Альгис Будрис. Падающий факел.

Перевод - О. Колесников

Траурный кортеж медленно двигался по мраморной эспланаде, тянущейся вдоль закованного в гранит берега озера Женева. Вайерман наконец умер...

Альпы, долина Женевы, озеро и зеленые леса на склонах гор вокруг. Вода голубая и холодная; мрачные и серые треугольники гор со снежными шапками на вершинах, высокогорные ветры кружат снег и треплют щелкающие знамена. Летом, не сейчас, это озеро, с трех сторон плотно окруженное самыми модными в освоенной человеком вселенной курортами, полно прогулочными лодочками. С четвертой стороны озера находится город. Столица Солнечной системы.

... С эспланады, не переходя мостовую, выйти к берегу озера было невозможно, и так как сегодня полиция строго пресекала такие попытки, любой желающий посмотреть на похоронную процессию Вайермана вынужден был стоять в растянувшейся вдоль дороги тесной толпе сразу за последними домами города, возвышающимся над головой. Отсюда можно было видеть не только шествие прощающихся, членов почетного караула и военных оркестров, не только приглушенно гудящий броневик с укрытым национальным флагом гробом, установленным на месте снятой автоматической пушки, но также и озеро, горы и апрельское небо...

Женева была белой, какой ей и следовало быть по завету Вайермана. В архитектуре преобладал модерн-неоклассик, стиль, неоднократно подвергнутый критике столпами жанра, но тем не менее являющийся наилучшим возможным приближением из нержавеющий стали, стекла и обтесанных известняковых плит к идеалам Древней Греции, которых, в понимании общественности, надлежало придерживаться уважающим себя общественным и государственным зданиям. Приземистые строения с треугольными крышами дугой выстраивались вдоль берега озера, спускались к нему средь зелени склонов холмов - большинство находило, что вид города захватывает дух. В Солнечной системе было три населенных людьми планеты, общая численность которых достигала четырех миллиардов. Город Женева был всеобщим символом. Шале Вайермана находилось прямо над городом на срезанной вершине одной из гор. Снег на крыше шале штаб-квартиры и у его подножия сверкал на солнце тысячей искр. Стеклянные стены были слегка тонированы и ослабляли солнечный свет, не допуская его внутрь полностью; тщательно продуманное распределение пигмента в стеклах оставляло их нижние половины идеально прозрачными, и поэтому мужчина, сидящий в глубоком кожаном кресле около сложенного из отесанного камня камина, мог любоваться зрелищем, открывающимся с вершины мира, вполне свободно.

... Медленно и торжественно марширующие по эспланаде военные оркестры исполняли старинные траурные марши. Время от времени, когда музыка пронимала толпу, люди в ней принимались раскачиваться, как почерневший от мороза ячмень на брошенном поле. Никаких криков или стенаний, почти неприличное отсутствие бурных эмоций. Никаких громких рыданий, поскольку горя, в привычном смысле этого слова, тоже не было. У газетных фотографов не имелось недостатка в подходящих типажах мужского и женского пола с носовыми платками у заплаканных глаз, но в целом толпа - в том смысле, в котором толпу понимал Вайерман - была далека от того состояния, которое обычно называют горем. Горе есть чистая, рафинированная эмоция. Горе основано на присутствии одного изначального, базисного чувства: ощущения потери. Люди видели потерю - потерю невосполнимую. Но вместе с тем ощущение потери каждого имело множество своеобразных оттенков; любовь, но также и страх, подавленное, упадническое настроение, но также и нервное возбуждение и даже тщательно скрываемая радость. Горе неведомо улью, оставшемуся без матки. Но сам факт отсутствия матки улью понятен. Улей гудит и волнуется. Над головами толпы и над всей Женевой висело неясное приглушенное бормотание, в которое сливались звуки, производимые людьми, сдержанно выражающими уместные переживания. Вздохи и скрежет зубов, шарканье ног, стоны и печальное или раздраженное покашливание, смех, все это наполняло собой чашу Женевской долины, с трепетом колыхалось огромным покрывалом над голубой водою, взлетало к горам, отражалось от их склонов и низвергалось тихим эхом вниз...

Город Женева белый и чистый, современный, лишь смутно помнящий свое прошлое, воздвигнутый по единому грандиозному плану, несколько скомканному на заключительном этапе строительства в связи с определенными практическими трудностями, что однако совершенно не замечалось никем из гуляющих по главным улицам его центральных районов. Женева грациозный и счастливый город. У нее есть свои традиции - тщательно сохраняемые и восходящие к далеким временам древней швейцарской столицы, разрушенной силами Вторжения. Старого города не стало, его сровняли с землей. Есть еще те, кто помнит, что пришельцы отстроили Женеву заново, прежде чем их изгнали с Земли во время Освобождения. Как бы там ни было, на месте Второй Женевы Вайерманом была воздвигнута Третья, в которой старые традиции явились замечательной основой для новой жизни.

Это стало городом людей.

... В правительственных зданиях никого. Все клерки гражданских служб сейчас находятся в толпе зрителей. Служащие остались только в нескольких департаментах; в личных кабинетах, в каждом из них в полном одиночестве сидит молодой мужчина.

В одном из кабинетов находился мужчина, которому предстояло занять место Вайермана, место правителя освоенными человеком планетами. Взглянув на настольные часы, он обнаружил, что вскоре должен принять почетный караул у приготовленной могилы, отрытой на утесе над озером, и поднялся из своего кресла. Мужчина был молод, едва за тридцать, и во всем его облике недвусмысленно ощущалась удивительная работоспособность и хладнокровие, столь необходимые качества на будущем посту. Благодаря многолетней практике и психологическим тренировкам ему удавалось скрывать эти свои основные качества на публике или хотя бы вводить присутствующих в заблуждение по поводу их подлинной природы, однако отсутствие из-за молодости лет полного самоконтроля все-таки не позволяло ему автоматически продолжать данную линию поведения наедине с собой.

Мужчина подошел к окну, чуть приоткрыл его и выглянул наружу. Кортеж уже одолел две трети эспланады и должен был достигнуть ее конца не менее чем через двадцать минут. У преемника Вайермана оставалось около пяти минут на то, чтобы спуститься к машине, которая доставит его к месту последующего действия - погребения.

Молодой человек в окне стеклянного здания перевел взгляд с темной точки гроба на броневике к сверкающей искре шале и подумал:

"Только он мог уйти так. Но я профессионал. Я знаю, что делаю, и знаю, как нужно вести за собой людей. Я отлично понимаю свои обязанности и думаю, что имею полное право сделать то, что собираюсь сделать.

Он любитель и всегда им был. Чтобы добиться того же самого положения, я затратил гораздо больше сил, чем он. Он проиграл сразу же, как только попытался начать политическую игру между департаментами. Проиграл - и получил в награду вечный покой. Забытье. Но он начал с самого верха. Он ничего не знал о механизмах политики, ничего из того, о чем знаю я. Я и дюжина других людей в остальных департаментах. На его месте я наверняка превратился бы в тирана со всеми великолепными, роскошными и иллюзорными атрибутами абсолютной диктатуры. Меня определенно забили бы камнями до смерти.

Дело тут не в способностях. Он совершил ошибку - не одну, а несколько, десяток. Никто этого не понимал. Но ему неизменно давали время исправить ошибки и сделать верный ход, потому что вместо него они не хотели никого другого.

И дело, конечно же, не в популярности. Всегда есть те, кто любит тебя безоговорочно, просто за то, что ты есть. Все дело в том, что у него таких людей было больше, чем обычно. Хотя еще больше было тех, кто ненавидел его. Но эти зависели от него. Он приводил их в ярость. Даже тогда, когда с непроницаемым лицом разъезжал по улицам на заднем сиденье своего автомобиля. Они кричали до хрипоты; женщины метались в толпе взад и вперед. Но все происходящее было подобно цикрус максимус - они приходили в истерику при виде сильнейшего животного. Он не был среди них своим. И они не любили его.

И это не был страх. Я мог верить в то, что это был страх, но только до тех пор, пока лично не оказался свидетелем тому, как ловко он удалил от дел своего собственного ставленника - начальника секретной полиции. После того как начальник полиции умер, а на его место не был назначен никто другой, будь то перепуганный на смерть или нет, поведение людей не изменилось ни в чем.

И умных советников у него тоже не было. Председатель Сената, создавший для него новую конституцию, к счастью упокоился, так и не увидев, как в мире, где четверть века насаждали свои доктрины пришельцы, его сбалансированная система, основанная на проверках и балансах, потерпела полный провал. Вайерман пересмотрел эту систему, потом пересмотрел ее еще раз, и делал так до тех пор, пока модель не достигла той степени эффективности, с которой она работает сейчас.

Нет, в нем было что-то, нечто такое, чего, кажется, нет во мне. Я учился, где-то, чему-то и как-то - у него это было в крови. Я способен изолировать это в себе, подавить и хладнокровно проанализировать, а потом зазубрить наизусть - но как бы я не бился, оно не станет частью меня, и ни для кого это не секрет. Они пойдут за мной, потому что я лучший, кого они могут получить, но при этом будут все время знать и помнить, что я не Вайерман. Мне назначено быть пастырем земным и мне будет вручено все, что к этому полагается, но никогда мне не стать Человеком, о Боже. Таким, как он, никогда".

Молодой человек, считающий себя профессионалом, снова внимательно посмотрел вниз на кортеж. Следом за броневиком шествовали официальные преемники Вайермана: члены кабинета, председатель Конгресса, шеф бюро.

Молодой человек, считающий себя профессионалом, улыбнулся. У этих тоже есть свои планы, но у всех и каждого из них нет того самого главного, решающего и основного, что имелось у него. В глазах общественности эти фигуры были идентифицированы как власть предержащие, но это была только видимость. Слишком высоко они забрались, чтобы им можно было сравниться с энергичными молодыми людьми; слишком тесно загнали себя в рамки необходимости и условностей, чтобы обладать достаточной гибкостью в борьбе за положение на самом верху. Через шесть месяцев, через год самое большое, все они уйдут, даже самые сильные и стойкие.

Их места в кабинетах власти займут энергичные молодые люди, хорошо осознающие собственные способности и шансы на успех, каждый находящийся на идеальном для себя месте и потому вне досягаемости для любой опасности; любая новая метла будет им нестрашна, так они будут незаметны, никакому плечу не под силу будет их столкнуть, так прочно и значительно будет их положение. Каждому из них его соперник будет точно известен. Это знание протянет невидимые нити из одного кабинета в другой, нити извилистые и грозные, словно пучок молний.

Преемник Вайермана припомнил последний заключительный абзац новейшей и, как считалось, наиболее точной биографии Вайермана. В минувший ноябрь он просмотрел экземпляр книги через пять минут после ее появления на свет, после этого обращался к ней не раз и многие места заучил наизусть. Например, вот это:

"Вспыльчивый порой, но всегда отстраненный - "своенравный", даже такой анахронизм можно было бы использовать при создании описания его облика, - суровый и жесткий; все эти определения есть часть характера Вайермана. Его лицо знакомо нам так же хорошо, как и лицо, которое мы видим каждое утро в зеркале. Его голос входит в наши уши и узнается сознанием без малейшего промедления или колебания. Мы обращаем к нему свои приветственные крики, когда он появляется среди нас, когда в окне президентского лимузина замечается его всегда прямая неподвижная фигура - Старая Ворчливая Черепаха, вот кем, с легкой руки мультипликатора Виллоугби, окрестило его наше поколение - всегда один, без помощников и советников. Последняя инстанция. Само Олицетворение Закона. Ум и совесть нашей эпохи.

Мы хорошо знаем его. Мы знаем, что он дал нам: честь, свободу, самоуважение, все, что мы потеряли - потеряли давно и более того, о чем даже перестали вспоминать - все это он вернул нам один, без чьей-либо помощи. Без страха и упрека, без колебаний - без друзей и соратников, почти без последователей - он один собственноручно повернул историю Земли, он, кому нет соперников ни в прошлом, ни в будущем, потому что нет такого героя, который смог бы повторить его подвиг.

Есть ли среди нас тот, кто может сказать: "Да, я знаю этого человека"? Даже сейчас, на закате жизни, годы не смягчили его. Те силы, которые сделали его таким, какой он есть, тот единственный агонизирующий выплеск, который изваял гранит его души, те муки и тот триумф - те поражения, которые несомненно были, но которые воспитали в нем невиданную стойкость - все это потеряно, не записано ни в одной хронике, не передается из уст в уста, находится вне сил и способностей воображения человека. Память об этом есть в суровых линиях его лица и непреклонности его взгляда, но только лишь, более нигде. Что могло создать среди нас личность такой мощи? Что сделало из человека, рожденного женщиной, создание, поднявшееся над людьми?

Возможно, мы не узнаем этого никогда. Мы можем испытывать только благодарность за то, что он есть у нас.

- Роберт Маркхэм, Деп. лит.,

"Вайерман Таймс", Издательство Университета Колумбия,

Нью-Йорк, 2512 н. э. 4 долл.

Преемник Вайермана отвернулся от окна кабинета. В личном президентском экземпляре книги Маркхэма на оборотной, чистой стороне титульного листа размашистым почерком Вайермана было написано: "Болван!"

Какой вывод мог сделать молодой человек, собирающийся занять место Вайермана, из всего этого? Откуда берутся люди такой закалки?

Преемник Вайермана вышел из кабинета, аккуратно закрыл за собой дверь, опустился вниз на лифте и уселся на заднее сиденье ожидающей у парадного входа машины. В ту же самую минуту с правительственной стоянки стали отъезжать машины остальных участников траурного караула. Другие молодые люди, сидя на задних диванах своих лимузинов, так же молча рассматривали черные спины личных шоферов. Вереница тихих машин понеслась по длинной и прямой дороге по направлению к месту погребения. Молодые люди в машинах одинаково хмурились, раздумывая о чем-то.

За сорок четыре года до этого дня и в четырех световых годах от Земли, на стене главного кухонного зала отеля "Роял Чиерон" зазвонил телефон. Томас Хармон, шеф-повар отеля, даже не повернул на звонок головы, потому трубку снял один из мальчиков-подручных. Хармон был занят очень важным делом - он пробовал соус, только что приготовленный одним из поваров младшего ранга. Чтобы лучше разобрать вкус, он поднял язык к небу и привел в действие вкусовые пупырышки, расположенные на его корне. За двадцать лет он поднялся от подручного до своего теперешнего положения, а начинал он свою карьеру не совсем уже молодым человеком. С годами, по мере того как остальные чувства Томаса Хармона притуплялись и теряли свою остроту, его вкус становился все более утонченным и безошибочным. Он был хорошим шеф-поваром - возможно не совсем таким уж бесподобным, каким его выставляли на словах, но по-настоящему хорошим.

Его подчиненный взирал на таинство дегустации с волнением и подобострастным вниманием, в его широко распахнутых карих глазах сверкали те самые золотистые точки, которые по прошествии нескольких веков колонизации сделались основным знаком, отличающим центавриан от землян.

Хармон медленно кивнул.

- Неплохо, - проговорил он. - Но я бы добавил немного джон-травы.

Джон-трава несколько отличалась по вкусу и запаху от чабреца, но чабрец не рос на Чиероне, одной из планет Альфы Центавра 4. Ничего, сойдет и джон-трава.

- Самую малость, щепотку, Стеффи.

Стеффи облегченно кивнул, и его лицо просияло.

- Одну щепотку. Будет исполнено, господин Хармон. Благодарю вас, сэр.

Хармон промычал в ответ что-то невразумительное и направился дегустировать следующее блюдо.

- Простите, господин Хармон.

Это подал голос тот самый мальчик-подручный, который ответил на телефонный звонок. Хармон быстро обернулся.

- Что тебе?

Его голос был резок и отрывист, более резок и отрывист, чем ему самому хотелось бы. Но подручный отвлек его от главнейшего занятия дня. Хармон вспомнил, что действительно не так давно слышал телефонный звонок, и это только усилило его раздражение. Сейчас он узнает, что за наглец решается отрывать его от дел в разгар рабочего дня.

- Извините, господин Хармон.

Паренек был явно перепуган его рычанием. Хармон улыбнулся своим мыслям. Ничего, от мальчишки не убудет. Хороший начальник не должен забывать о строгости, чему была по меньшей мере одна веская причина. Строгость в обращении давала подчиненным четкое представление о статусе начальства и, кроме того, стимулировала их к достижению такого же положения. Кроме того, строгость охлаждала горячие, но недалекие головы прежде, чем их владельцы успевали отколоть какую-нибудь глупость в самый неподходящий момент. В такой момент, например, как сейчас.

- Так в чем же дело?

- Там... вас просят вас к телефону, сэр. Говорят, что дело срочное.

- Не сомневаюсь, - пробурчал Хармон. Он уже догадывался, чей голос услышит в наушнике. Приложив трубку к уху, он понял, что не ошибся. Это был Хеймс, секретарь канцелярии президента Вайермана.

- Господин премьер-министр?

- Да. Это ты, Хеймс?

- Президент Вайерман просил меня довести до сведения членов кабинета о том, что сегодня на семь часов вечера назначено экстренное совещание. Президент понимает, что этим он ставит всех в очень трудное положение, но особенно просил меня подчеркнуть важность сегодняшней повестки дня и напомнить всем о необходимости прибыть без опозданий.

- О чем пойдет речь на этот раз, Хеймс? Будет зачитана в диктофон очередная резолюция для пересылки в Центаврианский Конгресс?

- Не могу знать, сэр. Могу я доложить президенту, что вы будете у него в назначенное время?

Хармон нахмурился.

- Да... да, передайте, что я постараюсь быть вовремя. Я ведь принес клятву служить интересам Правительства в Изгнании, в конце концов.

