Книго
Иван Валентинов. 
                             Мертвая вода
   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "НФ-15".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------
                                 Сначала неизбежно идут: мысль,  фантазия,
                              сказка. За ними шествует научный  расчет,  и
                              уже в конце концов исполнение венчает мысль.
                                                             К.Циолковский
        1
   ...В просторной горнице махорочный дым лежал плотными слоями - один над
другим. Окна и печная труба были закрыты  -  гроза  бушевала  третий  час.
Казалось, во всем мире ничего уже не осталось, кроме  яростных  фиолетовых
всполохов и пенных потоков воды. При каждом ударе грома лесник крестился и
что-то бубнил, задрав сивую и даже на взгляд жесткую, как  конский  хвост,
бороду. Невольные его постояльцы посмеивались, но и им было чуточку  жутко
- в России могучие грозы редки. Их же ненастье едва не прихватило в  лесу,
где в этакий ливень и под шатровой елкой вымокнешь до последней  нитки.  К
дому лесника они подбежали одновременно  с  разных  сторон,  когда  первые
полновесные капли уже стукали в тесовый навес над крыльцом. Столкнулись  в
дверях, рассмеялись. А сейчас слюнявят  самокрутки  у  непокрытого  стола,
сколоченного  из  полуторавершковых  липовых  досок,  стряхивают  пепел  в
щербатый, отслуживший свой век, чугунок. Непогода и  вынужденное  безделье
сближают незнакомых людей, и под мерный шум дождя завязывается беседа.
   - Ну, вот, секретарь наш и говорит: "Ты,  Алексей,  желтый  и  морщеный
стал, как гриб-сморчок. Давай-ка к докторам, пускай разберутся по науке, а
то зачахнешь..."
   Я сначала уперся, а потом - сам чую, дело дрянь. И пошел. Лекари  меня,
как барышники коня на ярмарке,  обсмотрели,  обслушали,  обстукали.  Ну  и
приговорили к высылке, потому как в городе да на заводе я бы быстренько  в
ящик сыграл. Сообщили куда надо и мне тоже объяснили. А тут как раз в этих
вот палестинах потребовались люди  твердые,  с  партийной  закалкой,  чтоб
помочь местным жителям разобраться в обстановке, добить классового врага и
выйти на светлую дорогу жизни. Пока доктора меня лечили, товарищи уже  все
обмозговали. Как тут поперек пойдешь, когда есть решение,  есть  партийная
дисциплина? Да по чести говоря, уж если кого посылать, так таких,  как  я,
ежели здоровье в расчет не брать: бобыль бобылем -  родителей  нет  давно,
жену да детишек за делами и хлопотами не успел завести, значит, на  подъем
легок. Семейному-то труднее...
   - Ну, не вовсе же бобыль! Братья-сестры ведь есть?
   - Никого. Был брат, да срубил его еще в девятнадцатом не то  деникинец,
не то казак из беляков... Слушай, а может, мы с тобой родичи? Я вот  гляжу
на тебя, ну вроде как в зеркало... Ты родом-то откуда?
   - Местный... Из Прохоровки.
   - Соседи - из окна в окно верст шестьсот. Далековато...
   - А что похожи - верно. Чудно даже...
   Они и в самом деле  были  похожи  немного.  Только  тот,  что  назвался
местным, был покрепче, посвежее и имел на левом виске  отметину  -  свежий
рубец, круто изогнутый, как серп.
   - Где это тебя?
   - Мельника тут одного,  мироеда,  тряхнули...  Ну,  а  он  все  патроны
расстрелял, обрез бросил и стал с топором  за  притолоку.  Если  бы  я  не
поберегся - конец. И так еле очухался, да и поныне иной раз  голова  болит
невыносимо...
   - Вот оно что... Мы, значит, с  тобой  теперь  вроде  как  однополчане.
Только ты старослужащий, а я - новобранец. И, видать,  не  зря  мне  наган
всучили, думал не нужен, а тут, глядишь, и очень даже  потребуется.  Волки
водятся или того хуже...
   - Не трусь. За наган попусту хвататься - людей смешить и  себя  ронять.
Это на самый что ни на есть крайний случай.
   - Понятно. Ну, а теперь ты куда?
   - В район, а оттуда домой, в Прохоровку. Я же со станции,  в  городе  в
больнице лежал.
   - Как со станции? Ведь и я оттуда, и тоже в район... А  выскочил-то  ты
здесь мне навстречу. И у поезда тебя не видал...
   - Чудо-человек, ты же приезжий - пока на станции дорогу  спросил,  пока
огляделся, я уж был далеко. Вот и  обогнал.  А  грозу  приметил  -  назад.
Лесника-то этого, Федора Ермолаича, давно знаю и дом его тоже... Понял?
   - Теперь понял. А то, знаешь, сомнение взяло...
   - Ну и правильно! Лучше засомневаться, чем рот  разинуть.  Осторожность
не вредит, а вовсе даже наоборот.
   Гроза кончилась. С крыши падали редкие звонкие  капли.  Солнце  светило
вовсю, горланил петух, на опушке трещали сороки,  трясли  хвостиками.  Над
огородом от  черной  земли  поднимался  прозрачный  пар.  Все  было  чисто
вымытое,  сверкающее,  веселое  -  мелкий  лист  на   березах,   цветистое
разнотравье лесной полянки  и  даже  ощетиненный  колючками  чертополох  у
плетня.
   - Ну что же, однополчанин-новобранец, ты еще отдыхай, а я пойду.
   - Отдохнул уже. Вместе пойдем, веселее. Засветло в район доберемся?
   - Да тут ходу часа полтора, не более. Пусть два - ходок ты, видать,  не
больно прыткий. К обеду будем.
   - Тогда пошли...
   Они простились с хозяином и взяли свой небогатый  багаж.  Залился  лаем
выскочивший из будки пес, взвизгнули ржавые петли старой  калитки.  И  вот
уже надвинулась стена леса, дорога нырнула под зеленый свод.
   ...Глубок и темен овраг. Волчий угол. В непролазную и непроглядную гущу
переплелись крушина и бузина, орешник и ольховник. Папоротник  -  сплошным
ковром, до пояса. А под ним - кучи гнилого валежника и  трухлявые  пни.  В
крутые откосы вцепились могучими корнями  темные  ели.  По  дну  невидимый
бежит  ручей,  разливается  мелкой  лужицей  по  твердой  красной   глине,
пробирается через навал упавших стволов.
   Поверху проложена дорога. Справа овраг, слева -  поле:  вика  с  овсом.
Редко ходят по дороге, еще реже ездят.  Колеи  почти  не  видны  в  густой
траве, под веселым покровом бело-желтой ромашки, малинового кипрея,  синих
колокольчиков.
   Шли по дороге двое. Один отстал  на  шаг,  оглянулся,  сунул,  руку  за
пазуху, блеснула сталь... Короткий стон, сдавленный  хрип.  Вниз,  вниз  -
тяжелое тело волоклось по склону, приминало траву, ломало  папоротник.  На
дне, у самого ручья, быстро выросла горка сухих  сучьев.  Сверху  навалено
полуистлевшее  осиновое  бревно.  Сыро  здесь,  сумеречно  даже  в  летний
полдень. Люди не придут - нечего им делать в овраге, ни ягод,  ни  грибов.
Звери могут учуять - лисы, волки. Заберутся, порвут,  обглодают.  Докончат
дело мелкие ползучие твари. И останутся вскоре только желтые кости...
   Шли по дороге над оврагом двое.  Теперь  шагал  один  -  быстро,  почти
бегом.  Кончилось  поле,  забелели  вокруг  молодые  березы,   зашелестели
широкие, серебристо-матовые с внутренней стороны листья лещины. На  опушке
человек остановился, присел на пенек, свернул козью ножку. Закурив, достал
пачку бумаг и - отдельно - маленькую красную книжечку. Читал внимательно и
прятал документы один за другим во внутренний карман пиджака. Потом встал,
огляделся и,  не  спеша,  направился  к  белевшим  вдали  окраинным  домам
городка. В кармане у него лежал партийный билет  на  имя  Егорова  Алексея
Ивановича, а также разные справки и характеристики, подтверждавшие, что он
-  слесарь  вагоноремонтных  мастерских,  участник  гражданской  войны   -
направляется на работу в деревню. Но Егоров  лежал  в  овраге,  под  кучей
хвороста, убитый  ударом  ножа  в  спину.  А  в  районный  центр  шел  сын
раскулаченного мироеда-мельника Григорий Зыбин  совершивший  неделю  назад
побег из следственной тюрьмы...
        2
   Боль была нестерпимой. Словно тупой гвоздь ворочался в спине, тянулся к
сердцу: вот-вот ткнет - и все... Егоров чувствовал, что умирает. Он  лежал
на спине и все под ним было мокрым. "Это кровь, -  подумал  Алексей.  -  Я
лежу в луже собственной крови,  и  сознание  вернулось  перед  смертью.  Я
слышал - так бывает". Боль как будто притуплялась, медленно  отступала.  И
свет померк. "Вот и все. А умирать, оказывается, совсем не страшно..." Это
было последней мыслью Егорова. Потом - темнота, тишина...
   Ему лишь показалось, что он умер. Ему лишь показалось, что он  лежал  в
крови. Все было иначе. Он уснул. Крепко, без сновидений. Под ним  была  не
кровь, а вода. Теплая, как живое тело. Крови Егоров потерял немало,  когда
убийца волок его в овраг и приваливал сучьями. И рана была глубокой, почти
смертельной, хотя лезвие ножа и не задело сердце. Алексей неминуемо  погиб
бы, не брось его Зыбин  на  этом  пологом  глиняном  склоне,  по  которому
медленно стекала  влага,  заживляющая  раны.  Егоров  пролежал  здесь  без
сознания  несколько  часов.  Кровь  уже  давно  перестала  течь   и   рана
затягивалась. Нужен был покой, нужен  был  глубокий  сон,  чтобы  целебная
влага довершила начатое дело. Егоров спал...
   Он спал очень долго. Солнечный луч  пробился  сквозь  листья  деревьев,
сквозь сучья, которыми  был  завален  Егоров,  и  осветил  небритую  щеку.
Алексей открыл глаза. Он увидел  у  самого  своего  лица  сухие  ветки,  с
которых клочьями свисала кора, а выше чуть трепетали листья, и в просветах
между ними голубело небо. Все было настоящим, такое не  привидится  ни  во
сне, ни в бреду. "Значит, я не умер, - подумал Егоров, -  так  что  же  со
мной? Где я?" Он попробовал шевельнуться: тело слушалось, в груди  болело,
но  не  сильно,  вполне  терпимо.  Алексей  осторожно  раздвинул  сучья  и
огляделся - никого... Он выбрался из-под груды хвороста.  "Овраг...  Самое
дно. Мы шли вдоль оврага. Он был рядом, потом отстал. А потом был  удар  в
спину, боль, перехватившая дыхание, лишившая  сознания.  Значит,  он  меня
ножом в спину... За что? Свой же парень, коммунист... А откуда я знаю, что
действительно свой и коммунист? Документы мы  друг  другу  не  показывали.
Документы!". Егоров обшарил карманы - пусто. Ни документов, ни нагана,  ни
денег. Самое страшное - не было и партийного билета. "Т-а-а-к... Напоролся
я, значит, на вражину. Надо скорей в гепеу, в райком. Ох, и взгреют  меня,
недотепу...". Егоров шагнул было вверх  по  крутому  откосу,  но  слабость
охватила тело, голова закружилась. Он ощутил невыносимую жажду. Огляделся,
ища воду. Перед  ним  в  ярко-красной  глине  было  небольшое  углубление,
наполненное влагой. Он зачерпнул горстью. Вода  оказалась  почти  горячей.
Егоров выплеснул ее с отвращением - ему бы сейчас ключевой или колодезной,
чтоб от холода заломило  зубы...  Хотел  уйти,  но  что-то  удержало  его.
Алексей наклонился, наполнил теплой  водой  пригоршню,  отхлебнул  глоток.
Вкус был неожиданно приятным, с  чуть  заметной  кислинкой.  Еще  глотнул,
еще... Потом стал на колени и начал тянуть губами воду из углубления,  как
из миски. Отрывался, чтобы перевести дух и снова пил. С каждым  глотком  -
он отчетливо это чувствовал - в него вливались силы,  дыхание  становилось
ровнее и глубже, зрение острее, слух тоньше. И даже сознание яснело, мысли
приобретали большую четкость и стройность. Наконец, Егоров решил:  хватит.
Выпрямился. Движения  его  были  легки  и  уверенны.  Он  чувствовал  себя
совершенно здоровым, сильным и бодрым. "Ну и водичка, - подумал Алексей, -
прямо-таки влага жизни. И вот ведь чудо: сколько пил, а в  животе  никакой
тяжести. Простая вода бултыхалась бы, как в  кувшине,  а  тут  хоть  снова
глотай. Куда же она подевалась? Нет, это дело непростое...".
   Он внимательно приглядывался к  созданной  природой  чаше,  из  которой
только что пил, и ко всему вокруг. Его  поразил  цвет  глины,  по  которой
стекала "влага жизни". Глина была не красновато-коричневой, а почти  алой.
Такой Егорову видеть не приходилось. На самой глине ничего не росло. Узкий
треугольник поднимался, как язык пламени, вверх по склону метра на три.  А
вокруг стояли растения невиданных размеров. Папоротник вытянулся в  высоту
метра на полтора, а стебли были в два пальца толщиной. Алексей едва  узнал
кислицу: ее листья не уместились бы и на тарелке, а обычно они едва  могли
прикрыть спичечный коробок. "Он потому меня  и  заволок  сюда,  что  здесь
такая гущина... на мое счастье заволок..." Егоров снял  пиджак  и  увидел,
что вся спина залита кровью, а с левой стороны материя прорезана.  Рубашка
выглядела еще более устрашающе. Алексей  заложил  руку  за  спину  и  стал
осторожно нащупывать рану. Но раны не было, пальцы скользнули по  гладкому
рубцу ниже лопатки. Он шагнул к ручейку, умылся. Потом возвратился к  алой
глине,  зачерпнул  "влаги  жизни",  вгляделся.  Она   сначала   показалась
синеватой, потом бледно-бирюзовой, и в  ней  то  появлялись,  то  исчезали
узкие золотистые ленты - прозрачные, как сама вода. "Наверное,  в  темноте
все светится... И краски ярче",  -  подумал  Алексей.  Он  взглядом  искал
какие-нибудь приметы, чтобы лотом безошибочно найти это  место.  Но  овраг
был как овраг - кусты, деревья, трава. Все же Егоров увидел выше, на самом
краю три березы, росшие из одного корня. "Вот от них - прямо вниз.  Ладно,
вылезу, - найду что-нибудь у дороги, камень положу или хоть палку  воткну.
Я вернусь сюда; обязательна  вернусь".  Откуда  было  знать  Алексею,  что
вернуться он сможет лишь спустя годы.
   ...Наступил вечер, когда Егоров выбрался из оврага. Алексей  поискал  и
вскоре нашел камень - здоровенный, пуда на  два  с  лишним,  "Не  подниму,
пожалуй. Катить придется. Ничего, десяток шагов". Но попробовал  и  поднял
без труда, даже на плечо взвалил. "Ого, силенки такой у  меня  никогда  не
было..." Камень ухнул на землю, примял  высокую  траву.  Что-то  блеснуло.
Егоров вытащил из путаницы стеблей большой тяжелый нож. Ребристая рукоятка
была выточена из твердого, как кость, березового наплыва. Лезвие  искусной
ручной ковки хищно изгибалось. Нож был остер,  как  бритва,  и  совсем  не
тронут ржавчиной. Но на лезвии явственно виднелись следы крови. "Вот  этим
он меня, - подумал Егоров, - а потом обронил  второпях..."  У  дороги  рос
лопух. Алексей сорвал два больших  листа,  обернул  находку  и  положил  в
карман.
   ...Если бы Егоров вошел в городок тремя часами раньше, то он  наверняка
встретил бы Зыбина и был убит второй раз - наган действовал  исправно.  Но
Алексею повезло. Зыбин уже уехал.
   Райком партии по позднему  времени  был  закрыт.  Егоров  отправился  в
райотдел  ОГПУ.  Дежурный  -  молодой  парень  неприметной  наружности   с
воспаленными  от  бессонницы  глазами  -  выслушал   его   рассказ   очень
внимательно, кое-что записал, мельком глянул на нож  и  положил  оружие  в
ящик стола.
   - Да... Тут мне многое непонятно... Ну, не в  том  дело.  Ты  вот  что,
Егоров, шагай сейчас, отдохни, поспи...
   - Куда шагать-то?
   - А, ты же приезжий... Вот  задача...  Ага,  вспомнил:  тут  неподалеку
живет тетка одна. Вдова, с дочкой. Так она пускает постояльцев. Ты  скажи,
что я просил. Коноплев. Она меня знает. Да, у тебя ж и денег нету...
   Дежурный полез в карман и вытащил мятую трешницу.
   - Держи. Да бери, вернешь по прошествии времени... А завтра  с  утра  -
сюда. Тут народ подойдет наш, займутся с тобой и разберутся, как положено.
Понял?
   - Понял. Скажи, Коноплев, быстро найдут его?
   - У нас работа такая. Искать и  находить.  Чем  быстрее  -  тем  лучше.
Ладно, иди...
   Егоров поднялся, шагнул к двери.
   - Постой-ка! Тебе, может, в больницу надо?
   - Нет... Все в порядке.
   - Ну, гляди... Вон, кровищи-то у тебя на пиджак натекло. Дойдешь? А  то
бойца пошлю, проводит.
   - Да нет, спасибо. Говорю же - все в порядке. Будь здоров!
