Алан Ллуэллин

СТРАННЫЕ ЗАХВАТЧИКИ

Перевод - О. Колесников

 

Предисловие

 

В анналах научной фантастики до сих пор отсутствует единое мнение относительно того, по каким критериям определять художественную ценность научно-фантастического произведения. Пока что такая оценка поражает сумятицу рынка или неумеренный энтузиазм фанатов.

Среди публикаций научной фантастики нельзя выделить серии, эквивалентные таким изданиям, как "Всеобщая библиотека", "Мировая классика" или "Оксфордское собрание английских поэтов". Разумеется, высокий уровень подобных серий безоговорочно решает вопрос о значимости автора: суждение являет собой по сути переменный стандарт. И пусть до сих пор идут споры о том, считать ли Чарльза Диккенс романистом первого класса или о возможности квалифицировать в качестве поэта Александра Поупа, тем не менее эта литература имеет достаточно надежные рамки стандартов, по которым может быть выбран для публикации известный писатель и отложены в сторону сочинения новичка. Соревнование очень важно для начинающего автора, но при этом он должен знать, что игра стоит свеч.

Одним из эффектов неопределенности, сложившейся в области фантастики, является то, что масса скучных романов переиздается лишь в силу незаслуженной репутации авторов. При этом любой читатель, новичок в этой лишенной устоявшихся канонов области, может прийти в полное замешательство, если, выбрав роман из научно-фантастической серии с пометкой "Классика", отмеченный людьми с "громким именем", обнаружит, что роман сей и по замыслу и по написанию, значительно уступает тем литературным достоинствам, к которым он привык как читатель.

Но бывает и наоборот. Действительно хорошие книги превращаются в прихоть издателя. Не получив своевременной рекомендации для переиздания, они бесследно пропадают, и о них забывают.

Основной целью серии "Мастера научной фантастики" является поиск хороших, но забытых книг независимо от того, на каком языке они вышли впервые, и возвращение их на радость английским читателям.

Роман Алана Ллуэллина "Чужеродные захватчики" - из числа незаслуженно забытых. А это одно из тех произведений, которые запоминаются надолго. А. Ллуэллин уводит нас в далекое и не отмеченное пока временем будущее, в новый ледниковый период. Большая часть северного полушария уступила натиску ледников и снега. Цивилизация рухнула. Общность людей, за которой мы наблюдаем по воле автора, имеет собственную культуру, собственный жизненный уклад, и сопротивляется бедствию, опираясь на суровые законы государства и религии. Солнца стало не хватать, земля скуднела, и появились никому неизвестные чужеродные захватчики. Они двигались с юга, в то время как холод подступал с севера. Но даже в таких чрезвычайных обстоятельствах люди сохраняли свою индивидуальность.

По общему признанию, ни одна из составляющих этой истории не являет собой нечто новое. Однако новой является комбинация их, а поразительная оригинальность книги усиливается благодаря мастерству автора в описании деталей. Здесь он удовлетворяет самому первому требованию, предъявляемому к авторам героической фантастики: приводя нас вслед за собой в необычное место, он описывает его настолько достоверно, что, кажется, мы сами можем жить в нем. Мы вдыхаем холодный воздух, наши ноги стынут в холодной воде. Мы поражены. И в то же время убеждены: суровый мир, в котором живет Адан Байтан, его друзья и враги, встает перед нами как живой.

Как указывает имя героя, Адан Байтан, его мир - это далекое будущее России. И здесь еще один ключ к оригинальности романа. Эти люди, живущие в феодальном мире и с беспокойством ожидающие караван, который должен появиться до наступления зимы, - люди глубоко верующие. Над алтарем в их темной полуразрушенной временем церкви висят три иконы. На первой изображен основатель веры, человек по имени Маркс. На второй - Ленин, также почитаемый за святого... "Не лежало ли его тело, так чудесно сохраненное на много веков, в исчезнувшем святом городе Москве скованное льдами, где-то на севере?"... Третья икона изображает Сталина, олицетворяющего дух этой религии, "безжалостной, всепобеждающей и всеразрушающей..."

