К. Дж. Черри. Паладин.

Перевод - О. Колесников

Они часто посещают эти холмы. Так говорили жители деревушки Мон, пытаясь предостеречь молодого путника. Они рассказывали ему истории о мстительных призраках, сбивающих с пути, демонах, принимающих обличья лис и сов, драконах, превращающихся в людей. Но наиболее сильным аргументом в их устах было то, что все надежды юноши тщетны: мастер не берет учеников. Сыновья богатых людей приходили к Сокендеру в горы и просили его дать им знания - и возвращались обратно, отказываясь задержаться хотя бы на одну ночь и рассказать жителям деревни о том, что там было. Посланцы владык приходили для того, чтобы повидать мастера Сокендера и склонить его на сторону их хозяев, и тоже уходили несчастные и без ответа. Иногда наведывались монахи и пытались выведать у мастера мечей его секреты, но безуспешно, ибо мастер отклонял любые просьбы. Дважды в год мальчик из деревни поднимался к хижине на горе, относил туда соль и чай и прочие мелочи, которые требовались мастеру, и узнавал, сколько ему нужно риса и сена, которое после этого доставляли в специальное место и там оставляли. Деревня давала все это мастеру вместе с небольшими подарками, фруктами по сезону - яблоками или сливами, или свежими овощами, потому что страх перед мастером гнал прочь разбойников. И это была единственная связь, которую Сокендер позволял себе иметь с миром.

Так вот, мастер не берет учеников... и уж тем более таких оборванных, низкорослых и худосочных сыновей мелких землевладельцев, ты ведь из таких, парень?

Путник был одет в плащ, некогда имевший голубой цвет, из-под которого выглядывали черные штаны из грубой ткани, при ходьбе обтрепанные полы плаща хлопали по костлявым коленям. Красный, свежий шрам пересекал его щеку и подбородок и исчезал под грязным воротом рубахи. Человек нес на плече длинный лук без тетивы, на конце которого висел узелок с пожитками, а на боку - колчан со стрелами с белым оперением - оружие, разрешенное крестьянам для защиты от дорожных разбойников и лихих людей.

Беда пришла на восток. Хриплым, тихим голосом путник поведал крестьянам новости из самого сердца Империи: о перебитом скоте, вырезанных семьях. В числе прочих - и его.

Но все это осталось далеко позади, успокаивали странника крестьяне. Здесь нет опасности. Разбойники, живущие на холмах Хойсана, стараются держаться подальше от этих мест, от границ Хойши, где правит славный повелитель Рэйди; милость богов и страх перед мастером охраняют покой деревни Мон.

- В моем доме найдется место для соломенного тюфяка, - сказал задумчиво вдовец Гори.

У Гори было шесть дочерей.

- У меня есть сад и огород, за которыми требуется уход. Я могу дать кров парню, который будет честно отрабатывать свой хлеб.

Но путник, а ему вряд ли было больше шестнадцати, отдохнув, сидя на корточках в тени, и выпив предложенную ему чашку воды, тихо поблагодарил Гори, протянул чашку обратно, завязал под подбородком ленты тростниковой шляпы, перекинул накрест через грудь веревку, на которой висела длинная круглая корзина, закинул на плечо лук без тетивы с дорожным узелком и ушел прочь, похожий на муравья под своей несоразмерной ношей, с лицом, почти совершенно скрытым шляпой. Монотонно двигались худые, покрытые лепешками засохшей грязи ноги в изношенных штанах.

Гори и крестьяне вокруг качали головами, глядя путнику в след.

- Он вернется, - говорили они.

Дорога, широкая, дружелюбная и ярко освещенная в долине солнцем, превратилась в тропинку, а затем в едва заметную стежку - проход среди валунов и корней деревьев горного леса, - и начала все круче и круче взбираться вверх в гору.

Путник в обтрепанной одежде настойчиво карабкался по склону, упрямо сражаясь с цепкими сучьями, цепляющимися за его ношу и преодолевал подъем, используя для равновесия лук.

Возможно, умнее было бы заночевать на опушке и двинуться в гору с утра, но путник не боялся призраков и демонов, а драконы, которых стоило опасаться, обычно имели человеческую форму тела.

Солнце уже коснулось горных вершин, погрузив тропинку между деревьями в глубокую тень. Это не так далеко, говорили крестьяне, но даже если их суждение и было ошибочным, в одном путник был с ними согласен: этот лес был безопасен и в нем не было разбойного люда. Разбойники были не так глупы, чтобы промышлять на горе Сокендера.

Впервые за многие недели путник, наконец, ощутил себя по-настоящему в безопасности.

Человек продолжал углубляться в сумеречные кущи, сражаясь с надоедливым кустарником, то и дело принимаясь вырывать из его колючих лап свою корзину. Так он шел, до тех пор, пока ветер не донес до него запахи жилья и лошади, пока в сумерках не появились очертания крестьянской хижины. Наконец стали видны загон и пастбище около дома, а также фигура мужчины, несущего ведро с водой к стоящей невдалеке лошади, шкура которой отливала сверкающим красным цветом в неожиданных лучах заката. Гроза уходила на север, и над горами стеной громоздились облака, похожие на серые глыбы. Оранжевое свечение умирающего солнца зажигало пламя по краям всех предметов.

У путника на мгновение перехватило дыхание. В этот миг Сокендер показался ему абсолютно неземным, нереальным существом, совершенно отличным от образа, представляемого путником в течение всех этих последних недель, начиная с провинции Хуа, - нереальным и богоподобным. Но человек, который отверг мир, не мог походить на других людей. Сокендер отвернулся от двора, собственного богатства и высокого положения и бежал от регента и молодого императора, предавшего его, сюда, за пределы королевства, для того, чтобы в уединении и покое гор совершенствовать свое искусство и свою душу. Живя в большом мире, Сокендер достиг верха того, на что способен человек, являясь правой рукой императора и единственным честным человеком среди продажного и полного лжецов двора. Сокендер защищал закон и старого императора, вставал на сторону бедных, но честных господ, и выступал против богатых и льстивых. Так было до тех пор, пока император не состарился и не умер.

Противостоять глупости молодого императора Бейджана Сокендер был не в силах. Молодой император свел дружбу с господином Гитой из провинции Анген, обвинил назначенного отцом регента повелителя Хейсу в заговоре и любовной связи с императрицей.

Гита встал за троном, а Хейсу и императрица Мейя умерли. Сразу после этого пятьсот человек из императорской гвардии были посланы для того, чтобы захватить Сокендера и убить его, но Сокендер убил двадцать из них и бежал к границе и, как говорили, не тронул никого, оказавшись за пределами государства, уединился в провинции Хойши, в этих горах, и отошел от дел. Гита и его люди поняли, что лучше будет оставить Сокендера в покое.

Таков был Сокендер. Бежав от мира, он решил искать совершенства, преуспев и в том и в другом, может быть, потому, что боги были к нему благосклонны.

Следующий, более внимательный взгляд путника открыл, что мужчина на поляне хромает. Окружающий мужчину свет померк, как только он достиг стен сарая или конюшни и лошадь протянула к нему через изгородь морду. Наверно, это простой слуга, а не господин Сокендер. Путник почувствовал, что свалял дурака: естественно было предположить, что мастер мечей, телохранитель императора и непобедимый воин должен был взять с собой по крайней мере одного слугу или нанять человека из деревни внизу... человека, который будет готовить еду и заниматься обычными вещами. Сокендер был некогда именитым господином, имел обширные владения и множество слуг. Даже решив вести уединенный и аскетический образ жизни, он не мог изменить всем своим привычкам.

Путник вышел на освещенное закатом открытое место, раздосадованный, но полный отваги, для того, чтобы принять отказ или чудо.

Шока уже почти дошел до крыльца, когда из леса вышло видение - огромное тело, передвигающееся на тонких ножках, оказавшееся на деле корзиной и тощим подростком в широченной шляпе.

Собственно говоря, Шока краем глаза давно следил за пришельцем. Подозревая коварство разбойников, он все-таки не торопился, не спеша налил воды своему старому коню, потрепал его по шее и неторопливо направился обратно к дому, где находился его лук, помахивая пустым ведром, которое само по себе оружием быть не могло, но отвлекало внимание.

Насколько он сумел разглядеть, около пришельца никого больше не было. Наверняка очередная просьба. Ради собственной безопасности Шока старательно не замечал незнакомца - разбойники могли использовать детей для приманки, - хотя с раздражением подумал, что вечерний час и лес вокруг обязывают его к проявлению некоторого гостеприимства: чашке чая и риса, и места для ночлега - и все-таки считал необходимым первым делом добраться до дома. Судя по величине ножек, подпирающих вместительную корзину, заблудившееся существо было слишком молодо для того, чтобы пускаться в обратный путь на ночь глядя.

Шока поднялся на невысокое дощатое крыльцо, изрядно уже побитое временем и непогодой, и расположился под соломенным навесом, поближе ко входу в дом и оружию. Просто на всякий случай. После этого он поставил на пол ведро, повернулся и в упор взглянул на придавленного к земле своей ношей посетителя, который к этому времени успел доковылять уже до самых ступенек крыльца.

Человечек через голову снял веревку и опустил корзину на землю, после чего коротко и вежливо поклонился.

- Я хочу видеть мастера.

- Он перед тобой, - ответил Шока и заметил привычную смену выражений на лице посетителя, которая начала ему уже порядком надоедать; юная мордашка вытянулась, рот приоткрылся и глаза тревожно распахнулись.

- Я Сокендер. Что ты хочешь?

Пришелец снял свою огромную шляпу и уставился на него - тощий и измотанный ребенок со шрамом, первым приковывающим к себе взгляд, который затем перемещался на безнадежно отчаянные глаза. Этот шрам, на котором поневоле остановился взгляд Шоки, немного смутил его, принеся сознание собственной грубости и невнимания и, благодаря им, недовольства от проявления неподобающего внимания ко всему лицу просителя в целом, чего обычно мало кто удостаивался.

- Я пришел сюда за справедливостью, - сказал проситель, чем снова привлек внимание Шоки.

- Разве я сделал тебе что-то плохое? - спросил он.

Проситель покачал головой. Мгновение казалось, что он вот-вот расплачется, так как его подбородок уже начал дрожать. Но он сжал зубы и резко нагнулся к лежащему на земле луку, используемому также в качестве дорожной палки, поднял его и крепко сжал. Лук был скверным, по-детски небрежно и наспех обработанным.

- Нет, господин. Я хочу учиться у вас.

Шока усмехнулся и отодвинулся немного вглубь крыльца, раздраженный таким обращением к себе и одновременно чувствуя жалость к юному созданию, а затем снова ощутил укол интереса, желание разобраться в проблеме, приведшей к нему очередного странника.

- Еще один. Неужели в деревне тебе ничего не сказали? Или ты их не слушал?

- Они сказали мне, что вы справедливый человек. Люди складывают о вас песни. Они сказали мне, что если бы вы остались в Чиядене, то убили бы Гиту и всех тех владык, которые держат его сторону. Может быть, вы не захотите возвращаться обратно в мир, мастер Сокендер, но вы можете выучить меня и сделать то, что нужно, не покидая своего жилища. Я отработаю свою еду. Я буду рубить дрова и ухаживать за лошадью...

- А я повторяю, ты должен был прислушаться к тому, что тебе говорили в деревне. У меня больше нет дел в Чиядене. Я не учитель. У меня нет ни грамма мудрости, и я не святой. У меня нет ничего, что я мог бы дать тебе, и я привык сам рубить себе дрова. Твое длинное путешествие было напрасным. Сойди с моего крыльца! Возвращайся обратно в деревню! Они позаботятся о тебе.

Юный проситель продолжал испуганно смотреть на Шоку.

- Уходи!

Человечек попятился и чуть было не полетел со ступенек кувырком.

Нечто необычное было в этом движении тела, сохраняющего равновесие, какой-то странный наклон бедер, дисгармонирующий с остальным и немедленно приковавший в себе взгляд Шоки. Да? Или нет? Посетитель отошел на безопасное расстояние и снова повернулся к мастеру лицом.

- Ты девчонка, - сказал Шока и моментально заметил, как глаза человечка сузились, в них появилась тревога, но не оскорбленное достоинство. Шока покачал головой и скрестил руки на груди, снова обращаясь мыслями к разбойникам и их уловкам.

- Я действительно мастер мечей. И я не слепой, чтобы не заметить это. Или ты думаешь, что могла провести меня? Что тебе нужно здесь, в горах? Кто прислал тебя? Чья ты?

- Меня зовут Тайза. Я из провинции Хуа. Я пришла сюда для того, чтобы найти вас. Мне сказали, что вы самый лучший и что вы можете вернуться обратно в Чияден и все исправить, но только вы решили остаться здесь и забыть о мире. Но я смогу это сделать. У меня есть на то причины. Я сделаю то, что могли бы сделать вы, если бы вернулись.

Шока снова усмехнулся. К таким разговорам он не привык.

- Расскажи-ка мне какую-нибудь другую басню, получше, девочка. Что ты хочешь на самом деле?

- Я хочу, чтобы вы научили меня сражаться на мечах.

- Ты не из Хуа. Ты из Хойсана. Ты шпионка, и тебя послали разбойники.

- Нет!

- Они решили, что я доверюсь ребенку.

- Мне уже шестнадцать. И меня не посылали разбойники. И я не хотела обманывать вас, по крайней мере до тех пор, пока вы не согласились бы взять меня в ученики. Я покажу вам, на что я способна. У меня есть свой лук. И меч.

Она указала рукой на корзину.

- Я принесла с собой одежду, и у меня есть свое одеяло. Я сама сделала себе лук и стрелы.

Шока спустился на нижнюю ступеньку крыльца, принял предложенный ему лук, окинул его коротким взглядом и возвратил обратно.

- Для посоха он подойдет больше.

Девушка бросила на него хмурый взгляд.

- Тогда покажите мне, как сделать лучше.

- Я не стану ничего тебе показывать. Откуда ты пришла?

- Из провинции Хуа.

- Это четыре недели пути пешком, девочка. Ты понимаешь это?

- Я не знаю, сколько времени ушло у меня на дорогу. Но я пришла оттуда.

- Одна?

- На дороге в Йанджанг было много людей. Их жилища тоже сгорели. Я шла с ними. Потом я пошла с теми, кто направился к своим родственникам в Ботай...

- Откуда ты родом? Кто твой господин?

- Из деревни Кьютанг, это в Хуа. Наш хозяин господин Кейдженг. Его убили. И всю его семью тоже. Всех до одного. Гита напал на него и сжег замок Кейдженга, а потом и нашу деревню, и деревню Джейхи, и еще много деревень вокруг, и убил всех, даже свиней.

Подбородок девушки опять задрожал, но она взяла себя в руки.

- Гита остался безнаказанным. Все это знают. Гита может убивать людей, и никому до этого нет дела. Но я накажу его. Я обещаю. И я выполню свое обещание.

- Тебе снимут голову с плеч. Вот чем закончится дело, девочка. Пускай сражаются мужчины твоего рода.

- Их нет. Не осталось ни одного.

Шока смотрел на нее, на шрам, на горящие глаза и чувствовал, что девушка смогла что-то всколыхнуть в нем. Подобное не удавалось никому из всех предыдущих просителей, даже самым достойным и красноречивым. Но он подавил в себе это чувство. Она все же вполне могла оказаться шпионом, подосланным для того, чтобы выяснить, в самом ли деле он живет в одиночестве. Или даже для того, чтобы убить его во сне, если он будет настолько глуп, что даст такую возможность. Или, может быть, они полагали, что он истосковался по женщине. Но ее выговор был соответствующим, отрывистые фразы с обрубленными концами явно относились к восточным окраинам Империи, где находилась и провинция Хуа. Но в таком случае она могла быть здесь специально по приказу самого Гиты. Несколько мгновений это казалось даже более вероятным, чем происки разбойников. Но Гита не беспокоил его уже много лет, и Шока не видел причин, которые могли заставить регента снова пуститься во все тяжкие. Она могла оказаться демоном, что было также возможно, хотя ее голые ноги были обычными человеческими ногами, и большие пальцы на ее руках сидели так, как надо. Кроме того, в течение всех прожитых здесь девяти лет он не слышал ни об одном демоне.

- Входи, - сказал он, неохотно начиная играть роль гостеприимного хозяина, и сделал несколько шагов к двери хижины. - В конце концов, я должен накормить тебя.

- Вы возьмете меня в ученики?

Он раздраженно поджал губы.

- Тебя в ученики? Я дал от ворот поворот уйме молодых людей, одаренных молодых людей, серьезных и способных учеников, а теперь я должен взять девчонку? Что я скажу тем, кому я отказал? Что я учу искусству боя на мечах только женщин? О боги! Входи же в дом... И не бойся. Я тебя не трону. Я никогда не обижаю детей.

Девушка вскочила на ноги и поспешно отошла подальше.

- Черт.

Шока спустился по ступенькам, но она отбежала еще дальше, захватив с собой корзину.

- Дурочка. О боги, меч! А знаешь ли ты о том, что если бы магистратура нашла его у тебя, они отрубили бы тебе правую руку? В лучшем случае.

- Здесь нет законов.

- Законы здесь устанавливаю я, - ответил Шока.

Заметив, что она продолжает боязливо отступать, он махнул на нее рукой.

- Если ты собралась уходить, то проваливай и не вздумай останавливаться на полпути. Если я увижу, что ты продолжаешь слоняться здесь, то покажу тебе, что означают законы в этих горах.

- Я хочу, чтобы вы взяли меня в ученики!

- Я уже говорил тебе: я отказывал юношам гораздо более способным, чем ты. Иди прочь.

- Нет. Я пришла, чтобы стать вашим учеником.

- Черт возьми, - выругался он, теряясь в догадках, зачем она крутится здесь и что ей может быть нужно на самом деле.

- Если ты попробуешь здесь хоть что-то украсть или хоть пальцем дотронешься до моей лошади, я поймаю тебя, и тогда ты пожалеешь о многом.

Он сразу устыдился своих слов. И понял, в чем дело. Он понял, почему она старается походить на юношу и почему одинокая девушка может иметь причины бояться запертых дверей и незнакомых мужчин в сумерках.

- Послушай. Если ты не хочешь входить, я вынесу тебе рис и чай на крыльцо. Можешь поесть здесь. И можешь поспать на крыльце, никто тебя не тронет. Но к утру ты должна будешь уйти.

- Я поем, - сказала она.

Шока вынес рис и чашку с чаем на крыльцо и поставил их на ступени. Взяв свой ужин, он уселся на другом конце крыльца. Девушка поднялась по ступенькам и взяла пищу и палочки для еды. Затем она присела и начала поглощать рис, не переводя дыхания. Шока приготовил в два с половиной раза больше еды против своей обычной порции и наполнил чашку девушки с верхом. Она расправлялась с рисом с потрясающей скоростью. В глубоких сумерках они, скрестив ноги, сидели на крыльце. Шока ел не торопясь, но и без особого внимания к манерам, по временам бросая взгляды в сторону девчонки. Она по-прежнему сидела в своем драном плаще, напоминая бесформенный куль, голова неподвижно склонилась над едой, черные густые волосы подстрижены ежиком, как у крестьянских парней, руки настолько худы, что, казалось, сквозь кожу видны сухожилия, а черные глаза, когда девчонка бросала взгляд поверх своей чашки, были вдвое темней из-за теней вокруг.

- Я могла бы готовить для вас, - сказала она с полным ртом. - Вам здесь нужен помощник. Например, рис переварен.

- Но аппетит твой от этого не уменьшился.

- Но рис мог бы быть приготовлен лучше. Завтра я покажу вам, как это сделать.

- Я повторяю, торговаться здесь не о чем. Эту ночь ты проведешь на крыльце. Утром я отведу тебя в деревню. Я договорюсь, чтобы тебя приютили в каком-нибудь хорошем доме.

Она отрицательно покачала головой, медленно и решительно.

Он снова нахмурился, думая о своем уединении, и умиротворении, и о своих ночах. Иногда он проклинал свое одиночество, но он уже выбрал свой путь, он поднимался каждое утро и ухаживал за своей лошадью или своим садом. После этого он отправлялся на охоту или проводил время как-нибудь по-другому, если погода не благоприятствовала, и забывал о мире за пределами гор на долгие недели. Он совершенно не сожалел о покинутом им императорском дворе Чиядена, о роскошной одежде или о людях, которые, когда пришло время, не сделали ничего - только спасали собственные шкуры.

Так было до тех пор, пока не пришла эта глупая девчонка и не начала говорить о справедливости, нарушив его покой, глядя на него своими темными, безумными глазами, заставляя его думать о прелестях человеческого общения, которое он отверг девять лет назад. Тощее, немытое, беспризорное дитя - вот кто она такая. Но он уже пообещал ей то, что никогда и никому не обещал, пообещал ей спуститься в деревню и вступить в контакт с людьми. Она ради своей глупой цели проделала такой долгий и опасный путь, очень долгий путь из провинции Хуа, и вела себя очень умно. Ни один глаз не смог бы усмотреть девичьи формы под громоздкой крестьянской корзиной, мешковатым плащом и соломенной шляпой.

Корзина меняла центр тяжести тела, изменяла походку и превращала человека в бесполое и нейтральное существо. Даже его эта корзина сбила с толку, пока он не увидел, как девушка двигается без нее.

Умно, решил он, если только она действительно оделась так именно для этой цели.

Но даже мальчик с захудалой корзиной мог привлечь внимание разбойников, или могли случиться какие-нибудь другие неприятности на протяжении такого долгого пути. Четыре недели. Шока даже представить себе не мог, каким образом она ухитрилась проделать это путешествие.

Может быть, ей все время невероятно везло.

Или она была чьей-то шпионкой и имела охрану и поддержку в пути.

- Я умею ухаживать за домашними животными, - сказала она. - Вы держите свиней?

- Нет. Я охочусь.

- Я могу ухаживать за вашей лошадью. И я знаю сто рецептов жаркого из кролика.

- Отлично. Твои новые хозяева в деревне оценят эти таланты. Они держат свиней.

- Я хочу, чтобы вы взяли меня в ученики.

- Учить чему? - бросил он. - Как стать еще большей дурой? Теперь ты даже не сможешь вернуться к себе в Хуа. Тебе невероятно повезло, что ты дошла сюда.

- Да, я смогла сделать это. И я отомщу за себя. Никто меня не остановит.

Провинция Хуа. Гита.

Эти названия вызвали в его воображении образы двора и приспешников регента. Неотомщенные старые обиды снова воскресили в нем давно забытый гнев. Но он стряхнул их с себя, как капли нежданного дождя, и произнес, пережевывая пищу:

- Ты несла с собой меч. Тебе чертовски повезло, что магистратура не сцапала тебя. Ты что, не знаешь законов?

- Знаю, и потому держу меч в корзине.

- Тебе могли отрубить правую руку, девочка. Ты хоть понимаешь?

- Но для этого им нужно было сначала поймать меня, - ответила она. - Никто не смог поймать меня. Вы тоже бежали, и солдаты не смогли догнать вас.

- Я бежал для того, чтобы спасти свою жизнь, девочка. Вот в чем дело.

- Вы убили многих из тех, кто преследовал вас.

- Мне просто повезло. Для них тот день был неудачным. А для меня наоборот. Но я был ранен, и теперь буду хромать всю свою жизнь. Я не знаю никаких особых секретов, черт возьми. Я не умею учить. Я просто живу здесь, в тишине и покое, и мне не нужна стряпуха и не нужен свинопас, так что покорно благодарю, и давай-ка поскорее закончим этот пустой спор.

- Вы еще передумаете.

- Послушай меня, девочка. Я никогда не передумаю по поводу того, о чем ты меня просишь. Все прошедшие девять лет я твердо придерживался своего решения. Одиночество имеет свои преимущества, ты понимаешь меня? Я занимаюсь только тем, чем хочу, а все, что мне нужно - это горы, одиночество и покой. И никаких назойливых и осложняющих жизнь девчонок вокруг. Ты слишком много говоришь. Внизу, в деревне, найдется кто-нибудь, кто позаботится о тебе, найдет для тебя мужа и крышу над головой.

- Нет.

- Дорога в деревню пересекает границу Империи. Если я пойду с тобой в деревню, то я нарушу свое теперешнее положение изгнанника. Но я могу спуститься к подножию горы. И провожу тебя туда.

- Нет.

- Это все, что я могу сделать для тебя. Забудь о Гите. Забудь о Хуа. Ты в безопасности. Гите не достать тебя, и тебе лучше остаться именно здесь.

- Все, чего я хочу, это учиться у вас. И больше ничего. После этого вам не нужно будет беспокоиться о том, чтобы пристроить меня где-то. Я смогу отправиться куда угодно, и никто не сможет задержать меня.

- Дурочка, - сказал он.

И при этом, разглядывая девушку в мягком свете сумерек, подумал, что, если бы не шрам, то ее можно было бы назвать красивой. И еще подумал о том, что в пути ей, вероятно, пришлось испытать многое, может быть, даже значительно более страшное и болезненное, чем эта рана на щеке...

Судя по возрасту, она уже должна была быть замужем. Но она была еще очень молода для того, чтобы овдоветь. Тем не менее, все это было возможно. Кроме того, возможным также было и то, что где-то в дороге она подверглась насилию. Он не хотел выжимать из себя слезу, но чем больше он думал на эту тему, тем более вероятным ему казалось, что девушка со шрамом на лице, не местная и определенно не девственница, навряд ли найдет себе в деревне мужа, и скорее всего, ей придется провести жизнь в няньках в чьей-нибудь семье, в приживалках или быстро состариться на изнурительной и нудной работе. Он думал о беспокойстве, которое она внесла в его жизнь, и наконец, с приятным чувством собственной щедрости и жертвенности, которых он не ощущал уже многие годы, Шока вспомнил о монашеской обители в Майгане, в нескольких днях пути к северу, в центре провинции Хойши. Это был шанс сделать что-то милосердное и, может быть, заслужить благодарность и попасть на заметку небесных бухгалтеров, если только боги еще уделяют внимание таким вещам. То небольшое количество золота, которое он имел, не смогло принести ему особого блага в те далекие дни в Чиядене, и тем более оно бесполезно сейчас, но для приграничных жителей оно могло значить очень много, особенно в эти смутные времена. Если он даст девчонке приданое, достаточное для того, чтобы поместить ее в Майганскую обитель, возможно, она ответит ему благодарностью и не забудет своего благодетеля. Она замолвит в своих молитвах словечко за его здравие и за покой его отца. Таким образом, он сделает что-то и для своего отца, выполнив обязательство, которое тяготило его так долго, кое-что для себя, а девчонка без особенных перспектив получит приличную жизнь и достойную старость, много лучшую, чем она могла бы иметь в семье фермера в провинции Хуа.

Риск в его плане, конечно, был. Естественно, не следовало просить сделать это для него кого-то из деревни и доверять этому человеку золото и девушку. Он должен будет отправиться в Майган сам, и это нарушение условий его изгнания может сразу броситься в глаза. Возможно, регент не заметит этого, или, может быть, он будет в курсе всего, но поймет суть и, проявив достаточное благодушие, оставит все так, как оно есть, и не станет ворошить прошлое. Такая легко и ясно решающаяся проблема уже давно не вставала перед ним. Он ощутил тихое и уверенное великодушие, поздравил себя с разумным решением, служащим образцом поведения, и палочками указал в сторону девушки.

