инструмент в отличном состоянии, - сказал он.

- Что? - растерянно спросил Богдан.

Взгляд бека стал озабоченным.

- Автоматы десантные, с укороченным прикладом. Да. Кучно бьют.

- Что? - совсем обалдел Богдан. - Бек, это же игрушки!

- Я знаю, - сдержанно ответил бек, - ты великий юрист. - Чуть помедлил и добавил: - Хорошо, что я прилетел.

- О Господи, - сказал Богдан и умолк.

Бек, видимо, почувствовал, что малость переборщил. Пошевелил бородой, потом покосился в сторону Богдана, чуть улыбнулся. Положил коричневую руку Богданцу на колено.

- Фирузе тебя очень любит, - сказал он мягко. - И я тебя очень люблю. Сказано в суре “Корова”, аяте двести десятом: “Их постигали бедствия, огорчения, они потрясаемы были так, что посланник и с ним верующие говорили: когда же нам помощь Аллаха? Смотрите, помощь Аллаха близка”.

Готель “Меч Пророка”,

9 день восьмого месяца, средница,

ближе к вечеру

Готель “Меч Пророка” стоял в тихом, живописном месте, на берегу небольшого искусственного пруда. Построен он был, видимо, где-то в конце пятидесятых, в экономном и строгом “черемушкинском” стиле; искусный архитектор ухитрился даже минарет и купол приготельной мечети выдержать в свойственных “черемушкам” серых тонах. Привратник, приветливо кланяясь, выбежал навстречу беку и Богдану, когда они вышли из “тахмасиба”; завидев же неторопливо вкатившейся во двор вслед за “тахмасибом” автобус, он растерялся. Когда из автобуса молча вышли первые человек десять, он, похоже, хотел было возмутиться; когда, держа руки на саблях, вышли вторые десять, он остолбенел. Когда вышли все тридцать три, он стал улыбаться так, что уши у него съехались на затылке. Богдан подумал даже, что уши пребудут там все то время, пока бек и его семья осчастливливают готель своим пребыванием. Спустя минуту неутомимый Кормимышев уже метал на брусчатку багаж.

Заселение прошло без эксцессов. Беку ответили весь третий этаж.

- Теперь, бек, мне нужно в больницу, - сказал Богдан, убедившись, что гости обрели и кров, и стол, и все потребное правоверным для вечерней молитвы. Бек, укладывая в специальный ларец снятые с бурки ордена и медали - оставил он лишь два самых сверкающих и крупных, - улыбнулся и ответил:

- Теперь, минфа, и мне нужно в больницу.

- Бек, я к жене, - немного смущенно объяснил Богдан и с некоторым усилием добавил: - К младшей...

- Сказано в суре “Корова”, - ответил бек, - в аяте двести двадцать втором: “Жены ваши нива для вас: ходите на ниву вашу, когда ни захотите, но прежде делайте что-либо и в пользу душ ваших”.

- На что ты намекаешь, почтенный Ширмамед?

Бек поднял указательный палец, как бы призывая Богдана подождать минутку, и негромко сказал в пространство:

- Кормиконев, поди сюда.

Невесть каким чудом услышавший его с третьего этажа могучий красавец Кормиконев с грохотом ссыпался в вестибюль по широкой лестнице, застланной ковром потертым, но по-прежнему хранящим обаяние приятного правоверным узора, - и замер перед беком.

- Каждый номер на ночь дежурного ставит, - сказал бек. - Дежурный слушает, смотрит, бережет. И от телефона не отходит. Чуть что - отзванивает мне на мобильный. Да пребудет с вами милость Аллаха!

- Аллах акбар, - сдержанно согласился Кормиконев.

Бек слегка поднял левый рукав и посмотрел на часы.

- Мы хорошо приехали, - сказал он и с благодарностью взглянул на Богдана. - До намаза еще двенадцать минут. - Он слегка поднял правый рукав и, словно не вполне доверяя строителям здешней мечети и развешанным по стенам в соответствующих местах стрелкам-указателям, посмотрел на компас. Чуть покрутил головой, ориентируясь, коротко и четко показал пальцем и распорядился: - Мекка там.

- А ты не будешь молиться со своими воинами? - осторожно осведомился Богдан.

- Ты спешишь к жене, - сказал бек. - Мое сердце не камень. И потом, Богдан... Идем к повозке. - Они пошли. Служитель окаменело улыбался им вслед, отслеживая Ширмамеда всем корпусом, словно военный радар, неутомимо ведущий цель. - Пророк заповедал правоверным в дни мира молиться по часам. Но в дни войны - до битвы и после битвы. Дай Аллах, чтоб я ошибся, но сдается мне - мы с тобой сейчас на войне.

- Господи, спаси и помилуй! - ответил Богдан.

Больница “Милосердные Яджудж и Маджудж”,

9 день восьмого месяца, средница,

еще ближе к вечеру

- Вот теперь мы поговорим, - сказал бек, когда Богдан, аккуратно вырулив со двора готеля, бросил “тахмасиб” в створ прямой и малозагруженной в этот час улицы Тарсуна Шефчи-заде. - Теперь мы сделаем для душ наших. Ибо что объединяет сейчас наши души?

- Что?

- Забота о делах. Забота о стране.

- А, - сказал Богдан. - Ну да.

- Пока едем, расскажи, что за дела. Я из письма понял, что Жанна уехала и пропала.

- Если ты понял лишь это, бек, - а, собственно, ничего иного я и не писал... Почему ты взял с собой целую армию? Скажи честно?

- Это не армия, это родственники, - сказал бек. Помолчал. - Ты спросил странный вопрос, Богдан. Даже не знаю, как ответить. Ты сам ответил, когда спросил. Там, где не пропадают молодые женщины, воины не нужны. Там, где пропадают молодые женщины, воины нужны. Да. Ты написал, что Жанна пропала. Значит, ты написал, что воины нужны. Или ты решил, что она просто сбежала от тебя, не сказав ни слова? Прости, конечно. Да.

Богдан покраснел.

- Честно говоря, мне и такая мысль в голову приходила.

Бек фыркнул.

- Я накажу дочь, - сварливо сказал он. - Раз ее мужчина мог подумать такое о себе, значит, она плохо его любит.

- Бек, да Господь с тобой... - испугался Богдан. Бек успокоительно тронул его за локоть.

- Не нервничай. Потом накажу. Когда Фирузе перестанет кормить дочку грудью.

Богдан не сразу нашелся, что ответить. Взглянул на орлиный профиль Ширмамеда. Потом пролепетал:

- Нет, ну ты же сам сказал только что: любит...

Ширмамед досадливо поморщился и объяснил:

- Внутри себя она тебя очень крепко любит. Это знаю. Но, может, снаружи - плохо умеет. Так бывает. И хватит о женщинах! - уже откровенно раздражаясь, повысил он голос. - Ты будешь мне рассказывать о делах, наконец? Или французская молодица помрачила твой разум?

- Да, в общем, где-то помрачила, - пробормотал Богдан и коротко ввел бека в курс того, что успел увидеть и подумать сам. Речь не клеилась; легкий участок дороги оказался короток, заманчивая магистраль Шефчи-заде через каких-то две ли вся оказалась перекопана и пошли сплошные объезды и хлипкие настилы над раскопами. Даже железные нервы Кормибарсова в конце концов не выдержали и он, с отвращением озирая громоздящиеся повсюду кучи земли и щебня, уронил:

- Здесь живут плохие мусульмане.

- Почему? - спросил Богдан, терзая переключатель скоростей.

- В суре “Преграды”, аяте пятьдесят четвертом, сказано: “Не производите расстройства на земле после того, как она была приведена в благоустройство”, - пояснил бек; затем повозку подкинуло, и бек ляскнул зубами. - Будто Коран не для них писан. Да. - С осуждением добавил он. Тут повозка извилисто вписалась в очередной поворот между рвами, и открылось очередное помпезное здание, фасад коего был украшен огромным портретом улыбающегося Кучума и надписью: “Пророк гуторiл с правовiрными по-асланiвськi!” Бек изумленно крякнул, а потом проговорил: - А, понял. Они ж, видать, и по-арабски-то не знают. Да.

- Вот и получается, - остервенело вертя баранку, подытожил свой рассказ Богдан, - что я ничего еще толком не видел и не уразумел.

- Этот Абдулла будет здесь?

- Думаю, да.

- Интересный человек.

- Неоднозначный, скажем так.

- Значит, что у нас есть? - Бек принялся загибать коричневые сухие пальцы. - Вооруженных много - раз. Окопы и траншеи - два. Цзиньчжи шо ханьхуа - три. Твой друг где-то бродит без связи, на него убийство вешают - четыре. Все?

- Вроде все...

- Ты мужчина или курсистка в парандже? Что такое “вро-де”? Да или нет?

- Нет! - громко и решительно сказал Богдан. - Не все! Пять! Мне покою не дает эта фраза Кучума: я уверен, что вашу жену найдут.

- Хороший человек. Утешить тебя хотел. Обдумывай слова тех, кто тебя огорчил; лелей слова тех, кто дал тебе надежду.

- Это из какой суры? - спросил Богдан, пораженный чеканностью формулировки. Бек шевельнул бородой и честно ответил:

- Это я сам.

Богдан, на миг оторвав одну руку от баранки, показал беку большой палец. Бек приосанился, по-орлиному расправив плечи.

- Понимаешь, ата... Он будто приказ отдал. Прямо при мне, чтобы времени не терять - но чтобы я этого не понял. И Нечипорук тут же козырнул: я вас оставлю, у меня дела - и ушел.

Бек резко, всем корпусом повернулся к Богдану и уставился ему в лицо.

- Так это прозвучало, да?

- Да.

Бек тихонько присвистнул сквозь зубы.

- И через два часа ее нашли, - сказал он.

- Да, - сказал Богдан.

Больше они не разговаривали. Думали.

Возле больницы “Милосердные Яджудж и Маджудж” их уже ожидали. Прямо перед входом стояло две повозки - одна обычная, ордусская, другая - черная иноземная, с эмблемой в виде трехлучевой звезды, вписанной в окружность. “Мерседес” - после некоторого напряжения вспомнил Богдан. “Мерседес” был пуст; на ступенях перед входом стоял человек в черных очках и курил, и Богдан через мгновение узнал Абдуллу. В ордусской повозке кто-то сидел, но сквозь затемненные стекла Богдан не разглядел лица.

Богдан вышел наружу, почтительно помог выйти беку. Абдулла тем временем неторопливо спустился вниз, отбросил окурок. Они обменялись с Богданом рукопожатием.

- Здоровеньки салям, единочаятель Оуянцев-Сю.

- Ассалям здоровеньки, единочаятель Нечипорук. Позвольте представить - это... - Богдан на миг запнулся, а потом жестко закончил: - Отец моей старшей супруги, ургенчский бек Ширмамед Кормибарсов.

Присутствие бека почему-то всегда делало его решительнее. Видимо, добрый пример заразителен. Что с того, что Жанна стесняется, когда ее называют младшей женой? Быть младшей женой она от этого не перестает. А если перестанет - то уж не потому, а по куда более серьезным причинам и мотивам. быть сколь угодно бережным на словах, уважать специфику ее мышления и ее привычек - но на игре в недомолвки ничего не выстроить. Реальность надо либо принимать всем сердцем, либо уходить из нее - но не закрывать на нее глаза в нелепом стремлении и в ней не быть, и другой не искать.

- Очень приятно, - сказал Абдулла, внимательно рассматривая Ширмамеда. Задержался взглядом на орденах и тоже подал ему руку. - Здоровеньки салям.

- Добрый вечер, - бесстрастно ответил бек.

- Рад сообщить вам, еч Богдан, - проговорил Абдулла, - что мы нашли вашу супругу. Я также попросил сюда приехать Мутанаила ибн Зозулю - последнего, кто видел профессора и его спутницу перед тем, как случилась трагедия. Характер трагедии теперь для нас совершенно ясен. В ближайшее время мы наверняка найдем и профессора.

- Что же произошло? - сдержанно спросил Богдан. Ничего он не мог с собой поделать - Абдулла нравился ему. Абдулла и бек были людьми одной закалки, а бека Богдан уважал безгранично.

- Автокатастрофа.

- Ах, вот как...

Бек молчал и только щурился, разглядывая Абдуллу. Абдулла же, после того, как бек ответил на его приветствие подчеркнуто немусульманским образом, словно бы перестал его замечать. Он повернулся к ордусской повозке и слегка махнул рукой; из повозки тут же выскочил длинный и нескладный, по всему видно - крайне расстроенный человек лет сорока пяти или чуть больше, в бледно-зеленой пышной чалме и элегантном черном халате, под коим виднелась неизбежная косоворотка.

“И как им не жарко...” - подумал Богдан.

- Вы хотите сначала повидать супругу, или предпочтете побеседовать со мной и с уважаемым ибн Зозулей? - поинтересовался Абдулла.

- Не знаю... Скажите мне, в каком она состоянии?

- Опасности для жизни нет, и врачи надеются, что в ближайшее время она придет в себя. Сильное сотрясение мозга. И несколько ушибов. Ее красота не пострадает. - Абдулла чуть раздвинул губы в острой улыбке. Эта улыбка холодно проблеснула на миг - и сразу откатилась в прошлое, словно клинок, который извлекли было из ножен, но тут же вбросили обратно.

- Идемте сначала к ней.

Они вошли в больницу. Длинный семенил следом. Служитель в форменном халате зиндана унутренных справ и белом балахоне, накинутом поверх, дисциплинированно вскочил при их приближении. Абдулла коротко махнул в его сторону пайцзой.

- Позвольте все же познакомить вас, - проговорил Абдулла, когда они оказались в холле. - В палату нас всех не пустят, разумеется... Мутанаил ибн Зозуля, цзюйжэнь (вынужденный произнести это ханьское слово, Абдулла заметно поморщился) истории, генеральный владыка исторической китабларни Асланiва. Срединный помощник, блюдущий добродетельность правления, минфа Богдан Рухович Оуянцев-Сю.

- Поверьте, я так расстроен, так расстроен... - ибн Зозуля вцепился в руку Богдана и долго ее тряс. - Я говорил ему... Но он такой уверенный, такой бесшабашный. Наверное, это присутствие молодой красотки так подействовало! Она на него смотрела просто с восхищением!

Богдан скрипнул зубами.

- Говорите толком, почтенный, - холодно и требовательно сказал Абдулла. Мутанаил вздрогнул.

- Я... да, конечно. Значит, так. Мы очень хорошо посидели, побеседовали. Вам вряд ли интересны научные подробности...

- Отчего же, - сказал Богдан вежливо. - Я не чужд науке. Но несколько позже.

- Может быть, мы пойдем? - сказал бек. - По дороге цзюйжэнь и расскажет.

- Дельное предложение, - кивнул Абдулла.

Они неторопливо двинулись по лестнице, затем - по коридору второго этажа. Было безлюдно и тихо. Несмотря на распахнутые окна, тонко и едва уловимо пахло больницей; этот запах не выветрить и не вытравить ничем.

- Чтобы короче, скажу так. Выпили мы. За знакомство, за международную дружбу, за науку... Он все про Кумгана да про Дракусселя сперва говорил, это у него тема научная - ну, а после, как подогрелись мы, да и девочка его... то есть, простите покорно, ваша супруга, разгорячилась не на шутку, тут уж за жизнь разговор пошел, за политику. Этот профессор странный такой, все про орудисификацию меня выспрашивал, мол, он готов поставить в Европарламенте вопрос о недопустимости подавления асланiвськой культуры имперским центром. - Ибн Зозуля жиденько рассмеялся. - А я говорю, не знаю я никакой ордусификации! Что вам в Европе вашей мерещится - нам тут неинтересно!

- Короче, - опять одернул его Абдулла.

- Ну да, ну да. Короче будет так. Им надо было в меджлис ехать. А мы же на даче на моей встречались, я не сказал? На даче, сорок ли от города, места там дивные, но дорога-то - по предгорьям все больше, до кряжа от меня каких-то пятнадцать ли, все вверх, вверх... Я говорю - давайте я шофера вам дам, уважаемый мсье, не годится же вам самому теперь вести! А он гордо так: муа-мэм, муа-мэм! Я, дескать, сам... И девочка его тоже... простите покорно, супруга ваша... ах, ах, профессор, неужели вы не справитесь с повозкой на этих живописных поворотах! Ах, Глюксман, вы, конечно же, справитесь, я ведь видела, какой вы замечательный водитель! Ну, так и уехали...

“Похоже на правду, - подумал Богдан. - Очень напоминает завершение вечеринки у Ябан-аги. Парламентарий заезжий распускает хвост, девочка млеет... Такого не выдумать. Да и зачем? - он вздохнул. - Девочка... Вот я и сам подумал: девочка. Да конечно, какая она мне жена? Из любопытства поиграла, для экзотики. Материал собирала...”

Ему вспомнилось то утро, когда он учил ее песенке про нерушимый союз улусов; и как же уютно и нежно мурлыкала она ее себе под нос, домывая посуду! Грудь стиснуло тоской так, будто на ребра наехал самосвал. Минфа едва не застонал.

- В жизни себе не прощу... - убито закончил ибн Зозуля, всхлипывая.

- Мы приступили к поискам с опозданием, но не слишком большим, - сообщил Абдулла. - Однако уже близилась ночь. Поэтому разбившуюся повозку нашли только сегодня. Местность не лучшая для поисков - горы, лес, вы же понимаете, единочаятель Оуянцев-Сю. Профессор Кова-Леви, очевидно, не справился с управлением на повороте, повозка сошла с дороги, скатилась в овраг и врезалась в дерево. В двух шагах от обрыва. Чудо, что не взорвалась сразу. Вашу драгоценную супругу мы нашли шагах в семидесяти от повозки, она была без сознания. Профессор же пока не обнаружен.

- Как вы объясняете все это? - спросил Богдан, стараясь говорить так же, как Абдулла - четко и спокойно.

- Что тут объяснять. Сгоряча после удара ваша драгоценная супруга пыталась еще как-то ползти, но силы быстро оставили ее. Вероятно, она просто лишилась чувств. Профессор же, по всей видимости, пострадал меньше, или оказался крепче, и пошел за помощью, поэтому его и не оказалось поблизости. К сожалению, он, как легко понять, совершенно не знаком с местностью, и куда он мог пойти - непредсказуемо. Как далеко он мог уйти - тоже неясно. Неизвестна и степень его членоповреждений. Но, так или иначе, мы рассчитываем найти его в течение двух, максимум трех суток, - Абдулла ободряюще тронул Богдана за локоть и совсем иным, неофициальным голосом добавил негромко: - Делается все возе, еч Богдан, поверьте.

“Как хотелось бы поверить!” - подумал Богдан, но вслух лишь сказал:

- Благодарю вас, еч Абдулла. Теперь мне все понятно.

В холле перед палатой сидел, листая газету, врач. Когда из коридора в холл вошла предводительствуемая Абдуллой группа преждерожденных, он отложил газету и встал, аккуратно оправив полы форменного халата.

- Здоровеньки салям, - негромко сказал он.

- Ассалям здоровеньки, - ответил за всех Абдулла. - Это наш доктор, лучший врач уезда... Как состояние потерпевшей?

- Четверть часа назад она пришла в себя, - ответил врач. - К сожалению, она ничего не может сказать об обстоятельствах аварии. Ретроградная амнезия, извиняюсь.

- Я могу ее видеть? - спросил в наступившей скорбной тишине Богдан. Абдулла вопросительно глянул на врача.

- Пять минут, - поколебавшись, сказал тот.

Богдан, а за ним и бек двинулись к двери палаты.

- Только ближайшие родственники, - предупредительно сказал врач. Прежде чем Богдан успел ответить, бек твердо заявил:

- Ближе нас у нее никого нет.

Врач после ощутимой заминки распахнул перед ними дверь палаты.

“Девочка”, - снова подумал Богдан. Та, что лежала теперь на бесприютно стоящей посреди палаты кровати, и впрямь напоминала подростка после трагически завершившейся веселой игры. Забинтованная голова, перекошенное сизой опухолью кровоподтеков лицо; одеяло, натянутое почти до шеи - а под ним долгий, узенький и немощный холмик беспомощного тела... И провода, воздуховод под нос, капельница... Богдан сглотнул. Поправил очки. “Нет, я не запла:чу”, - подумал он и сделал шаг вперед.

Жанна открыла глаза.

Несколько мгновений она смотрел на Богдана, явно не узнавая. Из открытого окна пахло теплым вечером, близким проспектом и цветами больничного сада; шумели фонтаны в больничном саду; где-то вдали нестройно, но весело и от души детские голоса чеканили под барабанный бой: “Эй, не спи, эй, проснись! Ступай на раскоп скорей!”

- Богдан... - тихонько сказала Жанна.

Минфа не помнил, как оказался на коленях у ее кровати.

- Я здесь, любимая. Я здесь. Слышишь?

Ее глаза вдруг расширились, словно от внезапного приступа боли. Губы дрогнули в кривой усмешке.

- Значит, тот человек не зря говорил, что профессору грозит опасность. Это твои драг ечи постарались, Богдан?

Богдану показалось, она бредит.

- Что?

Бек, словно статуя командора, неподвижный и тяжелый стоял у него за спиной - и все замечал. От него не укрылось, как вздрогнул замерший за полуприкрытой дверью ибн Зозуля.

- В тоталитарных империях столько разных служб безопасности, что ты и впрямь можешь не знать... Ты и такие, как ты, здесь - для вывески. Для отвода глаз. Все ложь, - Жанна облизнула распухшие губы. Чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом. - Но тот человек знал... У меня как сейчас в ушах его голос. Он был уверен, что вы не допустите Кова-Леви общаться с меджлисом Асланiва. Человек из свободного мира и народ, жаждущий свободы... вы не могли позволить им найти друг друга. Я не верила, смеялась... - Она перевела дыхание. Хотела еще что-то сказать - но не сказала.

Пока она произносила все это, Богдан успел совладать с собой. И спросил мягко и спокойно:

- Какой человек, Жанна? Какой это был человек?

Несколько мгновений несчастная молчала. Потом бессильно и совсем тихонько пролепетала:

- Я не помню... Богдан, я ничего не помню.

- Что было в лесу - тоже не помнишь?

- В лесу? - удивленно переспросила Жанна. - Почему в лесу? Не помню... - она перевела дыхание. - Какие-то обрывки, и не знаю, было это, или нет... В лесу... нет. Но те слова - я поручусь. И вот видишь, глупый идеалист - все оправдалось.