   Дом, где принимали постояльцев, был большой  -  рубленый  пятистенок  в
четыре окна по фасаду. Но  строение  ветшало.  Это  Егоров  заметил,  едва
ступив на крыльцо.  "Безмужняя  хозяйка-то.  Вот  и  некому  починить",  -
подумал Алексей, поднимаясь по шаткой подгнившей  лесенке.  Хозяйка  -  ее
звали Анна - встретила Егорова в просторных сенях,  сказала  неприветливо:
"Ночуй, раз пришел. Голодный, небось? Разносолов не жди, а щей  в  чугунке
немного осталось. Заходи, чего стоишь..." В  комнате  горела  семилинейная
керосиновая  лампа.  Анна  вошла  первой,  повернувшись,   и   у   Егорова
непроизвольно  приоткрылся  рот:   вдова   была   необыкновенно   красива.
Смугловатое, тонко очерченное  лицо.  Яркие  губы.  Темные  брови  ровными
дугами. Густые стрельчатые ресницы. Чем-то это лицо напоминало изображения
пресвятой девы на старинных иконах. Но не было в нем ничего мученического,
ничего великопостного. Выразительное было лицо. И Егоров увидел, что  Анна
смотрит на него с брезгливым сожалением.
   - Ох, и нескладный же вы народ, мужики... Где это ты так  вывозился?  И
дождей вроде не было, а ты весь в грязище.
   Только сейчас, в этой чистой и светлой комнате Алексей заметил, что и в
самом деле  был  непристойно  грязен.  Он  попытался  объяснить,  как  все
произошло, но вдова решительно прервала его.
   -  Ладно,  потом  расскажешь,  коли  захочешь.  А  сейчас  снимай  все,
постираю. Печка горячая, к утру высохнет. Да не бойся, голым  не  оставлю,
найдутся  штаны  и  рубаха  -  латаные,  да  чистые.  Давай,  давай,   без
разговоров...
   Переодевшись и вернувшись в комнату, Егоров  увидел  на  столе  большую
глиняную миску, полную горячих щей, краюшку хлеба, солонку и  почувствовал
лютый голод. Алексей набросился на еду, ничего не слыша и не  замечая.  Он
вытер остатком хлеба миску, облизал ложку. Хозяйки не было, она  громыхала
корытом и ведрами в  глубине  дома.  А  у  притолоки  стояла  девочка  лет
двенадцати. В одной руке она держала книжку, а  другой  перебирала  кончик
толстой каштановой косы, перевязанной голубой лентой. Девочка смотрела  на
Егорова без всякого смущения, с любопытством  и  одобрением:  ей,  видимо,
нравилось, как он управляется с едой.  "Очень  похожа  на  мать,  -  решил
Алексей, - только носишко в веснушках и глаза синие,  как  васильки.  А  у
Анны - серо-зеленые...".
   - Как тебя зовут?
   - Сеня... - тихо ответила девочка.
   - Как?..
   - Ксенией ее зовут. А ей не нравится, вот и называет себя  мальчишеским
именем, - сказала вошедшая в комнату Анна.  -  Ну,  приезжий,  ты,  видать
заговоренный - крови с рубахи да пиджака полное корыто, а ты вот на  своих
ногах. Где это тебя пырнули?  Может,  перевязать  надо?  Я  умею,  и  бинт
найдется...
   - Да нет, зажило уже...
   - Как зажило? Кровь свежая. Быть того не может...
   "Надо как-то объяснить, - думал Егоров, - а что  скажешь?  И    ли
посвящать женщину в такие дела?" Анна строго глядела на него, и  глаза  ее
были такие чистые и честные, что Алексей решился: "Расскажу все как  есть.
Недаром же тот чекист сюда направил. И девочка какая  милая  и  смышленая,
видать. "Сеня". Вот смешная..."
   Егоров говорил долго. Вдова сидела  напротив,  подперев  щеку  ладонью.
Ксения притулилась рядом с матерью. Обе слушали очень внимательно.
   - ...в из райотдела - к вам. Вот и все...
   Молчание затянулось. Потом Анна, не говоря ни слова, поднялась и  вышла
в соседнюю комнату. Слышно было,  как  она  взбивала  подушку  -  готовила
Егорову постель. Ксения тихонько сидела  у  стола,  зачарованно  глядя  на
гостя, словно находился перед ней не худощавый тяжелорукий рабочий человек
в латаной-перелатанной сатиновой косоворотке с чужого плеча, а легендарный
герой или сказочный принц.
   - Спать пора, дочка! - Анна сказала это без строгости.
   - Еще почитаю немножко...
   -  Иди,  иди...  Двенадцатый  час.  И  в  кого  ты   такая   уродилась,
читательница. От книжки не оторвешь...
   Девочка нехотя слезла с лавки, ушла.
   - А ты, Алеша... Тебя ведь Алексеем  зовут?  Да  -  Верю  -  правду  ты
рассказал. По глазам видела и бабьим чутьем чую. Верю. А люди не  поверят.
Ты сам посуди: виданное ли дело, чтоб  человека  едва  не  насквозь  ножом
проткнули, а он через день  здоров.  И  чем  лечился?  Водичкой  ключевой!
Такое, Алеша, только в сказках бывает. Вот что тебе люди скажут...
   - Скажут?.. А вот это - не доказательство?
   Егоров повернулся к Анне спиной, поднял рубаху.
   - Попусту заголяешься, шрам кажешь. Я сказала - верю. Так кто  я?  Баба
вдовая, не шибко грамотная, ни за что не отвечаю, кроме малого своего дела
- санитарка я в лазарете. Однако же ни от врачей,  ни  от  иных  людей  не
слыхала о лекарстве, которое чуть ли не  покойника  в  одночасье  на  ноги
ставит. Сам же ты тоже, вижу, больше руками приучен работать, чем головой.
Какая тебе вера? Тут надо-людей ученых призвать, чтоб разобрались. А  тебя
разве ученые послушают?
   - Послушают... Я докажу! Ведь это какое для людей больных  или  раненых
лекарство! Это же спасение, может, для многих тысяч. Как же не послушают?
   - Нет, Алеша. Ты сейчас за это не берись. Ты ведь сейчас  кто?  Ты  для
властей подозрительный. Документов никаких. Партийный билет предъявить  не
можешь. Об этом заботься, чтоб бумаги свои вернуть, врага изловить. А  как
станешь полноправным, да еще коммунистом - тогда  иди  к  властям,  иди  к
ученым, требуй - дело святое. А еще лучше: сходи а  тот  овраг,  набери  в
бутылку  своей  "влаги  жизни"  и  представь  кому  следует  -  вот   она,
испытывайте! Тогда, наверное, поверят. А сейчас - промолчи...
   - Как же промолчать? Ведь и о гаде том ползучем придется сказать,  и  о
ранении?
   - Это надо. И скажи, что нож, наверное,  вскользь  пошел.  Не  слишком,
дескать, тяжелая рана была. Может, так и было? Откуда тебе знать...
   - Так ведь зажило совсем. За такой срок и легкие раны не затягиваются.
   - Ну, не знаю... Придумай что-нибудь. Утро вечера мудренее...
   Утром Егоров получил свою одежду - чистую, заштопанную  и  выглаженную.
Он понял, что Анна поднялась на зорьке, чтобы все успеть. И щетка сапожная
нашлась, и сильно сточенная бритва.
   - Иванушки моего... царство ему небесное...
   - В гражданскую?
   - На Перекопе...
   Егоров хотел было спросить: чего же она столько лет одна? Но  глянул  и
решил, что такая женщина с первым встречным  об  этих  делах  говорить  не
станет. Завтракали они молча. При дневном свете Анна показалась старше. На
лице видны были тонкие морщинки - от крыльев носа  к  углам  рта.  Алексей
опять подивился ее красоте. Черные косы, свернутые тугим узлом на затылке,
были, видимо, тяжелы, и  посадка  головы  от  этого  казалась  горделивой.
Егоров поднялся, поблагодарил.
   - И тебе спасибо, Алеша...
   - Мне-то за что?
   - А за то, что не охальничал, не приставал...
   Егоров  подумал,  что  Анне  и  впрямь  нередко  приходится  отваживать
непрошенных ухажеров.
   - ...и еще за то, что прямой ты человек и  чистую  душу  имеешь.  Таким
жить труднее, зато людям с ними хорошо. Желаю  тебе;  Алексей,  чтобы  все
наладилось, обошлось благополучно. Отпустит начальство - приходи.
   Егоров поклонился, пробормотал слова прощания. У  калитки  оглянулся  -
Анна стояла на крыльце. Высокая, статная. Такой и запомнил ее Алексей.
   Начальник райотдела ОГПУ принял Егорова почти  сразу.  Но  за  короткое
время ожидания Алексей уловил немало мельком брошенных на него взглядов, в
которых угадывалось любопытство, смешанное с сожалением. Он  подумал,  что
так смотрят то ли на тяжело больных, то ли  ни  людей,  которым  предстоит
разнос у начальства. "Ну и правильно, - решил Егоров, - за утерю оружия по
головке не погладят, а за утерю партийного билета, - тем более..."  Но  он
понятия не имел, что человек, присвоивший его документы, явился  именно  в
этот город, побывал и в  райкоме  партии,  и  в  райотделе  ОГПУ.  Алексей
считал, что враг должен скрыться, уйти как  дальше. И уж никак не мог
предположить, что лже-Егоров лишь вчера был в этом самом здании  и  теперь
работает в составе особой группы, в которую входили  партийные  активисты,
военные, сотрудники милиции и  чекисты.  Вчера  начальник  райотдела  ОГПУ
беседовал с этим самым лже-Егоровым, и ни беседа, ни документы москвича не
вызвали никаких подозрений, выслушав утром  доклад  дежурного  о  странном
посетителе, начальник наложил на Коноплева  взыскание,  потому  что  этого
посетителя надо было, конечно, задержать. Затем связался с райкомом партии
и попросил прислать документ, извещавший о предстоящем приезде Егорова,  и
тут  же  послал  в  Москву  запрос  о   Егорове,   его   работе,   связях,
родственниках. Сотрудник райотдела был направлен к  дому  Анны  Коробовой,
чтобы выяснить, приходил  ли  к  ней  человек,  называющий  себя  Алексеем
Егоровым, если ушел, то куда. Сотрудник этот  увидел  Егорова,  когда  тот
закрывал за собой калитку, и сопровождал до райотдела.
   Могли возникнуть - так полагал начальник райотдела ОГПУ -  три  версии:
либо странный посетитель провокатор, либо душевнобольной, либо то, что  он
рассказал, правда. Первую версию пришлось сразу же исключить. Слишком  все
было наивно. Провокаторы работают тоньше. Да и цель представлялась слишком
мелкой: Егоров новый  человек,  никаких  дел  еще  не  вел,  а  значит,  и
опасности ни для кого не представляет. Вторая версия  выглядела  реальной,
если дежурный не слишком напутал в своем докладе.  ли ее принять  или
следовало так же отбросить,  как  и  первую?  Это  зависело  от  показаний
человека, называвшего себя Егоровым и, конечно, от медицинской экспертизы.
Без нее так  или  иначе  не  обойтись.  И,  наконец,  третья  версия.  Она
приобретала четкие очертания, если отпадала вторая, и ее разработка  могла
идти по двум путям: немедленный арест или  наблюдение  с  целью  выявления
связей.  При  всех  условиях  следовало  изолировать  Егорова  -  второго,
установить  наблюдение  за  Егоровым  -  первым  (так  их  условно  назвал
начальник райотдела). То и другое - немедленно.
   Продумывая все эти версии, начальник райотдела ОГПУ никак  не  связывал
их с недавним побегом бандитов из тюрьмы в областном центре. Даже у него -
человека опытного - не возникало подозрение, что кто-либо из  преступников
может, не таясь, средь бела дня явиться сюда,  в  город,  пусть  с  самыми
надежными документами. Преступники знали, что их  разыскивают,  что  всюду
разосланы их фотографии. К тому же бандиты были местными  жителями,  и  их
мог опознать  любой  прохожий.  Начальник  райотдела  не  сомневался,  что
беглецы скрываются в лесах  и  при  первой  возсти  постараются  уйти
подальше. И он ждал сообщений от тех, кто перекрывал железную дорогу, и от
рейдовых оперативных групп.
   Егорову понравился кабинет - небольшой, скудно обставленный. За простым
письменным  столом  сидел  немолодой  длиннолицый  чекист.  Алексей   взял
предложенную папиросу. Начальник отдела не  торопил  Егорова,  не  задавал
никаких вопросов. Чекисту сразу же бросилось в глаза внешнее отличие между
"первым" и "вторым". "Может,  -  подумал  он,  -  они  братья?  Тогда  все
основательно запутывается и все мои версии отпадают..." Егоров начал  свой
рассказ. Все было достоверно: время  отъезда  из  Москвы,  время  прибытия
поезда, путь до жилища лесника со всеми приметами  -  канавами,  высохшими
деревьями, кучами камней. Это  начальник  отдела  выяснил,  задав  как  бы
вскользь и без особого интереса три-четыре вопроса. И тут же  был  получен
ответ и на незаданный вопрос - встретились отнюдь не родственники,  просто
очень похожие друг на друга  люди,  Егоров  говорил,  а  начальник  отдела
думал, глядя на  него,  что  по  документам  -  если  допустить,  что  они
принадлежат вот этому, "второму" - ему вскоре исполнится двадцать  восемь,
а на вид - не более двадцати двух. Более того, детство  и  юность  у  него
были нелегкими, да и причина приезда в эти края - тяжелая болезнь.  Значит
выглядеть человек должен старше своих лет. Так, как выглядел  "первый".  А
этот - почти мальчишка. Неувязочка... Рассказ подходил к концу.  Егор,  не
решаясь говорить о своем чудесном исцелении, путался и мямлил. Врать он не
умел.
   - Вы были ранены этим ножом?
   - Да... Я так думаю...
   - И произошло это позавчера чуть позже  полудня,  так?  А  вчера  около
девяти вечера вы пришли в город...  И  никто  вам  не  оказал  помощь,  не
перевязал? Но это же невероятно. Судя по  вашему  рассказу,  ранение  было
тяжелым, иначе вы бы не  потеряли  сознания  на  несколько  часов.  Верно?
Значит, что-то вы путаете... или не договариваете.  И  ставите  меня  -  а
прежде всего себя - в очень трудное положение...
   Егоров не забыл предупреждения Анны. Нет... Но последние слова  чекиста
были так искренни, и  произнес  он  их  с  такой  подкупающе-доверительной
интонацией, что Алексей заколебался и стал думать: "А в самом деле  -  как
все это  понять?  Никак  невоз...  Если  не  скажу  правду,  то  дело
застопорится, и тот гад станет гулять на  свободе.  Значит,  может  такого
натворить... Здесь все должны выяснить досконально, работа  у  них  такая.
Нет, надо всю правду... Ведь не у врага на допросе, со  своим  беседую,  с
коммунистом. Должен понять".
   И  Егоров  рассказал  все.  Об  алой  глине,   о   синей   с   золотыми
прожилками-змейками воде и о своем воскрешении  из  мертвых.  Он  увлекся,
говорил горячо, складно.
   Начальник уже не слушал Алексея, думал о  своем.  Ему  было  ясно,  что
перед ним душевнобольной. И все, что  так  убедительно  рассказывает  этот
человек - бред, порождение расстроенного воображения. Чекист очень  хорошо
знал, что чудес не бывает и быть не может. Но если бы он,  решив  быть  до
конца  добросовестным,  обратился  к  ученым  с  вопросом  о   целительной
сине-золотой воде, то и в этом случае ответы поступили бы  категорические:
нет, это чистейшая  фантазия.  Самый  осторожный,  воз,  ответил  бы:
современной науке такие факты неизвестны...
   Начальник райотдела решил: этого парня надо отправить в больницу. И как
 скорее. Дальнейшее - уже дело врачей.
   Егорова увезли в областной  город.  Когда  он  понял,  что  очутился  в
психиатрической клинике и что его  считают  невменяемым,  с  ним  случился
припадок буйства, сменившийся приступом глубокого отчаяния. Потом  Алексей
попытался растолковать врачам, что он  совершенно  здоров,  что  произошла
роковая ошибка. Но результат был, разумеется, плачевный. И тогда  припадки
буйства и тоски повторились в той же последовательности. Врачи решили, что
болезнь  прогрессирует,  и  Егорова  отправили  в  Москву,   в   одну   из
известнейших клиник.
        3
   Зыбин стал Егоровым, и случайное сходство помогло  ему  выжить.  Однако
над ним висела постоянная опасность разоблачения. Он знал прошлое  Егорова
только в самых общих чертах - по короткому разговору и документам.  Зыбину
были неизвестны люди, вместе с  которыми  загубленный  им  коммунист  жил,
работал, воевал. Не было родственников, но были друзья. К  тому  же  район
был расположен недалеко от тех мест, где Зыбина арестовали и где его знали
сотни людей. Встреча с земляками сулила беду. Значит, задерживаться  здесь
нельзя. Но как выбраться, сохранив легальное положение? И куда  ехать?  На
эти вопросы ответа пока не было.
   В районном центре на все формальности потребовалось полчаса. О  приезде
Егорова знали. Зыбину сразу же предложили в райкоме самое  важное  по  тем
временам дело: создать колхоз и стать председателем. Но он заупрямился  и,
сославшись на  боевой  опыт,  попросился  в  особую  группу  по  борьбе  с
бандитизмом. Секретарь райкома был в нерешительности.  Плохо,  если  будет
сорван план коллективизации. Плохо, если  в  кратчайший  срок  не  удастся
ликвидировать мелкие, но опасные банды, расплодившиеся за последний год  в
этом лесном краю. Они зверски замучили  уже  восемь  активистов,  повесили
учительницу, сожгли конюшню в  только  что  созданном  колхозе.  Секретарь
понимал: бандиты сейчас едва ли не главная помеха коллективизации. А людей
всюду не хватает. И, поколебавшись, согласился  с  Зыбиным,  взяв  с  него
обещание - сразу же после роспуска особой группы возглавить колхоз...
