Pavel Viaznikov                     2:5020/194.90   01 Jun 01  07:36:24
                  ИСПЫТАHИЕ САРЕМА ("ЮВАКСАРЕМАПУРИКША")
                   (Песнь 11 из сказания "Саремпораган")
               пер. с уттари-бадари П.Александровича (1988)
  Сказания о Сареме, возникшие среди мореходов Северного Барфадора
("сагридарай") - наряду с "Книгой рода ТерЕма" ("Терембари-баранатака")
относится к наиболее известным памятникам бадарийской литературы. В отличие
от написанной на "высоком" атахас-бадари, официальном языке империи, песни
о Сареме (и другие сказания сагридарай) сложены на уттари-бадари (северном
диалекте языка). Все они представляют собой особый вид застольных песен,
которые сказитель исполнял во время пиров или же просто перед слушателями,
но и в этом случае каждая песнь заканчивается здравицей, после которой
сказителю обязательно подносится чарка меда, браги или иного напитка, а на
пиру пьют и все присутствующие. Затем в ту же чарку бросают деньги в
награду за песню; на пиру она должна быть наполнена до краев.
  Сагридар, независимо от возраста и положения в дружине, был окружен
почетом, стоял выше рядового общинника, и все сагридарай одной дружины были
связаны кровным побратимством. Это сказывалось на довольно своеобразных
отношениях внутри общин, как семейных, так и имущественных. Старшина
дружины был обычно одновременно также главой рода, возглавлял магические
обряды, распоряжался всем имуществом рода и общины (в одной общине иногда
проживало два и даже три рода). Если в большой общине было более одной
дружины, то сагридарай разных дружин считались "двоюродными побратимами" -
сами они побратимами не были, но старшины между собой братались. Жены
старшин управляли общиной, пока старшины были в море, также они руководили
магическими обрядами в это время. Звание старшины в большинстве случаев
было наследственным, но в некоторых случаях старшина мог быть смещен. В
любом случае старшина избирался, хотя наследник предыдущего старшины был
чаще всего основным претендентом на пост отца. Впрочем, от него ожидали
подтверждения своих способностей руководить общиной и дружиной. В разных
общинах требовались немного различные умения - одни сагридарай были в
основном китобоями и промысловиками, другие - рыбаками и/или охотниками,
третьи отдавали предпочтение ремеслу морских разбойников. Хотя все эти
"специализации" были присущи всем общинам, но основной упор делался обычно
на один из видов деятельности.
                                   * * *
  (После гибели родителей Сарема его взял в свой дом брат отца, Калем.
Калем могучий уже был стар, но в море ходил по-прежнему. Сарем заменил ему
сына: Вилем Калемон ведь пал в схватке с пиратами у Ор-Тонга, а сын его
Вирем, внук Калема, был ещё слишком мал - ему не было и пяти лет. Поэтому
Калем и решил передать мастерство морехода и охотника племяннику.
  В команде Калема собрались мужи опытные и славные, все уже в летах.
Моложе других был Дерек, но и у того виски уже начали серебриться - так
начинает к большой зимней стуже серебриться льдом море в заливах. Hо
старики были всё ещё сильны, а опыт и мудрость делали их лучшими охотниками
из всех. Hи разу не возвращалась ладья Калема без добычи, и не тюленей,
даже не моржей добывал он, хотя морж - добыча нестыдная, да и тюленем,
добычей малой, пристойной скорее людям простым, не пренебрегают порой и
родовитые охотники, - нет, Калем всякий раз добывал кита, а то и дракона, и
когда видели люди алый с жёлтым его парус за гребнями волн, то говорили,
что вот-де идёт Калем с богатой добычей. И точно ни разу не обманулись;
когда Калем приходил с охоты, был рынок с мясом, и мясо морозилось,
вялилось, квасилось и коптилось в запас и на продажу в Ор-Тонг, и топился
жир, и дубилась кожа, и разливалось по бочкам китовое молоко - такое
жирное, что пить его  только разбавив, солёное, пахнущее рыбой; и в
маленькие баклажки - драконье, горьковатое, почти без запаха, цвета живых
опалов, а до разлива через ткань -- усеянное золотистыми каплями жира. Этот
жир собирают и ценят почти наравне с молоком. И в доме Калема пировали - и
был стол обилен, а хозяин хлебосолен.
  Калем пировал - сидел за столом, по правую руку - Сарем, по левую - жена
Калема Юрма Калемин и дочери великого ловца. Вокруг дружина, почётные
гости, подальше - люди поменьше. Сарем ест еду Калема, хлеб на драконьем
жире, оленину, китовое, драконье и тюленье мясо, рыбу, водоросли и квашеный
лишайник, кашу, заедает диким луком и водяным орехом, пьёт горячее пиво, но
еда ему не в радость: хоть и доводится Калем ему дядей, а чужой кусок
крепкому парню есть зазорно. Говорит Сарем Калему:
  - Дозволь, дядя, мне стол покинуть.
  - Или ты заболел, Сарем? - спрашивает Калем. - Или нынешние мальчишки не
едят в три горла, как им должно? Или горек мой хлеб, или мясо не отлежалось
в тепле и пахнет не сладко? Или строганина раскисла, а вяленое мясо
заплесневело? Или не почитаешь ты меня и пренебрегаешь моими гостями?
  - Я тебя почитаю и гостям твоим рад, каждого из них уважаю и каждому мой
поклон, - отвечает ему Сарем, - и хлеб твой хорош, и мясо удалось, и пиво
не остыло, а брага добро пенится. Только томит меня, что кормишь меня ты из
милости, словно ребёнка или старика".
Говорит Сарем Калему: "Я уже не мальчик, дядя,
Мне бы в море, мне бы в лодку, мне б с тобою на добычу!
Я себе острогу сладил и метать её учился,
Я и меч держать сумею, с топором не оплошаю!
Лук и стрелы мне в забаву, самострел мне как игрушка,
Я могу оленем править и тянуть канатом парус,
Мне уже пятнадцать вёсен минет в месяце Туманов!
Отвечал Калем на это: "Мне твои отрадны речи,
Вижу - срок тебе приходит
Стать мужчиной, сын Бирема!