- Послушай, что я собираюсь сделать. Ты останешься здесь и передохнешь день-другой, а после мы с тобой отправимся в путь, пересечем горы и достигнем Майгана, расположенного в Хойши. Там есть маленькая обитель...

- Нет.

- Послушай меня, дурочка. Я дам им денег, и они примут тебя. Я могу сделать это для тебя. Ты получишь приличное приданое. Что скажешь?

- Я не хочу никаких монахинь и святош. От них я не получу ничего хорошего. Мне нужна голова Гиты. Я хочу его...

- Я предлагаю тебе приличное приданое. Я предлагаю тебе безопасную жизнь, вволю еды, хорошую одежду, спокойную старость. Подумай о том, что будет, когда ты состаришься. Подумай о том что год идет за годом, девочка. Голова Гиты! Ты мелешь чепуху!

- Я не хочу быть монахиней.

- Тогда просто возьми деньги! Постарайся найти мужа в деревне. Возвратиться в Хуа ты не сможешь, тебе и так чертовски повезло, что ты добралась сюда живой.

- Я хочу, чтобы Гита умер.

- Умрешь ты, вот что случится, если ты снова окажешься на дороге.

- Нет, если вы обучите меня.

Он постарался взять себя в руки. Сделал долгий, очень долгий глоток холодного чая.

- Ты хочешь, чтобы туда пошел я. Так или не так? Ты хочешь, чтобы я отправился в Хуа и действовал там по твоей дурацкой указке?

- Нет.

- Послушай меня. Ты убьешь Гиту, но его место займет другой, той же породы, еще прежде, чем кресло первого остынет. На троне молодой глупец. Если бы выход из положения был, разве бы я не остался, как ты думаешь? Выхода не было. И поэтому я здесь, в горах. Убить Гиту! Ты отправишься к монахиням, девочка, и будешь молиться за свою семью, это лучшее, что ты можешь сделать для своих родных. Я не собираюсь идти у тебя на поводу и приносить свою жизнь в жертву идиотским затеям - твоим или молодого императора. Ты смелая девушка. Ты проделала долгий путь. И я ничуть не сомневаюсь в том, что ты говоришь серьезно. Но я не сделаю того, о чем ты просишь меня. Если бы ты была парнем, я бы сказал, что тебе еще очень мало лет. Но ты девушка, и поэтому то, о чем ты меня просишь, даже не стоит обсуждать. Послушай... - сказал он и движением руки приказал ей, уже открывшей было рот для возражений, молчать. - Утром все будет по-другому. Ты выспишься. С бедой нужно переспать. Ты поймешь, что глупо зря тратить свою жизнь. Никто не ждет от тебя, что ты возьмешься за мужскую работу или хотя бы попробуешь ее, и, поверь мне, это будет глупо с твоей стороны. Ты не должна умирать, потому что цена твоей смерти очень мала, потому что шансов, что ты заберешь с собой кого-нибудь еще, нет. Если ты захочешь учиться, монахини смогут научить тебя многому.

- Нет.

- Да, черт возьми! Я очень щедр. Тебе лучше понять это.

- Нет.

Он взволнованно пригладил выбившиеся волосы.

- Ты устала. Ты перенесла очень тяжелое испытание. Слушай меня: это все, что я могу для тебя сделать. Ты можешь отдохнуть здесь столько, сколько будет нужно, пока не решишься на то, что я тебе предлагаю. Я обещаю тебе, что я и пальцем к тебе не прикоснусь. Ты можешь спать, где хочешь. Сейчас лето. На крыльце достаточно удобно, много удобнее, чем на дороге. Ты можешь жить здесь до тех пор, пока не восстановишь силы. После этого ты поймешь, что я прав, и мы пойдем с тобой в Майган и сделаем там все, что нужно для того, чтобы тебе жилось хорошо.

- Нет.

- Да ты еще и глухая к тому же! Все твои идеи - сплошной абсурд. И хватит об этом. Ты отправишься туда, и точка.

Шока поставил свою чайную чашку в чашку из-под риса, встал, подошел к девушке и забрал ее чашки, вычищенные до блеска.

Когда он оказался совсем рядом, она твердо взглянула ему в лицо.

- Я вынесу тебе циновку и одеяло, - сказал Шока. - Ты можешь расположиться на крыльце. Или, если проявишь немного разума, войдешь в дом, где намного теплее.

Она промолчала.

- Значит, на крыльце, - сказал он, покачал головой и вошел в дом.

Поставив чашки на стол, он подошел к своему спальному месту, снял и скатал верхнюю циновку и добавил к ней одно из своих одеял.

- Девочка, - позвал он, снова выходя на крыльцо.

Ее нигде не было. Корзина, лук и все остальное тоже исчезли.

Шока сбросил с плеча циновку и одеяло на пол.

- Девочка?

Она могла отбежать в лес на минутку, по нужде.

Тогда зачем она забрала с собой корзину...

- Девочка?

Черт.

Его предложение могло испугать ее. Одни боги знают, какие у нее на то причины.

Она могла забрать свою корзину с тряпьем в лес и устроиться на ночлег там. Или пойти в конюшню. И то и другое место были вполне безопасны для ночлега.

Но ее поведение расстроило его, не из-за нее самой, а потому, что это было более чем странно. Ночь и темнота оттолкнули бы большинство девушек от леса или от незнакомой и мрачной конюшни даже в том случае, если бы им было неприятно провести ночь на крыльце у одинокого мужчины. Черт возьми, она собирается жить здесь и быть его ученицей, но при этом боится переночевать у него на крыльце.

В его голове снова появились дурные мысли о самом себе, о девушке и о ее странном поведении.

Ему не очень хотелось снова звать ее, и он постарался успокоиться.

Стыдясь, он снова вошел в дом и снял с вешалки меч. Глупо было идти в темноте к конюшне без оружия.

В конюшне стоял Джиро, Шока всегда ставил его туда на ночь, уводя с пастбища, где его могли без труда ранить любые недоброжелатели. Но сейчас, подумал Шока, коня лучше освободить, если девчонка захочет навредить и решит влезть в конюшню.

Внутри конюшни все было спокойно. Никто, Шока был уверен в этом, не смог бы пройти мимо Джиро, не растревожив его. Он снова подумал о разбойниках, о возможности пожара, если у девчонки не все дома, и снова о Джиро - единственной живой душе, близкой ему. Мысли о девушке или о том, что она может причинить его коню боль, были Шоке невыносимы.

Черт, подумал он, девчонка не могла войти в конюшню бесшумно. Он начинает глупить. Девчонка испортила ему вечер и нарушила равновесие в его душе и окружающем мире, который неожиданно повернулся к нему другой стороной, разбудив старые инстинкты, повадки и понимание вещей.

Он дошел до угла ветхой конюшни и двинулся вдоль стены. Уже почти совсем стемнело, и вечерний покой нарушало лишь тихое фырканье Джиро, в котором не было ничего настораживающего, и этот звук вернул ему уверенность.

Затем что-то врезалось в навес чуть позади его головы. Он ничком упал на землю, перекатился через голову и пополз, руки и ноги его работали, пока голова опознавала то, что упало в пыль рядом с ним, а именно - это была стрела, очевидно, ударившая в крышу уже на излете, с белым потрепанным оперением и зазубренным бронзовым наконечником.

Он добрался до темного провала двери конюшни, кувыркнулся последний раз в его сторону и со всего маха бросился внутрь, приземлившись коленями на кучу сена. Негромкий беспокойный храп Джиро уверил его в том, что тот в темной конюшне один, и Шока доверился этому абсолютно и безоговорочно. Тылы были прикрыты. То, что он начал искать глазами, было снаружи, в густых потемках на опушке леса.

- Эй, девочка! - громко позвал он. - Черт тебя дери, знаешь ли ты о том, что твой тюфяк на крыльце, все, как я и говорил? Я сделал все так, как обещал, слышишь? Не заставляй меня прибегать к силе.

- Я выйду, - донеся до него голос из леса, - только тогда, когда вы дадите мне честное слово, что будете учить меня.

- Девочка, я не собираюсь ввязываться во всякую чушь. Ты напрашиваешься на порку.

Тишина. Только лес и тишина. Долгая-долгая. Он пересел в сене поудобнее, высвобождая раненную наемными убийцами ногу, прислоняясь плечом к грубо обструганному дверному косяку и всматриваясь в исчезающую в темноте громаду леса.

Мысль о пожаре снова пришла ему в голову, а с ней мысль о полной незащищенности всего, что он имеет, хижины и прочего.

И Джиро, который станет отличной мишенью даже для таких самодельных стрел, если он выпустит его на пастбище.

На близком расстоянии эти белоперые стрелы могут убить.

Он выругался про себя, скрестил руки на груди и решил, что в крайнем случае может вытащить из щелей между бревнами в стенах конюшни мох и глину и со стороны задней стены посмотреть на свой дом. Он может проделать такие щели во всех стенах и следить за тем, что творится на опушке, если луна позволит ему это сделать.

Он снова подумал о том, что девчонку могли подослать разбойники. Она могла оказаться и демоном-оборотнем.

Но даже просто сумасшедшая девчонка, слоняющаяся вокруг дома в темноте с луком под мышкой и идиотскими мыслями о мести в голове, была достаточно опасна для того, чтобы не дать ему заснуть.

Шока ворочался в своем соломенном гнезде, которое он соорудил около стены конюшни, иногда принимаясь яростно растирать ноги, которые в течение всей ночи сводили судороги, засыпал и снова просыпался, полулежа-полусидя, при этом чертовы соломинки, пролезающие сквозь открытые рукава рубашки и штанины, искололи все его тело.

Земляной и хорошо утоптанный пол конюшни в качестве постели совершенно не годился, так как был холодным и от него воняло, независимо от того, как хорошо Шока его подметал и чистил. К тому же на полу выпала роса, и он был весь покрыт каплями влаги.

Шока натянул поперек двери кусок веревки и привязал один из ее концов к пустому горшку. Он периодически смотрел в щели во все стороны, не пренебрегал и дальним склоном горы на другой стороне пастбища. Он понятия не имел, сколько человек его окружают, допуская при этом и то, что там всего лишь одна чокнутая девчонка, но он не дожил бы до своих лет, если бы относился к таким вещам небрежно.

Девять лет, проведенные в горах, научили его расслабляться, забывать о подозрительности, позволять листьям свободно шуршать, не слыша в этом чьих-то шагов, а рыбе - плескаться в ручье, не вызывая дрожи в его теле и мгновенного напряжения мускул и сознания. Расслабься, повторял он сам себе год за годом, вдыхай запахи, которые приносит ветер, позволь листьям свободно падать и жить по-своему, а временам года сменять друг друга, отмеряя годы жизни.

Он учился у гор этой мудрости - элементарной способности спокойно спать ночью, не расставляя вокруг себя ловушек; простой уверенности в том, что сходить к ручью, дабы полюбоваться на шалости лис, можно и без оружия; тому, что можно без меча на поясе скакать на старине Джиро или дремать на траве пастбища, млея на солнышке и наслаждаясь летом и запахами нагретой травы.

Но теперь он сидел в темноте, положив на колени меч, весь исколотый сеном и соломой и мозжащими от росы сорокалетними костями. Более того, каждый нерв его тела был натянут до предела, внутренности сжались от напряжения и беспокойства, а сознание впитывало все детали окружающего пространства и все ночные шумы.

Как когда-то в старые времена.

Он пытался похоронить все это. В течение всех последних лет.

Черт побери эту девчонку, которая, не делая ничего, поступала именно так, как следовало. Другие, кто пытались противостоять ему, не добивались ничего. И при этом, что самое главное, выставляли свои достоинства.

Он ждал и следил по очереди за домом и за лужайкой, за лесом и за пастбищем. Все было спокойно, и Джиро не подавал сигналов тревоги, только тихонько ворочался в стойле.

Он может ожидать нападения в час перед рассветом. Шока продолжал тереть глаза и искать взглядом малейшие движения среди теней. Одна страшная мысль всю ночь не покидала его и леденила кровь. Мысль о том, что, если девчонка задумает убийство, то для этого ей нужно будет только поджечь лес и убежать по тропинке. Если она сделает это с умом, одновременно в нескольких точках вокруг дома, то ему и Джиро будет негде спрятаться и останется лишь бежать следом за ней, вниз по опутанной корнями деревьев тропинке. Если она сделает это и даст знать его врагам о единственном выходе из огненного кольца, а лучники будут ждать в засаде...

Он бывал в переделках и похуже, тогда тоже вокруг горел лес, но он не мог поверить, что в такую ловушку его загнала шестнадцатилетняя деревенская девчонка.

Когда солнце взошло, он продолжал бороться со сном, стараясь представить себе, что он мог упустить из виду, что могли предпринять его враги и где разбойники или люди Гиты могли устроить засаду.

Но когда, наконец, солнце поднялось из-за горизонта, листва зазеленела и тени протянулись от леса в сторону конюшни, он встал, насыпал в кормушку Джиро зерна и налил коню воды из дождевой бочки снаружи; все это - не переставая украдкой бросать взгляды на опушку леса, постоянно ощущая в спине холодок и ожидая свиста очередной стрелы.

Джиро уже бил о доски, желая выбраться из стойла и размяться в свежести чистого и ясного утра.

- Я знаю, - сказал ему Шока и добавил, похлопывая коня по шее: - Потерпи, потерпи немного.

"Легко сказать, но сколько - немного?" - тут же подумал он про себя. Он знал, что девчонка не ушла. Хромая от утренней свежести, он шел и, пока не добрался до хижины, чувствовал себя голым и полным дураком, потому что так глупо провел ночь и сейчас с трудом удерживается от того, чтобы побежать, и успокаивал себя тем, что он знает дальность боя этого лука: это опасно, но убойная сила будет существенно уменьшена расстоянием, все равно с какого края опушки эта зараза решит выстрелить. Если бы с ней кто-нибудь был, то он, или они, уже напали бы на него в момент, более подходящий для этой цели - в темноте, так что, решил он, это не разбойники: ждать до рассвета, когда имеется возможность напасть ночью, не в их обычаях, и это также не в ходу у наемных убийц Гиты.

Нет, похоже на то, что девчонка одна и дурачится в одиночку, но ухитрилась наградить его при этом прострелом в раненом бедре и утренней болью в онемевшем теле.

Девчонка одна и, может быть, она достаточно безумна или отчаянна, чтобы испытать свой шанс, но для этого ей придется подобраться ближе.

Если только она уже не залезла в хижину.

Шока взошел на крыльцо, приблизился к двери и, резко прибавив ходу, нырнул в дверной проем, а затем и внутрь комнаты.

Пусто. И похоже на то, что ничего не трогали. Он прислонился к стене и постоял так немного, пересчитывая вещи, на случай, если что-нибудь пропало или было переложено на другое место, и думал одновременно о еде и своем продуктовом ларе, на который год назад он повесил замок, так же о том, какую еще беду могла принести в его дом эта девчонка в своей здоровенной корзине.

Боги, какая ерунда! Он приписывает шестнадцатилетней девчонке то, что можно ожидать от его осторожнейших врагов. Он борется сам с собой, окружая себя призраками и вызывая призрака в своем теле. Он вызывает Сокендера. Для того, чтобы просто прогнать прочь какую-то девчонку.

Шока помешал угли в маленьком очаге и развел небольшой огонь, засыпал в котел немного риса и залил его водой, время от времени выглядывая наружу. Завтрак он съел, сидя на крыльце, в дверях, откуда хорошо были видны лужайка перед домом и почти все пастбище, рассчитывая, что, может быть, запах готовящейся пищи и дыма из очага выманит девушку на открытое место. Он питал слабую надежду на то, что при свете дня, когда все вокруг так ясно и разумно, она одумается.

Но она не пришла.

Он отставил в сторону пустую чашку и подумал о том, чем теперь ему заняться, и где эта девчонка провела ночь, и где она может сидеть сейчас. Смотрит на него из-за деревьев на краю леса, решил он, и впервые за многие годы достал из промасленного чехла свой боевой панцирь, сделанный из шелка и стали, надел кольчугу и нагрудник и опоясался кожаным ремнем с кованными накладками.

Панцирь привычно и плотно облек его тело, не придав, однако, спокойствия, но зато усилив раздражение из-за нелепых предосторожностей, как он про себя назвал все это. Девчонка, которая, по всей видимости, сидит в кустах и отлично видит хижину, умрет от смеха, когда он появится перед ней в таком наряде, черт возьми, но он совершенно не хотел умирать от руки сумасшедшей или просто тупой и упрямой бабы, если у нее вдруг дрогнет рука.

Он повесил на пояс меч, вышел наружу и уселся на ступеньки крыльца, еще и еще раз упрямо обозревая свои владения, большую поляну, на которой находились хижина и конюшня. Впервые с тех пор, как он поселился в горах, Шока чувствовал себя в затруднительном положении, зависимым от чьих-то чужих действий: он мог бы пойти на охоту, но не мог оставить дом и конюшню без присмотра, он мог бы покататься верхом, но не хотел подставлять Джиро под стрелы девчонки. Оставалась работа в саду, с тяжелым как камень панцирем на плечах, или починка утвари, или работа по коже. В общем, притворство изо всех сил.

Нет, черт возьми, это не может продолжаться больше одного дня, и уж конечно, не два, и не три или неделю. Она смогла затаиться и проявлять свое упрямство всю прошлую ночь, но, не сомневался мастер, дальше так продолжаться не могло, дети не способны терпеть так долго. Раз она не сумела добиться своего легким путем, ей придется сделать еще один шаг, очередную выходку, и так дальше и дальше, до тех пор, пока он не найдет способа достать ее или пока эти детские забавы не приведут к трагическим последствиям.

Так что лучше всего будет, решил Шока, если он возьмет свой лук и колчан со стрелами и поднимется немного на гору, как будто собираясь поохотиться, пускай она поломает голову над тем, что происходит, а там он просто спрячется и будет ждать, что сделает она - попробует проследить за ним или попытается проникнуть в дом.

Чуть выше по склону горы, в кустах, было место, откуда открывался отличный вид на хижину и конюшню, и когда он пришел туда, то не обнаружил признаков того, что это тайное убежище уже использовалось девчонкой для наблюдения. Он сел на траву, положил перед собой лук, вытащил из колчана стрелу и тоже положил ее рядом на случай необходимости, все еще не забывая о возможности участия в представлении разбойников. Наконец, глубоко вздохнув, он прилег на траву в тени старой сосны и начал ждать.

Солнце поднялось уже высоко и вышло в зенит, воздух нагрелся, в кустах шуршали насекомые и шелестел легкий ветерок. Шока то и дело клевал носом, снова вскидывал голову, сражаясь с подкрадывающимся сном, а цикады и солнце старались окончательно притупить его внимание.

Он худо-бедно подремал, даже не в полусне, лишь немного отдохнув, продолжая окидывать взглядом поляну между кивками.

К полудню он был голоден и измотан, весь искусан муравьями, но так и не заметил никакого движения на опушке леса или на поляне, не считая птиц и насекомых, и не услышал никаких звуков кроме тех, которые издавал Джиро, начавший уже бросаться грудью на стены конюшни, совершенно потеряв терпение.

- Тихо, тихо, - приговаривал Шока, успокоительно поглаживая старого боевого коня, который то и дело принимался бодать планку, загораживающую выход из стойла, в явном расстройстве чувств, не соглашаясь утешиться ни зерном, ни водой, ни чем-либо другим. Хорошая выездка могла помочь, и Джиро всем своим видом намекал на это, прижимал уши и старался куснуть Шоку, давая ему знать, что "хозяин-мне-невмоготу".

Оставалось только одно - рискнуть их шкурами, своей и Джиро, надеть коняге уздечку, забраться на его непокрытую спину и погонять его немного по пастбищу, взад и вперед, взад и вперед, страдая от мысли о том, какую большую и удобную мишень они оба собой представляют, и все время следить, прямо и через плечо, за опушкой, домом и конюшней, от чего, он был уверен, девчонка, которая сидела в кустах и все видела, наверно катается от смеха по траве.

Все шло из рук вон. Джиро был раздражен, и сам Шока был как натянутая тетива, взгляд его метался от лужайки к конюшне, к хижине и снова к лужайке, а в голове теснились различные способы, с помощью которых его враг может добраться до него.

Быть настороже. Единственный известный ему способ выживания.

Боже, она достала его, не сделав практически ничего! Минимум усилий. Она поступает абсолютно правильно.

Если она еще здесь.

Черт возьми, все время, все время быть настороже.

Он гонял Джиро до пота и, наконец, отвел обратно в стойло. Теперь нагулявшийся конь пребывал в благодушном настроении. Шока вытер животное насухо, расчесал ему гриву и хвост. Он делал все это, не спуская, однако, глаз с опушки леса. И вдруг с тревогой вспомнил, что осталось все-таки место, за которым постоянно следить он не может, - это задняя часть хижины, как раз там, где лес подходит к дому ближе всего. Шока в сердцах выругался, вспомнив о своей небрежности: надо же было додуматься сложить поленницу у самой стены! Теперь любому недоброжелателю не составит труда забраться на крышу, а там, проделав в соломе дыру, пролезть внутрь...

Сокендер бы это предусмотрел...

Шока боялся заходить в дом и работать внутри, потому что если он будет находиться там, то не сможет видеть других сторон хижины, а все, что его врагу было нужно, это улучить минутку и добежать до конюшни, если, конечно, у нее хватит смелости напасть на его лошадь...

...а после этого увлечь его за собой вниз по склону, прямо в засаду. Все, что от нее требовалось, это следить за его поведением и определить, что он охраняет, для того чтобы узнать, чем он дорожит больше всего, и заставить его реагировать без раздумий. Черт!

Он приготовил себе простой ужин и съел его, сидя на крыльце и щурясь на заходящее солнце. Он ломал голову над тем, есть ли у девчонки в ее корзине еда, и как долго она продержится, и знает ли она, что можно употреблять в пищу в этих горах.

Деревенские жители, как правило, разбираются в ягодах и кореньях, в том, что можно съесть, а из чего можно сделать, например, краску...

Или яд...

Как только он подумал про это, рис во рту приобрел какой-то странный вкус. Но он продолжал жевать. Это несерьезно. В еде ничего нет. И в чае тоже.

В Чиядене госпожа Бсохай умерла, как говорили, проглотив яд, находившийся на самом дне ее чашки...

Черт, он снова начал ворошить старое, вспоминать императорский дворец и всю эту чертовщину.

И еще то, чему учил его отец, учил в темноте, ночью, расставляя ему ловушки...

...ловушки, которые впоследствии сохранили Сокендеру жизнь, в то время как с тремя другими приближенными императора произошли несчастные случаи. Ему тогда удалось доказать причастность к одному из убийств Риги, но связь преступлений с Гитой - нет...

Он должен был убить Гиту, когда имел такую возможность. Но тогда Гита был лишь одним из многих, а старый император запретил ему это...

Он отставил пустую чашку из-под риса и принялся прихлебывать чай, пытаясь отогнать от себя прошлое. Панцирь тяжело давил ему на грудь, сжимал ребра. Солнце утопало в вечерних сумерках.

Все в горах меняется именно так, от рассвета к тьме и снова к рассвету, от зимы к весне и снова к зиме, один день похож на другой, одна снежная буря на другую, один лист на другой, от почки до осенней желтизны. Девять лет прошли в таком вот медленном вращении и слились воедино, став одним годом, одним днем, а его жизнь превратилась в маленькую зазубринку на скалистом склоне. Изменяясь, все оставалось неизменным. Но когда чья-то жизнь сливается с жизнью гор и перемены вокруг становятся его переменами, наступает замечательное равновесие, выше которого человек подняться не может.

Но дни идут, и годы идут, один похожий на другой, независимо от того, что человек этот старится, а потом однажды падает на землю этих гор и умирает, и сквозь его тело прорастает трава, и никто не знает о нем ничего...

Черт возьми, перерыв в плавном течении его жизни уже занял всю прошлую ночь и большую часть этого дня. Это слишком много.

Он провел здесь очень много времени, прежде чем его дни превратились в один день, слились друг с другом. И теперь он увидел и с удивлением понял, что не приобрел при этом терпение, а просто потерял гибкость, чувство пространства и времени. Он мог сидеть и часами смотреть, как муравей путешествует от одной стороны крыльца к другой, ничуть не сожалея о потерянном времени.

Но происходящее вмешательство в распорядок его жизни было раздражающим. Так реагируют старики. А он много хуже старика, он отшельник, обезумевший, одинокий, сорокалетний старик.

От таких мыслей на душе у него стало нехорошо.

Он снова провел ночь в конюшне.

Безумие.

Наверно, стоит позвать девчонку из леса - "Выходи, давай поговорим", - думал он, сидя на крыльце и завтракая на заре туманного, росистого утра.

Но слова застревали у него в горле.

Так же, как и опостылевший за два дня пустой рис, без кроликов и рыбы.

У него было очень мало копченого мяса и совсем не было сушеных фруктов; обычно они появлялись в конце лета, и он запасал их для скудных времен, для зимних месяцев. Летом он доверялся природе и своему огороду.

Но если все это затянется...

О боги, ему надоело выжидать. Он должен, решил Шока, выследить девчонку, поймать ее, связать, если будет нужно, по рукам и ногам и доставить в Майган.

Пусть там с ней разбираются монахини.

Если она приближалась к опушке, она должна была оставить там следы, и как только он найдет их и начнет выслеживать ее, она запаникует и сделает ошибку.

Если она все еще здесь.

Если она все еще здесь, это означает, что она провела отвратительную ночь, гораздо худшую, чем он. Ночью в горах, даже летом, воздух становится холодным. А такая роса, когда на севере идут дожди, означает мокрые одеяла и мокрую одежду. Вода будет стекать у вас по шее за воротник и пропитывать рубашку, а штаны и ботинки промокнут после нескольких шагов по сырой траве.

Хорошо. Такая погода его устраивает до тех пор, пока туман не уплотнился, а есть лишь легкая дымка, не мешающая видеть опушку леса и поляну. Погода благоприятна для него, но не для нее.

До тех пор, пока туман не стал гуще.

Он собрал пустые чашки, встал, потянулся, расправил плечи и быстро сошел с крыльца и обогнул дом, намереваясь взять из поленницы несколько бревен.

Чем больше, тем лучше, тут же решил он. Чем больше он принесет за один заход, тем реже ему придется оставлять все без присмотра. Он торопливо набрал полную охапку поленьев и пошел назад, вокруг угла дома, направляясь к крыльцу.

Свист, в котором можно было безошибочно угадать звук полета стрелы, миновал его на уровне бедра.

Он отшвырнул дрова, взлетел на крыльцо и кубарем вкатился в дом, с ходу хватая лук и колчан, стоящие около двери.

- Черт возьми, - заорал он в сторону темно-зеленой стены леса. - Ты сама напрашиваешься на это, девочка! С меня хватит. Слышишь меня? Я предлагал тебе приданое. Я предлагал тебе свое золото, потому что не хотел, чтобы ты пропала зазря. Я считаю, что заслужил этим хоть немного вежливости с твоей стороны, разве нет?