   ...Погони, перестрелки, утомительные рейды, напряжение бессонных  ночей
в засадах. Зыбин-Егоров сражался против своих. Он сам мог стать таким вот,
заросшим грязью, со свалявшейся в войлок, опаленной у костров  бородой,  с
волчьим прищуром, как  уцелевший  в  схватке  бандит,  доставленный  им  в
районный центр. Зыбин был храбр и находчив. К  тому  же  ему  везло.  Лишь
однажды была близка опасность разоблачения: один из окруженных на  дальнем
хуторе бандитов выскочил из-за сарая и лицом к лицу столкнулся с  Зыбиным.
"Гришка!.." - опустив в безмерном изумлении обрез,  крикнул  он,  и  Зыбин
хладнокровно всадил в него три пули из егоровского нагана.
   - Зря ты его так... - недовольно сказал,  подходя,  командир,  -  
было взять живым. Чего он кричал-то?
   - Не знаю... Гришку какого-то звал, что ли...
   Так и кончилось. Но теперь Зыбин-Егоров подумывал о бегстве. Однако ему
снова повезло. Две пули клюнули  -  одна  в  плечо,  другая  между  ребер.
Ранения были легкими, но он попал  в  областную  больницу,  а  когда  стал
выходить на прогулки, познакомился с сотрудниками обкома партии. И  как-то
в задушевном разговоре посетовал, что не больно грамотен, а очень бы хотел
поучиться. Сделано это было вовремя: шел набор в совпартшколу. И, выйдя из
больницы, Егоров-Зыбин получил путевку. К  документам  его  прибавилась  и
почетная грамота за геройство, проявленное в борьбе с бандитизмом.
   Годы учебы в Москве пролетели быстро. Сначала слушатель Егоров дичился,
был замкнут и необщителен. Но потом осмелел. Помогли, как ни  удивительно,
врачи. Однажды на осмотре старичок-невропатолог обратил внимание на  шрам,
пересекавший висок, и  спросил,  не  жалуется  ли  Егоров  на  память,  не
досаждают ли ему головные боли. Получив отрицательный ответ, нахмурился, с
сомнением пожал плечами и  что-то  записал  в  карточке,  Зыбин  вышел  из
кабинета и тут его осенило: ведь это же спасение! Спасение раз и навсегда!
Что взять с человека больного,  раненого  в  голову?  Позабыл,  как  зовут
друга? Ну, что же, бывает... И при следующем медосмотре Зыбин  повел  себя
по разработанному заранее плану: бывают, знаете ли, прямо-таки  провалы  в
памяти. И в то же время на способности не  жалуется  -  пожалуйста,  готов
решить трудную задачу или по истории партии ответить...
   В карточке появилась запись: "Явления  частичной  амнезии.  Последствия
черепного ранения и контузии". Теперь Егоров-Зыбин был застрахован. Да  он
к тому времени  почти  полностью  перевоплотился.  Не  мешало  чужое  имя.
Привык. Отбросил прошлое. Отбросил ли? От Зыбина не осталось ничего, кроме
тайной ненависти ко всему, что окружало его теперь. Зыбин видел и понимал,
как наливалось зрелой силой Советское государство, видел и чувствовал, что
чужие и враждебные ему идеи, мысли, дела  стали  кровным  делом  миллионов
людей. Он был как будто таким же, как они, и в то  же  время,  отщепенцем,
врагом. Со временем он даже привык к тому двойному существованию: на людях
- один, наедине с собой - другой. Но где-то, в  тайниках  души,  теплилась
надежда  -  вдруг  настанут  перемены,  вдруг  то,  что  кажется   сегодня
монолитно-прочным, завтра пошатнется, даст трещину...
   Близилось  завершение  учебы.  Надо   было   думать,   куда   попросить
назначение. В  родные  края  возвращаться  не  следовало.  Ему  предложили
остаться  в  Москве,  давали  отличную  работу.  Он  отказался,  "Поеду  в
глубинку,  там  люди  нужнее...".  Оценили:  "Правильно   решает   Егоров,
по-партийному!"
   На новом месте, под Орлом, Зыбин  быстро  стал  человеком  уважаемым  и
известным. И не только по должности. Был он скромен, семьи не имел, жил  в
маленькой, скупо обставленной квартирке. Для товарищей  находилось,  когда
требовалось, теплое и верное слово. Многих охотно ссужал деньгами. Смущало
людей только одно: никто  и  никогда  не  видел  Зыбина  смеющимся.  Он  и
улыбался редко, скупо. Казалось, что точит его тайное горе или болезнь.
   Ему хотелось жечь и  уничтожать  колхозы,  взрывать  и  ломать  машины,
мучить и убивать людей. А он толково руководил  строительством,  добивался
новых,  лучших  машин  и  получал  их,  заботился,  чтобы  и  горожане,  и
колхозники жили привольнее, зажиточнее, веселее. И скрыто живший в Егорове
человек ничего не мог поделать, петому что постоянно пребывал в  страхе  -
стоит ему только показаться хоть на миг, как все увидят и  закричат:  "Вот
он, хватайте его!"
   Страх этот приобрел вполне  реальные  очертания  в  начале  1940  года.
Выступая однажды на собрании, он увидел невдалеке знакомое лицо.  Знакомое
не по нынешним, а по прошлым  временам.  Лицо  это  мелькнуло  в  толпе  и
скрылось. Потом  снова  появилось.  Зыбин  кое-как  закончил  доклад  и  в
изнеможении опустился на стул в президиуме. Он сидел на виду у всех, а ему
хотелось Забиться в темный угол, уйти От людей. Наконец  пытка  кончилась.
Дома он тщательно запер дверь, нашел початую бутылку водки,  налил  полный
стакан...  Кто  же  был  тот,  знакомый?  Где  встречались?  И   вспомнил:
следственная тюрьма, сосед по нарам, ожидавший суда  за  поджог.  Как  его
звали?  Рыбья  какая-то  фамилия...  Окунев,  Уклейкин,   Осетров?..   Да,
Снетков!.. Что же теперь делать? Бежать? Куда? Да  и  не  успеет...  Этот,
наверное, уже сидит в райотделе НКВД... Выслуживается,  замаливает  старые
грехи...
   Выдвинул ящик стола. Положил на зеленое сукно старый наган, тот  самый,
егоровский. Воронение местами стерлось, тускло мерцала сталь.  В  барабане
едва виднелись кончики пуль, утопленных в гильзы.
   - Шесть им, седьмую - себе... А может, обойдется? Может, я ошибся  -  у
страха глаза велики - бывает же такое. Нет, надо подождать  и  посмотреть,
что будет. Это, - он погладил прохладный металл ствола, - всегда успеется.
Раньше, позже - туда дорога есть, а обратно нету...
   Он взял нетронутый стакан, вылил водку в ведро под рукомойником,  сунул
наган под подушку и лег. Страхи отступали, постепенно подобрался и  сморил
сон.
   Старого знакомца он встретил нескоро, почти через год,  на  улице.  Тот
стоял у забегаловки-чайной, имевшей в народе насмешливое прозвище "Голубой
Дунай". У Зыбина что-то напряглось и похолодело внутри,  но  он  продолжал
идти ровным упругим шагом и глядел прямо в глаза Снеткову.  Нехороши  были
эти глаза. Зыбин прошел мимо и не выдержал, оглянулся. Снетковская  улыбка
была еще хуже глаз - наглая, жалкая  и  трусливо-жестокая.  Зыбин  сжал  в
кармане рукоять нагана - теперь он не расставался с оружием.  "Вот  сейчас
всадит пулю в кривой, желтозубый рот - все..." Но не выстрелил - шагнул  к
Снеткову.  Тот  попятился,  забормотал   невнятно:   "Вот   и   свиделись,
Гришенька... а я все  сомневался  -  ты  ли  это...  в  начальство  вышел,
поможешь  старому  другу,  помнишь  ведь,  как  бедовали  вместе,  баланду
тюремную из одной миски..."
   - Ошибся, приятель. Я никакой не Гришенька, а Егоров Алексей  Иванович,
запомни!
   Зыбин говорил тихо, ровным, лишенным оттенков голосом. Но  страшен  был
этот голос, и Снетков сразу сник, улыбка сползла с его лица, он растерянно
заморгал и отступил еще на шаг.
   - Я ни с кем еще тюремную баланду не хлебал - тоже запомни. И для  тебя
же лучше будет, если ты никогда больше  не  обознаешься,  понял?  А  чтобы
соблазна не было - катись отсюда подальше! Чем дальше, тем лучше...
   - Так не на что... Я бы и рад, да обнищал до последнего края...
   - На, и чтоб я тебя больше не видел!..
   Зыбин выхватил  из  бокового  кармана  пачку  денег.  Снетков  боязливо
протянул руку, и деньги мгновенно исчезли.
   - Я письмишко, если позволите, пришлю... Адресок свой...
   - Не надейся! Пошел, ну?..
   Снетков, оглядываясь, сутулясь, заковылял к вокзалу.
   В начале июня 1941 года пришло письмо. От Снеткова. Он был недалеко,  в
соседнем районе. Писал вежливо, без упоминаний  о  прошлом.  Сообщал,  что
нездоров и нуждается в помощи. Что было делать? Послать деньги  -  значило
окончательно попасть в лапы Снеткова. Не ответить - придет другое,  третье
письмо, и рано или поздно тайное станет явным. Зыбин  начал  готовиться  к
отъезду. Следовало добыть надежные документы на другое имя. Егоров  должен
был исчезнуть, как десять лет назад исчез Зыбин.
   Но он медлил. Медлил, хотя и понимал, что  опасность  растет  с  каждым
днем. А после 22 июня, когда с фронтов стали поступать грозные  сообщения,
когда фашисты заняли Минск и двинулись к  Смоленску,  отпала  (так  считал
Зыбин) необходимость бегства. Он стал вынашивать иные планы...
        4
   ...Красное  кирпичное  двухэтажное  здание  в  переулке  близ   Большой
Пироговской улицы. Местонахождение клиники Егоров определил без  труда  по
дороге - он был коренным москвичом, да и жил недалеко, в Денежном переулке
[ныне - улица Веснина, позади высотного здания МИД СССР].
   ...Длинный коридор. Слева - двери  в  палаты,  ванную,  туалет.  Справа
окна, выходившие в сад. Окна без решеток, но стекле в них  очень  толстые,
слегка  выпуклые.  Из  окон  видны  оголенные  кусты  и  деревья,  жухлая,
порыжевшая трава, посыпанные песком дорожки. Песок впитывает  воду,  а  во
впадинах между дорожками лужи, и из них торчат  где  коричневые,  где  еще
зеленые стебли травы. Вдалеке видна кирпичная стена - высокая, метра в три
или больше.  Все  это  Егоров  увидел,  когда  шел  в  сопровождении  двух
здоровенных санитаров в "наблюдаловку" - палату для наблюдения,  куда  его
поместили. Ему было неловко идти в одном белье. Ни пижамы,  ни  халата  не
дали.
   В наблюдаловку - предпоследнюю по коридору палату - Алексея ввели через
большую двустворчатую дверь. Дверь (он узнал это  позже)  была  распахнута
всегда. Напротив нее в стене  светилось  широкое  -  в  размах  рук  -  но
невысокое застекленное окно. Оно было здесь  специально  прорезано,  чтобы
дежурный врач или  медицинская  сестра  могли  видеть,  что  происходит  в
"наблюдаловке", находясь в своем кабинете. А у дверей постоянно сидели два
санитара. Таким образом, за больными неотступно - днем и ночью  -  следили
три или четыре пары глаз.
   Шли дни. Егоров освоился и многое узнал,  потому  что  санитары  охотно
вступали в беседы, не прекращая, однако, наблюдения  за  больными.  Егоров
узнал,  что  в  "наблюдаловке"  были  обитатели  постоянные  и  временные.
Постоянные - безнадежно больные. Временными были люди, подававшие  надежду
либо на полное излечение, либо на  значительное  улучшение  состояния.  Их
спустя некоторое время переводили в другие  палаты,  а  затем  выписывали.
Егоров был  "временным".  Ему  сказал  это  огромный,  могучий  и  каменно
спокойный санитар Слава. Слава учился в медицинском институте, а в клинике
служил ради практики и заработка. Он, видимо, сказал врачу что-то  хорошее
о Егорове, потому что  Алексею  выдали  халат  и  разрешили  выходить  без
сопровождения на прогулки в сад.
   Сад окружала высокая кирпичная стена, преодолеть которую было, конечно,
невоз. Это Егоров понимал. Но все же решил использовать прогулки  для
своего освобождения.  Егоров  написал  письмо  в  партком  железнодорожных
мастерских и, прикрепив ниткой камушек, перебросил  его  через  стену.  Он
знал, что отправляемые обычным путем письма просматриваются врачами, и его
послание наверняка не дойдет по адресу. Алексей ждал ответа,  считая,  что
кто-нибудь поднимет брошенное письмо и пошлет в мастерские. Но  ответа  не
было. Он тем же способом переправил второе письмо, потом третье. Никто  не
явился в клинику. Егоров не знал, что санитары, внимательно наблюдавшие за
больными и в саду, видели его проделки, и письма были  подшиты  в  историю
болезни.  Они  служили  для  врачей  подтверждением  устойчивости   недуга
Егорова. И все могло кончиться плохо, если бы не  произошли  два  события.
Первым была вечерняя беседа с санитаром Славой, а вторым -  приход  нового
заведующего отделением психиатрической клиники...
   - Мне здесь очень плохо, Слава. Все эти психи  заняты  только  собой  и
даже не замечают, что  сидят  в  сумасшедшем  доме.  А  я  здоров.  И  все
отлично-хорошо вижу и понимаю. Но врачи не верят, что я здоров.  И  ты  не
веришь...
   - Я верю... Скажу больше: верю, что с тобой приключилось все, о чем  ты
рассказываешь.
   - Но почему...
   - Погоди, не перебивай. Никакой "влаги жизни", конечно,  не  было.  Это
тебе показалось. Просто произошло  случайное  совпадение  -  необыкновенно
быстрое исцеление связалось в твоем сознании с какой-то необычной по цвету
водой. Исцеления, похожие на чудеса, мне приходилось видеть самому. Дело в
том, что медицина  пока  еще  не  знает,  какие  скрытые  силы,  способные
победить болезнь, есть в человеческом организме. И не знает  условий,  при
которых эти силы начинают действовать. Точнее - мало знает. Вот и у  тебя,
видимо, произошло такое высвобождение  этих  тайных  сил.  А  ты  придумал
сказку о чудесной воде и стал с  этого  момента  душевнобольным  для  всех
окружающих тебя людей.  Ведь  один  из  важнейших  признаков  психического
заболевании - если не самый важный - это неправильное  поведение.  В  этом
все дело.
   - Разве я себя неправильно веду?
   - Сейчас лучше. А прежде - совсем неправильно. Пытался убедить врачей в
существовании волшебной воды, а когда тебе на верили - буйствовал. Так был
поставлен диагноз: навязчивая идея, Мой тебе совет - постарайся забыть  об
этой "влаге жизни". Убеди себя в том, что ее не было. И тогда  все  станет
на свои места, Ведь ты - я это точно знаю - во  всех  отношениях  здоровый
человек, рассуждаешь логично. За исключением сказки, в  которую  ты  свято
поверил. Сделай над собой усилие, вычеркни эту сказку из памяти,  и  тогда
тебя выпишут из клиники. Ты  вернешься  в  свои  мастерские,  вернешься  в
большой мир...
   Слава убедил Егорова в том, что необходимо  "правильное  поведение",  и
Егоров решил больше никому ни слова не говорите о "влаге  жизни"  и  после
выхода из клиники. Но - искать. Найти и доставить в лабораторию, к ученым.
И только после проверки и установления необычайных свойств воды  сообщить,
где находится источник.
   Стояли  сильные  морозы,  и   прогулки   прекратились.   Егоров   из-за
вынужденного безделья пристрастился к чтению. Прежде  для  книг  почтя  не
находилось  времени.  Теперь  Алексей-читал  все  подряд,  находя  в  этом
неизведанное прежде наслаждение. Многое из прочитанного было непонятно,  и
тогда Егоров обращался к Славе за разъяснениями.
   - Выпишешься -  иди  учиться.  У  тебя  появилась  большая  потребность
узнавать непознанное, и ее надо удовлетворить, -  сказал  однажды  Егорову
студент-санитар.
   - Куда мне! Четыре класса церковно-приходского - весь мой  университет.
Да потом и жить как-то надо, на хлеб зарабатывать.
   - Ничего,  пойдешь  на  рабфак.  Подтянешь  поясок  -  подумаешь,  дело
большое! Или в вечернюю школу, без отрыва от станка. Тоже неплохо.  Я  вот
учусь и сестренке помогаю, а ты чем хуже? Да и помогать тебе, по твоим  же
словам, некому...
   Алексей и этот разговор  крепко  запомнил.  Он  и  необходимость  учебы
примеривал к своей основной цели: конечно, чтобы найти голубую воду, а тем
более понять причину ее чудесных свойств, следовало  многое  знать.  Может
быть, удастся разобраться самому,  если  окончить  рабфак  и  какие-нибудь
курсы.
   Егоров продолжал читать с нарастающей жадностью.