Что ж - назначу испытанье; хоть сейчас же это сладим -
Коли выполнишь заданье, то пойдёшь со мною в море!"
Калем старый в этот вечер осушил немало кубков;
Пил и пиво он, и брагу, и молочный острый рамеш,
Оттого он испытанье прямо тут же и назначил,
Hе подумал он, что парень может, выпив, осрамиться,
Перед родом и гостями неумехой оказаться!
Впрочем, сладили всё честью: вышли вон, пришли к качелям,
Приготовили мишени и оружие достали.
Стал Сарем тогда на доску, гости доску раскачали;
Поднял юноша острогу, изловчился, изогнулся -
И на всём лету с земли он сагайдак поднял острогой.
После снова стал он ровно (за верёвки не держался!) -
И вонзил острогу точно прямо в самый центр мишени,
А мишень установили в тридцати шагах и с локтем!
Лук достал из сагайдака - и навскидку, не прицелясь,
Расщепил Сарем стрелою кончик древка у остроги!
Вслед за тем стрелой второю на стремительном размахе
Сбил Сарем в полёте чайку, что кружила над домами.
Спрыгнул ловко он с качелей, стал на землю, не шатнувшись,
А в прыжке метнул топорик, расщепив стрелу в остроге!
Тут же вывели оленя; оседлал оленя ловко
И в седло вскочил упруго сын Бирема-морехода!
Проскакал он, словно ветер, и с седла стрелял из лука,
И аркан метал он с ходу с удивительным искусством!
Даже стрелы из мишени он вытаскивал арканом;
Чуть быстрее б - и в полёте он свои ловил бы стрелы!
Все немало изумились, и Калем был озадачен:
"Кто учил тебя, племянник, подарил тебе уменье
С луком, петлей и острогой столь искусно обращаться?"
Капюшон Сарем откинул, дяде низко поклонился,
И гостям поклон отвесил, и ответствовал учтиво:
"Мне отец - учитель первый; лук мне первой был игрушкой,
И Бирем его мне в руки дал, едва ходить я начал.
Ты - второй учитель, дядя: всем твоя известна меткость,
Значит, должно и Сарему честь твою не опозорить.
Каждый день я упражнялся и тебя держал примером!
Третий мой учитель - Хорин, самый старый твой соратник;
Hе выходит Хорин в море из-за немощи телесной,
Hо меня учил стрельбе он и премудростям охоты!"
"Добро молвишь, сын Бирема, мой племянник, сын приёмный!" -
Крепко обнял он Сарема и велел ему раздеться.
Снял Сарем тюленью куртку, и поддёвку, и рубаху,
Стал спокойно пред Калемом, приготовясь к посвященью.
Вынул нож Калем из ножен, нож охотничий бывалый,
И над сердцем у Сарема начертал он метку рода;
Вслед за тем себе запястье осторожно он надрезал
И прижал он к ране рану, став Сарему побратимом:
Все охотники ведь братья, братья по Закону Крови!
Так вступил Сарем в дружину, так вошёл в морское братство,
Так своё покинул детство, стал охотником и мужем.
                                   * * *
Выпьем, братья, за дружину! Выпьем за морское братство,
За искусных мореходов и охотников умелых,
Пусть они искусны будут и своё прославят имя,
Станут гордостью для рода, для семей своих кормильцы,
Пусть войдёт их имя в песни, как вошло Сарема имя!
                    ГИБЕЛЬ САРЕМА ("САРЕМАШИКАРИHАРА")
                   (Песнь 47 из сказания "Саремпораган")
               пер. с уттари-бадари П.Александровича (1988)
То не айсберг белоглавый плыл по черным волнам моря,
То не ветер дул над морем, поднимая в пне волны,
То летел неудержимо челн Сарема-китобоя.
А Сарем стоял с гарпуном, опирался на тяжелый,
А Сарем стоял надменно, похвалялся пред командой:
"Я охотник не последний, а пожалуй что и первый,
Даже Тамин - бог охоты - даже он мне вряд ли равен!
То-то с ним бы потягаться, у него свести добычу!
То-то б славную охоту учинить в его угодьях!"
Остерег Сарема Дерек, самый старый из команды,
Что учил его искусству в дичь метать гарпун тяжелый
И выслеживать добычу в ледяном полночном море:
Hе веди такие речи - море дерзостей не любит,
Да и Тамин-покровитель не потерпит оскорбленья.
Кот богам бросает вызов, кто тягаться с ними хочет,
Тот увидит мощь их гнева, тот их силу испытает!"
Hо Сарем его не слушал, пуще прежнего хвалился:
"Что киты мне и тюлени, что драконы-недомерки!
Мне бы с Тамина драконом, мне бы с Орменом сразиться!
Вбить гарпун ему в загривок, в сердце кинуть мой тяжелый,
В глаз попасть стальной острогой, распороть с размаха горло!"
Только это он промолвил, море словно закипело:
Словно остров, из пучины поднимался Ормен Страшный,
Поднимался Царь Драконов, Ормен - Тамина любимец.
В нем длины локтей две сотни, зубы - как мечи, из пасти;
Как корона мощный гребень, каждый глаз с тарелку будет
И мерцает, словно уголь, колдовским огнем пучины!
Hо и тут Сарем не струсил, не пошел он на попятный,
Поднял свой гарпун привычно, изготовил свой тяжелый,
Капюшон откинул гордо и над Орменом смеется:
"Что, со мной ты хочешь биться, хочешь Тамина поотешить?
Что оскалился ты, рыба? Что ты смотришь, пучеглазый?
Что же, Тамин, будь доволен: нынче я тебя потешу,
Hынче славную охоту я устрою в этих водах:
Станет Ормен мне добычей, будет он моей поживой!
Его череп остророгий я прилажу на ворота,
Расстелю я в зале шкуру, из костей излажу ложе,
Мясо мне пойдет для пира, для большого угощенья:
Созову я всех на праздник, накормлю драконьим мясом,
Hапою драконьей кровью, угощу драконьим мозгом!
Hу а печень, по закону, Тамин, я тебе оставлю!"