Она закрыла глаза. Через мгновение Богдан увидел, как из-под ее закрытых век начали медленно сочиться слезы.

Он поднялся. Огляделся. Бек стоял на шаг позади него, желваки грозного воина, казалось, сейчас пропорют его коричневую кожу над кромкой жесткой седой бороды. Ибн Зозуля напряженно замер на пороге палаты. За его спиной виднелись Абдулла и врач.

- Она перепутала! - отчаянным шепотом выкрикнул ибн Зозуля. - Я не хотел говорить вам об этом - но сам профессор все время боялся того, что имперские органы будут препятствовать...

- Тише, - сказал бек. В его суровом голосе прозвучала неподдельная нежность. - Кажется, девочка задремала. Да.

“Девочка... - опять отметил Богдан. - Пресвятая Богородица, как по-разному произносить одно и то же слово!”

Прошло несколько минут. Все сохраняли неподвижность. От растерянности, наверное.

Жанна застонала.

- Извиняюсь, время вводить обезболивающее, - державшийся позади всех врач наконец подал голос. - Сестра. Сестра!

- Погодите, - Богдан, не оборачиваясь к ним, поднял руку. Лицо Жанны мучительно перекосилось, и, не открывая глаз, она пробормотала, теперь уже наверняка в бреду или в горячечном забытьи:

- Одна фраза. Только одна фраза там была, говорю вам... Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге... И все. Все! Все!!

- Сестра! - снова крикнул врач, уже громче и решительней, но та уже и так, торопливо цокая каблуками по кафелю пола, бежала из процедурной.

Богдан медленно, ни на кого не глядя, вышел в холл.

Некоторое время все молчали. Потом Абдулла произнес:

- Еч Богдан, мне искренне жаль. Ваша юная супруга сама не знает, что говорит, у нее и впрямь все перепуталось.

- Ну да! - с горячностью подхватил ибн Зозуля. - Я же сказал! Да отсохнет мой язык, бородой Пророка клянусь! Профессор, сам профессор все время бравировал тем, что он наверняка у имперской безопасности - как кость в горле. И сделать, мол, они ничего с ним не могут, потому что он с официальной научной целью приехал, это же эпохальное открытие может быть - подлинник трактата Кумгана, с которого Коперник списал весь свой прославленный в веках труд! И сказать приветственное слово избранникам народа, первым пытающегося сбросить ордусские цепи и пролагающего светлую дорогу всем остальным - они тоже не вправе помешать!

- Странно западные варвары интерпретируют наше естественное стремление развивать родную культуру, - уронил Абдулла.

- Странно, - согласился Богдан.

Бек молчал. Только борода его задумчиво шевелилась.

- Что за фразу произнесла Жанна? - спросил Богдан.

- Понятия не имею, - быстро ответил Абдулла. Богдан повернулся к ибн Зозуле. - Профессор Кова-Леви не упоминал ее при вас?

- Н-нет... - ответил цзюйжэнь. - Нет! Я ее в первый раз слышу!

- И вы, как историк и культуролог, не имеете представления, что это такое? - спросил Богдан. - Ведь это явно какая-то цитата. Причем, знаете, что-то смутно знакомое. Пес на пороге...

- Никаких ассоциаций, - решительно сказал ибн Зозуля.

- Ты плохой мусульманин, - вдруг подал голос бек. Ибн Зозуля, как ужаленный, обернулся к нему. - Ты не знаешь Коран. Да.

Пауза длилась, наверное, с полминуты.

- Коран? - медленно повторил Абдулла и бросил на ибн Зозулю короткий и равнодушный, ничего не говорящий взгляд. У цзюйжэня отвалилась челюсть.

- Сура “Пещера”, - сказал бек.

- Пещера? - каким-то странным голосом переспросил Абдулла.

- Единочаятель Нечипорук, - проговорил Богдан. - Я, разумеется, не собираюсь вмешиваться в ведение следствия, и даже если меня уполномочат это сделать, никоим образом не стану посягать на ваши прерогативы... но. Но. Я хотел бы посетить немедленно место происшествия. Вы не смогли бы проводить нас с беком? Это ведь не так далеко.

- Чуть более тридцати ли, - медленно сказал Абдулла. - Однако... простите, преждерожденный единочаятель Оуянцев-Сю... зачем это вам?

Богдан помолчал, собираясь с мыслями.

- Я должен найти то место, где одиноко страдала моя жена, и взять с собою горсть земли, обагренной ее кровью, - твердо проговорил он.

- Молодец! - одобрительно каркнул Кормибарсов.

Абдулла вздохнул.

- Конечно, мы сейчас же отправимся туда.

Скорбное шествие двинулось обратно - по коридору к лестнице, потом по лестнице вниз. Служитель на проходной вскочил, оправляя халат. На него никто даже не взглянул.

Вечерело, и дневная жара начала спадать. Прокаленный южным солнцем камень стен больницы дышал жаром, как доменная печь - но из больничного сада уже веяло прохладой. Шумели фонтаны.

Мужчины вышли за врата.

- Мне, наверное, незачем ехать... - дрожащим голосом произнес ибн Зозуля.

- Думаю, вам лучше поехать, - возразил Абдулла.

- Свою повозку я оставлю здесь, - сказал Богдан.

- Да, разумеется. Вчетвером мы поместимся в моем “мерседесе”, он достаточно удобен. Почтенный бек, вероятно, сядет на заднее сиденье? - Абдулла впервые с того момента, как бек сказал: “Пещера”, глянул ему в лицо. Их глаза встретились.

- Да, - обронил бек.

- Почтенный бек хорошо помнит слова Пророка, - с неподдельным уважением произнес Абдулла.

- Я чту Аллаха, - сказал бек, - и стараюсь каждый свой шаг соразмерять с тем, что он заповедал правоверным.

- Например? - спросил Абдулла.

То был странный диалог. Словно двое этих сильных, незаурядных мужчин беседовали о чем-то своем, непонятном для окружающих. А потому могли говорить совершенно открыто, будто кругом не было ни души.

- Например? - бек холодно улыбнулся. - Ну, например, сура “Добыча”, аят шестидесятый... - он помедлил, а потом отчеканил, по-прежнему глядя Абдулле прямо в глаза: - Если опасаешься вероломства со стороны какого народа, то ему отплачивай равным; истинно, Аллах не любит вероломных.

В горле Абдуллы что-то булькнуло. Он быстро отвел глаза и взялся за ручку дверцы своей повозки.

И в этот момент из-за угла ограды больничного сада, окаймленной ровными рядами высоких кустов самшита, послышалось равномерное, неторопливое постукивание трости, шаркающие шаги и заунывное пение. Еще мгновение - и показался согбенный, престарелый бродячий даос с ритуальным мечом за спиною, что-то невнятно гудящий себе под нос.

Что-то?

Может, для всех остальных это и было “чем-то” - но, едва Богдан разобрал слова и мелодию песни, сердце его провалилось.

“Лодина есть Лодина, - тянул даос на одной ноте, - лапыти, эрготоу... Так сыкыроила матуска - и не пересыть...”

Эту песню они с Багом пели в харчевне Ябан-аги после завершения дела жадного варвара Цорэса!

Решать нужно было сразу. Минфа шагнул вперед, и, прежде чем даос миновал их, склонился перед ним в почтительном поклоне.

- Наставник, - сказал Богдан. - Я нуждаюсь в вашем совете.

Согбенный старец невозмутимо сделал еще один шаг, будто слова Богдана не сразу дошли до его сознания, пребывающего где-то неподалеку от вечности. Потом остановился, медленно повернул голову, перекатил на него взгляд ясных глаз из-под очков с перевязанной дужкой и спросил неторопливо:

- Что за совет тебе нужен, уважаемый?

Богдан впился взглядом в лицо даоса; но, как он ни силился, друга узнать не мог. Он или не он? Баг - или не Баг?

Некогда думать.

- Еч Абдулла, - Богдан обернулся к начальнику зиндана унутренных справ, - вы не будете возражать, если мы возьмем с собой почтенного старца?

- В данной ситуации я ни в чем не могу отказать вам, еч Богдан, у вас сегодня настолько тяжелый день... Но, клянусь туфлей Пророка, я не понимаю, зачем он вам понадобился.

- Между тем все просто, - сказал Богдан, едва в силах скрыть грозящее прорваться в голосе торжество. - Пусть почтенный старец осмотрит и ощупает разбитую повозку профессора Кова-Леви, погадает рядом... Вы же не успели ее отбуксировать в город? Может быть, с помощью своих проверенных тысячелетиями способов старец поможет нам понять, куда направился профессор, как далеко он ушел и где его искать.

- Вы же православный, драг еч! - недоуменно сказал Абдулла. Богдан чуть обиженно пожал плечами.

- Ну и что? Ваша вера ведь не мешает вам слушать прогнозы погоды, драг еч Абдулла?

На это возразить было нечего.

Окрестности Асланiва,

9 день восьмого месяца, средница,

ранний вечер

Теперь их стало пятеро.

В повозке пришлось потесниться.

Абдулла сел за руль, рядом с ним устроился совсем приунывший ибн Зозуля. Он затравленно, даже как-то виновато озирался и все пытался поймать взгляд Абдуллы - но тот подчеркнуто не замечал этого и не обращал на цзюйжэня ни малейшего внимания.

На заднее сиденье втиснулись бек, даос и Богдан. Салон европейской повозки был вполне просторным, не меньше чем у “тахмасиба”, но потолок располагался ниже. “Хорошо, - подумал минфа, - что я здесь без шапки-гуань, с непокрытой головой...”

Все молчали.

Повозка долго юлила среди канав и куч, потом выехала за городскую черту и прибавила ходу. Вел Абдулла великолепно. Его широкая спина была неподвижна, и лишь руки, свободно лежащие на баранке, двигались едва-едва. Он напомнил Богдану Бага. “Какой достойный человек! - в который раз думал Богдан. - Неужели он - человеконарушитель?”

Они по-прежнему молчали. Все.

Потом чуть слышно задудел себе под нос старец.

У Дальлеса злой плут сталшыныка.

Мая жызинь тун-тун машыныка,

Мая коны ходи мыного соныца,

Нету ляна и нету челывоныца,

Нету фанза, нету девиса,

Нету детишыка и огненый водиса...

Богдан покосился на даоса. Тот сидел с отсутствующим видом, прикрыв глаза, лишь чуть заметно шевелились губы. “Вот это маскировка!” - подумал Богдан. Не будь так тяжело на душе, он бы испытывал неподдельный восторг.

Кроме даоса, все молчали.

Горы приближались.

“Красиво... - глядя в окно, думал Богдан. - Святый Боже, как здесь красиво! Какой прекрасный край! Как это сообразно - его любить! Погулять бы с Жанной по этим холмам, по этим душистым предгорьям, когда все кончится...”

Мелькнул слева дорожный указатель - знак поворота и надпись: “Раскоп 178”. И строкой ниже: “100 шагов”. Через мгновение за стремительно льющейся вереницей придорожных кипарисов замелькали кучи вынутой земли и траншеи сложной конфигурации.

- Раскоп? - спросил бек, ни к кому не обращаясь.

- Раскоп, - после паузы подтвердил ибн Зозуля.

- Древнеискательский?

- Древнеискательский. Здесь мы рассчитывали обнаружить захоронение...

- Обнаружили? - спокойно спросил бек.

Ибн Зозуля, помедлив, виновато сказал:

- Нет...

Бек вздохнул и, по-прежнему ни к кому не обращаясь, неторопливо поведал:

- Лет с полста назад мой дедушка вразумлял талибских фанатиков в Кашмире. Мы с братьями подносили его расчету снарядные ящики. Да. - Он чуть помедлил. - Именно так выглядели тогда полностью отрытые позиции противутанковых пушек.

Повисла тишина. Даже даос умолк. Лишь рвущийся воздух пел на ветровом стекле.

- Хвала Аллаху, - наконец проговорил Абдулла, и голос его был совершенно спокоен, - никогда не видел. Ничего не могу сказать.

- Это раскоп... - проблеял ибн Зозуля.

Горы приближались.

Баг и Богдан

Тридцать две ли от Асланiва,

9 день восьмого месяца, средница,

часом позже

Сильно покореженная повозка застряла между двумя кипарисами на краю небольшой лужайки, в каких-то двух-трех шагах от обрыва, скрытого растущими по краю кустами жасмина. От дороги до места последнего пристанища “рено” - Глюксман Кова-Леви и в Асланiве остался верен продукции своей родины - проходили вполне различимые следы неконтролируемого водителем движения: ободранные стволы деревьев, смятые, вырванные с корнем кустарники, вспоротый шинами мох. Собственно, не загреметь на всем ходу с обрыва и не найти верной смерти на каменных глыбах ста шагами ниже пассажирам повозки, судя по всему, помешал удивительный случай в лице тех самых кипарисов - молодых и совсем еще невысоких.

Абдулла Нечипорук, задумчиво глядя на деревья, изрек что-то про невероятное везение, мол, шаг влево или шаг вправо - и мы бы вряд ли нашли что-нибудь кроме обгорелого остова повозки да обезображенных тел. Зозуля тоже что-то горестно мямлил про недопустимость подобного риска - управлять повозкой в нетрезвом состоянии; что ведь он не пускал, он отговаривал, он предлагал шофера дать, а вот поди ж ты - как вышло...

Богдан ходил вокруг повозки, заложив руки за спину и нервно сжимая и разжимая пальцы. Он вдруг очень отчетливо представил себе, как - не случись на пути вот этих кипарисов - повозка летит в пропасть, и Жанна, его Жанна в смертельном ужасе кричит, понимая, что ей из повозки не выбраться, что холодные равнодушные камни все ближе и ближе с каждым мгновением... “Что было бы, если бы так и случилось?! - спрашивал себя в отчаянье Богдан, остановившись на краю обрыва. - Слава Тебе, Боже, за все вовеки! Не попустил...” Богдан истово перекрестился.

Абдулла провел его к месту, где нашли Жанну, и Богдан благоговейно собрал горсть влажной земли, завернул в тряпицу и уложил в карман порток - с тем, чтобы в готеле переложить в какой-либо более подходящий сосуд. Он всерьез был намерен хранить эту горсть по гроб жизни. В глазах Богдана закипали слезы. Веселая, милая, взбалмошная умница Жанна стояла перед его мысленным взором.

Абдулла сочувственно наблюдал за манипуляциями минфа.

Бек Кормибарсов, вместе со всеми спустившись от дороги по следам повозки, скрестил руки под буркой на груди и застыл в величественной позе - подобный горному орлу, величаво озирающему свои владения. Лишь голова его неспешно поворачивалась - Ширмамед, глубоко вдыхая свежий горный воздух, внимательно осматривал живописные окрестности, и ни одна подозрительная песчинка не ускользала от пронзительного взгляда его живых глаз, прячущихся под косматыми бровями.

Баг тоже не развивал пока бурной даосской деятельности: просто немного походил по лужайке юевым шагом и определил расположение сторон света. Он, честно сказать, все еще переживал, что совсем недавно совершил существенную ошибку. Тот, кто из-за кадки с пальмой показался Багу Мутанаилом ибн Зозулей, в действительности оказался Абдуллой Нечипоруком, Черным Абдуллой, по выражению Олеженя Фочикяна. А Зозулей оказался как раз тот, кто говорил голосом беспомощным и робким.

“Значит, вот как все обстоит на самом деле, - все еще несколько ошарашенно размышлял Баг, старательно кривя ноги, будто паралитик, усилием воли поднявшийся по страшной нужде из инвалидного кресла. - Получается, это Абдулла распекал Зозулю, а Зозуля униженно шмыгал носом, а потом вовсе рыдать ударился... И Абдулла уж определенно в курсе смертоубийства Хикмета. Амитофо! Спросите меня прямо, и я отвечу: да, это Абдулла приказал Хикмета убить и на того, кто случайно подвернулся рядом, смертоубийство повесить! Абдулла Ничипорук - вот кто главный местный скорпион!”

- Наставник! - рядом с Багом оказался бледный Богдан. Абдулла тоже приблизился. На заднем плане маячил, комкая надушенный носовой платок, Зозуля, а еще дальше скалой возвышался недвижный бек. - Уважаемый наставник... - повторил Богдан со значением. - Вот тут и произошло несчастье. Пропали люди, двое. Французский профессор и его помощница. Женщина... потом нашлась, она сейчас в больнице, а мужчина пока не обнаружен. Не могли бы вы как-то помочь в поисках?

- Сделаю все, что в моих силах, уважаемый, - улыбнулся даос-Баг Богдану и еле заметно подмигнул левым глазом. - Фэншуй тут скверный. Просто-таки поганый фэншуй... Сейчас осмотрю повозку, может, она мне что-то скажет... - Баг двинулся к самому месту аварии. Богдан, Абдулла и Зозуля последовали за ним.

“Теперь многое становится понятным, - напряженно размышлял Баг, медленно ковыляя к останкам “рено”. - Целая банда: Абдулла за главного, повязал Зозулю сначала научными перспективами, а потом и деньгами. Пользуясь служебным положением, казнокрадствует и контролирует незалежных дервишей, вдохновляя их каким-то Горним Старцем, делает из молодежи нукеров непонятно для чего, хотя - что ж непонятного? На случай стычки, когда клад найдут... Видно, много охотников. Или...

Стоп, стоп! Вот он про уникальность асланiвськой культуры говорил, про сочувствие Европы, про то, что она фитиль Ордуси рада будет вставить. И точно, рада, это и дикобразу ясно. Причем ведь даже не по злобе или ненависти какой! Просто инстинктивно, по привычке. Потому что очень уж Ордусь по сравнению с ними большая... А бек насчет противутанковых-то пушек, судя по реакции Абдуллы, в точку попал! Абдулла сам Зозуле говорил тогда: у нас есть и другие виды на ваши ямы и канавы. Но о подобном я и помыслить не мог! А теперь - ясен пень... Одной стрелой двух тигров поразить хотят - и клад ищут, и укрепления роют... А народ и знать не знает, ведать не ведает, чего ради проливает пот и мозолит руки: культура, культура! Древние свидетельства нашей уникальности!

Не отделиться ли Абдулла задумал, а? Разве мы, мол, древнейший и культурнейший народ на свете, можем быть всего-то каким-то уездом? И клад Дракусселев - сразу казна новому государству. Провозгласит начальник зиндана независимый Асланiв, а заморские черти рады-радешеньки - ну как же, люди к нам рвутся, из тоталитарного-то режима! Надо поддержать, надо. И слово-то какое поганое придумали, несообразное совсем - тота... лита... Шита-крыта. Три корыта. Три Яньло... Да что там три - тридцать три! В глотку, в уши, в ноздри, да вообще повсеместно!

А профессор с Жанной им под руку подвернулись. Что-то должно было очень серьезное произойти, чтобы здешние аспиды, вместо того, чтобы на цырлах бегать перед варварами, на них руку подняли. Что-то очень существенное. Одно из двух: либо профессор случайно оказался осведомлен об их планах и не поддержал их, либо узнал что-то важное по поводу клада... может, чего эти пиявицы поганые, смердящие кровососы на теле народном, сами не знают еще. Что стоило ибн Зозуле подсыпать профессору какую-нибудь гадость в питье? Снотворное, например... Но тогда куда же они его труп дели? И зачем было прятать? Вот повозка разбитая, вот Жанна травмированная, вот профессор без головы... Чего проще? Странно...”

Баг сунулся в салон повозки, сделал сложные пассы руками и стал водить ладонью над сидениями. Внезапно пришедшая в голову мысль о возм отделении Асланiвського уезда от Ордуси не вызвала у него большого раздражения: обидно и глупо, конечно, было бы делить неделимое и рвать на части живое, но ведь любой народ вправе жить так, как ему хочется. И кто мы такие, чтобы этому мешать?

Да, это справедливо, да, это правильно - если хочет весь народ. Как противиться воле народа? Но то ли здесь, в Асланiве? Знают ли асланiвцы, какую судьбу уготовил им Черный Абдулла и его последыши? Определенно нет! Согласны ли они на это? Спросили их разве? Определенно не спросили. Вот что выводило из себя Бага - Абдулла Нечипорук с бандой взялись решать за целый народ!

Все эти отвлеченные размышления, однако ж, отнюдь не мешали Багу, пользуясь предоставленной Богданом возстью, под видом подготовки к гаданию осматривать разбитую повозку. Уже минут через пять Баг понял, что осмотр этот дает для следствия поистине бесценные сведения.

Наглость преступников была беспредельна. Видимо, самим ходом событий они были поставлены в безвыходное положение и рассчитывали единственно на неискушенность минфа в следственном деле; местным же следствием собирался, разумеется, заниматься Нечипорук лично, со всеми вытекающими отсюда последствиями - ну, а появления опытного Бага они никак не могли предусмотреть, да и сейчас не ждали от бродячего даоса никакого подвоха.

Повозка катилась к обрыву не вчера, а сегодня, не более четырех часов назад. Это сказали Багу земля, ветви и мох. А свежесодранная с кипарисов кора - подтвердила.

“За идиотов они нас принимают, что ли?”

Когда повозка ударилась, в ней никого не было. Это рассказала Багу сама повозка. Никто не получал травм, сидя в ее салоне. Никто не выбирался из нее, выбивая изнутри перекошенные, заклиненные дверцы. Никто не отползал от нее, торопливо пытаясь оказаться как дальше от готовой в любой момент взорваться бензиновой бомбы. Ну разве что для виду протащили мешок с камнями.

“Стало быть, лицедейство, - заключил Баг. - Стало быть, эти исчадия культурной уникальности собственноручно нанесли Жанне раны. Может, поначалу такие зверства и не входили в их намерения; может, начиная свои козни, они думали, что все обойдется бескровно. Но тот, кто поступает нечестно, раньше или позже оказывается вынужденным совершать преступления, таков закон кармы. Да и не только кармы... Ох, ну и подарочек будет для общеевропейского дома этот Абдулла со товарищи!”

Багу хотелось подойти к Абдулле и задушить его немедленно. Вот, стоит рядом с другом Богданом и врет ему, нахально врет - а Богдан кивает и кусает губы, чтоб не расплакаться... “Но, стало быть, - продолжал размышлять Баг, - никуда профессор за помощью не уползал, так что искать его в лесу - все равно, что искать дракона в отхожем месте. Гуаньинь милосердная, а может, Кова-Леви жив? - Баг даже похолодел от этой неожиданной догадки. - Может, он у них спрятан где-то? Ну, конечно же! Что-то дервишам от профессора нужно, что-то они очень хотят...”

