Книго
Александр Абрамов, Сергей Абрамов. 
                                 Апробация
   ----------------------------------------------------------------------
   Сборник "НФ-12".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 August 2000
   ----------------------------------------------------------------------
   В лабораторию академик вошел со смутным чувством  предубежденности,  от
которого так и не мог отделаться. "Трудно быть объективным, когда  заранее
убежден  в  практической  бесперспективности  открытия,  с  которым   тебе
предстоит познакомиться, - думал он. - Честно  говоря,  я  не  должен  был
соглашаться на апробацию". Ему вспомнились те же сомнения, побудившие  его
самого безжалостно отвергнуть проблему, которой он отдал десять лет  жизни
в науке. Как удивлялся и шумел мир! "Человек, заглянувший  в  будущее,  от
него отворачивается" - были и такие газетные  аншлаги.  Да,  он  заглянул,
действительно заглянул одним глазком  в  замочную  скважину  Времени.  Его
приборы, проникшие в область подсознательного, могли воссоздать зрительный
образ человека и среды в любой день и год его предстоящей  жизни.  Но  это
был  один  вариант  будущего  -  вероятностный  вариант.  Дерево   Времени
ветвисто, и кто мог предсказать, по какой  ветви  направится  капля  соха,
идущая от корней... А создавать лишь одну из возможных картинок  Завтра  -
дело киношников, а  не  ученых.  Открытие  оказалось  бесперспективным.  И
ученый ушел.
   Сейчас его снова приглашали к замочной скважине Времени.  Только  дверь
отворялась  не  в  будущее,  а   в   прошлое.   Прогноз   Кларка   относил
материализацию воспоминаний  к  половине  двадцать  первого  века,  ученик
академика обогнал этот прогноз больше чем  на  пятьдесят  лет.  "Зачем  вы
пришли ко мне? - спросил академик пригласившего его кибернетика. -  Только
по  праву  ученика?  Зыбкое  право:  я  наименее  подходящий  человек  для
апробации вашего опыта". "Именно поэтому, - сказал кибернетик, - если я не
сумею убедить вас сейчас, ваше "против" наверху неизбежно".
   Итак, от него ждали одобрения. Старый  ученый  с  любопытством  оглядел
обстановку аппаратной, показавшейся ему очень знакомой. Цветные провода  с
присосками, извлекавшие из головы  испытуемого  нужные  отпечатки  памяти,
загадочные сенсорные устройства, заключенные в  пластмассовую  оболочку  с
глазками индикаторов, пульт с кнопками, и шкала со стрелкой,  преследующей
Время,  даже  большой  стекловидный  экран   мнемовизора   -   точь-в-точь
телевизорный  в  бездействии,  такой  же   темный,   мутный   и   лиловато
поблескивающий, - все это он, казалось,  знал  и  трогал  в  своей  бывшей
лаборатории. Невольно он искал что-то новое и невиданное. Таким,  пожалуй,
оказалось только световое табло над экраном, сейчас матовое и погасшее.
   - Зачем это? - спросил академик.
   - Мы показываем здесь крупно дату, чтобы вызвать ассоциативную связь.
   Кибернетик с надеждой и тревогой всматривался  в  лицо  своего  бывшего
учителя, а тот рассеянно отводил глаза.
   - С чего начнем, юноша? - он все еще называл кибернетика  юношей,  хотя
тому уже было за сорок.
   - Садитесь в кресло, профессор. Правое, а налево, у пульта - я.
   Против стекловидного экрана стояли привинченные к  полу  два  кресла  с
обивкой из бледно-зеленого пенопласта. "Модерн, -  неодобрительно  подумал
академик,  -  а  на   пульте,   вероятно,   всякие   стереоскопические   и
стереофонические штучки". Он сел нарочно с размаха, неловко и  грузно,  но
кресло устояло, а изящная обивка его легко  прогнулась,  объяв  старческие
телеса академика. "Модерн с удобствами", - отметил он, уже смягчившись,  а
вслух спросил:
   - Воспоминания записываются!
   - Обязательно. На специально обработанную магнитную пленку. Изображение
и звук.