Метафора, возникающая в голове читателя, связывает эту окаменелость мысли с общим оцепенением окружающих условий. Этот и другие моменты, описанные в романе, создают своего рода синтез политики и литературы, делая книгу чрезвычайно пророческой, - ведь она была опубликована в 1934 году. И это авторское провидение предохраняет роман от забвения.

Алан Ллуэллин - весьма интересный человек, чья долгая карьера (в чем всякий может убедиться на примере его романа) неразрывно была связана с политикой и литературой. Однажды он был избран депутатом либералов от Южного Кройдона и в этот период посетил Советский Союз. Вполне очевидно, что его мнение по поводу увиденного там было значительно менее благоприятным, чем то, которое выразили после поездки в СССР Г. Уэллс, Бертран Рассел и другие интеллектуалы.

"Да, я посетил Советский Союз, но в очередной раз получить визу уже не смог, - сообщал он мне в своем письме. - Не совсем удобно писать или рассуждать о стране и существующей в ней политической философии, если не можешь отправиться туда, чтобы увидеть все собственными глазами".

Среди других его произведений можно отметить роман "Праздник Иоанна", опубликованный незадолго до второй мировой войны, и такую полемическую работу, как "Пусть рухнет их политика", - нашумевшую в свое время книгу, представлявшую сатирический анализ коммунистических и фашистских концепций. "Чужеродные захватчики" в некотором роде продолжение этой книги. И что уж совсем неожиданно, мистер Ллуэллин вдобавок к перечисленному является автором "Справочника по геологии земной коры Уэльса".

Но этим не исчерпывается круг интересов мистера Ллуэллина. Он опубликовал также и ряд исследований древних "Артуровских" текстов, под общим названием "Слово об Истоках". Об этих текстах он говорит: "Я выяснил, что эти якобы не поддающиеся расшифровке рукописи, на деле являются научной работой по планетной системе, в которой планеты расставлены в строгом порядке, а система пространственно-временных координат изображена в полном соответствии с правилами Пифагора, то есть с математической точностью. Совершенно ясно, что тексты относятся в основном к 4-5 столетию".

Аналогичный интерес археолога проявляется и в изучении Ллуэллином истории с ковчегом Сита Напиштима, входящей в древний шумерский эпос о Гильгамеше и являющей собой первую попытку человека дать графическое представление о связи времени и пространства с использованием математических зависимостей. "Путешествия в пространстве с самого начала были областью интересов человека", - добавляет он.

Подобные интересы нашли свое отражение и в настоящем романе, даже если они и не лежат на поверхности. Большая часть современной фантастики потому и бесплодна, что состоит из одних лишь прилагательных, в то время как эта книга имеет глубокую сущность. "Чужеродные захватчики" всегда остануться сильным и выразительным романом, хотя он и не относится к разряду приключенческих романов о Конане. Это сложный, концептуальный роман, отражающий социальные взгляды писателя.

Ллуэллин использует высокую прозу специально для того, чтобы увести описание от действительности. Временами, разумеется, проступают легкие натяжки. Но зачастую они оправданны, и, по крайней мере, их нет там, где он описывает самих захватчиков:

 

"Темная масса обрушилась на стены, но они не могли понять, что напоминала им ее форма. Скорее ее можно было сравнить с огромным камнем, такой неподвижной казалась она. Наступал день.

Голова, длинная и узкая, абсолютно плоская. Выступающие горбом плечи, которые будто помогали рукам оттолкнуться в громадном прыжке. Голова, покрытая мозолистыми мерцающими наростами, напоминающими чешую, поблескивала, отражая свет. На руках, ухватившихся за зубчатый верх стены, - когтистые пальцы, покрытые той же поблескивающей чешуей. Казалось, что от основания головы по плечам спускалась вниз гибкая кольчуга с мерцающими складками. Существо стояло тихо, затаив дыхание, будто окаменев, и казалось безукоризненным, блестящим, сделанным из какого-то неизвестного металла твореньем нечеловеческого искусного мастера...

Его длинная тень нависла над городом...

Люди затаили дыхание..."

 

Как окружающая среда и политика оказываются связанными воедино, так же оказываются связаны между собой чужеродные захватчики и Катастрофа (предположительно ядерная война), которая предшествовала описываемой истории. Смысловые корни романа в нашей истории, в нашей действительности.