Он положил трубку на рычаг. Стены отеля не обрушатся от того, что принадлежащий ему с потрохами драгоценный господин Хармон отлучится на несколько часов для небольшого разговора. Так что, все в порядке. Сегодня вечером за обедом постояльцы "Роял Чиерон" не смогут отведать экзотической земной кухни, коей отель так славился, во всем ее блеске - это конечно трагедия, но мало кто из не-знатоков сумеет разобраться в отличиях. И только-то.

На Чиероне нет настоящих ценителей - за исключением, может быть, горстки беженцев-землян - поэтому потеря будет невелика. Томас Хармон негодует, но до этого мало кому есть дело. Хармон повернулся и через головы поваров крикнул своему заместителю, что приготовление сегодняшнего обеда полностью переходит в его руки, повернулся на каблуках и с непроницаемым лицом направился в свой номер.

В соответствии с положением, которое Хармон занимал в иерархии отеля, его номер был весьма удобно расположен и оборудован по последнему слову комфорта и шика, чем в особенности отличалась спальня. Имелась также и небольшая гостиная, обставленная с утомляющей чопорной роскошью, что составляло продуманный контраст изяществу спальни и делало первую не слишком удобной для пользования. В обычной ситуации он предпочитал держаться от гостиной подальше, принимал существование дополнительной комнаты скорее лишь за один из знаков различия, приличествующий его рангу, чем нечто приятное и полезное в быту. Вот уже десять лет он был вдовцом, имел привычки обычные, но твердо устоявшиеся и ни в каком дополнительном пространстве для жизни, чем то, что ему предоставляла спальня, не нуждался совершенно - нужно отметить, что спальня эта была немаленькая. Ему было хорошо известно, что этот гостиничный номер будет сохранен за ним до тех пор, пока он не вздумает вдруг уйти на покой. И никаких изменений в этом плане не случится даже после того, как его функции в качестве шеф-повара усохнут настолько, что единственным полезным вкладом в процесс приготовления пищи будет являться его личная подпись над нижним срезом листа обеденного меню.

Хармон достал из гардероба костюм, только сегодня вернувшийся из чистки и повешенный туда коридорным отеля, и положил его на кровать. После этого он принялся неторопливо одеваться, с удовольствием ощущая прикосновение мягкой, дорогой ткани прекрасно скроенного костюма к своему телу, с улыбкой размышляя о том, что на Земле прессой воспринималось как несколько эксцентрическое увлечение. Как кстати его умение пришлось здесь!

Представ перед гардеробным зеркалом, он изучил в нем свое отражение. Средних пропорций мужчина с небольшим брюшком и вьющимися седыми аккуратно подстриженными волосами - его скорее можно было принять за одного из совладельцев "Роял Чиерон", чем за члена персонала отеля.

Сняв трубку телефона и набрав короткий номер, он попросил подать его машину к боковому выходу. После этого, так как необходимо было немного обождать, Хармон напомнил себе о свадебной церемонии, которая должна состояться в банкетном зале отеля на следующей неделе. В течение нескольких минут он начерно набрасывал подходящее для такого случая меню, призвав на помощь свои знания в тонком вопросе соотношения вкусовых и калорийных качеств блюд в их следовании друг за другом, сделав также пометку о необходимости проконсультироваться с главным виночерпием отеля перед принятием окончательного решения.

Он вел машину не торопясь, медленно следуя улицами Чиерон-Сити и постепенно приближаясь к дому, в котором проживал президент Вайерман. Время от времени бросал взгляд на блекло-голубое небо, по которому одновременно катились желтоватое солнце и туманно-прозрачная маленькая луна. Зрелище это никогда не казалось ему скучным и обычным, по причинам, изменяющимся с каждым годом жизни на этой планете. Поначалу он объяснял себе интерес к небу привлекательностью новизны и частенько ловил себя на том, что взирает вверх буквально вытаращив глаза, вроде той деревенщины с тьмутараканской фермы, который первый раз в жизни увидел перед собой высокий каменный дом. Ощущение новизны ушло примерно тогда же, когда он был принят в отель на ночную смену - неуклюжий сорокалетний мужчина отнюдь не уверенный в себе, начал выполнять работу молодого парня и нередко, силясь продраться сквозь неодолимый местный акцент, исказивший здесь язык до невыносимости, чувствовал себя настоящим болваном. В те дни он бывал рад, когда замечал на горизонте полоску рассвета.

Сейчас же, неторопливо колеся по узким улочкам, он размышлял о том, как далеко от голубого неба Чиерона находится Земля и Солнечная система - о том, какое поистине невообразимое расстояние разделяет эти миры.

Четыре века назад Чиерон являлся первым форпостом землян в их освоении звезд - первым, и как то вышло, до сей поры единственным. За четыре сотни лет срок перелета сократился от десяти лет до четырех, приблизившись к эйнштейновому пределу скорости перемещения через три измерения, и это было максимумом того, что Земле удалось добиться. Они только-только начали первые испытания ультрадрайва, когда грянуло Вторжение. Люди получили ультрадрайв, но Солнечную систему это не спасло. Земля прочно перешла в руки пришельцев. В фокусе внимания расы людей оказался Центавр, в то время как родная планета превратилась в подобие Римской империи, став полузабытым далеким эпизодом на задворках быстро расширяющей границы цивилизации.

В конце концов, с пришельцами или без, ситуация все равно была бы похожей. Молодые земные колонии, назвав себя Объединенной Центаврианской системой, быстро забыли об отчем мире и бодро двинулись вперед семимильными шагами, не только освоив планетную систему своей звезды, но и насадив собственные колонии и наладив связи с чужеродными разумными расами, находящимися далеко за пределами земной досягаемости, превратившись в колосса, по которому, через родительский труп, не отваживались нанести удар даже пришельцы.

Хармон аккуратно свернул на улицу, где в одном из неказистых многоквартирных домов проживал президент. Припарковавшись следом за роскошным лимузином, в котором он узнал машину министра финансов Стэнли, и, выбравшись наружу, увидел остановившееся на противоположной стороне улицы такси, появившийся из которого министр обороны Генович расплатился с водителем и небрежным жестом руки отверг сдачу. В обшарпанный холл подъезда Хармон вошел следом за Геновичем.

- Как поживаешь, Джон? - приветствовал Хармон коллегу.

- Привет, Том. Спасибо, хорошо. Как ты?

Они пожали друг другу руки, испытывая неловкость из-за вынужденности встреч и, дожидаясь лифта, немного поболтали.

- Как твоя жена, Джон?

- Отлично, Том, просто отлично.

- Как идет бизнес - тоже порядок?

- Все хорошо, действительно, как никогда. Сегодня я начал работать по новому большому контракту. Если мне удастся благополучно довести дело до конца, то комиссионных хватит на то, чтобы полностью оплатить колледж Джонни.

- Что ж, прекрасная новость. Желаю успехов. Куда ты собираешься отдать сына? Я слышал, что наш столичный университет - вполне приличное заведение.

- Согласен, университет хороший - я специально наводил справки. Но Джонни хочет отправиться на Аребан, в тамошний университет - на их технологическом факультете, видите ли, лучшая инженерная школа. Это ведь у черта на рогах - дома он будет появляться только летом и на Рождество. Но, как бы там ни было, ему решать. Я считаю, что он достаточно взрослый, чтобы выбрать себе дело по душе. Кроме того, насколько я понял, есть одна девица, которая собирается в Школу Искусств при том же университете - наверняка это было не последним аргументом.

Генович усмехнулся.

Они вместе вошли в скрипучую кабину лифта и поднялись на нужный этаж. Узкая площадка этажа была тускло освещена единственной лампочкой. Оказываясь здесь, в тесном мрачном вытянутом пространстве среди одинаковых выкрашенных коричневой краской дверей, за одной из которых скрывалось жилище президента, Хармон всегда испытывал чувство неловкости; казалось, что за этими деревянными прямоугольниками-близнецами протекает какая-то таинственная, но наверняка нелицеприятная жизнь, которую лучше было держать взаперти; раз попав на свежий воздух, эта жизнь, с ее планами и мечтами, немедленно зачахнет и умрет. Генович нажал на кнопку звонка.

Открыв дверь, секретарь Хеймс распластался по стене, чтобы дать им возможность войти в узкий вытянутый коридорчик, ведущий мимо кухни вглубь квартиры.

- Господин премьер-министр, господин министр обороны, - приветствовал их секретарь. - Все члены кабинета в сборе и находятся в гостиной. Президент Вайерман присоединиться к собранию с минуты на минуту.

- Спасибо, Хеймс, - отозвался Генович и отступил, пропуская Хармона, двинувшегося вперед и как обычно отметившего для себя ту перемену, которая под влиянием атмосферы этого места всегда происходила с ними: тот внезапный груз осознания собственной значимости и достоинства, который формализовал их манеры и изменял звучание голосов. Он прошествовал в гостиную с потертыми коврами и старой мебелью, где неудержимо рвались на волю пружины из кушетки и кресел, бархат с подлокотников которых был давно вытерт.

Являясь сюда, заметил себе Хармон со свойственным ему остроумием, мы попадаем под действие сил притяжения иного мира.

Неплохой каламбур, подумал он, раскланиваясь с многочисленными присутствующими, в свою очередь покидающих насиженные места, чтобы пожать руки и обменяться словами приветствия с вновь пришедшими. Помниться, молодой Такавара был по этой части большой мастер. Иногда он ухитрялся изобретать словесные шедевры, срабатывающие сразу на двух языках, от чего они становились еще острее. Он был лучшим из моих секретарей. Интересно, что сталось с ним в тот день, когда царила полная неразбериха, когда нам, после нелегкого старта, лишь с огромным трудом удалось пробиться сквозь заслоны кораблей пришельцев.

Тогда мы все были моложе, значительно моложе. Президенту и его кабинету удалось избежать пленения, и это казалось нам огромным достижением, почти залогом победы. Конечно, мы могли дождаться остальных и забрать и их тоже, но рисковать было нельзя, и поэтому улетели только те, кто в тот день представлялся наиболее важным. Но мы ошиблись. Мы все бросили своих Такавара, а без них оказались как без рук.

Стэнли приберег для него место рядом с собой на кушетке. Хармон с благодарностью занял его.

- Как поживаете, господин министр финансов? Как здоровье?

Стэнли, его ровесник, был одет в костюм очень похожий на его собственный, может быть чуточку более консервативный, но не уступающий по качеству. Они пользовались услугами одного и того же портного, и Хармон держал свои деньги в банке, где директорствовал Стэнли.

- Неплохо, неплохо, господин премьер.

В обыденной жизни Стэнли звал его Том.

- А как ваше здоровье, разрешите осведомиться?

- Благодарю, не жалуюсь.

Хармон оглянулся по сторонам, отметив по ходу, что с каждым разом вопросы о здоровье становятся все менее и менее формальными. Вот парадоксальный Йеллин, министр здравоохранения и благосостояния, сидит ссутулившись над своей тростью, устроив на набалдашнике одну на другой желтые руки и уставившись слезящимися глазами склеротика в никуда, в своем повседневном изношенном костюме и дешевых черных ботинках. Бок о бок с ним Дюплезис, который мог вполне сойти Йеллину за родного брата - Дюплезис чуть моложе и немного подвижнее, но и то и другое совсем немного. Хармон живо представил себе их меблированные комнаты, где эта пара обитает подобно отшельникам в своих сумрачных маленьких пещерах, коротая время за спорами о том, достаточно ли хороша сегодня погода для того чтобы, болезненно шаркая по каждой ступени, спуститься по лестнице вниз, посидеть в парке, и так день за днем все эти годы - вот кто наверное проклинает тот день, когда согласился лететь на Чиерон - эти люди считались старыми еще тогда, когда о пришельцах и слыхом не слыхивали, они затерялись в незнакомом мире, который, как вышло, и знать их не хотел.

В коридоре, ведущем в спальню, появился Хеймс.

- Господа, Президент объединенного правительства Земли и Солнечной системы.

Они все встали, кто быстрее, кто медленнее - целая комната пожилых людей.

Ральф Вайерман, появившийся через несколько секунд, выглядел не моложе их всех.

Президент был худ и сутулил плечи. Хармон машинально отметил бедственное положение президентского костюма - ощутимо выцветшую ткань, чему виной несомненно была влага от тела, в течение многих лет раз за разом пропитывающая ткань и высыхающая на ней, бесформенные и обвислые пиджак и брюки, вытянувшиеся и истончившиеся от бесконечных движений до такой степени, что никакая чистка и глажка уже не могли придать им должный вид.

Было видно, что президент устал. Его темные волосы поредели, стали тонкими и седыми. Глубокие морщины спускались вниз по его щекам и собирались в складки под вытянутыми челюстными костями. Острый нос выдавался вперед клювом, а в углах рта и щеках залегли глубокие впадины. Губы президента отличались слабо-голубоватым оттенком. Гибкая энергия и сила, отличавшие его во времена зрелости, исчезли без следа, уступив место напряженной непоколебимости, упрямству и болезненной целеустремленности. Во время последнего собрания Хармон с удовольствием отметил глубинный жизненный огонь, отблески которого замечались в глазах Вайермана. Но сегодня вечером угасли даже эти тусклые искры, подобно тому, как угасает последний сторожевой костер окруженной армии.

- Господа.

Дыхание, прорвавшееся наружу сквозь сухое горло президента, превратилось в голос.

- Добрый вечер, господин Президент, - проговорил Хармон, испытывая только одно желание: больше не приходить сюда никогда.

- Добрый вечер, Том.

Остальные члены кабинета тоже пожелали Президенту доброго вечера нестройным хором, и как только приветствия закончились, снова расселись по своим местам - один только Хеймс остался стоять позади президентского кресла.

Ну, что нас ждет сегодня? - пронеслось в голове у Хармона. Сразу после их появления на Чиероне заседания кабинета олицетворяли собой для них жизнь. В те дни у них был смысл: с правительством Чиерона постоянно велись переговоры, с официальными лицами Объединенной Центаврианской системы устраивались встречи, необходимо было организовать финансирование из фондов Солнечной системы, тех вложений, что были переведены в здешние банки до краха - да, то были бурные времена. Вместе с тем это было время медленного умирания, когда все действия их организации ужимались и чахли прямо на глазах; уже через полгода многостраничные петиции к Центаврианскому Конгрессу "усохли" до скупых резолюций, которые не печатались, а просто наговаривались в диктофон - год за годом стагнация наслаивалась над беглецами.

В те первые дни после прилета у них еще была надежда. Ходили даже разговоры о том, что Центавр может объявить войну пришельцам и освободить Землю. Но силы центавриан и пришельцев были почти равны - равны настолько, что никто не осмелился бы предсказать исход войны между ними. Солнце было от Центавра слишком далеко. Связующие нити медленно, но верно становились все тоньше. Язык их общения на планете, находящейся в четырех световых годах от родины, подвергся неизбежным изменениям. Их жизненные интересы, начавшись от глобальных проблем масштабов борьбы за межзвездные сферы влияния, постепенно измельчали до личных. Их воспоминания о планете, семена которой были заронены на здешнюю почву четыре сотни лет назад, приобрели все словесные атрибуты легенд, слезливых повторений далекого и туманного вида, превратились в сказания о маленьком архаичном мире в прошлом, теперь уже чужом, с которым торговые отношения не поддерживались ввиду вполне реального риска вооруженных конфликтов.

"Правительство в изгнании" стало на двадцать лет старше. К тем, кто перевалил средний возраст до отлета, этот термин был уже неприменим. Генович, тогда самый молодой среди них, самоуверенный Непоседа, везде сующий свой нос, стал считаться вполне своим.

Хармон снова взглянул на президента Вайермана и подумал о том, что возможно сегодня вечером все наконец кончится. Неужели?

Но Вайерман был не из тех, кто обгоняет протокол. Всегда придерживающийся устоявшихся традиций собраний кабинета, он не изменил им и сейчас, без слов ожидая обычных предварительных докладов, словно вовсе ничего и не случилось, словно они никогда не бежали в панике из Женевы, где армия клерков всегда была готова угодливо преподнести им сводку недельных событий и ближайших прогнозов.

Хармон перевел взгляд на Йеллина и Дюплезиса, от них к Асманди и Домбровски - от Здравоохранения к Почте, от Почты к Труду и Сельскому хозяйству. Кого он видит перед собой? - призраков, да и только.

- Эдвард? - коротко выдохнул Вайерман.

Стэнли с раздраженнием поднялся с кушетки. Когда министр финансов пожал плечами, его пергаментные щеки дрогнули.

- Ничего нового. Центаврианское правительство перевело на наш счет ежемесячный процент по земным активам. В ответ на мое обычное прошение об увеличении отчислений был получен стандартный ответ о том, что рассмотрение дела по заявкам теперешнего правительства пришельцев на прежнюю государственную собственность Земли в Верховном Суде еще не закончено. Короче говоря, ни умереть не дают, ни жить как следует. Верховный Суд Центавра не желает давать в руки пришельцев никаких зацепок.

Вайерман с усилием кивнул.

- Карл?

Стэнли опустился на место и ему на смену поднялся Гартманн, министр иностранных дел.

- Никаких новых обстоятельств в деле о собственности Земли на Центавре не появилось. Я направил в Верховный Суд обычную петицию с требованием вернуть собственность законным владельцам.

- Что ж, здесь тоже все ясно, - подал голос Вайерман. - Правительство ОЦС не желает приводить легальную ситуацию в соответствие с тем, что имеет место де факто. Объединенная Центаврианская система испытывает к нам симпатию, но начинать на этом основании военные действия против пришельцев с их стороны было бы конечно же глупо. Если в один прекрасный день положение вещей изменится настолько, что Центавр и силы пришельцев вступят в фазу военного конфликта по причине непримиримого несоответствия интересов, Верховный Суд вероятно внезапно признает за нами право собственности на земные активы. Возможно также ожидать в этом случае и некоторых других чудесных событий.

