Михаил Орлов

                           
НОЧЬ В СТЕПИ
В  погоне за бандой атамана Грицько отряд Гузеева был измотан до предела.
  Кони и  красноармейцы валились с  ног,  и  даже затворы у винтовок перестали
  клацать.  Были случаи засыпания бойцов на скаку, и вследствие этого их выход
  из строя.
     У станицы Лозовской бандиты вновь ускользнули. "Хватит,  - подумал комиссар Поддубенский. - Угробим отряд, надо отдыху".
  И осадил жеребца.
     - Дезертирствуешь?!  -  приблизился к  комиссару командир отряда,  бывший
  харьковский слесарь Гузеев с серым лицом и сумасшедшими глазами.
     Их окружили угрюмые красноармейцы, ожидая, чем кончится инцидент.
     - Не кричи,  Гузеев,  -  сказал комиссар. - Ты как будто думаешь, что вся
  сила Красной Армии в ногах.  А это не так.  Дитенком ты, должно быть, слушал
  старушечьи сказки?..
     Лицо Гузеева еще больше застлало сумраком,  на  нем выступили щербины,  и
  видно было, что командир наливается бешенством.
     - Я сказок не слушал сроду,  -  сказал Гузеев.  Конь под ним подрагивал и
  опускал голову понюхать травы.  -  Я всю жизнь работал. Я бы подох с голоду,
  если бы слушал сказки. Ты, комиссар, должен знать партийную соль.
     Поддубенский  обвел  глазами  запыленных,   отрешенно  сидящих  в  седлах
  кавалеристов и решительно ослабил подпругу.
     - Я  знаю,  в чем соль партийной установки.  Но я знаю также,  что скачет
  быстрее коня.  Мысль обгоняет самого лихого скакуна, товарищ Гузеев. И нам с
  тобой надо думать,  а не гнать бойцов вслепую за врагом. А враг, может быть,
  смеется над нами,  отдыхая и объедаясь вишнями. Спрячь свою пушку, не цель в
  меня.  Бойцам и коням нужен отдых.  Когда они отдохнут,  мы созовем на совет
  сознательных красноармейцев и решим, как быть дальше.
     Гузеев вложил наган в кобуру.
     - Ладно,  -  сказал он.  - Всем отдыхать. Выставить часовых. Менять через
  каждый час.  -  И  соскочил на  землю,  едва  удержавшись на  закостеневших,
  согнутых в коленях ногах.
     Так  велика была усталость бойцов,  что они засыпали,  еще не  коснувшись
  щекой степной вечерней земли. Валились, как убитые, и дышали тихо, как дети,
  не хватало их даже на храп.
     Тронув за плечо нервного Гузеева, Поддубенский ласково сказал ему:
     - Спи, командир! Я разбужу тебя, как придет срок.
     Стало  смеркаться.  В  степи  трещала саранча,  певуче  скрипели сверчки,
  вскрикивали перепела.  Земля дышала крутыми испарениями, пылью, соком спелых
  трав, подавленных конями. От нее шли тепло и нега всей первобытности жизни.
     Поддубенский сидел  на  земле,  скрестив ноги,  смотрел на  смутную линию
  горизонта. Он не был в совершенном бодрствовании, но и, несомненно, не спал.
  Ум  блуждал  на  последней  грани  напряжения  и,  казалось,  мог  переждать
  вечность.
     Кони с хрустом отщипывали молодую траву,  позвякивали стременами, фыркали
  и дрожанием кожи отгоняли мух-кровососов.
     С неба перед самым Поддубенским бесшумно опустилась штуковина, похожая на
  аэростат без гондолы.  Она раскрылась пополам, как разрезанный кавун, из нее
  вышел  человек,  одетый,  словно воздушный гимнаст в  цирке,  в  серебристое
  трико,  плотно обтягивающее тело.  Он нерешительно постоял,  прислушиваясь к
  тихой ночи, и, не найдя повода для тревоги, шагнул вперед.
     - Стой, - жестко сказал ему комиссар, - Руки вверх, белая сволочь!
     Человек из аэростата недоуменно повернулся на голос и  произнес что-то на
  незнакомом языке.
     - А-а,  -  выругался комиссар.  -  Ты из Антанты?  Не повезло тебе,  иуда
  буржуйская. Руки вверх, говорю!
     Человек нехотя  поднял  руки  и  при  этом  странно металлическим голосом
  произнес теперь уже по-русски, но как бы с латышским акцентом:
     - Вы ошибаетесь.  Я не Антанта,  И не белая сволочь.  Я даже не знаю, что
  это такое. Я не здешний.