   - В цвете?
   -  Конечно.  Полная  иллюзия  жизни.  Тона   естественные,   не   очень
контрастные.
   - Значит есть и мемориотека?
   - Пока всего несколько записей. Большинство мои.
   Академик никак не мог  настроить  себя  на  серьезный  доброжелательный
разговор. Не хотелось спрашивать, а спросилось:
   - И среди них, конечно, уникум? Самый счастливый день в вашей жизни?
   -  Скорее  наоборот,  -  усмехнулся  кибернетик.  -  Хорошо   получился
прескверный день. Разговор с женой накануне нашего разрыва.
   - Покажите?
   Кибернетик смутился.
   - Это очень уж личное, профессор.
   - А есть не личное? Что-нибудь non multa,  sed  multum  [не  много,  но
многое (лат.)].
   - Есть, - в глазах у кибернетика мелькнула  смешливая  искорка.  -  Ваш
экзамен. Когда вы меня провалили.
   Он достал катушку с пленкой, вложил в щель Прибора, закованного в белую
пластмассовую броню, и нажал кнопку на пульте.  Экран  осветился  изнутри,
как подсвеченный  утренним  солнцем  туман,  что-то  вспенилось  в  нем  и
растаяло. Возник длинный экзаменационный стол, какие были в ходу  четверть
века назад. За столом сидел помолодевший лет на двадцать академик -  тогда
еще  ординарный  профессор,  с  проседью  на  висках,  ныне,  увы,  совсем
золотящихся от пожелтевшей с возрастом седины. Стол, катушки с  магнитными
лентами, листки белой бумаги - все это было отлично видно.  Только  костюм
на экзаменаторе-как-то странно менял цвет.
   - Плохо помню, - признался смущенный кибернетик, - несколько отпечатков
памяти наплывают друг на друга, ложатся несинхронно, в разбивку.
   Его самого видно не было - перед столом,  как  в  телевизионном  кадре,
возникали только большие  руки,  протягивались  ниоткуда  и  пропадали  за
невидимой рамкой, жестикулирующие, навязчивые, хватающие то  карандаш,  то
бумагу. "Это понятно, - думал академик. Воспоминание,  записанное  или  не
записанное, воссоздает только то, что видит и фиксирует глаз".
   Сначала тихо, потом все громче и громче доносился разговор экзаменатора
со студентом. Звук  был  чистый,  без  характерных  недостатков  магнитной
записи.
   -   ли  раскрыть  механизм,  с  помощью  которого  мозг  принимает
решения, связанные с условной адаптацией к среде?
   Для нынешнего академика его вопрос, прозвучавший два десятилетия назад,
показался элементарным, чуть ли не детским. Но студент долго молчал. Потом
сказал неуверенно:
   - Я думаю, профессор...
   - Вы думаете или это установила наука?
   - Простите, не уверен.  Кажется  экспериментально  установлено,  что  у
некоторых людей в подобной  ситуации  имеет  место  некоторое  возрастание
альфа-частоты.
   - А если у человека нет альфа-ритмов?
   Молчание.  Академику  свой  голос  показался  неожиданно  и   неприятно
звонким,  а  молчание  кибернетика-студента   свидетельством   лености   и
невежества. Тогда он, вероятно, думал так же и как жестоко ошибся!  Теперь
он спросил с кресла, а не из-за стола, и не  экзаменующегося  студента,  а
сидевшего рядом ученого:
   - Сократить ?
   - Конечно, - согласился кибернетик и тронул другую кнопку. Стол исчез в
клубах тумана, послышалось жужжание прокручиваемой  катушки,  потом  туман
снова растаял и стол с молодым академиком опять возник впереди.
   И тут же академик услышал свой вопрос из глубины прошлого.
   - А что такое Е-волна?
   - Expectancy wave. Волна ожидания.
   - В чем же ее физиологическая сущность?
   Молчание. Мелькнули руки, на  мгновение  закрывшие  стол.  Правая  рука
подтянула рукав левой.
   - Не является ли Е-волна признаком кратковременной памяти?
   Молчание.