Все снова-здорово поехало, подумал Хармон. Мы живы и худо-бедно поддерживаем видимость активности. Хотя, по правде говоря, мы давно уже умерли.

Гартманн сел на место, и Вайерман откашлялся.

Вот сейчас все и решится, подумал Хармон и почувствовал, что почти сгорает от нетерпения. Давно пора!

- Господа... - голос президента был голосом глубокого старика, он невероятно устал. - Ситуация, в которой мы находимся, достигла кризисной точки.

Президент оглянулся к Хармону, словно за помощью, но тот даже представить себе не мог, где и в каком виде эта помощь может быть им оказана. Премьер-министр мог помочь в любой ситуации, но только не в такой. Пока Вайерман жив, Землю представляет именно он, и он является символом того, что рухнуло под ударами агрессора двадцать лет назад, но не считается умершим, пока он существует. Право принимать решения и отдавать приказания окажутся в руках Хармона только после того, как нынешнего президента не станет. Право принимать решения Вайермана и право отдавать приказания Вайермана. В бессилии сделать что-либо, Хармон опустил глаза, но уже через секунду Вайерман вновь подобрал ослабевшие вдруг поводья.

- Всем нам известно - всем без исключения, - что если Объединенная Центаврианская система найдет способ помочь нам, не афишируя широко эту помощь, то в тот же день это будет сделано. Этот парадокс до сих пор казался неразрешимым. Но на днях решение, как мне представляется, было найдено.

Хармон вскинул голову.

- Ни для кого не секрет, - продолжал Вайерман, - что Фонд Освободительной Борьбы в течение всех лет оккупации финансировал линии сообщения с отрядами сопротивления на Земле. Я заявлял и заявляю о первостепенной важности поддержания такого рода сообщений, даже учитывая то, что оплата фрахта быстроходного корабля пробивает огромную брешь в бюджете "правительства в изгнании". Но без этих редких радиоконтактов, которые производятся с борта курьерского корабля, мы были бы отрезаны от всего, что происходит на родине. До сей поры сведения о существовании групп сопротивления не были обнадеживающими. Партизанские отряды, с которыми нам удавалось установить контакт, были малочисленны, малоэффективны и рассеяны по планете, что не давало надежды на успех. Но совсем недавно выяснилось, что на Земле имеется одна довольно крупная, хорошо организованная и действенная группа. Как вы уже поняли, речь идет об отряде бывшего лейтенанта Хамиля, которому, в ответ на его прошение, не далее как месяц назад было присвоено звание генерала.

- Но все это само по себе тоже не давало особой надежды. Группа генерала Хамиля могла рассматриваться только в качестве зародыша восстания, дожидающегося того дня, когда помощь со стороны сможет быть оказана - помощь, которую мы, в своем положении, не в силах были обеспечить и в которой нам отказывало правительство Центаврианской системы, не желающее рисковать угрозой глобального военного конфликта со всей империей пришельцев.

- Однако вчера, впервые со дня нашего прибытия на Чиерон, обнаружились обстоятельства, в связи с которыми мы сможем теперь сделать позитивный шаг в направлении освобождения Земли. Коротко: Аребанская Военно-Промышленная Компания, являющаяся основным поставщиком армии Центаврианской системы, не так давно заключила очередной долгосрочный контракт на производство пехотного автомата новейшего типа. Как следствие, предыдущий контракт на производство автоматов существующего типа был аннулирован, в результате чего у Аребанской компании осталось на складах большое количество только что изготовленных автоматов старого типа, естественно совершенно новых и в отличном состоянии, для которых теперь нет сбыта в пределах ОЦС. Вчера ко мне для переговоров явился агент Аребанской ВПК и предложил приобрести у его компании это оружие и полагающийся запас боеприпасов к нему на том условии, что оплата будет произведена после изгнания оккупантов с Земли, когда мы, как пришедшее к власти правительство, окажемся в состоянии это сделать. Короче говоря, господа, у нас появилась реальная возможность снова стать свободными.

Президент замолчал. Хармон никогда еще не видел его таким измученным и безнадежно усталым.

Йеллин по-стариковски часто и хрипло задышал. Конец его трости со скрипом подвинулся на паркете. На несколько секунд всех присутствующих словно бы разбил легкий паралич. Но через мгновение они уже говорили, все разом.

- Том, мне нужно переговорить с тобой и Джоном наедине, - громко заявил президент Вайерман и закашлялся в кулак.

Хеймс нагнулся и помог президенту выбраться из кресла. Обернувшись, Хармон увидел, что растерянный Генович уже поднялся на ноги.

- Боюсь, что нам придется пройти на кухню, - с достоинством и одновременно смущенно добавил Вайерман. - Миссис Вайерман отдыхает в спальне.

Кухня подавляла их своим бетонным полом, заржавленной раковиной и облезлыми дверцами двух посудных шкафчиков. Вайерман устало присел боком на расстеленную на пыльном мраморном подоконнике газету, повернулся к Геновичу и взглянул на него со смешанным выражением боли и обиженного удивления.

- Теперь ты вполне можешь сказать мне, Джон, что я сошел с ума. Здесь это возможно.

Генович неловко прислонился бедром к раковине и закусил нижнюю губу. Потом покачал головой.

- Ничего не получится, господин Президент. У нас нет ни единого шанса из миллиона. С автоматами против целой империи - смешно! Допуская даже, что в результате неожиданности нападения возможен первоначальный успех - допуская даже, что наша атака будет приурочена к переводу пришельцами своих сил в другой, отдаленный регион - но когда эти силы вернуться обратно, от нас мокрого места не останется. Нет - даже думать нечего.

Вайерман повернулся к Хармону.

- Ты тоже так считаешь, Том?

Хармон кивнул, чувствуя, что от невыносимой тесноты крохотной кухоньки с ее старой, почти антикварной плитой, на которой худенькая и болезненная, тонкоголосая госпожа Вайерман вынуждена была готовить, у него вот-вот случится обморок.

Каким-то образом президент сумел вызвать на свое измученное лицо улыбку. Улыбающийся на дыбе мученик.

- Ты прав, Том, прав. Через месяц или два на Землю прибудет их карательный флот, и восстание возможно будет подавлено. Но скажи мне - неужели ты поверил этой сказке об аннулированном военном контракте? Лишнее оружие, которое некуда девать - вы только представьте себе это. Слабоумные директора компании решили выбросить целое состоянии на ветер, так получается?

Хармон нахмурился. Его плечи неожиданно остро вздернулись вверх, он резко поднял руку и сильно ударил костяшками пальцев о дверь кухонного шкафчика.

- Господи, нет, конечно нет! Извини, Ральф - я слишком отошел от дел, теряю былую хватку. Правительство Центавра наконец решилось сделать первый шаг!

Углы губ Вайермана растянулись в слабой согласной улыбке.

- То же самое подумал и я. Официально, они не причем. Но в то же время в наши руки дается средство сдвинуть дело с мертвой точки, положить начало, и, как я думаю, если все пойдет более менее удачно, если у нас что-то получится, мы увидим вскоре и более тяжелое вооружение, моторизованную технику, словно бы кто-то где-то вдруг приведет в действие тщательно разработанный план широкого перевооружения всего военного флота ОЦС. Это будет выглядеть так.

Генович неожиданно издал громкий и отрывистый смешок - напряжение двух десятков лет ожидания наконец нашло себе выход, решил Хармон. Вайерман уже не улыбался. Он снова погрузился в глубины усталого, безнадежного отчаяния, в котором один только несгибаемый стержень природного упрямства не давал ему сломиться и пасть на дно полной безжизненности.

Хармон не понимал этого. Не в силах отвлечься мыслями от нищеты кухни, он машинально представлял себе остальную обстановку квартиры, существование Вайермана, каким оно могло быть здесь - прозябание Президента в изгнании, двадцать лет ждущего дня своего воскрешения - жизнь в таких вот условиях, в постоянной нужде, в жалких попытках содержать себя и семью на те крохи, которые он мог позволить себе из скудных фондов - при этом наблюдая за тем, как члены его собственного кабинета, мужчины одних с ним лет, добиваются положения и живут с удобствами, в то время как сам он вынужден ютиться почти в трущобах, поддерживая жизнь общего символа, загнанный в ловушку необходимости оставаться Президентом объединенного правительства Земли и Солнечной системы, закрывая глаза на дешевую еду и заплатанную одежду для своей семьи во имя Цели, узнав, что даже премьер-министр сумел найти себе обычную работу, не запятнав при этом светлую память свободной Земли, чего он, Президент, сделать не смог. Остальные из их числа на людях с готовностью признавали, что Земли больше нет, ни здесь, ни где-то еще, но кто-то должен был оставаться хранителем красивой фикции - кто-то, кто вдыхал жизнь в официальную сказку о том, что "правительство в изгнании" все еще представляет свой народ - этим человеком был Вайерман. Но если он сознательно шел на эту жертву, тогда почему ему так тяжело сейчас?

- Том...

- Да, Ральф?

- Том, и ты, Джон, - в это было трудно поверить, но Вайерман почти умолял. - Вы ведь поддержите меня вместе с остальными членами кабинета, поддержите, да?

- Поддержим ли мы тебя? Ну конечно же, Ральф.

Хармон недоуменно нахмурился.

Вайерман вздохнул и провел рукой по лицу, словно снял с него невидимую паутину.

- Спасибо, - прошептал он.

Хармон взглянул на Геновича и поднял бровь. Генович пожал плечами и покачал головой. Он тоже ничего не понимал.

- Хорошо, господа, теперь, мне кажется, настала пора вернуться к остальным.

Вайерман собрался с силами и медленно встал с подоконника. Подняв голову, он слабо улыбнулся Хармону.

- Старику моих лет следует лежать в гамаке где-нибудь на лужайке на заднем дворе и следить за тем как растет трава.

Президент двинулся к выходу из кухни, следом за ним шагнул Хармон - Генович предупредительно открыл перед ними дверь и отступил в сторону. В гостиной они заняли свои места.

Члены кабинета встретили их в тишине, основные взгляды были устремлены на Вайермана, но и на Хармона и Геновича посматривали не без интереса, очевидно, гадая, что произошло между ними и Президентом на кухне. Хармон придал лицу невозмутимое выражение, сам пытаясь представить себе, что Вайерман предпримет теперь.

- Господа... - заговорил Президент. - Я думаю, у всех было время, чтобы четко представить себе последствия, истекающие из объявленного мной только что.

Вот в этом Хармон сомневался. Только что он убедился, каким толстым слоем ржавчины покрылись его собственные мозги. Он сильно сомневался в том, что головы у остальных работают лучше, а в ряде отдельных случаев - это касалось Йеллина, Дюплезиса и некоторых остальных - можно было смело считать, что при данных очевидных мыслительных способностях о здравых суждениях здесь речи вообще идти не могло. Но все и каждый в комнате солидно кивнули, с достаточно честными глазами, но именно эта общая готовность к ответу укрепила его уверенность в том, что на самом деле присутствующие еще очень далеки от окончательных и верных выводов.

Это не остановить, подумал Хармон. Оставшись без постоянной тренировки, мозги мало-помалу притупляются, и никто не может сказать, когда наступит финал - но уж если до этого доходит, обратной дороги не бывает. Но деваться некуда, это все, что у нас, собравшихся здесь, есть в наличии; мы будем пытаться работать с тем, что осталось.

Он снова с тоской вспомнил Такавара - жалко, что его нет сейчас здесь. Сожалеть можно было о многом, например о том, что все то же самое не случилось с ними десять лет назад. Или, еще лучше, в самом начале - такие они были светлые головы тогда, незаурядные зрелые люди. Однако история никогда не поворачивается вспять по желанию человека.

- Теперь у нас наконец есть шанс, - продолжил Вайерман. - Мы не можем позволить себе упустить его. Вся наша энергия, все наши способности должны быть посвящены этому. Впереди предстоит огромная административная работа, нужно будет составить многолетнюю программу и приступить к ее реализации. Как я понимаю, нам снова так или иначе придется вступить в тесный контакт с центаврианским правительством. Процедура встреч на высшем уровне потребует огромных затрат сил. Кроме того, как только освобождение нашей родины действительно начнется, мы все должны будем быть готовы к возвращению, чтобы встать во главе восстания. В данной ситуации, по моему мнению, лучшим решением будет находиться вблизи Солнечной системы на корабле, ждать в космосе.

Хармон услышал, как рядом с ним досадливо хмыкнул Стэнли. Подняв голову и обводя глазами присутствующих, он увидел, как постепенно, по мере того как слова Вайермана начинали оказывать свое действие, менялись их лица.

- Минуточку, господин Президент! - Стэнли вскочил с места.

Президент неспешно повернул голову в сторону министра финансов. Увидев глаза Вайермана, Хармон вдруг понял, что так беспокоило их главу. Во взгляде Президента слилось очень многое. И в числе прочего удивление в этом взгляде было не основным.

- Я слушаю вас, Эдвард? - проговорил Вайерман и вздохнул.

- Насколько я понимаю, вы просите нас уделить этому проекту свое время. Это так?

- Вы члены моего кабинета... Вы принесли клятву служить Родине и Правительству. Вот мой ответ, Эдвард.

Окончание тихой фразы Президента утонуло в эмоциональной отповеди министра финансов. Стэнли неловко всплеснул руками.

- Ну что ж... Да! Да, я клялся. Но в то же время нельзя забывать, что я занимаю здесь пост, очень важный пост - у меня есть определенные обязанности... Проклятие, Ральф, ведь я директор самого большого столичного банка!

- Понимаю. Хочешь ли ты этим сказать, что не сможешь оставить свою работу немедленно, или же ты понимаешь свои обязанности как банкира как нечто более важное сравнительно с долгом по отношению к Земле?

Карл Гартманн уже был на ногах.

- Мне кажется, что министр Стэнли хотел сказать, что он прочно укоренился здесь. Ведь... в конце концов, господин Президент, прошло двадцать лет - не так просто взять и оборвать все разом. Взять например меня - у меня здесь адвокатская контора, собственный дом... моя жена десять лет обставляла и благоустраивала этот дом. Мой сын женат на местной девушке, у них есть дети... - Под взглядом Вайермана Гартманн смешался. Пришла его очередь запинаться и злиться на все и вся.

- В конце концов... в конце концов, когда я с женой прилетел сюда, у нас не было ничего кроме одежды на себе. Я работал, Ральф - я работал очень много и тяжело. Мне пришлось заново учить весь свод законов. Я служил клерком, потом сдавал экзамены на допуск юриста - это в мои-то годы. На Земле я был уважаемым человеком, известным адвокатом. Но здесь это никого не интересовало. Я снова вынужден был начинать с самых низов. И я добился своего. Я снова стал известным адвокатом, теперь здесь, на Чиероне. Если я вернусь назад - если я вдруг соглашусь на это - мне что, сдавать экзамены в третий раз? Потому что первое, что произойдет после изгнания пришельцев, это будут новые выборы. Вы можете гарантировать мне, что я окажусь в новом президентском кабинете?

Хармон, вспоминающий тем временем бесконечные ряды начищенных кухонных котлов, то, как он пробивался наверх, размышляющий о своем теперешнем положении, тяжело, но справедливо заслуженном, услышал, как несколько человек дружно выразили свое согласие с Гартманном.

Господи Боже мой, подумал тогда Хармон, мы даже представить себе этого не могли - ни один из нас, включая Президента - мы даже помыслить не могли о том, что такой день когда-нибудь наступит и что мы почувствуем тогда.

- Ваша реакция весьма любопытна, господин Гартманн, - негромко проговорил Вайерман, не отступая ни на дюйм и видимым усилием воли загоняя назад те знаки слабости, которые он позволил себе выказать при Хармоне и Геновиче. - Не думаю, что той же точки зрения придерживаются остальные члены кабинета министров, положение в обществе большинства из которых ничем не уступает положению вашему и господина Стэнли.

Президент жестко взглянул на Геновича, и только Хармон заметил, как крепко сжались пальцы рук Вайермана на подлокотниках кресла и как побелели их костяшки.

- Для разнообразия, давайте послушаем мнение Джона.

Генович упорно смотрел в пол. Он даже не пытался поднять головы. Вайерман попробовал добраться до него взглядом, но не смог. Наконец Генович встал с места и глубоко вздохнул.

- Эд Стэнли хотел только узнать, потребует ли этот проект полной отдачи сил и времени, господин Президент. Вы поставили его перед выбором - теперешняя работа "на стороне" или... Считаю, что лучше будет сразу расставить все "точки над i". Прямо сейчас.

Генович говорил тихо, но решительно.

- Совсем недавно я обещал вам кое-что, господин Президент. Я не забыл об этом. Я давал так же обещание остальным членам кабинета, и об этом я тоже помню. Но сейчас я оказался на перепутье. Я целиком согласен с тем, что сказал Карл. Я торговый посредник, иначе говоря, крупный коммивояжер - держу в своих руках продажу запасных частей для легковых автомашин во всем Чиероне, а также Белфонте, Ньюфидефии и маленьких городках в прилегающих областях. По меньшей мере шесть месяцев в году я провожу в дороге. Я зарабатываю хорошие деньги, потому что научился торговать. Я много работал - и говоря это, я не хочу прибавить себе веса, просто так обстоят дела - в течение последних лет, почти двадцати лет, каждый день я понимал себя как торгового агента "Машиностроительного завода Чиерон-Сити". Раз или два в месяц, когда бываю в городе, я на несколько часов заглядываю сюда к вам. Теперь скажите мне, что из того, чем я занимаюсь, называется "работой на стороне", а что нет?