     - Я тоже не здешний,  -  сказал комиссар,  вдруг понимая,  что если шпион
  кинется  на  него,  он  не  успеет  даже  вскрикнуть,  дремота  сковала  его
  изможденное тело,  пальцы не  слушались.  А  этот гимнаст,  видно,  здоров и
  ловок. Оставалось надеяться на испуг.
     - Стреляю без предупреждения.
     - Я  не враг,  -  сказал гимнаст,  показывая голые руки.  -  Я  ничего не
  понимаю; что происходит?
     Поддубенский с трудом сохранял сознание, и ему казалось, что он управляет
  собой.  Однако,  очнувшись от  секундного забытья,  он  увидел,  что гимнаст
  поддерживает его за плечи, с участием заглядывая в лицо. Наган валялся рядом
  в траве, незнакомец не обращал на него внимания.
     - Что с вами?
     - Ничего, - ответил Поддубенский, злясь на свою сонливость.
     - Я могу вам помочь?
     - Спасибо,  -  усмехнулся комиссар. - Помог волк барашку. В последний раз
  спрашиваю, кто такой? Какой партии? За кого воюешь?
     - Разве обязательно нужно воевать?  -  засмеялся гимнаст.  -  Мы привыкли
  жить в мире.  У нас везде мир.  А у вас везде война.  Я облетел всю Землю, и
  везде грязь,  кровь,  нищета и  смерть,  У  вас нет цивилизации.  Вы  еще не
  доросли до нее.
     - Кто ты?
     - Я оттуда, - незнакомец махнул рукой в небо.
     Поддубенский почуял холод между лопатками, ему показалось, что он бредит,
  разговаривает сам с собой, может быть, у него начался тиф.
     - Наша земля там... Видите, похоже на ковш?
     - Большая Медведица?
     - Это по-вашему. А по-нашему... впрочем, это неважно.
     - Неважно...  - отозвался, как эхо, Поддубенский, все еще сомневаясь, что
  этот человек,  если его можно так назвать,  действительно не  враг и  что он
  родился не на Земле, а где-то далеко во тьме.
     - А зачем сюда? - спросил Поддубенский.
     - Я ученый. Это моя работа.
     - Значит, у вас все уже кончилось?
     - Что кончилось?
     - Ну, революция, гражданская, У вас теперь социализм? Или уже коммунизм?
     Гимнаст покачал головой.
     - У нас нет таких слов,
     - А бедные и богатые? Есть? Пролетариат и буржуазия?
     - Мы таких вещей не понимаем. У каждого есть своя работа, и он ее делает.
  За это ему дают дом, жену, пищу.
     Комиссар усмехнулся.
     - А кто же это все дает?
     Гимнаст задумался.
     - Кто? Начальник.
     - У него есть дом, жена, пища?
     - Еще бы!  - засмеялся, но на этот раз не очень весело, гимнаст. - У него
  не один дом,  и  не одна жена,  И вдоволь всякой пищи,  которой я никогда не
  видел и не знаю ее вкуса.
     - Ну вот, - удовлетворенно сказал комиссар. - А говоришь, нет таких слов,
  Твой  начальник и  есть натуральный буржуй.  А  ты  вроде нашего умственного
  пролетария или трудящейся интеллигенции. Грабят тебя твои начальники. Тебя и
  всех ваших. Турнули бы их к чертям.
     - Как турнули?..
     - Отсталая нация,  -  сказал комиссар,  -  Турнули бы,  как мы! И царя, и
  временное правительство,  и всю иерархию. Теперь мы сами начальников ставим,
  кто по-нашему мыслит.  Да вот белая сволочь с Антантой от дела отрывают.  Не
  могут  стерпеть такого оборота.  Да  разве  народ  повернешь?  Народ будущее
  увидел и  борется за  него  до  последней капли крови.  Воюем который год  и
  устали,  но  уже не  за  горами победа.  Корнилова смяли,  Юденича,  Петлюру
  взашей!  Последние  банды  вылавливаем.  Однако  опять  ускользнул проклятый
  Грицько. А у вас в голове темнота. Вам еще до нашей нации расти.
     - Куда нам,  -  с иронией сказал гимнаст,  но Поддубенский этой иронии не
  понял или не захотел понять.  Он вдруг подумал о  своем и  неожиданно бодрым
  голосом, близко наклоняясь к незнакомцу, спросил:
     - Слушай, а мне на твоем аэростате можно подняться? Или двоих не потянет?
     - Потянет,
     - Возьмешь меня?  Страсть полетать хочется! А я в долгу не останусь, будь
  уверен!
