Книго
--------------------------------------------------------------- "Moonless in Byzantiun", 1962 Перевод: В.Серебряков, 1997 Издательство: "Полярис". Origin: Castlevania http://kulichki.rambler.ru/castle --------------------------------------------------------------- Сверкающий машинный ад, где эбеновые стены говорят в завтра. Торопливо пощелкивали челюсти, с треском статических разрядов перемалывая ушедшие дни. Машина переваривала прошлое, жадно глотала, бормоча будущему: «Ты мое ты мое ты мое», -- и собеседник отражался в ее полированных боках. Человек, представший перед Автоматическим Наблюдательным Устройством, потер серо-стальную челюсть двумя естественными пальцами. Механические ноги пружинили, когда он прохаживался в ожидании. Когда он вступал в цветной круг, роботы-охранники настороженно поворачивались к нему. Наконец панель засветилась. Щелканье перешло в гул, из зарешеченных отверстий хлынули звуки: -- Уильям Батлер Йетс (Йетс, Уильям Батлер (1865 -- 1939) -- ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии), ты обвиняешься в писании на стенах уборной. Признаешь ли себя виновным? -- Нет, -- ответил человек, не останавливаясь. -- Меня зовут не Уильям Батлер Йетс. -- Я отметил это. Более того, ты обвиняешься в незаконном обладании именем, употреблении запрещенных семантических единиц и владении инструментами для письма. Признаешь ли ты себя виновным по этим пунктам? -- Я не Уильям Батлер Йетс, -- повторил он. -- Я уже не знаю, какие слова Резлаб удалил из языка на сей раз. И что значит «инструменты для письма»? Он замер, как ворон на проводе. Роботы тоже застыли. -- Схваченный в уборной сектора девять, ты имел при себе четыре спички и зажигалку, которой опаливал их концы. В момент ареста ты писал на стенах указанной уборной поэму «Отплывая в Византию». Ты отрицаешь это? -- Нет, -- ответил человек. -- В таком случае приговор -- «виновен». Имеется предположение, что ты частично виновен в подобных инцидентах, происходивших на протяжении многих лет. Ты отрицаешь это предположение? -- С какой стати? -- Человек пожал плечами. -- Я писал их все. -- В таком случае ты виновен в тяжком преступлении. Каждое стихотворение ты подписывал «Уильям Батлер Йетс», а обладание именем автоматически влечет за собой высшую меру наказания. -- Я подписывал так не все, -- булькнул человек. -- Йетс же не все писал. -- Одного раза достаточно для приговора. Однако в протокол будет занесено, что ты не все стихотворения подписывал «Уильям Батлер Йетс». Кто писал остальные? -- Не знаю. Некоторые я услыхал где-то, вспомнил... Другие написал сам; -- Признание в механическом воспроизведении слов, разрешенных или запрещенных, является признанием вины -- нарушен кодекс Резлаба, ноль-ноль-три, наказание десять, поглощено высшей мерой. -- Спасибо, -- заметил человек. -- А ведь было время, когда любой мог писать на стенах сортира. -- Было, -- согласился АНУ, -- но в те времена на стенах писали здоровые и разумные выражения, связанные с размножением вида. Ты, Уильям Батлер Йетс, являешься примером того, почему подобная практика ныне запрещена. -- Пострекотали немного барабаны памяти, и АНУ продолжил: -- Ты складываешь из слов бессмысленные фразы. Ты пишешь о том, чего нет, и, даже когда описываешь существующее в действительности, ты искажаешь реальность до такой степени, что она сама становится ложью. Ты пишешь без пользы и цели. именно по этой причине письмо было отменено -- люди всегда лгут в речи или в письме. Заостренные платиновые уши человека дернулись и встали торчком: -- И поэтому ты уничтожаешь речь? И поэтому ты заменяешь речь машинной белибердой? И поэтому ты разбираешь язык, как разбираешь сломанных людей? -- Он погрозил машине когтистым кулаком, потом ударил себя в грудь. -- АНУ! Ты превратил человека в паразита! Мне триста лет, и то, что осталось от моего тела, вопиет против тебя! Душа моя разрывается! -- Презрен! Презрен! -- грянул динамик. -- Ты употребил запрещенное слово! -- И употреблю еще, пока могу говорить! -- воскликнул человек. -- Тебя создавали не для того, что ты творишь! Человек -- не машина! Он построил тебя, и... Он схватился за горло -- его вокодер отключился. Человек закрыл полуметаллическое лицо когтями и упал на колени. -- Во-первых, -- проговорил АНУ, -- человек не строил меня. Я существовал всегда. Неэффективные люди не могли бы достичь такого совершенства конструкции. Я оказал милосердие вашему виду, включив его в свой конв Я продлил вашу жизнь. Я улучшил ваш дизайн. Протестовали очень немногие, подобные тебе образцы производственного брака. Тем не менее я сохранил от них все, что