Тишина.

- Послушай меня, девочка. Я не хочу принуждать тебя ни к чему. Если ты не хочешь идти в Майган, дело твое. Если ты не хочешь оставаться в деревне, это тоже твое дело. Ты можешь отправиться обратно в Хуа или заняться чем угодно другим. Я обещаю тебе, что не трону тебя, просто прошу: давай, выйди сюда и поговорим, как положено цивилизованным людям. Давай прекратим эту ерунду! Черт тебя дери, ты напрашиваешься на неприятности, девочка! Я не собираюсь больше быть мишенью для идиоток.

Снова тишина.

Неужели я и в самом деле сказал это и собираюсь связаться с сумасшедшей девчонкой, подумал он с удивлением.

Он имел кое-какие идеи насчет того, где она могла находиться, когда стреляла, а разыскав стрелу, он точно определил место: расщепленное дерево в окружении кустов со стороны восточной стены дома.

Он надел кожаные брюки, которые обычно использовал на охоте, со вшитыми по всей передней части штанин костяными пластинками, защищающими те места, до которых не доставал панцирь, а также поножи, захватил небольшую сумку с провизией и лук, и отправился к опушке. Солнце уже появилось, но еще лежала роса на траве и листьях, поэтому найти то место, где совсем недавно стояла девчонка, оказалось совсем нетрудно, это было именно там, где он и думал; она ушла и пришла.

И снова ушла.

С ее стороны очень глупо было стрелять в него тогда, когда роса еще не сошла с травы. Она совершила ошибку, простую, типичную ошибку новичка, немного больше самоуверенности, чем нужно, желания ускорить ход событий, которые на ее вкус развивались слишком медленно.

Эти мысли немного подбодрили его.

Он улыбнулся сам себе, проследив глазами след девчонки, который был виден ему так же ясно, как если бы она ломилась сквозь кусты.

Но держаться настороже все-таки стоило. Ни одна девчонка, даже если она и выросла на природе, не смогла бы пройти через лес, не оставив за собой следов, особенно в такое утро, как это, а по количеству и состоянию росы на траве он мог судить о том, как давно она была здесь.

След уводил его прочь от дома и вглубь леса: это ему не нравилось. У нее оставалось достаточно времени для того, чтобы вернуться назад к хижине, если он не будет двигаться быстрее и наверняка, и поэтому он послал к черту свою больную ногу и бегом припустил вниз по свободному от деревьев участку склона. Передвигающееся по небосклону солнце постепенно разогнало туман, небо очистилось, что играло на руку девчонке и снижало его шансы.

Раз встав на след, его нетрудно было держаться, переходя от одной метки к другой: углублениям в почве, сломанным веткам, примятой траве, перевернутым камням; все это делало для него незаметный глазу дилетанта след похожим на хорошо протоптанную тропинку в лесу.

Но терять осторожность было рано, не время и не место для этого.

- Мастер Сокендер! - голос донесся откуда-то сверху, со склона холма. - Пообещайте мне, что будете учить меня, и все. Вы не пожалеете об этом.

Он не будет отвечать ей - нашла дурака.

Теперь ты побегаешь у меня, милая, подумал он и прибавил ходу вдоль следа, который оставили быстрые ноги девчонки, подавляя в себе желание срезать кусок по направлению крика, пришедшего со стороны другого склона, отделенного от него мощной ложбиной. Выходит, она там. Если она действительно так умна как кажется, то она будет стараться засечь его место нахождения или попытается увлечь его в сторону от следа, затем спрятаться получше, заставив его тратить понапрасну время и силы на поиски старого следа.

Но для этого ей нужно было иметь некоторый опыт. Хотя и сейчас она кажется уже очень и очень сметливой девчонкой. Вокруг холма и через холм вело множество тропинок, и он был знаком с ними гораздо лучше, чем она. Если он сумеет определить, по которой из них она сейчас движется, тогда он сумеет срезать добрый кусок пути.

- Мастер Сокендер! - прозвучало высоко с горы и теперь довольно далеко. - Я доказала вам, что что-то могу. Это все, что я хочу. Это все, что я хотела с самого начала. Я не думала причинить вам вред. Хотя имела такую возможность. Я неплохо стреляю из лука.

Он продолжал идти по следу. Ему начало казаться, что она знает, что он делает и куда идет. В одном месте Шока нашел ее старый след: перевернутые камни, сломанные ветки, примятая тут и там трава. Она уже была здесь или шла в этом направлении, но не сегодня.

Зачем?

- Мастер Сокендер?

Он не отвечал. Она уводит его прочь от дома, подумал Шока. После этого, наверно, она совершит рывок и постарается добраться до хижины раньше него. Но она не знает про то, что вверх, к одной из тех тропинок, на которых она находится, есть короткая дорога.

Он свернул в сторону от ее следа и побежал вниз по склону, от дерева к дереву, цепляясь за них руками для того, чтобы не разогнаться сверх меры. Как только он начал забираться на противоположный склон, он сразу же нашел ее след между соснами. Она прошла почти по низу, чуть выше ложбины.

Теперь у нее оставалась одна дорога с этого склона горы, если только она не решит где-нибудь повернуть назад и пойти параллельно. Если она поступит так, есть еще одно место, где он сможет перехватить ее.

Но, черт возьми, каким-то образом она оказалась у него за спиной, пройдя ниже или выше по склону горы; он отчетливо слышал треск ветвей в кустах, но затем подумал: нет. Нет!

Шока присел на корточки там, где стоял, прикидывая, в какую сторону он должен двигаться дальше для того, чтобы настичь ее, если ранее он ошибся. Но очень скоро он успокоился: он на правильном пути, наверно, она бросила туда ветку дерева или столкнула со склона большой камень.

Если он ошибается, то ему лучше будет засесть в кустах и наблюдать, потому что, если она попробует забраться вверх для того, чтобы отыскать его след, она должна выйти на открытое место в определенной точке впереди него.

Но допуская, что он прав и то, что он слышал - всего лишь уловка, отвлекающий маневр, все равно ему следовало бы отсидеться и выждать, пока она не пройдет мимо него выше или ниже тропинки, она должна обязательно вернуться обратно, и тогда он схватит ее и покажет ей, как следует себя вести со старшими.

Но вокруг царила тишина - долгая, слишком долгая и ему все больше и больше становилось не по себе и представлялось, что девчонка и в самом деле уже давно направила свои стопы прямо перпендикулярно тропинке или забралась прямо на гору, медленно, но верно, ее молодые и легкие руки и ноги могли позволить сделать это. В этот момент она, возможно, уже держит путь обратно к хижине.

Существовала и другая возможность: она сообразила, где он, и сейчас отлеживается в кустах, и теперь все дело в том, кто кого пересидит.

Черт. Он услышал шорох, движение в кустах в его направлении. Он пригнулся еще ниже и замер в своем укрытии рядом с тропинкой.

- Мастер Сокендер?

Голос раздавался теперь совсем уже близко, из-за ближайших деревьев, взволнованный и задыхающийся.

Черт, черт и черт. Он молчал, стараясь даже не дышать, и ждал. И, наконец, услышал, как кусты затрещали по направлению вниз от тропинки и прочь от него.

Он выскочил из укрытия и бросился по тропинке в погоню, на мгновение заметив мелькнувший среди деревьев голубой потертый плащ. Он удвоил скорость, и теперь девчонка стала хорошо видна. Она мчалась впереди него, петляя на изгибах тропинки, ее легкие ноги летели вверх и вниз, вверх и вниз, отталкивая ее тело от небольших камней, тут и там торчащих на тропинке, и превращая в ничто все его попытки сократить расстояние между ними.

Он почувствовал, как вокруг его лодыжки затянулась петля и услышал сильный и хлесткий звук освобождающегося сука. Увидел, что дерево стремительно надвигается на него, сделал кувырок и поворот, который его мышцы хорошо знали, а сознание уже забыло. В результате его сорокалетнее тело со всего маха ударилось о каменистую тропинку, с такой силой, что из него едва не вышибло дух.

Он перевернулся и встал, побитый и оскорбленный, закинул колчан со стрелами на плечо и подобрал лук, который выронил.

Черт дери девчонку!

- Вы попались, да? - расстроенный голос девушки доносился до него из-за поворота тропинки.

- Черт тебя дери, ты поняла? - заорал он в ответ.

Перевел дыхание, собрался с мыслями и решился на другую тактику.

- Перемирие. Ты слышишь меня, девочка? Небольшая передышка. Давай поговорим.

- Вы не станете отсылать меня в Майган?

- Послушай, девочка. Ты очень умна. Кто научил тебя ставить такие ловушки?

- Мы делали их, когда ждали солдат.

- Черт возьми.

- Это правда. Мы делали такие. Вы не ранены?

- Нет.

- Я выбрала невысокое дерево.

- Послушай, девочка...

Он глубоко вздохнул и попытался успокоиться.

- Ловушка твоя что надо. Воздаю тебе должное. Ты хочешь, чтобы я оценил твое мастерство?

- Я хочу, чтобы вы учили меня...

- Я дам тебе шанс. Но мы должны будем понять друг друга и договориться.

- О чем?

- Ты придешь в дом. И будешь делать только то, что я тебе говорю. И в любое время, когда ты захочешь уйти, ты скажешь мне об этом, и я отправлю тебя в Майган.

- Вы даете мне слово, мастер Сокендер? Что вы берете меня в ученики?

Еще один глубокий вздох.

- Да. Я даю тебе слово.

- И это не означает, что я должна буду делить с вами ложе?

Он размял тело, ощущая боль во всех костях. Он не подразумевал это, боги свидетели, в качестве платы - пока что.

- А что, если и так? - закричал он в сторону леса.

- Тогда мы будем продолжать. Пока что я получила от вас только одно обещание.

- Что за наглость!

- Я не шлюха, мастер Сокендер. Я могу стряпать для вас и убирать дом, но это все, чем я могу расплатиться за науку.

Он пригладил волосы и отер с лица пот. Он был оскорблен в лучших чувствах. Он хотел бы, несмотря на то, что она была ужасно худым постреленком со шрамом, чтобы она была менее целомудренна.

Но она не останется в горах, так что разницы здесь не было. Она отправится в монахини или спустится в деревню, и он не хотел отправлять ее ни туда, ни сюда беременной.

- Ну хорошо, - ответил он, - договор в силе. Ты убираешь в доме и стряпаешь, а я учу тебя и не притрагиваюсь к тебе. И когда ты решишь, что науки тебе достаточно, ты скажешь мне про это. Я даю тебе слово, честное слово. Этого довольно?

Кусты около тропинки в отдалении раздвинулись. Через секунду, обогнув уступ скалы, на открытом пространстве появилась она, потная, исцарапанная и грязная, коротко подстриженные волосы стояли дыбом и были полны веточек и хвои, но глаза сияли.

Шока хмуро взглянул на нее, закинул за плечо лук и указал рукой по тропинке вниз.

- Иди вперед, - сказал он.

Они добрались до хижины к полудню. Девчонка показала ему место, где она спрятала свои вещи - одно из полусотни мест, которые он мог предполагать и мог бы исследовать, рискуя получить стрелу в спину или рискуя своим конем и целостью имущества. Ее корзина находилась в неприметном укромном уголке под одним из скальных выступов, которых в этих горах было множество и куда - он не увидел на земле ни одного следа - она добиралась, перепрыгивая с камня на камень. Очень осторожно и хитро.

Девчонка достала свою обшарпанную корзину, подняла ее и поставила на выступ скалы, где он ждал ее, забралась туда сама, закинула свой груз за спину и зашагала впереди него в сторону поляны с большей уверенностью, чем в первый раз, тяжелая плетенка на тонких ножках.

Она опустила корзину на крыльцо, вытерла пот, стекающий по лицу, и повернулась к мастеру.

- Что у тебя там? - спросил Шока, указывая на корзину своим луком, с которого он снял тетиву.

- Мои одеяла, одежда и немного еды.

- Покажи.

Она принялась раскладывать содержимое на крыльце, показала внутренность шляпы, потрясла горкой грязной одежды и одеял, осторожно достала завернутый в кусок плотной ткани меч, затем последовали несколько глиняных чашек, жестяной чайничек, несколько небольших коробочек, перевязанных сплетенными из соломы шнурками.

- Что в них? - спросил он.

- Черные бобы, - ответила она, указав на первую коробочку. - Грибы. Имбирный корень. Ягоды. Грибы.

- Покажи, - приказал он.

Осторожность не помешает.

Она хмыкнула, развязала коробочки и показала ему их содержимое. Конечно, в них было только то, о чем она говорила. Он заглянул в коробочку с сушеными грибами, и все они показались ему съедобными.

Он поднял упакованный в ткань меч, освободил ровную и удобную костяную рукоятку и выдвинул лезвие из ножен.

- Неплохо, - сказал он, пробуя меч на равновесие.

Затем он вернул оружие в ножны.

- Но ты еще очень далека от того момента, когда он тебе понадобится.

Она с удивлением подняла на него глаза, затем перевела взгляд на меч в его руках, который, вероятно, должен был остаться у него на хранение.

- Первое, - сказал он, приподнимая уголок некогда желтого одеяла кончиком меча. - Это нужно постирать.

Он отвел рукой край ее коричнево-голубого плаща и посмотрел на ее ноги.

- Надеюсь, ты уже знаешь, где находится ручей?

Кивок.

- Отлично.

Он поворошил мечом кучу одежды на полу. От нее поднимался запах пота, застарелой стирки и костра. Он сморщил нос, вошел в дом, прислонил меч к стене и взял с полки кожаный футляр с большим куском мыла, положил его в ведро для стирки и достал из шкафчика чистые брюки и рубашку. Возвратившись на крыльцо, он передал и то и другое девушке, молчаливо принявшей дары.

- Постирай всю свою одежду, одеяла и вымойся сама. Только после этого ты переступишь порог этого дома. Поняла?

- Я умею содержать себя в чистоте.

Единственная надежда.

Пока только надежда, что хорошая ванна откроет в ней что-нибудь симпатичное, но фигура, которая притащилась от ручья, была облачена в штаны с брючинами, завернутыми, чтобы не испачкать их в грязи, до половины, и рубашку, подол которой свисал до колен. На плече она несла свою корзину, наполненную, по всей видимости, мокрыми вещами, волосы ее по-прежнему стояли ежиком, хотя кожа после того, как с нее сошел налет грязи и потеков пота, оказалась гладкой и загорелой. Трудно было ожидать среди диких зарослей лилейной белизны, но общая картина существенно исправилась, и надежда на дальнейшее улучшение оставалась.

К сожалению, после мытья шрам стал еще более заметным и уродливым. Вспомнив о своей раненой левой ноге, Шока ощутил легкое родство душ.

Он не был до конца уверен в том, что она вернется от ручья. Если она и в самом деле безумна, то может начать всю карусель снова, и поэтому он повременил выпускать Джиро пастись. Но все-таки натянул между столбами крыльца веревку и, когда девушка вернулась со своими корзинами, показал ей, где можно повесить белье для просушки и пошел к конюшне, чтобы выпустить Джиро на волю.

Старый боевой конь фыркнул и дважды сильно ударил себя хвостом по бокам, вырываясь наконец под полуденное солнце и явно приходя в хорошее настроение. Побегав немного, Джиро повалился на землю и принялся кататься на спине, как будто после продолжительной скачки не менее чем в течение дня.

Итак, мир Джиро, с привычными потягиваниями и катанием в теплой пыли и с добрым отряхиванием после этого, вернулся.

К этому времени девушка закончила вешать белье и присела на крыльцо, дожидаясь, чтобы Шока вернулся к дому.

Он снял панцирь и меч и переоделся в легкую рубашку и брюки из хлопка, облегченно вздохнул и уселся на крыльце. Но прежде он отправил девушку работать в огород. В конце концов он имел право на должную оплату своих хлопот, на которые сам он не напрашивался, особенно принимая во внимание то, что он собирался оплатить ее содержание в монашеской обители в Майгане.

Она не стала возражать против огорода. Более того, работая с растениями, она проявила прилежание и обнадеживающую смекалку. Наблюдая за ней и получая почти физическое удовольствие от неожиданного досуга, Шока размышлял над серьезным и трудным вопросом: чего именно и в какой мере вправе он требовать от нее в оплату за обучение, и еще о том, сможет ли она стать хорошей кухаркой и, чего скрывать, имеются ли шансы на то, что она останется здесь жить и со временем станет расторопной и старательной служанкой, и будет ли она иметь преимущества, скажем, перед каким-нибудь забубенным крестьянином из деревни у подножия горы, если окончательно откажется от монашеского удела.

Девушка умна: она уже сумела доказать это. Госпожа ни за что не смогла бы выжить в горах, но крестьянская девчонка способна на такое. И способна так же скрасить и согреть его зимы, готовить ему еду и ухаживать за его огородом.

Он и Джиро будут предаваться охоте или неге на пастбище и он сможет немного расширить хижину, а работа с деревом всегда была ему по душе... Месть Гите. О боги, глупость вполне под стать ребенку, понесшему тяжкое оскорбление и немного тронувшемуся умом от горя по утерянной семье и всему, что ему дорого и близко. И тем не менее (он знал это из собственного опыта) ее безумные мечты были всего лишь убежищем с целью сохранения остатков рассудка, когда мир ее разрушен и держаться больше не за что.

Все, что ей требовалось сейчас - это увидеть, что ее жизнь по-прежнему находится в ее руках и эта жизнь все так же хороша, и что ее безумные мечты невозможны не только для любой девушки, но и для большей части мужчин, кстати говоря. Поняв это, она станет более разумной. Горы смогут предложить ей покой. Еду, отдых, крышу над головой и спокойную, безопасную жизнь.

Вопрос сводится к тому, не спятила ли она вконец.

Черт, а ведь упрямая, сучка. Если бы он хотел для себя женщину, он мог бы обратиться за этим в деревню и получить оттуда и этот товар тоже: имелось немало бедных крестьянских девушек, посчитавших бы удачей возможность разделить с ним кров и стол и выражавших бы ему за это благодарность по гроб жизни. Сейчас ситуация упрощалась тем, что эта девчонка находилась прямо перед ним - копалась в бобовой грядке, и тем, что он девять лет практически не видел женщин. Возможно было получить более уступчивую и более разумную девушку, в любое время, когда он только пожелает перемен в своей жизни, может быть, в виде миловидной, понятливой молодой женщины, которая могла бы время от времени приходить и уходить, может быть, раз в месяц - небольшой освежающий душ, боги свидетели, а не ураган.

Спровадить ее к монахиням, и все дела. Достаточное количество мехов по осени даст ему возможность купить себе девочку из крестьянской семьи, лет тринадцати или четырнадцати, которая будет рада заняться его огородом и готовить ему еду и будет считать его хижину в горах очень милым и уютным домом, если его выбор падет именно на нее.

Но привычная последовательность мыслей имела место и на сей раз и изгнала предыдущие. Иметь ребенка... о боги, у него нет права иметь сына, которого придется оставить на растерзание его врагам и наемным убийцам или на воспитание низкорожденной матери. Или дочь, чья жизнь будет грубо и безнадежно тянуться с каким-нибудь деревенским мужиком. Вот почему, напомнил Шока себе, он не мог помышлять о дочерях деревни, и еще потому, что все эти годы он не был уверен в собственной безопасности и любая женщина могла стать потенциальной заложницей в руках его врагов.

Остановившись когда-то на этом решении, обжившись, став частью гор и уверовав в свою безопасность, он настолько уже привык к одиночеству и настолько укрепил свою безгрешную репутацию среди крестьян, окружив свое поселение особого рода ореолом, вызывавшим соответственное уважение, что обращение с непривычными просьбами, которые вроде бы и не пристали ему, шли в разрез со всем и требовали установления нежелательных связей с людьми. Кроме того, любая деревенская девчонка была болтлива, могла наговорить о нем черт знает что своим родственникам, породив слухи, которые дошли бы до ушей купцов, а из уст купцов до сердца Чиядена, что могло привести неизвестно к каким последствиям.

Выходит так, что молоденькая девушка вон там, так ловко управляющаяся с огородом и снова пробудившая издавна посещающие его мысли, очень умно подорвала основы его безбрачия, тянувшегося уже девять лет, которым он вел достойный счет.

Черт ее дери.

Он немного передвинулся, оперевшись спиной о столбик крыльца, не сводя глаз с ритмично передвигающейся фигурки в огороде. При этом он вспомнил о стреле, просвистевшей мимо него только сегодня утром, и сделал вывод, что монахом в своем уединении он не стал. Нет, не стал, черт возьми.

Даже если она немного тронулась, все равно многое говорит в ее пользу - например то, что у нее нет родственников в деревне, с которыми можно было бы поболтать, и то, что она имеет уже достаточно опыта и навыков, а значит - сама сможет постоять за себя, если будет на то нужда.

И более того, она уже была здесь, рядом, а ни одна из деревенских девушек до сих пор еще не подходили к нему так близко.

Они ужинали на крыльце, так, как он любил. Тайза, именно так звали девушку, приготовила рис с грибами, и хотя мысль о яде и возникала в голове Шоки, он прогнал ее, так как чувствовал странную беспечность и умиротворение, диаметрально противоположное более уместному сейчас и методологически надлежащему напряжению и внимательности.

Солнце уже село за горы, оставив их сидеть в сумерках на крыльце, с его данным словом и ее беспокойным ожиданием.

- Здесь, на крыльце, или в доме? - спросил он.

- Я пойду в дом, - ответила она, коротко взглянув на него. - Хотя это и не выгодная позиция.

- Я же обещал, - сказал он ровным голосом и увидел, как в ее глазах зажегся свет, тени исчезли, и все опасения, смешанные с благодарностью, выплеснулись наружу, стали понятны ему и принесли удовлетворение. Но только лишь до тех пор, пока он не вспомнил улицы Чиядена, толпы, выкрикивающие приветствия, в поклонение которых он верил... и остался один в момент нужды в преданных людях.

Он вздрогнул от явственной близости прошлого и резко отвернулся в темноту, в сторону невидимого шумящего леса и, не глядя на нее, кивнул на дверь:

- Можешь умыться на ночь.

- Завтра вы начнете учить меня?

Он снова посмотрел на нее, не сразу преодолев холодноватую дистанцию между своими воспоминаниями и происходящим, медленно осознавая то, что она сказала, и решил, что дурак он будет, если не спровадит ее к монахиням через неделю.

- Если ты хочешь, чтобы я учил тебя, девочка, ты должна начать с того, с чего начинают все ученики. Ты уже занималась этим сегодня. Ты будешь работать. Ты будешь убирать и готовить и не будешь задавать вопросов. Ты получишь такое право только тогда, когда мы начнем упражнения. Когда ты добьешься в них определенного успеха, мы поговорим об оружии. До тех пор, если я увижу, что ты хотя бы трогаешь меч, считай, что наш договор расторгнут. Ты поняла меня?

- Да.

Возможно, тот взгляд все еще был жив в ее глазах. Но он уже не смотрел на нее, а сидел и слушал древесных лягушек и ветер. Он просидел так очень долго, до тех пор, пока ее голос не покинул его сознание, а ее глаза не растаяли во тьме. И до тех пор, пока Чияден не оказался снова там, где ему и надлежало быть.

Он устроился на своем ложе, когда стало уже совсем темно. Нащупав во мраке свою циновку, он разделся, при этом ощущая кожей присутствие чужого человека в доме, где кроме него самого никогда и никого раньше не бывало. Потом он долго лежал и думал. Все, чего он опасался в связи с ней, было еще очень вероятно, включая так же и то (и в темноте на краю сна ему начало казаться правдоподобным), что она демон, значительно более приспособленный к жизни людей и лучше замаскированный, чем обычно. Крестьяне из Мона рассказывали ему, что в темноте сила демонов растет, и если какой-нибудь человек окажется настолько глуп, что решится делить с демоном пищу и принимать от демона одолжения и доведет свою глупость до конца, то демон нальется силой, достаточной для того, чтобы сбросить свое лживое обличье и явить себя в истинном облике, с ожерельем из черепов, клыкастыми челюстями и неподвижным взглядом...

Но это был страх, справиться с которым все-таки было легче, чем с более разумным предположением, что в один прекрасный день девчонка спятит окончательно, обидится по пустяку и подкинет ему в суп поганку.

Значительно легче было справиться с этим страхом, чем с возможностью того, что ее кто-то подослал.

По жизненному опыту он знал, что если человек засыпает в таком состоянии, то тело и сознание его будут находиться в полусне, реагируя на любые посторонние звуки и движения. Потому можно было позволить себе уснуть и доверится своему внутреннему сторожу, который разбудит его, если что-то будет не так. Так было всегда.

Ему не помешал бы пес, и он время от времени задумывался над этим. Но это, как обычно, тянуло за собой все остальное, и он не мог при установившемся затворническом образе жизни просить у деревни даже этой малости и старался управиться сам.

Быть человеком-легендой иной раз очень тяжелая ноша. Но общаться с людьми, полагаться на них - это он усвоил еще с Чиядена, - всегда было очень и очень рискованно.

Он услышал, как девушка под своим одеялом зашевелилась и начала потягиваться, но он и сам уже проснулся, чувствуя как дневной свет просачивается в комнату под дверью и через щели в ставнях. Из-под полуприкрытых век он следил за ней, увидел, как она встала, все еще полностью одетая (так она, видимо, и спала), взяла ведро для воды и вышла за дверь. Трудолюбивая. Он одобрил про себя ее поведение.

С вечера он показал ей отхожее место. Теперь он дал ей немного времени, щадя ее скромность, и подумал о том, стоит или не стоит поторопиться, встать и одеться, пока ее нет в хижине.

Нет, решил он. Она желает быть его учеником и хочет, чтобы с ней обращались, как с юношей, тогда зачем, черт возьми, ему ограничивать себя и причинять себе неудобства.

Он встал и сразу же дернулся от боли, - о боги! - только лишь разогнувшись. Вчерашние падение и удар не прошли даром и сегодня утром мстительно дали о себе знать: все его тело от плеч до пяток болело, особенно, конечно, досталось раненой ноге. Он попытался потянуться и выругался: ни черта у тебя не выйдет, девочка, я не собираюсь хромать и шататься перед тобой. Будь он проклят, если сделает это.

Обернув бедра одеялом, он совершил утреннюю прогулку в уборную, затем заглянул на задний двор к бочонку с дождевой водой для того, чтобы умыться. В это время из леса появилась девчонка, она поднималась по лужайке от опушки со стороны ручья и тащила в руках полное ведро питьевой воды. Он смотрел на нее, прислонившись к углу дома, затем отвернулся, прошел дальше, все еще слегка прихрамывая, и быстро ополоснулся дождевой водой из бочонка, специально укрепленного для этого под крышей.

От холодной воды его тело заломило и зубы застучали. Он поплотнее завернулся в одеяло и пошел к крыльцу, хромая, потому что дрожь тела не позволяла ступать на больную ногу уверенно, поднялся на крыльцо и вошел в дом.