   Новый заведующий отделением Евгений Алексеевич  Дьяконов,  несмотря  на
молодость, пользовался глубоким уважением  коллег.  Внешность  заведующего
могла и неробкого привести в  трепет:  огромный  рост,  могучие  волосатые
ручищи  (рукава  халата  были  всегда   засучены),   коротко   остриженная
черноволосая голова на толстенной, как у борца, шее, необъятные плечи.  Но
маленькие глубоко посаженные медвежьи глазки светились  умом  и  добротой.
Дьяконов был не только врачом, но и ученым, и педагогом - доцентом кафедры
психиатрии в Первом медицинском институте.
   Первая беседа с Дьяконовым и первый осмотр проходили, как обычно. Те же
вопросы, те же распоряжения; высунь язык, закрой глаза, руки - вперед.  Но
дней через десять,  в  кабинете  заведующего  отделением  состоялся  такой
разговор:
   - Вы, дорогой  мой,  находитесь  здесь  по  ошибке.  Вы  же  совершенно
здоровы, да?
   - Здоров...
   - Так идите и работайте... или, еще лучше,  учитесь.  Тут  мой  коллега
утверждает, что у вас отличные способности и редкое трудолюбие...
   ("Это, конечно, Слава", - подумал Егоров).
   ...а я успел заметить, что вы обладаете превосходной памятью.  Так  что
данные у вас есть для  того,  чтобы  стать  если  не  светилом  науки,  то
образованным и полезным - очень полезным - государству  человеком.  Верно?
Стране нужны хорошие специалисты.
   ("Ну и дела, - усмехнулся про себя Алексей, - из психов прямым ходом  в
профессора...").
   - Как вы считаете, к кому  и нужно обратиться в ваших  мастерских,
чтобы вам помогли устроиться на первых порах?
   Егоров назвал несколько фамилий. Дьяконов записал их в блокнот.
   - Если у вас нет вопросов и пожеланий, то на этом закончим. Думаю,  что
на следующей неделе вы покинете клинику и уверен - навсегда...
   Выписавшись из клиники, Егоров вновь  занял  свою  комнату  в  Денежном
переулке и свое место в железнодорожных мастерских. Но с восстановлением в
партии вышла осечка. На собрании постановили: объявить Егорову выговор  за
утерю партбилета  и  ослабление  бдительности,  ходатайствовать  о  выдаче
нового партийного билета. Но в райкоме  это  постановление  не  утвердили,
напрямик заявив Алексею, что документы его пропали при весьма  странных  и
сомнительных обстоятельствах.
   Алексей решил: с партийным билетом или без него он все равно  останется
коммунистом.  А  пройдет  время,  поймают  бандита,  живущего   по   чужим
документам (в  этом  Егоров  не  сомневался),  и  тогда  все  разъяснится.
Следовательно, и вопрос о восстановлении решится сам  собой  -  надо  лишь
набраться терпения и выждать...
   А как быть с голубой водой? Надо поехать туда, в Прикамье,  побывать  в
памятном овраге, набрать "влаги жизни" и передать ее  ученым.  Сейчас  для
такой поездки было лишь одно  препятствие:  Алексей  не  мог  получить  на
работе отпуск.
   Почти все свободное время Егорова уходило теперь на чтение. Поначалу он
читал так же бессистемно, как и в больнице. Но потом, поднакопив некоторые
знания, стал требовать в библиотеке книги, которые, по его  мнению,  могли
содержать сведения о главном. Главным  же  для  Алексея  оставалась  тайна
голубой воды.  Но  ни  в  одной  из  книг  он  не  нашел  даже  намека  на
существование "влаги жизни". Зато в этих  поисках  определился  дальнейший
жизненный путь Егорова. Это  сделала  "Занимательная  геология"  Ферсмана.
Алексей не прочитал, а проглотил . Потом перечитал  уже  внимательно,
делая заметки в толстой тетради (такую привычку  он  приобрел  недавно)  и
решил: стану геологом. Ведь именно  в  различных  свойствах  бесчисленного
множества минералов и кроется разгадка голубой воды. Там, в недрах  земли,
вода получает свои волшебные качества. Значит,  если  знать  минералы,  то
 постигнуть природу "влаги жизни". А если  эта  тайна  будет  открыта
раньше, чем он, Егоров, станет геологом, то на его долю  хватит  и  других
загадок, может быть, не менее увлекательных и столь же важных  для  людей.
Разгадку голубой воды Алексей  отдавал  другим  потому,  что  решил  через
три-четыре месяца привезти в Москву эту воду и послать ее в лабораторию. И
вовсе не думал о славе первооткрывателя...
   ...Сердце его сильно билось,  когда  он  сошел  с  поезда  на  памятной
станции. Здесь ничего не изменилось. И дорога к дому лесника была прежней,
только  еще  меньше  хоженой  -  заросла  травой,  а  у  обочин  поспевала
земляника. Егоров шел, прислушиваясь к каждому  шороху:  ему  было  боязно
отчего-то... Окна в избе лесника оказались заколоченными, на  двери  висел
ржавый замок. Здесь никто  не  жил  и,  видимо,  уже  давно.  Алексей,  не
останавливаясь, продолжал идти, выбрался на поле, оглянулся  -  никого.  А
ему все казалось, что из-за деревьев за ним кто-то следит - внимательный и
враждебный взгляд Алексей  чувствовал  всю  дорогу.  "Чепуха,  наважденье,
никому я не нужен... Да и уезжал из Москвы тайком"... Так думал Егоров,  а
в памяти всплывало лицо двойника со шрамом на  виске.  Алексей  на  всякий
случай шагнул в кусты, росшие по краю оврага, присел, затаился.  Все  было
спокойно: ни движения, ни звука. Из  оврага  тянуло  сыростью,  а  с  поля
легкий ветерок доносил сильный  пряный  запах  подсыхающей  травы.  Егоров
выпрямился, усмехнулся: "Так, чего доброго трусом станешь, от  собственной
тени шарахнешься..." Издали он приметил три березки. "Стоят еще сестренки,
- подумал Алексей, - а камень мой уцелел ли?" И камень оказался на  месте,
и папоротник-великан так же закрывал от солнца узкий алый язык на  пологом
склоне, и в двух  шагах  догнивали  сучья  -  большая  охапка.  У  Егорова
захватило дыхание от волнения. Он осторожно раздвинул шершавые листья: вот
она, созданная природой чаша, наполненная голубой водой! Алексей опустился
на колени, вгляделся. Здесь, в зарослях, было сумрачно и он уловил  слабое
мерцание в глубине  чащи.  Словно  золотой  дымок  клубился  в  прозрачной
синеве, сплетался струйками. Эти струйки-ленты таяли, исчезали,  а  на  их
месте появлялись новые. Причудливый узор менял очертания, и вода  казалась
странно живой, и впечатление  это  усиливалось  теплом,  поднимавшимся  от
чаши. Егоров долго любовался игрой золотых струй, потом склонился еще ниже
и напился вдоволь, снова удивившись тому, что  волшебная  вода  словно  бы
сразу растворилась  в  теле,  наполнив  его  силой  и  бодростью.  Алексей
развязал видавший виды солдатский вещевой мешок  и  достал  оттуда  четыре
пивные бутылки из темно-зеленого стекла. Он выбрал именно  такие  бутылки,
потому что волшебная вода находилась в сумрачном овраге и  солнечные  лучи
могли ей повредить. Каждая посудина была  заключена  в  футляр  из  тонких
дощечек. Егоров осторожно - почти благоговейно - наполнил бутылки  голубой
водой, заткнул просмоленными пробками, обернул мягкими тряпками и вложил в
футляры. Каждый из четырех футляров также обвязал материей  и  лишь  после
этого сосуды опустил  в  вещевой  мешок.  А  из  мешка  извлек  деревянную
шкатулочку и кусочек сосновой смолы. Алексей коснулся алой глины,  ласково
провел по ней ладонью. Нет, это не обычная глина... Она не скользкая, хотя
и смочена водой. Загрубелая ладонь Егорова  касалась  теплой,  бархатистой
поверхности. Она была нежна и упруга. Алексей осторожно отщипнул с  самого
края небольшой комок алой глины, уложил его в  шкатулку,  в  зазор  крышки
наглухо замазал смолой. Перевязанная крепкой  бечевкой  шкатулка  легла  в
вещевой мешок рядом с бутылками. "Ну, теперь все... Теперь дело сделано...
- думал Егоров. -  Теперь  я  ее  доставлю...  привезу  подарок  трудовому
народу. Теперь всем трудящимся ни хворь, ни  рана  не  страшны..."  И  тут
Алексей услышал, как вдалеке хрустнула ветка. Он сразу словно бы отрезвел,
восторга как не бывало. В овраге  кто-то  находился.  У  Егорова  не  было
никакого оружия. Но не забылась красноармейская сноровка. Он должен  стать
невидимым и неслышимым.  Как  разведчик  во  вражеском  тылу.  И  Алексей,
пригнувшись, скользнул в ближние кусты. Мешок он закинул за спину, чтоб не
мешал при движении. Егоров понимал, что  выбираться  на  поле  нельзя.  Не
следовало и подниматься вверх по склону: человек там заметен,  потому  что
внизу темнее. Ветка хрустнула в той  стороне,  где  дорога  сворачивала  к
городу, отклоняясь от оврага. Значит, в город идти нельзя. "Эх, не повидаю
Анну, - подумал Алексей, - значит, не судьба... Ну, ничего, я еще  вернусь
сюда. Ученые, небось, целую бригаду  пришлют,  и  без  меня,  конечно,  не
обойдется..."  Он  чутко  прислушивался,  осторожно  продвигаясь   в   том
направлении, где был дом лесника. Снова хруст  ветки.  На  противоположном
склоне. Алексей увидел впереди  молодой  ельник.  Частый,  непролазный  он
стоял темной стеной. Ползком туда... А вот теперь  встать  и  вперед,
короткими перебежками. Егоров скользил беззвучно и быстро.  Пролез  сквозь
орешник, выбрался на дорогу и припустился бегом. Он бежал почти  до  самой
станции. И только завидев водокачку и крышу вокзала, перешел на шаг...
   ...Алексей не знал, не мог знать, что смерть была рядом, всего  в  двух
сотнях шагов. По оврагу шел Зыбин.  Он  приехал  сюда,  хотя  это  и  было
опасно. Он хотел поглядеть на  останки  загубленного  им  человека  и  это
стремление  оказалось  непреодолимым,  смяло   осторожность.   Но   желтый
пустоглазый череп, не выкатился из-под кучи хвороста. Там ничего не  было,
хотя Зыбин мог поклясться, что это та самая куча хвороста. И гнилое бревно
лежало рядом. Зыбин уехал в тот же день. Он  сел  во  второй  вагон,  а  а
седьмом был Егоров. В Москве, на Ярославском  вокзале  Алексею  почудилось
что-то знакомое в облике идущего  впереди  человека  -  широкие  угловатые
плечи, скользящая упругая походка. Но человек этот сразу исчез в толпе,  и
Егоров не стал вспоминать, где его видел...
   Войдя в свою комнату и, бережно расставив на столе бутылки  и  шкатулку
(подальше от края, чтобы - боже упаси! - не задеть, не  разбить),  Алексей
стал размышлять, в какую лабораторию отдать свое сокровище. Ничего путного
не придумав, он решил отправиться к Славе, но не в клинику, а в  институт,
забыв  про  каникулы.  В  институте  шел  ремонт,  и  Алексей  понял,  что
студента-санитара он не найдет, а перешагнуть порог  кирпичного  здания  в
переулке было совершенно невоз. И тут  он  увидел  Славу,  который  в
дальнем конце коридора заделывал трещину в штукатурке,  сноровисто  орудуя
мастерком. Слава внимательно выслушал Егорова.
   - Значит, съездил и привез... Ну, упрям же ты, Алексей. Не боишься, что
тебя опять... Ладно, шучу, не сердись.
   Он  попросил  работавшую  поодаль  высокую  белокурую  девушку   ("Тоже
студентка,  -  подумал  Егоров,  -  сами  ремонтируют,  не  белоручки...")
закончить заделку трещины, сбросил халат, вымыл руки.
   - Ну, показывай свое чудо... - Слава  долго  рассматривал  воду,  ладил
несколько капель на ладонь, понюхал.
   - Здорово похожа на обыкновенную. Из речки.
   Слава принес  тонкую  стеклянную  колбу,  плеснул  в  нее  из  бутылки,
посмотрел на свет. Вода в колбе была не голубой, а почти бесцветной,  чуть
зеленоватой. И никаких  золотых  струек  в  ней  не  виделось.  "Может,  в
темноте..." - прошептал Егоров. Слава  молча  пошел  по  коридору,  открыл
дверь чуланчика, в котором хранились ведра, тряпки, швабры.  Очутившись  в
темноте, Алексей жадно смотрел туда, где в руках Славы была колба с водой.
И ничего не видел, никакого, даже самого слабого свечения.
   - Ладно, Егоров, не хочу тебя разочаровывать, да и  нельзя  решать  без
настоящих анализов. Садись на трамвай и поезжай на Никитский бульвар [ныне
Суворовский бульвар; трамвайная линия снята] в Фармацевтический  институт.
Найдешь там одного моего дружка,  передашь  от  меня  привет  и  попросишь
разобраться с этим волшебным зельем. Он все  сделает  по  науке.  А  глину
отнеси или лучше пошли по почте в геологоразведочный институт.  И  записку
приложи; что, дескать, за минерал? Может ценный? Попроси ответить.  Так  и
решишь, имеет ли в действительности необычные свойства твоя находка.  Будь
здоров, заходи!..
   В Фармацевтический  институт  Алексей  привез  -  на  всякий  случай  -
запечатанную бутылку. Тощий, черный, носатый очкарик -  приятель  Славы  -
повертел дощатый футляр, буркнул: "Ничего себе  упаковочка..."  и  сказал,
что ответ будет через неделю. Семь дней  Егоров  не  находил  себе  места,
томился, плохо спал.  При  следующей  встрече  носатый  фармаколог  вручил
Алексею листок бумаги. Егоров вышел на бульвар, сел на скамейку, развернул
листок. Читал медленно и не верил глазам. На листке был приговор: "Вода  с
незначительным содержанием солей магния,  натрия,  кальция,  мода,  бария.
Реакция - слабощелочная. В осадке имеются следы ниобия, кадмия и некоторых
редкоземельных  элементов.  Существенными  лечебными  свойствами  вода  не
обладает". Егоров тупо уставился в пространство, ничего  не  видя  вокруг.
Удар был жесток. Приговор  не  подлежал  обжалованию,  потому  что  анализ
выполняли   специалисты,   заведомо   неспособные    ошибиться.    Алексей
почувствовал сильнейшую усталость. Поднялся, добрел до Арбатской  площади,
влез в трамвай. Дома вновь развернул бумажку, перечитал,  и  его  охватила
злость: "Ах, так... Лечебными не обладает... Существенными... Я вам покажу
"существенные..."  Егоров  достал  последнюю  бутылку,  распечатал,  вынул
перочинный нож, полоснул по левой ладони у мизинца,  сморщился  -  больно.
Смочил порез водой из бутылки. Кровь не останавливалась. На  столе  стояла
глубокая тарелка. Алексей вылил туда всю оставшуюся воду и погрузил в  нее
пораненную ладонь. В тарелке словно бы заклубился красным дым,  потом  вся
вода окрасилась кровью. Ранка не затягивалась. Кровь все текла...
   В аптеке на углу порез запили йодом, Егоров взвыл. Кисть перевязали.
   Успокоившись, Егоров стал думать о случившемся.
   "Голубая вода спасла меня. Это факт. Рубец под лопаткой  -  вот  он.  В
Москве вода не остановила кровь, не затянула рану. Это тоже факт.  К  тому
же здесь вода потеряла и  цвет,  и  золотые  струйки.  И  не  светилась  в
темноте. Значит, она исцеляет только не месте. А стоит ее увезти, как  она
теряет свойства. Как цветок, вырванный из  земли.  Выходит,  что  очкастый
фармацевт там, в овраге, получил бы от  своих  анализов  иные  результаты?
Точно! Там бы он обнаружил лечебные свойства и  очень  даже  существенные.
Только как затянуть такого очкарика с его мудреной аппаратурой в овраг? Не
поедет ведь... Нет, тут нужен иной путь, тут торопиться  не  следует.  Вот
теперь уже совершенно необходимо стать геологом. Буду ездить в  экспедиции
и рано или поздно найду волшебную воду. А рядом -  знающие  люди.  Покажу,
как действует "влага жизни", еще раз полосну  ножом  по  руке,  подумаешь,
дело  большое.  И  анализы    провести  на  месте  -  оборудование  в
экспедиции наверняка найдется..."
   Следующей весной Егоров уехал на Северный Урал. Он стал  коллектором  -
копал ямы,  перетаскивал  оборудование,  приборы,  провизию,  откалывал  и
паковал по указаниям геологов образцы пород. Алексей  многому  научился  в
первой же экспедиции - теперь он умел выбрать месте для временного  жилья,
натянуть палатку, развести негаснущий  всю  ночь  костер.  Он  мог  теперь
отличить коренные породы от осадочных  и  понемногу  начал  разбираться  в
минералах. Егоров чуть было не сбежал, когда гнус и мошка  набросились  на
людей, забираясь сквозь каждую щелку под одежду.  Руки,  шея,  лицо,  даже
веки у Алексея распухли и горели от укусов. Но он выдержал  и  эту  пытку.