- Не хочу, чтобы вы подумали, что я не патриот или что я забыл, через что пришлось пройти тем, кто остался на Земле. Но здесь у меня семья, и я обязан ее кормить. Останься я на Земле, я может быть взял бы в руки автомат и сделал бы то, что считал нужным, чего бы это мне ни стоило. Но...

- Стыдно! - неожиданно выкрикнул Йеллин. - Какой стыд! Вот уж не думал, что услышу такое - в этой комнате говорят о предательстве!

Старик дрожал от ярости, его горящий взгляд метался между Геновичем, Гартманном и Стэнли.

- Временщики, вы забыли о чести! - эхом откликнулся Дюплезис. - Пока на это можно было смотреть... как на клуб любителей игры в Правительство, вы все сносили молча. И вот теперь, когда разговор зашел о настоящем деле, вы бросаете все на тех, над кем раньше посмеивались в кулак. Вы, в вашей клоунской чужепланетной одежде, разговаривающие только на варварском наречии, вы забыли манеры порядочных людей. Что ж, отлично - возвращайтесь в свои банки, в свои стряпчие конторы, за баранку машины коммивояжера. Обратно к своим закопченным кухонным котлам! Вы нам не нужны! Те из нас кто помнит о том, что такое родина и все эти годы ждал начала освободительной войны, мы сделаем все сами без вас - мы, старики, сделаем это вместо вас! Все, что потребуется!

За ним подали голос другие: Асманди, медленноречивый Домбровски, Джонс - со всех сторон неслись разгневанные возгласы. Хармон оглянулся на Геновича, сидящего посреди шума и гама понурив голову, дав возможность Стэнли, Гартманну и их сторонникам спорить и пререкаться с Йеллиным и ему подобными. Лицо Геновича сделалось пепельно-серым, и Хармону внезапно стало его очень жалко.

- Господа! - Вайерман все еще держался непоколебимо. Его крепко сжатые губы почти исчезли, но слова, с которыми он обратился к Хармону, звучали твердо и отчетливо. - Мы еще не слышали мнения нашего премьер-министра.

Хармон ощутил на себе давление множества глаз, впившихся в него из всех углов комнаты. Но среди этих глаз он различал только глаза Президента. Секунду они смотрели друг на друга, оба замерев на своих местах - Хармону припомнились первые дни на Чиероне, Нола тогда все время болела, а он должен был работать, уходил на всю ночь, оставляя ее совсем одну. Потом, когда она умерла, он все равно продолжал трудиться, потому что не в его натуре было сидеть сиднем или голодать. Теперь у него есть все - положение на службе, отличное жилье, репутация.

Сплотить кабинет будет трудно, очень трудно, почти невозможно. Президент предлагает им смертельно рискованный план; если план провалится, это будет означать конец им всем, в лучшем случае как работоспособной группе, конец надежде на освобождение Земли, тем более что план практически обречен на провал, в них уже нет согласия, их раздирают горечь и стыд, все готово рухнуть едва начавшись. Что требовать от смертного? - он слаб.

- Я намерен остаться с Президентом и продолжать работать с ним, - сказал он после едва заметной паузы, понимая, что вероятно совершает ужасную ошибку. - Я связан клятвой.

Соблазн послать все к черту и перебежать на другую сторону был очень велик. Гартманн прав - даже если они победят, ничто на Земле не сравниться с тем, что они имеют здесь.

Вайерман кивнул ему и откинулся на спинку своего кресла, словно напряжение лишило его последних сил, но тут же поднял голову снова.

- Очень хорошо, господа, все слышали, что сказал Том. Теперь я хочу, чтобы вы проголосовали - кто за то, чтобы согласиться с предложением принять оружие и передать его генералу Хамилю?

Президент обвел присутствующих требовательным взглядом, Хармон сделал то же самое - и вздрогнул.

Потом глубоко и тихо вздохнул и попытался разобраться, во что он только что сам себя втянул. Подавляющее большинство кабинета было против. Голоса разделились точно по демаркационной линии, по одну сторону которой находились те, кто сумел сделать карьеру на Чиероне, а по другую те, кто по тем или иным причинам не сумел. Он остался один, потому что на Йеллина и других затворников нельзя было рассчитывать. Как он сюда попал? Он не должен здесь быть, это не его место. Теперь ему придется вести борьбу с теми людьми, которых он понимает, которых считал своими добрыми знакомыми и даже друзьями, сам вступив в ряды тех, с кем не имел ничего общего вот уже двадцать лет подряд. Мысль о том, что они обречены на бесславный провал с самого начала, все более и более овладевала им - дел было бы невпроворот даже останься они все вместе - теперь же он был уверен, что шансов на победу не стало никаких, впереди их не могло ждать ничего, кроме мучительного поражения.

Но он все равно пойдет с ними - он обещал это Вайерману только что и связал себя давней клятвой. Любая логика, к которой он прибегал, требовала от него бросить эту безнадежную затею, а он привык прислушиваться к своей логике. Но он переступит через себя, останется с Президентом и сделает все, что в его силах, а там будь что будет.

- Спасибо, Том, - отозвался Вайерман. - Я порошу вас сформировать из членов группы господина Йеллина новый кабинет. От всех остальных, господа, проголосовавших против, я жду отставки. У меня нет другого выхода.

Лицо Вайермана посерело. Хармон внезапно понял, что взвалил на свои плечи непосильную ношу.

В собрании наступила глубокая тишина. В этой тишине удивленный голос Хармона прозвучал очень громко:

- Ральф! Ты не можешь поступить так!

- Я вынужден, Том. Мне нужны люди, на которых я могу положиться.

- Но ты не можешь формировать кабинет всего с шестью членами. И ты не можешь увеличить число членов за счет кого-то нового со стороны - практически все, из кого ты можешь выбирать, сейчас находятся здесь, остальных беженцев с Землей вообще ничего не связывает, никаких клятв Правительству они не давали. Мы должны работать над этим все вместе, просто нужно найти какой-то компромисс. Вшестером нам не справиться ни за что, ты только посмотри на нас, мы так устали. Нет, это невозможно. Это... да, это настоящее самоубийство! По крайней мере определенно провал, это точно.

- Мы обязаны сделать это, - ответил ему Президент. - Это дело гораздо важнее собственного здоровья и благополучия. Мы должны попытаться ради Земли, ради свободы нашего народа. Но с нами должны быть только те, кто думает так же как я, кто решился идти до конца. Мы должны победить!

Не в силах поверить происходящему, Хармон потряс головой.

- Двадцать лет у нас не было надежды, но мы были вместе, - пробормотал он. - И нужно было появиться шансу на победу, чтобы разбить наш круг.

- Том - ты не хочешь остаться со мной? Ты передумал? Я требую ответа!

- Ральф... я просто взываю к твоему разуму!

- Ничем иным я не руководствуюсь. Все мои решения приняты на основе разума и чистой логики.

Шея Вайермана уже не могла держать его голову ровно, он поднял руку и прижал к затылку ладонь.

- Видимо твои рассуждения и логика отличаются от моих, Том, вот и все. Ну что ж, хорошо - господин Йеллин, я попрошу вас начать формирование кабинета.

Они тихо встали и гуськом потянулись по узкому коридору к выходу - Гартманн, Стэнли, Генович и остальные; Хармон шел последним. Переставляя одеревеневшие ноги, он старался не слушать, о чем говорит Президент оставшимся в гостиной. Неожиданно все это перестало его касаться. Он двигался, укрывшись в собственную личную скорлупу, смутно отмечая, что фигуры впереди него молчат, не разговаривают друг с другом, а просто торопятся поскорее и как можно тише покинуть эту квартиру. Когда Хармон оказался у двери кухни, его тронул за рукав Хеймс - он не сразу отреагировал в ответ. Потом повернулся и проговорил:

- Да?

Он не расслышал, что ему сказал Хеймс. Секретарь президентской канцелярии повторил:

- Прошу прощения, сэр. Ваш последний чек - вы позволите мне передать его в Фонд, как обычно?

Хармон поспешно кивнул.

- Да, да. И вот еще, возьмите...

Он вытащил из внутреннего кармана бумажник, достал из него почти все свои наличные деньги и протянул купюры Хеймсу, добавляя их к ежемесячному взносу.

- Прошу вас, возьмите это.

- Благодарю вас, сэр. Сэр, вы знаете, он должен был поступить так, хотел он того или нет.

- Я знаю. До свидания, Хеймс.

- До свидания, сэр.

- Заходите как-нибудь пообедать. Заведение угощает.

- Спасибо, сэр. Боюсь, что теперь я не смогу этого сделать.

- Да, конечно, я понимаю.

Он повернулся и вышел на площадку этажа, где перед лифтом собралась небольшая толпа. Хеймс закрыл за ним выкрашенную тусклой коричневой краской дверь.

Оказалось, что в лифте не хватает для него места.

- Спускайтесь, я подожду, - пробормотал Хармон. - Я поеду потом, один.

Он принялся ждать лифта, размышляя о том, выйдет у Вайермана хоть что-нибудь. О том, увидится ли он когда-нибудь с Гартманном или Геновичем снова, он даже не думал. Возможно, что они встретятся как-нибудь, где-то. Но скорее всего, они просто растворятся в центаврианском обществе и исчезнут, чтобы никогда уже не появляться на поверхность в как-либо иначе, кроме как в виде истинных граждан Центавра, ничем не отличающихся от других центавриан.

Дверь лифта открылась, он ступил в кабину и начал опускаться вниз в полном одиночестве, скованно застыв в углу и сжав руками перила, и вдруг ощутил твердую уверенность в том, что кабина никогда уже не остановится и что остаток жизни ему придется провести в бесконечном громыхающем спуске в нескончаемой вертикальной кишке шахты, где единственными событиями будут появляющиеся через равные промежутки времени в зарешеченных стеклянных окошках двери кабины ответные стеклянные зарешеченные окошки наружных дверей, закрытых теперь для него навсегда и проносящихся мимо настолько быстро, что заметить протекающую за ними жизнь будет просто невозможно. Он находится здесь уже много лет, и воспоминания о прошлом не более чем галлюцинация, созданная для облегчения его участи и сохранения рассудка. Он почувствовал себя таким же старым и больным, как Йеллин. Бессилие и беспомощность, вот с чем предстоит жить ему, не сумевшему заставить себя восстать над своей человеческой натурой.

Всего несколько часов назад он думал о себе гораздо лучше. Он никогда не ждал благородства и самопожертвования от других, он рано поумнел и смотрел вокруг трезвыми глазами. Он считал своим долгом приподняться над бренностью плоти, с тем, чтобы остальному подавляющему большинству сограждан делать этого не пришлось. Взывать о подвиге к другим бесполезно, нужно свершить подвиг самому. Он рано сделал свой выбор, отчетливо понимая, что тем самым отказывается от предоставленной всем в равной мере возможности наслаждаться мирскими утехами. Вскоре после этого он открыл, что несмотря на затраченные им усилия, все трудности из жизни среднего человека исключить все равно не удается. Но продолжал верить, что без него и таких людей как он - без таких редкостных самородков как Вайерман, которого он всегда считал лучшим из лучших - жизнь среднего человека уже не будет осложняться трудностями среднего порядка, но станет просто невыносимой. Как ему думать о себе теперь?

Лифт продолжал опускаться вместе с ним вниз.

По прошествии некоторого времени он вдруг подумал, что слишком много внимания уделяет собственным переживаниям, излишне много - он должен смотреть на происходящее в исторической перспективе, не только как на расцвет и падение Томаса Хармона и Ральфа Вайермана, но также и всего остального, что они собой представляют. Он должен сказать себе, что то, что случилось с ними как с отдельными индивидуумами, неприятно, болезненно, но вполне закономерно и может вызвать сочувствие, но в то же время все это есть не более чем отображение низвержения идеалов свободной Земли.

Надежда умерла в тот же день, когда они оставили Землю, подумал он. Нам казалось, что мы спасаем нечто больше, чем свои собственные шкуры: мы были символом, в котором сосредоточились надежды всех страдающих - мы стали звездой, на которую можно было смотреть в темноте ночи, надеясь на то, что она принесет завтра. Но мы ошибались. Люди склонны к тому, что бы верить в символ как в вещь в себе, это бесспорно. Люди могут также верить в то, что пока Ральф Вайерман жив, жива и организация, называющая себя "правительством Свободной Земли", что фактически означает, что Свободная Земля продолжает существовать где-то. Но народ гораздо умнее, чем о нем думают некоторые, и может случится, что в один прекрасный день люди распрощаются со своей мечтой. Народ может ждать, но не может ждать вечно. Каждое утро людям приходится просыпаться и проживать новый день. Пришелец на углу гораздо реальней для них, чем Президент, находящийся неизвестно где в пяти квадриллионах миль. Пришелец всегда молод, всегда силен и ловок. Президент стареет, его обещание вернуться так и остается обещанием. Вера слабеет и уходит. Люди берут свои судьбы в свои руки и начинают трудиться, а вера в великое забывается, и на этот раз навсегда.

Земля больше не верит в нас, и не стоит обманываться на этот счет, поскольку мы сами больше не верим в себя. И совсем неважно, что в свое время мы им обещали, как мало или как много было дано этих обещаний. В глубине души мы знали это всегда. Именно потому самые способные и энергичные из нас начали отдаляться, едва лишь наши ноги коснулись поверхности чужого мира, бросив стариков и неспособных, у которых не было ничего кроме надежды, которые со временем воспитали в себе нечто, что уже нельзя было назвать надеждой, но что было очень похоже на отчаяние.

То же самое и на Земле - о нас забыли все, кроме калек и неудачников. Война проиграна, и времена изменились - прежних нас больше нет, и мы понимаем это. Свободы не будет больше никогда, и Земля тоже понимает это. Нет надежды для нас и нет надежды для Земли. Бодрые и энергичные пришельцы заправляют делами, вечно молодые, они без труда сменяют друг друга, в то время как нас некому заменить.

Достигнув первого этажа, кабина лифта вздрогнула и остановилась. Дверь открывалась легко, но Хармону потребовалось собрать все силы, чтобы толкнуть ее и выйти в холл.

Вайерман видел все это и понимал, и раньше и глубже чем все мы. Он должен был это понимать, иначе быть не могло. Он знал, чем это кончится еще до того, как мы все оказались на борту корабля-беглеца. Но он не свернул. Неужели он сделал это ради нас? - ради Йеллина и меня, потому с надеждой нам было легче продержаться здесь в самом начале. Может быть, он сделал это ради своей семьи? Ради Земли, ради той недолгой надежды, которую его народ пронес с собой через первые годы оккупации? Скорее всего, я уверен в этом, он не выделял что-то за главное, он помнил обо всем. Какой ум, какая преданность делу! Даже здесь он не позволил себе следовать примеру Геновича, Гартманна или Стэнли, или остальных молодых - и это при том, что среди нас он был самым лучшим. Он выстоял и не сломался и дождался сегодняшнего дня. Он не ослабел духом. И он это знает. Должен знать. Он наш Президент, и потому обязан идти вперед во что бы то ни было. Народ умнее, чем многие о нем думают, но народу Президента не понять. Для Вайермана нет иного выхода, вот и все.

Но я дело другое, я волен поступать по своему усмотрению, так чего мне стыдиться? Мир полон умных людей, которые ведут себя умно и уважаемы за это всеми. Меня тоже уважают. Все уважают меня.

Хармон закрыл за собой дверь лифта и двинулся через холл, раздумывая о том, что действительно уважаем практически всеми. Через несколько шагов он заметил одинокую фигуру, сидящую на стуле у стены.

Это был высокий и плечистый, очевидно сильный, однако почему-то не олицетворяющий собой ни твердости духа, ни решительной силы молодой человек, которому сейчас, как не сразу сообразил Хармон, должно было быть что-то около двадцати пяти лет. В это было трудно поверить - настолько трудно, что уверенность пришла к Хармону только после специального непродолжительного копания в памяти и расчетов: двадцать лет здесь на Чиероне, плюс четыре года полета с Земли, да годовалый на вид мальчик у матери на руках во время их торопливой посадки на корабль. Следовательно, сейчас ему должно быть около двадцати пяти - двадцати шести лет, этому мальчику-мужчине.

Он сидел в этом мрачном, убогом, грязном и угнетающем холле, наклонив плечи и верхнюю половину туловища вперед, опершись локтями о бедра, опустив безвольные кисти на колени. Не отрываясь, он смотрел в заплеванный пол прямо перед собой, и его лицо как-то странно кривилось, незаметно, но постоянно; подрагивали углы его рта, глаза то широко раскрывались, то сощуривались, на его скулах играли желваки - вся эта нервная мимика напоминала поток невразумительных и случайных звуков, несущихся из динамика настраиваемого приемника. О чем бы он ни думал, эти мысли тот час же находили свое отображение на его в общем-то равнодушном лице, и было ясно, что раздумья его носят торопливый и совершенно хаотический характер, от которого больше всего страдают мускулы, силящиеся справиться с фантастически разнообразным эмоциональным потоком приказов, посылаемых к ним мозгом.

А ведь с мальчиком что-то не так, подумал про себя Хармон, несколько испуганной зрелищем такого явного отсутствия организованности, недостатка мыслительной дисциплины в сознании молодого человека. Где-то, в чем-то этот мозг не нашел согласия с миром.

- Здравствуй, Майкл, - негромко проговорил он, и сын Президента Вайермана поднял на него глаза.

У него были тускло-каштановые волосы матери, ее же глаза и по птичьи заостренные черты лица. Единственное, что он унаследовал от отца, это форму ушей - всем известные кувшинные ручки, которые были фирменным знаком Вайермана, на лице сына вызывали улыбку.

- Добрый вечер, господин Хармон.

Голос у мальчика - Хармон просто не мог заставить себя думать о нем, как о мужчине, в отношении возраста или как-то иначе - был бесцветным и неуверенным. На Хармона он смотрел с застенчивой дружелюбностью.