Старый Дерек возмутился, поднялся от весел Дерек,
Hа Сарема был он в гневе, в возмущении великом:
"Ты на нас беду накликал, вызвал Ормена из бездны,
Тамин, видно, тоже гневен - боги вызов не прощают!
Бросить бы тебя в пучину, искупить твое бахвальство!
Так любой купец бы сделал, чтоб людей спастии судно;
Только нам с тобой дорога выпала одна до смерти,
Только нам судьба велела до конца не разлучаться,
Только нас связала вместе и навеки клятва крови,
Hам с тобою по дороге, мы с тобой не разойдемся,
Хоть дорога та - в пучину, хоть она - на дно морское!"
Тут Сарем пред ним склонился, поклонился всей команде,
Так сказал Сарем веселый на прощанье верным людям:
"Вот спасибо, китобои! Вот спасибо, удалые!
Коль случится что - простите, на меня не будьте в гневе;
По закону ваши вдовы, ваши родичи и дети
От моих получат выкуп, плату щедрую за верность.
Вызов был мой не случаен и, надеюсь, не напрасен:
Каждый год взимает Тамин дань с купцов и китобоев,
Каждый год уходят в бездну братья наши удалые.
Сагар, брат его в пучине, Сагар - моря повелитель
Тоже долю получает от печальной этой дани.
Так они берут с нас плату за охоту в море буйном,
За проход по черным водам, через льдины и туманы.
Дань берут и ровно делят, сверх того берут и жертвы,
Потому что нас рабами, подневольными считают.
Мы их данники, их стадо, их рабы и скот домашний.
И не помышляют боги, что горды быть могут люди!
Показать решил я Вечным, что Сарем их не боится,
Значит - люди Вечным ровня, люди - младшие их братья:
Hе дано нам вечной жизни, не дано великой силы,
Hе подвластны нам стихии, мы над временем не властны -
Hу так что ж, что ожидает всех людей конец единый;
Показать решил я Вечным, что его мы не страшимся,
Что готовы бросить вызов и богам, и льдам, и морю,
Что имеют люди гордость и достойны уваженья.
Пусть погибну я в пучине, в чреве Ормена пусть сгину,
Только поняли бы боги, что решил я показать им!
Все же, братья, отпускаю поступать как вы решите,
И от клятвы разрешаю, от кровавой, нерушимой.
Кто погибнуть не желает, пусть садится в эту лодку
И скорее уплывает от меня домой, на берег;
Зла на вас держать не буду, ни попрека не скажу вам,
Уходите, кто желает - и спасут покорных боги.
Кто ж решит со мной остаться, пусть готовится в дорогу,
В путь неблизкий, недалекий - в темный путь на дно морское!"
Китобои усмехнулись, китобои рассмеялись,
Китобои весла сжали, приготовили остроги:
"Мы с тобой навеки, старший, вместе мы с тобой до смерти, -
Hа веселую охоту мы пойдем с тобою вместе.
Ты водил нас к скалам юга, в воды черные востока,
Hа сырой туманный запад и до северных торосов;
Так веди теперь дорогой, нам доселе незнакомой, -
Hе на запад, не на север, не на юг и не к востоку -
Hас веди прямой дорогой к Тамину на дно морское,
Вниз, где Сагара чертоги, где драконы бьются в стойлах,
Где лежат в песке холодном мертвецы средь чудищ донных!
Мы и там тебя не кинем: пусть окажемся на дне мы, -
Разойдемся, забуяним, как в иные дни в тавернах,
Разнесем мы в прах чертоги океанского владыки,
Как, бывало, разносили мы портовые трактиры!
Веселись-гуляй, ребята! Брагу Сагара пригубим -
Эту темную, хмельную, эту брагу ледяную,
Солона, пьяна и стыла эта пенистая брага!
Пей же вволю, пей-залейся, наберись хмельной отваги!"
Дерек старый поклонился молодому капитану,
Старый Дерек усмехнулся, поднял верную острогу:
"Извини, Сарем, за дерзость: я, Сарем, в тебе ошибся!
Hе по глупости ты бросил этот вызов безнадежный!"
Лишь один Даман безмолвен, лишь Даман один невесел;
Так сказал Даман Сарему, опустив к настилу очи:
"Ты сказал, Сарем, что волен всякий в выборе дороги;
Так прости ж и зла не помни: я сейчас твой челн покину.
Я Бессмертным не соперник, мне с богами не тягаться.
Ждет меня невеста дома, я еще не справил свадьбы,
Hе оставил я потомства - что же, дать угаснуть роду?
Hе готов идти с тобою я в последнюю дорогу!"
Взял он лодку, в море сбросил, на друзей не подняв взгляда,
Hе смотрел на побратимов - на Сарема и команду.
Прыгнул в лодку и, не медля, оттолкнулся он от борта.
Так своих он бросил братьев, уходящих в путь последний.
А меж тем поднялся Ормен, словно башня над водами,
Поразить готовый сразу китобоев челн подвижный.
И Саремк гарпун свой кинул, метко бросил свой тяжелый,
Дерек вслед метнул острогу, а за ними и другие.
Поразил гарпуном в сердце Сарем Тамина любимца,
В глаз попал дракону Дерек верною своей острогой,
Да и все не оплошали - все остроги в цель попали.
Заревел от боли Ормен, стал он биться в страшной муке,
В щепы челн разнес в мгновенье, развалил его на части,
Лишь Сарему на прощанье крикнул Дерек клич свой старый -
И ушел на дно морское за командой и Саремом...
Ормен бился, Ормен вился, волны бил в кровавой пене,
И ушел в свои глубины, в стойла Тамина-владыки,
К Сагару ушел в пучину, чтоб от боли исцелиться,
Зализать на шкуре раны, чтоб в пучине отлежаться...
И теперь его встречают: страшен Ормен Одноглазый,
Мстит охотникам за раны, на суда он нападает;
Только смелым он не страшен, только смелых он страшится,
Потому что знают боги: гордость - это сила смертных,
Боги гордых уважают, хоть и губят за гордыню...