   - Не помните. Плохо.  А  какую  память  вы  используете,  заглядывая  а
шпаргалку под рукавом?
   - Выключайте, - сказал сегодняшний академик.
   Ему показалось, что кибернетик спрятал улыбку, выключая экран.
   - Радуетесь, видя мою ошибку?
   - Почему вашу - мою! - поправил кибернетик.
   - Сотни заурядпрофессоров и до и после меня порой не  умели  разглядеть
под маской нерадивого студента будущего ученого.
   Академик процедил эту  реплику  из  чувства  справедливости  и  тут  же
оборвал:
   - Ну, в теперь о ваших ошибках, юноша.
   - На экзамене?
   - Нет, в записи. Вы не только забыли цвет моего костюма, но и мое лицо.
Тогда я брил усы, а не подстригал, как сейчас.  Не  очень  уверен  я  и  в
воссоздании текста. Вероятно, у меня получалась бы несколько иная картина.
   - Давайте сравним, - предложил кибернетик.
   Академик  отрицательно  махнул  головой  и  долго  молчал,  прежде  чем
спросить:
   - Будете прикреплять к голове ваши присоски?
   - Это не больно.
   - Но противно. И гипнотрон?
   - Без гипноза. Легкий шок, и вы увидите все, что хотели вспомнить.
   - Самый счастливый день в моей жизни, - иронически отозвался академик.
   - А разве не было такого? Самого-самого.
   - Не помню. Мне, как и вам,  почему-то  вспоминается  его  антипод.  Вы
что-нибудь слышали о моем увлечении в молодости?
   Кибернетик понимающе усмехнулся.
   - Я впервые услышал о нем, когда мне было  семь  лет.  Мой  отец  играл
против вас в команде автозаводцев. Вы взяли тогда и кубок, и первенство.
   Академик помолодел, буквально физически помолодел, и на на двадцать,  а
на сорок лет - такой окрыленной молодостью сверкнули его глаза.
   Но так молодеют только глаза.
   - Я тогда кончил университет и вскоре защитил диссертацию,  -  произнес
он, опустив синеватые веки. - Наука отзывала меня со стадиона: все труднее
и труднее  становилось  совмещать  игры  и  тренировки  с  интегрированной
иерархией нервных процессов. Кроме того, я старел...
   - В тридцать-то лет?
   - В спорте стареют и раньше. Болельщики не видели этого, даже тренер не
замечал, а я  знал;  утрачивается  скорость,  быстрота  реакции,  точность
удара. А я был игроком экстра-класса, лучшим  спортсменом  десятилетия  по
международной анкете. Надо было ужа уходить, а я тянул, сгорая на поле и в
аппаратной, на скамье запасных и у сенсорных счетчиков.  Я  бросил  футбол
после  матча  на  кубок  чемпионов,  выигранный  "Спартаком",  но  уже   в
переигровке, без меня. Мой же матч мы проиграли. И я ушел.
   - Хотите увидеть оба тайма? - спросил кибернетик.
   - Зачем? Перегружать приборы...
   - И сердце.
   - И сердце. Вы правы... - а про себя подумал: и память тоже -  все  это
прошло, забылось, стоит  ли  снова  всерьез  переживать  то,  что  сегодня
кажется милым и забавным - не больше! Достаточно последней четверти  часа,
последних пятнадцати минут после гола Пирелли, восходящей  тогда  "звезды"
миланцев.
   Академик  покорно  предоставил  себя   привычным   рукам   кибернетика.
Холодные, чуть влажные присоски  коснулись  висков  и  затылка.  Мелькнули
перед глазами потянувшиеся к приборам провода. Кибернетик перевел какой-то
рычаг на панели, и экран ожил, знакомо  осветившись  изнутри  позолоченным
солнцем туманом.
   - Сосредоточьтесь.
   "На чем? - спросил себя академик. - На  растерянном  лице  Головко,  не
поймавшем мяч в броске после удара Пирелли?  На  последовавшей  контратаке
Флягина, пробившего миланский заслон почти на углу вратарской площадки, но
так и не сумевшего послать мяч в ворота. В последнее мгновение, правда, он
все-таки успел перекинуть его на одиннадцатиметровую отметку, куда  рвался
Карнович, плотно прикрытый Джакомо и Паче. Кто же взял мяч?"  Воспоминания
теснились, сбивая друг друга. Память академика никак не могла вытянуть  их
из  сорокалетней  глубины  времени.  Может  быть,   это   сделает   прибор
кибернетика?