Экспедиция завершилась успешно. Егоров получил немалые деньги, и заработка
могло хватить до следующей  весны.  Это  было  очень  кстати,  потому  что
Алексей (он уже учился на рабфаке) хотел зимой  сделать  "рывок"  -  сдать
экзамены за четыре семестра. Тогда еще год - и  институт.  Учеба  давалась
Егорову     легко.     Преподаватели     удивлялись:     четыре     класса
церковно-приходского - и  такие  успехи...  А  Алексей  догадывался:  "Это
голубая вода. Она не только рану заживила, не только  здоровья  прибавила,
но - похоже - и мозги поставила на место. Теперь Егоров  готов  был  любой
свой успех объяснить действием "влаги жизни"...
   На следующий год Алексей попал на разведку золота. Экспедиция  кочевала
в верховьях Вилюя. Егоров изо  дня  в  день  долбил  в  каменистом  грунте
"копуши" - полуметровые ямы. Между ними было  определенное  расстояние,  и
шли они как по нитке вдоль речной долины. Работа была  тяжелая,  нудная  и
пока что не принесла никаких результатов. Коллекторы ворчали; "Нет тут  ни
пса, ни одной порошинки золота не попалось, понапрасну  хребет  ломаем..."
Но начальник экспедиции был настойчив, работы продолжались.
   Однажды ранним утром - до начала работы - Егоров пошел вверх по течению
ручья. Он часто совершал такие прогулки, называя их про себя "персональной
разведкой". Он искал алую глину, по которой струится голубая  вода.  Искал
упорно - и на Урале, и здесь. Но не находил. Ручей круто сворачивал на юг,
долина расширялась. В пределах  видимости  не  было  никаких  следов  алой
глины, и Алексей уже хотел было повернуть обратно. Впереди,  в  нескольких
шагах  что-то  блеснуло.  Гам  виднелась  свежая  галечная  осыпь.  Егоров
приблизился, вгляделся и  ахнул:  над  осыпью,  в  глубокой  лунке  лежали
самородки. Одни были чистые, другие спаянные с кристаллами кварца. Это  на
языке золотоискателей называлось "карманом"  редкостной  величины.  Егоров
скинул с плеча карабин, стянул рубаху, расстелил... На  пропотевшей  ткани
разместилось тридцать девять самородков. Самый крупный был с гусиное яйцо,
самый  маленький  -  с  лесной  орех.  Алексей  собрал  золото,  сложил  в
брезентовую сумку и поспешил к лагерю. Руки у него слегка  дрожали.  Сумка
имела вес немалый - на прикидку около полупуда. Там уже готовили  завтрак.
Егорова спрашивали,  не  подстрелил  ли  он  какой-нибудь  дичины  -  всем
хотелось свежего мяса. Он отмахивался, шагая к палатке  начальника  партии
изыскателей. Тот сидел на бревне, положив  на  колени  планшет,  и  что-то
писал.  Егоров  достал  из  палатки  кусок  брезента  и  высыпал  на  него
содержимое своей сумки. У начальника  изо  рта  вывалилась  трубка.  Через
минуту к палатке сбежался весь лагерь.
   Начальник уже обрел прежнюю невозмутимость, взвесил самородки, сложил в
специальную сумку, опечатал. Потом сказал Алексею: "Где? Показывай!"
   Жилу нашли. Она оказалась громадной.
   ...Геологоразведочный институт. Алексей думал, что окажется  на  первом
курсе самым старшим. Но ошибся.  Взрослых  было  немало.  Егоров  выглядел
значительно моложе своих тридцати четырех, а в аудитории сидели и люди под
сорок.
   Алексей учился прилежно. Но его больше всего интересовали те  предметы,
которые хоть в какой-то мере могли помочь раскрытию  тайны  голубой  воды.
Особенно увлекся он горными породами, обладающими слабой  радиоактивностью
- сердоликом и другими, а также минеральными водами. Он с  удовлетворением
узнал, что нарзан, боржоми и прочие целебные воды теряют  многие  полезные
свойства при перевозке и длительном  хранении.  Это  уже  было  похоже  на
голубую воду. Егоров провел самостоятельное  исследование  ионов  и  точно
определил продолжительность их существования в разных условиях.  Потом  он
проделал несколько экспериментов с серебром  и  убедился,  как  церковники
получали "святую воду": даже ничтожное содержание серебра в самой  обычной
воде предохраняло ее от порчи  в  течение  многих  недель.  И  все  же  до
разгадки тайн "голубой воды" было далеко. К  тому  же  произошло  событие,
которое на время отодвинуло все эти проблемы.
   Однажды Алексей -  дело  было  на  каком-то  скучном  общефакультетском
собрании  -  почувствовал  чей-то   взгляд.   Взгляд   был   ощутим,   как
прикосновение. Егоров поерзал на скамейке, не  выдержал  и  обернулся.  Он
увидел тоненькую темноволосую девушку. Глаза ее были  такие  синие,  такие
большие и чуть оттянутые к вискам, что Алексей сразу узнал Сеню -  Ксению,
дочку Анны, потому что только у нее и  никого  другого  могли  быть  такие
глаза. Рот у Егорова открылся и принял форму ижицы. Алексей мгновенно  так
поглупел, что Сеня прыснула, а  председательствующий  на  собрании  строго
постучал карандашом по столу. Перебраться к Сене Егоров не мог, а  поэтому
стал размышлять, искоса поглядывая на нее. "Как она попала  сюда?  Видимо,
учится, гостей на такое собрание не заманишь... Почему же я прежде  ее  не
видел? А она стала совсем взрослой... и очень красивой. Просто удивительно
красивой... Сколько же ей лет? Тогда было,  кажется,  двенадцать.  Значит,
сейчас  около  двадцати.  Может,  и  замуж  вышла...  Такие  в  девках  не
засиживаются". Алексей теперь поглядывал на Сеню почти сердито. Сердце его
ужалила ревность - совершенно  беспричинная,  потому  что,  во-первых,  он
ничего не знал о Сене, а во-вторых, ревновать не имел никакого права. Он и
сам это понимал, но продолжал злиться. Таким нахмуренным он  и  подошел  к
девушке после собрания. А она глянула светло, лукаво и сразу  все  поняла.
Егоров в несколько минут узнал, что Анна  вышла  замуж  "за  Коноплева  из
ОГПУ, да ты его должен помнить..." и уехала с ним в Среднюю Азию,  "а  там
ужасная жара и скорпионы, б-р-р", что  в  городке  многое  изменилось,  не
узнать - по соседству строят огромный завод, что Ксения учится  на  первом
курсе, а живет в общежитии на Стромынке, что ей очень нравится в институте
и вообще в Москве. Девушка вдруг прервала свое щебетание, серьезно глянула
на Алексея и сказала:
   - А я ведь в этот институт пошла из-за тебя. Верно, верно... - Она даже
башмачком притопнула для  убедительности.  -  Помнишь,  ты  рассказывал  о
"волшебной воде"? Я тогда была просто потрясена  тем,  как  ты  говорил  о
великой пользе  для  людей,  которую  дает  твоя  находка.  Ты  был  таким
яростно-воодушевленным,  что  совершил  переворот  в  моих  намерениях.  Я
собиралась стать художницей, неплохо рисовала, а тут  передо  мной  словно
приоткрылась завеса над замечательным миром поисков и  находок.  Ведь  это
прекрасно - искать и находить, правда? Ну, вот... Так мы и  встретились...
А ты... ой, что это я так... Наверное надо говорить "вы" - старшекурсник и
вообще... Только я так много о вас думала все эти годы, что встретила -  и
как со старым другом...
   Егоров возликовал, услышав эти замечательные слова "так много думала" и
поспешил закрепить сердечное и непринужденное обращение на "ты".
   - Мы же студенты, Сеня... Или ты уже так себя не зовешь? Ну, не  в  том
дело... Все студенты - на "ты"... А мы к тому же и в самом деле не  первый
год знакомы.
   - Ну, и хорошо... А "Сеня" я только для мамы. Она привыкла. И для  тебя
тоже, если хочешь... Только чтобы никто  больше  не  знал,  ладно?  Так  я
хотела спросить: ты открыл тайну "голубой воды"? Ездил? Отдавал на анализ?
Я ничего не слышала об этом и не читала... Или это секрет?
   Егоров рассказал все. Выслушав и глянув на свежий шрам у мизинца,  Сеня
тихонько спросила:
   - И что же теперь? Ты решил отказаться?..
   - Что ты! Никогда! Но надо провести эксперимент на месте. Только так! А
уж потом - самое тщательное исследование и голубой воды, и алой глины.
   - Да, ты же не сказал, что дал анализ этой глины? Тебе сообщили?
   - Сообщили месяца через три, что это минерал из группы каолиновых  глин
и промышленного значения не имеет. Вот и все...
   Егоров проводил Сеню до общежития. Потом они побывали в кино -  вдвоем.
Встречались все чаще, и уже подруги махнули на Ксению рукой. А у Алексея и
Ксении после двух-трех встреч возникло странное чувство: словно они  и  не
расставались на несколько лет. У них и мысли как будто  сделались  общими,
как бывает у очень близких людей - один начинал фразу,  а  другая  тут  же
завершала ее, и обоим было необычайно легко друг с  другом.  Егорову  -  а
Ксении тем более - все было ясно. Но  он  медлил,  не  делал  решительного
шага. Его пугала разница в возрасте: четырнадцать лет, не шутка... Правда,
ему на вид было не более двадцати пяти, но то на вид...
   В конце апреля они шли  по  узкому,  шумному  Арбату.  У  Театра  имени
Вахтангова женщины продавали маленькие букетики  подснежников.  Егоров  не
заметил цветов: он их никогда и никому не дарил, такое ему просто не могло
прийти в голову. И был несказанно удивлен, когда Ксения купила  букетик  и
сказала, лукаво поглядывая на Алексея: "Почти никакого запаха, а  все-таки
аромат весны... Или только кажется?" Через несколько дней  Егоров  шел  на
обычное место встреч - у памятника  Гоголю,  -  с  букетом  нарциссов.  Он
держал их головками вниз, как веник. И протянул букет Ксении так, словно с
великим  облегчением  освободился  от  тяжкой   ноши.   Девушка   тихонько
засмеялась. Они прошли молча до середины  бульвара.  Ксения  остановилась,
оглянулась и быстро поцеловала Алексея...
   ...Они прожили в преобразившейся до неузнаваемости  комнатенке  Егорова
(теперь это была КОМНАТА, потому что в ней хозяйничала Сеня) всего  месяц,
а потом разъехались на практику: он в Липецкую область, а она в Казахстан.
Он возвратился первым, убрал их жилище, вылизал до блеска. А Сеня сказала,
оценив его старания: "Спасибо,  Алеша...  Вот  не  думала,  что  ты  такой
заботливый..." И добавила со вздохом: "Даже  самые  лучшие  мужчины  могут
превратить любую комнату в казарму... И ведь ничего с места не  тронул,  а
вот поди ж ты..."
   Первого июня 1941 года они вместе выехали в Белоруссию. Егоров уже  год
назад получил диплом, Ксения должна была получить его  будущей  весной.  И
она - в шутку - называла Алексея "мой  господин,  повелитель  и  начальник
экспедиции". Им  предстояло  установить,  каковы  перспективы  только  что
обнаруженных  залежей   горючих   сланцев,   целесообразно   ли   начинать
промышленную разработку. Экспедиция состояла из них двоих.  Рабочих,  если
понадобится, они должны были найти на месте...
        5
   ...Танки Гудериана прошли через районный  центр  к  Орлу  на  рассвете.
Фронт гремел где-то на востоке.
   Зыбин решил выждать и обдумать план своих действий. Ведь в  районе  его
знали как порядочного человека. То, чего  он  с  таким  трудом  в  течение
многих лет добивался, теперь должно было обернуться против него.
   Положение его в самом деле было сложным. Он  наконец-то  дождался  того
часа, когда мог стать самим собой, получить с  помощью  немцев  власть,  а
потом, воз, и богатство. И - главное -  мстить!  Мстить  за  все:  за
отобранную мельницу, за скитанья по лесам с обрезом  в  руках  и  ножом  у
пояса, за тюрьму, за годы страха и притворства.  Но  как  доказать  немцам
свою ненависть к коммунистам, свою готовность служить  им?  Помог  случай.
Зыбин узнал, что исчезнувший  было  надолго  Снетков  уже  успел  войти  в
доверие к гестаповцам. Подкараулив его как-то  на  окраине  города,  Зыбин
попросил помочь ему. И Снетков не отказал.
   Зыбин стал начальником полиции, а Снетков его помощником.  Немцы  сразу
поняли, что Зыбин, отлично знающий район, все лесные дороги, все  укромные
места, а главное - людей, будет для эсэсовских карателей сущим кладом...
   Теперь Зыбин имел настоящую власть. Он был волен над жизнью  и  смертью
любого человека  в  районе,  потому  что  даже  пустякового  подозрения  в
"нелояльности" или тем более в связях с "бандитами",  как  немцы  называли
партизан, было достаточно, чтобы заподозренный попал в гестапо,  а  оттуда
на виселицу. Зыбин и сам мог убить почти любого. Причина? Да  что  угодно:
попытка сопротивления, попытка к бегству. И он упивался этой  властью,  он
видел, как люди, при встречах с ним, бледнеют и опускают глаза...
   Правда,  над  Зыбиным  были  немцы.  Их,  в  особенности   гестаповцев,
предатель сам боялся. Страх стал особенно велик после того, как  каратели,
посланные на ликвидацию партизанского отряда, окружили пустой лагерь, в на
обратном пути сами попали в засаду, потеряли семнадцать человек и пулемет.
Зыбин с содроганием вспоминал белые от бешенства глаза начальника гестапо.
И висеть бы самому изменнику на столбе в подвале, да на одной из указанных
им явок захватили подпольщиков, нашли радиоприемник, оружие,  листовки.  И
Зыбин вернул доверие фашистов.
   О  положении  на  фронтах  он  узнавал   от   немцев.   Сведения   были
обнадеживающие:  вот-вот  возьмут  Москву,  Ленинград  в  кольце  блокады,
захвачены Одесса, Севастополь, вся Белоруссия, почти  вся  Украина.  Да  и
устраивались немцы основательно, по-хозяйски - значит надолго. Но  однажды
Зыбину принесли листовку, отпечатанную в  подпольной  типографии.  В  этой
листовке говорилось о разгроме  немцев  под  Москвой.  Зыбин  поначалу  не
поверил. Потом увидел, что начальство свирепеет день ото дня, и  понял:  в
листовке были точные сведения.  Да  и  партизаны  продолжали  действовать,
несмотря на карательные экспедиции немцев с участием  полицаев.  Это  было
тоже страшно. Может быть,  даже  страшнее  неудач  гитлеровской  армии  на
фронте. "Куда ни кинься, - либо петля, либо пуля",  -  сказал  он  однажды
Снеткову. "Ничего, Гриша, мы немцам еще вот как пригодимся. Не  боись,  на
худой конец и в Европе проживем. А вот ежели энкаведисты нас  когда-нибудь
настигнут или партизаны изловят, то тогда все... Тогда молись богу,  ежели
веруешь... Пощады нам ожидать не приходится..."
   В начале лета Зыбин узнал, что  приговорен  партизанским  трибуналом  к
смертной  казни.  Он  было  посмеялся:  "Заяц  осудил,  белка  приговор  в
исполнение   приведет..."    Но    через    несколько    дней    в    доме
взорвалась-брошенная в окно граната. Зыбин уцелел чудом: успел выскочить в
чулан и распластаться на полу. Двое полицаев,  охранявших  дом,  бесследно
исчезли. Позже их нашли в канаве, Оба были заколоты. Зыбин удвоил  охрану.
Но понял, что обречен. И стал готовиться к бегству.
        6
   -  Мины   вы,   конечно,   уже   знаете   разные:   противотанковые   и
противопехотные, фугасные и осколочные, шрапнельные и сигнальные.  Знаете,
что без взрывателей всякие мины не опасны. Вот эта,  например,  -  сержант
Полуянов, единственный в отряде опытный  сапер,  приподнял  носком  сапога
плоскую противотанковую мину, -  лежит  себе,  и  проку  от  нее,  как  от
коровьей лепешки. А с взрывателем - страшная штука  и  для  танка,  и  для
автомобиля, так? Значит, главное  в  нашем  деле  -  правильно  выбрать  и
установить  взрыватели.  И  еще,   конечно,   замаскировать   мины.   Вот,
смотрите...
   На широкой ладони сержанта блестели латунные цилиндры  взрывателей.  Он
обстоятельно  и  неторопливо   рассказывал   партизанам,   в   большинстве
незнакомым  с  минно-подрывным  делом,  о  маркировке  наших  и  трофейных
запалов, о внешнем различии, о технике установки.  Полуянов  был  мастером
разных хитрых минных ловушек и при каждом удобном случае проводил  занятия
со  всеми  желающими.  Сейчас  случай  выдался  -  удобнее  некуда.  Через
небольшое время предстояло провести диверсию на железной дороге.
   Егоров сидел поодаль на поваленной  ветром  березе.  Солнце  пригревало
почти по-летнему, но время от времени  налетал  холодный  ветерок.  Острые
бледно-зеленые иглы молодой  травы  повсюду  пробивали  бурый  слой  палой
листвы. На дальнем краю широкой  поляны  лес  был  полосатым:  понизу  шел
кустарник с совсем светлой, как салат, зеленью;  выше  -  белые,  атласные
стволы берез и едва распустившиеся, еще маленькие  листья,  более  темные,
чем на кустарнике; еще выше - зубчатая  полоса  вершин  старых  елей.  Все
деревья уже оделись, и только дубы стояли голые, черные. На корявых ветвях
кое-где еще держались коричневые прошлогодние листья, жесткие, как жесть.