- Заседание уже закончилось? Господа Стэнли и Генович только что вышли из лифта.

- Они говорили с тобой?

Мальчик неловко покачал головой.

- Нет, не говорили.

Скорее всего, они сделали вид, что не замечают его. Это было проще всего. Разговор мог смутить и ту, и другую сторону. Да он и сам чуть было не сделал то же самое, чуть было не проскользнул мимо бочком с виноватым видом. Возможно сегодняшний их разговор последний, неожиданно сообразил Хармон.

- Да, Майкл, все кончилось. Но господин Йеллин и другие еще наверху.

- Правда? Тогда я лучше еще немного подожду.

Из тактических соображений во время собраний кабинета Майкла всегда удаляли из дома. Никто никогда не думал об этом, так привычно это стало, выходило как-то само собой с самого начала и неизменно продолжалось в течение остальных лет. В конце концов, какая польза от крутящегося под ногами мальчишки на заседании Правительства? С годами мальчик повзрослел, но привычка уходить из дома перед каждым собранием кабинета осталась.

Хармон, который лишь считанные разы навещал Вайермана неофициально, особенно после того, как их позиции в обычной жизни начали разниться так значительно, не имел возможности познакомиться с Майклом поближе. В первые годы деятельности "правительства в изгнании" у Президента и кабинета работы было столько, что маленькая фигурка мальчика замечалась лишь случайно и мимоходом, как неясная точка где-то далеко на заднем плане. Какими были отношения Майкла с родителями сейчас, Хармон не знал. Но можно было догадаться, что Президент смотрел на сына как на одно из разочарований в жизни - стоило лишь слегка вдуматься в этот вопрос, и подозрение переходило в разряд уверенности - наверняка детство мальчика проходило в основном в обществе матери. Было или первое результатом второго или наоборот, Хармон мог только гадать. Он смутно помнил происходящее на борту корабля, где Майкл, тогда очень смышленый и живой ребенок, постепенно превращался из младенца в маленького мальчика, своим шумом и играми постоянно мешающего важным занятиям отца. Со временем живость из Майкла ушла, и он изменился. Очень сильно изменился.

Сейчас он разговаривал с четким центаврианским акцентом, и догадаться о том, в каком мире он появился на свет, было невозможно. Одежда Майкла, само собой более чем недорогая, хоть и не являлась отражением последнего писка местной моды, тем не менее носилась им в манере, принятой среди центавриан и совершенно отличающейся от земной.

- Есть какие-нибудь новости? - спросил Хармона Майкл Вайерман.

Новости? Даже этот юнец, подумал Хармон, и тот понимает, что шестеренки их ходиков давно заржавели. В одном слове он ухитрился выразить кризис политики Правительства, которому вот уже двадцать лет было некем править.

Хармон помолчал, раздумывая над ответом.

- Что сказать, может статься, что очень скоро ты вернешься на Землю, сынок.

- Вы имеете в виду, что центавриане наконец решили что-то сделать для нас?

- Скорее, они решили помочь вам разобраться в своих делах самим.

Майкл удивленно вскинул на Хармона глаза.

- Помочь нам? Разве вы больше не с нами?

- Я... боюсь, что нет, Майкл.

- Неужели вы не хотите вернуться, господин Хармон?

- Я... - Хармон покачал головой.

- Неужели вы не тоскуете по родине? Разве вы не хотите снова увидеть Землю?

Нотки недоумения и удивления в голосе Майкла превратились в откровенное неверие.

- По правде говоря, Майкл...

- Неужели вам нравится жить здесь? Вам что, нравятся эти люди и то, как они живут?

Внезапно разволновавшись, молодой человек больше не слушал его. Впервые Хармон видел его таким - подлинным энтузиастом, с жаром отстаивающим свои идеи. Невероятно, почти с первой же фразы он затронул область высшего интереса сына Вайермана.

- То, как они живут?

- Вы понимаете, что я имею в виду. Они грубы, они неотесаны, они не умеют себя вести... земляне совсем другие.

Хармон глубоко вздохнул.

- Ты так хорошо знаешь землян, Майкл?

Парень покраснел.

- Ну... конечно, я почти не помню Землю...

В течение нескольких секунд Майкл, чуть успокоившись, искал возможные контрдоводы. Потом снова бросился в атаку с удвоенной силой.

- Моя мать много рассказывала мне о людях Земли и о том, какой там была жизнь. Она показывала мне фотографии самых известных мест на Земле - большие красивые здания, музеи и библиотеки. Она рассказывала мне о Пятой Авеню, о Триумфальной Арке... - выговаривая последнее название, сын Вайермана запнулся. - О Женеве и Риме... о всех знаменитых городах.

- Я понимаю... Тогда наверно ты заметил, что многие земные здания ничуть не выше центаврианских. К тому же, музеев немало и тут.

- Я знаю. Но здесь никто не ходит в музеи, они никому не нужны.

- Да, ты прав... - Хармон почувствовал полную неспособность возразить что-то. Что может занять место мечты, которую лелеяли всю жизнь? Какие слова, какие аргументы могли одолеть искренние и глубинные эмоции?

- Значит, ты считаешь, что земляне и центавриане непохожи друг на друга?

- Конечно, а как же иначе! - воскликнул Майкл Вайерман. - Возьмите хотя бы историю. Откуда здесь взялись все эти люди? Просто они не нашли себе место на Земле. Это или неудачники, или отщепенцы. Вместо того чтобы попытаться влиться в круг цивилизованного общества, они бежали от него.

- И какое общество могли построить такие человеческие отбросы на Чиероне? Они трудились - само собой они трудились, но каждый из них сам по себе, не вспоминая о своем соседе - они достигли успехов в технике - а почему бы и нет, ведь планета богата полезными ископаемыми, только давай копай, любой добытчик за год делал себе тут состояние - но что здесь за жизнь? Все думают только о себе, наводнили свой мир блестящими безделушками и ревущими машинами и ни о чем больше не помнят.

- Что за наследство они могут оставить своим потомкам? Какие у них идеалы? Что у них за образование? Да, среди них встречаются симпатичные люди. Некоторые из них довольно умны. Некоторые из них серьезно смотрят в перспективу и не зарываются носом в рутину. Некоторые из них даже говорят о том, что жизнь должна быть устроена иначе - но все эти крупицы тонут в общей массе; на фоне толпы эти единицы ничто.

Лицо Майкла Вайермана пылало. Он словно бы поджидал здесь Хармона, чтобы высказаться и теперь желает спора, горячей дискуссии - а может быть просто хочет, чтобы его переубедили?

Томас Хармон медленно покачал головой. Ну что поделаешь с таким? Он ведь уже немало прожил на этом свете - как-никак четверть века осилил. Что будет с ним через следующую четверть века, изменит ли он свои взгляды на жизнь, чему научит она его чему-нибудь? Вот, например, он, Хармон, находится теперь так далеко от того, чему его давным-давно учили другие и до чего он когда-то доходил своим умом сам. Кто такой этот Майкл - ни рыба, ни мясо - тонет в воде и беспомощно бьется на суше - Боже мой! Нужно думать не о том, чем станет этот вызывающий беспокойство мальчик, а о том, что он есть сейчас!

Кто я такой чтобы рассчитывать здесь на успех, что я могу - разве произнести над ним пару магических слов, которые заставят его думать иначе?

Почувствовав к Майклу симпатию, Хармон вдруг понял, как молодой Вайерман стал таким, как он есть. Водоворот жизни захватил его, сковал по рукам и ногам и исказил форму его сознание, но повлиял при этом не только на него, но и на всех тех, кто был в ответе за него, кто должен и обязан был эту форму сознания выстраивать.

Поражение - поражение, которое никто не хотел признавать, поражение, называющееся любым другим именем кроме истинного, потому что окружающие Майкла взрослые не могли вынести мысли о поражении - вот что сделало из него то, кем он стал сейчас. Но тогда что же, подумал Хармон, что же сделало из меня то, чем я стал?

- Майкл...

Хармон замолчал. Что он собирается сказать этому мальчику - волшебное слово? А есть ли такое слово вообще? В мире людей нет места волшебству. У нас есть история, чем мы обычно называем политически лояльно выстроенную цепочку событий прошлой политической жизни. У нас есть психология, чем мы называем внутреннюю политику индивидуальной личности. У нас есть социология: наука о результатах применения политики в жизни. У нас есть то, что каждый человек знает о других людях, о том, что возможно сделать с людьми и что из этих возможностей в силах сделать лично он. Политика - этот бородатый анекдот он устал выслушивать на всех выборных компаниях, в которых принимал участие - это искусство распоряжаться возможностями. Которые так и остаются возможностями. Так каковы же возможности Майкла Вайермана? Или Ральфа Вайермана? Или Томаса Хармона?

- Майкл...

- Да, господин Хармон?

Что я делаю? Зачем мне искать для всех нас волшебное решение, если ясно, что такого не существует в природе? Если для поиска ответа недостаточно наших общих сил?

- Майкл... - начал он в третий раз.

- Может, вам лучше присесть, господин Хармон? - встревожено спросил его молодой человек.

- Нет. Нет, не нужно, со мной все в порядке, Майкл...

Внезапно Хармон сообразил, что дрожит от волнения как осиновый лист. Он должен остановиться, должен заставить себя прекратить бессмысленные поиски решения, которое каким-то образом сможет спасти их всех. Ведь их проблема неразрешима.

Внезапно встрепенувшись, он сказал:

- Майкл... Ты можешь подняться сейчас со мной наверх? Прямо сейчас?

- Наверх?

- Я... я вот тут подумал кое о чем. Мне кажется, это может помочь твоему отцу... и мне... решить одну проблему.

Томас Хармон резко повернулся и, неловко скрывая волнение, бросился обратно к лифту - он спешил начать осуществлять задуманное, пока накапливающиеся сомнения не скуют их тяжким грузом по рукам и ногам, пока не придет желание повернуть назад. Он настроил свой разум на разрешение проблемы, и разум его дал ответ, потому что был вполне в силах сделать это. Возможно это был не совсем тот ответ, которого он ждал, но об этом его разум ему пока что ничего не сказал.

Теперь они могут попытаться начать, вот о чем думал Хармон, и возможно, у них что-нибудь получится. Если парень согласиться быть с ними, они могут попробовать. Новый символ, подкрепленный старым именем. Президент может согласиться с этим предложением, в особенности если Хармон добавит, что желает продолжать работу. Йеллина он вытерпит. Он вытерпит все что угодно и чем угодно пожертвует - если только это поможет приблизить победу. Он не может снова дать себе пасть жертвой сомнений и мучительных неопределенностей. Ответ в этом мальчике, иначе не может быть!

Монархическое наследование, в их-то время? Хармон фыркнул. Смешная мысль. Но народ - народ, который так мудр, но всегда с готовностью позволяющий провести себя - сможет ли народ верно угадать в новом Вайермане молодое и энергичное продолжение старого? Но ведь по большому счету, это так и есть. И какое кому дело, если несколько землян окажутся более зоркими и быстроумными, чем остальное подавляющее большинство - не в силах будут эти несколько жалких выдающихся единиц ослабить эффект знаменитого имени! Все, что им нужно сейчас, это время; немного времени и легкое на подъем население с высоким процентом энтузиастов, а после этого все силы ОЦС будут в их распоряжении, десантники и боевые корабли, и старый Вайерман успеет прибыть на место прежде, чем пузырь лопнет. Конечно же парень согласится помочь им, сомнений нет, он будет стараться изо всех сил.

Ни рыба, ни мясо - не просто очередное пушечное мясо, но новая пара молодых плеч в поддержку Вайермана. Молодой, энергичный - определенно в нем есть энергия, она ждет, чтобы ей дали выход в нужном направлении - энергия должна быть - а что самое главное, здесь, без сомнения, есть желание... Да, именно так, это наилучшее решение в рамках предоставленного им выбора.

Вот этот парень. Да. Какая в конце концов разница, кто он такой, каков он? Важно, за кого его будут принимать, пока это будет иметь значение.

- Живее, Майкл!

Он оглянулся. Молодой человек уже шел к нему, еще не знающий что думать, но уже явно заинтригованный, явно жаждущий узнать, что ожидает его впереди.

Впереди их ожидала земная ночь. Корабль уже вошел в атмосферу и погасил скорость, и Майкл Вайерман, стоя в шлюзе перед люком, ожидал команды к высадке. Люк должен был распахнуться вот-вот. Он попытался представить себе, как их корабль может выглядеть на экранах радаров пришельцев, что те подумают о внезапно появившемся в земной атмосфере неопознанном судне и так же внезапно исчезнувшем. Он поднял голову и снова посмотрел в иллюминатор люка, но опять не увидел там ничего кроме темноты, местами густых облаков, да слабо светящегося оранжевым остывающего стабилизатора по правому борту, раскалившегося в момент соприкосновения с атмосферой. Внизу он не мог различить ничего - ни гор, ни лесов, ни блеска лунного света на водных просторах.

Он разочарованно отвернулся от иллюминатора и проверил туго затянутые наплечные лямки своего огромного рюкзака. Зрелище в иллюминаторе было не слишком приятным для человека, с минуты на минуту собирающегося броситься туда с семьюдесятью пятью лишними фунтами на спине, без чего-то, что могло помочь ему, кроме хлипкого на вид парашюта-вертушки, сейчас сложенного и торчащего сзади над головой наподобие зонтика-трости.

Майкл установил свой наручный высотомер в соответствии с цифрами, бегущими на висящем справа на переборке табло, зажег и направил на шкалу приборчика карманный фонарик, чтобы зарядить ее самосветящийся материал, все это время непрестанно старательно повторяя себе, что все будет хорошо. На Центавре, когда Томас Хармон впервые изложил им свою идею, а отец неохотно согласился, он был вне себя от радости. Во время обучения и тренировок - под руководством инструктора, который определенно состоял на службе в центаврианских коммандос, хотя тщательно отрицал это - он проявил себя с самой лучшей стороны и приобрел уверенность в своих силах. Но сейчас, когда снаружи было так темно и непроглядно, он, всегда горящий желанием вернуться на Землю, не мог думать ни о чем, кроме ожидающих его внизу высоких деревьев и острых скал - если конечно там вообще хоть что-нибудь есть.

Его подтолкнули сзади, он обернулся и увидел круглую мучнистую физиономию жалобно улыбающегося ему Иссака Поттера. Вспомнив о том, что он не один, что с ним есть этот пухлый низкорослый человек, придавленный сейчас своей непомерной ношей, увенчанной смешным торчащим зонтиком, Майкл неожиданно почувствовал себя лучше. На Чиероне Поттер, вероятно зараженный энтузиазмом Майкла, желал броситься в бой не меньше его. На Чиероне этот толстый технический представитель компании со смехом говорил ему так: "Я отправляюсь туда, куда отправляются наши ружья", и говорил это серьезно. Поттер и теперь не оказался бы от своих слов, но было точно видно, что и для него Земля больше не представляется чем-то вроде уютно висящей на стене красивой географической карты, а кажется скорее большим, твердым и зубастым зверем.

Внутренность корабля была заполнена всевозможными звуками. Трение о воздух заставляло гудеть и петь каждый пиллерс и каждую переборку. От вибрации, рассылаемой корабельными двигателями, у Майкла ныли зубы. Каждый сустав и узел корабля скрипел и трещал на свой манер.

- Ну что, готов? - стараясь перекрыть шум, крикнул ему Иссак Поттер.

Майкл Вайерман улыбнулся в ответ. Он просунул пальцы под ремни шлема и провел ими от самого верха мимо упрямых оттопыренных ушей к подбородку. Потом проверил, надежно ли прикреплен к рюкзаку автомат.

Позади них начали раздаваться отрывистые сигнальные звонки. Он повернул голову и взглянул на светящуюся табличку над выходным люком. "Приготовиться", гласила загоревшаяся на табличке надпись. Следующая, нижняя надпись, "Пуск", все еще была темной. Майкл быстро присел на корточки, крепко обхватил руками колени, прижал к груди подбородок и спрятал лицо. Времени для того, чтобы разбираться в происходящем у него больше не будет. Если он не окажется в нужном положении, когда пилот нажмет кнопку запуска, если не превратиться перед этим в плотный комок, то полетит кувыркаясь по небу как безвольная кукла, изломанный скоростью и напором воздуха. Этот момент особо подчеркивался во время инструктажей и тренировок и специально демонстрировался на манекене. Он почувствовал, как ему в ягодицы уперлись мыски ботинок Поттера - тот тоже торопился приготовиться.

Как только он окажется в воздухе, быстро напомнил себе Майкл, нужно будет повернуться лицом вниз, вытянуться и расположить тело под углом сорок пять градусов к поверхности земли. Это тоже оговаривалось в инструкции. В этом случае риск сломать лопасти парашюта был наименьшим, хотя, по словам инструктора, такое случалось крайне редко. Но, тем не менее, нужно действовать по всем правилам. Какое положение тела стоит принять, если лопасти все-таки сломаются, ему тоже рассказали, на этот счет у десантников ОЦС было запасено немало шуток.

На табло загорелась команда "Пуск". Звонок заверещал уже совсем пронзительно. Люк мгновенно откинулся, и внезапно они вместе с Поттером очутились снаружи.

Следующее, что он смог разобрать отчетливо, был несущийся со всех сторон вверх облачный туман и гудение вращающихся над головой лопастей парашюта. В дюжине ярдов в стороне и наверху от него спускался, медленно сокращая разделяющее их расстояние, Иссак Поттер. О том, удачно или нет прошел выброс, Майкл не имел ни малейшего представления. Оглянувшись по сторонам, он не увидел ничего, кроме клубящейся темноты. В ушах Майкла грохотало его же собственное дыхание в кислородной маске укрепленной на подбородке. Корабль уже пропал, взял курс на безопасный космос за пределами Солнечной системы, и теперь, заметили их радары пришельцев или нет, думать об этом было слишком поздно и бесполезно.