Там он сбросил одеяло и оделся, пока девчонка готовила скромный утренний чай. Она почти не смотрела в его сторону, только один раз, и сразу же отвернулась. После этого она занималась утренней стряпней, стоя к нему строго спиной. Она осознавала себя особой женского пола.

Он побрился, что делалось далеко не ежедневно, и девчонка подала ему чай, новое и превосходное ощущение, подумал он. Это приятно согревало начало утра летнего дня. Он присел на крыльцо и принялся неторопливо потягивать чай, прислушиваясь к звукам, доносящимся из дома - она возилась в хижине, прибиралась и сворачивала циновки с приятно удивляющей расторопностью.

Мужчина может к этому привыкнуть.

Он обдумал свое намерение насчет монахинь и перебрал в уме наиболее веские к тому причины. Когда она закончила и вышла на крыльцо для того, чтобы доложить о готовности к новым приказаниям, он сказал:

- Лошадь нужно напоить. Возьми ведро вон там, около забора.

Он пошел вниз к конюшне, жестом приказав ей следовать за ним, указал по пути место, где можно набрать воды, и свистнул Джиро для того, чтобы надеть на него недоуздок.

Он покормил Джиро сам. Конь не был склонен к долгому ожиданию завтрака. Когда Тайза с трудом внесла ведро воды, он показал ей, где хранится зерно, сколько давать за один раз и как открывать и закрывать ларь так, чтобы в него не проникли мыши.

Он показал ей, где стоит лопата и где нужно разбрасывать навоз перед тем, как использовать его на огороде.

Но деревенской девчонке это было не в новинку.

- Знаете, вы посадили тыквы очень близко друг к другу, - заметила она и откровенно и безмятежно продолжила, заставив его еще раз подумать о том, не ошибкой ли будут монахини, - и бобы у вас не очень крупные. Вы должны позволить мне отобрать семена для будущего посева, мастер Сокендер. Мужчина вряд ли может знать те вещи, которые знаю я.

Но он еще раз, как заученное, повторил про себя, что она будет на пути к монахиням еще до полной луны.

Она сумела обольстить даже Джиро, после того как он успокоил коня и подпустил ее к нему и показал как пользоваться скребком. Она быстро нашла те места, которые Джиро любил, чтобы ему чесали, и через некоторое время Шока, сидя на ограде, увидел Джиро стоящим с прижатыми ушами и полуприкрытыми глазами, пока девчонка соскабливала с него лепешки и пятна грязи, в которую он угодил.

Шока ощутил укол черной ревности, как будто его в чем-то предали - он-то думал, что Джиро быстро разберется с ней, перебросив через забор.

Но хотя она и родилась свинаркой, руки у нее были на месте, и Джиро разрешил ей даже поработать с его челкой и ногами, но не с хвостом: Джиро поджимал его между ног так, что она смогла достать и расчесать только концы прядей, когда же она двинулась дальше, конь небрежно дернул задней ногой, утверждая данный порядок вещей. Девушка не испугалась и не отшатнулась, а отступила в сторону как раз вовремя, а Шока продолжал следить за ней с изгороди и невесело думал о том, что Джиро показывает возраст, и морда его седеет, что свидетельствует о все меньшем и меньшем запасе благодушия и о том, что коняге пора на покой.

Девушка пригладила шею лошади, и Джиро никак не отреагировал. Девчонка держала руки совершенно правильно, массировала коню лопатки там, где нужно, именно так, как Шока показывал ей, и Джиро остался ленив и насквозь прогрет солнцем.

Если девчонка возьмет на себя хозяйство и уход за лошадью, подумал Шока, то у него наконец-то появится время заняться ремонтом конюшни, но он продолжал сидеть и смотреть на нее, находясь в такой же теплой и солнечной лени, что и конь, зачарованно ощущая течение теплого летнего дня сквозь свое тело и сознание и полагая (когда он время от времени пытался думать), что посидеть вот так дело весьма приятное.

Он сидел на крыльце и смотрел, как она работает на огороде, до тех пор, пока не решился наконец заняться починкой уздечки Джиро: работой, которая наиболее согласовалась с болью в мускулах и синяках на его теле.

Когда к концу дня она пришла к дому, вспотевшая, с мокрыми волосами, сосульками обрамляющими лицо, он сказал ей:

- Иди вымойся.

Она молча кивнула, вошла в дом и взяла ведро для стирки.

- Смени одежду, - добавил он. - И захвати ведро для питьевой воды: нет нужды ходить два раза.

Она поклонилась снова, проходя мимо него через крыльцо обратно в дом и снова вышла наружу, с чистой переменой одежды в ведре для стирки в одной руке и с пустым ведром для питьевой воды в другой.

Она прошла мимо него и остановилась в шаге от ступеней.

- Мастер Сокендер. Может быть вы сначала дадите мне первый урок?

- Ты желаешь оспаривать мои методы?

- Нет, мастер Сокендер.

- Когда ты забираешься сюда от ручья, ты задыхаешься на подъеме. Тебе необходимо поставить дыхание. Вон там, ты проходишь мимо косогора, поросшего деревьями. Пробегай его снизу вверх и сверху вниз. Делай это каждый вечер перед купанием.

- Слушаю, мастер Сокендер, - сказала она, поставила ведра на край крыльца и начала бег с медленной трусцы, постепенно ускоряя темп.

Он проследил за ней глазами, до тех пор пока она не исчезла за деревьями, зная на собственном опыте насколько высок этот холм и что означает забраться на его вершину.

Он решил, что она не продержит такой темп и расстояние броска камня, затем она перейдет на ходьбу, после снова на бег, и так будет идти и бежать попеременно, а в конце будет только идти, пока не достигнет вершины, если у нее еще останутся силы к тому времени.

Посидим в тишине, подумал он, пока она не вернется. Он посмотрел на небо и покачал головой: он и сам не хотел бы забираться на этот холм, даже медленно, особенно в своем теперешнем состоянии, когда все тело ноет, а раненая нога болит не унимаясь. А ведь если Тайза - не дай бог, конечно - заблудится, то придется идти на поиски в лес... Если заблудится...

Нет, только не эта! Она, может быть, и не осилит холм до вершины, но, он был уверен в этом, обратную дорогу найдет. Без сомнений.

Он сидел и дремал на крыльце, освещенном золотым и бледно-лиловым закатом, пробивающимся через частокол верхушек деревьев, до тех пор, пока не услышал звук бегущих шагов, приближающихся вниз со склона, и не увидел что она возвращается - насквозь мокрый от пота, шатающийся бледный призрак в ранних сумерках.

К тому времени, когда она с трудом добралась до крыльца, он уже скрылся внутри дома.

Он ничего ей не сказал. И не вышел из дома посмотреть на нее. Он услышал как она подняла ведра с крыльца и почувствовал голод и легкое раздражение от перспективы позднего ужина.

Он повесил починенную уздечку Джиро на колышек у дверей, зажег тусклую лампу и помешал угли в очаге. К тому времени, когда она дотащилась до хижины от ручья, с двумя ведрами (в одном выстиранная одежда, а в другом вода), он уже приготовил чай и рис с тыквой со своего огорода.

- Ты припозднилась, - заметил он. - Я ожидал, что мы поужинаем до сумерек.

- Да, мастер Сокендер.

- Ешь.

Он положил ей в чашку риса с верхом и подал ей, и она приняла ее со словами:

- Спасибо, мастер Сокендер.

И выйдя на крыльцо, уселась там в темноте, где ее мог обдувать прохладный бриз.

Он тоже вышел ужинать наружу.

- Подай мне чай, - сказал он.

- Да, мастер Сокендер, - ответила она, встала со второй попытки, пошатываясь вошла в дом и вынесла его чашку и свою.

- Ешь, - сказал он.

Она сидела на крыльце и смотрела внутрь своей чашки, похоже даже не в силах поднять руку с палочками для еды.

- Ешь, мы не можем тратить еду понапрасну.

Она начала есть, без всякого желания, по обязанности, щипок за щипком, и так и не доев своей порции.

- Я доем это за завтраком, - сказала она.

Он прямо взглянул на нее, закончил свой ужин и сказал ей:

- Перед сном вымоешь посуду.

Она кивнула, встала, собрала чашки и с трудом переставляя ноги спустилась с крыльца и отправилась на задний двор к бочке с дождевой водой.

Он вошел в дом, сбросил одежду и с наслаждением растянулся на ложе и уже начал было засыпать, когда она вернулась с чистой посудой.

Утром она передвигалась с трудом, но все так же поднялась на рассвете, пока Шока лежал на своем месте, позволив себе еще немного отдыха. Когда она вернулась и принялась за приготовление завтрака, он обмылся дождевой водой, побрился ради собственного удовольствия и, поднявшись на крыльцо, нашел там чашку с горячим чаем.

Все правильно, никаких замечаний.

Бедная глупая девочка, без злобы подумал он, сидя на крыльце, потягивая чай и наблюдая за Джиро, щиплющим травку ниже конюшни.

Она не смогла пробежать этот холм до верха, он не верил в такую возможность ни секунды, но по крайней мере она попыталась это сделать. Имела такую смелость. Конюшня вычищена, огород ухожен. Он с удовольствием следил за тем, как она подает ему утренний завтрак и аккуратно усаживается на краю крыльца сама со своей едой.

Бедная глупышка. Все ее тело ноет. Он перенесся мыслями к своей больной ноге и вспомнил о том, как он получил эту рану - стычка на дороге, Джиро упал и пытается встать, придавив его к земле, а лезвие чужого меча входит под углом там, где штаны не прошиты защитными пластинами. Удар, подорвавший его здоровье и веру в собственную неуязвимость.

Он вспомнил еще кое-что, другую вещь, когда подумал о своей ране, и пока девушка возилась позади дома и мыла посуду после завтрака, он вошел в дом, покопался среди чашек и горшков в кухонном шкафчике и вытащил оттуда маленький глиняный кувшинчик с восковой затычкой. Внутри кувшина содержалась лечебная мазь, которой он пользовался время от времени при ожогах на кухне или на солнце. Но мазь имела и другие целебные средства. Благодаря этой мази он излечил свою рану.

- Вот, - сказал он, когда она вернулась в дом и протянул ей кувшин. - Для твоей раны.

Он провел пальцем по своей щеке.

- Утром и вечером. Это поможет коже растянутся.

Она посмотрела на него немного озадаченно, откупорила кувшин и понюхала содержимое.

- Попробуй, - сказал он.

Она вытряхнула немного мази на пальцы и растерла ее по щеке и ниже на шее, там куда уходил шрам. Она тихо вздохнула, один раз и второй, и посмотрела на него с благодарностью и облегчением, которое было ему очень понятно.

- Этой ране меньше четырех недель, - сказал он, указывая на ее лицо, потому что это небольшое противоречие сразу бросилось ему в глаза.

- Да, - ответила она. - На дороге.

Коротко и отрывисто. По всему было видно, что она не желает говорить про это и не хочет усложнять дело жалобами и слезами.

Благодарность богам. Причитающие женщины всегда раздражали его. Глупцы, ожидающие блага от их стенаний, приводили его в ярость. И принимая во внимание то, что она еще девочка и персона не высокого происхождения, можно было считать ее замечательной, подумал он, во многих отношениях замечательной, учитывая среду, в которой она выросла. Одна надежда на то, что она не беременна, большего пока было не нужно.

Он сделал отрицательный знак рукой, когда она протянула кувшинчик обратно.

- Оставь себе. Мне принесли это из деревни. Можешь использовать все до конца, если будет нужно. Теперь тебе следует дать Джиро выездку и полить огород - дождя не было уже три дня. Когда ты закончишь с этим, я покажу тебе, как я пеку лепешки.

- Медленнее! - закричал он ей вслед, когда она начала свою вечернюю пробежку между деревьями. Изо дня в день ее время сокращалось, а дыхание улучшалось, но то, как она стремится с ходу взять холм, совершенно точно свидетельствовало о том, как далеко она забирается не останавливаясь. Он прикинул: до половины, может быть чуть выше. Она ничего не знает о правильном ритме бега.

- Медленнее! Выдерживай этот ритм!

Она побежала медленнее. Он смотрел ей в след до тех пор, пока она не исчезла за деревьями, а потом вернулся к своей работе с кусками кожи, в которых он при помощи молотка и пробойника делал отверстия для сшивания. Еще несколько часов работы, и эти кожаные детали превратятся в пару приличных ботинок.

Он не хотел, чтобы она видела это до срока. Девушка не останется без обуви, где бы она ни оказалась, в обители, или в деревне, или в горах в зимние месяцы.

Он получил ее след с помощью дощечки и куска угля, перерисовав с земли и вырезав в полдень этого дня. Теперь дело оставалось за шитьем.

К тому времени, когда она показалась снова, кашляя и исходя потом, с подошвами было покончено. Она облокотилась о перила крыльца и посмотрела на то, чем он занимается. Работа была еще на той стадии, когда конечный продукт определить невозможно.

- Иди, - сказал он, - Умойся. Нечего глазеть.

Она перевела дыхание и пошла прочь.

После этого он работал над ботинками только втайне от нее и закончил их на следующий день. Он представлял их простыми и практичными, но в конце работы решил, что несложно будет добавить немного меха вокруг щиколотки, а дополнительный шов красной ниткой вокруг подошвы и спереди придаст обуви прочность и предотвратит растяжение кожи.

Он никогда не украшал собственную обувь: ботинки должны были быть удобными, а пропитка жиром сохраняла ноги в сухости, и это было все, что он желал, и кроме того у него никогда не было времени для подобных занятий. Теперь он это время получил. Огород был ухожен, конюшня вычищена, а Джиро вычесан и выезжен, и хижина прибрана благодаря стараниям девушки.

Он поставил готовые ботинки на ее спальное место в тот же вечер, когда он закончил их, пока она в очередной раз штурмовала холм, и принялся терпеливо ждать, когда она обнаружит их, начав готовить ужин.

После того, как она вошла в дом, очень долгое время царила тишина, хотя обычно она сразу же начинала стучать посудой и готовить еду. Наконец она вышла с ботинками в руках и церемонно поклонилась.

- Спасибо вам, мастер Сокендер, - сказала она голосом мягким и более взволнованным, чем он привык слышать от нее.

- Подошли они тебе?

- Да, мастер Сокендер.

- По ноге?

- Да. Спасибо, мастер Сокендер.

Она погладила рукой лисий мех.

Вот и все, что он получил в благодарность, хотя и надеялся на большее, а она и без того кажется считала подарок необыкновенным.

- Завтра, - сказал он, - я покажу тебе горы.

Она осторожно взглянула на него, возбуждение угасало в ее глазах.

- Я хочу немного поохотится, - объяснил он.

Он решил взять ее на охоту с собой еще и потому, что не хотел оставлять без присмотра рядом с ней Джиро и хижину. Время от времени он вспоминал о том (чаще всего вечером, засыпая), что он ничего практически не знает о ней и что она может оказаться врагом, просто очень терпеливым, выжидающим удобного случая для удара наверняка.

Дневной свет гнал эти мысли, но не настолько, чтобы решиться оставить ее одну в доме на продолжительное время. При этом на охоте можно было осторожно выведать ее навыки выслеживания дичи, на месте которой мог оказаться и человек, и кто она такая - серьезный охотник или новичок, и какие еще ловушки она умеет делать.

Перед выходом на охоту она подошла к своему луку и начала было готовить его.

- Нет, - сказал он. - Если только тебе не нужен посох.

Она метнула на него оскорбленный взгляд.

Но лук поставила на место и зашагала следом за ним по направлению к лесу.

Он вырубил кусты в горах, в нескольких местах, во все времена это привлекало кроликов, необходимо было только двигаться тихо и никогда не трогать саму вырубку, просто ставить туда ловушки и все.

Тайза уверенно держалась следом за ним, не отставала и со знанием дела смотрела себе под ноги. В кустарнике она передвигалась очень тихо, избегая веток, которые могли затрещать от прикосновения руки или ноги.

Непохоже на повадки деревенской девчонки, подумал он. Деревенские так не ходят.

Он вызвал в памяти устройство ловушки, которую она приготовила для него, чертовски хитрой и умелой конструкции. Деревенские девушки не должны были знать о таких вещах. Такие мы ставили для солдат, сказала она тогда.

Он остановился, позволив лесу успокоится, забрался на скалистый косогор и присел. Этот небольшой перерыв он решил посвятить обучению девушки простейшим сигналам руками, которым его в свое время научил отец.

Она повторяла сигналы вслед за ним, быстро и точно, - сигналы к действию и указанию направлений, обозначения различный животных, обитающих в этих горах.

Потом он показал ей, что вот это будет означать человек.

- В Хойши есть разбойники, - сказал он шепотом. - Из деревни два раза в год сюда приходит мальчик с продуктами и кое-какими необходимыми вещами. Ты видела деревенских. Разбойники отличаются от них. Я думаю, ты разберешься.

Он отметил выражение ее лица, когда она кивнула ему, гнев, упорство и терпение.

- Если ты увидишь кого-нибудь не похожего на деревенских, ты не должна вести его к хижине, не должна давать поймать себя и должна предупредить меня как можно быстрее. Поняла?

- Повтори сигналы, - сказал он. Именно так делал его отец - заставлял вспоминать что-то после того, когда ты уже переставал ожидать этого.

Она воспроизвела показанное и вслух назвала каждый знак, один за другим, без ошибок.

Быстро. Чертовски быстро.

Похоже на то, что у девушки есть божий дар и она сможет стать исключительным бойцом. Это шло в разрез с порядками земными и небесными.

Навыки охотника вряд ли могли пригодится ей в крестьянской семье. Он представил себе насколько изумлен был бы двор Ченг-Ди, если бы там могли увидеть его сейчас, ведущим серьезные разговоры со свинопаской и обучающим ее охотничьим знакам. И он мог представить себе, какие шуточки могли бы полететь в его адрес, в частности о том, что он взял ее с собой на охоту, да еще согласился учить девчонку боевым искусствам.

Но если она удовольствуется этим и если в процессе выполнения своего обещания он научит ее защищать себя так, что ему не придется волноваться о том, что ее захватят в заложницы или она по глупости наведет на хижину разбойников...

Но (боги на небе и под землей свидетели) ему больше не мешают слухи и насмешки двора, он ведь не в Чиядене. И если Сокендер решил взять себе девушку для того, чтобы она согрела его постель, и при этом посчитал нужным научить ее охотится с ним и выполнять мужские обязанности, то это его дело и ни чье другое.

Пускай ее невыносимый гнев сгорает в ежедневном труде, пускай она полюбит и привыкнет к этому месту и к нему. Со временем природные женские чувства возьмут свое, она оставит свои намерения и месть и подчиниться ритму смен времен года и сбора урожая и охоты.

Черт возьми, так легко привыкнуть к ней.

От нее в горах будет толк, у нее есть ум и дух, о возможности присутствия которого в женщинах не принадлежащих ко двору он даже и не подозревал. Она...

...она была первой женщиной, задевшей в нем что-то за долгие последние годы, и он уже не смог бы вынести того, что она возвращается на дорогу, на которой она выжила только благодаря счастливому стечению обстоятельств, а не собственному уму - на сей раз будучи наполненной фатальной самоуверенностью. Глупцы всегда приводили его в замешательство. Молодых глупцов он по большей части мог простить, а принципиальными молодыми глупцами он мог даже восхищаться, вспоминая свою молодость и свои юношеские представления о справедливости...

Но большой мир никогда не бывает благосклонен к таким людям и боги, если они есть, не делают исключений ради благих намерений, а молодость никогда этого не понимает.

К вечеру они вернулись к хижине с кроликом, попавшимся в их ловушку. В летнее время нельзя было добывать много дичи, мясо очень быстро протухало. Мимо них прошли косули, но они даже не тронули их. Сезон ягод уже прошел, но сезон сбора диких овощей был в разгаре, и поэтому они возвращались обратно, предвкушая вкусный ужин.

- Ты займешься кроликом, - сказал Шока, убирая на место свой лук. - А я сегодня присмотрю за Джиро.

Он так и сделал, уделив коню больше времени, чем в обычные дни охоты, так как ужин готовился без его участия, и поэтому он чувствовал себя прекрасно от легкости и полноты своей новой жизни.

Он поднялся к хижине на запах готовящейся пищи, присел на крыльцо, погруженное в вечерние сумерки, что стало у него входить уже в привычку, и отведал приготовленного девушкой кролика с рисом и овощами.

Считая ее компанию при этом весьма приятной. Она вовсю щебетала: говорила о лесе и расспрашивала его, какие грибы растут здесь, сравнивая их с растущими в провинции Хуа. Она называла растения и интересовалась у него, есть ли такие здесь в горах, но он должен был откровенно признаться, что не знает ответов на многие вопросы.

- Извини, это выходит за рамки обучения, - объяснил он, - так же как и рассказы о грибах растущих в Ченг-Ди или в Юнгее. Я знаю лишь самые распространенные названия и те виды грибов, которые нужно избегать.

Она невнятно хмыкнула сквозь набитый рисом рот.

- Ясно. Я смогу рассказать вам про это.

Это, видимо, означало, что он не должен отсылать ее к монахиням или в деревню. Она все еще горела желанием остаться, несмотря на всю ту работу, которую он взвалил на ее плечи...

- Хорошо, - ответил он, похлопывая ладонью по боку чашки. - Отлично. Ты великолепно готовишь.

Ее лицо нахмурилось, как будто она вспомнила что-то или кого-то. Он в растерянности замолчал, лихорадочно подыскивая тему для разговора, которая могла бы отвлечь ее от тяжелых воспоминаний:

О чем ее спросить? О ее семье?

О ее планах на замужество?

- Ты сегодня отлично управилась.

Она кивнула.

Черт. Не прошло.

- А раньше ты ходила на охоту?

Еще один кивок.

- Ого! Расскажи-ка.

Она уставилась на него непонимающим взглядом, с трудом отрываясь от своих мыслей.

- Ну так что же, - спросил он, - ты ходила на охоту там у себя, в Хуа?

- На кроликов. Собирала грибы.

- Уклончивый ответ. А кто научил тебя так ходить в лесу, выслеживать добычу?

- Мои братья.

Ее желваки напряглись.

- Они теперь мертвы.

Черт, опять промашка. С ней невозможно говорить ни о чем, не задевая чего-то мрачного в ее прошлом. Или, может быть, в ней просто нет ничего другого. Он вдруг почувствовал легкий озноб в подступающей ночи.

- Знаешь, - сказал он, выбирая в тарелке кусочек посочнее, - я не вижу больше причин для того, чтобы отправлять тебя к монахиням. Этот вопрос больше не стоит.

- Вы говорили мне, что покажете как делать лук.

- Что-то я не припоминаю такого.

Она подняла на него глаза, медленно жуя.

- Ладно не будем спорить. Для начала скажу, что если в том куске дерева, из которого ты сделала свой лук, и была какая-нибудь структура, ты разрушила ее. Чем ты пользовалась, топором?

Она кивнула.

- Где он?

- Я потеряла его.

- Где?

- Я бросила его в человека.

- В какого?

- На дороге.

- Я не спрашиваю где, я спрашиваю, кто это был?

- Просто человек. Он пытался подойти ко мне в лесу.

Фрагмент за фрагментом.

- Может быть, этот человек всего лишь хотел поговорить с тобой. Можешь ты рассказать подробнее, бога ради?

- Вы хотите этого?

- Сделай одолжение.

- Я испачкалась в грязи и хотела вымыться перед тем, как искать место для ночлега. Я пошла к реке. Этот человек вышел из леса на противоположном берегу реки и пошел ко мне через реку. Я не хотела говорить с ним, я не могла, он мог понять, что я девушка. Поэтому я схватила свои вещи и решила уйти оттуда, но он закричал мне, чтобы я стояла на месте, и продолжал подходить все ближе и ближе. Я кинула в него топор и бросилась бежать. За топором я возвращаться не стала. Я боялась, что он взял мой топор и ищет меня.

Шока кивнул.

- А почему же ты не воспользовалась луком?

- Прошел дождь. И лук намок.

Он вздохнул и подпер подбородок кулаком, опустив пустую чашку на колени, и внимательно посмотрел на нее. Она в свою очередь смотрела на него, так, как будто его вопросы были непонятны ей и озадачили ее.

Боги, кто эта девушка?

- Он хотел подойти ко мне, - попыталась еще раз объяснить она.

- Я не сомневаюсь.

В ее взгляде появился испуг, возможно, она была смущена. Она низко наклонила голову и принялась вылавливать последние рисовые зернышки, прилипшие к стенкам чашки.

- Девочка, - сказал он, - я не знаю, что случилось с тобой там в Хуа, но разбойники очень редко беспокоят эти места. Тебе нечего бояться.

- А я и не боюсь.

- Ты не в ответе за все ошибки в этом чертовом мире, даже если эти ошибки происходили по твоей вине. Вот так я считаю. И подумай об этом. Люди приходят ко мне и просят разобраться в тех или иных обидах, которые им причинили. И все их истории печальны. Но я не могу помочь им, понимаешь? В этом состоит величайшая мудрость, которой я научился у этих проклятых гор. Улаживай свои неприятности сам. Живи в мире. Восход и закат солнца гораздо важнее падения и расцвета Империй. Вот такая философия. Я хочу, чтобы ты приняла ее.

Она нахмурилась и еще внимательнее начала всматриваться в свою пустую чашку.

- Ты поняла то, что я сказал? - спросил он.

Он не был вполне уверен, из-за ее акцента, что она полностью понимает все, что он говорит ей. Поэтому он старался использовать как можно более простые слова.

- Я слышу вас.

- Я не спрашиваю о том, слышишь ли ты меня, я спрашиваю: понимаешь ли ты?

- Научите меня как сделать хороший лук. Научите меня сражаться на мечах. Вот все, что я хочу.

- Девочка, есть еще много других вещей, которым я могу научить тебя...

Она устремила на него осторожный и обеспокоенный взгляд исподлобья, возможно, точно так же она смотрела и на того человека, прежде чем бросить в него топор.

- Среди прочего, - продолжал он тихо но настойчиво, - то, насколько нежным и ласковым может быть мужчина с женщиной.

Она вскочила на ноги и исчезла в доме, появившись снова с ведром для питьевой воды и поставила его на крыльцо, так как она обычно делала перед своей вечерней пробежкой вверх и вниз холма.

- Сегодня не обязательно делать это, - заметил он.

- Нет, - отрезала она.

- Я сказал, что этого делать не нужно. Черт возьми, в лесу уже темно. Ты заблудишься. Побежишь завтра.

- Я решила, что побегу сейчас.

- А я сказал, что не побежишь.

Он встал и сошел с крыльца и сделал несколько шагов к ней, слегка прихрамывая - хромота всегда появлялась после того, как он долго сидел скрестив ноги.

- Ты обещала мне, что будешь делать то, что я тебе скажу. В темноте ты не побежишь.

Он заметил страх в ее глазах и понизил голос.

- Я испугал тебя? Не нужно бояться. Если мужчина сказал тебе, что хочет рассказать о нежности и внимании - это еще не повод для того, чтобы срываться с места и убегать от него.

Ее страх не исчезал. Теперь она смотрела на него так, как будто разрывалась между двух решений, и любое из них было пугающим.

