Игорь Астафьев

Перпендикуляр

В Пенисове, между тем, наступила зима. Собственно, зима наступила во всем северном полушарии Земли, и в Пенисове всего лишь "в том числе". Можно было сказать так: "Во всем Северном полушарии вообще, и в русской деревне Пенисово в частности, наступила зима".

Зиму в Пенисове не любили. Во-первых, за холодную погоду, морозы. И неуместные оттепели. Во-вторых, за снег или его отсутствие. А в-третьих, за то, что каждую зиму пенисовцы превращались в Робинзонов. И Пятниц. А, по-русски говоря, Робинзонов и Понедельников. (Никифорыч за Робинзона, остальные за Понедельников.)

Единственное достоинство русской зимы в том, что она как бы очищает местность и создает иллюзию ухоженности. И хотя никто уже давно не ждет никаких чудес, и все знают, что весной снег, скорее всего, растает и глазам вновь предстанет традиционный пейзаж российской тематики на мотивы помойки, но всё же где-то в подсознании у каждого русского всякий раз зимой нет-нет, да и обязательно проскользнет шальная мыслишка о том, что "А вдруг!..".

Вдруг однажды снег растает, а под ним обнажатся ...шведские дороги, немецкие поля, английские газоны. Ну вдруг?!!

Или иначе. Как было бы хорошо, если бы всё случилось именно так!

Но проходит год за годом, и так всё никак не случается и не случается. На месте английского газона по весне обнажается всё та же куча гов..., простите, отходов, на месте немецкого поля - прошлогодняя картошка или капуста, а уж на месте шведской дороги такое вытаивает, что и говорить не хочется.

Так что зиму в Пенисове не любили еще и за то, что она еще ни разу не оправдала возлагавшихся на неё тайных надежд. Вот и на этот раз наступила очередная бесполезная русская зима.

Никифорыч, одетый в валенки на босу ногу и шапку на лысу голову, позевывая, выглянул из избы на улицу. Был легкий немецкий мороз. Ветряной генератор, слегка посвистывая подшипником, неторопливо крутился, перекачивая воздух с северо-восточного направления. Ветер был небольшой.

"Охо-хо!.."- огляделся по сторонам Никифорыч,- "Ни дорог, ни дураков! Одна зима вокруг. Скоро еще один Новый год."

Он вернулся в избу, переключил генератор с зарядки в режим работы, растопил печку и хотел было уже задать корма своей домашней живности, но вдруг услышал краем уха по радио:

"Союз нерушимый республик свободных!.."

Никифорыч подумал, что ослышался. Это было похлеще Галактиона. Тени прошлого? Мелодия, правда, не сопровождалась никакими словами, но их было и не надо. Никифорыч грузно сел на табуретку и опустил голову на руки.

Нет, он не обрадовался и не испугался. Возраст был уже не тот. Ему вспомнился родной завод. Непритязательная обстановка его родного рабочего кабинета, чуть подхриповатое радио, самодельный телевизор с сенсорными кнопками ("последний писк" по тому времени) и его верные логарифмическая линейка и арифмометр, напоминающий механический кассовый аппарат с ручкой.

Удивительное дело: почему-то не припомнилось ничего дурного из той поры. Ни дубоватого секретаря парткома-месткома, умевшего связно говорить только две фразы, "Дорогой Леонид Ильич" и "В соответствии с указаниями ЦК КПСС". Ни всеобщего дефицита, ни уравниловки, ни КГБ-шных нюансов, пронизывающих всех и вся. Всё это почему-то не вспомнилось.

А вспомнились бескорыстная жажда новых научных открытий, радость от очередного успешного запуска в производство нового военного прибора, аналогов которому, конечно же, не было ни в одной "стране империалистического лагеря".

Естественно, всякий такой успех был запланированно приурочен парткомом-месткомом к какой-нибудь идеологической дате. Но это опять же теперь как-то не всплывало в памяти, а сразу вспомнилась та хорошая радость, которую ни к чему приурочить просто невозможно.