Над лужайкой возник легкий свежий ветерок - солнце неумолимо клонилось к закату.

Баг развязал связку специальных магических чохов - вместо девиза правления и номинала на них были изображены целые и прерывистые линии, в разных сочетаниях образующие шестьдесят четыре гексаграммы великой “Книги перемен”, а еще отгоняющие злых духов надписи о Чжун Куе . Затем высыпал чохи в ладонь и встряхнул.

- Надо соорудить алтарь, уважаемый, - повернулся он к Богдану. - Солнце коснулось вершины горы. Скоро наступит благоприятный для гадания час.

- Единочаятель Богдан, - сделал шаг вперед Абдулла, - Я все понимаю, конечно, но... Действительно, вечереет. А это, гм... гадание, - он с откровенной неприязнью взглянул на бродячего даоса, - может затянуться надолго. Да и будет ли с того какой-то прок? Что-то я сомневаюсь.

- А вы не сомневайтесь. Не надо, - не громко, но веско подал голос Кормибарсов. Простер руку в сторону даоса. - Делай, что должен, святой человек, да поможет тебе Аллах!

- Да, единочаятель Абдулла, - пристально взглянув на Бага, согласился с беком Богдан. - Нужно сделать все возе. А если вы торопитесь к незавершенным делам, то поезжайте вперед, а за нами пришлите повозку. Мы вернемся, когда закончим.

- Нет, что вы, - примирительно заговорил Абдулла, сверкнув на бека глазами. - Просто мне кажется, мы даром теряем время. А расследование не движется...

- Когда Всевышний создавал время, он создал его достаточно! - заверил Абдуллу Ширмамед Кормибарсов и неторопливо приблизился. - Что тебе надо для алтаря, уважаемый?

“Желательно поленницу дров и Абдуллу с Зозулей сверху. Зажигалка у меня есть”, - подумал Баг, а вслух произнес:

- Четыре ветки толщиной в палец и высотой в полшага каждая.

Ширмамед согласно кивнул, шагнул к зарослям и, откинув бурку, опустил руку на рукоять сабли. Несколько ускользающих от взгляда взмахов, и даос стал обладателем потребных веток, а сабля с коротким, едва слышным шипением опять заняла место в ножнах.

“Ух... - подумал Баг, с поклоном принимая из широкой жилистой ладони Кормибарсова только что срубленные ветви. - Хороший родственник у Богдана, хороший! Когда все это кончится, непременно попрошу бека повлиять на драг еча, пусть хоть слегка фехтовать научится, это еще никому не вредило!”

“Ох... - подумал Богдан, глядя на невозмутимого бека, - Когда все это кончится, драг еч Баг и Ширмамед, кажется, быстро найдут общий язык”.

- Где обнаружили женщину? - спросил Баг, обернувшись к Абдулле.

- Вон там! - указал тот на деревья слева.

- Не сочтите за труд показать точнее, - попросил Баг, - это необходимо для успешного исхода гадания.

- Теперь я тоже могу показать, - тихо и печально проговорил Богдан. - Идемте, наставник. Это место навсегда запечатлелось в моей памяти.

Абдулла сочувственно вздохнул. Но, когда Богдан и Баг направились к деревьям, он, помедлив, вдруг встрепенулся и быстро догнал их. “Боится оставить нас вдвоем? Это он правильно, - подумал Баг. - Или просто не хочет ни на мгновение выпускать доверчивого драг еча из-под своего влияния? Три Яньло... Как таких земля носит. Быть ему в следующей жизни навозным жуком, как пить дать!” И, пока будущий навозный жук не успел подойти к ним, чуть слышно шепнул, почти выдохнул в сторону Богдана:

- Абдулле не верь!

Богдан не отреагировал, но то ли он не услышал, то ли эти слова не стали для него неожиданностью - Баг не мог понять. А через мгновение подоспел Абдулла. Опередив зачем-то Богдана, ткнул пальцем:

- У этого куста!

Баг достал из заплечного мешка тыкву-горлянку, налил из нее немного жидкости в миску и на образцовом ханьском наречии громко воззвал к духу местности - Абдулла поморщился, а ибн Зозуля в ужасе прикрыл платком рот. Затем достойный человекоохранитель принялся плескать из миски в четыре стороны. Ничипорук едва успел отпрыгнуть.

- Теперь отойдите все, - потребовал Баг, воткнул ветки в землю и принялся сооружать из них походный алтарь, пользуясь перевернутой миской и куском желтой мятой тряпки, извлеченной из-за пазухи.

Если бы среди присутствующих вдруг оказался знаток даосских ритуалов, он непременно принялся бы разоблачать неумелость бродячего даоса, но таковых не наблюдалось, а ежели бы из кустов вдруг и вынырнул подобный преждерожденый, у Бага была на сей предмет припасена легенда о его принадлежности к “Заоблачной школе Нефритового утробыша”, ведущей свое происхождение от седьмого правнучатого племянника великого даоса и бессмертного Чжан Дао-лина. Да и основную позу школы Баг тут же незамедлительно принял бы; а у этой школы, знаете ли, свои ритуалы, мы их храним в строгом секрете, передаем из поколения в поколение прямо в утробе матери, еще до рождения, так что вообще мало кто о том знает, только избранные, вот я, например, но и я вам не скажу ничего, ибо - сокровенны пути духов и непостижимы...

Соорудив алтарь, Баг водрузил на него деревянную фигурку некоего божества, достав ее все из того же мешка, возжег перед фигуркой ароматические курения, поклонился девять раз и монотонно загундосил под нос одному ему понятные слова. Честно сказать, и самому Багу эти слова были малопонятны; они звучали в его исполнении первый раз и представляли собою набор имен разных даосских божеств, от Лао-цзюня до бессмертного Хань Сян-цзы. Собственно, всех, что на ум взбредут. Но произносились они нараспев таким образом, что слушатели разобрать толком ничего не могли - зато у них создавалась полная иллюзия, что им посчастливилось услышать магический текст неимоверной силы. Ибо для нагнетания атмосферы Баг в определенных местах зловеще подвывал, задавая своему молитво-словию вполне мистический ритм.

Покончив с заклинаниями, Баг хлебнул из тыквы воды и прыснул ею на чохи, а потом швырнул их на землю перед алтарем. Монеты блеснули в подступающей темноте.

Зрители заинтересованно приблизились.

- Ну, скоро? - поинтересовался Абдулла нетерпеливо.

Кормибарсов внимательно на него взглянул.

- Не посветить ли вам, наставник? - спросил Богдан, доставая фонарик. - Позвольте... - Луч света озарил и траву, и чохи в ней.

- Дух горы дал знак! Выпали гексаграммы “у ван”, “цзянь” и “сяо го”! - торжественно возвестил Баг, поднимаясь с колен. Показал присутствующим монеты в ладони.

“Ну ты даешь, напарник...” - пронеслось в голове Богдана.

- И что сии знамения значат? - устало спросил Абдулла.

“Если бы я знал!” - пронеслось в голове у Бага. Он напряг память... Нельзя сказать, чтобы “Книга перемен” была его настольной книгой, но - как и всякий образованный ордусянин - он не раз читал это великое произведение, отдавая при том предпочтение позднейшим комментариям Сю Ю-ли; а уж на забывчивость Баг никогда не жаловался.

- Запутанно... Все запутанно... - забормотал, склонившись над монетами, Баг. - Благоприятен юго-запад... не благоприятен северо-восток... Стойкость - к счастью. Возможны дела малых, невозможны дела великих, от летящей птицы остался голос... Императорскому слуге - препятствие за препятствием. Не следует подниматься, следует спускаться! - Богдан краем глаза заметил, как непроизвольно вздрогнул ибн Зозуля. - Тогда будет великое счастье... Беспорочность! У того, кто неправ, случится им самим вызванная беда! - возвысил голос Баг. - Ему неблагоприятно иметь, куда выступать...

- Бред! - несколько натянуто заключил Абдулла.

- И что же вы посоветуете, уважаемый наставник? - не обратив внимания на Абдуллу, спросил Богдан.

- Сейчас монеты сказали, что для императорского слуги, которой встречает препятствие за препятствием, благоприятен юго-запад, - отвечал Баг. - И что следует опускаться, а не подниматься. Надо понимать, что поиски пропавшего нужно вести в юго-западном направлении. - Баг неопределенно махнул рукой. - Где-то там! Причем, не подниматься выше в горы, а спускаться вниз. Очень странно... - добавил Баг вполне искренне, сам только теперь осознав, что спускаться в том направлении как раз нельзя - склон мало-помалу шел вверх. Вот тебе и “Книга перемен”! Шахту, что ли, рыть? - И пропавший будет найден, - вновь обретя уверенность, закончил он. - А неправые пострадают от своих же собственных деяний, бежать им некуда.

Некоторое время в сгустившихся сумерках царило молчание. Лишь шумно высморкался ибн Зозуля.

- Так что, - продолжил Баг, - я советую завтра начать поиски с этого места. Коли вам угодно, уважаемые, я и завтра буду вам помогать.

- Ладно, ладно, - махнул рукой Абдулла, - завтра так завтра! А сейчас не угодно ли вернуться в город? Ночь уже на носу!

Больница “Милосердные Яджудж и Маджудж”,

9 день восьмого месяца, средница,

ночь

Всю дорогу до Асланiва Абдулла Ничипорук проявлял явные, хотя и тщательно скрываемые признаки нетерпения: барабанил пальцами по рулю, кашлял, поглядывал на молча и безучастно сидевшего рядом ибн Зозулю. Богдан, даос-Баг и бек Кормибарсов также сидели в полном молчании, в которое погрузились немедленно после того, как Абдулла поинтересовался, куда доставить драгоценных преждерожденных, и Богдан ответил, что к больнице; каждый думал о своем, но в то же время - об одном, об общем, и в меру темперамента терзался оттого, что не может поделиться своими мыслями с единочаятелями. Пожалуй, легче всего было почтенному Ширмамеду - долгая, полная разнообразных событий и неожиданных ситуаций жизнь приучила его сдерживать чувства и не давать попусту волю переживаниям.

Абдулла разогнал повозку сверх всякой меры, и Богдану даже стало казаться, что Ничипорук решил устроить еще одну автокатостофу, но водитель сжимал в руках руль уверенно, и лишь шины душераздирающе визжали на поворотах.

“Нервничает”, - сочувственно думал Богдан.

“Психует!” - злорадно думал Баг.

“Иншалла”, - отстраненно думал Ширмамед.

Повозка достигла больницы “Милосердные Яджудж и Маджудж” в рекордные сроки. Баг решил, что и сам не смог бы добраться быстрее. Да, неплохой мотор у этого “мерседеса”, только внутри повозка подкачала - тесновато и потолок низкий. И пепельница неудобная. Что Абдулла нашел в этих заграничных повозках?

- Завтра я не смогу вас сопроводить, - извиняющимся голосом сообщил Ничипорук, высадив седоков у больницы и выходя за ними следом, - но пришлю старшего вэйбина, чтобы он указал дорогу, сами вы не найдете.

- Мы вам признательны за помощь, единочаятель Абдулла, - сдержанно поблагодарил Богдан. - Если что-то вдруг выяснится, прошу вас не считаясь со временем немедленно связаться со мной.

- Да уж, кончено! Поиски взяты мною под личный контроль. Я отслеживаю ситуацию и днем и ночью. Где вы остановились, куда мне прислать провожатого?

- Постоялый двор “Меч Пророка”. К десяти часам утра, - молвил Кормибарсов. - Поспешим, Богдан. Проведаем молодую, - Он коротко кивнул Абдулле и направился ко входу в больницу.

- Наставник, - повернулся Богдан к даосу, - окажите нам честь быть завтра в “Мече Пророка” в это время! Примите... - Богдан достал пару связок чохов, - примите на счастье!

Баг взял из рук друга “мзду на счастье”, выразительно показал ему глазами на ожидавшего Абдуллу, беззвучно шевельнул губами: “Задержи!” - низко поклонился и отступил в темноту кустов.

- Единочаятель Абдулла, - Богдан положил Ничипоруку руку на плечо, - не откажите мне еще в одной маленькой услуге...

- Я слушаю, еч Богдан, - в голосе Абдуллы нетерпение проступало все явственнее.

“Куда ж ты так торопишься-то? - Невидимый в темноте Баг подкрался сзади к немецкой повозке. - Сказано же: не благоприятно тебе “иметь, куда выступать”. Удачи не будет. Сиди и жди, никуда не выступая, мы сами придем”. - Он осторожно ощупал крышку вещника, нашел отпирающую ее кнопку, нажал, придерживая сверху.

- Нельзя ли завтра с вашим вэйбином получить подробную карту той местности, - продолжал Богдан, - это нам будет вовсе нелишним...

- Непременно, еч Богдан, все что вам потребуется. Ну, а сейчас я должен спешить: поиски пропавшего преждерожденного Кова-Леви не прекращаются ни на минуту, и мой долг обязывает меня быть в зиндане. Кроме того, у нас убийца не схвачен. Наверное, вы слыхали об убийстве дервиша Хикмета? Так что постарайтесь понять...

- Разумеется, я понимаю.

Баг ужом проскользнул в вещник повозки. Не пришлось даже принимать позу “нефритового утробыша”: внутри было пусто и вполне просторно. Сюда вполне могло поместиться два Бага и очень много мечей.

Подцепив ножом крышку, он аккуратно прикрыл вещник и оказался в полной темноте.

Минуту спустя Баг почувствовал, как повозка дважды всколыхнулась, приняв в себя тяжесть двух тел; потом хлопнули дверцы, и повозка тронулась с места.

Где-то в окрестностях Асланiва,

три часа спустя

Тиха асланiвськая ночь...

Баг сидел у фонаря на обочине дороги и всматривался в темноту. Ни повозки, ни грузовика - все будто вымерло этой замечательной ночью! С другой стороны, в обычаях человеческих спать по ночам, ведь еще великий Конфуций на вопрос пытливого Мэн Да, ли в ночное время суток составить далеко идущие замыслы или хотя бы приблизиться к постижению главного, отвечал: “Уху! Глупец! Благородный муж ночью спит!”. Баг не знал пока, сколько благородных мужей приходится на каждую сотню жителей этого уезда, но так или иначе жители асланiвських окрестностей предпочитали этой ночью спать, а не ходить или ездить, отдавая тем самым должное мудрым советам Учителя.

Между тем, Багу позарез нужно было в город. И он уже десять раз пожалел, что так глупо разбил телефон, спасая от незаслуженных увечий неизвестного нахального кота. Теперь оставалось только досадовать на эту глупую случайность. С другой стороны, взять с собой телефон, будучи даосом, Баг никак не мог: во-первых, у ордусян существовало твердое представление о том, что бродячие даосы телефонами, тем более переносными, не пользуются, ибо, не соблазняясь сиюминутным, думают о вечном и брезгуют иметь отношения с новомодной техникой; а во-вторых, хорош бы он был, стоя у алтаря или гадая по гексаграммам, ежели б в тот момент в рукаве запиликала трубка. Но вот сейчас, именно сейчас телефон Багу был просто необходим: он стоял столбом на ночной дороге, в неведомом месте, не зная, какое направление избрать, и по дороге за полчаса не проехало ни одной повозки, ни легковой, ни грузовой, чтобы подвезти пожилого бродячего даоса хотя бы до окрестностей Асланiва, куда даос ой как торопился.

Ибо полученная информация окончательно сложила кусочки мозаики в одно целое и просто-таки распирала честного человекоохранителя.

“Три Яньло, - раздраженно думал Баг, - что за карма! Ну почему именно сейчас? Где какой-нибудь захудалый грузовик с эрготоу, тьфу ты, с горилкой?”

Баг с тоской вспомнил нескончаемые потоки многотонных фур, днем и ночью мчащихся из Мосыкэ по александрийскому проспекту Радостного Умиротворения, попросту называемом водителями Московским - уж в одной из них бродячему даосу определенно нашлось бы место! И он благополучно достиг бы пункта назначения - больницы “Милосердные Яджудж и Маджудж” или готеля “Меч Пророка”, смотря по времени - когда удалось бы добраться до города. Баг помнил, что Богдан остался в больнице - но вряд ли он пробудет там всю ночь...

Требовалось срочно рассказать ему, что же Баг увидел.

...Путешествие в вещнике продолжалось довольно долго: сначала повозка двигалась стремительно и плавно, потом скорость заметно снизилась, начало трясти на ухабах, появились многочисленные повороты, и мотор натужно ревел; затем путь пошел под уклон. Баг понял, что повозка движется по горной дороге. Однажды она и вовсе остановилась: хлопнула дверца и кто-то, судя по голосу - ибн Зозуля, зашуршал в кусты. Замер. Раздалось вполне характерное журчание и удовлетворенный вздох. “Облегчился, мерзавец, - с негодованием понял Баг, переворачиваясь на другой бок, - чтоб тебе больше никогда не облегчаться! Да поразит тебя простатит до самой глубины твоей злобной железы!”

У Бага уже стала затекать шея, когда повозка остановилась окончательно. Мотор заглох, хлопнули дверцы и раздались удаляющиеся шаги.

Подцепив замок ножом, Баг подхватил меч и вылез в темноту.

Ночь благоухала ароматами позднего цветения трав и была исполнена многоголосой песни сверчков.

Повозка стояла недалеко от уходящей в невидимое небо смутно угадываемой скалы, выступающей из буйных зарослей местной растительности, в темноте толком неразличимой. Абдулла и ибн Зозуля, вооруженные фонариками, пробирались к скале между огромными валунами; узкие лучи света в своих беспорядочных прыжках выхватывали из ночи то ноздреватые камни, то некие безымянные для Бага кусты.

Кроясь за камнями, Баг скользнул следом.

Ибн Зозуля внезапно запрыгал на одной ноге, громогласно чертыхаясь.

- Вы что, в лесу?! - зло оборвал его Абдулла. - Совсем с ума сошли?!

- Так ведь камень, - оправдывался Зозуля, потирая ногу. - Камень ногу пронзил. Не видно ни пса...

- А фонарь вам на что? У, научник! Быстрее надо идти, каждая минута на счету теперь!

- Отчего же вы не послали меня сюда сразу? Я ведь хотел...

- Именно потому, что вы хотели. Теперь, когда мы оба думаем, что знаем ключ - я отнюдь не уверен, что вы, отыскав клад, не отсыплете себе оттуда на всю оставшуюся жизнь и не смоетесь подальше.

“Ого! - подумал Баг. - Это какой же ключ? Когда они успели?”

- Я бы на в коем случае... - патетически начал было владыка китабларни, но Абдулла прервал его:

- Да будет вам. Положение и впрямь аховое. Но кто мог подумать, что девчонка в бреду вспомнит услышанную фразу! Так все было аккуратно - и нате. Ах, шайтан!!

Беседуя подобным образом, они приблизились вплотную к скале. Абдулла посветил фонарем, и взору Бага открылся неширокая расселина - где ибн Зозуля с Аблуллой и скрылись.

“Очень интересно, - подумал Баг, перемахивая через пару валунов и приникая к краю прохода, - Не обнаружится ли тут, например, канцелярия Горнего Старца?”

Отчетливо донеслись близкие удары по чему-то железному: тук-тук, потом пауза и еще три раза: тук-тук-тук.

- Кого Аллах принес? - раздался приглушенный голос.

- Во имя Горнего Старца, милостивого и милосердного! Открывай! - повелел Абдулла.

Заскрипели плохо смазанные петли.

“Гляди-ка! Дверь!”

- А, здоровеньки салям, Абдулла-ага... Мутанаил-ага... Припозднились вы! - Голос радостно вибрировал.

- Ассалям... Вот, задержали гости нежданные. Торопиться теперь надо! Что у вас?

- Усё путем. Ничего, говорит, на бумажке той больше не было.

- Паяльник не пробовали?

- Не. А надо? - В голосе проснулся явный интерес.

- Покамест не надо. Может, завтра. А вообще... облажались мы, воины Аллаха, жидко облажались. Фраза-то, оказывается, известная, из Корана! - Снова заскрипели петли, что-то лязгнуло и наступила тишина.

“Засов, - определил Баг, вглядываясь во мрак расселины. - Там у этих скорпионов дверь с засовом. Пещера, наверное. База. И профессор французский здесь, как пить дать, здесь... Фраза какая-то. Не та ли это фраза, которую Абдулла Зозуле на засыпку произносил? А кто-то, стало быть, ее опознал. Ладно... Надо так понимать, что им от профессора узнать что-то надобно. Значит - жив пока... Паяльник?! Милостивая Гуаньинь! Это что же они паять собрались на ночь глядя?”.

Некоторое время Баг, стиснув рукоять меча, стоял, раздираемый двумя противуположными необходимостями: долг честного человекоохранителя призывал его немедленно ворваться в дверь с засовом и освободить из плена несчастного Кова-Леви, над которым так явственно нависла угроза изуверских пыток с применением паяльника. Но был еще долг перед Родиной, перед всей Ордусью, и этот долг недвусмысленно повелевал вырвать с корнем все гнездо человеконарушителей, чтобы не ушел ни один из них. И ворвавшись в дверь, Баг устремился бы за малым, упустив гораздо большее. Хуже того: погнавшись за второстепенным, он рисковал сгубить главное.

К тому же Баг представления не имел, что откроется ему за этой самой дверью, сколько там будет злодеев, как они вооружены и сумеет ли он с ними справиться. Честный человекоохранитель знал, что его возсти велики, но не безграничны.

Сделав трудный выбор, Баг с тяжелым сердцем и требовательно чешущимися кулаками бесшумно отступил от прохода в скале и, насколько позволяла темнота ночи, огляделся.

Как следует запомнив два приметных валуна справа от расселины и для верности выцарапав ножом на одном из них маленький иероглиф “чжун” (“верность сюзерену”), Баг метнулся обратно, к повозке и, обогнув ее, рысцой припустил по дороге, временами делая скрытные зарубки на стволах деревьев.

Кругом надрывались сверчки да цикады.

“Пещера, - размышлял Баг. - Пещера... А ведь, выходит, неспроста при гадании получилось, что надо спускаться там, где вроде бы, спускаться некуда. Ведь в пещеру точно - надо спускаться. Амитофо! Да, не прост “И цзин”, не прост...” - Баг перешел на бег. Мышцы, изготовившиеся к бою, требовали движений энергических.