- Девочка, я не принимал обет безбрачия прежде, чем пришел сюда, в горы, и если ты думаешь, что похожа на мальчишку, и этого достаточно и что я, проведя в горах девять лет, не буду испытывать определенных желаний, разделив кров с женщиной, тогда тебе чертовски много предстоит еще узнать о мужчинах.

- Вы взяли меня в ученики, мастер Сокендер. Вы не должны трогать своего ученика.

- Ты девушка! И ты не можешь изменить это!

- Мы договорились с вами на этот счет. Вы согласились. Разве нет?

- Но послушай меня, девочка! Не тебе менять законы природы. То, о чем ты просишь, неразумно!

- Вы поклялись мне в этом.

- Я был вынужден, ты вела себя, как сумасшедшая. Я тогда просто пошутил.

- Но вы дали клятву. И это затрагивает вашу честь, так ведь? Если вы нарушите свое слово, боги не простят вам этого. Вы поклялись что возьмете меня в ученики и что не прикоснетесь ко мне и пальцем. Вы что, собираетесь нарушить свою клятву?

- Дура! Ты не сможешь жить так вечно. И не надейся на это. Раньше или позже ты осознаешь это и начнешь думать о том, как устроить свою жизнь должным образом.

- Все, что мне нужно - это чтобы вы учили меня. Я добралась сюда и добралась сюда сама, по собственному желанию, мастер Сокендер, и вы сами говорили мне, что я умею вести себя в лесу. Я сделала ловушку, в которую вы попались, разве нет? Я выполняю всю работу, которую вы даете мне, и вам не в чем упрекнуть меня. Учите меня как парня и я буду стараться выполнять то, что должен выполнить парень.

- Например взбираться на холм так, как это делаешь ты?

- Да, так как я взбираюсь на холм.

- Ну хватит, девочка. Хватит врать мне. Ты ни разу не пробежала этот холм до конца.

- Я пробегаю холм!

- Ты не видела вершины холма. Ты садишься отдыхать, когда выдыхаешься, ждешь некоторое время, а затем бежишь обратно, и не говори мне, что ты пробегаешь весь холм без передышки.

- Проследите за мной.

Это был запрещенный прием: он не мог бежать за ней по этому холму, с его больной ногой - ни за что в жизни; и он был уверен, что она знает это и строит на этом свой расчет. Он скрестил руки на груди и твердо посмотрел ей в глаза.

- Девочка, ты пытаешься водить меня за нос.

- Я не жульничаю.

Он посмотрел на нее очень долго и пристально.

- Ты утверждаешь, что пробегаешь весь путь до вершины. И ты не врешь мне?

- Нет.

- Ну что же, правда за правду: я считаю, что ты не способна осилить и половины. А теперь скажи мне, сколько ты пробегаешь на самом деле и мы забудем об этом и ничего не изменится. Ученики хитрят и ловчат спокон века. Но богами клянусь, если ты лжешь мне, вот так глаза в глаза, и я поймаю тебя на этом, помни, что все наши договора закончены, а я поймаю тебя, будь уверена, поняла?

- Я не вру!

- Последний шанс.

- Я не вру.

- Сегодня пробежка отменяется. Выспись хорошенько. Завтра это тебе понадобится. Или ты говоришь мне правду. Потому что если я узнаю про это сам - я свободен от всего, что я тебе обещал. Все, хватит об этом.

Джиро прижал уши назад, когда на его спину легла сначала попона, а затем седло. Пока Шока выводил коня из стойла на улицу, норовистое животное несколько раз тряхнуло задом, пытаясь сбросить с себя нежелательный груз. Тайза спокойно ждала их, сидя на крыльце.

- Хорошо, - сказал Шока, и дернув Джиро за уздечку и намотав ее на кулак, напомнил коню, кто здесь хозяин. - Я даю тебе фору. Бежать вниз до дальнего конца пастбища и снова вверх.

Тайза посмотрела вдоль указанного маршрута, протянувшегося вдоль длинного склона, заросшего травой и сорняками, где от старого выжига осталось еще несколько деревьев. Шока регулярно вырубал молодую поросль, сжигал и выкорчевывал пни, используя стволы тонких деревец для ограды и так расширял пастбище год за годом. В настоящее время оно растянулось вдоль всего склона горы сверху вниз, резко ограниченное лесом с боков и сзади.

Тайза кивнула, подбежала к ограде выгона, пролезла под перекладинами и, оказавшись по ту сторону ограды, не торопясь устремилась вниз пастбища.

Шока подвел Джиро к воротам на выгон, открыл их, вывел коня наружу и вскочил в седло. Джиро натянул удила и двинулся вперед шагом.

- Быстрее! - крикнул он вслед девушке.

Она побежала быстрее, ускоряя темп. Он подождал, пока она хорошенько разомнется и возьмет хороший старт вдоль пастбища, и только после этого послал коня вперед.

Джиро фыркнул и дернул узду, но Шока придерживал его, ощущая обеспокоенность животного. Бегущая фигурка девушки качалась впереди, прямехонько между напряженно поднятыми ушами Джиро.

Конь начал набирать ход, постепенно натягивая узду и все больше и больше сокращая расстояние между собой и девушкой. Джиро прижал уши назад. Боевой конь знал только одну возможную цель такого преследования и отдался борьбе без малейших угрызений совести.

- Быстрее! - выкрикнул Шока.

Девушка не оглянулась. Она увеличила скорость и рванулась вперед изо всех сил. Джиро пригнул морду книзу и требовательно натянул удила.

- Он растопчет тебя! - закричал Шока. - Держись впереди его.

Она принялась петлять между группой невырубленных деревьев, и Джиро, без указаний узды, сам изменил направление и продолжил преследование. Конь рвал узду и пускался на все известные ему уловки, чтобы получить волю и настигнуть жертву. Девушка добежала до дальней ограды и перемахнула через верхнюю жердь, только лишь слегка оперевшись на нее руками, и приземлилась с другой стороны, уже на половине своей дистанции.

Конь попытался было свернуть и отрезать ее, но Шока пустил его в широкий обход. Тем временем девчонка летела вверх по склону, добежав уже практически до лужайки в верхней части холма.

Черт возьми, она еще не выдохлась!

Он пустил Джиро в галоп, на что девчонка ответила серией заячьих петель между кучкой отдельно стоящих деревьев и пронеслась среди дюжины еще не выкорчеванных пней, небольших и острых.

- Хорошо, очень хорошо, девочка, - пробормотал он себе под нос и отпустил немного повод, разрешая Джиро пройти извилистый участок так, как ему удобно, и так быстро, как он мог.

Неожиданно девчонка выдала спринт по направлению к конюшне на вершине холма.

Черт возьми, похоже она собирается сделать это.

Он послал Джиро вперед к вершине холма и полностью отпустив повод, отрезал девчонку от изгороди в последний момент.

Она свернула в сторону только после того, как плечо Джиро почти ударило ее и конь тоже повернулся и встал на дыбы, когда Шока натянул повод и снова послал его вперед.

Джиро рванулся вслед за девушкой, которая бежала теперь совсем в другую сторону, к боковой ограде, но как только конь сократил разрыв, снова метнулась назад и еще раз попыталась добраться до ограды около конюшни.

- Нет, не выйдет, - крикнул ей Шока и пустил Джиро наперерез, несколько раздражено и с изумлением наблюдая за тем, какую скорость она все еще может развить.

Она снова сменила направление, в ту же сторону, что и в первый раз, устремляясь вдоль пастбища, но он с легкостью оттеснил ее оттуда, последовал новый спринт вверх на холм и он опять отрезал ее.

Девушка уже обливалась потом и пошатывалась. Когда Джиро начал сопеть ей в спину, она рванулась в одну сторону, затем в другую, противоположную, пересекая курс Джиро слева направо, и опять помчалась к ограде, но Шока ударил Джиро пятками, и конь тут же прибавил ход, вклинившись между девчонкой и оградой, уже тяжело дыша и фыркая после каждого нового поворота.

Она рванулась назад прямо под крупом Джиро; конь напряг задние ноги и присел, должно быть собираясь лягнуть девушку, но Шока отвлек его, рванул узду в сторону, что послужило как бы сигналом к новой гонке вслед за беглянкой.

Она снова повернула, начав время от времени спотыкаться, но продолжая довольно быстрый бег. Как только он развернул Джиро и привел его в чувство и пустил за ней снова, она немедленно повторила свой маневр, развернувшись обратно и пошатнувшись. Но он уже догнал ее и выписывал вокруг нее круги.

Он никак не ожидал этого последнего спринта - рывка, который вынес ее к ограде. Она ухватилась за верхнюю жердь, попробовала перевалиться на ту сторону и рухнула на колени в пыль, так и не выпустив жердь из рук. Она замерла на мгновение, без сил кашляя и задыхаясь в пыли, затем откинула назад мокрые от пота волосы и оглянулась на него через плечо, сдерживая кашель - один глаз закрыт мокрой прядью, а другой сверкает и полон укоризны.

Ждет, может он скажет ей, что она солгала. Но теперь он был уверен в том что она делала все честно. Она пробегала этот чертов холм. Совершенно определенно пробегала.

Ему было неприятно, что все так вышло. И вдвойне неприятно, даже учитывая то, что она дура и хочет невыполнимого, что он требовал от нее невозможного и гонял ее так сильно, как мог, очень сильно, чрезмерно, и загнал ее, доказав свою правоту, но представив себя не с лучшей, а с подлой стороны.

Черт возьми. Он обещал ей, что выставит ее вон.

- Ладно, - сказал он в конце концов с высоты своего коня. - Будешь учиться столько, сколько продержишься. Но если ты провалишься, значит провалишься, и все жалобы будут бесполезны.

Она попробовала встать. Потом решила подтянуться на жерди и повисла на ней животом.

- Ты простудишься, если не будешь остывать медленно, - сказал он. - Иди в дом и завернись хорошенько. Потом я поставлю воду на огонь.

Она кивнула - одно единственное движение головы. После чего неуклюже пролезла под оградой и пошла, шатаясь, через лужайку перед конюшней к дому.

Черт, черт и черт.

Но теперь он уже всерьез думал о том, что у нее есть все перспективы стать хорошим учеником. Она достаточно быстра, сильна и вынослива, чтобы постигнуть науки много дальше того предела, который он ей мысленно установил, и оставалось только надеяться, что может быть где-то на этом пути ее настигнет здравый смысл.

В последующую ночь он плохо спал. Он думал о Чиядене, не понимая причин таких мыслей.

Может быть, решил он наконец, это связано с процессом обучения, который он проводит, а обучение напомнило ему то, как учился он сам, а происходило это в Чиядене, в годы его юности, и принимал он науку из рук и уст своего отца и старого мастера Енана при дворе Ченг-Ди.

Основную часть этих воспоминаний ему было приятно воскресить в памяти, за исключением того, с чем, как он знал, были связаны планы его отца. Его отец, перед своей смертью, определил Шоку в услужение к старому императору. То были годы ослабления императора, и физического и политического, и, следуя заветам отца, Шока старался, чистосердечно старался получить максимальную отдачу от своих знаний и возможностей. Он охранял старого императора от рук наемных убийц, он предпринимал все возможное для того, чтобы сохранить Империю и мир в ней. Но военное искусство было бесполезно против замыслов наследника, задумавшего и претворившего в жизнь казнь назначенного опекуна и после этого взявшегося с жаром за уничтожение самого Сокендера.

Не было той мудрости, которая могла бы спасти Чияден, за исключением того, что сам император мог бы пожелать взрастить для себя лучшего сына и заниматься воспитанием Бейджана больше, а не потакать ему, когда тот был совсем молодым, своей сильной рукой предостерегать наследника от дурных компаний...

Одни боги знают о том, что он сделал не так: он пытался давать старому императору советы относительно наследника и его компаний, до него те же советы давал императору отец Сокендера и так же безуспешно. Зрелость изменит моего сына, говорил старый император. Ответственность изменит его. Дайте ему время.

В ночных кошмарах он видел своего друга Хейсу под топором палача и ту нежнейшую госпожу, на которой женился наследник...

...и на которой должен был жениться он сам, если бы только император не отдал Мейю своему сыну...

...Мейю, сидящую у окна сада с чашей яда в руках, утонченную во всем, похожую на произведение из нежнейшего фарфора.

Проклятье, проклятье. Проклятье Бейджану за его подлость и ему самому за глупость!

Перед смертью Мейя наверняка надеялась на то, что он успеет вовремя, что он пробьется к ней и спасет ее. Но никто не сказал ему ничего: приказ был подписан и запечатан самим императором, и убийцы были уже в дороге, когда она выпила свою чашу, а сам он находился в двух неделях пути от столицы с пустячной миссией, порученной ему императором.

Этот план вряд ли мог принадлежать молодому императору. Автором его безусловно был Гита. С этими воспоминаниями Шока прожил девять лет. О том, что его так подло провели, и если бы супружеская измена действительно имела место...

...хотя бы в их сердцах...

Он сжал кулаки и повернулся на своем ложе на бок и уставился в темноту, туда, где нежнейший образ Мейи не мог больше мучить его, выплывая перед закрытыми глазами из глубин памяти.

У тебя есть долг, так сказал ему отец, после того, как старый император официально заявил о своей воле, об обручении его сына и госпожи Мейи, так вот - благополучие императора превыше всего. Помни о своей клятве.

Шока восстал против этого решения: он честно служил императору, и вот какова была награда за его преданность! Мейя отдана глупцу, потому что император, зная, что он умирает, осознавал так же и то, что его сыну необходимы мудрые советчики, и выбрал Мейю, а через Мейю - ее отца, повелителя Бейджана, и помимо Мейи - господина Хейсу из Айдена и Сокендера, наследника провинции Юнгей, не последнего в их числе.

Отец всегда давал ему отличные советы, за исключением тех случаев, когда попросил его на время довериться молодому императору так же как старому и постепенно убедить Бейджана склониться к мудрости и здравому смыслу. Отец верил в то, что Мейя и Хейсу и влияние его сына смогут сделать из глупого, истеричного и избалованного мальчишки настоящего императора.

Все это было так, но так же правдой было и то, что если бы он прибыл вовремя и увез бы Мейю с собой в изгнание, убийцы Гиты никогда бы не отступились, и если бы он бежал вместе с Мейей, то он никогда не добрался бы до гор.

Но Шока слишком поздно услышал о надвигающейся опасности для того, чтобы пытаться предпринять хоть что-то. Со дня ее обручения с молодым императором он и Мейя росли порознь, и может быть поэтому он в первую очередь подумал не о ней, когда услышал о смертях многих (и в том числе о ее смерти) в тот ужасный день, и Мейя показалась ему менее важной, чем Хейсу или Пейдан. Однако позже он понял, что именно в этом причина его горя. И не только, - солдаты, такие, как Хейсу, ученые вроде Бенди, верные военные и сановники - они все были знакомы с риском и большинство из них имело оружие и они могли защитить себя так или иначе. Что же касается госпожи Мейи из Кионга, заточенной во дворце, доверявшейся своему уму и взращенной столь нежно, что она не могла даже поднять руку в свою защиту, то ей оставалась только чаша - последний из возможных путей к свободе, когда все остальное уже бесполезно.

Это видение преследовало его по ночам, и еще убежденность в том, что она, исключив все возможности милосердия со стороны своего мужа, верила в одного человека, и еще то, что он не подумал о ней в первую очередь, выслушивая скорбную череду казненных или убитых. О госпоже Мейе, сидящей с чашей смерти на коленях у окна с видом на южную сторону сада и надеющейся в последнее мгновение увидеть своего возлюбленного, которого она отвергла пятнадцать лет назад.

Они ворвались в дом Хейсу, выволокли его наружу и судили его за супружескую измену, и ручные судьи Гиты сочли Хейсу виновным в самоубийстве госпожи Мейи. Таково было правосудие нового двора, заложенное на еще не остывшем пепле старого императора. Они отрубили Хейсу голову и водрузили ее на северных воротах Ченг-Ди, на воротах, смотрящих в сторону провинции Айдан.

Когда Шока услышал про это, он уже знал, что делать что-либо бесполезно и опереться ему будет не на кого: план был продуман загодя, верность гвардии и войск подорвана золотом и посулами, а приказ о его аресте, как сообщника Хейсу в государственной измене, был отдан. Гнойник в императорском дворе, за которым он наблюдал несколько лет, наконец набух и лопнул, народ и господа не выражали по этому поводу никакого негодования, пустившись в суматошную возню с целью отыскать дл себя местечко побезопасней и облик полояльней ввиду наступивших политических перемен.

Поэтому он бежал к границе. Поэтому он решил спасти свою собственную жизнь, обнаружив, что так непростительно просчитался в отношении планов молодого императора: глупец Бейджан отмахнулся от двора и нашел убежище в объятиях Гиты. Молодой император искал убежища именно от него, в этом не было сомнений, хотя Бейджан, Избранник богов и помазанный жрецами святой, даже в час своего предательства вызывал у Шоки слишком много уважения.

Глупец, так думает о нем он сейчас. Но только лишь начиная размышлять о том, кто мог бы занять место на троне или кто мог обладать силой или властью для того, чтобы поддержать трон, он понимал, что таких людей не было... особенно после жестокого примера с Хейсу. И никто не пошел бы против жрецов, подкупленных и недалеких, которые знали и видели только одно - Избранник богов должен быть защищен, даже если он дурак.

Если империя должна страдать, то такова воля богов. Если совершаются убийства, то такова воля богов. Разве не император наш судья и уста богов и Мост к Небесам?

Жрецам вторили люди, те, которые уповали на богов и единственно чего желали, так это чтобы их оставили в покое, меньше всего им хотелось сражаться с жрецами. В первый раз Шока понял это, когда группа крестьян пыталась добыть его голову, за которую была назначена награда. Он жил, думая только о своем долге и о своем императоре, он отстаивал закон, он пренебрег всем ради Чиядена и императора в Ченг-Ди, а Чияден, в итоге, предал его.

Чему я могу научить тебя, девочка? Мудрости? Я не нашел ее здесь.

У меня была дюжина любовниц, но была только одна любовь. Я оставил ее. Я почитал своего отца, она почитала своего, и нам было всего по пятнадцать лет: что могли знать дети?

Он не мог забыть чашу госпожи Мейи и то окно. Одинокий совершенный образ, который он видел так же явственно, как будто бы сам был там, в той комнате, в тот момент, когда она потеряла надежду. И он беседовал с этим образом все эти годы, о том, как можно было отделить молодого императора от его разнузданных друзей, как можно было расстроить планы Гиты и его соратников, как убедить умирающего императора сделать хоть что-нибудь для своей защиты от убийц...

О если бы только она была его женой...

Но госпожа Мейя тоже выбрала долг.

И теперь она мертва, а он в пожизненном изгнании, и глупая крестьянская девчонка досаждает ему своими планами мести за страдания своего семейства, желанием пролить кровь за их кровь, полагая, что этого будет достаточно и что боги прекратят тревожить ее сны.

Никто не может давать советы глупцам. Глупцы, как любил говорить старый мастер Енан, должны сначала исправить свою глупость, прежде чем они смогут слушать. Они должны узнать истину на собственном опыте.

Таковы были дела. И была девчонка, которая не хотела быть девчонкой, а хотела всяких глупостей, пользы от которых не будет никакой.

И это нужно было изменить в первую очередь.

О боги, ему хотелось ударить ее. Он не мог даже понять, почему ему этого хотелось, единственным объяснением этому могло быть только то, что она дура.

То, что он хотел спать с ней, с изуродованной шрамом свинопаской, казалось абсолютно ненормальным, - совокупление с существом настолько грубым и низкорожденным, насколько он мог себе представить. Выбор Шоки, но не Сокендера. Прихоть Шоки. Не такой женщиной он должен был обладать.

Черт, но лучше женщина, которая может постоять за себя в том месте, где ему суждено жить, лучше женщина, которая реальна, как грязь и летнее тепло.

Мейя была такой - когда, двадцать пять лет назад? - когда он был молодым и целеустремленным, когда он верил в то, что в этом мире можно найти правду.

Эта девушка, Тайза, стала его вторым шансом.

Вот и научи ее сражаться на мечах.

О боги!

- Держи пятки вот так, - сказал он ей, постукивая палочкой по земле.

- В позицию!

Он подтолкнул ее ноги в линию и обошел кругом, постукивая палочкой по коленям, осматривая ее со всех сторон.

- Расслабься, - скомандовал он. - Вольно.

Она с шумом перевела дух.

- В позицию!

Она посмотрела на него, изумленно, но он стегнул ее палочкой по заду.

- В позицию!

С трудом двигая затекшими руками и ногами, покачнувшись, она встала в позицию.

Он стегнул ее еще раз, не сильно, но ощутимо, по неверно поставленным коленям и локтю. Ноги и рука ее дернулись и выправились в с таким трудом запоминающуюся позу.

Он терпеливо исправил кое-что еще.

- Стой так сколько сможешь, - сказал он. - До тех пор, пока тело не запомнит свое положение.

После этого он отвернулся и отошел в тень, чтобы насладиться там чашкой чая.

- Поворот! Поворот! Поворот! - громко командовал он и девушка кружилась на месте, вставая в позицию, поворачивалась снова и снова, застывая опять и опять и отлично выдерживая линию. Вот она заняла позицию и он взмахнул палочкой на уровне ее коленей. Она подпрыгнула вверх через палку и приземлилась, мягко спружинив ногами, безупречно держа тело и выправку.

Он сделал ложный выпад сзади ей под колени. Она подпрыгнула снова - неправильное движение при такой атаке. Палочка хлестнула ее по икрам. Она приземлилась и быстро справилась с болью.

- Неверно, - сказал он и, оперевшись о палку обеими руками, объяснил ей ответное движение, отступление, баланс.

Раньше, до этого, у него был ученик, один единственный.

Бейджан, как правило, отлынивал от упражнений, жалобно стонал, когда ему доставалось тростью, несчастно плакался, ругая пот и перенапряжение.

Струйка пота скользнула по лицу Тайзы. Она не двигалась, сохраняя позицию. Она ждала.

- Без меча ты ничего дальше не выучишь, - сказал он. - В движениях должен быть расчет. Меч есть их часть. Меч смещает центр тяжести тела.

Не сказав ни слова более, он повернулся и пошел к дому, взял там завернутый в ткань меч из угла, в котором тот стоял, и вынес его наружу, туда, где она стояла и ждала его перед крыльцом.

Он снял ткань и бросил ее на крыльцо. Затем вынул меч из ножен и тоже положил их на крыльцо.

- Вольно, - сказал он.

Она вышла из позиции. С умом и осмотрительно.

- Хорошо, - сказал он и протянул ей меч, рукояткой вперед.

- В позицию! Бери его нежно, так нежно, как только можешь. Я буду отдавать его тебе постепенно, мало-помалу. Удерживай его пальцами, поняла?

Она кивнула, встала в позицию - лицо целеустремленное, но спокойное и терпеливое. Она не стала хватать меч, а брала так как сказал ей он, наиболее удобным способом.

- Хорошо. Так держат меч одной рукой. Теперь вторая рука.

Из этой позиции возможен был только один удобный способ хватки. Она нашла его.

- Совершенно верно, - похвалил он, испытывая удовлетворение почти физическое, чувство, которое молодой император не мог дать ему никогда.

- Безупречно.

Она слышала его. И почти уже собралась кивнуть. Но осталась неподвижной - мускулы не подвели, они помнили свое положение.

- Это вес меча. Весь его вес. Но пускай он не мешает тебе. Меч - это твоя правая рука. Держи тело в позиции. Постарайся забыть о весе меча. Прочувствуй свое равновесие и положение центра тяжести тела, балансировку. Когда ты решишь, что ощущаешь все хорошо, повтори весь цикл движений.

Он отошел на несколько шагов.

- Подожди, пока будешь готова. Начинай сейчас так же, как и в самом начале - медленно.

Она постояла неподвижно на протяжении нескольких вдохов. Последовавшие за этим движения были идеально уравновешены, почти как и в неподвижном положении. Каждый шаг и поворот в цикле был точен.

- Стоп, - скомандовал он, и она замерла в полуповороте, в положении, в котором могла находиться очень долгое время. Он поднял руку в воздух и вытянул указательный палец.

- Дотронься кончиком меча до моего пальца.

Сталь медленно передвинулась и вошла в соприкосновение с плотью.

- Теперь продолжай цикл движений, медленно и удерживай меч в контакте с моим пальцем.

Она начала поворот и он прошел полкруга вслед за ней до тех пор пока ее ноги не встали в основную позицию.

- Еще раз, - сказал он и прошел еще полкруга. Они повторили это семь раз подряд, медленно, с остановками время от времени, когда ей требовалось остановиться, и при этом она неотрывно смотрела ему прямо в глаза, так, как он ее учил.

Грациозно, подумал он. Прекрасно. Не само лицо, но совершенство равновесия, внимание глаз - абсолютное внимание.

- Когда ты почувствуешь полную готовность и собранность, - сказал он, - напряжение исчезнет само собой.

Он убрал руку, отступил назад и принялся смотреть на нее, пораженный тем, что свинопаска может двигаться подобно фигурам в туманных снах.

Ведь это я научил ее этому, подумал Шока. Я оказался способен создать такое.

Он ощутил импульсы в мускулах своего тела, напоминающие ему о том, как ощущаются эти движения, когда их делаешь правильно. Ему тоже приходилось когда-то двигаться так.

Но он не сможет повторит это сейчас. И никогда не сможет сделать подобное снова. Об этом он тоже помнил всегда.

- Еще раз! - скомандовал Шока. Он сидел и следил за тем как девушка проходит через весь цикл, нещадно потея в тяжелой летней жаре. Наблюдая за девушкой, он вдруг вспомнил о чем-то, встал и подошел к ней, задыхающейся, только что закончившей очередной цикл. Он взялся за рукоятку меча поверх ее рук и вытянул их вперед.

- Держи так, - приказал он и снова вернулся на свое место к своему занятию - выделке кроличьей шкурки. От него шел запах кроличьего жира. От нее пахло потом. Это был один из тех тяжелых, ужасных дней, когда весь воздух между холмами пропитан влагой, как туман - густой и стоячий.

Он следил за тем, как ее руки постепенно опускаются, смотрел, как она сражается со своей позой и держит ее.

Через короткое время ее руки начали дрожать. Он смотрел на нее теперь уже не отрываясь, на ее плотно сжатые губы, на то, как она старается удержать меч сначала руками, потом плечами и в самом конце спиной и грудью.

- Хватит, - сказал он, и ей пришлось напрячь все тело, чтобы опустить руки не торопясь.

- В позицию!

Она попыталась, медленно подняла руки вверх. Они сразу же начали опускаться.

Он сошел с крыльца и поддержал ее руки, ощупав предплечья, и локоть и плечо, и сказал:

- Достаточно. Найди мне два камня размером с кулак.

- Хорошо, мастер, - сказала она, подошла к крыльцу, вложила меч в ножны и начала поиски.

Она каждый день штурмовала холм. Ухаживала за огородом, таскала воду и купалась. Но сила ее рук и груди отставала от силы ног и спины. Вот в чем была проблема.