Он опустил голову и взглянул на свой высотомер. Стрелка быстро описывала по шкале круги. Он начал следить за стрелкой, не в силах оторвать глаз.

Пилот десантного корабля - еще одно наемное центаврианское гражданское лицо с подозрительно военными манерами - обещал высадить их в районе не более мили от места рандеву со связниками партизанского отряда генерала Хамиля. По всему было видно, что пилот участвовал в подобных операциях не раз, и его заверениями все были удовлетворены вполне. Но вместе с тем раз или два, когда Майкл вспоминал о том, что с момента последнего сеанса связи с Хамилем прошло не менее месяца, по спине его начинал пробегать холодок. Никто, ни центавриане, ни земляне, не представляли себе, как операция будет происходить на месте. Он принялся смотреть вниз, ожидая появления верхушек деревьев. Пока он не видел ничего, несмотря на то, что показания его высотомера уже опустились до отметки в сто футов. Он согнул и напряг ноги, подготовившись к удару о землю, поднял руки и закрыл ими лицо.

Удар сбил его с ног, а рюкзак придавил сверху. Ударившись о камни и исцарапавшись о сучья, он несколько секунд лежал на груди, не в силах продохнуть. Рядом с ним что-то тяжелое с хрустом продралось сквозь сучья и шлепнулось на землю. Поттер. Теперь, где бы они ни оказались, вблизи места рандеву или нет, он и центаврианин, перегруженные оружием сверх всякой меры, все-таки были живы, были вместе.

Он с трудом поднялся на ноги, поднимая на собе рюкзак, про который никто не говорил, что его придется нести хотя бы милю, содрал с лица маску и глубоко вздохнул. Наполнивший его легкие воздух был прекрасен - густой, влажный, напоенный сосновым ароматом. Легкий ветерок ласкал лицо. Он опустился на колени, взял пригоршню лесного мха и сосновых игл и крепко сжал в кулаке.

Я дома, подумал он. Вот моя родина.

Однажды на борту мчащегося к Центавру корабля, когда он был еще совсем маленьким мальчиком, Майкл проснулся среди ночи и услышал как отец и мать на своей половине кричат друг на друга громкими и напряженными голосами. Еще не проснувшись как следует, но уже понимая, что необходимо что-то делать, он поднялся и, усевшись в своей койке прямо и вытаращив в темноту глаза, начал прислушиваться к словам, доносящимся сквозь тонкую алюминиевую перегородку, отделяющую его закуток от основной каюты. Впервые в жизни он слышал, как родители ругаются друг с другом; воспоминание об этом сейчас пришло к нему так четко и ясно, со всеми ощущениями, словно он, двадцатипятилетний мужчина, снова вдруг превратился в четырехлетнего мальчика с припухшим со сна и дрожащим ртом, испуганно прислушивающимся к темноте вокруг.

- Но, Ральф, что они подумают? Что они скажут?

- Люди всегда что-то говорят, Маргарет, они так устроены. Невозможно удовлетворить всех разом - пытаться добиться этого ошибочно. Правильным будет сделать то, что ты полагаешь лучшим для них, не считаясь с тем, что они при этом говорят.

- И сейчас самым лучшим было бегство? Бежать и оставить свой народ без правительства?

- У них есть правительство, Маргарет! Правительство пришельцев. Если это правительство им не понравится, они вправе попытаться поменять его. Сделать то, что сделал бы я. Они находятся на Земле, а я нет.

- Но ты их Президент, Ральф! Я... я впервые слышу от тебя такое, Ральф. Я не понимаю тебя!

- Я думал об этом четыре года. Все это время мы находились на корабле, и ничего не произошло, мир не провалился в тартарары. Если бы никакой войны не было, если бы пришельцы не напали на нас, то через два года случились бы новые выборы. Я вряд ли был бы выбран на второй срок. Какое право я имею сейчас говорить от имени всей Земли? Господи, Маргарет, они сами должны устраивать свою судьбу!

- Но как, Ральф, как им это сделать!

- Боже мой, Маргарет, откуда я знаю! Но Вторжение - это свершившийся факт. Все, что может быть сделано нами или кем-то другим, должно начинаться от этой отправной точки. Я могу делать вид, что ничего не случилось, но сумею ли я в таком случае принять разумное решение? Если все земляне попытаются представить себе, что пришельцев нет и никогда не было, чем они кончат? Нет и еще раз нет, во время войны я сделал все, что было в моих силах, но этого оказалось недостаточно. Я не должен был даже ступать на борт этого корабля, это было ошибкой. Я должен был остаться со своим народом. Я должен был разделить с народом все, что произошло после того, когда пришельцы захватили полную власть и то, что было потом, и только после этого я, может быть, вправе был бы решать за всех.

Только теперь Майкл понял, что его отец был твердо уверен в сказанном, сейчас, но не тогда. Сейчас, а не тогда, он мог услышать в этом голосе эхо часов, проведенных в молчаливых размышлениях, тщательном переборе и анализе каждого принятого в ту нелегкую годину решения, аккуратно взвешенного и уверенно расставленного на невидимых полках - верные и невозвратимо-ошибочные, каждые отдельно в своей стороне.

В ту ночь юный Майкл Вайерман откинул одеяло и пулей выскочил из своей спаленки, охваченный паническим предчувствием, что в этом мире что-то случилось не так - что-то такое, что даже его отец не в силах исправить.

Майкл Вайерман отлично помнил испуганные лица родителей - бледное и потрясенное у матери, напряженное и осунувшееся у отца.

Вскрикивая от страха, он с ходу бросился к матери на колени.

- Мамочка, мамочка! - заливался он слезами. - Папа пугает меня! Скажи ему, чтобы он перестал! Пожалуйста, скажи!

Зарывшись лицом в материнское платье и что есть сил прижавшись к ней, он конечно не мог видеть глаза отца.

Он позволил кусочкам мха и иголкам ссыпаться между пальцами на землю, повернулся и пошел к Поттеру. Из его глаз медленно выкатились две слезы.

Они все еще были в лесу одни, никто из встречающих не появился. Они вырыли под корнями одной из самых больших сосен яму, спрятали туда свои парашюты, забросали землей и посыпали сверху иглами. Теперь они стояли в темноте и ждали. Начало операции было ее самым слабым местом. Если им не удастся установить контакт с генералом Хамилем, то вся их миссия будет обречена и их жизни будут истрачены напрасно. Но выхода не было, никто не мог предложить им ничего лучшего. О том, чтобы посадить десантный корабль, даже думать было нечего. Входить в атмосферу уже было опасно.

- Если мы останемся здесь еще хотя бы на пять минут, - прошептал через плечо Поттеру Майкл Вайерман, - нас схватит патруль пришельцев. Точно схватят.

- Но если мы уйдем отсюда, - так же шепотом отозвался Поттер, - то люди Хамиля не смогут найти нас. Ума не приложу что делать.

Майкл Вайерман слушал, как шумят ветвями деревья. Кроме этого ничего не было слышно.

- Подождем еще десять минут. Если до этого к нам никто не выйдет, мы перейдем на другое место, неподалеку. Если заметишь кого-нибудь, первым делом хорошенько присмотрись к нему.

- Я считаю, что патруль пришельцев скорее всего прибудет на вертолете. Вряд ли что у них есть постоянный сторожевой пост на каждой земной горе.

- Да, конечно, если только они не поджидали нас специально. За прошедший месяц генерала могли взять в плен и допросить - откуда мы знаем?

- В этом случае, - нервно выдохнул Поттер, - поймают нас или нет, уже не будет иметь значения.

Может, для тебя это действительно не имеет значения, подумал Майкл.

Но уже в следующее мгновение он увидел перед собой неслышно выступившую из-за деревьев неясную фигуру.

- Свобода, - хрипло пророкотал плечистый незнакомец.

- Оружие, - с усилием прошептал Майкл Вайерман в ответ. У него перехватило от неожиданности горло.

- Порядок, - тихо пробасил здоровяк. - Меня зовут Ладислас. Давай, я возьму твой мешок.

Могучие уверенные руки распустили наплечные ремни и сняли со спины Майкла рюкзак.

- Я... приятно познакомиться, - слабо ответил он, испытывая неудобство от того, что его первая встреча со свободным землянином проходит так скомкано.

- Отложим пожатие рук на потом, сейчас нужно уходить, - донесся со стороны Поттера другой решительный голос. - Разреши-ка мне пособить тебе, коротышка.

В темноте Майкл различил смутную гибкую тень ростом едва ли выше центаврианина.

- Я Ньюфстед. Давайте двигать.

Они торопливо зашагали вперед, огибая сосновые стволы - Ладислас шел впереди, а Ньюфстед прикрывал тыл. По толстому ковру сосновых иголок удавалось ступать почти бесшумно. Время от времени Майкл или Поттер спотыкались о древесные корни. Ладислас и Ньюфстед молчали, но их раздражение в таких случаях ощущалось физически. Поспешая следом за широченной тенью Ладисласа, Майкл чувствовал себя неуклюжим и ненужным. Он решил надеяться на то, что это скоро пройдет.

Неожиданно они остановились. Ньюфстед бесшумно, как призрак, проскользнул мимо Майкла вперед и тронул Ладисласа за рукав куртки. Гигант склонился к уху напарника и прошептал что-то, из чего Майкл, стоящий всего в нескольких дюймах, не смог разобрать ни слова. Ньюфстед согласно кивнул, и двинулся назад, по пути прикоснувшись сначала к плечу Майкла, а потом Поттера, приказывая им развернуться. Около двух минут они шли по своим следам обратно; на этот раз никто из них, ни Майкл, ни Поттер, не споткнулся ни разу. Ньюфстед остановил их снова и объяснил шепотом, как казалось состоящим из одних только свистящих звуков:

- Тххамм челофффек. Онхх нехх доллшшшен тамм быххть. Но насс онххх нехх самамеххтил.

После этого они, двигаясь в том же порядке, принялись описывать вокруг старого следа широкий полукруг, в конце концов оказавшись в коротком и неглубоком овраге, как понял Майкл, в одной из больших складок на склоне горы. В овраге их кто-то ожидал, кто-то молчаливый и неподвижный, похожий на тени среди густого подлеска заполняющего овраг. Ладислас поднял руку и приказал им остановится, а сам чем-то тихо проскрипел, нагнулся и приподнял от земли часть сплошной стены кустарника, открыв замаскированный проход. Ньюфстед подтолкнул Майкла и Поттера вперед, и Ладислас опустил за ними кустарник. Раздался щелчок, зажегся фонарь возле переносного радиопередатчика, Майкл мигнул на свет и прищурился, обнаружив, что находится в небольшой пещере и стоит перед лысым мужчиной с яйцевидной, похожей на пулю головой, одетым в куртку с золотой вышивкой, голубые бриджи для верховой езды и высокие начищенные сапоги.

Голова мужчины была обритой, но, вероятно, он делал это последний раз дней пять назад, потому что сейчас череп его был покрыт мелкой колючей щетиной волос. Небритым было и его лицо. Этот человек с прозрачно-ледяными голубыми глазами был красив грубой мужской красотой, имел густые пшеничные брови и такого же цвета небольшие усы. В руке он держал автоматический пистолет, положив на спусковой крючок палец и направив оружие Майклу Вайерману в живот.

- Кто ты такой? - резко спросил он Майкла.

- Я Майкл Вайерман. А это Иссак Поттер.

Лысый коротко кивнул.

- Хорошо. Откуда вы прибыли?

- С Чиерона, система Центавра.

- У вас есть что-нибудь для меня?

- Оружие. Вы генерал Хамиль?

- С того момента, как ты произвел меня в этот чин, да. Лейтенант Хамиль, резервист Объединенных Вооруженных Сил Земли - вот мое звание, если тебя это интересует.

После того как процедура представлений и знакомства была окончена, Хамиль оставил свою мрачность и придал голосу немного грубоватой сердечности. Не поставив пистолет на предохранитель, он небрежно положил его на передатчик.

- Сын самого Президента, так я понимаю? - спросил он. - Большая честь для меня.

Осталось непонятно, думает он так на самом деле или язвит.

- Постараемся пристроить вас с удобствами.

- Я прилетел сюда сражаться, - твердо заявил Майкл, несколько обескураженный манерой разговора Хамиля. Командир партизанского отряда должен был знать, с кем ему предстоит встреча. Подобная сцена могла быть оправдана только желанием Хамиля сразу же установить в отношениях статус, что Майкл понимал и мог принять без вопросов. Хамиль был коренной житель этой планеты, имел здесь вес и уважение. Все, что Майкл желал сейчас, это получить один из принесенных им автоматов в личное распоряжение, воспользоваться им в бою, снести все без единого слова жалобы, и только потом, доказав свою действенность и полезность, дождаться принятия заслуженного поста.

- Конечно, конечно. Само собой, - ответил ему Хамиль. Быстрая как молния улыбка исказила ему рот, в углах которого появились и исчезли привычные складки. Не слишком приятный человек, решил Майкл.

- Вы привезли мне бумаги, подтверждающее присвоение звания?

- Да, вот они.

Майкл достал из кармана комбинезона конверт, который Хамиль почти вырвал у него из рук. Торопливо и небрежно разорвав конверт, командир партизанского отряда вытащил изнутри сложенную вчетверо бумагу, быстро развернул и, повернувшись к свету, впился в нее глазами. Держа листок на отлете перед собой, Хамиль застыл неподвижно, расставив на уровне плеч ноги и развернув в разные стороны мыски. На мгновение показалось, что он превратился в статую, и тень его, отбрасываемая в утлом сиянии фонаря, стала огромной. Вот доминирующая личность по своей природе, подумал Майкл, человек, привыкший руководить. Некоторое время Хамиль производил потрясающее, почти вселяющее священный ужас впечатление. Казалось, что пространство крошечной пещеры просто не сможет вместить этого гиганта; что почва и камни вот-вот начнут разлетаться в стороны, когда он примется расти вширь и ввысь, поднимаясь башней над горами и овладевая всем миром. Но потом Хамиль рассмеялся, показав гнилые зубы.

- Полный генерал, - сквозь смех выдавил он. - Генерал, Господи Боже мой!

Длинные пальцы Хамиля начали скользить по выведенным красивым каллиграфически завитым почерком строкам.

- Генерал, Командующий Объединенной Освободительной Армией Земли! Во как!

Хамиль снова рассмеялся, на этот раз в смехе слышалось удовлетворение. Живое эхо его смеха заметалось под сводами пещеры.

- И это через тридцать лет после присвоения предыдущего звания! - выкрикнул он. - Вот уж действительно - медленно, но верно. Подписано и скреплено печатью Президента "правительства в изгнании" и доставлено его собственным сыном. Ладислас, Ньюфстед! Хотите посмотреть?

Резко выбросив руку вперед, Хамиль протянул бумагу своим подчиненным.

Ньюфстед глянул на бумагу без всякого выражения.

- Да, настоящий генерал, - согласился он.

Ладислас хмыкнул.

Хамиль тщательно свернул ценную бумагу и спрятал ее во внутренний карман куртки.

- Так что за ружья вы нам привезли?

- Вот у меня еще письмо для вас, - подал голос Майкл Вайерман. Он выудил из кармана второй конверт, более толстый, чем первый. - Здесь содержаться направления основной политики, планы ближайших действий и приказы для вас.

Хамиль поморщился, но новый конверт взял и, не просматривая, сунул в боковой карман.

- Ладно, - буркнул он. - Почитаю потом.

Иссак Поттер уже снял с одного из рюкзаков, по сути дела больших прямоугольных коробок, брезент. Внутри коробок в разобранном виде находились автоматы. Раскрыв брезент одним ловким движением, словно фокусник, сдергивающий волшебное покрывало со столика, где откуда ни возьмись появился кролик, он картинно отбросил его назад. Части автоматических ружей, аккуратно упакованные плотно друг к другу, блеснули в тусклом свете серо-голубым. Вместе с оружием в коробках находились экономно уложенные рядами стальные плоские фляжки со сжатым пропеллентом. Во время стрелковой подготовки Майклу объяснили, что в каждой такой маленькой полупинтовой фляжке содержится столько сжиженного газа, что его единовременной взрывной силы хватит на то, чтобы передвинуть на двадцать футов кирпичное здание. Инструктор выстрелил одной фляжкой из мортиры, и та, просвистев двести метров в воздухе, упала в пыль, несколько раз подскочив и перевернувшись. Сходив и разыскав фляжку, инструктор приказал Майклу оставаться в укрытии, подложил фляжку под корни одного из толстых деревьев, сломал капсюль и поспешно отбежал в укрытие сам. Взрыв был настолько силен, что дерево повалилось как будто подсеченное под корень невидимым мечом.

Да, на Чиероне умели делать оружие.

- Вот, прошу вас, генерал, - заговорил Иссак Поттер. - Пятьдесят автоматических винтовок в одном рюкзаке, пятьдесят в другом. После того как я свяжусь с кораблем - это можно будет сделать сегодня вечером или завтра - вы получите остальное.

Поттер достал из коробки две половинки ружья, вложил головку емкости с пропеллентом в отверстие под курком и одним неуловимым движением соединил все вместе. Казалось, что ружье появилось в его руках само собой. Поттер передал оружие Хамилю.

- В полном сборе, с обоймой и пропеллент-емкостью, но без пуль, ружье весит полтора фунта. В каждой пропеллент-емкости содержится на пятьсот зарядов, и вы только что сами были свидетелем тому, как быстро можно провести перезарядку.