Вспомнились походы в лес на деревянных, вручную просмоленных лыжах, отечественные шоколадные конфеты "Ассорти" (которыми все тайно гордились, не меньше чем полетами в космос), палки полукопченой колбасы, выдаваемые во вторую очередь передовикам производства и в первую - партхозактиву (от чего они не становились менее вкусными). Но опять почему-то вспоминались только те, кому всегда доставалось "во вторую очередь".

Наверное, это было естественно для таких людей.

Из забытья Никифорыча вывел громкий и какой-то радостный стук в дверь. Он вздрогнул, медленно поднялся, привыкая к действительности, и отодвинул засов, сделанный из металла, предназначенного исключительно для спутников и подводных лодок.

На крыльце стояли Михалыч и Николаич. Николаич впереди, Михалыч чуть сзади. Вид у них был такой, будто им неожиданно и сразу открылись все тайны мироздания и к тому же они находятся сейчас в ожидании всего лишь формального подписания уже подготовленного приказа об их назначении. Одного - наместником Бога на Земле, другого - его заместителем. Кого именно кем - понятно.

- Ну здравствуй, товарищ Никифорович!- неестественно поздоровался Николаич, а Михалыч сказал нейтрально: "Здравия желаю."

- Здорово, мужики,- ответил Никифорыч,- заходите, раз пришли.

Николаич по-хозяйски зашел в комнату и вдруг каким-то театральным движением плеч сбросил с себя драненький тулупчик, который сразу же на лету успел подхватить Михалыч. Под тулупчиком обнаружился костюм, сидевший на Николаиче как на хроническом сколиознике из-за навешанных на него множества металлических побрякушек.

Среди них можно было заметить все советские "юбилейные" медали, значки "Участнику всесоюзного съезда служебных собаководов-любителей", "Заслуженный врач-гинеколог", и даже пришпиленный, видимо, по недосмотру значок рок-фестиваля 1970-х годов "Тебе, Партия, наши песни!".

Пейзаж дополняли отглаженные брюки, заправленные в валенки.

Михалыч выглядел не хуже. Старая парадная форма подполковника милиции, видимо, уже не была предназначена к её прямому назначению и поэтому Михалыч смотрелся в ней как отставной Дон-Жуан на пенсии, облачившийся в свой первый свадебный костюм пятидесятилетней давности.

Валенки, подобно генералитету, он позволить себе никак не мог, поэтому был обут в форменные черные туфли, в которые по пути набилось изрядное количество снега. Из-за того, что Николаич шел по узенькой тропке впереди, а Михалыч семенил сбоку и сзади.

Все сели. Никифорыч согрел чаю. Помолчали.

- Ну как дальше жить будем?- нарушил тишину Николаич.

- Это в каком смысле?- не понял Никифорыч.

- Ну как в каком?! Хватит этого раздрая и беспредела! Необходимо срочно восстановить законность, правопорядок и наладить идеологическое воспитание трудящихся масс.

- Так точно,- сказал Михалыч.

- Что это с вами?- удивился Никифорыч.

- Ничего,- фальшиво сказал Николаич.- Просто мы решили, что пора налаживать нашу жизнь.

- И каким же образом?

- Как каким? Давно известным, испытанным, можно сказать, пролетарским способом. Для начала сформировать первичную партячейку, сделать её председателем самого уважаемого и достойного жителя нашего села. Из местных, так сказать.

- Ну и кого же?- спокойно спросил Никифорыч.

- Народ выберет, народ не ошибается,- обиженно ответил Николаич.

- А потом?

- А потом восстановим местный колхоз, назначим тебя его сопредседателем, повысим удои, организуем привесы и жизнь сама войдет в нормальное русло.

- Райотдел милиции!- прошептал Михалыч.

- Да,- продолжал Николаич,- Для поддержания шта... то есть социалистической законности организуем Пенисовский райотдел внутренних дел. Тем более, что начальник уже есть.

Михалыч встал и снова сел.

- А в колхозе кто работать будет?- поинтересовался Никифорыч.