Она принесла ему камни, а он к тому времени выбрал из поленницы на заднем дворе две палки средней толщины.

- Сейчас я покажу тебе кое-что, - сказал он.

- Мастер? - спросила она с удивлением, и он подал ей одну из палок.

- В позицию, - сказал он.

До этого он еще ни разу не фехтовал с ней. Все, чем она занималась - это упражнения в одиночку.

Он двигался очень медленно, прикасаясь к ее локтям своей палкой, и она следила за ним, не совсем уверенная в том, что происходит и должна ли она реагировать как-то.

- Вверх руки! - сказал он, заставив ее перевести руки в самую сложную и слабую ее позицию.

- Я сейчас ударю. Держи палку крепче.

Он ударил снизу вверх, дерево с треском врезалось в дерево и ее палка вылетела у нее из рук.

Она принялась хлопать ладонями друг о друга и дуть на них.

- Что, онемели?

- Да, мастер Сокендер.

Он отбросил свою палку в сторону.

- Дай-ка мне теперь камни, - попросил он и показал ей, при помощи одного из них, как нужно двигать рукой.

- Делай так, - сказал он. - Как можно чаще.

И вернулся к своим шкуркам, к вони и грязи.

Она могла бы сделать это вместо него, но большая часть будничной работы была завершена, мясо заготовлено, а заботу о Джиро ему не хотелось передавать ей - она и так уже чертовски подружилась с конем.

Тайза в течение дня не сидела без дела ни минуты: она либо работала, либо занималась упражнениями, либо он сам учил ее. Он обнаружил, что ему легче в свободное от работы время заниматься чем-то.

Иногда они ходили на охоту, в эту пору шли на заготовку шкурки кроликов и опоссумов. Они выслеживали диких свиней и здорово наловчились делать колбасы из свинины, запасая их для холодных месяцев.

В хижине никогда еще не было так уютно, огород был выше всяких похвал, а между ним и Тайзой царили мир и согласие.

Не то, чтобы он перестал думать о ней по ночам в тишине хижины. И его желания тоже не ушли прочь.

Но окружающее приобрело какой-то истинный и вещественный смысл, и при этом зрелище ее движений уже было для него достаточной наградой, и при этом он видел, как сознание девушки успокаивается, в нем появляется то равновесие, которое ему не хотелось нарушать. Оно играло ему на руку.

Во второй раз ее палка тоже вылетела у нее из рук. Опустив руки и постояв так немного, он подошел к ней, ощупал ее руку и нашел под тканью рубахи твердые мускулы, гораздо более крепкие, чем раньше, но все еще недостаточно.

Он решил, что этого хватит.

- Пойди скатай рулон сена, - сказал он, показав руками какого размера, - рулон вот такой толщины, высотой с меня и в половину ширины. Обвяжи его раз пять крепкой веревкой. И принеси сюда.

Она выглядела озадаченной, но он обычно оставлял такие распоряжения без разъяснений. Она спустилась к конюшне.

Он выбрал длинный кусок дерева, упавшего в прошлом году, взял топорик и принялся обтесывать бревнышко.

Вскоре она пришла с конюшни с массивным рулоном сена на плече, сама вся в сене, с сеном в складках одежды и в волосах и с коленями, покрытыми грязью.

У него уже было готово с полдюжины гладко обструганных деревянных рапир.

Он указал ей на молодое деревцо, первое на опушке, хорошо видимое с крыльца.

- Привяжи рулон к стволу, в верхней части, в середине и в низу, - сказал он и занялся рапирой, доделывая ее рукоятку.

Немного погодя он обернул рукоятку кожей и закрепил ее шнурком.

Когда она закончила, он подошел к дереву, встал в позицию и сделал три выпада, слева, справа и снова слева, ударяя рапирой по рулону привязанному к стволу, затем отошел от дерева и отдал рапиру ей.

- Займи позицию. Слева, справа, слева.

Она ударила по стволу, так как он ей сказал.

- Еще раз, - приказал он.

И снова:

- Еще раз.

Хижина была наполнена запахами кипящих трав и мазей. Шока сморщил от вони нос и принялся мешать в котле, поднимая тряпку за тряпкой из кипящей смеси и роняя их обратно.

Когда он поднес котел к сидящей на мате Тайзе, она тоже сморщила нос, но только лишь для порядка.

- Снимай рубашку, - сказал он ей, и когда она посмотрела на него с видом оскорбленного достоинства, добавил: - Не глупи, девочка. Снимай рубашку. Твое тело сейчас меня совершенно не интересует. Я занимаюсь с тобой тем, о чем ты просила, и у меня нет времени для щепетильности.

Она аккуратно повернулась к нему спиной и, вздрагивая, начала с трудом стягивать рубашку через голову. Похоже, сил или уверенности в ее руках не осталось.

Он поставил котел на пол, сдернул с нее рубашку и уложил девушку лицом вниз на мат, после чего достал одну из исходящих паром тряпок и осторожно положил ей на спину.

- Ай! - приглушенно вскрикнула она.

- Горячо?

Она что-то промычала в ответ.

Он принялся доставать остальные тряпки из котла, одну за другой, и оборачивать скользкими полотнищами ее спину, начиная с плеч, а так же шею и руки, положив сверху всего специальный, широкий и влажный кусок ткани и, в конце концов, одеяло для сохранения тепла.

- Я приготовил целый котел этого снадобья, - сказал он. - Утром помешай содержимое и сложи в него свои тряпки. Если будет нужно, мы прокипятим все это и повторим завтра вечером еще раз.

Он похлопал ее по плотно закутанной в одеяло спине.

- И не трясись так за свое целомудрие. Запах этой мази отшибет желание даже у козла.

Летят щепки, и звуки от ударов топора разносятся среди одетых в багрянец горных лесов. Пришла пора обновить запас дров на зиму. Шока повалил два дерева, очистил от сучьев и разрубил на части, а затем, при помощи Джиро выволок стволы из леса. Подозвав Тайзу, он вручил ей топор.

- Не хуже рапиры. Отлично укрепляет плечи.

Она никогда не отказывалась от работы, которую он поручал ей. Она набросилась на заготовку дров с таким же жаром, с каким занималась своими упражнениями или штурмовала холм. Ее волосы уже начали закрывать плечи и блестели здоровьем. Шрам на ее лице становился заметным только тогда, когда она потела. Он смотрел на нее, освещенную солнцем на фоне красок осени, и думал, что обильная еда, солнце и здоровая работа пошли ей на пользу - ее лицо сияло, худющее когда-то тело округлилось, движения преисполнились грацией и силой.

Вот если бы она улыбнулась ему хоть раз, думал он, если бы только он мог подшутить над ней, может быть даже обидно, если бы в ней было хоть чуть меньше скромности.

Но все, что от нее можно было добиться, это: "Хорошо, мастер", независимо от того, насколько тяжелы были его приказы, и между ними постоянно оставалась дистанция.

Вот только последнее время она стала как-то странно смотреть на него. Это началось, когда он валил второе дерево. Он спросил ее тогда, в чем дело, но ответ был привычным:

- Ничего, мастер Сокендер.

Это было совсем на нее не похоже, не похоже на ее обычное углубление только в себя, этот взгляд был направлен вне ее внутреннего мира, был первым, что хоть как-то давал ему связь с ее мыслями.

Впервые за многие недели он вспомнил о своих старых подозрениях по отношению к ней и подумал, до чего же приятной и удобной стала его жизнь после ее появления и как безоговорочно и, может быть, легкомысленно он стал ей доверять.

Она оценивает его. Вот что означает этот взгляд. С тех пор он ощущал его на себе по несколько раз в день.

Вечером, когда они сидели на крыльце и ужинали, он спросил ее:

- На что это ты все время смотришь, черт возьми?

- Мастер?

- Весь день. Что ты там увидела во мне?

- Ничего, мастер Сокендер.

Он нахмурился и ткнул в ее направлении палочками для еды.

- Перестань отвечать на мои вопросы таким образом: Ничего, мастер Сокендер. Твои глаза открыты. Ты не спишь. Что ты высматриваешь во мне?

Она закусила губу и промолчала.

- Я не люблю секретов, девочка. Разве я не говорил тебе ничего про откровенность? Ты просила, чтобы я учил тебя мечу. Так вот, позволь мне заметить, что в этом есть нечто большее, чем просто рубка деревянных колышков или голов. Позволь заметить, что эта наука обязывает к открытому и уважительному поведению. Хотя бы на время учебы. Ты ответишь на мой вопрос?

- Я заметила - вы теряете центровку тела, когда не должны этого делать, мастер Сокендер.

- Что, черт возьми, там происходит с моим центром?

Он с досадой уставился на нее, положительно решив, что она спятила, а затем - что она намеренно старается оскорбить его.

- Когда вы рубите деревья. У вас смещается центр тела.

- Да, черт возьми, ты права. Я смещаю центр тела. Неужели тебе понадобилось столько времени, чтобы заметить мою хромоту?

- Я не это имела в виду.

- А что ты имела в виду?

Она коротко взглянула на него, с трудом сглотнула и сказала:

- Когда вы рубите деревья. И когда делаете другие вещи. Вы подворачиваете колено и ногу. А вы не должны этого делать.

Чертово неблагодарное отродье, подумал он и хотел уже было сказать, но вовремя осекся: он сам напросился на это, разглагольствуя об откровенности. Он был просто вне себя от злости. С беспричинным бешенством он неожиданно вспомнил также и о том, что в последние годы у него начало тянуть в пояснице.

Что это - возраст? - думал он, пережевывая пищу.

Неужели она права?

- Я не хотела обижать вас, мастер Сокендер.

Он молча взглянул на нее. Она смущенно потупилась, уставившись в свою чашку.

Но когда он встал и сошел с крыльца, он уже думал об этом, и когда вернулся в дом, он наблюдал за собой: пытался почувствовать недостаток в своей походке, постановке ног и осанке, и не мог определить ничего наверняка.

Он думал над этим и на следующий день тоже, отправился наконец на задний двор и принялся рубить там стволы на поленья сам и, черт возьми, он и в самом деле делал это, он подворачивал носок больной ноги и колено внутрь, для того, чтобы предохранить себя не от боли, но от воспоминаний о боли. Такова была глупая правда.

Он попробовал несколько раз ударить топором с прямой ногой и почувствовал не боль, а напряжение в ослабевших мышцах.

Он резко оглянулся, заметив движение на углу дома, и увидел, что Тайза смотрит на него украдкой.

Черт тебя дери, подумал он, не сомневаясь ни секунды, что она поняла, чем он занимается и почему он так внезапно решил порубить сегодня утром дрова сам.

Особенно явно подтверждало это то, как она виновато шмыгнула обратно за угол, так, будто не знала о его присутствии на заднем дворе.

Он теперь думал об этом каждый раз, когда начинал делать что-то привычное - переносил корзину или ведро с водой, забирался по ступенькам крыльца, садился или вставал. Он заставлял себя использовать обе ноги в равной степени и знал при этом, черт возьми, что ей нетрудно было заметить, что он стал ходить прямее и увереннее и почему это случилось.

Итак, Некто хотел откровенности. Некто строил из себя благородного. Некто не захотел бить свинопаску за то, что она сказала ему правду, которую она видела. Некто даже был благодарен ей за это.

И Некто захотел уйти после этого на охоту, скажем дня на три или на четыре, для того, чтобы не ощущать на себе ее упорный и оценивающий взгляд каждый раз, когда он начинал хромать или когда наоборот переставал. Но он все равно должен будет вернуться, хромая или нет, и начать делать что-то из привычного круга занятий или отказаться от этого и все равно в каждом случае иметь под боком эту чертову девчонку, разглядывающую его и знающую, что она права.

И поэтому этот Некто начал стараться не давать поблажек своей ноге, таков был единственный выход. Некто отказался хромать даже в холодные утра, когда старые раны ныли. Некто отправлялся в конюшню, где девчонка не могла его видеть, и занимался там упражнениями, которые он не делал уже много лет, и повторял их до тех, пор пока нога не заболела настолько, что он начал скрипеть зубами, а спина его онемела и его сердце возжелало, чтобы нашелся какой-нибудь извинительный повод для того, чтобы ему самому сделали горячие компрессы, но это только лишь подтвердило бы то, что девчонка права.

И поэтому он отказался от них.

- К нам идет парень, - задыхаясь сообщила Тайза. Она прибежала с подножья холма и очень торопилась. Но не паниковала, а просто сообщала новость - они ждали посетителя с того времени, когда на листьях появилась первая желтизна.

- Быстро спрячься, - сказал ей Шока, о чем они тоже договорились заранее.

Крестьяне распространяют слухи, объяснил он, а слухи расходятся по дорогам вместе с купцами, и будет лучше, много лучше, если все здесь будет выглядеть как обычно. Пускай они думают, что я спровадил тебя так же, как и остальных. И еще, он подумал про это уже только про себя - мысль окатила его холодной волной: Боги, сделайте так, чтобы эти слухи о ней не дошли до ушей разбойников...

Так же внезапно он осознал, до чего же она изменилась: она не была уже тем потерянным и заблудившимся ребенком, который притащился к нему в гору с грязными ногами и топорщащимися волосами, с телом, согнутым под тяжестью этой чертовой корзины.

Девушка, стоявшая перед ним сейчас, могла похвастать чистотой кожи и сиянием глаз, приятными и округлыми формами тела и блестящими волосами до плеч, и теперь все ее движения не имели ничего общего с мальчишескими.

Проклятье!

Настал момент лихорадочных опасений, и он подумал о том, что если из деревни пришлют сейчас сюда одного из тех ребят, которые бывали здесь, в горах, раньше, то слухи все равно пойдут, даже если этот парень не увидит Тайзу.

Что-то изменилось, скажет он, как только вернется в деревню. Потому что хозяйство Сокендера имеет в этом году более ухоженный вид, огород выхолен, бобы подперты специальными колышками, овощи в грядках высажены очень аккуратно. Сам он не мог подобрать для описания этого порядка верного слова, за исключением того, что Тайза имела дар располагать растения именно там, где нужно, и содержать их в идеальном порядке. Она отлично огородничала и мотыжила грядки, и даже пыталась вести войну с диким виноградом, который опутывал все и вся вокруг хижины и почти полностью увил крыльцо, образовав сплошной коридор над тропинкой к ручью. Она вбила специальные колья для овощей, всегда держала под рукой лопату и мотыгу, как бывалый воин свое оружие, хитроумно подвешивала на грядках огурцы и заготавливала в связках коренья и травы.

Да, многое изменилось в его горах, подумал он. Ничего не остается по-прежнему. Теперь он даже не мог представить себе, как только мог думать о том, чтобы отправить девушку к монахиням.

Тайза скользнула за угол дома и забралась, как решил он, на чердак, чтобы следить за торгом через слуховое оконце. Быть Тайзой.

Он вошел в хижину и снял с балки под потолком несколько висящих там на колышках связок мехов, необычайно тяжелых в этом году, и вынес свой товар на крыльцо. Парень из деревни дошел уже почти до самого дома. На плечах он нес большой тюк, по всей видимости с рисом и другими вещами.

- Здравствуйте, мастер Сокендер, - сказал парень. Шока знал его, но сейчас с удивлением отметил для себя, что так и не запомнил имени этого крепко сбитого, широколицего юноши, снимающего у крыльца с плеч тяжелую ношу и утирающего со лба пот.

- Здравствуй, юноша, - Шока приветливо кивнул в ответ на вежливый поклон парня и обнаружил, что ему интересно было бы узнать об этом молодом человеке больше - о его семье, кто он такой, и почему последние три года из деревни приходит именно он. Почему для доставки даров там выбрали именно его. Но похоже было, что время для таких вопросов прошло, да и сам Шока совершенно не мог взять в толк, почему его вдруг заинтересовали такие вещи и почему ему сейчас захотелось говорить на такие темы, которые никогда...

...которые интересовали его только тогда, когда Сокендер был правой рукой императора и был в курсе всего, что происходило в императорском дворе и следил за всем с пристальным вниманием. И хотя теперешний затворник Шока послал двор к черту, все его привычки по-прежнему были при нем.

Во всем виновата девчонка, черт ее дери. Она навела у него свой порядок не только на грядках.

Он оставил свои вопросы при себе и свое любопытство тоже. Вопросы с одной стороны порождают вопросы с другой стороны, со стороны этого парня, а это Шоке не было нужно. Вопросы об окружающем мире приводят к рассказам об этом мире, а это перестало его интересовать вот уже лет девять.

Он вынес свои меха на крыльцо и аккуратно, с любовью сложил их в большую кучу и скромно сказал:

- Я хотел бы несколько нош соломы, если это возможно. Мне нужно перекрыть крышу.

Деревенские никогда не торговались. Количество мехов в этом году превышало обычную норму, потому что у него было больше времени для охоты, а хорошие дожди привели к изобилию кроликов и лис. И если в этот год ему нужна солома, то эту просьбу нетрудно удовлетворить, особенно в такой урожайный год, как этот.

(Пускай они не говорят тебе, что в этом году урожай не удался, - напутствовала его Тайза. Этот год урожайный, что бы там они ни выдумывали.)

- Хорошо, господин, - ответил парень. - Я передам это, господин. Я принесу вам солому. Завтра, если вы не против.

- Согласен, юноша.

Вот и вся торговля. Начав распаковывать тюк с товарами, Шока заметил, что лицо парня вспыхнуло, глаза метнулись вверх и вниз, к вещам и от них, а затем смущенно потупились.

Внутри был рис, была соль и были колбасы, прекрасные колбасы, были небольшие горшочки с пресервами и другие угощения, заботливо приготовленные деревенскими женщинами. Он хорошо знал эти подарки и рядками расставлял эти маленькие горшочки на своих полках, где они ждали зимы, когда он наконец позволял себе полакомится такими деликатесами. Он узнал, например, вот этот горшочек, в нем были имбирные пресервы. Год за годом это угощение прибывало к нему в похожих друг на друга горшочках, запечатанных воском, и содержимое их было настолько замечательным, что могло украсить императорский стол. Год за годом неизвестная женщина присылала ему это лакомство, а он раньше даже не задумывался о ней и ни о каких других угощения тоже - из ягод или фруктов, о маленьких кувшинчиках соусов и специй, существенно разнообразящих его стол.

- Все просто превосходно, - сказал он нерасчетливо растроганно. - Мне очень понравилось. Передай это тоже, пожалуйста.

- Да, мой повелитель, - ответил парень.

О боги, мальчик, - подумал он вдруг, вглядываясь в юное лицо. Никакой я не герой и я не стою всего этого, неужели ты не видишь?

Но не за этим пришел сюда этот юноша, и поэтому правда Шоки никому была не нужна.

- Моя мама прислала вам вот эту рубаху, - сказал вдруг парень, разворачивая один из свертков в тюке.

- Очень красивая, - ответил Шока, прикасаясь пальцами в вышивке. - Скажи ей, что я очень благодарен.

И добавил, немного смущенно, потому как вспомнил, что теперь в его хижине два едока:

- Скажи мне - могу ли я попросить еще немного риса...

- Я принесу вам его, господин Сокендер.

- Я буду очень благодарен.

В куче были три дополнительных лисьих шкуры и множество кроличьих и беличьих. Но он не прогадал.

И Тайза скажет, что он не прогадал.

Когда парень собрался уходить, он похлопал его по плечу как старого боевого товарища, от чего мальчишка просто расцвел.

Шока никогда не мог понять причину того, почему крестьяне приносили ему еду. И он никогда не спрашивал их об этом. Это пугало его. Он хорошо помнил о том, как другие крестьяне пытались выследить его и очень много крестьян присоединилось к солдатам, гнавшим его по Чиядену.

Из-за выкупа, назначенного за его голову, так он это понимал.

Но эти люди были другими.

Тайза ничем не отличалась от обычной девчонки-свинопаски. Таких, как она, он видел не раз. И в то же время она была совсем другой.

(Кружение гибкого тела, молниеносные удары рапиры, упругая поступь босых ног, белая рубашка в разлет и мелькнувшая смуглая кожа на тонкой талии...)

Он никогда не понимал деревенских. Он никогда не понимал ход мыслей людей, обрабатывающих землю и выращивающих свиней и производящих то, что потом заполняло житницы городов и появлялось на столах горожан. Он знал, как они важны во время войны. Он знал и значимость того, что они дают городам, и мог представить себе, какие силы ими движут и что представляет из себя группа вооруженных копьями крестьян и чего они стоят в бою, с их луками, владеть которыми им было предоставлено право, и какие законы среди них в ходу (если это вообще можно было назвать законами), и что может требовать от селян офицер, и как ему с ними управляться. Но он никогда не мог понять, откуда у этих крестьян из Мона такая вера в него, если только они не видят в нем нечто большее, чем он есть на самом деле. И от этого он приходил в ярость.

Это задевало его гордость, потому что в душе он понимал, что происходило все эти годы, когда он не позволял себе даже полюбопытствовать о причинах или задуматься об ответной плате.

Он сидел и смотрел деревенскому мальчишке вслед, как тот спускается с холма и выходит на дорогу, и когда из-за угла хижины наконец появилась Тайза, он не двинулся с места и не повернулся.

- Что он сказал вам, мастер?

- Ничего особенного, - ответил Шока. - Он не сказал ничего особенного. Кроме того, что он принесет нам соломы и еще немного риса. Так что с едой у нас проблем не будет. И мы сможем перекрыть крышу.

Тайза как-то странно посмотрела на него и присела на корточки около крыльца, где сидел он. Но он встал со своего места и сказал, что ему нужно сделать еще кое-что.

Он не знал еще даже, что это будет, когда говорил, но вошел в дом и взял ведро с очистками, вынес его наружу и пошел вверх по склону в лес, к вершине холма, туда, где в чаще была небольшая поляна, на которую они выбрасывали кусочки тыквы, кожуру и шелуху от бобов. Это делалось для подкормки кроликов сейчас и в будущем сезоне.

Даже мужчина, выросший и проживший большую часть своей жизни при дворе, не нуждается в советах девчонки-свинопаски в таких делах, как и чем подкормить кроликов, чтобы они лучше размножались.

На следующее утро он спустился со своего холма к условленному месту, куда вела узкая тропинка, на которой Джиро не мог развернуться и помочь ему. Но теперь с ним была Тайза.

В условленном месте, у начала сплошных скал, его ждал небольшой стог из увязанных нош соломы, который был доставлен туда крестьянами, и средних размеров корзина с рисом, вокруг которой была заботливо сложена защитная стена из камней - от ветра и дождя.

Он велел ей взять корзину с рисом, а сам взвалил на плечи одну из нош соломы, довольно тяжелую и объемистую, и послал ее вперед вверх по тропинке, потому что с его хромой ногой было не просто карабкаться по такому уклону, а ему совсем не хотелось, чтобы она тащилась сзади, высматривая его неуклюжие шатания и поиск равновесия, и приговаривала ему в спину: "Вы смещаете свой центр, мастер Сокендер. С вами что-то не то, мастер Сокендер".

По дороге вниз он решил, что все равно будет идти как надо - теперь он перемещал тяжесть на ослабевшие мускулы больной ноги до тех пор, пока не начинал чувствовать боль, и так шел, и к тому времени, когда он сбросил свою ношу у самого края их поляны, он уже весь вспотел, задохся и страдал от пульсирующей рези в старом шраме.

- До конюшни донесешь ты, - сказал он Тайзе и снова пошел вниз по тропе.

Это дало ему возможность свободно передохнуть в течение того времени, пока она донесет корзину до дома и будет возвращаться назад за соломой. Это дало ему возможность спуститься не торопясь, хромая так, как ему хотелось и было удобно, разминая плечи и ругаясь на чем свет стоит при каждом неудачном и болезненном шаге.

Он сглупил. Он должен был попросить парня помочь ему с переноской и поручить ему солому. Мальчишка с радостью бы тащил солому хоть до самой конюшни. Парень гордился бы тем, что выполняет просьбу великого Сокендера, который был ранен в сражениях и не мог сам скакать по этим чертовым горам.

Он проклинал воина, который нанес ему это увечье. Он хорошо помнил эту схватку в темноте, помнил толчок от удара меча, так как будто это было только вчера, и, что хуже всего, отчетливо видел в чем была его вина, а она была во многом - в том, что он позволил ярости затмить разум, и в том, что он дал возможность солдату обойти его со стороны.

Первая и последняя ошибка в его жизни. Единственная ошибка, возникшая от того, что он больше внимания уделил убийству других, а не защите себя, и от того, что он думал о Мейе и Хейсу и хотел умереть как можно быстрее, чтобы его боль ушла.

Единственная ошибка, по причине того, что он живой человек, а не божественный образец совершенства, как говорится в легендах. А человек может прохромать остаток своей жизни и страдать при этом от идиотской боли и очень быстро выдыхаться при этом, потому что в свое время он попал в засаду... несмотря на то, что он вырвался из нее... и скрылся за пределами Империи, где живет и поныне, но не может более делать того, что могло бы поддержать его в форме. Легкие физические упражнения помогали. Но они не могли исцелить увечье и не могли исправить его походку.

Ничто уже не вернет того Сокендера, каким он был. Ничто не повернет время вспять, не воскресит мертвых к жизни и не прогонит боль.

А Тайза, которая, черт ее дери, догнала его уже на полпути вниз, прыгает по тропинке с корня на корень, как коза, быстрая и живая, как выдра.

Она широко улыбнулась ему и взвалила на себя ношу соломы размером со взрослого мужчину.

- Оставь, это слишком тяжело для тебя, - хотел сказать он, но не потому, что это было тяжело на самом деле, а потому, что тропинка слишком узка и тюк ее будет то и дело цепляться за сучья, как это было с ним, и в конце концов опрокинет ее. Каждая ветка дерева тащила его ношу на себя, и результатом этого была невыносимая боль, простреливающая ногу.

Когда он начал поднимать вторую ношу, его замутило. Чертова девка, упрямая сука. Пускай разбирается сама. Это пойдет ей на пользу.

Однако она уверено держалась впереди него, вышагивая по склону, как по равнине, и постепенно увеличивала разрыв между ними, хотя он из последних сил старался не отставать, боролся и потел, как черт, до тех пор, пока, уже на поляне, воздух во рту у него не приобрел какой-то странный медный привкус и все вокруг поплыло в пелене пота и боли.

Которую он все равно не допускал к себе.

Он сбросил свою ношу рядом с ее и сказал угрюмо:

- Похоже, тебе по душе эта забава. Сходи вниз и принеси остальное.

После этих слов он покрепче ухватился за веревки, перетягивающие солому, и забросил эту ношу на спину, у девчонки на виду, и пошел, не хромая, к конюшне, в то время как хижина, деревья и сама конюшня колебались у него перед глазами так, как будто он шел под водой.

Он сбросил ношу прямо перед дверью конюшни, чего, слава богам, Тайза уже не могла видеть, присел на солому и принялся баюкать свою ногу, давая ей возможность немного спокойно поболеть, и резь постепенно утихала, и так он сидел до тех пор, пока сзади не подошел Джиро, заинтересовавшийся, в чем дело, и не засопел ему в шею.

Он дружески похлопал конягу по щеке и встал на ноги.