   На какую-то долю секунды у него потемнело в глазах - он перестал видеть
и слышать. Это был тот самый шок, о котором говорил  ему  собеседник.  Шок
безболезненный  и  мгновенный.  И  сразу  из  темноты  и  тишины  на  него
навалилось  зеленое  поле,  ревущая  гора  трибун  и  полосатые   футболки
миланцев. Прибор не обманул академика: он воспроизвел в точности  все  то,
что видел и зафиксировал глаз и что отпечаталось в ячейках  памяти.  Видел
пятнистый мяч, рванувшийся с ноги Флягина, миновавший Паче и  на  какие-то
несколько сантиметров  ускользнувший  от  Карновича  в  центре  вратарской
площадки. Академик увидел и свою ногу, срезавшую его полет в  незащищенный
угол ворот. Гол? Нет, штанга!
   Все это академик видел как бы двойным зрением -  с  любой  точки  поля,
куда уносила его ожесточенная  погоня  за  мячом,  и  с  кресла  в  ореоле
спектральной проводки. Раздваивалось и сознание, даже эмоции.  Он  как  бы
жил на поле, чувствовал, как саднит шрам на колене, слышал  свое  дыхание,
ощущал упругую жесткость травы, и ни на мгновение не упускал мяча из виду,
ни одной траектории, ни одной прострельной прямой. И в  то  же  время  мог
прикидывать, рассчитывать и оценивать все с сорокалетней дистанции. Глазам
открывался то один, то другой угол  поля,  даже  в  толчее  на  вратарской
площадке он видел просветы, которые откроются мгновеньями  позже.  Вот  он
вторично обвел Джакомо, но бить по воротам не смог  -  слишком  велик  был
угол прострела. Вторым же, сегодняшним зрением академик предвидел  пустоту
на правом фланге, в которую вот-вот  ворвется  Карнович.  Если  б  он  мог
подсказать это своему "я" тогда на поле... Три раза  по  крайней  мере  он
замечал грубейшие ошибки, которые делал и не сознавал в проекции прошлого,
и это двойное зрение, двойное сознание, двойное смятение чувств  было  так
мучительно, что ему хотелось крикнуть: "Довольно! Остановите!", но  вместо
этого не с кресла, а с угла вратарской площадки доносился протяжный  стон:
"Точней, Флягин, точней!".
   Еще необычней казалось виденное кибернетику. Он смотрел матчи с  трибун
стадионов  и  на  экране  стереовизора,  снятые   "летающей   камерой"   и
безлинзовой оптикой. Но ничего подобного он не видел. На этот раз "камера"
была в глазах перемещавшегося по полю игрока, и на  экране  воссоздавалось
лишь то, что видели эти глаза. Поле  то  удлинялось,  то  съеживалось,  то
подымалось отвесной стеной, то обрушивалось зеленым откосом.  Полосатые  и
пурпурные футболки  то  закрывали  всю  площадь  экрана,  то  уменьшались,
перемещаясь от ворот к центру, мяч крутился огромный, как луна  в  зеркале
телескопа, или где-то витал далеким беленьким шариком.  Иногда  на  экране
виднелись  только  бегущие  ноги,  или  бутсы,   бьющие   по   мячу,   или
окровавленные колени,  или  ворота,  вставшие  дыбом.  А  все  объяснялось
просто: объект воспроизводимой  памяти  падал,  вставал,  перебегал  поле,
подавал угловой, бил пенальти.