Николаич отхлебнул чаю и долго его жевал. Действительно, об этом он еще не успел подумать. Он, казалось, продумал всё: и кто начальником милиции будет, и кто завполиклиникой. А вот про рабочих не успел. От очевидного упоминания единственного неохваченного реформами Эдуардыча Николаич всячески уклонялся, зная его тяжелую руку и необузданный нрав.

Михалыч, сидя, молча глазами прогрызал себе в погонах по третьей дырке.

- Вьетнамцев привезем!- нашелся он.- Братских товарищей. Двойная польза от них. Народ всё больше мелкий, неприхотливый, опять же рис добывать умеют. А болот у нас еще, слава Богу, хватает. Заодно и клюквы наберут.

Тут Никифорыч не выдержал. Он, сославшись на то, что что не успел задать корму корове и курам, согнувшись, как при несварении желудка, выбежал в сени и, зажав рот рукой, сдавленно немного похохотал.

А потом, вдруг помрачнев, накормил все-таки животных и вернулся к столу переговоров.

- Вот и первые колхозные животные у нас уже есть!- радостно встретил его Николаич.

- Про кого это ты? Ах, да...,- догадался Никифорыч,- И первая ферма тоже есть. Твой, Николаич, дом как раз подойдет.

- Неправильно понимаешь! Мой дом как раз подходит под первый райисполком.

- А твой, Михалыч, дом - под райотдел милиции?

- Так точно,- скромно сказал Михалыч.

- Дом Палыча - как раз поликлиника и склад коньяка, а дом Эдуардыча - общежитие для вьетнамцев?

- Почему бы и нет?- оживленно заметил Николаич,- Перспективно!..

- Да. Но думаю, что из этого ничего не выйдет,- как можно серьезнее сказал Никифорыч,- Потому что раз вдохновляющей и направляющей силой является партия, то для начала любого дела необходимо начать с нее. Верно?

- Очень правильно. Растешь на глазах. Благодарность. С нее начинается, ей же и заканчивает... То есть, именно так.

- Но в этом-то вся и загвоздка,- грустно сказал Никифорыч,- Первичная партячейка должна состоять из пяти человек. А без Эдуардыча, который убежденный атеист, нас всего четверо.

- Не проблема. Из этого есть, по-меньшей мере, несколько выходов,- не смутился Николаич.- Вот, пожалуйста:

1. Ввиду чрезвычайных обстоятельств жизни сократить минимальный нормативный состав первичной партячейки до трех или даже двух человек;
2. Принять в почетные члены первичной партячейки (без права голоса) Маркса, Энгельса, Ленина-Сталина и так далее. В крайнем случае Розу Люксембург;
3. Зачислить туда же будущих вьетнамцев;
4. Принять Эдуардыча обманным путем, выдав нас за партию любителей пива.

В этом направлении гибкости ума и фантазии Николаича не было равных, и ему в этом смысле могли позавидовать братья Гримм и Жюль Верн вместе взятые. Он мог бы говорить на эти темы еще очень долго, как вдруг до него по радио донеслись обрывки фраз об утверждении герба новой России.

Заслышав про орла, Николаич как-то осекся на полуслове, лицо его приняло обычное будничное выражение (только несколько задумчивее, чем всегда) и он, помолчав с минуту, сказал Михалычу.

- Пойдем-ка домой. Помечтали, и будет, полковник.

- Не понял,- удивился Михалыч,- А как же протокол учредительного собрания?

- А его, майор, составите тогда, когда радио как следует почините, и оно не будет самопроизвольно включаться и так же спонтанно отключаться. А то ишь: "Советский гимн!, товарищ Десятый!, Трубы зовут!.." Не те трубы, лейтенант, и не туда зовут. Все, кто можно, уже у труб собрались и больше вокруг них места, похоже, нет. И в ближайшее время, боюсь, не будет. В общем, пойдем-ка, сержант, домой. Пошутили, и будет.

Это был последний раз, когда в деревне Пенисово видели призрак коммунизма. История, как известно, имеет свойство повторяться. Сначала в виде трагедии, потом в виде фарса, затем - в виде фильма и, наконец, в виде учебника истории.