Дорога, то сужаясь, то становясь несколько шире, то вообще теряя очертания, петляла, поднимаясь в гору. Баг не чувствовал усталости: размеренный скользящий бег он умело сочетал с мысленной декламацией строф из “Глав о прозрении истины” известного даосского автора Чжан Бо-дуаня; да и есть ли такие расстояния, что могут встать серьезным препятствием на пути служения добру и справедливости?

Вскоре Баг достиг вершины подъема: внизу расстилалась все та же темнота зарослей, а в пяти примерно ли впереди равномерной тонкой цепочкой расходились в стороны искры далеких фонарей; стало быть, там проходила какая-то большая дорога.

“Ага... Оттуда Абдулла и свернул”, - справедливо заключил Баг и, сориентировавшись по звездам, начал было спускаться, как вдруг шагах в двадцати увидел красную мерцающую точку и - замер.

Точка, между тем, разгорелась ярче и стала затухать. Раздался смачный звук - кто-то со всей страстью отправил наземь излишки слюны.

Баг осторожно сместился под защиту ближайших кустов и, ступая с величайшей осторожностью - еще не хватало хрустнуть какой-нибудь веткой! - стал приближаться к огоньку.

Так и есть: на широком пне у дороги сидел здоровенный субъект в чалме, с автоматом на коленях и самозабвенно курил трубку-люлюку, любуясь роскошным асланiвським небом. Страж был настроен весьма благодушно: в сладостном забытьи он, задрав бороду, таращился на звезды и размеренно сплевывал после каждой затяжки.

- Ых-х-х... - донесся до Бага его восхищенный шепот. - Ых-х-х...

“Смотрите, какой ценитель прекрасного... Все же эти люди не до конца потеряны для общества. Просто те, кто поставлен блюсти их чаяния, заботятся совершенно об ином...”

Баг некоторое время постоял у субъекта за спиной, вместе с ним наблюдая далекие светила.

- Ох-х-х ты ж... Я ташшшусь... - в экстазе протянул бородатый, увидев падающую звезду.

Не в обычаях Бага было отрывать кого-либо от созерцания, пусть даже и не совсем сообразного. И он, неслышно обойдя стража стороной, припустил дальше, вниз под горку.

Через ли с чем-то Баг чуть не свалился в свежую яму: кругом громоздились кучи вынутой земли, между вбитыми в почву колышками смутно белели натянутые веревки, а немного дальше, в окружении палаток, у небольшого костерка сидели трое подростков и, неторопливо покуривая сигареты, жарили на огне нечто, нанизанное на прутики.

“Раскоп, - понял Баг, - опять раскоп! Раскоп и каштаны! Значит, дорога и впрямь уже недалеко”. Ободренный этим выводом, он не глядя шагнул назад. Раздался грохот, мальчишки у костра вскочили, хватаясь за оружие - в темноте было не разобрать, настоящее или игрушечное. Баг бросился ничком в кусты и, положив руку на меч, замер: он задел за воткнутую в кучу земли лопату, и лопата обрушилась на видневшиеся в глубине траншеи камни.

- Что это, Алим? - испуганно спросил один подросток.

- Н-не знаю, - дрожащим голосом отвечал второй. - Там вон что-то грохнуло... Кажись, лопата. Лязгнуло так...

Третий, который оказался ниже всех, молча водил стволом своего оружия из стороны в сторону, а потом тихо сказал:

- Ща пальну! Во имя Горнего Старца !

- Ты что, Панас! - громко зашептал Алим. - И не вздумай! Говорено ж: только на самый крайний случай!

- Ну! - упрямо отвечал низкий. - И что? А ну как там гяур какой притаился?

- Побойся Аллаха! - более уверенным шепотом оборвал его Алим. - Тут кроме нас да братьев и нет никого. Все по хатам, запершись сидят...

Баг набрал в легкие воздуха и, пользуясь уроками Судьи Ди, издал сообразное мяуканье.

- Ну вот! - с радостным облегчением сказал тот, кого называли Алимом. - Это ж кошка! Просто кошка!

- Тьфу! - Низкий плюнул и опустил свое оружие. - Пшла отседова! - Поднял камень и кинул в направлении Бага. Камень не долетел буквально полшага. “Способный мальчик”, - подумал Баг. - Пшла вон, собака!

Мальчишки выпрямились и, подобрав прутики, вернулись к своему занятию, а Баг медленно отполз на приличное расстояние, поднялся и, чутко сторожа звуки, потрусил дальше.

Через двадцать минут, больше никого на пути не встретив, он выбрался на пустынную дорогу и под ближайшим фонарем остановился.

“Влево или вправо?”

Дорога молчала.

Сверчки надрывались.

Где-то гадостно заорал козлодой.

“Туда или сюда?”

Тиха асланiвськая ночь...

Ни одной повозки.

Ладно, и добежать, не в первый раз, но - в какую сторону?

Ни одного указателя в поле видимости.

Сказочное место.

Карма...

Баг присел у фонаря и принялся ждать: ну должны же по этой дороге ездить хоть какие-нибудь повозки. Например, грузовые.

Никого.

В какой стороне уездный город Асланiв?

Баг достал пачку “Чжунхуа” - осталась последняя сигарета.

Закурил.

И тут раздалось заполошное хлопанье крыльев - буквально на голову Багу свалился голубь, но в самый последний момент сманеврировал и приземлился рядом, на асфальт.

- Добрый вечер, крылатый преждерожденный, - меланхолически приветствовал его Баг. - Салям здоровеньки. Ласкаво рахматуем. И так далее... Что привело тебя сюда в сей неурочный час, когда все достойные подданные, тем более с крыльями, почивают в домах и гнездах?

Голубь повернул голову и уставился на Бага блестящей бусиной глаза. Моргнул, посмотрел другим глазом. И ничего не ответил.

- Да, крылатый преждерожденный, - задумчиво выпустил дым Баг. - Каждому существу в этой жизни положен свой удел. Ты ныне рожден парить в поднебесье, я же летать не умею. Умел бы - не сидел тут. Три Яньло...

Голубь моргнул еще раз и сделал пару шагов по направлению к Багу. В бездушном свете фонаря на правой его лапке что-то блеснуло.

- Да ты, брат, не просто голубь, а голубь-научник! - улыбнулся Баг, туша окурок в карманной пепельнице. - Способствуешь по мере сил познанию мира, летаешь с высокоучеными целями! Иди-ка сюда! - Баг протянул руку.

К его великому удивлению голубь будто ждал этого этих слов: он уверенно приблизился к ладони и забрался на нее, царапая кожу коготками. И издал удовлетворенный горловой звук.

- Вот даже как! - изумился Баг, поднимая голубя и разглядывая его. Странно: на шее голубя имел место легкий ошейник с кармашком, в темноте почти неотличимый от оперения, а на широком кольце, украшавшем птичью лапку, Баг в совершенном ошеломлении прочел выполненные древним стилем иероглифы: “Фогуансы куайцзи” (“Срочная почта храма Света Будды”).

Баг погрузил палец в кармашек - потревоженный голубь слегка долбанул палец клювом - и вытащил оттуда тончайший листок желтой рисовой бумаги, напоенной сандаловым ароматом.

Развернул:

“Мирская пыль в круговороте жизней,

Все так приходит и уходит вновь и вновь.

Узнав пещеры сокровенной тайну,

Поймешь, как восстановить великое равновесие”.

И подпись: “Баоши-цзы” .

Голубь легко снялся с ладони Бага и, захлопав крыльями, скрылся в темноте неба.

“Амитофо! - Баг проводил взглядом исчезнувшего посланца Великого наставника. - Все и впрямь сошлось! “Книга перемен”... гатха наставника... Все о пещере. Какая же такая в ней тайна? Помимо паяльника?”

Вдали показались огни грузовой повозки.

Баг поднялся и, входя в роль бродячего даоса Фэй-юня, поднял правую руку.

Грузовик притормозил рядом с ним.

Богдан и Баг

Больница “Милосердные Яджудж и Маджудж”,

9 день восьмого месяца, средница,

ночь

Асланiв, и днем не слишком-то шумный, ночью совсем затаился. Теплая, ласковая ночь накрыла его своим покрывалом; в парке оглушительно гремели цикады, и безмятежное небо, усыпанное яркими южными звездами, раскинулось над древним городом широко и привольно. В такую ночь, Богдан помнил по собственной юности, улицы должны быть полны молодежи; смех, разговоры и споры, и признания в любви, и песни. Переливы гармоник и звон гитар... Сейчас открытое настежь окно больничного покоя было распахнуто в противуестественную тишину и в почти непроглядную тьму, нарушаемую только редкими и тусклыми уличными фонарями. Город сжался, съежился и замер. Город словно боялся ночи. Лишь приглушенно журчали в больничном парке невидимые во тьме фонтаны, да призрачно, зыбко звенели икады. Редко-редко долетал откуда-то издалека звук поспешно проехавшей повозки.

Бек неподвижно стоял у окна, уставясь в прозрачную тьму, на смутно серебрящиеся плотные веретена кипарисов. На его лице не отражалось никаких чувств. Богдан сидел в кресле у двери в палату и ждал. Надо было думать, надо было скоро и безошибочно анализировать ситуацию - но он не мог, в голове была пустота. До этого дня, до мгновения, когда он увидел перекошенное кровоподтеками лицо Жанны, он и сам понятия не имел, насколько она дорога ему.

И насколько именно теперь все у них сделалось безнадежно.

Дверь в палату приоткрылась почти беззвучно, и суровый врач, сощурившись от горевшего в холле яркого света, сказал:

- Богдан Рухович. Она проснулась и спрашивает, где вы.

- Я здесь, - сказал Богдан.

- Я так ей и сказал.

Богдан поднялся. Нерешительно оглянулся на бека.

- Иди, сынок, иди. - Бек даже не повернул головы. - Сказано в аяте сто восемьдесят девятом суры “Преграды”: “Аллах произвел из него супругу ему, чтобы она жила для него”, - могучий старик на мгновение запнулся, а потом добавил: - Но для того, чтобы она жила для тебя, прежде всего надо, чтобы она просто жила.

- Опасности для жизни нет, - сказал врач.

- Спасибо вам, доктор, - сказал Богдан и решительно шагнул в палату.

Там царил полумрак. Горела лишь слабенькая настольная лампа на тумбочке, и свет падал только вниз, на пол и - краем - на стул, стоящий у изголовья.

- Ну, вот и я, - выдохнул Богдан, садясь.

- Постарайтесь, чтобы она не нервничала, - вполголоса предупредил врач с порога и прикрыл дверь.

- А это я, - тихонько ответила Жанна и попыталась улыбнуться. Ясно было, что ей даже улыбаться больно. - Хороша, да? - грустно пошутила она.

- Да, - сказал Богдан серьезно.

Она только вздохнула.

- Ты нашел Глюксмана?

“Первый вопрос, что она задала мне - о нем, - горько подумал Богдан. - Впрочем, нет. Второй”.

- Пока нет, - сказал он. - Ночь настала. Здесь быстро темнеет.

- Тебе надо поискать его в своей Александрии, там белые ночи, - сказала Жанна.

- Думаю, ты ошибаешься, - мягко ответил Богдан и осторожно провел ладонью по ее плечу. Ощущение ее нежной кожи обожгло ему ладонь, сердце захолонуло - и он, совсем не собиравшийся тут, в палате, когда жене так худо, говорить о главном, все-таки против воли признался: - Я люблю тебя. Я так тебя люблю...

Он посмотрела на него странно. Потом опять чуть улыбнулась.

- А мне казалось, ты на это... не то, что не способен, но... В полигамных семьях это как-то не так. Холоднее. Лишь бы суетилась у подушки мужа с совком и метелкой - одна, другая... пятнадцатая... Сменил обои, взял новую жену. Примерно одно и то же.

- Ты не сможешь у нас прижиться, - чуть помолчав, ответил Богдан. - Я с самого начала это знал. С первого дня знал, что совсем скоро нам станет... грустно друг от друга.

- А ты бы хотел, чтобы я прижилась?

- Да. А ты бы хотела суметь прижиться?

Она умолкла. Устало прикрыла глаза. И снова, как днем, из-под опущенных век медленно стали сочиться слезы.

- Не знаю, - едва выдохнула она. - Не знаю, Богдан. Ничего теперь не знаю. Сначала было весело и захватывающе интересно. Будто игра. А теперь, когда мне и впрямь захотелось, чтобы ваш мир стал и моим тоже, - он вдруг оказался настолько чужим, настолько... невероятным. Или вы все притворяетесь и днем, и ночью, или одурманены чем-то... или - и то, и другое. А на деле - жестокость и ложь. Мы там тоже врем, что поделаешь, без лжи не прожить ни человеку, ни семье, ни государству - но не так тотально.

- Ты опять говоришь о чем-то неважном.

- Для меня это сейчас важнее всего. Потому что если ты блаженный дурак, сам представления не имеющий, как и чем живет твоя империя - это одно. Если же твоя страна такова, каков ты - это другое. А ты хочешь слушать про любовь?

Он не ответил. Она подождала, потом открыла влажные глаза. Сияющий, лучистый взгляд осветил затрепетавшего минфа.

- Ну неужели не видно, что я жить без тебя не смогу? Я удеру, спасусь из вашей огромной тюрьмы - и там в своей же Сене утоплюсь назавтра!

“Хотя, - подумала она, - откуда тебе это знать, если я и сама позавчера этого не знала... Почему ты так легко отпустил меня с Глюксманом? Мне ведь хотелось, чтобы ты меня удержал”... От воспоминания о совсем недавнем, и уже невозвратно далеком, вечере в “Алаверды”, когда жизнь еще не была переломлена всем теперешним, Жанне опять захотелось плакать.

А потом она представила себе, как разозлилась бы и какой скандал в парижском стиле устроила, если б он и впрямь попытался ее удержать. “Что же получается, - озадаченно подумала она, - значит, надо было через все это пройти?”

Богдан глубоко вздохнул и улыбнулся. Поправил очки.

- Я понял, - сказал он почти весело. Помедлил. - Доктор просил тебя не волновать. В одиннадцать придут делать очередной укол. Но, раз тебя всерьез трогают такие материи, как справедливость, правосудие, поиски истины - тогда помоги мне, Жанна, а?

- Попробую, - помедлив, послушно согласилась она. Как ребенок.

Как девочка.

- Что ты последнее помнишь?

Она помолчала, собираясь с мыслями.

- Как мы обедаем у ибн Зозули.

- Профессор действительно был сильно пьян?

- Мне так не показалось.

- А момента отъезда ты не помнишь?

- Нет.

- То есть, воз, вы и не уезжали от ибн Зозули?

Она помолчала вновь.

- Что ты говоришь такое...

- А вот эти, как ты их назвала - кошмары, кажется, да? То, в чем ты не уверена, было оно или нет. Что в них?

- Я не помню, Богдан. Какие-то низкие каменные потолки, подземелья. Средневековье. Инквизиция. Нет, это был кошмар, от боли, наверное, от лихорадки. Ничего конкретного.

- Скажи, любимая... тебе ничего не говорит такая фраза? “Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге”.

- Какая-то чушь. Первый раз слышу. - Жанна поморщилась.

- Хорошо-хорошо, - Богдан несколько раз кивнул. - А что было в том свитке, который вселил в профессора надежду найти трактат?

- Глюксман не говорил никогда. Ибн Зозуля его и так, и этак выспрашивал, он очень интересовался этим, я помню точно. Он ведь тоже фанатик Опанаса Кумгана - во всяком случае, так он нам говорил. Но Глюксман только отшучивался. А мне он однажды признался, что сам не понимает, что именно нашел. Будто бы кусочек описания пути - но бессвязный, без начала и конца... Вот и все, что он рассказывал. Он очень таился ото всех. Очень.

- Да вот как раз получается, что не очень, - задумчиво проговорил Богдан и поднялся. - Хорошо. Отдыхай. - Он улыбнулся. - И ни о чем плохом не думай..

- Погоди, Богдан. Ты что-то понял?

- Ребенок бы, и тот понял. Где трактат Кумгана? В кладе Дракусселя. Профессор - фанатик истины, как ты говорила, его интересует только трактат. Тогда в харчевне “Алаверды” вы мимоходом бросили фразу: “ходят легенды о спрятанных сокровищах”. Сокровища профессора не интересовали. Только наука. Но не все столь любознательны и бескорыстны, Жанна.

- То есть ты хочешь сказать...

- То есть из-за одного только его желания встретиться с вольнодумцами из меджлиса, из-за его стремления поддерживать асланiвськую свободу - с его головы и волосок бы не упал. Ну, чудит человек, и пусть чудит. Но сокровища, Жанна! Сокровища! Их ищут давным-давно. Ищут тертые, матерые корыстолюбцы. И вдруг откуда ни возьмись появляется иноземец, который заявляет, что у него есть бумажка, где искать!

- Мон дье... - прошептала Жанна.

Богдан наклонился, поцеловал ее лежащую поверх одеяла руку и вышел.

Врач молча сидел в том кресле, которое покинул Богдан.

- Все в порядке?

- Все в порядке, - ответил Богдан. - По-моему, ей легче .

Врач покусал губу.

- Я, конечно, извиняюсь... Не знаю, стоит ли мне это вам говорить, но... у нас тут странные дела творятся, и это - одно из них, как мне кажется. Конечно, сейчас опасность миновала, хвала Аллаху, и ваша супруга, я надеюсь, быстро пойдет на поправку, она, извиняюсь, молода, организм сильный. Но вот что я вам сказать хотел. Сегодня, когда я в первый раз ее осматривал, преждерожденный-ага Нечипорук как-то очень настойчиво мне повторял, что нынче, конечно, надо дать ей придти в себя, а завтра я утречком должен вам сказать: забирайте, везите ее поскорее в Александрию, больная вполне, дескать, транспортабельна, а в столице и врачи получше, и уход побогаче... Понимаете, я не исключаю, что через двое-трое суток ее действительно было бы везти. Но зачем такая спешка?

- Я, кажется, очень понимаю преждерожденного-агу Нечипорука, - сказал Богдан. - Очень понимаю. А вот скажите, доктор - что вы вообще имели в виду под странными делами?

Доктор отвернулся и несколько мгновений смотрел в стену. Колебания его были столь очевидны, что Богдан даже пожалел о столь решительно и недвусмысленно заданном вопросе. Но потом врач взглянул на Богдана.

- Десятилетиями мы тут жили бок о бок и не особенно лаялись. Нет, благорастворения воздухов, как у вас, христиан, извиняюсь, говорят, не было, конечно. Все равно люди как-то размежевывались: это свои, это совсем свои, а эти вот не очень. Было. Без этого, извиняюсь, не бывает. Но теперь... За каких-то два года все вдруг стали всех ненавидеть. Тут асланiвський двор, а тут татарский двор, а тут, извиняюсь, русский или грузинский - и не дай Аллах сунуться без спросу, да еще в сумерках. В лучшем случае кости переломают. Постреливают... теснят дружка дружку во всех делах. Раскопы эти, извиняюсь, идиотские! По городу даже повозка неотложной помощи проехать не может, врачи стоном стонут от этих рвов... А свет теперь даже в больницах отключают то и дело, денег нет на свет. Я так думаю, у нас сейчас эти вот лампы горят только потому, что вы тут, преждерожденный-ага, маячите, извиняюсь. Вот вы высокопоставленный чиновник этического надзора. Так надзирайте, шайтан вас... извиняюсь. Вот уже где сидит этот бардак! - Разгорячившийся врач провел ребром ладони по горлу. - Почему вы не наведете у нас порядок?

Богдан свирепо прищурился.

- А почему вы сами не можете навести у себя порядок? - жестко спросил он.

Врач крякнул. Богдан скользнул взглядом по его лицу - и уставился во тьму теплой и душистой ночи.

- Да нет же, - мотнул головой врач. - Это, извиняюсь, понятно. Но ведь вы - центр, вы должны... - Он мотнул головой и беспомощно осекся; и только рукой махнул.

- Ну, конечно, - сказал Богдан саркастически. - Кто-то запустил и раскрутил маховик дележа. Все хотят потеснить всех. И тут появляемся мы и отнимаем такую возсть. У всех. И поэтому все сразу становятся недовольны центром, на чем свет клянут князя и поют песни про оскорбленную незалежность. И не только поют, но и, как вы говорите - постреливают. Только теперь уже все вместе постреливают в присланных из центра вэйбинов, которые приехали в уверенности, что едут защищать добрый и честный народ от горстки бандитов и выродков. Вэйбины изумляются, потом звереют и начинают стрелять в ответ. Гробы, гробы... Так?

- Но ведь на то и империя! - воскликнул врач. - Иногда она должна взять на себя ответственность! Иногда она должна не бояться вести себя, как империя, шайтан ее возь... извиняюсь!

Богдан покачал головой.

- Империя - на то, чтобы кормить и защищать. На то, чтобы строить и учить. Чтобы и мальчишка с Нева-хэ, и мальчишка с гор имели одинаковые возсти летать на Луну и читать Пу Си-цзина и Тарсуна Шефчи-заде. И, например, Кумгана или Коперника. И вообще все, что душеньке угодно. А вот порядок каждый в своем дворе должен поддерживать сам. В своем доме - сам. Это как в большом городе. Ток во все дома идет по проводам, вода во все дома идет по трубам, а вот уж пылесосить ковры, менять перегоревшие лампы или кровососа-комара прихлопнуть - с этим в каждых апартаментах хозяевам надлежит справляться самостоятельно.

Он запнулся. Ему вдруг, казалось бы - ни к селу ни к городу, вспомнилось, как расставались они с Жанной после вечеринки у Ябан-аги позавчера... Пресвятая Богородица, всего-то лишь позавчера! Они стояли рядом, но уже не вместе, и он не решался обнять ее - обнять на прощание ли, а может, чтобы не отпускать; и, не в силах понять этого, не обнял вовсе.

И размышлял о любви.

Тогдашние мысли всплыли слово в слово: “и отпускать нельзя, и удерживать нельзя; отпустить - равнодушие, не отпустить - насилие. Или все наоборот: отпустить - уважение, не отпустить - любовь... Любовь одновременно и исключает насилие, и дает право на него...”. И вот что получилось. Вот каков итог, какова цена его возвышенных размышлений. Чуть живая, под капельницей лежит на больничной койке.

А разве не повторял Учитель многократно, что вся Поднебесная - тоже семья, только очень большая?

Побагровевший врач прятал глаза.