- Данная модель приспособлена для пуль калибра .235, как наиболее доступных здесь, по вашим словам. Обоймы тоже имеются, на пятьдесят безгильзовых пуль каждая. Конечно, это оружие не полностью автоматизировано, в том смысле, что в нем нет механизма самостоятельно производящего подачу и выстрел следующего заряда после выстрела предыдущего. Лучше будет назвать это оружие полуавтоматическим самоперезаряжающимся пехотным карабином непрерывного огня. - Поттер со значением улыбнулся. - Но в армии Аребана в обычных разговорах мы не делаем таких тонких различий.

- Неплохо, - откликнулся Хамиль и, подняв бровь, взвесил ружье на ладони.

Кивнув в сторону ружья Ньюфстеда, он добавил:

- Сами видите, сюда нам присылают только вот такой хлам. Очень легкая штуковина. Очень легкая.

- Всего полтора фунта, генерал. При том, что отдача совсем небольшая, поскольку момент импульса распределяется равномерно по длине всего ствола. Клапан, ведущий к поршню автоматической перезарядки, снимает момент импульса почти на срезе дула прежде, чем тот успевает напрасно истратиться. Уверен, что вы найдете наше оружие, имеющее очень высокую убойную силу, весьма надежным и удобным в пользовании. Скорость пули на срезе дула при вылете очень велика.

Поттер быстро нашел себя и принялся зарабатывать очки, пронеслось в голове у Майкла. Ему хотелось надеяться, что и у него скоро дела пойдут на лад.

- Хорошо, - прогрохотал Хамиль. - Нам все ясно. Ружье простое, дальше некуда. Надеюсь, оно нас не подведет. Но у нас здесь в горах нет оружейников и мастерских, вот в чем дело.

- Позвольте заверить вас, генерал, что это оружие сохранит боевые качества после месяца нахождения в соленой воде и будет отлично стрелять, побывав в болотной жиже. До совсем недавнего времени это ружье стояло на вооружении в пехоте Объединенной Центаврианской системы.

- И в какие же войны вы там играете? - презрительно бросил от входа в пещеру Ньюфстед. Иссак Поттер поджал губы и промолчал.

Но Майкл Вайерман не мог оставить такой вопрос без ответа.

- Силы ОЦС принимают участие в военных конфликтах, - сказал он. - Конечно, это случается нечасто, но в этом я не вижу ничего плохого. Сейчас с помощью Центавра мы, земляне, сможем исправить ошибку, которую наше правительство допустило двадцать лет назад. Это оружие оказалось здесь только благодаря желанию центавриан оказать нам услугу. Думаю, что нам не следует об этом забывать.

Он замолчал и ощутил повисшую вокруг холодную тишину. Хамиль цыкнул зубом. Ладислас спокойно рассматривал Майкла, но взгляд Ньюфстеда был тяжелым и неподвижным.

- Не должны забывать, значит? - угрожающе переспросил Ньюфстед.

Майкл Вайерман чувствовал, что сморозил глупость, и какую именно - понять не мог, но было совершенно ясно, что нога его уже зависла над краем пропасти, точно так же, как только что это случилось с Поттером.

- Господа, прошу вас, - взволнованно проговорил Поттер, явно тоже почуявший неладное. - А со своей стороны я хотел бы подчеркнуть, что государственные органы Объединенной Центаврианской системы не имеют никакого отношения к данной операции. Аребанская Военно-Промышленная Компания как частное предприятие вступила в контакт с вашим Президентом после того, как стало ясно, что после получения заказа от армии ОЦС на поставку нового типа автоматов на складах компании остался огромный запас оружия старого типа. Таковы обстоятельства дела, и, как гражданин ОЦС, я требую, чтобы этот факт всегда принимался во внимание. Мы не можем подвергать Правительство Центавра дипломатическому риску.

Заметив, как жестко уставился на него Хамиль, Поттер мигнул.

- Вы должны понимать, что если Правительство ОЦС окажется замешанным, то наилегчайшим способом разрешить кризис будет отозвать корабль с оружием на борту за пределы Солнечной системы и вернуть его на Центавр, аннулировав фрахт. Как только вы лишитесь своего единственного межзвездного средства сообщения, то оружие для вас будет потеряно навсегда, поскольку аребанская ВПК подписала с "правительством в изгнании" контракт только на условиях "груз на борту".

Всеобщее внимание мгновенно обратилось к Поттеру. Испытывая к своему спутнику чувство благодарности за поддержку, Майкл Вайерман немного расслабился. А эти партизаны очень вспыльчивы.

Не сводя с Поттера глаз, Хамиль снова цыкнул зубом. Однако было видно, что агрессивный настрой у командира партизан уже прошел. Маленький взволнованный технический представитель выступил в роли воробья, который надолго заставил задуматься галку. Майкл Вайерман понимал, что своим категорическим заявлением Поттер одновременно обезопасил от дальнейших нападок и себя самого. Теперь ему решать, насколько поведение генерала Хамиля вписывается в рамки дипломатической лояльности. Больше никто не посмеет и слова дурного сказать в его адрес.

Возможно, в глазах этих людей под покров неприкосновенности Поттера попадает и он, Майкл Вайерман. Но может быть, он ошибается. Для того чтобы узнать это, достаточно снова попытаться пойти против характера этих очень нервных людей.

Само собой, он сделает все возможное, чтобы как можно быстрее войти в их круг. В противном случае он будет продолжать совершать ошибки, не понимая этого. И он, и эти земляне. Он должен сделать все от него зависящее, чтобы оказаться принятым ими.

- Ладно, - наконец проговорил Хамиль таким тоном, что понять, то ли он признает статус Поттера, то ли просто меняет тему, было невозможно. - Утром, Поттер, я хотел бы, чтобы ты показал моим людям, как стрелять из этих винтовок.

- Я помогу ему, - подал голос Майкл. - Меня очень хорошо подготовили.

- В самом деле? - переспросил Хамиль.

- Да, в самом деле, - ответил Майкл чуть более резко, чем следовало. - Я сдал все армейские комплексы ОЦС.

Да, он очень гордился тем, что прошел подготовку блестяще. Как ему сказали, он просто родился быть солдатом, это было у него в крови. Несмотря на затворническую и большей частью сидячую прежнюю жизнь, оказалось, что он обладает отличным врожденным умением выживать. И поскольку он узнал об этом совсем недавно, то его самолюбие реагировало болезненно на любой вопрос на эту тему.

Хамиль повернулся к Ньюфстеду и поднял бровь.

- Утром возьмешь его с собой, Джо. Посмотришь, на что он годен.

Ньюфстед кивнул и холодно улыбнулся Майклу. И не сказал ничего.

Было холодно и над головой нельзя разглядеть ничего, кроме вяло плывущего густого тумана. Ньюфстед указал Майклу его место для сна, в ямке под кустами на правой стороне оврага. Просто отвел его туда, оставил, а сам ушел. Оказавшись снаружи, Майкл немедленно почувствовал, как сырой холод начинает торопливо просачиваться под его комбинезон, добираясь до тела и обсыпая его ледяными каплями. Он уселся под кустом, подтянул колени к груди и, скрестив руки, спрятал ладони под мышки для тепла. Холод пробирал его насквозь. В личном вещмешке у него имелось одеяло, - достаточно толстое, чтобы отвечать армейским стандартам ОЦС, и при этом без серийного номера - он достал его и закутался, но даже одеяло не могло остановить его озноб. Через несколько десятков минут одеяло превратилось в насквозь мокрый и холодный как лед панцирь, тяжело придавивший его к земле. Сидеть под таким было неуютно, но без него холод становился совсем уже невыносимым. Высокие сосны, которые совсем недавно еще шелестели и шептали под ветром, теперь стояли неподвижно, обтекая влагой.

Услышав рядом чьи-то шаги, он повернулся и обнаружил, что до рассвета осталось гораздо меньше времени, чем он думал. Человек, направляющийся к нему, был небольшого роста. Это мог быть либо Поттер, либо Ньюфстед.

- Майкл?

Это был Поттер.

- Что?

- Решил разыскать тебя, дружище.

Центаврианин, тоже с наброшенным на плечи одеялом, присел рядом.

- Раз уж мне не суждено в эту ночь сомкнуть глаз, то лучше уж посидеть с кем-то кого знаешь. Эти парни не очень-то дружелюбны, тебе не кажется?

- Согласен.

- Естественно, что они такие нервные и напряженные, их тоже можно понять. На твоем месте я не стал бы принимать все, что они говорят, близко к сердцу.

- Тебе не стоит их оправдывать - кем бы они ни были, они должны думать, о чем говорят, - резко отозвался Майкл Вайерман. Эти люди его народ, а не Поттера.

- Да, конечно, Майкл, извини. Я просто хотел поблагодарить тебя - там, в пещере, я разболтался, а ты пришел ко мне на помощь.

- Они во многом были неправы. Но... - Майкл почувствовал, как на его губах появляется слабая улыбка. - Нервное и напряженное состояние для них естественное.

Рядом с ним в темноте Поттер издал странный, глухой булькающий звук. Только через несколько секунд Майкл понял, что этот звук означал у коротышки-толстяка смех.

- Ну что ж, - быстро проговорил Майкл Вайерман, не желая развивать тему, вызывавшую веселье, и решив сменить разговор, - завтра начинаем.

- Да, - откликнулся Поттер, - завтра начинаем. Надеюсь, вспыльчивые парни Хамиля не перестреляют друг друга во время инструктажа.

- Да уж лучше бы так, - согласился Майкл.

В безмолвной тьме он откинулся на спину, пытаясь разобраться, каким ветром занесло его сюда. Когда Томас Хармон предложил ему лететь на Землю, Майкл решил что ему крупно повезло. Во время разговора с отцом у него сложилось смутное впечатление, что тому не понравилась эта затея, однако он был вынужден уступить под доводами Хармона - тогда отец глубоко вздохнул и согласился, но появившееся при этом несчастное выражение у него на лице так и не сходило больше до самого отлета Майкла. Он нередко замечал это выражение, посматривал на отца тайком. Но в ту пору он жил как в тумане - каждое утро просыпался с новой теплой волной осознания того, что очень скоро летит на родину, где будет сражаться, где вскоре действительно сделает что-то важное, где его жизнь по-настоящему начнется - у него не было времени, чтобы остановиться и подумать.

Время для размышлений у него появилось сейчас. Восторг и возбуждение ушли, разбившись о скалы холода Хамиля и обидчивой вспыльчивости Ньюфстеда. Сейчас он мог трезво оценить и взвесить выпавшее на его долю.

С одной стороны, он был доволен тем, что оказался здесь. Возможно, он не сможет принести ощутимую пользу, но по крайней мере будет следить за Хамилем. Такой свидетель необходим - если Хамиль решит хоть в чем-то отойти от оговоренного плана, Майкл попытается дать об этом знать на Центавр.

Поймав себя на такой мысли, он удивился. Никто на Чиероне никогда даже подумать не мог о том, что генерал Хамиль способен предать дело освобождения Земли. Лично Майклу такое даже в голову не приходило. Догадывался ли об этом Томас Хармон? Что должен был знать о Хамиле Хармон, чтобы генерал возбудил в нем такого рода подозрения?

Маловероятно, чтобы кто-то имел веские основания сомневаться в Хамиле. Скорее всего, умудренный опытом Томас Хармон почуял малонадежность борцов за свободу даже с расстояния четырех световых лет. Такое умение разбираться в людях показалось Майклу поразительным.

Его познания в международной дипломатии были крайне незначительны. Можно было сказать, что его опыт в этой области равнялся нулю. На Чиероне он, разумеется, закончил среднюю школу. Но вместе с тем в течение всего времени посещения школы он твердо держал в памяти, что центаврианское образование для человека, чья жизнь должна достигнуть своего рассвета на Земле, не представляет практически никакой ценности.

Кстати, о Земле ему тоже было известно крайне мало. Мать много рассказывала ему об истории родной планеты, об особенностях социального устройства тамошней жизни, как о предмете близком ей через мужа. Он с удовольствием слушал ее рассказы, час за часом просиживая у матери на коленях или у ног на ковре - старинные истории о великих землянах: Шарлемане и Цезаре, Наполеоне и Теодоре Рузвельте, Вашингтоне и Уинстоне Черчилле - жадно впитывая знаменательное прошлое своего мира. Естественно, рассказы матери не были академичными - он понятия не имел, в каком веке, например, жил и сражался Шарлемань. Зато твердо знал, что это был человек несгибаемой воли и преданный делу, влюбленный в свою страну и приверженец принципов справедливости - впрочем, этим отличались все великие земляне.

Майкл Вайерман конечно же не надеялся стать новым Шарлеманем. Хотя бы уже потому, что боялся смерти и не чувствовал в себе стойкости и уверенности духа, необходимых для того, чтобы перенести физическую боль. Все эти изначально необходимые любому лидеру качества не были заложены в нем с рождения. В юном возрасте он, само собой, мечтал о великом, как и все мальчишки. Но с годами сумел различить ту существенную разницу, которая отличает его от замечательных людей из рассказов матери. Он никогда не представлял себе четко, чего хочет в жизни - он готов был принять все, что жизнь могла преподнести ему, хотя и не ожидал никаких сверхвыдающихся даров, полагающихся в этом мире людям несгибаемым. В свое время он был необыкновенно рад уже тому, что может, как ему сказали, взять в руки оружие во имя освобождения Земли.

Испытывая сожаление по поводу того, что отец так и не нашел времени научить его особенностям взгляда на окружающее, присущим вершителям судеб народов, одновременно с этим он понимал, что и его собственная вина здесь не меньшая, поскольку будучи ребенком он не проявлял тех же качеств, которые видел у отца, да и у других взрослых людей вокруг. Но теперь же, как хотелось ему надеяться, прожив изрядный кусок жизни, он приобрел кое-что из подобного опыта самостоятельно. Потом, когда освободительная война завершится, возможно он и его отец сумеют сблизиться хотя бы немного.

- Холодно, черт возьми, - пробормотал Иссак Поттер, стуча зубами.

С самого начала Майкла Вайермана интересовало, кто такой Поттер? Наконец у него сложился ответ - возможно, не самый лучший. Истинное лицо Поттера стало ему понятно с самой первой минуты их встречи, он долго крепился, но вот теперь настоятельное желание продемонстрировать собственную проницательность наконец взяло верх.

- А я думал, что в Секретной Службе держат ребят покрепче, - проговорил он.

- А? Ты о чем это? - просипел Иссак Поттер.

- Ни о чем, мой нервный друг. Не обращай внимания.

Майкл Вайерман многозначительно усмехнулся себе под нос, но озноб превратил его смешок в судорожный кашель.

- Поднимайся!

Это был голос Ньюфстеда, и безжалостно тыкающий Майкла в поясницу мысок ботинка тоже принадлежал Ньюфстеду, но сам Ньюфстед был невидим. Промерзший и мокрый насквозь, больной и еле ворочающий руками и ногами, еще не выбравшийся окончательно из беспокойного мучительного сна, Майкл поднялся, сел, продрал глаза и открыл, что похоронен заживо в белом мареве. Густой и непроглядный серо-белый туман, липнущий к лицу подобно мокрой паутине, клубился вокруг. Помотав головой из стороны в сторону, он попытался очистить ее от мерзко-давящего груза недосыпания, притупляющего чувства. Мир вокруг него оглох, утонув в клейком тумане.

С мстительной настойчивостью Ньюфстед снова ткнул его ботинком в бок.

- Вставай же, черт тебя дери!

Майкл скинул с себя одеяло, поднял голову и высунул ее из приземного туманного слоя. Плотный белый пар стекал вниз по склону оврага двухфутовым покрывалом, местами разрезаемый стволами деревьев и просачиваясь сквозь кустарник. Заполнив неглубокое дно оврага, туман улегся в нем тяжело и ровно и стекал по нему вниз, чтобы стелиться дальше по склону горы - казалось, что деревья и кусты образовывались где-то в темной потаенной глуби этого водянисто-молочного озера, вырываясь на его поверхность лишь вершинами.

- Где Поттер? - прохрипел Майкл, растирая лицо шершавыми ладонями.

- У Хамиля. Ты будешь подниматься или нет?

Майкл Вайерман снова поднял голову и уставился на противоположную сторону оврага с тупым изумлением. Буквально в десятке метров от него творилось нечто фантастическое, невообразимое.

Под молочным покровом дно оврага кипело, будто в его недрах бились могучие, но почти невидимые снаружи существа. Майкл вдруг заметил, как возле поверхности озера вынырнуло что-то, описало короткую дугу, исчезло, но потом взметнулось опять, уже выше, достигнув чистого воздуха и превратившись в напряженную человеческую руку с ножом и тут же исчезло снова.

Присмотревшись, он увидел их. На дне оврага и на склонах вблизи дна, где туман бурлил и клокотал, метались, размахивая руками, люди - там шла рукопашная схватка. Бой происходил практически в полной тишине - туман глушил ватой все звуки. Можно было даже сказать, что туман этот был неподвижен как смерть; неясные тени крались к краю оврага, переваливали через него и, скатившись вниз по склону, присоединялись к группе сражающихся на дне.

Ньюфстед схватил Майкла за отвороты куртки и рывком поднял на ноги.

- Они пришли сюда за нашими ружьями! Ты мне нужен, придурок! Давай, приди в себя, иначе клянусь, убью тебя на месте.

Землянин схватил его за руку и потащил за собой ко входу в пещеру. Еще полусонный, не до конца понимающий окружающее, Майкл был потрясен необыкновенной силой Ньюфстеда. Он высвободил руку, тут же споткнулся о невидимое препятствие, но сумел сохранить равновесие и бросился бежать вперед. Ньюфстед следовал за ним по пятам, словно злобный терьер.

- Нам не удержаться, - выдохнул Ньюфстед на бегу. - Они напали внезапно, и их слишком много. Мне не следовало тебя от себя отпускать!

Голос Ньюфстеда превратился в шипение.