   Слушая вполуха сапера, Егоров думал о своем. Он вспомнил, как  в  такой
же солнечный день они с  Ксенией  шли  в  толпе  пассажиров  из  разбитого
бомбами эшелона вдоль железной дороги, как их  остановили  у  моста  через
какую-то  речушку.  "Дальше  нельзя.  Немцы  десант  сбросили",  -  сказал
командовавший на переправе капитан. Пассажиры  стали  настаивать,  кое-кто
попытался перейти мост, но красноармейцы не пропустили.  "Да  поймите  вы,
что там бой идет, - капитан устало усмехнулся, - куда же  вы,  безоружные,
неумелые полезете? Под огонь? Перестреляют, как цыплят... У вас  же  здесь
женщины, дети... Уничтожат  десант,  тогда  пойдете.  А  может,  и  эшелон
подойдет..."
   За  речкой,  за  лесом  слышалась  частая  стрельба,  потом   раздались
негромкие взрывы, и сразу же из-за деревьев выбежали люди в коротких серых
куртках. Красноармейцы попрыгали  в  окопы  на  том  берегу,  оглушительно
затарахтел пулемет, стоявший на краю моста. Немцы (Егоров  понял,  что  из
леса выбежали именно немцы) заметались по широкой луговине.  Они  стреляли
из куцых черных автоматов. Егоров услышал совсем  близко  короткий  свист,
прыгнул вперед и толкнул Ксению, заставил ее лечь за бугор...
   Бой вскоре кончился. К мосту подкатила дрезина,  и  приехавший  на  ней
пожилой майор сообщил, что вскоре подойдет эшелон...
   Доехали до Днепра и остановились. А потом началось такое,  что  события
потеряли  связь  друг  с  другом.  Они  возникали  в  памяти,  как   кадры
разорванной киноленты. Вот немецкие танки бьют из орудий  и  пулеметов  по
мечущейся толпе людей, в которой смешались беженцы и красноармейцы...  Вот
Егоров в упор стреляет из  карабина  в  немца  (откуда  взялся  карабин  -
непонятно) и, схватив за руку Ксению, бежит к  кустарнику  зигзагами,  как
заяц. Вот они с Ксенией бредут по проселку,  а  на  северо-востоке  гремит
бой. Слева показываются немцы, стреляют. Беглецы скатываются в овраг, пули
щелкают по веткам, листья  сыплются  дождем.  Но  немцы  не  преследуют...
Группа красноармейцев.  Командует  молодой  белобрысый  лейтенант.  Ксения
перевязывает тяжелораненого. Он стонет: "Сестрица...  испить  бы..."  Пить
ему нельзя - рана в живот. Его несут на носилках, сделанных из двух жердей
и плащ-палатки. Ксения шагает рядом. На левом боку у нее санитарная сумка,
на правом - пистолет. А у Егорова уже не карабин, а  трофейный  автомат...
Сколько они прошли по территории, захваченной  врагом?  От  Смоленщины  до
Орловщины... Километров двести... И вот -  партизанский  отряд.  Ксения  -
медицинская сестра, а он - командир разведки. Десять месяцев  идет  война.
Восемь месяцев они в партизанском отряде "Мститель".  Зима  была  трудной,
теперь легче...
   - Сюда, сверху, закладываем нажимной взрыватель.  Вот  он.  -  Полуянов
показал взрыватель и положил его на пенек. - А сюда, сбоку, надо поставить
натяжной. Видите - колечко. К нему привязывается тросик, а  другим  концом
закрепляется в земле за якорек - палочку или железку какую-нибудь.  Расчет
какой? Танк, грузовик или иная машина пройдет, нажимной сработает - взрыв.
Человек наступил - молчит мина,  потому  что  взрыватель  на  большой  вес
рассчитан. А ежели  кто  попробует  мину  вытащить,  дернет  за  тросик  -
натяжной сработает.  Тоже  взрыв.  В  таких  минах  натяжные  и  спусковые
взрыватели называются  страховочной  системой  неизвлекаемости.  А  теперь
потренируйтесь: вот нажимной, вот натяжной. Да не бойтесь, эти  взрыватели
разряжены...
   ...Отряду пришлось менять базы, а подпольщикам - явки.  И  кое-кому  из
города и сел уходить в  лес.  Один  из  работников  райисполкома  оказался
предателем, пошел на службу к немцам. Кое-что он знал. У подпольщиков были
потери именно  из-за  этого  предательства.  Фамилия  изменника  оказалась
Егоров. Мало ли Егоровых в стране...
   Алексей  увидел  своего  врага  в  деревне  Мякинино.  Туда  неожиданно
нагрянули немцы и полицаи - большой отряд. Разведчики укрылись на чердаке.
Егоров глянул в окошечко и обомлел: у  сарая  на  противоположной  стороне
улицы стоял тот, с кем Алексей встретился в доме лесника. На  виске  белел
шрам. Предатель внимательно и  подобострастно  слушал  немецкого  офицера.
Егоров потянул к себе автомат. Красный туман ненависти застлал  глаза.  Но
сильный толчок в бок вернул Алексея к действительности. "Ты что, рехнулся?
- Комиссар отряда забрал автомат, оттер Егорова от окошка.  -  Забыл  нашу
задачу? Забыл, что мы должны доставить в отряд? А этим, - комиссар  кивнул
в сторону улицы, - все равно не уйти. Но всему свое время..." Так и ушел в
тот раз враг невредимым. А комиссар Зимогоров еще не раз снимал с  Егорова
стружку...
   Из ельника вынырнул один из разведчиков, подошел к Егорову.
   - Дрезина третий раз прошла, товарищ командир. Интервал - полчаса...
   - Ладно, продолжайте наблюдение. Патрули вдоль  полотна  не  проходили?
Значит, перед появлением на перегоне эшелона выйдут... Мы сейчас  двинемся
к насыпи. Подойдем - посигналим.
   Разведчик беззвучно исчез за деревьями. А Егоров подошел к  партизанам.
Они осматривали оружие,  укладывали  в  мешки  мины  и  коробки  с  толом.
Полуянов приготавливал взрыватели, рассовывал их по карманам.
   - Думаю, так надо  сделать,  товарищ  командир:  две  мины  поставим  с
замедлением на 5-6 секунд, две - на мгновенное действие. Расстояние  между
ними - метров сто  пятьдесят.  Взрывы  будут  почти  одновременными,  если
скорость поезда километров шестьдесят. Те, что впереди, подорвут  паровоз,
а другие сработают как раз под серединой эшелона...
   - Ты, как всегда, прав, сержант Полуянов...
   Партизаны редкой цепочкой  двинулись  к  железной  дороге.  В  негустом
осиннике на краю леса остановились, и  Полуянов  протрещал  по-сорочьи.  В
стороне зашевелилась забытая кем-то копна сена, блеснул ствол  карабина  и
показался разведчик, обвешанный космами сухой травы. Он  показал,  где  до
времени  укрыться  подрывникам  и  группе  прикрытия.  Вскоре   с   запада
послышался шум мотора, застучали на стыках  колеса,  и  мимо  притаившихся
партизан  прошла  на  малой  скорости  дрезина.  На  ней   сидели   десять
автоматчиков. Два пулемета были направлены  на  лес.  Дорога  чуть  дальше
изгибалась крутой дугой. Дрезина скрылась. Бойцы прикрытия  быстрым  шагом
двинулись к повороту, а Полуянов поднялся на насыпь, показал, где выбирать
щебень. Через несколько  минут  были  выкопаны  неглубокие  ямы.  Полуянов
выровнял дно, положил плоские камни,  на  них  связанные  бечевкой  бруски
тола, а сверху - мину. Закрепил все  это  колышками,  ввернул  взрыватели.
Потом засыпал щебнем и заровнял. Никаких  следов  установки  мин  не  было
видно ни с рельс, ни с кромки насыпи.
   Теперь следовало уходить и ждать. Партизаны  тщательно  уничтожили  все
следы своего пребывания у железной дороги и двинулись  в  путь.  Метрах  в
пятистах от полотна остановились.  В  просвет  между  деревьями  виднелась
верхушка высокой насыпи.
   - Ежели дрезина снова пойдет - считай, что труд  даром  пропал.  А  вот
если пеший патруль - значит, жди эшелон...
   - Труд у нас, Полуянов, невелик... Вот первомайский подарочек бы немцам
преподнести - это дело.
   Солнце опустилось к самой насыпи. Все знали, что с наступлением темноты
поезд вряд ли  пустят  на  перегон.  И  тут  в  просвете  между  деревьями
мелькнули силуэты.
   - Ого, сильный патруль...  Все  в  касках,  значит,  солдаты,  полицаев
нет...
   Полуянов  говорил  шепотом,  словно  немцы  могли  услышать  на   гаком
расстоянии.  Едва  прошел  патруль,  как  показался   другой,   шедший   в
противоположном направлении. Дальний гудок паровоза был слаб, едва слышен,
но для партизан прозвучал, как гром. Снова  потянулись  минуты  тишины  и,
наконец, застучали-запели колеса, все ближе, отчетливее...
   - Надо  уходить.  Да  побыстрее...  Жуков  и  Маргасов  -  в  передовое
охранение!
   Егоров знал, что немцы немедленно  организуют  облаву.  Знали  это  все
партизаны.  Но  двигались  неспешно.  Ждали.  И  дождались.  Первый  взрыв
показался слабым. Но потом будто небо раскололось над железной  дорогой  -
взметнулась стена огня, что-то с воем и свистом проносилось над  лесом.  И
еще долго позади трещало, ухало, ввысь поднимались  красно-желтые  султаны
пламени и снопы искр...
   ...Подрывников и  разведчиков  в  отряде  встретили,  как  героев.  Но,
поздравляя  их,  командир  и  комиссар  казались  озабоченными.  Отойдя  в
сторону, Зимогоров тихонько сказал Алексею:  "Путь  на  базу  отрезан.  По
дорогам движутся бронетранспортеры и грузовики с пехотой. Похоже, что  нас
выследили и намереваются взять в  кольцо.  Пока  свободен  только  маршрут
номер пять..."  Маршрутом  номер  пять  в  отряде  называли  дорогу  через
огромное болото. Почти непроходимое. Но была одна тропка... Сухим,  жарким
летом она могла стать торным путем. Но весной, когда только что стаял снег
и все вокруг напоено  влагой,  эта  тропка  скорее  всего  превращалась  в
ловушку. Так это или нет - никто в отряде  не  знал.  Перед  командованием
стояла проблема: принять неравный бой и попытаться прорваться к  базе  или
же уходить по маршруту номер пять. И то, и другое могло привести к гибели.
Времени для разведки болотного варианта  не  было.  На  кратком  совещании
решили: идти маршрутом номер пять, заготовить и раздать всем шесты.  Всем,
кроме пулеметчиков. Их должны страховать идущие впереди и позади.
   ...Справа и слева в темное небо взмывают ракеты. Мертвенный зеленоватый
свет выхватывает на несколько мгновений из мрака  жесткую  осоку,  тусклые
зеркальца воды, хилые больные деревца на кочках.  Справа  и  слева  немцы.
Каратели. Впереди - топь.  Под  ногами  хлюпает,  пружинит  тонкий  покров
переплетенных трав над бездной... Островок.   передохнуть.  Дальше  -
самое  страшное.  Окна-чарусы.  Днем  они  выглядят,  как  ровные  зеленые
лужайки. Приветливые, милые. Но стоит ступить шаг,  другой,  как  брызгает
из-под ног вода, проваливается предательская лужайка, и уходит  человек  в
бездонную  глубину.  Ухватился  за  траву,  а   она   рвется.   Засасывает
безжалостная чаруса. И следа не остается - через несколько часов смыкается
зеленый покров...
   Медленно, медленно,  нащупывая  шестами  дорогу,  идут  передовые.  Вот
сорвался один. Грудью лежит на шесте, но трясина  тянет.  Не  помог  бы  и
шест, но  летят  связанные  пояса,  хватается  гибнущий.  Товарищи,  найдя
надежные кочки, тянут его, дышат хрипло. Неохотно выпускает жертву чаруса.
Трясина булькает,  чмокает  и,  наконец,  сдается...  А  вот  тут  уже  не
пройдешь. Вот она, ловушка... Идти назад -  как  раз  к  рассвету  поспеет
отряд. Немцы встретят партизан на краю болота. Это  гибель.  А  впереди  -
топь. И тут Егоров решился. Он взял шест у Ксении, связал со своим. Связал
еще два шеста.  Положил  рядом,  как  рельсы.  И  пополз,  Шесты  держали.
Скомандовал: "Подавай еще!". Так, в темноте шагнула через  бездну  хлипкая
гать. Все шесты пошли в дело. Но отряд перебрался. Никто не утонул. И даже
пулеметы перетащили. А  гать  разобрали.  Чтобы  враг  не  догадался,  как
перешли партизаны болото без моста.
   На рассвете встретили слабенький заслон. Немцы выставили его здесь так,
для порядка. Каратели и предположить не могли, что партизаны решатся ночью
лезть в  болото,  считающееся  непроходимым.  В  коротком  бою  разгромили
заслон, уничтожили десяток полицаев. Никто из партизан не погиб,  но  двое
были ранены - Ксения легко, пуля пробила плечо насквозь, не задев кость, а
комиссар Зимогоров тяжело. В живот, осколком гранаты...
   Впереди было тридцать с лишним километров трудного пути -  по  лесам  и
оврагам. Там - главная база. Там радиостанция.  Там  огромная  поляна,  на
которую садятся самолеты, прилетающие с "Большой земли". Там  партизанский
госпиталь, где сложную операцию не сделают, но  первую  помощь  окажут.  А
потом, по воздуху - в полевой госпиталь, а может, и  в  Москву...  Но  еще
надо дойти, донести комиссара. Ксения держится молодцом, только побледнела
от потери крови. Сама сделала  Зимогорову  перевязку.  Шли  весь  день,  а
отшагали только половину пути. Трудно пробираться по чащобам,  без  дорог.
Обессилели. Надо было передохнуть, но  как  поступить  с  комиссаром?  Ему
становилось все хуже. Он уже был  без  сознания.  И  все-таки  приходилось
сделать привал до рассвета...
   ...Зимогоров умирал. Запали виски, кожа на лице,  на  руках  пожелтела.
После отдыха шли быстро, часто менялись у носилок. Но до главной базы  еще
оставалось километров десять - три, а то и четыре часа пути.
   Партизаны миновали один овраг, спустились по крутому склону  в  другой.
Солнце поднималось, лучи его проникали сквозь негустую еще листву.  Егоров
глянул влево, и у него перехватило дыхание: в зелени сверкнула  и  исчезла
алая полоска. Алексей шагнул в сторону, вгляделся. Да, узкий  треугольник,
словно язык пламени, поднимался вверх  по  откосу.  В  два  прыжка  Егоров
добрался до цели: так и есть, голубая струйка стекает на дно оврага...
   - Стой, стой! Остановитесь же...
   - Ну, чего там еще? Спешить надо, каждая минута может Зимогорову  жизни
стоить...
   - Никуда не надо идти. Теперь он - спасен...
   - Как это "спасен"? Кто его вылечит?
   - Я вылечу. Вернее - голубая вода.
   - Какая еще вода? Ты что, рехнулся? Пошли, ребята!
   - Стойте! Поворачивайте с носилками сюда. Я ручаюсь -  Зимогоров  будет
жить.
   В голосе Егорова была такая сила, такая непреклонная воля, что  носилки
качнулись  и  повернули  к  источнику.  Партизаны  остановились  у   алого
треугольника.
   -  Вот  это,  что  ли?  Вроде  попа,  выходит,   станешь   действовать?
Побрызгаешь святой водичкой - и все хвори долой? Ты это брось. Егоров,  Не
до шуток...
   -  А  может,  и  правда  -  целебная  вода?  Он  ведь  ученый  человек,
Егоров-то...
   И тут Алексея осенило.  Он  попросил  Ксению  снять  повязку  с  плеча,
показать рану товарищам.
   - Видите? А сейчас останутся только рубцы. Тогда поверите? Как думаете,
стану рисковать здоровьем и жизнью жены?  Ну,  тогда  отвернитесь,  ей  же
раздеться придется...
   Ксения сняла  гимнастерку,  стянула  через  голову  рубаху  -  мужскую,
солдатскую: Егоров зачерпнул голубой воды, смочил  раны.  Ксения  тихонько
ахнула. На  краю  круглого  отверстия  на  сливочно-нежной  коже  вскипели
пузырьки.
   - Больно?
   - Немного... щиплет, но терпеть .
   Рана на глазах начала затягиваться. Узкое входное отверстие. А выходное
- широкое - осталось почти прежним. Тогда Егоров велел Ксении лечь набок у
глубокой выемки, куда сбегала голубая вода, и  погрузить  в  теплую  влагу
раненую руку. Он видел, как золотые змейки  оплетают  белое  тело.  Прошло
несколько минут. Алексей напряженно вглядывался и видел, что ран уже  нет.
Но он продержал жену в целительной ванне еще некоторое время. Потом Ксения
поднялась, глянула на свое плечо и васильковые ее глаза  стали  совершенно
круглыми.
   - Все... Ты победил, Алеша...
   Ксения   натянула   рубашку,   подвернула   рукав.   Ксению   окружили,
рассматривали свежие шрамы, кто-то, не поверив глазам, потрогал осторожно.
На него прикрикнули.  И  сразу  же  стали  раздевать  комиссара.  Спешили,
толкались. В восемь рук подняли Зимогорова,  положили  в  воду.  Он  дышал
трудно, с хрипом. Кто-то сказал: "А осколок-то у него там...  в  животе...