Богдан снял очки и принялся тщательно их протирать. Сначала одно стекло, потом другое. Посмотрел на свет - и начал заново.

- Конечно, - проговорил он уже совсем иначе, потерянно и негромко, - иногда бывает... что выхода нет. Или мы его просто не можем найти? Или не затрудняемся искать?

- В общем, я вам сказал, - пробормотал врач и как-то боком, левое плечо вперед, пошел к двери в коридор. - Извиняюсь.

- Еще мгновение, доктор, - с трудом вернувшись к реальности, остановил его Богдан. Надел очки. - Еще мгновение. Теперь у меня вопрос к вам. Вот днем, вы сами были свидетелем, моя жена, забывшись, вдруг прокричала странную фразу. Из Корана, как выяснилось. Прокричала, словно бы цитируя или повторяя чью-то интонацию, не свою. А сейчас я спросил ее, она в сознании, в ясном уме - но этой фразы не помнит. Что это может значить?

- Ну, - врач погладил подбородок, - с учетом того, извиняюсь, что она травмирована и забыла все, что предшествовало катастрофе... В забытьи эти воспоминания как раз и могут ожить. Незадолго до катастрофы или, может быть, вскоре после нее она слышала некий разговор, и чья-то реплика не дает ей покоя... Это самое вероятное. А сейчас... прошу простить, я должен идти на отделение. Дела. Три ножевых ранения, четыре сотрясения мозга... За один день. Шайтан! - он в сердцах махнул рукой и быстро скрылся за дверью.

- Вот так, - сказал Богдан неизвестно кому. - Вот так.

“Стало быть, хватит размышлять, что равнодушие, а что насилие, - велел он себе. - Что уважение, а что любовь... Помочь кому-то, занимаясь переклейкой ярлыков на своем бездействии - не получится. Помочь только делом”.

Установилась тишина. Слышно было лишь пение цикад да стеклянистое шуршание фонтанов. Ночь катилась к рассвету. Минфа размышлял.

- Так вот почему мне снилась пещера, - тихо вымолвил он потом.

- Что? - не понял бек. Но Богдан не ответил. Подумал еще немного, и сказал:

- Эту фразу она от профессора слышала. Наверное, его пытали. При ней. Эта фраза и была в обрывке, что он нашел в своей Франции. Ата...

- Что, сынок? - тоже негромко спросил бек, не поворачиваясь.

- Ты сможешь мне прочесть сейчас всю суру “Пещера”?

- Легко, - сказал бек.

- Отлично. Но прежде послушай меня. Вот как было дело, - Богдан чуть помедлил, подбирая слова. - Дракуссель со своей баснословной добычей замыслил бежать к брату Владу. В его замок. Но прорваться через границу душегубу не удалось. Когда он понял, что его обложили и песенка его спета, он решил сообщить брату о спрятанных сокровищах. Из любви, очевидно. Ведь совсем плохих людей не бывает на свете... Может, рассуждал Дракуссель, когда все уляжется, брат изыщет способ извлечь сокровища из тайника. Для себя. И он написал письмо. И оно дошло. Иначе как свиток вообще оказался бы в Европе? Восстановить его дальнейший путь от замка Влада до монастыря во Франции нам сейчас не по силам, да и ни к чему. Профессор восстановит, если мы успеем его найти и спасти. Думаю, иезуиты в свое время тоже хотели наложить руку на сокровища и искали подходы. Когда Влад был казнен как вампир - обрывок сделанной Цепешем расшифровки попал к ним.

Богдан чуть помедлил.

- То было время простых, но надежных тайнописей. Одна из самых простых и надежных - с помощью какой-то заранее условленной книги. Страница - слово. Две цифры. Потом еще две, еще... Не зная книги, никто не прочтет. А эти придумли получше. Понимаешь, бек?

- Пока нет, - с легким интересом ответствовал Кормибарсов.

- Коран. Это же идеальный ключ. Номер суры, номер аята. На бумажке каких-то две цифры - а тот, кому предназначена записка, сразу получает целую фразу.

- Велик Аллах! - изумленно проговорил бек.

- Воистину велик, - согласился Богдан и достал из кармана карандаш и листок бумаги. - Мы знаем, что это Коран. Мы знаем, что это “Пещера”. Мы будем недостойны звания людей, если не разберемся. Давай, ата.

Бек огладил бороду.

- Во имя Аллаха милостивого, милосердного! - нараспев начал он. - Слава Аллаху, который рабу своему ниспослал это писание и в нем не поместил кривды, писание правдивое, чтобы дать от себя угрозу лютой казнью и обрадовать верующих, которые делают добро, вестью, что им будет прекрасная награда, с которой они останутся вечно, а угрозу... - бек осекся. Смущенно глянул на Богдана из-под бровей. - Сынок, только... тут немножко против христиан, ты уж извини. Читать?

- Конечно. Дело есть дело. Что ж я, не понимаю?

- ...А угрозу дать тем, которые говорят: Всевышний имеет детей!

Через двадцать минут слегка осипший бек умолк, а Богдан, счастливо улыбаясь, уронил руку с карандашом и откинулся на спинку кресла.

- Ну, вот, - сказал он.

- Что? - спросил бек.

- Все, - сказал Богдан. - Совсем немного. Первое. “Знай, что солнце, когда восходило, уклонялось от пещеры их на правую сторону, а когда закатывалось, отходило от них на левую сторону, тогда как они были посреди нее”. Потом: “Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге”. И наконец: “Аллах мой покажет мне прямой путь, дабы я верно пришел к сему. Они в пещере своей пробыли триста лет, с прибавкой девяти”. Конечно, если бы я не знал заранее, что здесь зашифрован путеводитель, я бы нипочем не догадался. Но, зная это, уже совсем нетрудно вычленить немногочисленные фразы, несущие информацию.

Борода Кормибарсова обеспокоенно зашевелилась. Достойному беку эта характеристика священного текста, данная православным зятем, не слишком-то понравилось. Но он смолчал. Воистину, дело есть дело.

- Сура называется “Пещера” - значит, тайник в какой-то пещере. Надо встать посредине. Не очень понимаю, что это значит, ну ладно... Причем так встать, чтобы восток был справа, а запад - слева. Короче, лицом на север. Пойти сначала правым проходом, потом левым. Потом будет какой-то порог, видимо, подъем при переходе из одной подземной залы в другую. И от него - прямо, ровно триста девять шагов.

Бек несколько мгновений молчал, потом крякнул.

- Тебе только фокусы в цирке показывать, - сказал он, восхищенно цокая языком. - Да!

- Остается только выяснить, где эта пещера, - задумчиво проговорил Богдан.

- Кажется, я тебе отвечу, - раздался откуда-то из-за окна голос Бага. Одно легкое, скользящее движение - и Баг, коротко прошуршав длинным халатом, оседлал подоконник. Кормибарсов, при первом же шорохе с неуловимой стремительностью выхвативший саблю, признал даоса и то ли с облегчением, то ли с некоторым разочарованием вбросил клинок обратно в ножны. - Я тебя туда даже провожу. И “князь выстрелит и попадет в того, кто в пещере”, как сказано в “И цзине”. Именно так, между прочим, толкуется одна из триграмм, которую я нынче вечером нагадал, - и Баг спрыгнул с подоконника в холл.

Богдан порывисто качнулся навстречу единочаятелю - но смирил себя. Неторопливо и словно бы обыденно они пошли один к другому, точно на какой-то официальной, но ничего особенного не значащей церемонии. Остановились в полушаге, сдержанно поклонились друг другу, мгновение помедлили - а потом все же обнялись.

- Рад тебя видеть, - сказал Богдан негромко.

- А я-то как рад, - пробормотал Баг.

10 день восьмого месяца, четверица,

незадолго до рассвета

- Ну, вот, - улыбнулся Богдан, когда Баг закончил свой рассказ. - Все встало на свои места. Все кирпичики, все осколки этой мрачной мозаики.

- Понятно теперь, почему Абдулла так заспешил, - сказал Баг.

- Абдулла... - печально вздохнул Богдан. Он горько сожалел о том, что столь симпатичный ему человек оказался человеконарушителем.

- Абдулла тоже не дурак, и когда драгоценный преждерожденный Ширмамед сказал, что эта фраза - из Корана, у него подшипники-то в башке завертелись на четвертой скорости. Боюсь, если мы не поспешим к пещере, они найдут сокровища и - только их и видели.

Богдан сидел неподвижно и опять о чем-то размышлял. “Ну что еще? - нетерпеливо подумал Баг. - Бежать надо! В повозку и вперед! Время - жизнь!”

Кормибарсов, прищурившись в ожидании, переводил взгляд с одного человекоохранителя на другого.

- Не найдут, - решительно сказал Богдан и поднял голову. - Не найдут. Я все понять не мог - как это “встать посредине”. Пещера ведь не зал правильной формы, не комната, не площадь... Кто знает, какая она там, эта пещера? Где у нее, спрашивается, середина? Откуда вести отсчет?

- Действительно... - пробормотал Баг.

Бек крякнул и почесал бороду. От стремительного и размашистого движения его сабля вкрадчиво звякнула, задев что-то железное. Наверное, заклепку на шароварах.

- Вот так в очередной раз убеждаешься, что лишних знаний не бывает, - с какой-то чуточку смущенной улыбкой сказал Богдан. - В свое время, еще когда я сдавал экзамен на степень сюцая, темой курсового сочинения по истории государства и права я себе выбрал такую: “Принцип талиона в Танском кодексе и в Коране”. Так что Коран читал, причем в нескольких переводах... Хотя наизусть его не помню, разумеется, и даже цитату не узнал... А вот наших друзей их принципы обязательно подведут. Арабского текста они наверняка не знают, и будут пользоваться тем переводом, в каком и прозвучала цитата. С ним, судя по всему, и Влад имел дело - это самый первый перевод, Казанское издание тысяча пятьсот пятьдесят второго года... или, если вам угодно в системе счисления Цветущей Средины, шестнадцатого года под девизом правления “Умилительное Сосредоточение”. Переводов на асланiвський тогда, разумеется, не было еще... Лучшим же переводом считается другой. И я теперь припоминаю, что в варианте, признанном наиболее близким к подлиннику, фраза звучит так: “Они находились в просторном месте пещеры” . То есть, если там несколько залов, отсчет нужно вести от самого поместительного из них! Это вот уже - конкретное указание! Понимаете?

- Преждерожденный-ага Кормибарсов, - нетерпеливо сказал Баг, которому вся эта наука уже порядком прискучила. - Это ведь все толкования. Вы же наверняка помните подлинник. Что там конкретно сказано?

Бек важно огладил бороду. Задумался, хмуря коричневый лоб. Потом прищурился и коротко стрельнул на Бага лукавым глазом.

- Аллах лучше знает, - серьезно проговорил он.

С полминуты все трое молчали.

- Надо их вязать, - нарушил молчание Баг. - Авось, француз еще живой.

- Видишь ли, драг еч, - задумчиво ответил Богдан, - формальных полномочий у меня, конечно, хватит... Но мне не хочется привлекать местных вэйбинов. Ты же понимаешь. Пусть они и не замешаны - но перед ними может встать сложная и неоднозначная моральная проблема, когда им придется, как ты говоришь, вязать своего уважаемого начальника. И к тому же есть маленький риск, что мы натолкнемся на одного-двух, которые вовлечены в заговор.

Баг почесал в затылке.

- Гм! Я бы, конечно, и сам... - он с сомнением скривился. - Но кто их знает, скорпионов, сколько их там в пещере? Упустить никого нельзя, вот что. А из столицы группу вызывать - это ж бумажной канители сколько! Они не то что одного пленного француза - они всю Францию на паяльник посадить успеют. Три Яньло... чего ж делать-то?

Бек веско и удовлетворенно кивнул. Настал его час. Он извлек откуда-то из недр бурки трубку мобильного телефона и шустро набрал номер твердым, как дерево, пальцем.

- Кормиверблюдов? - спросил он. - Да, я. Все в порядке? Хвала Аллаху! Поднимай мальчиков. Пусть совершат короткое походное омовение и садятся в автобус.

Пещера и ее окрестности,

часом позже

Автобус, в коем прибыли тридцать три богатыря из тейпа ургенчского бека Ширмамеда Кормибарсова, был оставлен недалеко от освоенной Багом дороги, неподалеку от исторического фонаря, у которого с небес снизошел почтовый голубь Баоши-цзы, - и прикрыт свежесрубленными ветвями каштана. Баг отошел в сторону, придирчиво оглядел тайник - повозка полностью скрылась в зелени, став недоступной постороннему глазу: Кормимышев, помимо того, что был поразительно талантливым носильщиком, оказался вполне сведущ еще и в искусстве маскировки. Баг одобрительно кивнул.

Молодцы в папахах безмолвствовали, их суровые лица выражали только беззаветную готовность следовать распоряжениям своего бека. Богдан заметно нервничал: был слегка бледен, но решителен. Баг волновался, но совершенно по-другому: в нем разгорался хорошо знакомый пьянящий азарт предстоящей схватки. Пальцы танцевали на рукояти переместившегося за пояс меча.

- Есть ли у нас план? - поинтересовался бек. Ноздри его хищно раздувались. Старый воин-интернационалист был явно в своей стихии.

- План простой. - Баг достал из рукавов метательные ножи и внимательно их оглядел. - Сейчас мы незаметно, то есть скрытно двинемся к пещере. Дорогу найдем без труда: я оставил на деревьях знаки.

- Да ведь их заметить могли! - перебил Богдан. - Те же дети с раскопа!

- Это - вряд ли, - усмехнулся Баг. - Мои знаки только я замечу. Не беспокойся, драг еч.

Кормиконев и Кормиверблюдов понимающе переглянулись. Кормикотов закивал. Бек строго на них взглянул, и богатыри застыли изваяниями.

- По дороге возможны дозоры дервишей, их тут полно шляется, - продолжал Баг, - и их всех мы будем вязать и складывать в кусты до поры. Потом выйдем к пещере. Постучим условным стуком, нас пустят. Мы войдем и всех повяжем. Вот такой план.

- А если не пустят? - спросил Богдан. - Вот представь, драг еч, что они нас не пустят. Что тогда?

- Кормибобров! - скомандовал в ответ на это бек, и вперед выступил здоровяк с меланхоличным румяным лицом и в папахе из лоснящейся плотной шерсти (“Бобер?!” - подумал Баг), распахнул бурку и явил белому свету приличную связку динамитных шашек с довольно длинным запальным шнуром.

Продемонстрировал связку присутствующим.

Посмотрел на бека.

Ширмамед коротко прикрыл веки.

Кормибобров с еле слышным вздохом извлек все из-под той же бурки брусок новейшей пластиковой взрывчатки и тоже всем показал.

“Вот так, вот это так! - весело подумал Баг. - Это правильно!”

- Но... ата... - нерешительно начал Богдан. - Могут же быть жертвы...

- Мы на войне, Богдан! - хладнокровно ответил бек и бровью подал знак Кормибоброву убрать арсенал на место. Взрывчатка сокрылась.

- Ну вот, - подытожил Баг, - похватаем всех, быстренько допросим и выясним все детали их скорпионьего заговора. А уж дальше вступит минфа Оуянцев-Сю. - Баг повернулся к Богдану. - У него много накопилось такого, что нужно незамедлительно сказать Ничипоруку и иже с ним. Доступно и с примерами. Так, драг еч?

Богдан кивнул, хотя у него и было некоторое сомнение по поводу оправданности использования взрывчатки. А ведь официально старшим по чину в импровизированном войске числом в тридцать шесть человек был сейчас именно он. “Да что такое, в самом деле! - вдруг гневно подумал он. - Что это я?! Абдулла такой ужас уезду готовит, обрекает народ на муки адские при жизни, нельзя останавливаться! Ведь не зря Учитель говорил: благородный муж наставляет к доброму словами, но удерживает от дурного поступками. Мысль очевидная, честное слово. Это он специально для таких, как я, наверное...”

- Так, - сказал он твердо. Все правильно: командовать подобным походом должен его более искушенный в таких делах друг. В конце концов, именно он представляет здесь Управление внешней охраны, именно он - наиболее осведомлен в деятельных мероприятиях. “Мне же, - решил Богдан, - самое время позаботиться о правовом обеспечении вразумления, предпринятого столь скоропалительно и, в сущности, на мою ответственность”. - Данной мне властью назначаю всех присутствующих фувэйбинами . Документы установленного образца будут выправлены мною задним числом, как только мы вернемся в готель. Прошу, однако, без особой необходимости никого жизни не лишать, а брать человеконарушителей живыми. И еще. Там, где-то в пещере, есть плененный французский профессор. Его надобно освободить! Не позволяйте человеконарушителям причинить ему какой-нибудь вред.

“Принцесса Чжу тоже просила о нем позаботиться”, - подумал Баг.

И отряд двинулся в лес.

Шли скрытно, но почти бесшумно и на удивление Бага быстро: тремя колоннами по одиннадцать человек в каждой, и впереди - выглядывающий отметины на деревьях Баг, а также Богдан и Кормибарсов. Ургенчские богатыри по пути замаскировали папахи мелкими зелеными веточками и листиками, позаимствованными в окружающих кустах. Издали папахи теперь было принять за внезапно зазеленевшие пеньки.

Несколько раз, повинуясь знаку Бага, все замирали: рядом обнаруживались люди, судя по клубам сизого дыма - дозорные дервиши со своими любимыми люльками, вроде того впечатлительного типа с буйной бородой, какового Баг застал за созерцанием небесных светил. Дервиши неторопливо, прогулочным шагом следовали по одним им известным путям, лениво переговариваясь и поплевывая в кусты. Верные плану Бага ургенчские джигиты неслышно, как кошки, подкрадывались к беспечным дозорным, и радостные лучи рассвета дервиши встречали уже крепко связанными, с надежно заткнутыми ртами - ошеломленно таращась из-под споро накиданных сверху веток. Всего было пленено двенадцать человек. Обошлось даже без сколь-либо серьезных травм, если не считать того, что один дервиш при виде грозно встопорщенных усов и огненных глаз Кормиконева, внезапно явившихся ему из-за куста, издал задушенный хрип прежде чем его схватили, и неудержимо обмочился. Вотще! Он также был аккуратно связан и уложен под куст.

Баг справедливо подозревал, что обходам дервишей положена какая-то очередность, и дозорных рано или поздно хватятся их собственные товарищи, но по его расчетам их маленькая армия должна была осадить и - так или иначе - успешно овладеть вражьим логовом гораздо раньше.

Он благоразумно провел отряд поодаль от памятного раскопа, где чуть не стал жертвой огнестрельных навыков юного Панаса: скрытно переловить всех подростков все равно бы не удалось, кто-нибудь наверняка удрал бы, да еще - оглашая лес и горы отчаянными воплями: еще бы, шайтан следом гонится, да не один, да с во-о-от такими вот глазами и усами! И прощай, внезапность.

“Детьми пусть займутся родители, а мы займемся Абдуллой и Зозулей. Детей хоть воспитать еще ”, - оптимистически подумал Баг, из-под ладони взглянув на солнце, уверенно поднимающееся над горами. День обещал быть жарким во всех отношениях.

Вскоре человекоохранители - как постоянные, так и временно назначенные - оказались над поляной, упирающейся в скалу с той самой расселиной.

В свете дня скала оказалась не такой уж и высокой - шагов в полста, на взгляд Бага. На тупой вершине рос одинокий, кривой и безрадостный куст.

Зато полянка была как на ладони: совершенно безлюдная и глухая, лишь “мерседес” чужеродно, словно гигантский черный слизняк, грузно темнел шагах в семидесяти от входа в пещеру, вызывающе отсверкивая хромированными частями в лучах восходящего солнца.

- Это - здесь! - шепнул Баг Богдану. - Во-о-он у тех камней есть проход, видишь, драг еч? Пещера там.

- А повозка еще тут... - задумчиво отвечал Богдан. - Значит, преждерожденый Ничипорук все еще в гостях у своих, так сказать, единочаятелей. Ну что же, Баг, приступим?

- А то! Драгоценный преждерожденный Ширмамед... - Баг повернулся к беку, но тот жестом остановил его.

- Ты вежливый, да? Я тоже вежливый. Пока мы будем слова говорить...

- Понял, - кивнул Баг.

- Говори мне просто - “Ширмамед”! - Бек скупо улыбнулся и для убедительности чуть тряхнул головой, шевельнув украшенной ветками папахой.

- Гм... Ширмамед-ага, - польщенный Баг тихонько кашлянул. - Велите своим людям зайти справа и слева от пещеры. Пусть будут наготове. А мне дайте этого вашего... подрывника. На всякий случай, - примирительно добавил он, взглянув на Богдана.

“Ой, что будет... - пронеслось в голове Богдана. - Лучше бы отделенцы сразу сдались...”

- Кормиконев! - шепотом распорядился бек. - Кормибобров!

Через пару минут пещера была взята в клещи.

Баг с Богданом и тихо сопящим от оказанной ему чести Кормибобровым подобрались к последним крупным валунам, громоздящимся с обеих сторон от расселины.

Отсюда до расселины было рукой подать. Сверху, с прежней позиции, зорким орлом взирал на них Кормибарсов. Рядом с ним смутно виднелись еще три или четыре мохнатых пенька-папахи.

Все замерло, все напряглось.

И в тот момент, когда Баг уже приподнялся над валуном, дабы направиться к расселине, в глубине раздался глухой лязг и скрип петель.

Баг мгновенно присел обратно, за валун.

Рядом Богдан, прижавшись спиной к камню, сжимал табельный пистолет системы Макарова.

Кормибобров перестал дышать.

Шаги.

Снова лязг: дверь затворилась.

- От же бисова душа... - донесся знакомый голос.

Ибн Зозуля.

- Ништо, Саид дело знает. - На свет Божий, щурясь от солнца, появился Абдулла. - Не сейчас, так к вечеру расколется. Хотя, может, он и впрямь все уже сказал? Ну, тогда пусть хоть помучается. Из-за его дурацкой цитатки мы так рискнули, все на кон поставили - и что? А ничего! Ничого!! - сказал он нарочито по-асланiвськи; от ярости, вероятно. - Где у пещеры середина, где? Шайтан! Этот лягушатник просто издевается над нами!

Следом показался Зозуля. Он был хмур. Глаза красные.

“Говорил же наш учитель Конфуций, что лелеющему злые замыслы человеку и ночное отдохновение не в радость”, - подумал Баг.

- Нельзя исключить, - бубнил Зозуля, из последних сил сохраняя академичность изложения, - что в упомянутой рукописи имелась в виду какая-то другая пещера...