     Получив согласие, комиссар поднялся и пошел проверить посты. Но, как он и
  ожидал,  часовые спали с открытыми глазами.  Поддубенский понял, что если их
  сейчас разбудить, надо отдавать всех под трибунал и судить по всей строгости
  военного  времени.   Однако  ночь   была  тихая,   беды  никакой  отряду  не
  приключилось,  и  комиссар вернулся к аэростату,  подумав,  что винить здесь
  некого.
     Короткая летняя ночь была на исходе.  Близилось утро.  Воздух уже потерял
  непроницаемость, в нем проступила перспектива.
     - Проверил мотор? Не грохнемся?
     Поддубенский начал волноваться за успех задуманного предприятия,  или что
  этот космический интеллигент передумает.
     - Садись, - ответил гимнаст,
     Поддубенский  втиснулся  между  половинками  аппарата,  сея  на  какой-то
  железный сундук,  сдвинул колени и  напрягся в ожидании взлета.  Створки над
  его головой сомкнулись.  Не успев опомниться,  комиссар уже увидел,  что они
  повисли над табуном отдохнувших,  встряхивающих гривами коней и  над спавшим
  вповалку отрядом.
     - Давай  выше!  -  радостно закричал комиссар,  по  очереди вглядываясь в
  окна, то в одну, то в другую сторону.
     Аэростат круто взмыл вверх,  почти до  самых облаков.  Земля внизу теперь
  хорошо просматривалась на  огромном пространстве.  На  Бычьем хуторе хозяева
  поднялись в такую рань и,  затопив печь,  готовили пойло для свиней и коров.
  Поддубенский видел  их  деловитую суету,  кулацкую основательность и  стучал
  себя по колену ребром ладони.  Его внимание привлек странный блеск в овраге,
  идущем далеко за хутор, упираясь в большак. Это была банда Грицько.
     Комиссар насчитал до  сотни стреноженных коней.  Бандиты уже  заканчивали
  ночлег, собираясь уходить по оврагу, снова грабить села, вешать комбедовцев,
  жечь крестьянские хаты и морочить голову отряду Гузеева.
     - Спускайся!
     Пока  аэростат приземлялся,  комиссар нашарил за  пазухой две  зачитанные
  книжки без переплетов. В одной популярно излагалась теория Маркса о классах,
  прибавочной стоимости и  законах истории.  В  другой были ленинские статьи о
  революции и строительстве нового, справедливого государства.
     - Изучите там,  у себя. Только осторожно. Меж своими. У нас за эти книжки
  жизни лишали.  Потому цены им нет.  А  как разберетесь,  прилетайте к нам за
  опытом.  Мы  к  тому  времени добьем последнюю классовую сволочь и  построим
  социализм.  А теперь дуй отсюда быстрее!  Сейчас здесь начнется заваруха,  и
  тебя с твоим аэростатом могут пришить.
     Гимнаст долго смотрел в измученное, заросшее щетиной, смертельно усталое,
  но торжественное лицо комиссара, Сказал:
     - Ты теперь устраиваешь свою жизнь - и можешь избрать добровольную смерть
  ради будущего? Ты переступаешь главный закон жизни - самосохранение?
     Комиссар вытер кожаным рукавом свой лоб.
     - Я бы тебе объяснил, да некогда. Грицько, бандит, уходит. Я не один. Я -
  это весь класс.  Я  один давно бы  упал на  пыльной дороге,  но меня плечами
  держит пролетариат,  Он  не даст упасть даже мертвому.  Мы все идем в  одном
  строю. Дуй отсюда, интеллигент. Пора!
     Аэростат поднялся над землей и  скоро исчез в вышине,  унося искру нового
  разума в другую цивилизацию,  где превыше всего был закон самосохранения.  А
  комиссар зычным, протяжным голосом крикнул:
     - По-одъе-ем!
     Бойцы зашевелились,  вскочили, разминая затекшие руки и ноги. Полные веры
  в  себя,  в  правильное течение времени,  в неизбежную гибель врага,  полные
  нетерпения и желания последней, решительной схватки.
     Комиссар повел отряд к  оврагу у  Бычьего хутора.  Он летел впереди всех,
  презирая смерть и чувствуя,  что никакая пуля не остановит его ярости, и что
  нет ни  на какой планете,  ни на какой звезде ничего выше очищающего пламени
  революции.
     Солнце блестело на остриях красноармейских шашек.
  