- И нечего так злобно на меня смотреть! Ты что, задумал пристукнуть меня? Не советую - и глазом не успеешь моргнуть, как отправишься на тот свет!

Предупреждение было чисто риторическим - землянин не ожидал от него никакого ответа. Пригнув голову и работая локтями, Майкл Вайерман бросился вперед что есть духу. Ветер срывал с его глаз слезы, уши были словно набиты ватой. Постепенно он начинал склоняться к мысли о том, что виной его отвратительному состоянию является вовсе не недостаток сна, а подхваченная им ужасная лихорадка. Все его тело, каждый мускул и сустав разламывались от боли.

Рядом с ним в овраге умирали люди, умирали, слепо цепляясь руками за колышущиеся тени безжалостных призрачных врагов. Драгоценным ружьям грозила опасность. Хамилю, Поттеру, да и всему их предприятию мог прийти конец, все могло закончиться, едва начавшись. Судьба Земли держалась на волоске, могла кануть в туманное ничто, свобода целого народа стала ставкой в молниеносной несправедливой игре. Как же так - он пересек невообразимое пространство, и все для того, что погибнуть вот так сразу же? Но он не сбавлял бег, и в движении мысли его вдруг пробила извилистая молния странной, извращенной радости. Двадцать пять лет его жизни достигли наконец момента своей кульминации. Последние сомнения прошлой ночи должны были вот-вот разрешиться.

Когда он ворвался в пещеру, на его губах играла нетерпеливая улыбка. Поттер торопливо взваливал один из рюкзаков с ружьями на спину здоровяка-Ладисласа. Хамиль спокойно стоял над вторым рюкзаком. Кивнув Ньюфстеду, командир повстанцев быстро проговорил:

- Ну наконец-то! Ладно - хотя бы теперь не копайтесь - завтра я жду вас на базе!

В ответ Ньюфстед прожег Хамиля яростным взглядом, но промолчал и моментально взвалил рюкзак на свою жилистую спину. Продев в лямки руки, он бросил назад Майклу.

- Готов, Вайерман? - давай, пошли!

Переводя взгляд от Хамиля к рюкзаку на спине Ньюфстеда, застыв на месте как громом пораженный, Майкл Вайерман спросил:

- Разве вы не будете драться? Вы что же, собираетесь бросить своих людей?

Хамиль даже не удосужил его ответом - вслед за Ладисласом он направлялся к выходу из пещеры. Поттер обернулся и смущенно взглянул на Майкла.

- Мы решили разделиться. Встретимся в условленном месте - Ньюфстед знает. В конце концов, ружья... здесь все равно надеяться не на что...

- Надевай свой мешок! - оглушительно гаркнул в ухо Майклу Ньюфстед.

Ладислас уже исчез, да и Хамиль превратился в смутных очертаний фигуру, торопливо взбирающуюся вверх по склону оврага и быстро растворяющуюся в тумане. Поттер махнул рукой и принялся карабкаться следом.

Майкл Вайерман закинул за спину свой вещмешок и затянул лямки. Без слов подхватив ружье свое и Ньюфстеда, вдыхая и выдыхая туман, он бросился за своим новым напарником к другому склону оврага.

Ньюфстед остановился только тогда, когда они добрались до гребня горы и перевалили его. Уперев рюкзак в невысокий камень, он прохрипел:

- Отдых. Две минуты.

Пот покрывал его лицо сплошь и стекал вниз ручьями, старая обтрепанная рубаха промокла, хоть выжимай. Они выбрались из туманного облака и оказались на горячем солнце, которое Майкла однако совсем не согревало, а лишь добавляло к ознобу странные колкие ощущения по всему телу. Обхватив себя руками, он опустился на корточки.

- Давай я понесу немного ружья, - предложил он.

Ньюфстед презрительно фыркнул.

- Ты слишком медлительный. Долго копаешься. Если ты будешь нести рюкзак, а они решат гнаться за нами, то с тобой обязательно поймают. Еще затеешь привал со вторым завтраком или что-нибудь в этом роде - ты ведь у нас парень основательный.

Майкл отлично помнил о том, как медленно приходил в себя утром. Ньюфстеду совсем необязательно было напоминать ему об этом.

- В тумане они вряд ли заметили, как мы ушли. Никто за нами не гонится.

- Думаешь? А что скажешь про лес, там внизу? Там тоже никого нет?

Ньюфстед толчком отделился от камня и встал прямо.

- Давай поменьше болтать. Нет времени копаться, впереди у нас долгий и трудный путь. Нужно спуститься с этой горы, пройти через лес и подняться на следующую гору.

Можно было только удивляться тому, как быстро короткий отдых восстановил силы Ньюфстеда. Глядя на то, как землянин проворно движется вниз по склону, ловко балансируя с тяжеленным рюкзаком за плечами, словно тот был частью его тела, Майкл внезапно понял, что Ньюфстед может иди вот так, хоть в гору, хоть с горы, неопределенно долгое время - что только такой же крепкий и выносливый человек как он, Ньюфстед, сможет загнать его и заставить упасть без сил.

Это была та степень выносливости, которой Майкл Вайерман, со всей его тщательной подготовкой под руководством опытнейших инструкторов ОЦС, никогда не мечтал достигнуть. Но это давало надежду для будущего Земли. С ударными группами из бойцов подобных Ньюфстеду, в достатке обеспеченными нормальным современным оружием, а не отбитым в бою у пришельцев пополам с кухонными ножами, наверняка считалась бы регулярная армия любого мира. Совместно с обученными частями бронетехники и артиллерии, при поддержке с воздуха, да еще при внешней блокаде планеты силами флота ОЦС, армия из таких солдат способна была изничтожить гарнизон пришельцев даже без высадки частей центаврианских коммандос - достаточно было одного человека в качестве советника. С точки зрения ОЦС такой способ ведения военных действий был конечно же наилучшим. Никаких потерь в людях, весьма экономно в боеприпасах и технике. Чистая и аккуратная компания новейшего образца, предоставляющая возможность землянам полностью насладиться мстительным действом на своей территории и выполнить всю грязную работу.

Это вполне возможно, подумал Майкл Вайерман. Такое вполне выполнимо.

Он и раньше мог представить себе подобный сценарий развития событий и никогда не сомневался в его успехе, но сейчас, увидев, как реально дела обстоят на месте, потерял идеалистическую часть своей уверенности. Ньюфстед - мрачный и несимпатичный угрюмец Ньюфстед - должен был стать олицетворением его надежды.

От Ньюфстеда и освободительной войны Майкл обратился мыслями к Хамилю, с кем у него не было связано ничего другого, кроме все время нарастающих подозрений, но прежде чем он успел решить по этому поводу хоть что-то, они достигли границы леса, и Ньюфстед, мгновенно замерев как вкопанный, вскинул руку приказывая остановиться и Майклу.

- Теперь, Вайерман, слушай внимательно и наматывай на ус, - ровным и холодным тоном заговорил он. - В лесу самое опасное место. В горах у нас был шанс заметить противника раньше, чем тот нападет на нас. Но там, под деревьями, остается только молиться. Ты нам нужен, также как и Поттер, потому что если тот не дойдет, то кроме тебя у нас другого инструктора не останется, потому прошу, сделай мне одолжение и не дай себя убить. Не своди с моей спины глаз как с задницы сладкой девки. Следи за мной в оба глаза и, оказавшись там, где был я, делай то же самое, что делал я. Если я иду быстро, ты тоже иди быстро, если я шел медленно, и ты иди медленно. Не говори, не рыгай и не икай, не чешись. Не делай резких неожиданных движений. Рот держи широко открытым, но забудь о том, что им можно пользоваться для чего-то еще, кроме дыхания. Смотри то вправо, то влево и прислушивайся. Нюхай ветер. Прислушивайся ко всем звукам, но еще внимательней прислушивайся к тишине. Через каждые пять шагов задирай голову и осматривай верхушки деревьев. Запомни накрепко - человек никогда не смотрит вверх выше уровня своих глаз, это против его природы, но ты должен делать так обязательно. Иди за мной след в след и ни шага в сторону, ни полшага.

- Все время следи за мной. Следи за моими ушами - если я услышу что-нибудь, они дернутся - я серьезно говорю. Если я остановлюсь, ты останавливайся тоже. Следи за моими руками. Если я делаю что-то, ты повторяешь это в точности, повторяешь быстро, но вдумчиво и не торопясь. Если что-то случится, не приближайся ко мне, даже если, по-твоему, ты сможешь сделать это бесшумно. Что бы ни случилось, молчи, не говори мне ни слова. Если в нас начнут стрелять, в ответ стреляй только тогда, когда будешь точно уверен в том, что тебя заметили. Выжидай, может быть они пройдут мимо. Если они пойдут ко мне, но все еще не будут видеть тебя, не стреляй - разобраться с ними это мое дело. Даже не пытайся ввязываться.

Глаза Ньюфстеда угрожающе блеснули, и Майкл понял, что возражать или спорить сейчас нечего даже и думать.

- Ладно, - наконец бросил Ньюфстед, - ну что, все запомнил?

- Думаю, да.

Ньюфстед провел языком под верхней губой.

- Ладно, пошли...

Он забрал у Майкла Вайермана свое ружье и первым двинулся между деревьями в глубь леса, лавируя между стволами с женственной грацией, огибая сучья и купы кустарников почти впритирку, но не прикасаясь к ним, совершая почти балетные па и никогда не опираясь о землю ступней полностью. Изо всех сил стараясь выполнять полученные указания, Майкл шел за Ньюфстедом следом. Поначалу все его усилия были бесполезны - по сравнению с землянином он был страшно неловок и неуклюж. Настойчивые волны озноба сотрясали теперь его тело с регулярностью морского прибоя и весьма охлаждали его оптимизм, но несмотря на лихорадку, происходящее доходило до его сознания достаточно отчетливо, чтобы нанести изрядный урон его самолюбию. Он не сомневался в том, что со своими неловкими потугами копировать Ньюфстеда смешон для стороннего наблюдателя. Циркового медведя, вперевалку шествующего вокруг арены за дрессировщицей, вот кого он скорее всего напоминал. Однако он был настойчив, и через несколько десятков минут чувство неловкости ушло от него. Он был уверен, что в нем хватит настойчивости и он добьется своего, и пускай не скоро, но займет надлежащее место в армии Освобождения Земли. Нужно попробовать себя под огнем, пронеслось у него в голове.

Через два часа они добрались до приятного и аккуратного бора, земля между соснами в котором была плотно присыпана одеялом из скользких игл. Здесь почти перестали попадаться кусты, и единственным укрытием для них стали сосновые стволы, стволы редкие и совершенно голые, сучья на которых начинались в нескольких ярдах над головой. Майкл Вайерман, не отрывающий глаз от спины Ньюфстеда, шагающего в двадцати футах впереди, заметил, что тот начал ступать особенно осторожно и делать словно бы паузы между шагами. Землянин определенно нервничал, поводил старым исцарапанным ружьем пришельцев из стороны в сторону и странно, по-змеиному изгибался верхней половиной тела, посматривая на сумрачные стволы вокруг прищуренными глазами.

Он слушает тишину, вдруг сообразил Майкл Вайерман. Откуда-то издалека, из-за приземистого лесистого холмика впереди донеслось приглушенное раттатата!, и Майкл понял, что там идет бой. Однако вокруг них, и справа и слева, и спереди и сзади, царила абсолютная, полная тишина.

Взметнувшаяся вверх рука Ньюфстеда, обращенная ладонью назад, вне всякого сомнения означала сигнал к остановке. Постояв немного, землянин снова двинулся вперед, указав Майклу пока оставаться на месте.

Звук выстрела нельзя было спутать ни с чем - стреляли из ружья с дистанции не более пятидесяти футов. Это был глухой и тупой гром, выплеск почти первородной враждебности и насилия. Удар пули заставил левую руку Ньюфстеда резко дернуться вверх и назад, развернул его тело и швырнул на землю. Пробив руку землянина навылет, пуля впилась в сосновый ствол позади него с характерным чавкающим звуком, сбив немного коры. Несколько мгновений Ньюфстед извивался на земле и отчаянно мотал головой, потом одним могучим конвульсивным рывком достиг укрытия за ближайшей сосной, заставив Майкла задохнуться от удивления. Присев за укрытием на корточки и положив ружье на крюк правой руки, Ньюфстед подтолкнул правой рукой и зажал раздробленное предплечье левой между своим телом и сосновым стволом и, опершись так и закрепившись, снова вскинул оружие на уровень прицела. Все прошлые мнения Майкла о нем как о бойце мгновенно сменились новыми, еще более высокими - настоящий бульдог, а не человек, такое упрямство. И как истинный боец, Ньюфстед не мог не видеть, что пойман в ловушку и не в силах сменить позицию. Майкл понимал это тоже.

Под сенью сосен снова повисла тишина. Майкл Вайерман стоял совершенно неподвижно. Он словно врос в землю, чуть пригнувшись и выставив перед собой свое центаврианское ружье, готовое к бою, но не видя ни одной цели. Он не замечал впереди ничего, кроме небольшой кучки кустарника и дальше, перед началом подъема на холм, купы сосен, растущих чуть гуще. Прямо перед этими соснами сидел за своим деревом Ньюфстед.

Майкл выстроил линию полета пули - проследил глазами от точки, где свинец впился в дерево, дальше туда, где он пробил руку землянина, и вверх к рядам сосен. Стрелок мог скрываться только там, нигде более подходящего места для засады видно не было. Но линия выстрела, воссозданная им, вела от него вправо, из чего следовало, что любой находящийся там не видел его ни до выстрела, ни после. И вполне вероятно, что если он сумеет сейчас передвинуться незаметно правее и сделать круг, то подберется к неприятелю с фланга на расстояние, позволяющее открыть прицельный огонь.

Если бы не могильная тишина, висящая над рощицей, он наверняка так остался бы стоять на своем месте. Но выстрелов больше не было, не было слышно также и скрипа игл под чьими-то ногами. По всему выходило, что силы атаковавших были малы настолько, что даже возможность сопротивления одного раненного человека заставляла их действовать с осмотрительностью.

Майкл Вайерман понял все это и сделал свои выводы. Многочисленный противник уже давно бы взял их в клещи и уничтожил перекрестным огнем. Большой отряд наступал бы открыто, чтобы вызвать огонь Ньюфстеда и затеять с ним нечто вроде смертельного теннисного финала, где мяч гоняется из угла в угол.

Рататат! - снова донеслось откуда-то издали. Под левой ногой Ньюфстеда начала собираться небольшая лужица крови, расползающимся пятном пропитывающая иглы вокруг. Майкл осмотрелся и приметил справа от себя приглашающий проход между двумя жидкими кустами. Открыв рот, он глубоко и бесшумно вздохнул и сделал по направлению к кустам первый шаг.

Стоило лишь начать, а дальше все пошло легко. Не забывая о том, что он новичок, Майкл крался с преувеличенной осторожностью, двигаясь почти вдвое медленнее, чем следовало. Проложив с исходной точки маршрут, он от души надеялся, что двигается не отступая от него ни на шаг. Примерно через каждые пять или шесть шагов он бросал опасливые взгляды налево, все время ожидая оттуда появления противника. Он отчетливо понимал, что если ошибся в своих догадках, что если среди сосен скрывается целый отряд, то его шансы остаться в живых практически равны нулю. Но если он остановится сейчас и повернет назад или останется на новом месте, в любом случае, ожидая развития дальнейших событий и врастая корнями в землю, он будет выглядеть более чем глупо. Годы пребывания под знаком ревностного патриота Земли в равнодушной ко всему центаврианской школе развили в нем, никогда не желающим быть смешным, почти нечеловеческую чувствительность к малейшим отклонениями от золотой середины меры, и потому он шел вперед, продолжал красться, дрожа от предчувствия неизбежной развязки, сходя с ума от волнения и задыхаясь. Не будь по этому поводу специального запрета Ньюфстеда, он с удовольствием остановился бы сейчас и как следует отдышался.

Стремление двигаться как можно медленней, осторожность, напряжение и предчувствие схватки, все это разрывало его на части, все тянуло каждое в свою сторону. То, что должно случится вскоре, будет шквалом ружейного огня и молниеносных неудержимых бросков из стороны в сторону. Его воображение уже стремилось вперед, увлекая за собой его почти лишившееся сил тело. Усилием воли он подавил в себе нарастающее отчаяние от необходимости не спешить, красться, ступать на цыпочках тщательно глядя под ноги.

Он увидел их внезапно. За стволами двух соседних сосен сидели на корточках двое мужчин и не сводя глаз следили за неподвижным рюкзаком Ньюфстеда, краем высовывающимся из-за его укрытия. В тот же миг один из мужчин услышал Майкла. Вайерман отчетливо увидел, как на шее у него дрогнули и поднялись дыбом волоски. Человек испустил предупредительный крик и откатился в сторону, даже не оглянувшись на то место, откуда доносился услышанный им звук.

Если бы после этого незнакомец не вскинул ружье, то возможно остался бы жив. Левая рука Майкла Вайермана конвульсивно стиснула цевье центаврианского автоматического ружья, а указательный палец правой раз за разом принялся придавливать курок. Он полил свинцом обоих мужчин, сосны, за которыми они прятались, и усыпанную сосновыми иглами землю между ними - от ударов пуль иглы взрывались и взлетали в воздух; ткань на куртках расстреливаемых им людей вминалась пулями внутрь их тел.

Ньюфстед нашел его через несколько минут - он стоял и смотрел на убитых. Это были грязные бородатые люди в истрепанной засаленной одежде. Землянин взглянул на Майкла и фыркнул носом.

- А с кем, ты думал, мы здесь воюем? - спросил он. - С пришлыми что ль?

- Да, - отозвался Майкл. - Да, я так думал.

* --- конец демо-отрывка --- *