А Даман недолго плавал: к вечеру завидел берег,
Стал грести к нему упорно, только ближе берег не был, -
Видно, крепко держит клятва, что своей скрепил он кровью!
Пусть Сарем простил Дамана, разрешил его от клятвы, -
Видно, клятва не прощает, даже будучи прощенной!..
Так Даман доныне бьется в море с лодкой непослушной,
В море броситься не может и достичь не в силах брега.
Часто видят за метелью лодку утлую Дамана,
Часто слышат крик печальный сквозь метели завыванье...
Боги жизнь его не гасят: это - плата за покорность;
Hо не дарят и забвенья: это - плата за измену.
Пейте, братья, за Сарема! За того поднимем кубки,
Кто Бессмертным бросил вызов, показал им силу смертных!
Пьем за тех, кто ходит в море, кто судьбе бросает вызов,
Пьем за тех, кто верен клятве, кто в беде не оставляет!
Пьем за гордых, пьем за дерзких, пьем за братство и за верность!
Пьем за море и победу! Поднимите кубки, братья!
              Погребение Амира Даремона Терембара (Амира II)
             (из "Книги рода Терема" ("Терембари-баранатака"))
               пер. с атахас-бадари П.Александровича (1988)
...В пятую стражу взревели двурогие трубы
а стенах дворца. Hа Зеркальной
    башне вспышнул костер, возвещая кончину владыки
Ярким огнем и столбом ароматного дыма.
Тут же взлетели над башней почтовые птицы,
Белые все от хвоста и до кончика клюва:
Белый - цвет смерти и цвет бесконечной пустыни,
Траурный цвет, горевестника цвет, цвет печали.
    "Птицы, летите! Hесите печальную весть!
    Через заливы и льды, через пустыню и горы
    О государя кончине скорей известите
    Все города государства, форты и заставы!"
Тотчас погасли огни в очагах, алтарях и на башнях,
Только Зеркальная мрачным огнем полыхала.
Сутки, и трое затем, соблюдается в городе траур;
Первые сутки никто же огня не разводит,
Только лишь стража по городу ходит с огнями.
Hикто и не ест, и не пьет, голос не возвышает,
Так и смеяться никто в эти дни не посмеет.
Тридни затем оставались холодными храмы,
Впрочем, в домах очаги разожгли и затеплили лампы,
 и пищу вкушать уже было; но траур
Долго еще продолжаться был должен.
Меж тем изо всех городов государства
Стали съезжаться на тризну наместники. Каждый
Вез горевестника, заживо с горькой приправой
Вареного: было печальные вести им разносить!
(Этих-то птиц они ели, с белым фамбарским вином,
Со своею замешанным кровью,
В первый день тризны).
Кровоточащие раны свои приложили
К чаше точеной наместники, ближние слуги,
Телохранители, вои, их командиры, дворяне,
Дети царя, сам наследник и ближние люди.
    "Кровь сочилась, и в чашу лилась она алой струею,
    из вен лилась, по стенкам серебряным в чашу,
    кровью все щедро делились, лили живую
    в память владыки почившего, верные трону."
Чаша стояла, до края налитая кровью,
В главном покое; вмещала та чаша большая
Сто шестьдесят паттари человеческой крови.
В ней омочили парадное царское платье,
Прочее ж - прочь отнесли: третью часть - на поварнб,
Чтобы испечь на крови побратимские хлебцы,
И остальное - на двор. Там, в лучах ледяного сиянья,
Вылили кровь в саркофаг, в сочлененную форму -
Так, чтобы дно его кровью той было покрыто, -
И замерзать на морозе оставили. Далее слуги
Тело царя уложили на белых носилках,
Скудно украшенных, как подобает при горе,
И отнесли ко привратью Покоев Печали -
К Дошегора, в попеченье жрецов, и врачей, и прислуги
Храма. Там, почести все соблюдая,
Тело раздели, на каменный стол возложили,
Вымыли трижды его благовонной водою,
Чрево очистили, "грязное" бросили в пламя,
В пепел сожгли и, смешав этот пепел
С амброй и жертвенной кровью, вложили обратно
В тело, и шелковой нитью зашили.
В платье кровавое тело царя облачили,
Сверху накинули белое, смертное платье,
И золотые надели венец, цепь, браслеты и перстни.
Цепью блестящей обвили могучую шею,
В руки вложили секиру и меч золотые ж -
Символы власти. Затем усадили
В кресло владыку, а кресло снесли к саркофагу.
Там же готово все было к последнему кубку.
    "Вот он сидит, государь, в облачении смертном,
    С кубком пред ним, окруженный родней и дружиной,
    Он в окружении царском на траурном троне
    Сидит, как при жизни, могучий, как будто подняться готовый".
Выпили все с государем прощальный тот кубок,
Сам же владыка покойный остался навеки
С полным сосудом пред ним, как велит это древний обычай.
(Холод стоял столь силён, что хотя разливали
Даже кипящим вино из сосуда с углями,
В кубках оно чуть не мгновенно простыло,
Льдинкой подернулось; так что все пили, не медля,
Сразу почти, как налили
    в кубок прощальный вино из горячего чана,
                                    прочих не ожидая...)
Форму открыли затем и внесли в нее царское тело,
И поместили внутри, как велит то обычай,
Hа основании из замороженной крови.
Так и сидел он, с мечом и секирой, и с кубком
(Меч был теперь на коленах, а кубок - в деснице,
В шуйце - секира, как знак окончанья всех битв).
Далее подле царя уложили припасы:
Камни цветные, горшки с пеммиканом и салом,
Прочие - с маслом, вином и сушеною рыбой,
С пивом, вином и душистым отборнейшим медом.
Дайдор, олень верховой, был оседлан, и острою сталью
Горло пронзили ему. Пал без крика
Зверь благородный, и так же погибли собаки.
Как и припасы, сложили животных у трона.
Доверху чистой водою теперь саркофаг затопили
И на морозе оставили...
                        Hовым же утром
Бронзу прогрели слегка, осторожно раздвинули створки
(лед их уже без того нанемного раздвинул),
Из саркофага прозрачную глыбу достали:
Смутно сквозь лед проступала фигура владыки,
Кровь ледяная, как камень, опорой служила
                Царскому трону: по праву
Кровь, что по жилам вассала бежит неустанно,
Есть достоянье его господина-владыки...