- Будет вам ахинею пороть, клянусь туфлей Пророка! Вам ли не знать, что в окрестностях Асланiва нет больше ни единой! Я сейчас в зиндан, - продолжал Ничипорук, неуклонно приближаясь к засаде, - посмотрю, что там и как, спроважу с глаз долой гостя нашего с его женушкой. - Абдулла глумливо хихикнул. - И надо же узнать, как идут поиски убийцы Хикмета. Что-то долгонько его сыскать не могут!

- Ой... - вытаращил глаза ибн Зозуля: из-за соседнего валуна явился грозный молодец в зеленеющей папахе, с жутко встопорщенными усами и очами, горящими праведной яростью. - Ой... - повторил Зозуля, и это было последнее, что ему удалось произнести, ибо крепкая и шершавая ладонь Кормиконева закрыла ему рот, лишив возсти издавать звуки, и Зозуля бесшумно исчез за валуном, лишь кусты слегка покачнулись.

- А... - повернулся в сторону Зозули Нечипорук. Не обнаружив его в поле зрения, Абдулла слегка попятился и сунул руку за пазуху.

- Доброе утро, еч Абдулла, - звенящим от ярости голосом приветствовал его Богдан. Пистолет Богдана упирался Абдулле куда-то в область желчного пузыря. - Не ожидали? Ведите себя тихо.

- И никто не пострадает, - прошептал Нечипоруку на ухо сзади Баг и пощекотал ножом его шею. - Хорошее утро, правда? Солнечное... Ну что, Абдулла? Руки-то - подними!

Абдулла, забыв закрыть рот, медленно поднял руки, в полном изумлении уставившись на Богдана. Баг ловко выхватил из его пальцев большой черный маузер и швырнул в кусты. Мелькнула чья-то рука, подхватила оружие и бесшумно исчезла в зелени.

- А ну-ка, пойдем... - Баг подтолкнул Абдуллу.

- А? Куда?! - Абдулла был близок к мозговому клинчу.

- Туда. Поговорим, - пояснил Богдан.

Общими усилиями напарники запихнули Абуллу за валун. И тут Ничипорук начал, кажется, приходить в себя: резко дернулся, думая, верно, ускользнуть, но румяный Кормибобров коротко и страшно ударил его в солнечное сплетение, отчего Абдулла мгновенно утратил боевой пыл, повалился наземь и принялся судорожно хватать воздух широко раскрытым ртом.

- Не вздрагивай больше, да? - пояснил Кормибобров и извлек из-под бурки обрез чудовищного калибра, любовно сделанный из великолепного охотничьего ружья.

Обрез сиял начищенными до блеска стволами, серебряной насечкой и перламутровыми инкрустациями на словно бы отполированном от долгого употребления прикладе. Кормибобров уткнул обрез в нос Абдулле и заверил Богдана:

- Он понял.

- Единочаятель Оуянцев... - трудно прохрипел Абдулла. - Что это значит? Кто эти люди?

- Мне очень жаль, подданный Нечипорук, - печально, но твердо ответил Богдан. - Честное слово, мне очень жаль. Как мне хотелось бы называть вас по-прежнему единочаятелем!

Стоящий с ним плечом к плечу Баг медленно отодрал бороду и усы и явил Ничипоруку свой подлинный лик. Глаза Абдуллы, от недавних переживаний и без того немалые, сделались неописуемого размера. Богдан даже усомнился, бывает ли так в живой природе.

- Узнал, скорпион? Вижу, узнал... - Баг извлек из рукава свою пайцзу и поднес ее к носу начальника зиндана унутренных справ. - Управление внешней охраны. Членосборный портрет смертоубийцы сам для новостей делал али попросил кого?

Абдулла не нашелся, что ответить, лишь пучил глаза. Хозяйственный Кормибобров между тем обшарил пленника и извлек из его сапога длинный кинжал.

- Посмотри-ка, драг еч Богдан, на этот ножичек, - злорадно заметил Баг. - Его родной брат-близнец нанес несовместимую с жизнью рану несчастному борцу за идею по фамилии Хикмет.

Кормибобров фыркнул от возмущения.

Абдулла злобно зыркнул.

- Вы - удивительный негодяй, Ничипорук! - с отвращением произнес Богдан. - Вы немедленно проведете нас в свое логово, да так, чтобы нам незамедлительно открыли. И без фокусов. Игра окончена!

Абдулла снова обвел взглядом Богдана, Бага и Кормибоброва. Лицо его слегка прояснилось: Ничипоруку пришла в голову мысль. Мысль, впрочем, была несложная, Баг разгадал ее без труда и усмехнулся про себя. Очевидно, Абдулла сгоряча решил, что нападающих всего трое, а уж с тремя-то, один из коих - минфа, да еще в очках, боевикам дервишей и их пыточных дел мастерам, расквартированным в пещере, справиться будет несложно. Черный Абдулла еще надеялся повернуть вспять колесо истории.

Баг юмористически взглянул на Богдана и по выражению лица друга понял, что тот пришел к сходным выводам. “Он Черный не из-за черных “мерседесов”, - подумал Богдан, - а из-за того, что совесть его черна”. И все же минфа испытывал к Абдулле невольное уважение. “Вот о нем бек сказал бы - воин, - вздохнув, решил Богдан. - До последнего надеется победить. Он мог бы быть очень хорошим человеком. Жаль”.

- Хорошо, - Абдулла попытался привстать, но Кормибобров несильным пинком вернул его на место.

- Не надо суетиться. - Баг медленно обнажил меч. Абдулла ответил злобным блеском глаз. - Сейчас вы медленно встанете и пойдете вперед, а мы - за вами следом. Вы осторожно подойдете к двери. Не делая резких движений. Постучите. Помните, как? Тук-тук, тук-тук-тук. Да-да, мы и это знаем. А вы как думали? Мы все знаем.

Они вошли в расселину: сперва Абдулла, за ним Баг и потом Кормибобров с Богданом. Расселина действительно заканчивалась капитальной, но уже местами проржавевшей железной дверью с глазком.

Приблизившись к двери, Ничипорук оглянулся и постучал. Баг присел за его спиной.

За дверью послышались тяжелые шаги.

- Ну шо... Кого Аллах принес? - лениво поинтересовался густой бас. Глазок приоткрылся.

- Открывай, открывай живо! Это я! - крикнул в глазок Абдулла.

- Ага ж... Вижу, вижу... - удовлетворенно прогудел бас из-за двери, и раздался лязг засова. Баг оттолкнул Абдуллу назад, и тот попал в объятия Богдана.

- Извините, подданный Ничипорук... - брезгливо сказал Богдан и, сам себе удивляясь, огрел Абдуллу пистолетом по затылку. Обеспамятевший начальник зиндана сполз по стенке.

Между тем, дверь распахнулась и в темном проеме показался необъятный, похожий то ли на дэва, то ли на джинна тип в просторном халате и с внушительным животом, каковой наполовину закрывала нечесаная, какая-то клочная борода. Вообще весь страж пещеры был несообразно волосат, лишь маленькие глазки мерцали из-под лохматых бровей. И до того он был похож на одного чайханщика в уездном городе Ташикенте, где Багу по делам повезло побывать года два назад, что у честного человекоохранителя сама собой вырвалась памятная ему формула ташикентского приветствия:

- Лищно ништяк-ми сен?

Волосатый, по всей видимости, ташикентской культуры был чужд: в зарослях нижней части лица образовался проем, символизирующий собой рот, и оттуда вырвался озадаченный рев:

- Шо?!

- Управление внешней охраны! Вы задержаны! - объяснил Баг и врезал изо всей силы рукоятью меча туда, где под буйной растительностью было предположить наличие лба, затем перемахнул через грузно осевшее тело и нырнул в темноту. Кормибобров пронзительно свистнул. Из кустов справа от пещеры вырвалось десять стремительных и оттого смутно различимых силуэтов в бурках и папахах, предводительствуемых самими Кормибарсовым. Словно оседлавшие ураган духи возмездия они канули в проем пещеры вслед за Багом.

В два прыжка одолев недлинный естественный коридор, Баг оказался в просторной подземной полости, стены которой были искусственно выровнены и украшены равномерно развешанными электрическими светильниками. У стен громоздились ящики и тюки, Баг даже заметил поодаль мерцающий экран компьютера, но разглядеть подробнее ничего не успел. На него налетели трое одетых в дервишскую униформу злодеев и с криками “Геть! Геть!” принялись размахивать мечами.

Класс фехтования у дервишей был невысокий, и два меча Баг выбил сразу, а третий нападающий отлетел к стене, пораженный пинком Кормибоброва. Сверкающая сталь успела прозвенеть лишь трижды, а потом из-за спины посторонившегося Кормибоброва в пещеру ворвались богатыри в папахах.

- И это все? - оглядев побежденных, усомнился Баг и оказался прав: из бокового прохода, крича дурными голосами, начали выскакивать дервиши с разнообразным холодным оружием - от мечей до пик - в руках. Хлопнул из глубины выстрел и пуля, кроша гранит рикошетами, с визгом забилась о стены.

Богатыри в папахах единообразно скинули бурки наземь, выхватили кривые сабли и слаженной линией молча устремились на дервишей. Кормибобров извлек свой сверкающий, как яхонт, обрез, а потом принялся неторопливо и со вкусом выбирать цель.

Крики и стоны, лязг мечей и сабель наполнили пещеру.

Баг, мимоходом круша многочисленных противников, пробился в дальний угол, где на составленных вместе ящиках функционировал компьютер - там какой-то бритый наголо тип с висячими усами орал, брызжа слюной, в телефонную трубку:

- Сюда! Все сюда, на хрен!

- Подданный, не ругайтесь! - Баг выбил трубку из его руки.

- А! Вэйтухай позорный! Порешу! - выкрикнул бритый, молниеносно разворачиваясь к Багу с прямым мечом в правой руке. - Во имя Горнего Старца!! - Левой рукой он выхватил из-за пояса широкий нож.

Баг резко выдохнул и отвел вытянутую руку с мечом в сторону. Сознание его очистилось от суетного и заполнилось холодным и безмятежным океаном пустоты - так всегда бывало перед трудной схваткой; а что противник перед ним серьезный, Баг увидел по тому, как тот держал меч. Многолетний опыт приучил Бага отрешаться в такие моменты от чувств и мыслей, полагаясь на единственно верные инстинкты бойца, у коего разум лишь созерцает и хладнокровно фиксирует ювелирно точные движения рук и ног, не будучи в состоянии поспеть за ними в скорости.

Бритый сделал скупое движение ножом и тоже застыл, внимательно следя за Багом. Потом внезапно и молниеносно, безо всякого упреждающего возгласа, полоснул лезвием. Баг сделал полшага назад, отбил удар круговым движением меча и снова застыл в ожидании.

Снова выпад.

Меч Бага описал короткую кривую.

Двойной выпад - мечом и ножом.

Нож Баг подловил и легким, но сильным толчком выбил. Звякнул о камни металл.

Сзади доносились звуки шумной схватки. Кто-то тонко заверещал от боли, оглушительно в замкнутом объеме пещеры ахнули выстрелы - но противники не обращали на все это внимания, сверля друг друга взглядами.

Глаза лысого налились кровью.

“Злится, - отрешенно отметил Баг, - значит, проиграл”.

- Этц! - высоким голосом выкрикнул лысый, перехватив меч обеими руками и делая очередной выпад.

Баг слегка отклонился влево, перебросил меч в левую руку лезвием вниз и, проскальзывая лысому за спину, туда, где ящики и компьютер, нанес скользящий удар по животу противника.

Лысый рухнул на камни.

“Намо Амитофо...”

Баг неторопливо обернулся, вложил меч в ножны и в бездушном свете ламп оглядел поле битвы.

Дервиши были разбиты наголову: более двух десятков их раскинулось на полу пещеры, скорбя от повреждений разной степени тяжести. Подающих признаки жизни - а таковых было большинство - молодцы из тейпа Кормибарсова сосредоточенно вязали собственными же кушаками злодеев и прочими их опоясками. Баг отметил пару отдельно валяющихся усеченных рук. Одну из этих рук отделил от привычного ей туловища, кажется, он сам. “Богдан будет дуться, - смущенно подумал Баг - И чего это я так увлекся”...

Посреди пещеры высился сложивший руки на груди невозмутимый бек Кормибарсов. Поймав взгляд Бага, достойный Ширмамед скупо улыбнулся и едва заметно кивнул с уважением: мол, видел, оценил, умеешь.

Баг сдержанно поклонился в ответ, озирая пещеру еще и еще раз, - он нигде не видел Богдана.

- Там, - коротко ответил на невысказанный вопрос бек, и жилистый палец его указал направление.

В то же самое мгновение из бокового прохода, на который был нацелен указующий перст Ширмамеда, донесся громовый голос Богдана:

- Подданный с паяльником! Остановитесь! Как вам не совестно?

А потом грянул выстрел.

“Не обрез, - определил Баг, очертя голову бросаясь в узость скального коридора. - И не автомат. Похоже, “макаров”. Неужто минфа так раздухарился? Ай да Богдан...”

Проход вывел Бага в еще один просторный зал. По стенам его, как соты в огромном улье, располагались койки. Очевидно, тут было нечто вроде казармы. В зале не было ни души - но в противуположной стене виднелся узкий, щелеобразный грот. Посреди него помещалось старое деревянное кресло, в коем, бессильно откинувшись на спинку и свесив набок голову с закрытыми глазами, сидел обнаженный по пояс французский профессор, борец за права человека во всем мире и член Европарламента Глюксман Кова-Леви. Он явно пребывал без памяти. Мертвенно бледное лицо его было украшено синяками и ссадинами, а на груди проступали явственные следы недавних ожогов.

Рядом с профессором суетился бледный, как мел, Богдан: он судорожно резал трофейным ножом ремни, каковыми Кова-Леви был натуго привязан к подлокотниками и ножкам кресла. Неподалеку лежал пухлый дервиш: кровь растекалась из-под его головы, а в двух шагах валялся поражающий размерами паяльник. От паяльника ощутимо веяло жаром.

Богдан поднял на Бага отчаянные глаза. Очки его сидели криво и всполошенно.

- У меня не было выхода, - тихо проговорил бледный как смерть минфа. - Этот изверг... он уже...

- Ты все сделал правильно, драг еч, - положил ему руку на плечо Баг. - Я горжусь тобой.

- В аяте пятьдесят девятом суры “Добыча”, - молвил незаметно подошедший Кормибарсов, - сказано: “Где ни застигнешь их во время войны - рассей их. Те, которые будут после них, может быть, будут рассудительнее”. Таковы законы Аллаха для мужчин, - сочувственно добавил он. - Если пошел на войну - обязан стать воином. И ты стал им, сынок. Я расскажу Фирузе. Она, когда вернется, восхищенно омоет тебе ноги. И не раз. Да.

Богдан коротко оглянулся через плечо на бездыханное тело - и медленно перекрестился чуть дрожащей рукой.

- Упокой, - тихо проговорил он, - Господи, с миром душу раба твоего - а имя его ты сам знаешь...

Бек тем временем приложил пальцы к шее бесчувственного Глюксмана. Кивнул.

- Жить будет. Но надо в “Яджудж и Маджудж”. Быстро надо, да.

Тут где-то снаружи, встряхнув, казалось, всю толщу породы, грянул приглушенный массивом скалы взрыв, и в пещеру влетел Кормимышев с саблей в руке.

- Там еще подошли! - доложил он беку.

- Отродья шайтана, - заскрипел зубами Ширмамед. - Кормибыков!!

На полянке перед пещерой дымно пылал черный “мерседес” Ничипорука. Скорчившийся за камнями Кормибобров, сверкая бешеными глазами, вставлял запал в брусок пластиковой взрывчатки. Посреди поляны сошлись в схватке по-мужски молчаливый строй богатырей Кормибарсова и беспорядочная толпа орущих дервишей; вопли “геть!” и “на хрен!” так и секли воздух. Изредка в это многоголосие вплетались призывы к Горнему Старцу, известному своими милостями, а равно и всепобеждающим милосердием.

Богатыри рубились безмолвно и слаженно, но дервиши брали числом - лезли настырно как муравьи, не считаясь с потерями.

- Ширмамед-ага, - Баг обернулся к Кормибарсову, - этак мы до вечера провозимся.

- Ты прав, почтенный воин Аллаха! - Борода бека распушилась от гнева. Глаза метали молнии. - Эти недостойные имен дети порока не заслуживают благородного обхождения мечом! Кормибыков! Пора добраться до картечи! Да!

И в тыл первой линии немедленно выступила вторая, с Кормибыковым во главе и с поразительного калибра обрезами в руках. Встав на одно колено за спинами сомкнутого строя мечников, второй стратегический эшелон бека разом прицелился. Баг от любопытства даже вытянул шею, чтобы лучше видеть.

- Кормиконев! - подал команду бек. Его рык легко перекрыл шум сражения и достиг ушей богатыря. Услышав призыв, Кормиконев коротко взмахнул саблей и что-то крикнул, и тут же вся первая линия отработанно повалилась на траву, а воины Кормибыкова мгновенно произвели в нападающих залп.

Воистину то были обрезы залпового огня.

Эффект их применения был страшен: в сизом дыму на ногах остались стоять, пошатываясь, лишь единицы, прочие же дервиши с воплями и воем рухнули наземь.

В наступившей затем тишине раздался оглушительный множественный щелчок: богатыри в папахах единообразно взвели курки вторых стволов своих орудий.

В тылу у дервишей появился из-за камней Кормибобров с взрывчаткой в руке.

- Неверные! - в звенящей тишине воззвал к ошеломленным дервишам ургенчский бек. - Не доводите до греха! Сложите оружие сами, ибо видит Аллах: следующий залп будет уже совсем крупной дробью.

После некоторого замешательства послышались нестройные голоса:

- Сдаемся!

Бек кивнул.

- То-то, зловонные прихвостни вероломного отделенца. Вяжи их, Кормиконев!

Со стороны войска ургенчского Бека потерь не было. К многочисленным же порезам суровые воины отнеслись с презрением, хотя и со вполне профессиональной добросовестностью обработали и перебинтовали раны подручными средствами. Бездумная удаль явно не была в чести у настоящих мужчин.

Всего были пленены пятьдесят четыре дервиша. Убитых считать не стали, полагая это недостойным занятием: какой смысл считать шакалов, сказал бек; считать поверженных врагов - значит, оказывать им уважение и признавать их воинами, а шакалов и гиен мы истребляем без счета. Баг почесал в затылке: насчет “без счета” было явным восточным преувеличением, к тому же и шакалы, и гиены - равноправные временные вместилища бессмертных душ; в этих формулировках, как Багу показалось, бек немного погорячился. Но вслух сдержанный человекоохранитель ничего не сказал. Трех и впрямь безвозвратно убиенных уложили пока в тени ближайших кустов, а пленных сообразными пинками загнали в пещеру.

Багу было немного не по себе. Боевой пыл ушел, уступив место сожалению о загубленных жизнях - пусть и человеконарушителей, пусть и откровенных злодеев, но все же людей. Видеть умертвия в подобном количестве Багатуру “Тайфэну” Лобо приходилось нечасто. И он искренне надеялся, что карма впредь избавит его от участия в настолько уж деятельных мероприятиях.

“Хорошо, что Богдан был в пещере, - подумал расстроенный человекоохранитель, - рядом с Кова-Леви, и исхода сражения на поляне не видел. Может, оно и к лучшему”.

Впрочем, тут же выяснилось, что насчет Богдана Баг несколько ошибся: вернувшись к пещере, он застал друга не в ее каменном нутре, близ кресла с обеспамятевшим профессором, а снаружи, у самого входа. Богдан расположился на удобном для сидения камне, а напротив него к валуну был прислонен связанный Абдулла. Явно справившийся с потрясением минфа вел с Ничипоруком обстоятельную беседу.

- ...Подданный Ничипорук, - услышал Баг, подойдя, - все ваши подельщики пленены, и вы задержаны по обвинению в противучеловечных деяниях высшей степени тяжести. Вы сами работник человекоохранительных органов... теперь бывший, конечно... так что ничего нового я вам не скажу: ваши деяния однозначно квалифицируются как третье из Десяти зол. Совокупность ваших преступлений такова, что согласно действующим на территории Ордуси уложениям вам со всей неизбежностью грозит высшая мера наказания с применением общесемейной ответственности, и тень ваших деяний ложится на всех ваших прямых родственников вплоть до прадедов и правнуков, а также на всех ваших боковых родственников вплоть до тех, с каковыми вы пребываете в отношениях траурной близости сыма и даже таньвэнь.

Абдулла закусил губу. Никакой решительности на лице его уж не было и в помине. Абдулла нынешний напоминал руины того, прежнего, уверенного в себе и полного внутренней силы начальника зиндана унутренных справ. “А ведь он, похоже, обожает свою семью, - с сочувствием, которое не так-то просто оказалось подавить, понял Богдан. - Он преданный потомок и предок... Как жаль, что он пошел кривым путем”, - в сотый раз пожалел минфа.

- Однако... - Богдан сделал паузу. - Однако, должен вам напомнить, что ваше чистосердечное признание, глубокое раскаяние в содеянном и помощь в искоренении взращенного с вашей помощью зла, согласно дополнительной статье Уложения о смягчении вины, дарованной Милостивейшим Владыкой Цянь-цзуном в третий год под девизом правления “Умиротворяющее Всеединство Противоположностей”, может вывести из-под действия тени ваших прадедов по женской линии, ваших внучатых племянников и младших двоюродных братьев по матери...

Перспектива была заманчивой. Побелевшие губы Абдуллы чуть задрожали.

- Прадедушка Садреддин Величко... - прошептал он.

- И прадедушка Садреддин Величко, - кивнув, подтвердил Богдан. - Он мирно и достойно доживет свой век. Дома, среди родных и с полноценными подмышками.

“Это ты правильно, драг еч, коли его, коли!” - с восторгом наблюдая за виртуозно осуществляемым процессом, подумал Баг.

- Вы обещаете? - голос Абдуллы впервые дрогнул.

Богдан пожал плечами.

- При чем тут я, - отвечал он. - Закон обещает.

Повисла долгая, тягостная пауза.

- Я... - Абдулла вздрогнул, словно воочию увидев, как тяжкая поступь высшей меры приближается к его ни в чем не повинным престарелым предкам и совсем уж невинным, отчасти даже еще не рожденным потомкам. - Я признаю...