Поэтому второй трагедии как-то не вышло. Но на очереди был фарс. Ах, какой мог бы быть фарс!

Вот такой мог бы быть фарс. Но его не случилось. Не получилось фарса. Да, может, и хорошо, что не получилось. В России и так слишком много фарсов для одной страны. Капитализм был, социализм был, фарс на капитализм есть. Неужели еще одного фарса не миновать? Кто знает?

А этот фарс закончился, так и не начавшись. Он как-то весь съежился, изображение исказилось, звук пропал, пространство вокруг Пенисова сомкнулось в пузырь, который оторвался от Земли и стремительно унесся в Вакуум, сохраняя свое состояние в виде осколка пространства-времени, одиноко блуждающего в Бесконечности.

А на Земле продолжала свое существование обычная русская деревенька с тем же названием, но безо всяких фарсов.

Вы скажете, что вот все бы фарсы вот так же быстро и бесследно улетали в Космос как этот! Да, конечно, неплохо было бы, но не все вот фарсы улетают. Некоторые остаются.

А может быть, и не остаются вовсе, а улетают всё же, и мы улетаем вместе с ними? А всё, что нормально, остается? Вот живешь, живешь, вроде всё обычно, а попытаешься, например, съездить в ту же Америку, или хотя бы Польшу, а и никак. Потому что в пузыре ты улетевшем.

Может быть, все мы с 1917 года давно в пузыре живем, кто знает?

Итак, время выдуло свой очередной пузырь из кусочка пространства, и он улетел, переливаясь всеми своими двумя цветами (серым и коричневым), событиями и проблемами вдаль, чтобы сразу уступить свое место другому.

Гости от Никифорыча уже давно ушли. Николаич, заправив в валенки костюмные брюки, а Михалыч - слегка подволакивая правую ногу, с непривычки сильно натертую форменным ботинком.

Да и то сказать, зачем в Пенисове райотдел милиции? Чтобы лишних пенсионеров-льготников плодить? Наркомании нет, проституции (прости Господи!) - тем более, а воровать нечего, да и не у кого.

Жизнь, как ни странно, продолжалась. И продолжалась по-прежнему. Николаич с Михалычем продолжали выдавать себя за простых сельских жителей, втайне мечтая об улетевших навсегда пузырях. Палычу уже давно (еще со времен Советской власти) всё было по-фигу, даже при какой власти жить. Потому что как заниматься медициной, даже бесплатной, он уже давно забыл, а платной в Пенисове не было.

Никифорыч в свободное от хозяйства время занялся разработкой домашнего культиватора, предназначенного для населения. Этот культиватор должен был способствовать отбиванию некоторых вредных русских привычек. Таких как: не вспоминать о соседях когда захочется ночью в своей квартире сплясать гопака; уважать своего пса больше, чем окружающих его людей; пользоваться окружающей средой как одноразовым изделием, и некоторых других специфических русских свойств.

Правда, Никифорыч никак не мог придумать принцип работы этого культиватора. Фактически замышляемый прибор должен был в состоянии сделать из среднего русского если не немца или англичанина, то хотя бы чеха или поляка. А если применить этот прибор, например, к павиану-гамадрилу, то, предположительно, можно было бы надеяться на получение среднего русского человека.

Хотя... Может, лучше надо оставить павианов в покое, пусть всё останется как есть?

Никак не мог Никифорыч без глобальных научных задач. Ну прямо как Семеныч.

А Эдуардыч тоже не терял времени даром. Он ...трудился над посланием потомкам! Как-то (от безделья) ему пришла (в голову) мысль о том, что потомки многое могут потерять, не получив от него, как от предка, никакого послания.

Как жили предки, над чем работали, как и против чего боролись - откуда они это могут узнать? Не из учебников же истории! Только из прямых посланий "из рук в руки". Без продажных историков-посредников.

Пока известны два вида передачи информации потомкам. Это папирусы, книги и замурованные послания. Папируса в Пенисове не достать, а поскольку книги писать Эдуардыч не умел, то выбора у него практически не оставалось.