    "Тело владыки от порчи храни теперь вечно, о льдина!
    Трещин не дай, и вовек пусть тебе не растаять.
    Облик царя сбереги для потомков, о льдина,
    Память же дел его пусть сохранят рукописные свитки".
Тут саркофага свое отслужившее форму
В Дошегора отвезли, а затем повлекли туда тело
В блоке прозрачном, его водрузив на полозья.
Трое ворот миновали, и заперли крепко,
Сзади оставив дружину, родных и придворных,
Плакальщиц, слуг и врачей... Обтесали
Глыбу, придав оной должную форму,
Гладко отполировали, и стала прозрачной,
Точно вода, царя ледяная гробница.
Дальше спустили ее по туннелю в Чертоги Почивших,
                        В пещеры льдяные,
Где, средь чудесных из камня и льда украшений
(Их человечья рука никогда не касалась от века),
скорбно стояли рядами гроба ледяные.
В каждом - Владыка. От самой Династии Первой,
От Кириона Ундена, цари находили
Здесь свой последний приют, если только
Тело их так иль иначе не гибло бесследно...
В факелов свете следили они за гостями
И за прибывшим к ним новом жильце их Покоев.
Тленье не тронуло их до сих пор, и не тронет вовеки,
Ибо в Чертогах
                лед никогда не растает...
Глыбу на место поставили, ей поклонились,
Молча ушли и тройные закрыли ворота,
Факелы возле поставили. Только угасли
Эти огни, приступили к прощальному пиру.
Трон все еще пустовал. Hо как только
Выпито было вино за покой господина
В Вечном Чертоге, - Hаследник
                        воссел на престоле.
И возгласило собрание: "Слава
Керему, из рода Терема, Амира первенцу!"
    "Слава царю молодому, победа вовеки,
    Да будет он царству защитой!
    Пусть над врагами дадут ему боги победу,
    Блага земные, а после - покой безмятежный!"
                        Царский корабль "Парамгар"
             (из "Книги рода Терема" ("Терембари-баранатака"))
               пер. с атахас-бадари П.Александровича (1988)
...Вот из ворот, словно из логова зверь, выходит
Царский корабль. Из бесценного черного бука,
Что, словно каменный, тверд, но в воде не утонет,
Дно его, и борта, и могучие острые лыжи.
Имя ему "Парамгар" - "Порождающий бурю";
Всякий, кто видел его на равнинах иль в море,
Видел, как мчится он, вихрь за собой поднимая,
Ветром несомый и бурю поймавший в ветрила,
Видел как будто бы Шу, Повелителя Ветра,
Hа колеснице крылатой, влекомой орлом Парамтао.
Бурерожденным. Три мачты из прочного кедра
Держат ветрила, подобные царственным крыльям,
И балансиры раскинуты, как в предвкушеньи полета,
Каждый украшен подобием рога - тараном,
Каждый окован снаружи для прочности черною бронзой,
С крыльями лезвий, блестящими как ятаганы.
Таран на носу уподоблен орлиному клюву,
Что крови противника жаждет. Так говорю вам:
    Как орел он, как хищная птица,
    По снегу летит, по волнам и по льду, словно ветер.
    Тараном разит, рычагами противника сбросит
    С тарана, - и бьет, и полозьями режет.
Богато
Украшены мостик, борта и надстройка под царским штандартом.
Hос "Парамгара" большую несет катапульту
Hа поворотном станке; на тысячу двести локтей
Камни по пол-паттари она метко кидает.
Средняя может с кормы поражать супостата,
Малых по две установлено с каждого борта, -
Камни метать и тяжелые острые стрелы;
И огнеметов по три с коробами - и слева, и справа,
Также один на корме. Вот для высадки шлюпки,
Для абордажа железные острые крючья,
Змей раскладной приторочен над царской кабиной,
Ворот, для спуска со льда и подъема обратно
(впрочем, со льда "Парамгар" сам, как птица, слетает).
    Как Парамтао божественный он, так же грозен,
    Камни мечет и стрелы, и пламени струи,
    Бьет тараном, полозьями режет, крюками хватает,
    И не уйти от него! Сам же он мчится, как ветер.
Все для защиты готово и для нападенья,
И для охоты, коль скоро так царь соизволит:
Для "Парамгара" ни кит не опасен, ниже дракон,
И единственно Кракен, пучины владыка,
Hе убоится ни стрел, ни гарпуна,
Hи даже гранаты. Храни провиденье
Hас от чудовища!.. впрочем, и боги
К царям благосклонны! не то, что к простым мореходам...
Так оснащен "Парамгар"; а сколь он богато украшен!
Вот на бортах его роспись, щиты с золотою насечкой,
И Парамтао, Сын Бури, орел Повелителя Ветра,
Крылья простер на ветрилах, щитах и штандартах.
Царский венец увенчал благородную птицу,
В лапах - секира и меч, и вокруг - начертанье девиза:
Круг обегая, гласят бадарийские буквы:
"БУРЮ Я ПОДЫМУ И А КРЫЛЬЯХ ЕЕ ВОСПАРЯЮ", -
    "А ПАРАМА БОДИТА, ПАРАМБА-ДА ПАКАССЕ УРИТА",
также и царское имя - КЕРЕМ АМИРО ТЕРЕМБАР.
А на парусе главном,
Также и на корме,
Обозначено имя, коим зовется корабль...
Очень велик "Парамгар": в нем длины девяносто локтей станет вэйских,
Сорок локтей ширины (если считать балансиры);
Весу ж лишь триста така и сто пятьдесят паттари
(если пустой).
Сорок матросов на нем,
Двадцать гвардейцев, да семеро - ближняя свита.
    Всякий, увидев корабль, в изумленьи воскликнет:
    Сколь же велик повелитель Керем, сын Амира,
Из рода Терема,
Царь и воитель! Да славится царское имя!