- Ну и замечательно, - голос Богдана ничуть не смягчился. - Верю. И для начала... Вот что нас занимает. Этот Горний Старец - я что-то не пойму, он у вас бог или живой человек?

Абдулла отвел взгляд.

- Драг еч, ему совсем не жалко своих внучатых племянников, - с усмешкой заметил Баг. - Время брить подмышки!

- Это - человек... - через силу выговорил Абдулла. Запнулся. - Приказы отдавал он.

“О, как неизбежно избранный неверно путь даже сильного и прямого человека делает слабым и искривленным!” - подумал Богдан.

“Ого, как своего Старца закладывает”, - подумал Баг.

- Ну что же, - Богдан достал из рукава трубку, - так звоните ему прямо сейчас и вызывайте сюда немедленно.

- Он сюда никогда не ездит.

- Придумайте что-нибудь. Вы же такой придумщик, подданный Ничипорук.

Баг перерезал кушак, стягивающий руки Абдуллы и встал рядом с ним, задумчиво вертя нож в пальцах.

Абдулла нерешительно принял трубку и, мгновение поколебавшись, неловко нащелкал номер затекшими пальцами.

- Вэй! Старец-ага... Салям... Да, я, Абдулла. Да, случилось. Вам лучше приехать к нам... А? Француз сказал, что расколется. Но чтоб только самому главному. Мне не хочет говорить. Не знаю, почему... Да пробовали! Все уже пробовали. Ну вот он и говорит, что только самому главному, а иначе откусит себе язык. Да, писать-то сможет, я уже подумал об этом, но он и так уже, как говорят гяуры, на ладан дышит. Помрет от болевого шока... Короче, лучше вам приехать.

Несколько мгновений Абдулла напряженно слушал, кивая.

- Да, да, он сегодня днем, хвала Аллаху, уезжает, там все в порядке. И жену забирает. А как же! Хорошо, через час ждем. - Абдулла протянул трубку Богдану. И, помолчав, мертвым голосом добавил: - Он приедет.

- Вот и ладушки, - усмехнулся Баг.

Время, оставшееся до приезда Горнего Старца - все же человека, а не божества, хотя рядовые дервиши наверняка о реальном человеке ничего знать не знали - было использовано с толком: поляну очистили от следов сражения, отполыхавший свое “мерседес” был сброшен в ближайшую пропасть, а выгоревший участок травы украшен небольшим, аккуратным стожком свежескошенного сена. Поднявшийся ветерок вполне способствовал очищению воздуха от копоти и гари. И вскоре перед пещерой воцарилась идиллическая картина приближающегося горного полудня. На одинокий куст на вершине скалы уселась птичка и немедля повела бесхитростную песнь о радостях жизни.

Когда до расчетного времени прибытия Старца оставалась четверть часа, Баг с Богданом и Кормибарсов со своими мальчиками укрылись в пещере. Все затаили дыхание и обратились в слух.

Минут через двадцать раздался едва различимый шум мотора приближающейся повозки; шум нарастал. Вскоре повозка затормозила перед пещерой.

Хлопнула дверца.

Шаги.

Тук-тук, тук-тук-тук.

Баг резко распахнул дверь, петли которой были обильно смазаны обнаруженным в пещере оливковым маслом.

На пороге стоял, щурясь в темноту прохода, глава уездной администрации Кур-али Бейбаба Кучум.

- Добро пожаловать, подданный Кучум, Горний Старец, милостивый и милосердный, - с непередаваемым ехидством приветствовал его Баг.

Нельзя сказать, что Богдан, увидев Кур-али Бейбабу, был вконец изумлен. Два мелких, но красноречивых факта давно уже насторожили его: то, что именно по приглашению начальника уезда прибыла в Асланiв труппа Императорского театра с пьесой о дружбе народов, после выступления коей удалось так мотивированно запретить публичное использование ханьского наречия, и фраза Кучума о скором обнаружении Жанны, прозвучавшая, словно отданный Нечипоруку негласный срочный приказ. Доказательствами эти два факта ни в коей мере не являлись, но заронили подозрение в душу проницательного минфа. И теперь, когда подозрения так очевидно подтвердились, Богдан почувствовал не столько изумление, сколько нестерпимый стыд. Словно это не Кучум, а он сам вдруг каким-то подлым чудом оказался вероломным.

- Здоровеньки салям, - сказал Богдан чуть сипло и протянул было начальнику уезда руку. Но вовремя спохватился.

После короткого и вполне понятного остолбенения Кучум непроизвольно отшатнулся назад, вон из ловушки. Но та уже захлопнулась: Кормибобров с сильно поцарапанной щекой и Кормимышев с замотанным тряпицей пальцем, словно в сказке из “Тысячи и одной ночи”, беззвучно возникли сзади него и недвусмысленно взяли за локти. Кучум вздрогнул - и обмяк. На лице его, несмотря ни на что до сих пор симпатичном Богдану, проступила смертная тоска.

- Сколько корешок не вейся, - с издевкой проговорил Баг, красноречиво держа ладонь на рукояти меча, - а сорнячок из грядки вон!

Стоявший немного поодаль Кормибарсов, глядя на Бей-бабу, укоризненно поцокал языком и покачал головой.

- Зачем, подданный Кучум? - негромко спросил Богдан. - Я даже кладоискательство как-то могу понять - но весь этот ужас с разжиганием национальной розни, с отделенчеством... Зачем?!

Глаза Кучума сверкнули.

- Куда уж вам понять, - проговорил он почти спокойно и даже презрительно. - Александрия... - Он чуть помедлил, а потом страстно сказал: - Повернись пять-шесть веков назад история чуть иначе - и не у вас, а у нас была бы столица великого государства! Чуть-чуть, самую малость! Можете вы это взять в толк? Здесь, в Асланiве! И это было бы только справедливо!!

Он умел проигрывать, этот Бей-баба. Он не собирался оправдываться или умолять.

- Ах ты... - праведно вознегодовав, начал Баг и осекся, не найдя подходящего сравнения. - Если бы да кабы - так и вся карма на дыбы!

- Погоди, - Богдан тронул единочаятеля за локоть. Снова повернулся к начальнику уезда. Мягко сказал: - Но ведь так до бесконечности, подданный Кучум. До бесконечности. Если бы, например, в конце мезозойской эры история повернулась чуть иначе - на месте Асланiва был бы океан, и только вершины Кош-Карпатского кряжа в качестве опасных для судоходства мелей поднимались бы к поверхности. Может, бросим все дела, посадим Ордусь на голодный паек и, пупы надрывая в течение многих лет, повернем сюда все реки и зальем Асланiв водами? Для справедливости?

- Вот вы и проговорились. - Глаза Кучума снова сверкнули. - Центр всегда нас ненавидел. Всегда издевался над нами! Над языком, над обычаями... Вы и впрямь, наверное, готовы были бы всю экономику империи бросить на то, чтобы нас утопить!

Богдан пожал плечами. Привычно поправил очки.

- Что за прок вам: убедить себя, что вас ненавидят, потом, якобы в ответ, от души и с удовольствием возненавидеть самим, а потом сделать все, чтобы вас и впрямь возненавидели, - и смотреть на возникшую на пустом месте всеобщую ненависть с благородным чувством выполненного перед своим народом долга! Однако не обольщайтесь: я вас даже сейчас не ненавижу. Мне просто очень жаль, - он мгновение помедлил. - Но штука в том, что тех, кто из-за вас сбился с прямого пути, мне жаль еще больше.

“Да, - растроганно подумал Баг. - Если бы он хоть вполовину умел так фехтовать, как умеет языком молоть - я бы поостерегся выходить с ним один на один...”

Но с Кучума все скатывалось, как с буйвола вода. Он был человек с принципами, человек выстраданных убеждений.

- Мы с вами говорим на разных языках, - высокомерно парировал он.

Богдан вздохнул.

- Похоже на то, - согласился он. Отступил назад и оглянулся на друзей. Устало улыбнулся. - Ну что же... Пора становиться кладоискателями?

- Ох, пора! - потер ладони Баг. - А еще Зозулю бы сюда привести...

- За чем дело стало? - спросил Богдан.

Привели ибн Зозулю, так и пролежавшего все это время в кустах со связанными руками и кляпом во рту. Теперь кляп, конечно, вынули, но рук не развязали. Физиономия цзюйжэня до сих пор хранила отпечатки железных пальцев Кормиконева, а элегантный черный халат был весь будто изжеван, к нему прилипли травинки, листочки и прочий живописный лесной мусор, столь радующий глаз на уютных солнечных полянках и столь дико выглядящий на парадном одеянии ученого. Владыка китабларни крупно трепетал, глаза его были полны слез, а губы искали, но не находили одна другую. Баг смерил его ироничным взглядом.

- Я не... - пролепетал несчастный. - Мне только... - потом, похоже, он нащупал нить. - Я просто ученый, мне было велено развивать науку определенным образом - я и развивал... Но ведь все равно - развивал! Даже в этих ужасных условиях наука не стояла на месте! Получены весьма репрезентативные результаты! - Он сдавленно всхлипнул.

- Ре! Пре! - с неподражаемым сарказмом проговорил Баг.

- Драг еч, драг еч, - успокоительно молвил Богдан.

- А чего ж он? Уж молчал бы!

Но тут до Бага дошло, что он презрительно передразнил ученого ровно так же, как вчера - Абдулла. Ровно теми же словами, и совершенно не нарочно. “А куда им, правда, деваться-то, бедолагам, - с неожиданно проснувшимся раскаянием подумал он. - Справа силовик с одной политикой, слева силовик с другой политикой - вот и попробуй открой чего-нибудь по-настоящему важное... Эх, карма их поломатая!” Сомнение посетило Бага, но тут же растаяло. “Да нечего мне нюни распускать! - решительно сказал он себе. - Деньги-то на свои раскопки Зозуля брал - у стариков отнятые, глаза закрывал на это. Будто оскудели фонды империи, назначенные на истинную науку. Ведь знал, что делал, скорпион, знал - и молчал. Совести недоставало ему, вот что! Кабинетное черепашье яйцо....”

- Этих возьмем с собой? - Баг ткнул в направлении Зозули и Кучума большим пальцем..

- Конечно, - сказал Богдан. - Заслужили.

Кучум куснул губу.

Плотной группой, которую замыкали державшиеся настороже Кормибобров и Кормимышев, они вышли в первый зал. От Бага не укрылось, как глянул Кучум на понуро сидевшего у валуна Абдуллу. Но тот даже на звук шагов не поднял головы.

- Подданный Нечипорук, - мягко позвал Богдан. - Хотите пойти с нами?

Абдулла покосился на него. На Кучума он старательно не глядел.

- Зачем? - безжизненно спросил он.

Богдан сделал вид, будто понял его буквально, и ответил:

- За кладом.

Абдулла резко выпрямился.

- За чем?

- За кладом, - повторил Богдан. Они остановились, поджидая. Абдулла медленно встал. Бек, глядя на него из-под кустистых бровей, повел плечами, словно проверяя, способен ли он быстро скинуть бурку и вступить в бой. Судя по лицу, он остался удовлетворен.

- Кажется, мы видели все основные помещения пещеры, еч Баг, - сказал Богдан.

- Похоже на то, - согласился Баг.

- Ну, и какое, на твой взгляд, самое просторное?

- Просторное? - вырвалось у Абдуллы.

И затем он так посмотрел на ибн Зозулю, что несчастный ученый, и без того весьма обескураженный всем произошедшим за последние сутки, тихо осел на ослабевших ногах и принял на каменном полу пещеры позу, отдаленно напомнившую Багу позу “отдыхающей феи реки Ло”.

- Я немножко посижу, - пролепетал он, искательно заглядывая в глаза то Багу, то Богдану. - У меня ишемия... и камень в почке, кажется, шевельнулся...

- Конечно, посидите, подданный ибн Зозуля, - сказал Богдан. - Что уж теперь. Только не застудитесь на камнях, тем более, если почки. Пол холодный... Ну? - он повернулся к Багу.

- Казарма, - решительно сказал тот.

- Зал с койками, - подтвердил Кормибарсов. - Да.

- По-моему, тоже. Ну, попробуем оттуда.

Все оказалось до смешного просто и заняло каких-то полчаса. Вооружившись мощными переносными фонарями, кладоискатели в сопровождении человеконарушителей, коих, в свою очередь, блюли богатыри бека, углубились в узкий коридор, открывшийся за грудой старых ящиков и камней непосредственно за пыточной камерой. Когда коридор шагов через полтораста выстрелил еще более узким ответвлением влево, они без колебаний повернули туда. Чувствовалось, что в эти места подземного лабиринта давненько никто уже не заходил, надобности не было: пол был покрыт пылью столетий, а воздух - мертв и неподвижен.

И порог оказался на месте, и даже пес - торчавший почти посреди прохода каменный выступ, отдаленно напоминавший очертаниями спящую собаку. Казалось, Аллах, создавая мир, строил эту пещеру нарочно и затем продиктовал Пророку соответствующий текст, именно ее имея в виду - дабы заповедать правоверным для использования в особо богоугодных целях.

Только вот правоверные подкачали.

За порогом открылся громадный мрачный зал; лучи фонарей потерялись в бездонной тьме.

- Я до этого зала доходил однажды, - вдруг как-то единочаятельски сообщил Абдулла. - Когда мы разведывали, нет ли у пещеры иных выходов... Больше ни разу.

Светя себе под ноги, кладоискатели двинулись дальше, строго придерживаясь того направления, в котором вывел их к залу коридор, - чтобы путь их было однозначно называть прямым. Отсчитали триста шагов с прибавкой девяти.

И, как сказано в священном Коране, “верно пришли к сему”.

На какое-то время все растерянно замерли в черной, давящей бездне. Нигде лучи фонарей не достигали стен. Неровный, весь в вздутиях и напластованиях некогда протекавшей здесь лавы пол ничем не отличался от такого же ни в десяти шагах отсюда, ни в двадцати. Потом Баг, хмыкнув, извлек из ножен меч и, повернув его рукоятью вниз, постучал по полу. Чуть левее... чуть правее...

Туп-туп-туп... туп-туп-туп... туп-туп-туп... туп-туп-туп...

Дум-дум-дум!

- Прошу вас, единочаятели, - с плохо скрытым честным самодовольством сказал Баг, пристегивая меч обратно. - Пустота.

Кормимышев, не дожидаясь приказа, разгреб ладонями скопившийся в складках камня прах веков - и в лучах фонариков тускло блеснуло металлическое кольцо.

- Сундук! - непроизвольно ахнул Абдулла.

Но то был не сундук. Когда Кормимышев потянул кольцо на себя, часть пола примерно шаг на шаг натужно пошла вверх - и под нею открылось черное квадратное отверстие.

Мгновение все молчали. Кучум хрипло, с присвистом, дышал, ноздри его широко раздувались.

Абдулла вдруг коротко, трескуче рассмеялся. Все обернулись к нему, и руки стражей непроизвольно дернулись к рукояткам сабель - но Ничипорук быстро овладел собой.

- Столько лет сидеть на всем этом, - сказал он с горькой усмешкой. - Столько лет сидеть - и искать Аллах знает где!

- Потому что тексты читать надо в подлинниках, - ответил Богдан негромко. - В крайнем случае сопоставлять переводы источников, анализировать. Наука! А вы... “Пророк говорил по-асланiвськи”. Подчинили жизнь идеологии - и вот печальный итог.

- Надо немножко смотреть, - неожиданно сказал бек. - Да!

Он выскользнул из бурки и, прежде чем кто-либо хоть слово успел сказать, с легкостью молодого джигита, держа фонарик в левой руке, скользнул вниз.

Черное отверстие засветилось изнутри белым электрическим светом. Бек молчал. Прошло пять мгновений, десять... Потом что-то напевно зазвенело.

- Ну, как там? - не выдержал Богдан. - Ата, не томи!

- Да-а, - донесся снизу невозмутимый голос достойного Ширмамеда. - Одному Кормимышеву, пожалуй, с переноской не управиться.

Кормимышев не смог сдержать удовлетворенной улыбки.

А потом Кучум, не помня себя, ринулся вслед за беком.

Тут уж все смешалось. Кто за кем падал в отверстие тайника - никогда уже не удалось вспомнить доподлинно. Просто кладоискатели вдруг оказались внизу.

Невоз описать, что они увидели. Это сверкание, этот мягкий желтый блеск со всех сторон, эти сонмища дробленых радуг на россыпях самоцветов... Голконда, сокровищница Цинь Ши-хуана, пещеры Гохрана...

Богдан удовлетворенно повел головой:

- В текущем году ваш уезд, подданный Кучум, все-таки достроит ветряные электростанции, на которые у вас все не хватало средств. Да и не только станции... - мечтательно добавил народолюбивый минфа.

И вдруг Кучум застонал. Богдан испуганно обернулся к нему, боясь, что тот либо повредился в уме, либо наткнулся на что-либо острое, например, на валявшийся под ногами драгоценный церемониальный доспех, кажется, цельнозолотой, весь в украшенных изумрудами блистающих шипах. Но ничего подобного не произошло. Кучум просто стоял, обводя тайник остекленевшим взглядом, покачивался и отчаянно стонал.

- Что с вами, подданный Кучум? - спросил Богдан.

- Со мной? А с вами - что?! Поймите вы, олух! Это, - бывший начальник уезда остервенело ткнул пальцем в сторону ближайшего сундука, ломящегося от серебряных монет, - это, - он ткнул куда-то дальше, там смутно мерцала груда бриллиантов, вылезшая из огромного кованого ларца, точно тесто из квашни, - это нужно одному! Одному!!

Абдулла кинул на своего старшего сподвижника короткий удивленный взгляд. Похоже, то, что он услышал, оказалось для начальника зиндана унутренных справ сюрпризом.

- Найди я это все здесь, в Ордуси, - хрипло и отрывисто выкрикивал Бей-баба, доведенный видом драгоценностей до умоисступления, - даже найди... Да будь я хоть трижды начальник уезда, хоть четырежды - все пойдет на эти дурацкие ветряки, на скоростные дороги, детские лагеря, на полеты в космос эти ваши научные, шайтан их засунь себе под хвост! Потому что это - награбленное! Хоть двести лет пройди, хоть триста - по вашим законам это награбленное, а значит, принадлежит народу! А у цивилизованных людей - мне все! Они сами то и дело повторяют и хвастают, что все крупнейшие состояния мира возникли путем грабежей! А следующее поколение - уже деловая и культурная элита... Награбленное, ненаграбленное - не я же грабил, я бы только взял! Я ведь потомок его! Я и доказать могу - только ваши законы... Дракусселя потомок, это все мое... И было бы мое, если бы мы успели влиться в общеевропейский дом!! А теперь... Теперь не мое! - в горле у него заклокотало, и он заплакал.

- Е-мое, - ожесточенно шевеля бородой, пробормотал после паузы заслуженный воин-интернационалист. - Да.

“А я думал, они о казне для Отчизны на первое время независимости заботятся, - обладело подумал Баг. - Ай да Горний Старец, милостивый и милосердный... И правда: геть, громадяне! Неужто верно говорят: как худо о людях ни думай - они окажутся еще хуже, - тут он одернул себя. - Да ну! Что за несообразные мысли... Вот ведь как вредно для психического здоровья с такими якшаться!”

- Теперь я понимаю, - пристально глядя Кучуму в лицо, негромко проговорил Богдан, - почему мы с вами говорим на разных языках.

А Нечипорук, несколько мгновений с изумленным недоверием вглядывавшийся в Бей-бабу Кучума, отвернулся и громко сплюнул в сердцах.

С минуту все молчали. Постепенно всхлипывания Кучума стали затихать.

- Что делать будем, драг ечи? - нетерпеливо спросил потом Баг. - Я имею в виду - с этими?

И тут молчавший по своему обыкновению бек полуобернулся к Багу и Богдану - и изрек неторопливо:

- В аяте пятьдесят девятом суры “Праздник” сказано: “И если кто захочет сделать отмщение, то - соразмерно тому, за что делается отмщение; но если будет нарушена мера в отношении его, за того заступником будет Аллах, потому что Аллах - извиняющий, прощающий”.

Абдулла с надеждой поднял голову.

- Вот уж от кого не ожидал... - недоверчиво промолвил Баг.

Бек немного смущенно огладил бороду.

- Это зять на меня так влияет, - признался он. - Сколько раз замечал: стоит нам хоть день пообщаться - я почему-то становлюсь добрее.

Богдан благодарно посмотрел на бека.

- А я, честно сказать, в твоем присутствии, ата, делаюсь решительнее. Если бы мы с тобой не пробыли до этого вместе чуть ли не целый день, я французского профессора спасти бы не смог. Не поднялась бы рука.

Баг смущенно хмыкнул.

- Ну, а я даже не знаю. Просто, когда я с тобой, Богдан... и с вами, почтенный Ширмамед, я будто на высокую гору поднимаюсь. Видно становится гораздо дальше. Стало быть, я умнею, что ли? Но, казалось бы, куда уж больше...

Все трое засмеялись, с удовольствием глядя друг на друга. Как это было замечательно, что они, столь удачно дополняя один другого, оказались вместе!

“Промысел Божий!” - благодарно, даже благоговейно подумал Богдан.

“Карма!” - бесстрастно, констатируя очевидное, подумал Баг.

“Кысмэт, - с обычной для себя спокойной уверенностью подумал бек. - Да”.

Кучум в последний раз всхлипнул тихонько - и совсем затих.

- Я знаю, что мы сейчас сделаем, - сказал Богдан. - Бек прав. Народ просил князя поставить Кучума начальником уезда. Значит, народу и решать. Не хочу начинать восстановительную работу в уезде с Десяти зол. Сейчас мы поедем на телевидение, и я выступлю перед населением Асланiва.

Баг в сомнении покачал головой.

- И что ты скажешь?

- Правду, - ответил Богдан. Потом чуть печально усмехнулся, словно бы что-то вспомнив, и добавил: - Сколь бы горька она ни была.

Асланiвський уездный телецентр,

студия первого местного канала,

10 день восьмого месяца, четверица,

ранний вечер

- Но это невоз, - растерянно и несколько высокомерно сказал телеведущий, пятясь и закрывая собой дверь в студию. - Это никак невоз. У нас сейчас по программе очередная беседа с Валери на тему, - и он с вызовом глянул в глаза Богдану, - “Как и зачем князь Фотий хочет оставить Асланiв без электроэнергии”.

- Придется перенести лекцию на более поздний час, - мягко сказал Богдан.