Он хотел, чтобы они убили его, вот в чем было дело. Он никогда не думал об этом раньше, но ясно понял это сейчас, видя, что молодость его уже далеко позади, а будущее вот оно - уже все здесь, и что с каждым годом этого будущего остается все меньше и меньше.

Вот чему его научила эта девчонка. Она снова научила его считать время и видеть то, что течение времени делает с ним и делало всегда, вплоть до сегодняшнего дня, когда он не смог поспевать за шестнадцатилетней девкой.

Он перебросил солому в дальний конец конюшни, туда, где Джиро не мог ее достать, и пошел обратно вниз по тропе, и на полпути к подножию холма встретил Тайзу, отчаянно сражающуюся со своим грузом.

Теперь она тоже потела, наконец-то, и задыхалась, и шла с трудом, и поэтому он, с ощущением отчасти рыцарским, бросил ей:

- Оставь, я возьму это. Сколько еще осталось?

- Еще две.

- Иди вниз и возьми еще, - сказал он.

Он дошел до верха, сгрузил ношу у края поляны и снова отправился вниз, для того, чтобы опять встретить ее, бредущую по тропе, но уже много, много ниже.

Заметив его, она остановилась. Отдала солому ему и снова пошла вниз.

- Нет, - сказал он, полуобернувшись с ношей на плечах, - это будет слишком много для девушки. - Пошли наверх.

- Я смогу донести последнюю ношу, - сказала она, смахивая пот с глаз, и, еще не отдышавшись как следует, побежала вниз, пошатнувшись один раз и другой, но сумев восстановить равновесие. Он взглянул ей в след, тяжело дыша и уже без сил, ощущая во рту тяжелую металлическую горечь. Он смотрел ей в след в течение нескольких ударов сердца, затем поправил свою ношу и с усилием начал преодолевать подъем, вырывая солому из цепких объятий сучков, и вышел на последний поворот, где тропа расширялась. К этому моменту он уже полностью восстановил дыхание и чувствовал себя неплохо, за исключением боли в ноге.

Он поправил веревки на плечах, несколько раз глубоко вздохнул и бросился вперед, решив преодолеть последний кусок подъема бегом.

Он добрался уже почти до самого верха, но упал на одно колено, когда ноша неожиданно зацепилась за ветку дерева, и в течение одного наполненного ослепляющей болью мгновения не мог найти в себе сил освободиться от этой чертовой ветки.

Он яростно рванулся, высвободился и встал на ноги.

Что-то лопнуло у него в мышце бедра выше колена, и ноша, не встречая никакого сопротивления со стороны его тела, потащила его назад до тех пор пока солома не уперлась в ствол дерева, единственно спасший его от падения в кромешном круговороте боли. Его рот наполнился слюной, перед глазами снова поплыло; когда он пришел в себя, он все еще стоял на ногах, прислоненный к стволу дерева и веревки, перетягивающие ношу, впились ему в плечи.

Теперь он не знал уже, сможет ли он двинуться с места и не упасть, но знал точно, что девчонка скоро придет, поднимется по тропинке сюда, и будь он проклят, если позволит ей застать себя в таком состоянии.

Он оттолкнулся от дерева, поймал равновесие и начал преодолевать остаток пути, хватаясь руками за все встречные ветки и, наконец, вышел на поляну, на ровное место и стал там на трясущихся ногах, нашел глазами хижину и пошел дальше, каждый раз неуверенный в том, что на следующем шаге его правое колено выдержит вес его и вес ноши.

Колено работало, если давить на него осторожно.

Он шел, и сквозь завесу боли осознавал, что конюшня приближается и что он уже может сбросить свою ношу здесь, но он хотел присесть на крыльцо и это было все, о чем он мог думать, и прямолинейное движение - это было все, на что он был способен: повороты на больной ноге привели бы попросту к тому, что он свалился бы беспомощным в пыль, а он не собирался ронять свою ношу, но все-таки понимал, что раньше или позже это придется сделать.

Правдами и неправдами он доковылял до крыльца. Сбросил солому на землю. Присел на самую нижнюю ступеньку крыльца и почувствовал, как ветер холодит тело, облепленное насквозь пропитанной потом рубахой.

Скоро уже должна была появиться девчонка и увидеть его сидящим здесь, вот так, совершенно беспомощным, потому что у него уже не было сил даже для того, чтобы войти внутрь и лечь на свой мат, а он не хотел, чтобы она нашла его ползущим по этим ступеням.

Завтра, - подумал он, - завтра моя нога будет совершенно ни к черту, ей не двинешь.

Завтра он по-настоящему превратится в калеку, и представив все унижение подобного, он решил, что пойдет сейчас в лес, непременно, пускай девчонка себе гадает в чем дело, он просто спрячется там до тех пор, пока нога не заживет, а потом вернется обратно, сказав ей, что ходил на охоту. Не твое это дело, девчонка, я ухожу на охоту, когда хочу и на сколько хочу...

И будет полным дураком. Как последний дурак он будет прятаться от нее по лесам. Что это с вами, мастер Сокендер? Он сидел на крыльце и ждал своей участи, и когда увидел ее, выходящую снизу на поляну - сначала ноша соломы, а потом уже маленькая согнутая фигурка в белой рубашке, начал ждать, пересиливая боль в ноге, когда она подойдет ближе и бросит солому около его ноши, чтобы сказать ей просто так, кстати:

- Я потянул ногу. Вскипяти компрессы, хорошо?

Она взглянула на него, но не так, как он воображал: с изумлением или насмешкой, а с легкой обеспокоенностью - складка легла у нее между бровей. Она обливалась потом и была бледна. Ее волосы прилипли ко лбу и щекам. Похоже было, что она готова была упасть там, где стояла.

Но:

- Хорошо, мастер Сокендер, - вот и все, что она сказала, и вошла в дом, чтобы заняться делом.

Черт возьми, ему не нужна ни эта девчоночья жалость, ни сочувствие, ни, тем более, этот ее женский героизм. Он ухватился за столбик крыльца, с усилием подтянул тело вверх и начал забираться по ступенькам. Но в конце концов боль затмила его разум, кожа покрылась холодным потом; он повис, держась за очередной столбик, и некоторое время пытался просто перевести дух, а Тайза как раз вышла из дома и увидела, что с ним совсем нехорошо.

Она остановилась, глядя на него - колеблющееся изображение на экране его сознания.

- Лопнула старая рана, - объяснил он, - так уже было раньше.

Ни разу за эти девять лет, - подумал он про себя и еще подумал, что теперь, наверное, искалечил себя вконец, и все из-за своего глупого упрямства. Но этого он говорить не стал.

- Я хотела вскипятить воду, - сказала она и снова развернулась в дом, - для того, чтобы вы могли помыться.

- Мне не нужна твоя помощь, девочка. Я сам займусь этими чертовыми компрессами. Оставь меня в покое!

Но из хижины не пришло никакого ответа. И выйти наружу девчонка тоже не соизволила.

- Ты слышишь меня, девчонка?

Ни звука. Он вспомнил, что уже играл с ней в эту игру. И тогда ее выиграла она. Эта мысль вывела его из себя. Он покалечился, пытаясь угнаться за ней, и сразу после этого, едва эта маленькая сука увидела, что он беспомощен, она принялась игнорировать его вопросы и, похоже, получает от этого удовольствие.

- Слышишь меня, девчонка, если ты хочешь, чтобы я учил тебя и дальше, ты должна, черт возьми, делать то, что я тебе говорю, и оставить меня в покое!

Она появилась в дверях:

- Хорошо, мастер Сокендер. Если вы настаиваете. Но компресс уже согрелся. Вы хотите, чтобы я принесла его сюда, или вы приляжете на циновку?

- На циновку, черт возьми, - прохрипел он и, решительно отпустив столбик, протащился через крыльцо, насколько это было в его силах.

Она пыталась помочь ему, но он оттолкнул ее с дороги и, перебирая руками по стене, доволокся до своей циновки и с размаху рухнул на нее, как мог смягчив падение рукой. От этого по ноге вверх от колена рванулись потоки боли, и он почти потерял сознание и подумал, не свернуть ли девчонке шею?

Но она уже шла к нему с котлом, где лежали пропитанные мазями куски ткани, и Шока занялся тем, что начал расшнуровывать ботинки и стаскивать их с ног, а после этого закатал свои широкие штанины выше колена. Покончив с этим, он освободил часть циновки от одеяла, чтобы не испачкать его в жиже, которая потечет с компресса, и положил туда ногу, представляя, как все сейчас будет происходить - она присядет рядом на корточки и начнет оборачивать его ногу тканью. Девчонка поставила рядом с ним клубящийся паром котел, поправила то, что он сделал с одеялом в соответствии со своими планами, свернула свое одеяло и подложила его ему под спину, так, чтобы ему было удобно сидеть откинувшись и он мог бы переводить дыхание между приливами и отливами боли.

Он был грязен, и от него пахло высыхающим потом и болью, вся его одежда была в соломе, и единственное, чего ему хотелось, так это - что бы девчонка оставила его в хижине одного, наедине с самим собой, и предоставила заботу о нем ему самому, может быть, только с ведром воды и несколькими маленькими хлебами или чем-то вроде этого на то количество дней, которое будет ему нужно, чтобы пережить и излечиться от этой напасти.

Но он должен был признать, как отрадно то, что она здесь и ему не нужно таскаться самому по хижине за всем необходимым, и что компресс, как только он остынет, будет согрет снова, и что ужин ему приготовят, и что есть кому напоить Джиро. В последний раз, когда он болел...

...о боги, он не знал даже, как ему принести воды из ручья, и не помнил половины того, что было, только то, что он однажды очнулся лежа в грязи лицом вниз, около дальней ограды, за конюшней, там, где он сбивал наземь жерди для того, чтобы Джиро мог уйти туда, куда ему будет угодно, и самостоятельно напиться из дождевой бочки или из ручья.

И располагать собой по своему усмотрению в том случае, если его хозяин умрет.

Он закрыл глаза и расслабился, ощущая лишь подкатывающие и отступающие волны боли. Когда он очнулся в следующий раз, причиной тому была Тайза - она принесла тазик с теплой водой и чистую тряпицу для того, чтобы обмыть Шоке лицо, но он приказал ей отойти и сделал все сам, сняв рубашку и наконец-то смыв с тела сводящую его с ума грязь и солому.

Она положила ему на ногу новый компресс, а старый опустила в котел, чтобы согреть еще раз.

После второго компресса ему стало существенно лучше. Он подтянулся на руках и прислонился спиной к стене, оперевшись о валик из одеяла, и сидел так в полусне, пока не услышал запах сварившегося риса, и открыл глаза, и увидел Тайзу в чистой рубашке, занимающуюся стряпней.

Он попробовал двинуть ногой. Не стоило.

Но он продолжал двигать ногой снова и снова, потому что ему просто больше нечего было делать, ничто не довлело над ним и не для чего было беречь силы. Тайза была здесь для того, чтобы напоить его коня; Тайза была здесь, чтобы приготовить ему ужин; Тайза была здесь, чтобы согреть его компресс, а ему оставалась только боль и хоть какие-то потуги для того, чтобы нога не ослабла совсем.

Сжав зубы, он продолжал занятия и на следующий день, сидя на ступеньках крыльца, медленно и терпеливо разрабатывая ногу и размышляя...

Занимался он этим тогда, когда Тайза ходила к ручью за свежей водой...

Он думал о том, что ему, в общем-то, повезло, что дело закончилось не хуже и - что всего важнее - что он не оказался здесь в одиночестве, хотя при этом он был уверен, что, будь он здесь один, он хромал бы от души и оберегал бы ногу так, как только мог, так, как он делал раньше и всегда...

Что-то с вами не то, мастер Сокендер.

Однажды, когда у него не было другого выбора, ему уже довелось переносить такие тяжести в одиночку. Он должен был сделать это: пойти и перенести все или страдать от голода и сырости, а Джиро в ту пору занемог своей собственной хворью. Но больше ему не хотелось попадать в такое положение.

Он лежал, зная, что есть кому о нем позаботиться, что рядом есть женщина. Он растянулся на крыльце во весь рост и начал поднимать ногу вверх и к себе, и с каждым разом поднимал ее все выше и выше, и, наконец, достиг того предела, когда мог сделать это без боли. Но в результате, потеряв терпение и желая увидеть, как далеко он сможет согнуть ногу на самом деле, он обеими ладонями обхватил колено и притянул его к себе и тянул так все сильнее, и сильнее, и сильнее. До тех пор, пока долгожданная боль не ослепила его.

"Но моя нога гнется, - с удовольствием подумал он, - лучше, чем я предполагал".

Потом он решил, что может попробовать согнуть ее еще немного. Те болевые ощущения, которые преследовали его все эти годы, происходили от плохого лечения. Чертов рубец то и дело понемногу рвался. Необходимо было регулярно разминать его. Заставлять ногу делать то, что от нее требовалось. Поэтому он принялся тянуть ее на себя и прижимать ее к себе, к телу, все плотнее и плотнее, между наплывами тумана и просветлением. Он видел раньше как лиса, попав в капкан, отгрызает себе лапу, чтобы освободиться. Он не знал тогда, что это - глупость или отвага. До сих пор не знал. И работал с ногой до тех пор, пока не взмок от пота, а после завернулся в одеяло, и тихо прилег, и прикинулся больным, едва из-за холма появилась Тайза. Но стоило ей уйти, как он снова принялся за свое и продвинулся вперед еще чуть-чуть, совсем немного, но это было уже что-то, он точно знал это.

Он сделал себе трость и стал ходить с ней. Как старик. Он мог немного двигаться, хотя нога не гнулась как следует. Но он мог подниматься и сходить с крыльца, добираться до уборной, до дождевой бочки, чтобы умыться, и мог пройтись по хижине, если ему нужна была какая-нибудь мелочь.

В остальное время он занимался тем, что снимал повязку с ноги, ложился на пол хижины или крыльца и сгибал ногу до тех пор, пока из уголков его глаз не начинали бежать слезы, в то время как глупая девчонка, подаренная ему непонятно чем умилостивленными богами, девчонка с отличным чувством равновесия и отличным здоровьем, торчала во дворе и вовсю колотила рапирой по этому чертову дереву.

- Вам не кажется, что вам пора встать и пройтись, мастер Сокендер? - сварливо спросила она его вечером четвертого дня. - Вам не кажется, что с такой раной вы должны ходить? Вы говорили мне...

- Я работаю над этим, - коротко отрезал он.

Но на следующий день, чуть только он начинал делать хоть что-то, он сразу вспоминал ее слова, и ему начинало казаться, что он действует по ее указке, и от этого он просто обезумел. Но все-таки он ходил и без повязки. И делал медленные, осторожные приседания на больной ноге, стоя на последней ступени крыльца, а начинал он делать то же самое с земли и повторял это снова и снова, уже не забиваясь туда, где Тайза не сможет его увидеть и застать за подобным занятием, может быть, потому, что он уже привык к боли, или сама боль стала меньше, он не мог точно сказать.

Когда нога сгибается, стараться держать колено прямо, как можно ровнее. И если это чертово колено решит в неправильном направлении совсем не гнуться, а в нормальном будет, пусть так; хотя бы после этого нога не будет двигаться вбок, и рвать сухожилия, и нарушать его равновесие. В этот раз, когда колено заживет, нога не будет согнута на кавалерийский манер, и обе ноги будут одинаково ровными. И топор не будет мотаться из стороны в сторону, как это было тогда, когда он строил свое первое жилье в горах. Первый раз нога срослась так, как того хотела она сама, ему было не до нее, и мускулы скрутились как могли от холода и боли, потому что он добрался до гор в период осенних дождей и сидел целыми днями под своим никуда не годным навесом - это было все, что ему удалось соорудить, стараясь только не замерзнуть до смерти и дождаться лучших времен, когда он более или менее сможет двигаться и достроить свое жилище должным образом.

Он не умер в те первые дни только благодаря крестьянам, и спасибо им, приносившим еду и скромно оставлявшим ее в пределах его поля зрения, а он даже не сказал им ни одного доброго слова с тех пор за их хлопоты. Он дожидался, пока приносивший еду мальчик уйдет, и только после этого вылезал из своего шалаша и перетаскивал еду по частям, и все это в сплошном тумане боли и лихорадки, настолько сильной, что он не мог вспомнить о тех временах почти ничего.

Вероятно, только так жители Мона и могли узнавать о том, что он еще жив - когда они приносили ему новую еду, а то, что было принесено раньше, исчезало.

А его убежище постепенно расширялось. Они приносили ему еду таким образом по меньшей мере раза три и оставляли ее на краю поляны до тех пор, пока он не смог выйти к ним сам и наконец-то показаться.

Черт возьми, все эти он вел себя ну просто безумно. Они смотрели на него, как на святого, а он был обычным кроликом, забившимся в свою нору, и жующим те кусочки, которые ему кидали, и живущим только до того момента, когда появятся охотники.

Даже Гита в конце концов решил, что он не стоит его усилий.

Не стоит ни малейших стараний, ни человеческих жизней, ни тех волнений в народе, которые наверняка будут, если Сокендера убьют.

Могло случиться и так, что Гита понял, что посылать к нему убийц - все равно, что оказывать ему добрую услугу: это растормошит его и заставит двигаться. Может быть, в этом случае, если бы против него выступали реальные враги, а не один только страх их приближения, он быстрее пришел бы в себя и продолжил свой путь. Он разделался со многими из людей Гиты, было дело. Но его враги могли одолеть его, если бы Гита действительно хотел этого и послал бы за ним что-нибудь посерьезнее полудюжины убийц. Гита мог бы одолеть его. И крестьянам пришлось бы кровью ответить за свою помощь. Может быть, за все пришлось бы платить Рейди, всего лишь потому, что тот допустил присутствие Сокендера на границе своей провинции.

Проклятье.

Терпение и еще раз терпение, приседание за приседанием, колено держать прямо, в этот раз он стоит на второй ступени крыльца. Он перевязывал ногу, когда ходил, он плюнул на свою гордость и стал пользоваться палкой для поддержания равновесия на виду у Тайзы.

Девчонка не сказала ему ни слова. Всего один раз он заметил, что она смотрит на него как раз тогда, когда он начинал пробовать приседать со второй ступеньки крыльца, а после этого накладывал на ногу повязку и лубок. Она просто стояла и смотрела на него, но не помешала ни словом.

Она не сказала ни слова так же и тогда, когда он начал пробовать продвигаться дальше и делать все более глубокие и глубокие приседания, такие, что ему стала требоваться палка, чтобы встать.

И у него все получалось. Гораздо больше того, что ему удавалось сделать в течение этих девяти лет. Но девчонка все-таки дьявольски стесняла его, потому что ему приходилось выполнять простенькие упражнения, да еще с помощью палки для опоры, тогда как Тайза носилась по своему холму, как косуля, и лазила на чердак, а оттуда на крышу, и заделывала дыры, сквозь которые текло, и делала всю его работу и свою тоже, и еще ухаживала за ним, и постоянно практиковалась со своей деревянной рапирой, день за днем, полное безумие, какой-то дикий идиотизм, и все время напоминала ему, а его страдания и боль вторили ей, что она обставила его, она - простая деревенская девчонка. Да, черт возьми, обставила.

И хоть в нем еще и оставалась гордость, ее уже ни к чему нельзя было применить, девчонку уже было не урезонить, у него не было больше моральных прав хоть на какие-то аргументы против ее сумасшедших идей.

Будь он проклят, если попросит ее остаться с ним дольше, чем ему будет необходимо.

Будь он проклят, если попросит женщину жить с ним на его условиях, если он не сможет ставить эти условия, как полноценный мужчина.

Однако вид ее вселял в его разум соблазн, даже теперь, хотя боль в его теле делала желание обладать ею практически невыполнимым.

Шока глубоко присел и медленно встал, теперь уже без палки, с мечом в руках.

Больно было ужасно. Он не был уверен до конца, но подозревал, что с этого времени болеть будет всегда, пока он не начнет двигаться и мышцы не прогреются.

Мужчина может жить с этим, если при этом он в состоянии еще держать тело прямо и двигаться уверенно, почти как в молодости, которая ушла безвозвратно и напрасно.

Он видел краем глаза, что Тайза следит за его действиями, и замечал в ее взгляде уважение и понимание. Она стояла поодаль, наготове, со своим прямым мечом в руках, и ждала.

- В позицию! - скомандовал он.

Она вскинула меч.

Было заметно, что теперь она уже не новичок. Она знала основные движения. Он отметил четкость ее стойки и ощутил, как его собственные мускулы напряглись в ответ, и это означало, что он видит перед собой противника, призывающего приступить к делу.

Естественно, женщину, но какую: она упрямо идет к своей цели, о боги, она истрепала до самого ствола три соломенных рулона, уак-уак, уак, уак-уак, и это продолжалось до тех пор, пока звук ударов не начал преследовать его по ночам, во сне, и сейчас он обнаружил в ее руках силу, достаточную на сей раз даже для того, чтобы отразить удар сверху.

Это не означало, что дальше все пойдет легко. Так могут думать глупцы. Она быстра, а он не упражнялся уже многие годы.

- В медленном темпе, - сказал он, начиная бой, состоящий из невозможно плавных движений, способствующих закреплению чувства равновесия в позициях и оттачивающих формы движений. Двигаясь легко и невесомо, подобно падающему с дерева листу, невозможно было скрыть ошибки, полагаясь на инерцию или силу удара. Ты или двигаешься правильно или выглядишь глупо.

Тайза была неглупа. Он тоже. Он забыл о боли, наслаждаясь полетом свободных пассов, упиваясь пируэтами своего противника и чувствуя при этом точность и соразмеренность напряжений мускулов, которые еще помнили бой, через столько-то лет. Дыхание клубилось в морозном воздухе и таяло под легким ветром. Сталь беззвучно проносилась мимо стали.

Все в той же медленной манере, чередуя ложную атаку, исходную позицию и выпад, он увидел превосходную, сбалансированную реакцию с ее стороны - никакой паники, все в точности по правилам, просто отход за пределы его атаки.

- Слишком близко, - проворчал он после того, как его меч пронеся рядом с ее рукой. - Знаешь, что последует дальше? - Все это, не прекращая движения.

- Да, - выдохнула она и со следующим шагом послала меч по окружности - повтор, которого было легко избежать.

- Я покажу тебе, как можно было по-другому, - сказал он, медленно поворачиваясь и оказываясь за линией поражения ее стали.

Она не могла защищаться: он остановился почти вплотную, прижав лезвие к ее боку.

- Поняла?

- Да, - ответила она, замерев в последней позиции.

Он опустил меч и обошел ее кругом, взял за плечи и проверил равновесие, после чего отметил на земле место для ее следующего шага:

- Сюда, - сказал он и снова обошел вокруг, встал спереди и, взявшись за острие ее меча пальцами, показал, как следовало выполнить поворот. Еще один след ноги в пыли для ее следующего шага, и Шока перевел ее в другую позицию: почти полный разворот, лезвие меча идет вверх. Это был один из самых сложных приемов, какие он ей показывал.

Еще два раза подряд тот же самый поворот - он ведет девчонку за кончик меча. Она ставит ноги точно в указанные места.

Черт возьми, подумал он, вспоминая своих соучеников, изучавших искусство боя вместе с ним у его отца и бесконечную череду уроков - сплошные повторы, после которых даже самые невнимательные и твердолобые начинали следовать за мастером и понимать как держать равновесие и обороняться, но ничего от твердолобости и невнимания в этой девчонке не было. Стоило только сказать этому дураку Бейджану хоть что-то - и любые наставления тонули в пучине "я-не-хочу". Знаешь ли ты, что когда я объясняю тебе что-нибудь, - говорил он Тайзе, повторяя то, что говорил в свое время наследнику, - когда я объясняю тебе что-то, я знаю, о чем говорю, а ты нет, а потому сосредоточься на том, что я говорю тебе. Если за этим последует ошибка, это будет уже моя ошибка, и я буду показывать тебе все снова.

Никогда не импровизируй для того, чтобы отразить атаку, которую не понимаешь. Если мы работаем в медленном темпе, остановись в тот момент, когда ты перестала понимать, и я покажу тебе следующее движение. Придет время и для импровизаций. Ты почувствуешь, когда оно наступит. Не заучивай остановки. Не заучивай неверные движения. Если я могу объяснить тебе что-то, дождись объяснений. И ты поймешь разницу.

- Еще раз, - сказал он, давая ей возможность двигаться самой.

Раз, два и три.

- Прекрасно.

Он снова занял исходную позицию и вместе с ней повторил весь цикл, от начала до того места, где она ошиблась, и продолжил уже правильно, поворачиваясь вслед за ней, медленно, очень медленно.

- Теперь - отражение в озере, - сказал он, - мои движения и твои.

Она начала пасс и замерла.

Он тоже остановился.

- В чем дело? - спросил он. - Я делаю что-то по-другому?

- Нет, мастер Сокендер.

Мягко и очень спокойно, при этом глаза и меч неподвижны.

- Но вы не разрешаете мне совершать движения просто так. Что я сейчас делаю?

- Ты слишком торопишься, - так же мягко; глаза не отрываются от ее глаз. Она ведет себя совершенно правильно.

- Видишь ли, последующее движение повторяет первое. Сделай еще раз первое. Будь моим отражением, пока я не подам другой команды.

Раз, два и три. Раз, два и три.

- А за этим что последует? - спросила она.

- Повтори то, что я показал тебе, еще раз, - сказал он. И прибавил:

- Нетерпение означает ошибку.

Это уже когда они остановились.

- Для всего отводится ровно столько времени, сколько нужно, ни больше, ни меньше. Твой меч - еще не оружие. Настоящее оружие - это замысел. Когда ты действуешь бессмысленно, считай, что ты безоружна. Продолжим.

Раз, два и три.

Так учил его мастер Енан.

Вокруг облетали с деревьев листья, и зелень на огороде побурела, тронутая первыми заморозками.

- Прыжок! - скомандовал Шока и взмахнул мечом под ногами Тайзы, перевел круговое движение вверх и обратно, нацеливая лезвие ей в спину. Последовал удар стали о сталь; после того как она правильно парировала атаку, мастер поднял меч, и они оба застыли, закончив цикл.

- Куда я ударю после этого? - спросил он.

- Вы двинетесь по прямой вниз, - бойко ответила она.

- Но я могу иначе.

- Из этого положения это непросто.

- Тогда тем более вероятно. Для тебя это может оказаться неожиданностью.

- Следовательно, опасность возрастает.

- Но я самый лучший. Что я сделаю в этом случае?

- Что-то третье. Что-то очень хитрое.

Он был умилен и польщен, но не улыбнулся. Он не покидал позицию. Они не торопились. Правилом игры было не спешить.

- И что это будет?

- Вы можете отойти назад с поворотом и увлечь меня за собой.

- В чем здесь преимущество?

- Преследование отвлекает внимание. Разрушает замысел противника. Действует ваш замысел. А замысел - это оружие.

Древнейшая теорема, вылетевшая вместе с клубочками пара из уст молоденькой девушки под серым осенним небом.

- Повторим, - сказал он и начал цикл с первого пасса.