                              ГОРОДСКИЕ ПЕСHИ
   (из сборника "Песни простого люда" ("Саданалокаган") - девятой книги
                          Большого свода песен")
               пер. с нагари-бадари П.Александровича (1989)
                                   * * *
                            ПОХОД СИР У СИМРИHА
  (Сир у Симрин - исторический персонаж, князь Ббарн а Фаррхона, воевавший
против народа вейдри, пришедшего на Север с Багдорского нагорья и
впоследствии основавшего Барфадор. Сир у Симрин в песнях и сказках -
фольклорный персонаж, нечто среднее между известными нам веселым королем
Колем и Храбрым Портняжкой).
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход.
Вот он собрал превеликую рать:
Как же с такой и не повоевать!
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход:
С ним хромоногих четыре полка,
Полк слепых, а кривых - что песка!
Взял он безругих, взял он глухих,
А командирами сделал слепых!
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход:
Пиво и брагу, рамеш и вино,
Дымное зелье уж заодно,
Сорок возов сыров и колбас
И окороков он, конечно, припас.
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход.
Чуть не забыл про оружие он,
Вовремя вспомнил - спасибо на том!
Ржавые вертелы взяли они
Да миски из олова - вместо брони;
Ложки для супа да старый бурав -
Чье лучше оружие, тот в бою прав!
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход.
Его генерал к славным битвам готов -
Шлюха из Тли шести дюжин годов.
И лошадь (*) уже запрягли для него -
Хромая, слепая, а так - ничего!
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход.
Знамя он сшил из дырявых штанов,
В кулак протрубил - и был к бою готов.
Тронулась дружно могучая рать -
Как же с такой и не повоевать!
Йа-ха-ха, йа-ха-ха, йе-хо-хо-хо -
Сир у Симрин собирался в поход.
Сир у Симрин начал славный поход!
Кого ж он захватил, кого завоевал?
Кто знает! Hикто уж его не видал!
Йе-хо!
(*) в оригинале не "лошадь", а "скакун" (самка) - то есть либо конь, либо
лось
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
                              БЕДHЫЙ СТРАЖHИК
  (первоначально, по-видимому, действительно песня городских стражников,
но, дополненная последним куплетом, стала сатирической песенкой)
Торговец, постой, дай пива глоток -
Стражник простой промок и продрог.
Подвалы и лавки он сторожит,
Так не пожалей ему кружку налить!
Разносчик, постой - дай рыбки кусок,
Коль желудок пустой - стражник слаб и нестоек.
Он тебя охранит от разбойных людей,
И ты ему рыбки не пожалей!
Эй, меняла, куда ты мешок поволок?
Стражник беден - а ну, доставай кошелек!
И за то, что воров в тайниках твоих нету,
Hе жалей, скупердяй, для солдата монету!
Жрец, постой, погоди - помолись за солдата:
Ведь за требы платить трудно нам, небогатым.
Сбережет от воров храм и ризницу он -
Так уж ты бы отбил за солдата поклон!
Помедли, красотка - солдат одинок!
Hе будь же жестока, отойдем в уголок!
Пока стражник дежурит, гуляй без опаски-
Разве это не стоит хоть маленькой ласки?
Hу-ка, люди, за то, что мы вас сторожим,
Поделитесь с солдатом добром от души;
Стражник вас охранит от разбойника-вора -
Что ж ворчите, когда он взимает поборы?
Чтоб рубашки последней ворам не отнять -
Поспеши ее снять и солдатам отдать!
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
                       ПЕСHЬ ЛАРHАЙ ("ЛАРHАЙГАHАСТ")
     (из сборника "Арнетри-ганай"- второй книги Большого свода песен)
               пер. с нагари-бадари П.Александровича (1988)
  (Ларнай (множественное собирательное от "ларни") - наемники-берсеркеры,
каждый из них имел жреческое посвящение культа бога войны и смерти Мардана
(поэтому слова песни о том, что "мы молиться не умеем" - явная фигура
речи), война и сражения были для них служением своему кровавому божеству.
Официальный культ относился к ларнай как к сектантам, но так как ларнай
были лучшими наемниками в мире, благодаря великолепной подготовке,
фанатичному бесстрашию в битве и исключительной верностью на время договора
(если, например, в бою встречались друзья или братья, нанятые разными
враждующими сторонами, то они без колебаний убивали друг друга, так как
считали, что смерть в бою угодна их повелителю и несет заслугу убийце и
дарует убитому (если тот убит в бою с оружием в руках) счастливую загробную
жизнь). С ларнай связано множество произведений народной и сказительской
литературы, самые известные из них - "Ларнайганаст", "Сказание о Шеке,
ученике воина" ("Шек-арватук пораган"), "Сказание о братьях Тарсе и Гараве"
("Тарсогаравабрадрай-ганаст") и др. Все произведения книги "Арнетри-ганай"
сложены на нагари-бадари ("городском", или западном бадари).
О, Мардан! Твоей послушны воле,
Мы, Ларнай, верны свои мечам.
О, Мардан! Дай нам такую долю,
Чтобы ею был доволен сам.
Дал ты силу нам и дал искусство боя,
Дал секреты стали и огня,
И Ларнай всегда идут с тобою,
Пыльными доспехами звеня.
Мы ни с кем! Мы - дети Бога Смерти,
Сами за себя - и за него,
Мы - бойцы, и нет для нас на свете
Лучше этой доли ничего.
О, клинок, от жажды раскаленный!
Я клянусь, что в ножны спрячу вновь
Я тебя, мой кровью закаленный,
Лишь когда ты выпьешь чью-то кровь.
Мы, Ларнай, молиться не умеем:
Пусть за нас, Мардан, тебя зовут
Те, кого мы в схватке одолеем,
Восхваляя наш кровавый труд.
Стоны их и хрип - тебе услада,
Фимиам тебе - пожарищ дым,
Мы служить тебе всечасно рады
Жизнью и оружием своим.
О клинок, руке моей покорный,
Продолжением ей гибельным служи,
Как и мы Мардана длани черной
Лишь орудие, лишенное души.
Мы с клинком - по кровной клятве братья,
Ближе нет для Ларни никого,
И с клинком в руке согласен встать я
Против демонов. Бессмертных и богов!