разве  оставить?" И Егоров  подумал,  что  это  в  самом  деле  может
помешать действию голубой воды. Прошло полчаса. Желтизна с лица  комиссара
сошла, синие прежде губы порозовели. Зимогоров застонал. Сознание  еще  не
вернулось к нему, но он что-то произнес  в  забытье.  Артамонов  нагнулся,
прислушался. "Пить просит..." И тут Егоров  понял,  что  надо  делать:  он
вытащил  кружку  из  вещевого  мешка,  набрал   голубой   воды,   отпихнул
пытавшегося помешать командира, разжал Зимогорову зубы  и  стал  понемногу
вливать ему в рот "влагу жизни". Комиссар глотал.  Дыхание  его  было  уже
ровным, спокойным. Алексей влил в него три кружки и  услышал,  как  Ксения
сказала: "Осколок..." Не оборачиваясь, Егоров  спросил:  "Что?  Какой  еще
осколок?" И услышал в ответ удивительные, необыкновенные  слова:  "Осколок
показался, выходит из раны..."  Алексей  отшвырнул  кружку,  повернулся  и
увидел, что Ксения, погрузив руку в воду, что-то делает -  очень  трудное.
Спина и даже затылок у нее были напряжены. Вот она выпрямилась, в  пальцах
у нее корявый плоский кусок металла величиной с пятак...
   Зимогоров вскоре пришел в себя. Все видели, да и сам он чувствовал, что
опасность миновала. Но рана никак не хотела закрываться, зарастать. Егоров
не знал,  ли так долго держать больного погруженным в  голубую  воду.
Может быть, со временем это начнет приносить не пользу, а вред. Он  так  и
сказал партизанам. Теперь его слушались беспрекословно.  Комиссара  вынули
из целебной ванны, обсушили, Ксения наложила повязку. Рана была в  хорошем
состоянии, Зимогорова  без спешки доставить на главную базу.
   Егорова окружили партизаны, смотрели на него с почтительным удивлением:
вот был человек, как все, а теперь вроде другим стал - на две головы выше,
каждому приходится снизу вверх на такого глядеть. Вопросы сыпались со всех
сторон: "Давно ли открыли такое чудо?" "Сам нашел или  от  ученых  узнал?"
"Почему раньше про это не слыхали?" "Что  в  этой  воде  целебное,  может,
неизвестное доселе вещество содержится?" Алексей на одни вопросы  отвечал,
другие пропускал мимо ушей, потому что долгий разговор требовался, да и  в
долгом разговоре не выявилась бы истина. Всю истину, пожалуй, и никто  еще
не знал...
   А командир отряда твердо сказал, словно гвоздь забил: "Это, ребята,  та
самая живая вода, о  которой  сказки  сложены.  Видать  в  сказках  правды
поболее, чем люди полагают..." Егоров усмехнулся: "Верно... только это  не
живая вода,  а  мертвая..."  Партизаны  возмущенно  -  обиженно  зашумели,
название показалось негодным. "Верное  название,  зря  шумите.  В  сказках
"мертвой"  называется  вода,  которая  излечивает  раны,   а   "живой"   -
воскрешающая погубленных злодейскими руками.  Так  что  хоть  и  не  очень
приятно звучит "мертвая вода", зато правильно... Ну, хватит об этом.  Пора
в дорогу, а прежде чем мы тронемся, пусть все напьются вдосталь этой воды.
Она  и  усталость  снимает,  и  от  болезней  лечит,  а  не  только   раны
заживляет..."
   Сапер Полуянов рассудительно сказал: "Давайте  с  собой  захватим  этой
"мертвой воды", наполним  все  фляжки.  Пригодится  ведь  она..."  Егорову
пришлось объяснить, что вне источника  голубая  вода  быстро  теряет  свои
целебные свойства. Партизаны удивились: "Вот она какая... строгая. Нипочем
не хочет от родной земли отрываться..."
   Через несколько дней Зимогоров и  еще  трое  тяжело  раненных  партизан
улетали на "Большую землю". Прощаясь, комиссар тихонько сказал Егорову: "Я
тебе, Алексей, жизнью обязан... Да, да - точно. Подлечусь и расскажу  кому
следует обо всем: о находке твоей,  чтоб  ученые,  не  откладывая,  начали
разведывать по всей стране источники "мертвой воды"... А еще о том, что  с
тобой приключилось в тридцатом году, как ты билета партийного лишился,  не
по своей вине и кто таков на самом деле тот гад, который под твоим  именем
существовал..."
   Лишь через несколько лет Алексей узнал, что самолет не долетел до цели.
Его сбил "Мессершмитт". Экипаж и раненые партизаны погибли...
   Егоров хотел было отпроситься у командования, чтобы отметить место, где
находится источник "мертвой воды". Но Ксения остановила его. "Я сделала на
деревьях затесы треугольником. По ним  найти  легко.  И  вот  еще..."  Она
протянула Алексею копию крупномасштабной карты,  на  которой  был  отмечен
красным квадратом памятный овраг. Егоров посмотрел на жену  с  удивлением:
он не мог  припомнить,  когда  она  снимала  копию,  вроде  бы  они  и  не
расставались.  Разве  что  на  рассвете...  В  это  время  (пока   Алексей
досматривал сны) Сеня обычно стирала. Значит, выкроила время и на карту...
   - Ты одержимый, Алеша. Ты ищешь и находишь.  В  этом  нет  случайности.
Люди, поставившие перед собой  высокую  цель,  всегда  добиваются  успеха.
Особенно если им верят и помогают. Вот и я - верю тебе безгранично и  хочу
помочь...
   - Зачем так? Будем вместе искать. И помогать друг другу. А  пока  давай
договоримся, что ты не станешь потихоньку вставать на заре. Надо  будет  -
вместе поднимемся и сделаем работу. Мне сейчас невыносимо  стыдно,  что  я
проглядел, допустил...
   Ксения  быстро  огляделась,  чмокнула  Алексея  в  худо  бритую   щеку,
обкололась.
   - Занимайся мужскими делами, милый. А женские и без тебя сделаются.
   Накануне годовщины начала войны партизаны вышли в  большой  поход.  Они
разгромили немецкие гарнизоны в двух деревнях. А  потом  завязался  бой  с
сильным карательным  отрядом.  В  этом  бою  Егоров  был  тяжело  контужен
взорвавшейся рядом миной  и  ранен  полутора  десятками  мелких  осколков.
Сознание вернулось к нему лишь в Москве,  в  госпитале.  Солнечный  зайчик
вздрагивал на белой стене. Алексей зажмурился от яркого света.  И  тут  же
услышал легкие шаги. Синие  глаза  Ксении  были,  как  всегда,  похожи  на
васильки во ржи. И была в этих  глазах  тревога,  а  потом  они  вспыхнули
радостью...
        7
   На востоке грохотал бой. Весь горизонт был затянут темной пеленой.  Дым
и пыль величайшего танкового сражения на Курской дуге поднимались к  небу,
и солнце едва просвечивало сквозь плотную завесу.
   Тыловые части немцев готовились покинуть эти  края.  Вот-вот  Советская
Армия возьмет Орел. К западу от  города  были  оборонительные  рубежи,  но
гитлеровцы не надеялись удержаться на них. Готовились к бегству и Зыбин со
Снетковым. У них все было предусмотрено: и фальшивые документы имелись  на
всякий случай, и красноармейская форма хранилась в вещевых мешках. Но  они
надеялись,  что  все  это  не  понадобится,  что   немцы   вывезут   своих
подручных...
   Советские  танки  ворвались  в  городок  после  полудня.  Они  охватили
районный центр широким полукольцом с севера и  востока.  На  броне  сидели
автоматчики  в   выгоревших   гимнастерках.   Немцы   почти   не   оказали
сопротивления,  удрали.  Пристроиться  на  машины  Зыбину  и  Снеткову  не
удалось. Снетков получил такой пинок кованым сапогом в живот, что  отлетел
на противоположную сторону улицы и долго не мог подняться на ноги.
   Лес укрыл беглецов. Они шли на северо-запад, держась  вдали  от  дорог.
Зыбин и Снетков приободрились. Леса, болота,  овраги  были  преградой  для
моторизованных  частей.  Значит,  наступление  советских  войск   потеряет
стремительность,  будет со временем догнать немцев, а там - что  черт
пошлет...  Партизаны...  Вот  это  была  самая  серьезная  опасность   для
предателей. Обоих лесной  трибунал  приговорил  к  смертной  казни,  обоих
партизаны  знали  в  лицо.  И  Зыбин  со  Снетковым  не  шли  -   крались,
прислушиваясь к каждому шороху. Но не  убереглись.  Переходили  дорогу.  С
перекрестка их заметили. Скомандовали: "Стой!" Беглецы увидели, что к  ним
направляются пестро одетые  люди  с  автоматами.  Сомнения  не  было:  они
встретились с партизанами. Зыбин и Снетков кинулись  в  кусты.  Взвизгнули
пули над головой, посыпались срезанные ветви. Загородившись ладонями, чтоб
острые сучья не выкололи  глаза,  беглецы  ныряли  в  ельник,  продирались
сквозь густой кустарник. Наконец, стрельба позади прекратилась. Ушли... Но
пули преследователей попали в обоих: Снеткову в ногу выше колена, а Зыбину
в бок - разорвало кожу  на  ребрах.  Перевязали  друг  друга  и  двинулись
дальше.  Снетков  хромал  все  сильнее.  Наконец,  не  выдержал,  попросил
передохнуть. Спустились в овраг.  Снетков  едва  шел,  стонал  при  каждом
движении. Под темным пологом ветвей прилегли, закурили.
   - Гриша, ты не бросишь меня? Подсобишь выбраться?
   Зыбин молчал.
   - Ты не молчи... Не должен ты меня оставить на погибель. Мы уж  сколько
годов с тобой одной  веревочкой  связаны,  а  теперь  и  вовсе...  Русской
кровушкой замараны... Да не замараны - облиты с ног до головы. Чужие мы на
родимой земле, с лютыми врагами  заодно.  Хуже  псов  бесприютных:  каждый
встречный вдарить норовит, да побольнее. А идти  надо...  Вот  я  отлежусь
маленько - и пойду. Рана у меня не тяжелая, кость  -  чую  -  не  тронута.
Подживет  вскорости,  тогда  и  двинемся,  ладно,  Гриша?  А  пока   здесь
побудем... Продукты имеются у нас,  голодать  не  придется...  Печечку  из
дернин сделаем, очажок... Чтоб огня и вблизи не видать.  Угреемся,  чай  в
котелке скипятим. Ты только не оставляй меня. А я уж тебе отслужу  за  все
твое доброе...
   Снетков все говорил, как в горячечном бреду.  Зыбин  сидел  на  бревне,
курил и мрачно смотрел вдаль. Он знал, что Снетков  сможет  идти  нескоро.
Может, дней через десять. А их станут искать. И найдут. Даже если он уйдет
один, то Снетков наверняка попадется в руки партизанам. Хорошо,  если  его
сразу пристрелят. А если отправят к энкаведистам? Он  много  знает.  И  не
только о прошлом. Знает, какие документы  у  него,  Зыбина.  И  о  золоте,
наверняка, догадывается. Все выложит, спасая свою шкуру...
   Зыбина захлестнула волна душного,  липкого  страха.  Он  уже  ненавидел
Снеткова. "Отслужит... Этот отслужит кому хочешь... Надо кончать с ним.  А
как? Стрелять нельзя, черт знает, кто  может  оказаться  поблизости.  Нет,
надо по-тихому... Аккуратненько надо..." Зыбин  нащупал  финку  на  поясе,
попробовал, легко ли вынимается из ножен, и сказал Снеткову:
   - Кончай болтать! Давай рану твою осмотрю, перевяжу как следует.
   - Сейчас, сейчас, Гришенька... Прав ты, прав... Так и сделаем...
   Он повернулся на правый бок.  Зыбин  выхватил  финку,  ударил  точно  в
сердце, а левой ладонью зажал Снеткову рот. Тело выгнулось дугой, дрогнуло
и распласталось на траве...
   Золота у Снеткова не было. Зыбин взял лишь документы и  оружие.  Глянул
на свои руки - они были  в  крови.  Зыбин  нахмурился:  "Замарался,  когда
обшаривал..." Оглянулся, ища воду. В оврагах почти всегда бывали  родники.
И чуть не вскрикнул: а нескольких шагах на склоне алел поток крови, словно
с рук Зыбина плеснуло на землю. "Тьфу, черт, причудится же...  Это  просто
глина... Ага, и вода там есть..." Подошел. Над темноватой  водой  клубился
прозрачный пар. Зыбин обмакнул пальцы. "Горячая... Может вредная  какая...
Пить не стоит, а руки помыть - в  самый  раз..."  Наклонился  и  увидел  в
глубине  бледно-желтые  струйки.  Словно  переливалось  там  расплавленное
золото. Зыбин решил, что ему снова чудится. "То  кровь,  то  золото,  -  с
досадой думал он. - Так ненароком свихнешься..." Он вымыл руки, сплюнул  в
темный бочажок.  Снеткова  он  сволок  в  оказавшуюся  невдалеке  яму  под
выворотнем, закидал травой. Документы его сжег, пепел затоптал. Автомат  и
пистолет решил забросить в кусты где-нибудь подальше. И  двинулся  быстрым
шагом по оврагу, потом выбрался наверх. Но шел не на запад, а  на  восток.
Подобравшись к дороге, оглянулся и кинул в канаву оружие  Снеткова.  Потом
вернулся в лес, переоделся в ношеную гимнастерку с  погонами  ефрейтора  -
одной узкой лычкой. К вечеру он подошел к городку, пробрался на  кладбище.
Здесь у  него  был  тайник.  Здесь  хранились  самые  надежные  документы:
госпитальная справка о ранении  в  голову,  солдатская  книжка,  несколько
писем и две фотографии. Все это было  подлинным  и  принадлежало  когда-то
ефрейтору  Тарасу  Николаевичу  Костенко  1904  года  рождения,   уроженцу
Черкасс. И автомат ППШ лежал  тут  же,  и  кисет,  на  котором  чернильным
карандашом была выведена фамилия. Все было таким, как надо. А Костенко  на
свете не существовало. И родственники его,  изображенные  на  фотографиях,
погибли. Это Зыбин знал точно. Поэтому документы  имели  для  него  особую
ценность. Он рассовал все по карманам,  закинул  за  плечи  автомат,  а  в
тайник уложил золото и  старый  наган,  принадлежавший  когда-то  Егорову.
Выбрался с кладбища, обошел полями городок и направился туда, где  в  небо
медленно взмывали ракеты и слышалась стрельба.  Так  канули  в  небытие  и
Егоров, и Зыбин. По дороге шел раненый советский  солдат  Тарас  Костенко.
Шел с документами, с автоматом,  наспех  перевязанный  на  поле  боя.  Так
началась  четвертая  жизнь  одного  и  того  же  человека,  который   всех
ненавидел, всех боялся. Этот человек всегда был опасен, как бешеный  волк.
Но теперь он был сломлен, ни на что не надеялся и хотел лишь спрятаться  в
укромном углу...
        8
   Четверть века... Малый срок - и целая жизнь. Ровно  двадцать  пять  лет
прошло с того дня, когда Егоров очнулся в госпитале после долгого  забытья
и увидел глаза любимой - синие, как васильки во ржи. Егорова теперь  редко
звали по фамилии, а по имени - только родственники да близкие  друзья.  Он
стал    Алексеем    Ивановичем,    уважаемым     профессором,     доктором
геолого-минералогических  наук.  Ученую  степень   эту   он   получил   за
капитальный труд  о  контактных  зонах  между  изверженными  и  осадочными
породами и о методах прогнозирования применительно  к  этим  зонам.  А  за
находки, за открытия новых месторождений очень важного сырья для некоторых
отраслей промышленности  профессор  Егоров  был  удостоен  Государственной
премии...
   Сеня стала известным геологом. До профессора не дотянула,  остановилась
на кандидатской степени. А лауреатская медаль у нее на жакете  была  точно
такая же, как у мужа.
   Сын Егоровых не пошел по стопам родителей. Он провалился на  конкурсных
экзаменах в институт. Молчаливого сочувствия не принял.  Ушел  на  военную
службу, сдал экзамены в училище. Теперь он далеко -  где  то  на  востоке.
Старший лейтенант, чем-то там командует. Скорее всего ракетной установкой,
потому что погоны у него со знаками различия  артиллериста.  Вскоре  будет
сдавать экзамены в военную  академию  и,  по  мнению  матери,  обязательно
выдержит их, потому что "упрямством в отца пошел".
   Люди, впервые встречающиеся с Егоровыми-старшими, не хотят верить,  что
у этой элегантной и на вид молодой пары есть совершенно взрослый сын. И уж
совсем  скептически  улыбаются,  когда  узнают,  что  седой,   румяный   и
по-юношески подтянутый Алексей Иванович участвовал  не  только  в  Великой
Отечественной войне, но и в гражданской.
   Все эти годы они  искали  голубую  -  или  "мертвую"  -  воду,  которая
заживляет раны и излечивает болезни. Но - неудачно.  Близ  родного  города
Ксении и в  помине  нет  оврага.  Его  сровняли,  засыпали.  Там  проходит
железнодорожная ветка к гиганту-заводу, выросшему еще до войны.  А  в  том
краю, где партизанили Егоровы, были жестокие бои с гитлеровцами. Уже после
ранения Алексея. Памятный овраг оказался перекопанным,  изрытым  воронками
от бомб и снарядов. И алая глина, и голубая  вода  пропали.  В  других  же
местах обнаружить их не удалось.
   Но Егоровы считают,  что  им  известна  тайна  "мертвой  воды".  У  них
сохранилась   пожелтевшая   от   времени   бумага,   на   которой    рукой
добросовестного фармацевта  написаны  результаты  анализа.  Редкоземельные
элементы. Многие из этих элементов  радиоактивны  Определенная  комбинация
слаборадиоактивных  веществ,  очевидно,  и  дает  необыкновенный   эффект.
