МОТЫЛЕК
- Ну знаешь, это хорошая песня, - упрямо говорит она. Бледное тревожное лицо в обрамлении черных волос, сведенные на переносице брови. Джесси глядит на нее и улыбается.
- Это хорошая песня. Ты знаешь, я всегда сочиняю хорошие песни.
- Но ты никогда мне ее не пела.
- Еще спою.
- Правда?
Дочь кивает и смотрит на что-то за его спиной. Александра никогда не глядит в глаза. Никогда, даже прежде. Дома.
- А песня, о чем она? – снова спрашивает Джесси. Девушка долго молчит, похоже, потеряв нить разговора. Он повторяет вопрос, и тогда глаза Александры проясняются.
- О…песня. Песня о бабочке. О ночной бабочке.
- Вот как? – Джесси грамотно изображает заинтересованность. Привык. – Какая же это бабочка? Толстая такая, мохнатая, да?
Александра мотает головой. Иссиня-черные волосы падают на лицо. Она бледная, смертельно бледная.
- Нет…мотылек. Легкий, маленький.
- Не толстый?
- Не толстый. Красивый.
Александра не отвечает улыбкой на улыбку. Она закрывает глаза и отворачивается к стене. Джесси накрывает ее пледом, случайно коснувшись волос, встает и идет к выходу из палаты. Он знает, транквилизаторы начнут действовать прежде, чем он затворит за собой дверь. Удивительно, что она выдержала так долго…долгий разговор.
Джесси сидит в коридоре, не зная, чем себя занять. Сегодня еще не было врача. Александра опять отключилась; они меняют ей курс. Скоро она, наверно, будет спать по двадцать часов в сутки. Они как…готовят ее.
Красивая девочка. Не похожая ни на него, ни на мать. Откуда эти смоляные волосы, белая кожа, спокойный, пустой взгляд? Они с Терри так любили ее. Старались вырастить здоровой. Берегли от выпивки и наркотиков, вредных продуктов, простуды, солнца и воздуха - и проглядели, как она начала уходить, уходить…а потом это уже был аутизм.
Александра лежала, накрытая вместе с головой, уткнувшись в стенку. Она пребывала на той грани сна и реальности, что доступна лишь абсолютно и окончательно выбитым из жизни людям. Таблетки правили бал у нее в сознании. Ей было хорошо. Она сочиняла свою песню.
Она думала о мотыльке. Она таких видела не раз, еще в детстве, когда могла жить дома и ходить в обыкновенную школу, когда никто не считал ее больной, а ей все вокруг, наоборот, казались странными. И в те моменты, когда безумие захлестывало ее, она могла думать о ночном мотыльке. В этом было ее спасение. В этом было ее спасение даже сейчас, когда уже никакие мотыльки и никакие лекарства не помогали.
Она думала о белом мотыльке – думала, как думает существо, залитое беспощадным светом дня, а не так, как двадцатилетняя девушка, оставшаяся одна в пустой ночи. Теперь для нее всегда была ночь. Ночь и белые мотыльки. Александре нравился такой мир. Он не пугал ее. Все остальное пугало, а это – нет, только…только чересчур настойчиво звало за собой.
Еще давно, в прежней жизни, она читала книгу про этих бабочек. Они жили лишь ночью, ровно сутки. Это завораживало ее: ни требований, ни условий, ни людей, с которыми нужно Строить Отношения; сутки – и тебя заменят другие. Ее жизнь уже клонилась к закату, и Александра знала об этом, несмотря на туманные заверения врачей и улыбки знакомых. Она надеялась, что если будет думать о ночном мотыльке достаточно сильно, то в следующей жизни сама станет им. Она надеялась…
Мотылек летел так медленно, у него уже не было сил. Сутки заканчивались. Александра вслушивалась в ночную тишину, и внезапно тишина пришла ей на помощь, и приняла ее в себя, и хлопанье крошечных белых крылышек заполнило весь мир, где больше не было места солнечному свету.