Они разделись до рубах и брюк. Несмотря на холод, пот заливал ее лицо и шею, белая рубашка хлопала и разлеталась при каждом повороте, выпаде и новом повороте. Он позволил себе некоторое время просто наслаждаться сверкающим великолепием момента, сладким ядом отточенных движений, своих и ее.

Вот чем она платит ему. Обучая ее, он обучается сам. Он шел ей навстречу, делал все ей в угоду. В свое время, как он надеялся, она пойдет навстречу ему.

И больше глупостей не будет.

Он прижал ее к стволу старого дерева, под сенью которого стояла его хижина. Девчонка попыталась ускользнуть, не желая быть загнанной в угол, и кинулась прочь от корней дерева.

- Ага! - довольно воскликнул он и подался назад, уступая ей место.

Не стоит прижимать ее к стенке и не стоит ставить новичка в опасное положение или шутить над ним, нужно щадить ее гордость. Он старался вести себя с ней как можно более уважительно.

Но девчонка пошла в наступление. Заставив его при этом попятиться, она, кроме того, еще постаралась загнать его на свое место, и на одно кратчайшее мгновение, не дольше движения глаз, он позволил ей взять верх, отступив.

Когда он делал второй шаг назад, Тайза внезапно изменила стиль атаки.

Он инстинктивно отшатнулся и отдернул руку с мечом, тут же похолодев сердцем, проследив глазами за тем, как она повернулась перед ним подобно белому вихрю.

- Замри! - крикнул он.

Она остановилась. Он увидел, что на рукаве ее рубашки расплывается пятно крови. Сердце колотилось у него в груди, как молот. Она же, похоже, лишь немного смутилась.

- Я задел тебя, девочка.

Она сверху вниз окинула взглядом свое тело. По руке, в которой она держала меч, стекала на землю кровь и увлажняла пыль. Он взял ее руку и повернул, рассмотрев разрез, а Тайза завертелась, тоже стараясь увидеть. Кровь пропитала рубаху. Он схватил ее за подол и стащил через голову девчонки. Она начала было биться и протестовать и поспешно, стыдливо прикрыла грудь.

Рана находилась на руке сзади; разрез оказался длиной в палец и, слава богам, был неглубок.

- Я даже не почувствовала ничего.

- Дура, - он оттолкнул ее руку. - Больше не смей откалывать со мной таких штук.

- Простите меня, мастер Сокендер.

- Сейчас я слегка задел тебя. А мог бы изувечить. Ты поняла?

- Да, мастер Сокендер.

Он отвернулся, отошел к крыльцу и вложил свой меч в ножны, пока она, уже стоя на крыльце, натягивала рубаху и засовывала в ножны свой меч.

- Пошли в дом, - сказал он. - Черт возьми, такая хорошая была рубашка.

- Простите меня.

Он вошел в дом вслед за ней, снова стащил с нее рубашку, смазал рану мазью и забинтовал руку.

Сейчас, он знал это по собственному опыту, она должна уже начинать ощущать боль.

- Болит?

- Да, - ответила она.

Его сердце постепенно успокоилось; он взял себя в руки и восстановил душевное равновесие. Зацепив пальцем край рубахи, которой она все еще тщательно прикрывала свои прелести, он подтянул девчонку ближе к себе.

- Ты могла остаться без руки, чертова ты дура. Не смей больше нападать на меня так.

- Хорошо, мастер Сокендер.

- Иди и вымойся. И постирай рубаху. Ты вся в крови.

Она ушла. Он хмуро посмотрел ей вслед и решил, что сегодня обошлось. Без членовредительства. Но когда он умывался у дождевой бочки на заднем дворе, все снова пронеслось перед ним, та доля мига, которая ушла у него на ответную реакцию на ее выпад - незнакомый ей прием, который она еще не умела отражать, любой на его месте ударил бы так, и та следующая доля мига, в течение которой он понял, что если не остановит сейчас свое оружие то напрочь отсечет девушке руку.

Он снова и снова прокручивал в голове этот момент и время от времени поглядывал на нее в течение ужина - на сей раз не на крыльце, потому что по вечерам было уже холодно, и вид ее, целой и невредимой, приносил ему облегчение и ненадолго избавлял от видения, стоящего у него перед глазами: Тайза лежит на земле вся в крови, изуродованная. И так было бы, если бы он не остановил свой удар...

...А если бы он ударил иначе...

Она тоже расстроено посматривала в его сторону, подцепляя палочками рис из чашки, зная (и он был уверен в этом), что он думает о ней и что он, может быть, сейчас будет снова ее ругать. Может быть, она полагает, что совершенная ею ошибка непростительна - может быть, таковы правила. Но ученики могут так поступать и совершать такие ошибки. И в большей степени ошибка здесь была его, и она состояла в том, что он перестал ожидать от нее подобных дурацких выходок.

Ему нравилось учить ее, он наслаждался учебой, он предвкушал неторопливый разбор поединков, он получал удовольствие от вещей, которыми он не имел возможности заниматься долгие годы, и это воскрешало в его памяти период юности, но не приносило с собой ничего плохого, ни дуэлей, ни крови и боли, а лишь светлое чувство радости от умения владеть своим телом и способности делать это превосходно. Голос его отца. Мастера Енана. Серый, пыльный двор в императорском дворце в Ченг-Ди с нарисованными красной краской драконами на воротах. Лица друзей, большинство из которых теперь мертвы.

Тайза, фехтующая мечом в солнечном сиянии. Тайза в исходной позиции, все линии ее облика прекрасны - от ровного разворота коленей до постановки бедер и до кончиков блестящих волос...

Он научил ее этому. Этой осанке. Он с трудом мог представить себе девчонку-свинопаску. И шрам стал частью Тайзы. Он придавал ей определенную выразительность, он принадлежал ей, был частью ее лица - лица женщины, к которой он все больше и больше привязывался и от пребывания которой в его хижине зависело его спокойствие...

Она хочет убить Гиту.

О боги. Хочет бросить горы, пуститься в путешествие через страну, сжечь свою жизнь зря...

Ни черта у нее не выйдет. Он не позволит ей это сделать, черт возьми.

- Простите меня, - наконец пролепетала она, прервав затянувшееся молчание их ужина.

Он бросил на нее сердитый взгляд.

- Я знаю, что я натворила.

Что означало: "Спросите меня об этом".

И тогда они поговорят об этом, и обсудят это, и потом снова все будет в порядке, и все вернется на свои места, и будет как было.

До тех пор, пока не случится что-нибудь похуже.

- Ну, и что же ты натворила?

- Я полагала, что поступаю умно. Я думала, то, что я делаю, правильно, так как вы учите меня всем этим приемам, потому что они позволяют находиться в наилучшем равновесии при таком-то положении ног. И раз вы начали увлекать меня за собой, значит, вы задумали что-то, и я решила, что могу помешать вашим планам, перейдя с середины одного приема к другому.

Он рассматривал ее, хмурясь и очень долго, многозначительно отмеряя каждую каплю своего молчания. В конце концов он сказал:

- Так, значит, ты думала.

- Я... - она крепко сжала губы и на миг замолчала, а потом кивнула.

- Простите меня, мастер Сокендер.

Он положил ладонь на колено, а подбородок на ладонь, и посмотрел ей в глаза:

- Послушай меня, девочка. Ты хотела, чтобы я учил тебя. Я учу тебя. Ты необыкновенно талантлива. Может быть, по многим показателям лучше большинства выпускников школы Ченг-Ди. Но это не спасет твою жизнь, пойми. Я дал тебе обещание, потому что не хотел, чтобы ты бродяжничала и попалась бы в итоге в руки разбойников или голодала на дорогах. Посмотри на себя сейчас. Ты чертовски симпатичная девчонка. Сделал ли я тебе что-нибудь плохое?

Она сжала губы так, что в свете лампы от них осталась только бледная полоса.

- Нет, - сорвалось с этих губ, явно через силу, и ее ноздри раздулись, а глаза в панике заметались, как у загнанного кролика.

- Боишься, что я сейчас наброшусь на тебя. Не бойся. Не трону и пальцем. Не то, чтобы это было так трудно. Просто я держу слово. Верно?

Ответный кивок головы с ее стороны. Выражение лица все тоже.

- Здесь не Чияден. И женщина, которая живет здесь, в горах, - я говорю про тебя, - отлично умеет охотиться и стрелять из лука и вынослива в беге. Знает, что лучше быть сильной и уметь владеть топором и тренировать тело. Придворные дамы тоже учатся мечу и приемам самообороны. Считается, что в этом нет ничего плохого. Женщина должна уметь постоять за себя...

...это не слишком-то помогло Мейе.

...если бы я был там...

...если бы я мог это предвидеть...

- ...Удалившись от дел, я немного обленился. Но я получаю удовольствие от упражнений. И если я решил научить женщину чуть большему, чем полагается знать госпоже, это мое дело. Но когда я учу тебя, я пытаюсь объяснить тебе не только то, как обращаться с оружием, а кое-чему еще. Здравому смыслу и пониманию пределов своих возможностей.

- Вы обещали мне...

- Нет, ты послушай меня. Если здесь и была ошибка, то это ошибка моя - я надеялся, что со временем ты образумишься. Я обучал тебя, как положено обучать женщин. И если ты думаешь, что сможешь одолеть меня...

- Я знаю, что не смогу.

- Да, черт возьми. Я мог размозжить тебе голову о дерево. Вот что могло произойти. Может быть, у тебя хватит сноровки, чтобы одолеть одного или двух крестьян. Может быть, ты сможешь разделаться с разбойниками. Большинство из них никудышные бойцы. Но охрана повелителя, любого повелителя, это другое дело, любой такой воин вдвое тяжелее тебя, и у него значительно больше размах руки. Может быть, он менее подвижен, чем ты, но на это не стоит рассчитывать - мужчина, проводящий за упражнениями хотя бы по часу в день, не такая легкая добыча. Даже для меня, милая, и даже если вдруг одному из них сегодня случайно не повезет, трое его друзей встанут ему на смену. Дай мне свою руку. Дай!

Она закусила губу и осторожно вложила свою маленькую ладонь в его.

- Теперь попробуй пригнуть мою руку к полу.

Она попробовала. С силой, которой он от нее не ожидал, и ему пришлось напрячься, но он выдержал ее напор, даже тогда, когда она внезапно навалилась на его руку всем телом.

Она вернулась на свое место еще более удрученная.

- Может быть, ты хочешь попробовать сбить меня с ног?

- Думаю, не стоит стараться.

- Может получиться так, что выбора у тебя не окажется. Может получиться так, что против тебя будут пятеро, и тогда у тебя не будет ни малейшего шанса. Может получиться так, что их будет еще больше, а возможности для отступления не окажется, и тебе придется драться. Я учил тебя приемам и движениям, специально придуманным для женщин. Есть такие удары, которые ты выполнить не сможешь.

- Давайте попробуем.

- То, чего ты хочешь, невозможно, девочка. Мужчине даже не нужно быть лучшим бойцом, чем ты, для того, чтобы одолеть тебя. Ему нужно просто быть сильнее тебя и хотя бы в половину таким же ловким, как ты, а это означает, что любой чертов стражник у ворот замка сможет снять тебе голову с плеч. Это значит, что любой солдафон, если он здоров как бык, сможет запросто прорубить своим дешевым мечом твою стойку, и если он не сможет этого сделать, это сделает его товарищ, сбоку или сзади. Вот так обычно бывает во взрослом мире. Ты еще недостаточно сильна. Ты не знаешь еще всех приемов боя с мечом и не сможешь защитить себя от многого, что будет подстерегать тебя.

- Все, что мне нужно, это подготовиться настолько хорошо, чтобы одолеть одного человека.

- Ты сейчас просто не в себе. Если ты будешь продолжать в таком же духе, то умрешь в сточной канаве, ни за что ни про что. И это если тебе повезет.

- Я не боюсь.

- Тогда ты просто дура! Или лгунья.

- Вы поклялись, что будете учить меня. Если вы не учите меня так, как надо, это означает, что вы нарушаете свое слово.

Ее глаза блестели, полные слез.

- И еще - что лжец - это вы, мастер Сокендер.

- Черт тебя дери.

Ее подбородок затрясся. Но она продолжала смотреть на него с открытым вызовом.

- Послушай меня, девочка. Послушай меня. Если я ударю тебя в полную силу, как ты просишь, я сломаю тебе кости. Плечо или еще что-нибудь. Первая честная схватка и, - крак, - рука пополам. Ты что же, этого хочешь?

- Если ваша учеба состоит в том, чтобы бить меня, что же, пусть будет так. Может быть, вы просто хотите меня убить.

- Ты чертова маленькая дурочка. Я говорю тебе о том, что может произойти.

- Вы дали мне слово.

- Я уже говорил о том, как это случилось. Послушай меня. Ты молодец. Ты очень талантлива. Но ты не можешь сделать того, что ты хочешь. Ты не можешь изменить мир. Забудь свои сумасшедшие планы. У тебя сейчас есть крыша над головой. У тебя есть теплая постель. И ты можешь остаться со мной настолько, насколько хочешь.

Он сделал глубокий вдох и сказал это, наконец решившись, так как это уже давно звучало у него в голове - черт с ним, с титулом, с тем, что могут про него сказать в Ченг-Ди. И с тем, как на это посмотрел бы его отец, если бы его отец был жив и мог бы видеть это. Но его отец, слава богам, не видит этого и не видел многого, что творилось в стране.

- В качестве моей жены или так близко к такому положению, как ты пожелаешь. Жизнь здесь ведь не так уж дурна. Правда?

- Нет, - она отвечала решительно, безоговорочно.

- "Нет" - что? А что ты собираешься делать? Устроить набег на замок Гиты? Вести себя, как последняя дура? Они порубят тебя на куски и побросают собакам.

- Вы поклялись...

- Я просто пообещал тебе кое-что. Это не в счет, с сумасшедшей-то женщиной.

- Нет, вы сказали, что клянетесь, мастер Сокендер. Я тоже принесла клятву. И вы будете учить меня.

Он скривил губы, испепеляя ее взглядом.

- До чего же ты упрямая сучка.

- Я поклялась, и я выполню свою клятву. А вы выполните свою. И будете учить меня так, как надо. Без обмана.

- Я не обманывал тебя.

- А как же это называется, когда вы специально бьетесь со мной слабо?

- Черт дери твою дурость! Ты хочешь, чтобы я тебе все кости переломал?

- Я хочу справедливости, мастер Сокендер. Я хочу, чтобы вы выполнили свое обещание. Если вы не смогли показать себя сегодня с лучшей стороны, то это ваша вина, а не моя, ведь так, мастер Сокендер?

- Дура, вот что я говорю! Так бывает. Так бывает с мужчинами, даже с лучшими из них. Какие шансы, по-твоему, у тебя есть? Ты быстро устанешь, девочка, ты устанешь и ошибешься, тебе станет жарко в боевом панцире и ты забудешь следить за тем, что делается вокруг, а в это время какой-нибудь ушлый пехотинец выпустит кишки твоей лошади - и что, черт возьми, ты будешь делать после этого?

- Вы должны научить меня этому. Ведь вы мне обещали.

- Вот дура, - выругался он, и замолчал, и молчал долго. В конце концов он отбросил все потенциальные продолжения разговора, встал и прошел к своей циновке, разделся, не заботясь о девичьей скромности и смущении, просто отвергнув ее присутствие, и вернулся к очагу, чтобы налить себе немного рисового вина в чашку и согреть его.

- Хочешь вина? - отрывисто бросил он, взглянув в ее сторону. Она уже разобралась с посудой и укладывалась в постель в одежде.

- Нет, - ответила она, даже не взглянув на него, забралась под одеяло, повернулась к нему спиной и укрылась с головой.

- Зима будет длинной, девочка. Выпей со мной немного вина. Я расскажу тебе про двор императора. Или можно поговорить о том, о чем хочется тебе.

- Нет. - Из-под одеяла.

Он стоял и обдумывал не слишком удачное завершение вечера, дожидаясь, пока вино согреется. После этого он взял чашку с вином в руку и задул свет.

- Я иду спать к себе, - сказал он в темноту.

С другого конца комнаты никакого ответа.

Он сидел в темноте и потихоньку, маленькими глотками пил вино, и допил его до дна, стараясь не думать ни о девчонке, ни о мече, который едва не искалечил ее, ни о Чиядене и засадах неблагодарных крестьян.

Он все еще видел то, что случилось. Отчетливую проекцию на закрытых веках. Он видел и того первого человека, которого он убил. Он видел всю длинную вереницу последующих убитых им людей. Он видел то, что пара хороших ударов мечом может сделать с человеком. Со взрослым, здоровым человеком. Изуродованные, верещащие останки, извивающиеся в пыли.

Он получил еще одну женщину и снова беспомощен сделать что-либо с ней. Как и в первый раз.

Следовало переспать с Мейей, говорил он себе, сразу же после того, как эта мысль впервые пришла ему в голову. Конечно, последовал бы скандал. Поспешная свадьба. И Мейя, более уже не девственница, еще до того, как император решил выбрать ее в жены своему сыну - дураку и убийце - была бы в безопасности, защищена от всего, что постигло ее впоследствии от рук мужа.

Следовательно (и теперь ему нет нужды выслушивать эту чепуху), нужно брать быка за рога и переходить к делу, прямо подойти к ней и показать, что значит мужская сила против ее осмотрительности. Ночи через две-три она оттает, образумится, поймет, что обращение благородного господина с женщинами очень существенно отличается от того, что она успела узнать раньше.

Все это показалось ему весьма разумным. И казалось таким до тех пор, пока он не вспомнил, что имеет дело с Тайзой.

До тех пор, пока он не вспомнил, что она сказала ему в критический момент: "Вы дали мне слово, мастер Сокендер".

- Как рука? - спросил он ее за завтраком.

- Все в порядке, мастер Сокендер.

Он положил в рот еще риса и принялся жевать.

- Я уже могу сегодня заниматься дальше, - торопливо заметила она.

Он промолчал.

- Моя рука двигается нормально, мастер Сокендер. Со мной все в порядке. Вы задели меня самую малость.

- Я ударил тебя мечом, черт возьми. Я ударил тебя с широким замахом, иначе я подставил бы тебе собственную шею, будем откровенны, разве не так?

- Я не стала бы рубить вас...

- Тогда для чего же, по-твоему, у тебя в руке меч?

Рот Тайзы приоткрылся. Она поспешно захлопнула его.

- Отлично, - сказал он, пристально глядя на нее. - Ты хочешь, чтобы я учил тебя так, как учат мужчин. Что ж, ты сама напросилась.

К ее ногам упала кольчуга от его панциря.

- Тяжелая, - сказала она, пошатнувшись, когда мастер затянул узел на веревке вокруг ее пояса и перебросил веревку через плечи крест-накрест, потому что в кольчугу можно было засунуть двух таких девчонок. После этого он обернул ее руки и ноги кожей и кусками старых одеял, потому что его поножи и щитки на руки не подходили ей никак.

- Ты так хотела, чтобы я учил тебя? - спросил он.

- А что же вы оденете?

- Обо мне не беспокойся, - ответил он. - Это ты, а не я, пыталась потерять руку.

Он сделал шаг назад, взял в руку свой меч и указал им на нее.

- Вот так. Это твои доспехи.

Она попробовала двинуть рукой, ногой и пошатнулась. Но сразу же выправилась.

На следующий день он посадил ее на Джиро и дал ей вволю прочувствовать, что значит скакать в боевом панцире. До этого она каталась на Джиро только без седла, пока Шока валялся где-нибудь на травке, на солнышке посреди пастбища. Она не свалилась. Но сегодня Джиро был в хорошем расположении духа.

- Если ты собираешься стать благородным воином, - поучал он ее, - ты должна знать, как держаться в седле.

Он повернулся, прошел к ограде и сел на верхнюю жердь.

- Прокатись раз десять взад и вперед по пастбищу. Тебе еще много чему нужно научиться, девочка. Давай посмотрим, сколько ты высидишь в седле.

В этот вечер он снова кипятил компрессы

- Не хватит тебе еще учебы? - спросил он ее. Она молча обожгла его темными и сухими глазами. Она ничком лежала на циновке, а он обкладывал кусками дымящейся ткани ее зад и обратные стороны ляжек.

- Нет, - сказала она.

- Да, - поддержал он ее, - в полном вооружении будет еще тяжелее.

Стрела начала полет, и олень сразу же начал поворачивать голову на звук тетивы Шоки, но не закончил движения - стрела, летящая по дуге точно в сердце, пронзила оленю грудь. Шла охота не ради развлечения, а для того, чтобы зимой им было что есть. Другого не дано. Олень пошатнулся от удара стрелы, бросился было вперед, но свалился на покрытую первым снегом траву.

Шока тут же перерезал животному горло, для верности, в то время как Тайза привязала к ногам оленя веревку из сыромятной кожи и перебросила другой ее конец через ветку дерева.

Оленины хватит на всю зиму. Шкура, рога и кости сгодятся на отличные брюки для охоты и поединков, ножны для охотничьих ножей или на другие полезные вещи, изготовлением которых он сможет заняться длинными зимними вечерами.

- Я никогда не пробовала оленину, - призналась Тайза.

- По правде говоря, - сказал он, - обычно к зиме я забивал пару диких свиней. Но в этом году нас двое, а этот олень сам подставился, теперь остается сообразить, как доставить добычу домой.

Они прокоптили уйму оленины, приготовили колбасы, выделали шкуру, а остаток туши заморозили, подвесив на крыльце хижины.

Зимними вечерами, когда все вокруг заметало и Джиро был уютно устроен в конюшне, Шока учил ее, как делать стрелы и вырезать лук - работе чисто мужской. Но он учил ее потому, что она сама хотела, и это помогало им скоротать вечер, и это было то, от чего она приходила в хорошее расположение духа и время их проходило приятно.

Ее глаза внимательно следили за всеми движениями его рук и пальцев, а его - отмечали свет в ее глазах и легкую улыбку, трогающую ее губы. Надо же, это что-то новенькое.

Он стал замечать, что думает о ней ночи напролет. Время от времени он испытывал ее стойкость небольшими комплиментами или прикосновением рук к ее спине, когда она была чем-нибудь занята.

Она вздрагивала, отстранялась и повторяла в одном варианте или другом:

- Нет.

Так проходила зима, снег сегодня и снег завтра, а они сидят в хижине, в тепле и уюте, высовывают нос наружу только по крайней необходимости - принести воду для Джиро, дать ему выездку или расчесать его и снова вернуть в удобное и безопасное стойло на ночь.

Он показал ей, как правильно вить тетиву и как привязывать ее к луку. Он объяснил ей, почему разного типа стрелы имеют определенное оперение и определенные наконечники и как подбирать перья и закреплять их на стреле. Он показывал ей, устелив пол хижины циновками и охапками соломы, некоторые из простейших приемов рукопашного боя, которым научил его мастер Енан, и то, как пальцами отводить удары меча и пользоваться палкой, чтобы ее ударами парализовывать ноги или руки грубиянов, не умеющих вести себя с дамами.

Таким вещам ее могли научить монахини. Когда он напомнил ей об этом, она сказала:

- Я не смогла бы там продержаться долго.

- И куда бы ты ушла оттуда?

- Не знаю, - ответила она, не желая начинать дискуссию.

Она сидела, опустив глаза и предоставив ему возможность гадать далее самому: вот она отправляется на дорогу и становится там лакомой добычей для негодяев более сильных и быстрых, чем она, но сил думать об этом у него не было.

Он рассказывал ей истории, она рассказывала ему свои, о том, как выглядит двор Ченг-Ди, о том, каково житье в Хуа. Они удивляли друг друга своими рассказами, он видел это. Это можно было прочесть в ее широко открытых глазах, когда он рассказывал ей про императорские обеды, где блюда украшались перьями павлина, а у жаренных свиней на спине возвышались сахарные замки, по бокам развевались крылья из лебединых перьев, а в глазницах сверкали настоящие красные рубины.

- У нас тоже было много хорошей еды, - вспоминала она, описывая будни Хуа и рассказывая о процветающей ферме ее многочисленной семьи, состоящей преимущественно из братьев. Иногда в ее историях мелькали имена, Джей или Мени. Она поведала ему о ручной косуле, которая жила у дочери Кейдженга и которую охотники повелителя убили по ошибке (почти все истории Тайзы имели печальный конец). Госпожа и ее муж теперь мертвы - госпожа убила себя, а ее муж погиб, защищая замок. Но рассказывая про это, она не проронила ни слезинки. Она лишь становилась все более и более грустной. Он, в свою очередь, начинал думать о Мейе и о ее гибели, и тоже грустил. Но он никогда не говорил с ней о Мейе. Ведь Тайза была еще ребенком. А он зрелым мужчиной. И он не хотел раскрываться перед ней целиком и выставлять напоказ свои личные и болезненные воспоминания, даже тогда, когда он, бывало, выпивал чашку-другую вина. Он угрюмо замолкал, и в хижине тяжело повисала тишина.

В ту ночь она тоже выпила с ним, немного. За окнами завывала вьюга. Она пришла в хорошее настроение и показала ему игру, в которую играли в Хуа, когда шел снег, и оказалось, что он тоже знал эту игру - они играли в нее в императорском дворце. Вышло так, что в их прошлом нашлось нечто общее.

Расставляя на расчерченной доске кусочки дерева и кости, он вспоминал о том мире, где они играли в шашки, сделанные из нефрита и янтаря, и ставки были очень высоки. Возможно, она вспоминала о своем, о шашках, выточенных из камня, о родителях и куче братьев. И они принялись играть на такие вещи, как Кто Пойдет За Водой или Кто Будет Готовить Завтрак. Он предложил и другие ставки, но она нахмурилась, услышав такое, и он поспешил убедить ее, что шутит.

- Ладно-ладно, - сказал он, - если ты проиграешь, будешь греть меня ночью. И больше ничего. Без рук.

- Нет, не буду, - отрубила она, - вы можете плутовать.

- В чем? Кроме того, благородные господа не плутуют.

- Да уж, - недоверчиво бросила она, аккуратно складывая руки на коленях.

- Так как же?

- Я знаю, чего вам надо. Но вы этого не получите. Я не позволю вам нарушить слово. Вот и все.

- Ты больше проигрываешь, - возразил он, - ночью будет очень холодно.

Она отрицательно покачала головой.

- Так вы будете играть? - спросила она. - Завтрашний обед против того, кто выгуливает Джиро.

- И то, и другое - твои обязанности. Это не ставка.

- Тогда - кто идет за дровами в следующий раз.

- Хорошо, - согласился он.

Они играли весь вечер напролет, а за окнами шел снег, и эта ночь была самой холодной за всю зиму, и они выпили еще немного.

- Ну, давай же, - предложил он, когда она, пошатываясь, начала укладываться спать. Он уже полулежал на своей циновке, более или менее навеселе. Он похлопал рукой по циновке рядом с собой.

- Чертовски холодно. Нет смысла искать трудностей. Я обещаю тебе, что буду думать только о нашем благополучии. И не буду пробовать сделать что-нибудь такое, что тебе не понравиться.

- Нет, - она была достаточно трезва, чтобы устоять, и улеглась на свое место, свернувшись под одеялом калачиком.

* --- конец демо-отрывка --- *