   Вот некоторые сведения о Михаиле Орлове.
     Родился он в  1949 году в Томске.  Окончил школу,  служил в армии.  После
  работал.   На   рыболовном  судне,   механиком  по   самолетам.   Учился  на
  физико-математическом,  филологическом и  историческом факультетах  Томского
  пединститута,  но ни один факультет не окончил.  Затем работал корректором в
  газете, журналистом. Член Союза журналистов с 1975 года.
     Написал  более  ста  рассказов и  эссе.  Фантастических,  юмористических,
  исторических.  В  последнее время работал над научным трудом "О  метафоре" и
  романом о периоде колчаковщины в Сибири.
     Прекрасно  знал  несколько  европейских языков,  великолепно разбирался в
  философии,  истории и  мифологии.  Рассказы его,  особенно исторические и на
  мифологической основе,  были странны,  оригинальны,  непохожи на стандартную
  прозу  и  поэтому единодушно отвергались редакторами и  рецензентами.  Умный
  редактор ему, к сожалению, так и не попался.
     При жизни Михаил Орлов публиковался очень мало.  Были его стихи (а он еще
  был и  поэтом,  и  снова совершенно непохожим ни на кого) в  альманахе "Огни
  Кузбасса",   несколько  рецензий  в   газетах  и  юмористический  рассказ  в
"Литературной газете".
     Уже после смерти,  последовавшей в  июне 1986 года,  в "Советской России"
  опубликованы его эссе "Хлебное поле Ван Гога" и рассказ.
     Последние годы Михаил Орлов переписывался с Вениамином Кавериным и весной
  1986 года даже встречался с ним.  Судя по всему,  Орлов произвел на Каверина
  сильное впечатление.  Достаточно сказать,  что Каверин написал о нем повесть
  под названием "Силуэт на  стекле".  Она еще не опубликована,  но писатель во
  многих интервью сообщал об  этой  повести,  везде  называя фамилию прототипа
  главного героя.
     Судьба Михаила Орлова трагична. Я был с ним знаком всего полтора года, но
  впечатление от  его личности осталось навсегда.  Он был чрезвычайно скромен;
  пробивать свои литературные труды не умел,  да и считал это постыдным. Писал
  много, торопился, последнее время даже не работал - только писал. Жил бедно.
  Такой бедности в  наше время,  кажется,  уже и  не  бывает.  Умер он от рака
  легких,  хотя  лечили его  от  пневмонии.  Но  большую роль  здесь сыграло и
  неприятие его творчества, отсутствие публикаций
     В  Томске  создана  комиссия  по  литературному наследию Михаила  Орлова,
  готовится его сборник,  который,  мы надеемся, все-таки выйдет - несмотря на
  отрицательную рецензию из Госкомиздата...
  
   Виктор КОЛУПАЕВ, Томск.
  

  --------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 24.09.2002 14:45 

  Книго
  




        

            
[X]