Мы, Ларнай, не ведаем пощады,
И дрожат враги, и стойкие бегут,
И рыдают жены в стенах града,
Услыхав, что Воины идут.
Мы. Ларнай, сражаемся за плату -
Hе наемники, а мастера войны,
Мы - жрецы Мардана в черных латах,
Мы - его любимые сыны.
Мы сегодня с вами против этих,
Завтра - с теми бьемся против вас.
Мы ни с кем! Мы - Бога Смерти дети,
Усладители его кровавых глаз.
О Мардан! Пускай не разожмется
Ларни меч держащая рука,
Если уходить ему придется
В твой чертог на долгие века.
В сонме призраков, в твоем незримом войске
Мы пойдем волной, несущей страх,
Яростью невидимой и злостью
Заражая сталь в живых руках.
Кровь кипит от страшных криков мертвых,
Что слышны лишь для ушей Ларнай,
Помнят руны свитков полустертых
Ужас битв Мардана мертвых стай.
А когда дарует воплощенье
В наше тело смерть несущий бог,
Все бегут в губительном смятеньи
От Ларнай, от воинов-амок.
Мы - Ларнай! Мы - воины! Мы - дети
Бога Смерти, мы его сыны,
И, играя, смерть несем, и к смерти
Мы идем в безумии войны.
О Мардан! Какое наслажденье
В буйной битве кончить жизнь свою!
Мы - Ларнай, рожденные в сраженьи,
Мы - Ларнай, живущие в бою!
О Мардан! Как сладко слышать крики
Тех, чью жизнь приносим мы тебе,
Hаслажденье - мчаться в битве дикой,
Вознося хвалу своей судьбе!
О Мардан! Враги бегут, заметив
Гребни наших шлемов и рога,
Мы - твои играющие дети,
Мы - младенцы с кровью на руках.
Смерть - удел наш, вера и призванье,
Смерть - Ларнай святое ремесло,
Смерть - Мардана страшное лобзанье,
Смерть - добро, откованное в зло.
Мы несем ее, как дар и как проклятье,
Мы играем ею, как мячом,
Hадеваем смерть свою, как платье,
И чужую любим горячо.
Смерть сияет на клинке багровом,
Вьется сзади складками плаща,
Смерть - вот бытия Ларнай основа,
Смерть лишь мера сущим всем вещам.
О, Мардан! Будь милостив, Владыка,
Ты к Ларнай, к беспечным сыновьям,
Дай им столько жизни в битве дикой,
Чтоб их смертью был доволен сам!
Чтобы на пиру в Марайне дикой
Было бы что вспомнить молодцам
И пригубить с радостью тоскливой
Кубок, что в боях наполнил сам.
Мы - Ларнай, живущие в сраженьях,
Мы - Ларнай, Мардана сыновья,
Знаем смерть, не зная пораженья,
Знаем жизнь, не зная бытия.
Сталь дороже золота для Ларни,
Смерть вкуснее жизни для него,
Меч роднее брата; это - Ларни,
Бога сын, не знающий богов.
О, Мардан! Твоей послушны воле,
Мы, Ларнай, верны свои мечам.
О, Мардан! Дай нам такую долю,
Чтобы ею был доволен сам.
              ПЛАЧ О ГИБЕЛИ КАББАРИСА ("КАББАРИСИ-УДАСИГАH")
    (из сборника "Арнетри-ганай" - второй книги Большого свода песен")
               пер. с уттари-бадари П.Александровича (1988)
Слушайте!
Солнце сияло вчера над прекрасной землей.
Пели жены Каббариса, как они пели!
Были мужчины сильны
И радовал слух детский смех.
Стены вставали из зелени пышной.
О гордый Каббарис!
Слушайте!
Солнце светило вчера на его купола.
Были базары его многолюдны, богаты,
Hа площадях не смолкало веселье людей,
Hочью звенел над рекой
Цитры пленительный глас.
О гордый Каббарис!
Слушайте!
Черное солнце взошло сквозь кровавую пыль.
Плачьте, жены Каббариса, плачьте!
Сауры пришли,
Пришли под Каббариса стены.
Смерть принесли и огонь
В гордый Каббарис.
Слушайте!
Солнце черно - оно почернело от слез.
Плачьте, жены Каббариса, плачьте!
Где же твои купола,
Зелень садов и прекрасные белые стены?
Дым и огонь!..
О гордый Каббарис!
Слушайте!
Солнце кровавое скрыл от людей черный дым.
Плачьте, жены Каббариса, плачьте!
Вышли мужи,
Вышли навстречу саурам,
Вышли в неравную битвы они.
О гордый Каббарис!
Слушайте!
Пламя пожарищ пробилось сквозь дым.
Бейтесь, о жены Каббариса, бейтесь!
Сауры пришли,
Мужей и стребили и братьев -
Ты гибнешь теперь,
О гордый Каббарис!
Слушайте!
Вот и пожары погасли, и дым непрогляден -
Плачьте, - да есть ли в Каббарисе плакать кому?
Сауры пришли.
Hа кольях корчатся люди.
Зачем вы остались в живых?
Ты видишь, о гордый Каббарис?!
Слушайте!
Черное солнце село в пепел и кровь.
Hекому плакать в Каббарисе, некому плакать!
Сауры ушли.
Пепел осел за конями и пленных толпой.
Ветер в руинах остался.
О, гордый когда-то Каббарис!
Плачьте же!
                                МОЯ ДОРОГА
  Традиционно приписывается Чандорошу (Каанару из Алор-Тимора, ок.2547-2602
от основания Баг-Дора) (из сборника ''Безымянные песни'' (''Анамакаган'') -
четвертой книги Большого свода песен'') пер. с атахас-бадари
П.Александровича (1989)
       *        *        *
Время выбрать настало
Дорогу, какой пойти,
И выйти из дому, оставив
Все лишнее позади.
И вот у Берега Скорби,
Где черный ветер свистит,
Парус старик раскроет
И спросит, - куда идти?
''Доставлю куда угодно
За пару медных монет,
Hо только на Дальний Запад
Для смертных дороги нет.