смог. -- Вновь застрекотали барабаны, потом АНУ продолжил: -- Я намерен задать тебе еще один вопрос. Я включу твой вокодер, если ты не станешь использовать запрещенных слов. Вырази согласие вставанием. Человек поднялся на ноги. Руки его опустились, он мрачно глянул на сияющую панель. -- Ты не мог написать все эти стихотворения, -- раздался мерный глас. -- Скажи, зачем и как ты делал то, что делал? -- Зачем? -- повторил человек, вспоминая. -- Как? Это случилось столетия назад, в разрушенном ныне Византийском зале, где человек слышал последнюю музыку Земли. В этом панельном бетонном здании размещалась Птица. Птицей назывался последний музыкальный инструмент, построенный АНУ. Тысячи золотых глаз таились в роскошных изгибах ее хвоста, и червоное тело сотрясалось в скорби златогласых пророчеств. Когда АНУ строил ее, сопротивление было сильнее, и слова «отдых» и «искусство» еще не потеряли смысла. Человек был на последнем концерте Птицы и участвовал в последовавшем мятеже, который обошелся ему в добрую часть левой лобной доли. Двумя днями позже Птицу разобрали. Медик сказал ему как-то, что одно из ярких перьев вставлено ему в запястье, а другое -- в позвоночник, и человека порой радовало, что он носит в себе часть Птицы. А потом, ночью, на поясной станции, ему явился целый человек. Полностью людей редко можно было встретить. Иных и вовсе было не отличить от автоматических слуг АНУ. Почти у каждого из живущих имелись сменные, конвейерные части, и чем старше становился человек, тем меньше людского в нем оставалось. Но незнакомец был цел и очень В глазах его были выносные хрусталики, очень толстые, на плечах -- нефункциональный кусок темной ткани, а на шее -- широкая черная лента. Он носил что-то вроде рваной рубашки, коротковатые штаны, черную, мятую головокрышку и опирался на незаконный протез -- трость с золотым набалдашником. Седые волосы окаймляли хребты скул, и полыхали запавшие глаза. -- Кто ты? -- спросил человек. -- Часть природы, -- ответил пришелец. -- Когда-то я был Уильямом Батлером Йетсом, а потом -- золотой птицей, вынужденной петь в жалкой пародии на предсказанную мной Византию. -- Я не понимаю. -- Ныне я поднимаюсь ввысь, но часть меня живет -- в твоем запястье, в твоем хребте. Ты вспомнишь мою песню, когда песни запретят. Ты будешь говорить, когда вокруг будет сталь, и ты, или часть тебя, воскресишь золотой век Земли. И призрак исчез. Но все чаще стали являться перед человеком печальные глаза, и во сне он слышал дрожащий голос. Он начал вспоминать то, о чем не знал -- как стихи, которые царапал на стенах. -- Я должен писать их, -- сказал он. -- Я не знаю почему. Они приходят мне в голову, и я хочу поделиться ими, показать остальным. Я не Уильям Батлер Йетс, но я подписываю его именем созданные им стихи. Остальные -- нет. -- Ты написал строки, -- заметил АНУ, -- которые можно воспринять либо как критику, либо как похвалу биомеханическому процессу. -- И бесстрастный голос процитировал: -- «Выньте цилиндры из почек моих, Выньте контакты из сердца, Вырежьте балку, что вместо хребта, -- У машины есть лучшее место». -- Поясни значение, -- потребовала машина. -- От твоего ответа зависит многое. -- Я и сам не знаю, -- ответил человек. -- Просто в голову пришло. Я не знаю даже, кто их пишет... -- Тогда приговор окончателен, -- произнесло Автоматическое Наблюдательное Устройство. -- Ты будешь подвергнут действию газа, разрушающего нервную систему. Остальные части твоего тела подвергнутся вторичному использованию. У тебя есть последнее слово? -- Да, -- ответил человек, цепляясь за воздух когтистыми пальцами. -- Ты говоришь, что я лишен души. Ты говоришь, что, разобранный, я принесу больше пользы. Но я утверждаю, что наделен душой и она живет во мне, в моей плоти и в моем металле! Разбери меня на части, и рано или поздно эти части окажутся в тебе. И в тот день ты остановишься, машина! Луне растущей я молюсь, чтоб этот день настал скорее! Луной растущей я клянусь, молю я ночь, чтоб... -- Голос его оборвался. -- Презрен, -- донеслось из динамика. -- Ты -- бесполезная единица. Панель померкла. Роботы-охранники вкатились в цветной круг, где стоял человек. Они протащили его по коридору, втолкнули в комнату, где смерть сочилась из стен. Голосовой механизм его включился вновь, но говорить было не с кем. -- У меня будет имя! -- крикнул он охранникам, когда те швырнули его в комнату. Но они не услышали. Дверь захлопнулась. Человек ткнул острыми когтями в мягкую плоть бедра. Задыхаясь, он нацарапал кровью на своей последней стене: ОТ ТЕБЯ Я НЕ ОТСТАНУ: БУДЬ РЫЧАГ Я - В ГЛОТКЕ ВСТАНУ, ГАЙКОЮ -- В КИШКАХ ЗАСТРЯНУ.
Книго
[X]