Он начал готовить масштабное послание потомкам. Для начала Эдуардыч припомнил, что ему вообще известно про замурованные послания. Выяснилось, что познания эти были не более чем обрывки информаций типа

" ...и вновь вывел на околоземную орбиту бронзовый бюст... ";

" ...несгораемая капсула с посланием трудящихся...";

" ... и лично закопал...";

"...на сорока наиболее распространенных языках...".

Вот и всё, как выяснилось, что знал Эдуардыч о посланиях.

Утомительная перспектива выбивать вручную текст послания на металлической платине из нержавейки, да еще на сорока (!... !!! ... !) языках его не очень вдохновляла. Поэтому ему ничего не оставалось как пойти альтернативным путем.

Естественно, он им и пошел, не очень понимая, что он "альтернативный". А то бы загордился.

"Во-первых, стекло практически не подвержено коррозии,- логически рассуждал он. (Вы подумали, уж не на стекле ли задумал Эдуардыч тексты выбивать? Нет, вы о нем слишком плохого мнения.)

"Во-вторых, бутылок у нас хватает Даже занимать не надо.- Продолжал он мыслить.- Остается три проблемы. Чем закупорить бутылку, чем и не чем написать послание и из-под чего лучше всего взять бутылку, чтоб потомки, не дай Бог, чего не подумали.

Первую проблему он решил неожиданно быстро и радикально. Когда нужно, техническая смекалка русских работает лучше суперкомпьютера. Эдуардыч придумал герметичную двухслойную пробку повышенной укупористости, состоящую из пропитанного воском смятого газетного клочка и куска старого каблука.

Само послание Эдуардыч решил написать белой краской на куске старой велосипедной камеры, разрезанном вдоль. Это было тоже принципиально новое решение, придающее посланию дополнительное качество. Оно было способно автоматически сворачиваться в трубочку. Труднее всего было с третьей проблемой. Почти все бутылки пахли алкоголем, а Эдуардыч никак не мог скомпрометировать себя перед потомками. Наконец, он нашел единственную пустую бутылку из-под подсолнечного масла. Ей-то и предстояло выполнить историческую миссию.

Оставалась мелочь. Написать само послание. Его текст. Написать надо было кратко, самое важное.

"Что же, что же я хотел бы сказать потомкам?" - мучительно думал Эдуардыч. Отказаться от проекта было уже обидно. Кк же?! Все технические проблемы решил. Зря, что ли?!

Что же сказать, что... О ценах на местном рынке? О том, как обманным путем можно получить больничный лист? О том, как уклониться от армии? Всё это казалось мелким, локальным и не на всю жизнь.

Послание должно содержать кредо всей жизни, предназначенное сберечь драгоценное время потомков для дальнейшего прогресса. Это должно быть простое и доходчивое правило, которое делает жизнь лучше.

И вот на этом месте, правильно поставив себе задачу, Эдуардыч сформулировал текст послания. Он налил в крышечку немного белой краски и, макая в неё остренькую палочку, написал на камере:

"Потомки! Никогда не разбавляйте пиво самогоном!"

Потом еще подумал и приписал:

"И никогда не растапливайте печку сырой осиной."

Эдуардыч дал краске просохнуть, потом отпустил резинку, которая немедленно послушно свернулась в трубочку, деловито запихал её в бутылку и запечатал сначала газетной пробкой, а затем кусочком каблука.

Снаружи бутылки он написал: "Благодарным потомкам." Сначала он хотел написать это изнутри бутылки, чтоб не стерлось, но так и не сумел это сделать.

Вечером Эдуардыч незаметно вышел за околицу, просверлил рыбацким коловоротом углубление в земле, осторожно опустил туда завернутую в тряпицу бутылку и присыпал её сначала песком, а затем грунтом.

После этого жизнь Эдуардыча приобрела какой-то смысл и некую завершенность. Просветленный, он вернулся в избу, поужинал и лег спать. Ему снилось будущее. Но утром он всё забыл.

Жизнь в Пенисове продолжалась.