Теперь, считают Алексей и Ксения, надо лишь найти  "мертвую  воду",  а  уж
современные  средства  и  методы  исследования  подтвердят  предположения.
Только бы найти...
   Они редко говорят о волшебной воде. И только между собой.
   Во время одного из таких разговоров Алексей Иванович познакомил жену со
своей гипотезой происхождения голубой воды.
   - Я думаю, Сеня, дело было так: в одну из отдаленных эпох -  скажем,  в
докембрийский период - на нашей планете уже существовали  океаны.  Вода  в
них была, конечно, не совсем такой, как теперь. Примеси  иные,  соленость,
плотность... И в  то  же  время  процессы  горообразования  были  бурными.
Нынешние - как пламя свечи, а те  -  как  атомный  взрыв.  Случалось,  что
земная кора трескалась и разлом достигал многокилометровой  глубины.  Туда
устремлялись воды океана. И в это  самое  время  края  трещины  сходились.
Огромные массы  воды  оказывались  в  ловушке.  В  этой  ловушке  давление
достигало совершенно фантастических размеров. А вместе  с  ним  повышалась
соответственно и  температура  парообразования.  Создавались  условия  для
неизвестных нам -  пока  -  химических  реакций.  Почему  неизвестных?  Да
потому, что мы еще толком не знаем, какие вещества  и  в  каком  состоянии
находятся в сотне километров под земной поверхностью. Вполне вероятно, что
там имеются и элементы, не вошедшие пока в таблицу Менделеева.  Места  для
них есть, а самих элементов мы не  открыли.  К  тому  же  воспроизвести  в
лабораториях химические реакции при  таких  температурах  и  давлениях,  а
главное - в таких масштабах, еще никому не удалось...
   Что в дальнейшем происходило в глубинах, куда проникла вода?  Она,  как
ей  положено  от  природы,  искала  выход.  И  находила.  То  ли  по  сети
сравнительно мелких каналов,  то  ли  сразу  большими  массами.  Эта  вода
охлаждалась, пары ее конденсировались. В некоторых случаях она прорывалась
на земную поверхность и  смешивалась  с  влагой  океанов.  А  в  других  -
заполняла малые и  крупные  пустоты  на  небольшой  сравнительно  глубине,
образуя озерца, озера и, быть может, даже моря. Вырвавшаяся на поверхность
из недр Земли вода очень быстро теряла свои особые свойства, а  оставшаяся
в глубине земной коры - сохраняла. Сохраняла потому, что не смешивалась  с
пресной водой рек и озер, с соленой - морей и океанов. В глубинные водоемы
не проникала и дождевая влага. Эти водоемы  были  защищены  от  солнечного
света и от космических лучей. В таком вот "законсервированном виде"  вода,
побывавшая в глубине Земли, могла сохраняться - и  сохранялась!  -  многие
сотни миллионов лет. А иногда, вследствие разных причин - эрозии, трещин в
толще  коренных  пород  и  других,  наделенная  особыми  свойствами   вода
просачивалась на поверхность. Это случалось нечасто, а к  тому  же  особые
свойства, как мы уже знаем, нестойки - они теряются от воздуха, солнечного
света  и  соприкосновения  с  почвой.  Однако   за   время   существования
человечества люди изредка находили  "волшебные  источники".  Объяснить  же
ничего не могли. Так возникли сказки и легенды о "мертвой и  живой  воде",
"напитке жизни" и всяких других.  Интересно,  что  у  разных  народов  эти
легенды имеют общую основу: напиток жизни  излечивает  болезни,  заживляет
раны и дает долголетие. Не означает ли это, что в основе всех легенд лежат
подлинные события,  приукрашенные  впоследствии  воображением,  искаженные
суевериями, а в ряде случаев приспособленные для  своих  целей  религиями?
"Святая  вода",  например,  "чудесные   исцеления"   и   "воскрешения   из
мертвых"...
   Егоровы давно покинули  старый  дом  на  улице  Веснина.  Они  живут  в
просторной квартире на Фрунзенской набережной. В квартире много  книг,  на
нижних полках стеллажей - коллекции минералов.
   Обо всем говорят в доме Егоровых: о стихах и  спектаклях,  о  хоккейных
матчах, о двенадцатой симфонии Шостаковича... Но никогда не  вспоминают  о
человеке со шрамом на виске, который был когда-то похож на главу семьи...
   Настал день, когда в  семью  Егоровых  пришла  беда.  Заболела  Ксения.
Поначалу стала  часто  забираться  на  тахту.  Сил  не  хватало.  "Старею,
наверное, Алеша... Женщины ведь как? Не успела оглянуться - и уже в  метро
говорят: "Садитесь, бабуся..."  Улыбка  у  Сени  была  растерянная.  Потом
начались боли в животе. Тут  уж  Егоров  спохватился:  кинулся  к  врачам,
положил жену в клинику. Но самое тщательное обследование не  дало  никаких
результатов.  А  Ксения  слабела...  Диагноз  был  поставлен  лишь  спустя
полгода: абдоминальный туберкулез.
   "Что это значит?" - спросил Егоров у врача. "Это значит,  что  инфекция
проникла в брюшную полость. Поражен кишечник..." -  ответил  фтизиатр.  "А
это очень опасно? Я считал, что туберкулеза уже нет... У нас в  стране  во
всяком случае." "Да, так  принято  считать.  И  это,  в  принципе,  верно.
Туберкулез  искоренен,  как  социальное  зло,  понимаете?"  Профессор  для
большей убедительности поднял длинный, как карандаш, палец. "Социальное...
Но не биологическое. У нас очень невелик процент заболеваний  туберкулезом
легких, да и  лечить  мы  эту  форму  научились  неплохо.  А  ведь  именно
легочники - главные распространители инфекции. Даже во  время  войны  и  в
первые послевоенные годы число заболевших почти  не  увеличилось.  Значит,
жизненные условия способствуют практически полной  ликвидации  туберкулеза
через какой-то промежуток времени.
   А относительно вашей  супруги...  Будем  лечить.  Потом  она  поедет  в
санаторий, в Горки. Это километров  сорок  от  Москвы.  Организм  крепкий,
будем надеяться на хорошие результаты..."
   Время шло, множество  лекарств  было  перепробовано  в  институте  и  в
санатории,  а  Сеня  все  не  выздоравливала.  Ей  то  становилось  лучше,
прекращались боли, появлялся аппетит, то снова слабость валила на койку, и
врачи хмурились, отвечая на вопросы Алексея Ивановича. Стали  поговаривать
об операции, хотя, как Егоров понял, и она не гарантировала выздоровления.
И тогда он решился. Мертвая вода  могла  спасти,  излечить  Ксению.  И  не
только ее. Егоров нагляделся на страдальцев вдосталь. И всем им -  поможет
"влага жизни".
   Егоров с новой силой принялся  за  поиски.  Им  давно  уж  был  намечен
участок очередной экспедиции - поездка  до  сих  пор  откладывалась  из-за
болезни Ксении. А теперь Егоров решил не терять времени на  сборы  партии,
он спешно вылетел один. И вот он в предгорьях Урала.
   Это был не овраг  -  неширокая  долина.  По  ее  дну  течет  безымянная
речушка. Где слой воды так тонок, что едва заметен, где заполняет глубокие
ямы-бочаги, где падает с плоского камня крохотным  водопадом  и  неумолчно
журчит-звенит. По  краям  долины  -  галечные  осыпи.  Серые,  коричневые,
грязно-белые.  Дальше  -  невысокие,  крутые  каменистые   откосы.   Корни
лиственниц, пихт, кедров пробили камень  и  вцепились  в  откосы.  Деревья
поверху стоят стеной. Темные кроны, медные и каменно-серые стволы.  Долина
некруто изгибалась и сужалась в этом месте. Егоров сделал несколько шагов,
скользя по гальке, и замер. За поворотом сверкнула алая полоса. Этот  цвет
был неповторим - он словно вобрал в  себя  отблеск  тысяч  ясных  вечерних
зорь. Он пламенел, как знамя. Как будто кровь великана застыла на  откосе.
У Егорова перехватило дыхание. Он замер, потом сделал шаг,  другой...  Да,
это была она... Егоров подошел ближе и с ужасом  увидел,  что  алая  глина
сухая. Ни единой  капли  голубой  воды  не  скатывалось  по  ней.  Алексей
Иванович приблизился вплотную,  провел  ладонью  по  крутому  откосу.  Да,
бархатиста, как лучшая замша... И даже чуть-чуть тепла... Но воды нет. Нет
"влаги жизни". Ушла, исчезла...
   Это был конец. Крушение надежд. Егоров  опустил  голову.  Он  не  сразу
понял, что под ногами его - не совсем обычная галька. Здесь - именно здесь
- она была немного темнее, чем справа и слева. "Значит... Что это значит?"
Мысль Егорова, сокрушенного неудачей, работала туго. "Это значит -  галька
влажная... А почему она  влажная?  Речка  далеко...  По  соседству  галька
сухая. А здесь... Выходит, что вода стекает с откоса.  То  есть  -  из-под
алой глины... А что, если..."
   Егоров геологическим молотком отбил кусок прочного песчаника  у  самого
края алой полосы. Образовалось  большое  углубление.  Егоров  вложил  туда
ладонь. Да, там тепло чувствовалось вполне  отчетливо  и  влага  тоже,  Он
начал разгребать саперной лопаткой гальку в том месте, где внизу обрывался
натек алой глины. Егоров вырыл полуметровую  яму.  Лопатка  скользнула  по
твердому камню и послышался плеск. Алексей быстрыми движениями выбросил из
ямы гальку и увидел гладкую, темную  поверхность  воды.  Яма  наполнялась.
Егоров достал припасенную белую эмалированную  кружку,  набрал  воды.  Она
была не голубая, а кобальтовая, густо-синяя. И  знакомые  золотые  струйки
казались ярче, цвета червонного золота. Егоров благоговейно  выпил  "влагу
жизни". "А теперь - скорее на почту, - думал Алексей Иванович,  -  вызвать
Сеню, а потом - экспедицию. С дозиметрами, спектрографами и полным набором
реактивов..." Он быстро шел, почти бежал по долине.
   Деревня  находилась  у  озера.  День  был  пасмурный,  не  рыбацкий,  и
множество лодок стояло вдоль берега на якорях. Одна  из  лодок  подошла  к
берегу, и Егоров отметил про  себя,  что  старому  рыбаку  -  а  из  лодки
выбрался сгорбленный худой  старик  -  не  повезло;  на  кукане  болталось
пять-шесть мелких плотиц. Старик,  приволакивая  ноги,  шел  навстречу,  и
Егорову вдруг показалось, что в его облике есть что-то знакомое.  Да  нет,
почудилось...
   Телеграмма  послана.  Надо  ждать.  Егоров   договорился   с   хозяйкой
временного своего  пристанища  о  том,  что  к  послезавтрашнему  дню  она
приготовит топленого молока, накопает молодой картошки и  испечет  шаньги.
Утром он поедет на аэродром, а сейчас   побродить  по  берегу  озера.
Послезавтра Сеня получит первую  порцию  "мертвой  воды"  и  вскоре  будет
здорова. В этом Егоров не сомневался. А постом... потом  начнется  большая
работа.
   Предварительные исследования, которые воз было провести  в  данных
условиях, позволили  Егорову  утвердиться  в  мысли,  что  "голубая  вода"
содержит неведомый пока химический элемент. Егоров даже название придумал:
"Ксенит".  было примерно определить  и  порядковый  номер  в  таблице
Менделеева: ксенит явно относился  к  группе  трансурановых,  нестойких  и
недолговечных. Именно этот элемент вызывал особую  ионизацию  воды  и  при
распаде,   выделяя   некоторое   количество   гиперонов,   наделял   влагу
целительными  свойствами.  Она  не  только  приобретала  качества  мощного
биологического  стимулятора,  но  и  действовала  на  живые  клетки  таким
образом, что они - у людей - восстанавливали утерянные в процессе эволюции
способности  к  почти  мгновенной  регенерации.  Причем  все  клетки  -  и
мышечные, и нервные, и костные. Конечно, в свойствах  "голубой  воды"  еще
предстояло разобраться, но  присутствие  нового  элемента  не  вызывало  у
Егорова  сомнения.  А  если  станет  известен  состав  "голубой  воды"  на
молекулярном  и  атомном  уровнях,  то  проще  будет   установить   и   ее
происхождение, а значит, и поиск. Со временем  же  -  кто  знает?  -  быть
может, удастся и синтезировать "влагу жизни"...
   Алексей Иванович медленно шел вдоль забора. На скамеечке сидел давешний
старик. Он опирался  сложенными  ладонями  на  суковатую  палку  и  поднял
голову, услышав шаги. По лицу Егорова царапнули горящие ненавистью  глаза,
но старик вновь сгорбился, уставился  в  землю.  Алексей  Иванович  прошел
мимо, испытывая смутную тревогу. "Черт его знает, может, из  тех,  которые
ненавидят и дальних, и близких, выжив из ума на старости лет..." И тут  же
забыл о злобном старике.
   ...Ксения совершенно излечилась через десять дней. Она сказала мужу:
   - Я уже и забыла про болезнь... И сил - непочатый край.
   Егоров залюбовался женой.
   - Ты знаешь, Сеня, у тебя глаза стали еще синее.
   Было раннее утро.
   - Я приготовлю завтрак, в ты  погуляй  -  распорядилась  Ксения.  -  Да
далеко не уходи, а то меня медведь утащит...
   Их лагерь был на небольшом расстоянии от источника за поворотом долины.
Они избегали чем бы то ни было загрязнить "мертвую воду".
   Со склона посыпалась галька. Егоров поднял  голову.  Вверху,  у  ствола
старой лиственницы стоял старик-ненавистник. Этот  человек  был  неприятен
Егорову. Алексей Иванович шагнул по галечной косе и услышал позади хриплый
голос:
   - Погоди, не спеши...
   Егоров повернулся, глянул. В руке у старика был  наган.  Он  целился  в
Егорова.
   - А ну, подойди поближе... Да не оглядывайся, бежать тебе некуда,  пуля
все одно догонит... Вот ты каким  стал,  Алексей  Егоров...  Важным  стал.
Удачлив, видно...
   Стоило старику назвать его по имени, как Егоров  узнал  давнего  врага.
Это был он, убийца, человек со шрамом, фашистский  прихвостень.  Его  было
почти  невоз  узнать.  Он  стал  дряхл   и   мерзок.   Синегубый,   с
провалившимся ртом, с грязно-серыми клочьями волос на облезшей  наполовину
голове. И он хотел убить  его,  Егорова.  Убить  второй  раз...  Несколько
секунд назад Егоров, увидев направленный на него наган, испытал  -  как  и
всякий в таком положении - чувство  страха.  Он  был  безоружен.  Карабин,
топорик и геологический молоток находились на стоянке, куда ушла Сеня.  Но
теперь страха не стало. Егорову был отвратителен этот призрак прошлого - и
только. Он глядел вверх и даже сделал несколько шагов  вперед.  Теперь  их
разделяло не более десяти метров. Егоров видел, что старика бьет  дрожь  и
револьвер пляшет в его руке.
   - Ну, что же ты? Стреляй...
   - Выстрелю... Я еще погляжу, как ты будешь корчиться, подыхая. Не  ждал
я такого подарка. Думал - один помру, ан нет... Не добил я тебя  тогда,  а
ударил вроде хорошо, правильно... Не должен был ты жить... А ты вон  какой
-  здоровенький  да  молоденький...  Ну  да  ладно  -  лучше  поздно,  чем
никогда... Молись своему поганому большевистскому богу...
   Егоров услышал голос Сени. Она звала его. Прикинул  крутизну  склона  и
расстояние. Нет, не достать - пока взберешься... Значит, надо камнем...  А
то этот гад может и в Сеню...
   Егоров быстро  нагнулся,  поднял  крупную  гальку,  швырнул...  Мимо...
Грянул выстрел. Егоров не услышал свиста пули, не  ощутил  и  толчка,  как
бывает при ранении. А старик  нелепо  взмахнул  руками,  выронил  наган  и
рухнул вниз. Он упал в двух шагах от  Егорова,  рядом  с  выемкой,  полной
"мертвой воды". Он лежал  вниз  лицом,  рука  захватила  горсть  гальки  и
медленно выпустила. На камнях расплывалось красное пятно...
   - Ой, кто это? А кто стрелял? Алеша, посмотри, ведь он сильно расшибся,
ему надо помочь...
   - Вряд ли такому стоит помогать...
   - Что с тобой, Алексей? Ты... Он... Значит это - он?..
   Старик лежал неподвижно.
   - Он умер уже давно, Сеня... Помнишь, мы вскоре  после  войны  были  на
Березине? Помнишь немецкие танки - десять или двенадцать? Они стояли в ряд
и были совершенно целые. Но только на первый взгляд. Они выгорели изнутри,
Подкалиберные снаряды попали... Вот и этот так же... выгорел  изнутри.  Он
от страха выгорел и от злобы. Ну, разве может человек столько лет  жить  в
постоянном страхе?..
   Они оттащили того, кто назывался при жизни Григорием Зыбиным,  подальше
от источника голубой воды. И пошли к своей стоянке, к  своему  лагерю.  Их
ждали работа, встречи с неизведанным,  поиск  истины  терпением,  памятью,
умом и великой любовью к людям.
   Долина дышала покоем  и  прохладой.  Редкие  тени  деревьев  лежали  на
галечных  осыпях.  В  чистом  небе  медленно  таял   белый   след   высоко
пролетевшего самолета...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 25.01.2002 19:03
Книго
[X]