- Вы посмеете так поступить с дамой?

- Мне очень жаль, но я вынужден.

“Что-то я слишком часто сегодня повторяю эту фразу: мне очень жаль, - подумал Богдан. - Однако что я могу поделать, если мне действительно все время очень жаль? ”

- Но ведь существует порядок! Существуют права!

- Именно поэтому, преждерожденный Орбитко, я здесь.

- Нет, я категорически не могу вам позволить нарушать расписание!

- А я категорически его нарушу, - и, потеряв терпение, Богдан достал из кармана портков золотую пайцзу Возвышенного Управления.

У ведущего на миг отвалилась челюсть, а глаза стали похожи на маленькие глобусы. Растопыренные руки его опустились, и он отступил на шаг в сторону, пропуская Богдана.

Валери вскочила из мягкого кресла.

- Это тоталитаризм! - возмущенно воскликнула она. - Это вопиющий произвол! Поразительное нарушение прав человека! Новый пример полного пренебрежения улусным центром системой разграничения полномочий! И вообще прерогативами уездов, каковые закреплены за ними еще народоправственными эдиктами Дэ-цзуна! Вы попираете ваши же собственные законы! Позор!

- Здоровеньки салям, преждерожденная Валери, - ответил Богдан. - Мне очень приятно впервые увидеть вас не на телеэкране. Подождите четверть часа, пожалуйста. Я недолго. Честное слово, это очень важно. Потом я прослежу, чтобы ваша беседа обязательно пошла в эфир и никто не посмел бы ее комкать из-за нарушения графика. Простите.

И Богдан, церемонно наклонившись, немного неумело, но явно на варварский манер поцеловал Валери руку. Слава Богу, Жанна успела его научить.

Валери оторопела.

- Вы это серьезно? - тихонько проговорила она, держа поцелованную ладонь на весу, будто на тыльной стороне ее вдруг вылупился маленький, беззащитный птенец.

- Конечно.

Богдан шагнул было дальше, но за спиной у него раздался голос Валери - на редкость неуверенный и нерешительный:

- У вас рубаха пропотела подмышками!

Богдан обернулся.

- Да, наверное, - сказал он. - День был жаркий. Но я вот так сложу руки, - он показал, - и зрителям не будет видно.

- Вы знаете, что ваши очки вам категорически не идут? - тихо проговорила Валери.

Богдан улыбнулся.

- Я к ним очень привык, - сказал он.

- Хотите, я подберу вам новые? - вдруг предложила она. - У меня безупречный вкус.

- Буду вам крайне признателен, преждерожденная Валери, - ответил Богдан.

Он вошел.

Сел за столик, на котором располагался предназначенный для Валери букет желтых цветов. “Кто подбирал, интересно? - машинально подумал он. - Чем руководствовался? По-русски, желтый - цвет измены. А вот в Цветущей Средине - это императорский цвет, цвет лессовых полей сердцевинных земель страны Хань”. И тут сообразил, что кувшин, в котором стоят цветы - ярко-голубой.

“Наверное, это символизирует Землю и Небо”, - уважительно подумал Богдан - В высшей степени благородное и сообразное сочетание”.

Он тихонько кашлянул. Пригладил волосы. Сел поудобнее - так, потом иначе, потом нога на ногу, потом - снова, как сначала.

Он почти не волновался.

Словно огромная открытая рана, беззвучно распахнулась перед ним алая надпись: “Эфир!”

- Драгоценные преждерожденные! - начал он. - Почтенные жители Асланiвського уезда! Я - срединный помощник Александрийского Возвышенного Управления этического надзора Богдан Оуянцев-Сю. Прошу у вас прощения за свое непрошенное появление, но то, что я хочу сказать, чрезвычайно важно и касается вас всех. - Он перевел дух. Поправил очки. - Не секрет, что уровень благосостояния и безопасности жизни в уезде заметно понизился. Уважение улусной администрации к вашим правам вселяло в нас надежду, что уезд сам справится с возникшими проблемами. Однако - не справился, и теперь понятно - почему. За истекшие сутки выявились поразительные факты, и я не могу не довести их до вашего сведения, потому что от вашего решения будет зависеть, не побоюсь этих слов - вся дальнейшая судьба уезда. Ваша судьба! Судьба ваших детей...

Эпилог

Баг, Богдан и другие хорошие люди

Александрия Невская, харчевня “Алаверды”,

13 день восьмого месяца, отчий день,

вечер

Владелец харчевни “Алаверды”, почтенный Ябан-ага, сиял улыбкой. Этот вечер в его заведении удался на славу, и народу было - негде гранату упасть.

Баг и Богдан сдвинули столы, чтобы разместить всю компанию сообразно, без стеснения.

Оба они были умиротворенно благостны.

Все осталось позади. Позади - изумление и возмущение асланiвцев, которые сначала хотели забросать брусчаткой, а потом - хотя бы плевками праведного гнева заплевать с ног до головы своих смещенных начальников, которые столь бесстыдно обманули их и столь корыстно использовали их беззаветную любовь к родному краю и к родной культуре. Позади - растерянно-благодарственные депутации улемов, муфтиев и кади, пытавшихся прямо у Богдана выяснить, как уезду жить дальше, после такого, как сказали бы варвары, шока. Позади - глухое недовольство лже-древнекопателей, неплохо наживавшихся на подделке находок, и чистая радость подлинных древнелюбов, которым теперь открылись широчайшие возсти для истинного изучения славного прошлого своей малой родины - изучения, не замутненного ни нуждами поиска сокровищ для начальства, ни нуждами скрытного рытья оборонительных сооружений. Позади - неудачная попытка Богдана выдвинуть во временные начальники уезда, на срок до проведения новых просительных выборов, известную своей честностью и принципиальностью преждерожденную Валери; та, гордо даря ему жуткие окуляры совершенно ненадеваемой конфигурации, тихонько призналась, что к каждодневной скрупулезной работе ни склонностей, ни способностей не имеет и, прекрасно подмечая чужие недостатки - вот недостатки прежних очков Богдана, например, - понятия не имеет, как их исправлять... Все было - позади. было откинуться на спинку стула и выпить эрготоу; кто чарку, кто и несколько.

Подле Богдана обосновалась, конечно, Жанна. За прошедшие дни она оправилась, и, хотя забинтованная голова ее все еще была словно бы увенчана белоснежной царственной чалмою, щеки молодицы горели от радостного возбуждения. Память к ней возвращалась, и Жанна не уставала повторять всем и каждому, как страшно было в пещере, когда рядом с нею пытали Кова-Леви. Теперь было считать доказанным, что уехать от ибн Зозули они не успели. Откровенными разговорами выяснив их замыслы, отделенцы убедились, что тайну профессор добром не раскроет - и опоили обоих там же, в загородном доме.

По правую руку от Бага разместилась Стася. Она оказалась здесь впервые, и общество это было для нее совсем новым - а потому Стася немного стеснялась, но старалась держаться независимо и свободно, время от времени то восхищенно, то чуть вопросительно косясь на Бага: так вот ты какой! а я, я все правильно делаю?

Рядом с суровым беком за столом оказался французский профессор. Он был еще довольно слаб, и лицо его носило явные следы пережитых совсем недавно страданий; но пытливый Кова-Леви не решился упустить случай увидеть всех своих спасителей разом и воздать им должное за дружеским столом. Профессор был в самом радужном расположении духа. Его гипотеза блестяще подтвердилась, трактат был найден и неопровержимо свидетельствовал: асланiвец Опанас Кумган действительно опередил поляка Мыколу Коперника почти на пятнадцать лет. Сердце искателя истины сладко сжималось в предвкушении, быть может, Нобелевской премии; к тому же близилась сессия Европарламента, и теперь Кова-Леви был уверен, что сделает там воистину потрясающий доклад об удушающем воздействии ордусского тоталитаризма. Правда, после пережитых событий некоторые тезы придется слегка подкорректировать; но только слегка. Чуть-чуть.

Памятуя реакцию деликатного профессорского организма на горийский салат, Ябан-ага поставил перед гостем из прекрасной Франции большую порцию специально заказанных маринованных абхазских лягушек - пусть кушает вволю, они там за рубежом это любят; потом блюдо сулгуни под опресненным розовым соусом, потом... а что он приносил потом, никто уже не замечал и не помнил.

Йог Гарудин восседал на прежнем месте и как всегда был выше окружающего мира, - но кружка с пивом, стоящая перед ним, хлюпала и опустошалась значительно быстрее обычного.

Войдя в харчевню, ургенчский бек Кормибарсов приблизился к йогу, внимательно его осмотрел, заходя то слева, то справа, и затем одобрительно поцокал языком. Опущенные веки Гарудина дважды едва заметно дрогнули в ответ. Опытный человек пришел бы в неистовство от такого знака внимания, но бек видел йога впервые.

За остальными столиками постепенно скапливались посторонние; кто заходил в тот вечер в “Алаверды”, тот уже не мог заставить себя покинуть его своды, не досмотрев и не дослушав.

Едва успели выпить по первой - за благополучный исход дела - и профессор окрепшим голосом произнес пару вступительных фраз на общегуманитарную тему, добавился новый и весьма неожиданный посетитель. Коротко тенькнули колокольцы над дверью, и в харчевню неспешно и величаво вошел пожилой человек в ярко-желтом парадном халате и в высокой шапке-гуань с небесной синевы алебастровым шариком Гонца Великой Важности на макушке; и человек этот сразу же показался Багу и Богдану смутно знакомым.

А в следующий момент оба вскочили, почтительно склоняя головы. И сердце доблестного Бага стремительно покатилось по бесконечной ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз...

Потому что это был посланец принцессы Чжу.

Посланец, к вящему удовольствию остальных посетителей (императорский посланец, шутка ли, не каждый день такое выпадает! - тут-то народ с улицы и повалил к Ябан-аге толпой) остановился над шумным столиком честной компании и наизусть, громко и внятно, причем не по-ханьски, а сразу по-русски - видимо, в знак особого благоволения императорского двора - начал зачитывать рескрипт о награждении.

Минфа Оуянцев-Сю был удостоен почетного звания Всепроницающего Зерцала, Управлению Помогающего, с одновременным присвоением третьего должностного ранга - так что теперь Богдан сравнялся в статусе с самим Мокием Ниловичем Рабиновичем. Посетители харчевни наперебой принялись поздравлять Богдана с головокружительным повышением и земно кланяться по три раза; восторженные крики “Да здравствует Ордусь!”, “Да здравствует минфа!” доносились и с улицы, ибо не всем хватило места внутри. Богдан же, почтительно приняв из рук посланца полагающееся ему теперь по званию небольшое бронзовое зеркало в драгоценной оправе и на изящной золотой цепочке, сразу повесил его сообразным образом - и на протяжении всего последующего вечера, стоило Богдану повернуться к собеседнику или вообще шевельнуться, с его груди на стены харчевни, порой стреляя кому-нибудь в глаза, сплескивался медовый слепящий отсвет.

Ургенчский бек Кормибарсов был награжден нефритовым мечом “Клинок Сунь-цзы” второй степени, в точности повторяющим своими очертаниями знаменитый меч великого полководца древности - с кистями и кольцами, унизывающими тупую сторону клинка. Храбрый и честный Ширмамед принял награду с приличествующим случаю почтением. Исполненным сдержанного достоинства жестом бек взял меч обеими руками, прикоснулся лбом к лезвию, а затем высоко поднял над головой. В наступившей тишине мелодично звякнули кольца - и восхищенный вздох пронесся по харчевне.

Багу досталось гвардейское звание Высокой Подпорки Государства. Едва не теряя сознания от избытка чувств, он, под общие аплодисменты, троекратно поклонился посланцу в ноги, принял полагающийся ему теперь золотой парадный шлем-наголовник, исполненный в виде оскалившейся тигриной головы с выпученными рубиновыми глазами, и, облобызав его, тут же надел. Шлем был тяжелый и довольно неудобный, но что с того - чем весомее награда, тем слаще ее носить.

Императорского посланца, разумеется, не отпустили из-за стола. Жанна, как пристало бы на ее месте любой настоящей ордусской женщине, вскочила и, невзирая на то, что забинтованная голова до сих пор немного кружилась, поднесла дорогому гостю стул. Посланец, стоило попросить его в третий раз, тут же присел к столу, но, будучи человеком пожилым и к тому же, видимо, сильно устав после дальней дороги из Ханбалыка, от первой же чарки эрготоу задремал, положив голову на вытянутую руку, и в дальнейшей беседе не участвовал.

Баг, гордо распрямляя спину и расправляя плечи, поглядывал на Стасю из-под кромки шлема и, ловя ее восхищенные взоры, все нарадоваться не мог, что решился позвать ее сегодня сюда. Багу было неимоверно приятно. Как кстати появился посланец! Как вовремя вручил награды - как раз когда Стася рядом! Будто знал, где их искать!

А потом Багу в его слегка уже шумящую после третьей чарки и увенчанную золотой тяжестью голову пришло, что посланец и впрямь знал - ведь принцесса Чжу легко могла догадаться, где они с Богданом могут отмечать успешное завершение совместно проведенного головоломного деятельного расследования.

Затем Баг сообразил, что теперь всем им, каждому соответственно его званию - и Богдану, и почтенному Ширмамеду, и ему, Багу - дарована привилегия ежесезонного посещения Запретного Города в Ханбалыке с целью поклонения императору по личному побуждению. Это значило, что единожды летом, единожды зимой, единожды весной и единожды осенью он, Баг, может, прилетев в Ханбалык, беспрепятственно проходить в пределы дворцового города - причем запросто, поговорить или цветами полюбоваться; ни один страж не вправе спрашивать его, куда и зачем он идет и, тем паче, попытаться преградить ему путь.

Амитофо!

“Неужели это намек? - горестно вопрошал себя Баг, кулаком подперев голову, клонящуюся под тяжестью шлема к столу. - Неужели это принцесса Чжу так меня зовет? О, принцесса Чжу!” Ее напевный, прельстительный облик, словно наяву, встал перед его мысленным взором. Он покосился направо. “О, Стася!” Девушка, ощутив, что он на нее посмотрел, повернулась к нему с готовностью, и ответный взгляд ее был преданным и нежным. Баг, совершенно запутавшись, схватился за чарку.

Захмелевший Богдан тем временем вел с французским профессором бесконечный спор, и Жанна переводила, снова честно стараясь понять, с кем же, в конце концов, она согласна - и снова совершенно не в силах этого понять.

- И вот тогда я подумал, - говорил Богдан, слегка раскачиваясь на стуле, отчего непоседливое зеркальце у него на груди так и швырялось волнами темно-желтого, теплого света. - Да и теперь думаю...

- ...жё панс... - неутомимо переводила Жанна.

- Империя - это как в большом городе. Ток во все дома идет по одним и тем же проводам, вода во все дома идет по одним и тем трубам. И весь вопрос только в одном. Только в одном. Если тот, кто сидит на станции, которая дает ток или воду, начинает по каким-то причинам злобствовать... Возьмет и выключит, никому не сказав. Как будто это его собственная вода или его собственный ток. На пять минут. Или на пять дней.

- ...санк жур...

- Мне, скажет, нужнее. Или, например, решит сэкономить, а разницу - себе в карман... Так вот. Если жители всех отдельных квартир и домов имеют законную и доступную возсть, чуть что не по ним, так отделать самодура прутняками, чтобы тот седмицу потом не мог сесть в свое начальственное кресло - это страна для жизни людей, и, как ее ни назови, надо ее лелеять и беречь... Как зеницу ока!

- ...Комм ля прюнелль де сез ё!

- А если им до супостата не добраться, если не предусмотрены в обществе такие рычаги - обязательно развалится этот город... все плюнут на водопровод, размолотят его в сердцах и начнут сами, кто во что горазд, таскать к себе домой воду из ближайших луж. И пусть вода эта будет грязная, мутная, и ходить далеко и натужно - все равно все и каждый предпочтут это. Потому что нет для человека гаже, как зависеть от подонка, которому ты не можешь ничем ответить, когда он над тобой экс... экс... - Богдан с силой мотнул головой, словно пытаясь вытряхнуть застрявшее во рту сложное заморское слово, и вытряхнул-таки: - экспериментирует. Вот такая страна обязательно развалится раньше или позже. Маленькая она, или большая, много живет в ней народностей, или одна-единственная... Все равно.

Профессор дослушал перевод, а потом с жаром то ли закивал, то ли, наоборот, замотал головой и что-то бойко заговорил в ответ. Словно бесконечная бегучая вереница разноцветных шариков в проворных руках фокусника, в речи его так и мелькало: жюстис, друа сивиль, друа де л-омм, друа а ля пропрете персонелль... Жанна едва поспевала: правосудие... гражданские права, права человека, права частной собственности...

- Ну хорошо, хорошо! - дослушав, почти вскричал Богдан. - Ясно, права! Права людей, права для людей... А люди для чего?

- Богдан, - озадаченно сказала Жанна, переведя и выслушав ответ. - Он говорит, что не понял.

Богдан упрямо боднул головой.

- Люди - все, вообще - для чего?

- Он говорит, что для себя, - сказала Жанна, выслушав профессора сызнова. - Каждый для чего сам захочет. Это и есть их права.

- А есть мерило, по которому сказать: этот правильно хочет, а этот - нет? Вот один хочет пытать, а другой хочет спасать. Они оба в равной мере перед собою правы?

Профессор дослушал, весь всколыхнулся - и опять закружилась пышная карусель, побежала бесконечная гирлянда: жюстис... друа... друа... жюстис...

- Нет, я понял, - сказал Богдан, дослушав Жанну. - Каждый - для себя. Я даже могу это осмыслить. Свобода. Каждый сам выбирает, что с ней делать. Но вот все, вообще все мы. Человечество. Для чего-то более высокого и главного, чем оно само - или просто так, для себя? Наружу - или внутрь? Ежели все мы для чего-то... значит, кто хочет прямо противуположного тому, для чего мы, тот хочет неправильно. Безо всякого жюстис ясно, что - неправильно. Ведь правда?

“До чего все-таки укоренилось в них тоталитарное сознание”, - сочувственно думал Кова-Леви, глядя на Богдана.

“До чего все-таки они бездуховные”, - сочувственно думал Богдан, глядя на Кова-Леви.

“До чего все-таки они оба зануды”, - мрачно думал Баг; он осознал, что, получив привилегию посещения дворцового города, будет вопиющим хамством не посетить его в ближайшие три месяца.

“Хорошо, что я догадалась надеть это платье - облегающее и с вырезом, - удовлетворенно думала Стася, то и дело искоса взглядывая на Бага. - Словно знала, что здесь будут такие милые западные варвары. А в шароварах и коротком ханбалыкском халате Багатур меня еще увидит, уж я постараюсь.. .”

Жанна ничего не думала. Она просто радовалась возвращенной жизни. Она просто прижималась локтем к локтю хмельного Богдана, чувствовала себя очень нужной, улыбалась, превозмогая легкую дурноту - и была счастлива. “Я обо всем подумаю завтра, - вот, пожалуй, как передать словами то, что она думала сегодня. - Завтра. Или послезавтра. Или вообще - когда бинты снимут. Или когда срок брака истечет”. Ее глаза сверкали.

А бек, сцепив на животе пальцы, тоже чуть улыбался и немного растроганно смотрел из-под бровей на Богдана и Жанну. “Обязательно расскажу Фирузе, какую замечательную младшую жену она присмотрела Богдану, - думал он. - Отличный у дочки глаз. Расскажу - ей будет приятно. Да”.

- А все-таки, - вдруг заявил Баг, - ты сильно рисковал, драг еч. Си-ильно!

Все обернулись к нему, и во взгляде Стаси появился тревожный огонек. Она почувствовала, что Багу отчего-то сделалось не по себе, но отчего именно - не могла понять.

- А я не думаю, - с несколько излишней лихостью парировал Богдан.

- Наше счастье, - упрямо твердил Баг, - что асланiвцы тебя так хорошо поняли. Я, честно говоря, думал, они этих скопионов просто растерзают. Отделенцам после такого и Таймыр европейским домом покажется...

Услышав про “европейский дом”, Кова-Леви, в таких-то пределах разбиравшийся в русском наречии, заинтересованно шевельнулся и закивал.

- Ну так в чем же дело? - Богдан попытался удивленно поднять брови, но они оказались для него уже слишком тяжелы и не поднялись.

- Я вот думаю... - скептически оттопырил нижнюю губу Баг. - Это хорошо, что Ордусь такая богатая, сильная, безопасная и щедрая. Ни с хлебом нет проблем, ни с птичьим молоком, ни с плодами личжи, да и гаоляна - завались... Не нападает никто. Попробовал бы кто-нибудь напасть! А вот будь у нас нестроение, неурожай, землетрясение и саранча...

- Да избавит нас Аллах от подобных бедствий, - пробурчал бек, с осуждением поглядев на Бага.

- А к тому война какая-нибудь, - Баг гнул свое. - Вот тогда еще Будда надвое сказал, кого бы асланiвцы стали за волосы таскать - Кучума или тебя!

Стало тихо. Богдан задумался на несколько мгновений - и за соседними столиками все выжидательно замерли.

- Нет, - сказал Богдан. Он даже слегка протрезвел. - Не бездомные же они собаки, в конце концов, что готовы лизать любую руку, которая кинет огрызок. Они - люди. А значит, главное для них - человеколюбие, справедливость и долг.

- Ты очень хорошо думаешь о людях, еч Богдан, - мрачно проговорил Баг.

Французский профессор, не понимая, вертел головой то в сторону одного, то в сторону другого. Жанна буквально онемела.

Она ждала, что ответит ее муж.

Богдан снял очки и некоторое время беззащитными глазами смотрел куда-то в пространство, грызя дужку; и лицо его мало-помалу пропитывала печаль. Потом он перевел взгляд на Бага и улыбнулся.

- А если думать о людях иначе, еч Баг, жить нельзя, - сказал он, пристраивая очки обратно. Потом еще подумал чуть-чуть, и решительно добавил: - Да и не незачем.

- Теперь я понимаю, еч Богдан, почему от тебя женщины с ума сходят, - проговорил Баг после паузы.

Напряжение спало. За соседними столиками возобновились разговоры. Бек шумно вздохнул и махом выпил чарку эрготоу. Крякнул. Стася поглядела на Богдана попристальней. Жанна засмеялась и показала Багу кончик языка.

- Теперь понимаешь? - звонко спросила она.

- Теперь понимаю, - ответил Баг.