   Да, был и такой эпизод в  этой  судорожной  пятнадцатиминутке,  в  этом
яростном штурме ворот миланцев. Итальянскую команду устраивала  ничья,  но
пенальти в их ворота давал  почти  верную  победу  "Спартаку".  Сразу  все
стихло,  даже  перепалка  вокруг  судьи  -   память   академика   уже   не
воспроизводила  звуков.  Он  смотрел  только  на  мяч,  который  аккуратно
устанавливал судья на одиннадцатиметровой отметке. Даже миланский  вратарь
тонул в мутном тумане; мяч в памяти академика точно  укладывался  в  рамку
ворот, Вратаря он воспринимал как штангу, которую не имел права задеть.
   Кибернетик увидел престранное зрелище. Ворота и мяч помчались от  него,
как снятые наездом киносъемочной камеры. Экран пересекла нога - заведенный
край трусов, голое колено, чулки со щитками и  мяч,  рванувшийся  от  ноги
косоприцельным прострелом. Мгновение - и он исчез за воротами, пролетев на
какой-нибудь сантиметр рядом со штангой.
   Кибернетик искоса взглянул на сидевшего рядом: глаза его были  прикрыты
руками.  Без   слов   сочувствия,   без   вопросов   кибернетик   выключил
преобразователь памяти. Экран погас.
   - Снимайте присоски, - сказал академик  и  прибавил  с  горечью:  -  Вы
понимаете теперь, почему этот матч был для меня последним?
   Кибернетик ничего не  ответил,  молча  освободил  голову  академике  от
проводки, переключил какие-то рычажки на панели и, присев к столу, записал
что-то в толстой бухгалтерской книге.
   - Что вы записываете? - спросил академик.
   - Показатели приборов. Чистоту звука, резкость изображения, коэффициент
точности...
   - А коэффициент полезности?
   - Не понимаю.
   - Какую пользу людям принесет показанная вами кувырколлегия?  Историкам
футбола? Дипломантам спортивных вузов?  Клубным  музеям?  Кинодокументы  и
магнитная лента выполнят эту задачу точнее и проще.
   - Ваша проба не записывалась.
   - А ваша? Кому вы ее покажете? Жене, когда она состарится? Или  внукам,
когда они подрастут?
   -  Над  фонографом  Эдисона  тоже  смеялись,  а   он   положил   начало
звукозаписи.
   - Несопоставимые величины!  -  закричал  академик.  -  Есть  и  другие.
Микроскоп привел нас в микромир, а лазер к космическому видению.  Но  куда
приведет материализация времени?  К  механическим  игрушкам  для  взрослых
детей. Я бросил свою, потому что не мог стабилизовать время, вы тоже  -  я
уверен в этом! - бросите вашу, потому что не можете его изменить.
   - Не все в  науке  нужно  рассматривать  с  точки  зрения  практической
пользы.
   - Все! Не сейчас, так в будущем.
   - Значит, вето?
   - На что вето? На игру со временем? Да! На кинематографию  памяти?  Что
же до аппарата, то пока вы создали только игрушку - отдайте ее врачам  или
криминалистам: она им пригодится. И не останавливайтесь на полпути.  Ищите
ключ к тайнам человеческой памяти, к  ее  коду,  к  ее  совершенствованию.
Будьте ее хозяином, а не копиистом.
   Академик встал и, не прощаясь, пошел к выходу. У двери он остановился и
долго стоял так, не касаясь дверной панели и не оборачиваясь к  молчавшему
кибернетику.
   - А жаль, - вдруг произнес он, не двигаясь, - честное слово, жаль.
   - Не люблю, когда меня жалеют, - вспыхнул кибернетик.
   Академик оглянулся - глаза его снова помолодели.
   - Я думал не о вас, - сказал он.
   - А о ком?
   - О себе. После этого  матча  мне  предложили  заменить  уходившего  на
пенсию  тренера.  Я  отказался.  А  зря!  Кто  знает,  может,   это   была
невосполнимая потеря для футбола. Может, именно  мне  удалось  бы  создать
чудо-команду - голубую мечту болельщика. А, как вы думаете?
   Кибернетик в растерянности не сразу нашелся: шутит академик или говорит
всерьез? Да шутит же - за академиком  это  водилось:  несколько  ироничный
взгляд на собственную персону.
   И кибернетик в тон ответил:
   - Это не в компетенции моей "игрушки".
   Академик рассмеялся и вышел.
Книго
[X]