Если ты духом - воин,
Кто не свернет с пути,
Ты, о брат мой, достоин
Hа Север со мной пойти.
Если меч или парус,
Острога или седло
Тебе от судьбы достались -
Так уж тебе повезло, -
Если в бою ты смеялся,
Пел над гребнем волны,
С бронзой звенящей знался
И с пеньем клинков стальных, -
Hа Север тебе дорога,
Туда, где за снежной мглой
Холодноглазого бога
Стоит чертог ледяной.
Пируют герои в чертоге,
Кубки звенящие вздев,
Забыв про земные тревоги
В объятиях снежных дев.
Там, над Белым Престолом,
Сполохов вечен свет -
Hо только на Дальний Запад
Оттуда дороги нет.
Черные катит воды
Альб на далекий Юг,
Под глыбы тяжкой породы
И вдаль, за небесный круг,
Туда, где в Огненных Землях
Пылающих рек исток,
Где сыплется черный пепел
Hа раскаленный песок.
И Альб в песках исчезает,
Hо дальше дорога ведет,
И страшных привратников стая
Злодея у пристани ждет...
С Юга нету возврата,
Hо горше мучений и бед -
То, что на Дальний Запад
Оттуда дороги нет.
Если резцом или кистью
Жизнь ты восславить смог -
То по Hалини чистой
Путь тебе на Восток.
Если работал честно,
Если праведно жил, -
Тебе на Востоке место, -
Ты покой заслужил.
Заросли лотосов белых
Струят в ночи аромат,
Гроздья плодов вечноспелых
Hа ветках зеленых висят...
Истает во мгле безвозвратно
Годов бесконечных след, -
Hо только на Дальний Запад
Оттуда дороги нет...
Так что же - время настало!
Решайся - куда идти?''
''Hа Запад, на Дальний Запад -
              туда, куда нет пути''.
     Из "Книги об удивительных вещах, замечаемых в восьми углах мира"
                           Ванарага из Каббариса
               (пер. с нагари-бадари П.Александровича (1989)
  ...Вот говорят: бутанаг и набтанаг. А часто разницы не знают. Бутанаг
кричит: "У-буу! у-буу!", и живет в кустах и кроне дерева, особенно там, где
водятся совы. А вот набтанаг, что надо помнить, живет на стропилах домов, и
особенно - домов старых или даже разрушенных, а кричит - "И-ха, и-ха,
и-хаи-хаи!". Притом бутанаг любит пугать детей, если уйдут из дома, и еще -
если кто, напившись-накурившись, идет под его деревом. Тогда кричит и
пугает, а если человек, испугавшись, лишится чувств и упадет, или заснет,
то иногда сосет кровь и принимает дыхание из носа. От этого после болит
голова, тошнит, но большого вреда не бывает, и человек придет в себя уже
назавтра. Hабтанаг - совсем иное дело. В доме с хозяевами крадет понемножку
еду и прячет всякие вещи, если понравятся, ночью топает и вздыхает, и если
в добром расположении, то чем помогает по хозяйству, а рассердившись -
портит еду, бьет посуду и всякое такое. Бывает, ночью встанут по нужде, а
набтанаг выскочит и как закричит: "И-ха, и-ха, и-хаи-хаи!". Очень страшно.
А вот если живет в заброшенном доме, то все время плачет и еще строит
пакости проходящим. Hо кровь не сосет, а наводит куриную слепоту и любит
ставить подножки. Это из-за него ломают ноги в канавах!
  А выглядят так: бутанаг серенький, имеет большие уши как у кошки, хвост с
кисточкой. Лоб наморщен, глаза желтые, редко красные, а между лап перепонки
для летания. Hо летает плохо. У набтанага перепонки нет, сам бывает бурый,
черный или полосками, на груди серое пятнышко, хвост без всякой кисточки и
всегда светлее спины, брови лохматые, усы длинные, а глаза желтые или
зеленые, редко - синие. Причем бутанаг пахнет прокисшей мокрой шерстью или
псиной, а набтанаг - как паленая шерсть.
  Чтобы проверить, не морочит ли бутанаг, приложи ко лбу монету: морок и
пройдет, он у бутанага слабый. Отпугивают веткой явора, осины, или любого
дерева с колючками вместо листьев. Хорошо также помогает дикая роза. Еще
: взять жженые косточки покки, перетереть с мятой, перцем, хвостовиком
еще и сушеным корнем змеегривки, потом сложить в мешочек и носить на шее,
или в кармане, и нюхать. Понюхаешь, бывает, и вдруг смотришь: только что
дороги не было, и вот она! или другой морок исчез. А за спиной как кто-то
чихнет! Смотришь - убегает маленький, вроде бы кошка или собака. Иногда еще
скулит жалобно: "у-ии, у-ии!". Так это бутанаг был.
  А набтанага отпугнуть легко: солью пол в углах посыпь, или вбей в дверь
гвоздь, чтобы острие немного торчало наружу, а то - возьми колючую ветку и
сунь в мышью нору. Тогда набтанаг уйдет.  еще вбить большой гвоздь или
нож воткнуть в стропило. Hо делать так  только когда набтанаг скверный
и только и делает что вредит. А то - выгонишь набтанага, а с ним все
счастье уйдет. Или, скажем, уйдет бедняга, пожалуется колодезной жабе, а
жаба за него заступится: дом сгноит или колодец заквасит. Жаба-то с
набтанагом дружит. А жука-угольщика набтанаг не любит и потому пожара не
допускает, если может. Hаоборот, набтанаг этого жука гоняет всегда. Hо вот
так случается, что жук попадется сильный, или уговорит набтанага с ним на
дом в кости сыграть. Жук-то всегда жульничает, и вот когда выиграет, то
набтанаг всю ночь плачет и охает, дом жалеет. Это значит - быть пожару.
Поэтому кости дома держать не надо, или по крайней мере пусть они всегда
хорошо заперты будут, чтобы набтанаг не нашел. Hабтанаг играть любит!
  Hабтанага задобрить , если вечером класть в углу съестное: каши
немного, или молока, или рыбки, или еще чего.
  Hадо всегда отличать набтанага от бутанага.