"Чужеродные захватчики" издавались в последний раз почти тридцать три года назад, два года спустя после первой публикации романа Олдоса Хаксли "Прекрасный новый мир". Роман Ллуэллина не снискал такой популярности, как роман Хаксли. Первое издание "Чужеродных захватчиков" я купил в книжном киоске на базарной площади в Девоне перед самым началом войны. Стоила книга всего шиллинг. Роман произвел на меня огромное впечатление, которое не изгладилось и до сих пор. Тогда я был еще подростком и только начал читать научную фантастику. В то время Герберт Уэллс произвел на меня гораздо меньшее впечатление. Я прочитал и несколько американских журналов, но нашел их слишком слабыми. Эта же книга была весьма убедительной.

Став старше и, возможно, немного мудрее, я искренне удивлялся, если подобное восхищение вызвал у меня очередной научно-фантастический роман, несмотря на значительную конкуренцию, возникшую с тех пор. Первое впечатление очень важно. Когда перед нами открывается картина неизвестного будущего, мы всегда благодарны человеку, который так широко распахнул эти ворота.

 

Брайан Олдисс

 

 

 

1. Дозорный

 

Он сидел, низко пригнувшись и опираясь на пятки, над обрывом у самой реки. Жесткая трава покачивалась под случайными порывами ветра, задевая его обнаженные икры. Он чувствовал лодыжками ее сухие стебли, хотя его ноги, обутые в сплетенные из соломы неуклюжие лапти, не чувствовали под собой даже твердой земли. Он был рад судорожным порывам ветерка - было невыносимо жарко. Жара никак не спадала, несмотря на то, что короткое лето уже катилось к концу. Жара. Солнце как будто замерло, и пылающий горизонт резонировал, словно живой, за счет собственной энергии. Слишком жарко, чтобы снять круглую меховую шапку, прикрывающую голову. Слишком жарко, чтобы хорошо видеть округу.

Морща загорелый лоб, он с беспокойством вглядывался в раскинувшееся перед ним пространство. Там, где он сидел, уходила вдоль вереница холмов, которые то поднимались, то круто падали вниз к берегам большой реки, как бы простирая свои волнообразные плечи (скорее коричневатые, чем зеленые, оттого что лето так яростно иссушило травы), уходила все дальше и дальше туда, где последние различимые склоны терялись в легкой туманной дымке, окутавшей край неба. И здесь и там, вдоль их высоких склонов, которые стеной ограждали западный берег реки, стояли, вытянувшись в ряд, сосновые и еловые леса, смешанные с деревцами рябины; казалось, деревья затаили дыханье из страха свалиться с высокого и крутого берега. Прямо под ним мутная коричневатая река, очень быстрая, полноводная, благодаря растаявшим северным снегам, омывала плоские, усыпанные камнями берега. Рыхлые полоски пены белели в тех местах, где вода пыталась преодолеть затопленные банки и намытые островки, которые, казалось, отчаянно и безнадежно сопротивлялись напору воды, стараясь вырваться на поверхность. На востоке, куда он неотрывно смотрел, раскинулась бесконечная песчаная равнина, местами заросшая чахлым кустарником. Плоская и спокойная, кое-где рассеченная стремительными потоками бегущей воды, поблескивающей в дрожащем воздухе и исчезающей в легком тумане.

Адан не видел никаких признаков каравана.

Он с беспокойством заерзал, и его пальцы потянулись к пастушьему посоху, деревянной оглобле с грубо насаженным металлическим набалдашником, которая лежала в траве сбоку от него. Его послали следить за прибытием каравана. Именно он, Адан Байтан, был выбран старейшинами для этой цели. Они знали, что он вынослив, терпелив и зорок. И еще, подумал он с гордостью, сообразительнее всех прочих. При этой мысли его взор на миг обратился к деревне.

Серые, выветренные избы, в беспорядке разбросанные в складке холмов, стояли почти у самого берега быстрой реки, там, где среди гальки и валунов лежало несколько маленьких лодок с убранными мачтами и парусами.

С обрыва большинство домов не были видны, но те, которые Адан мог различить (сложенные из бревен, с облупившейся корой, унылые на вид, ничем не украшенные, плотно обмазанные перемешанной с соломой глиной, защищавшей их от ветра, дождя и снега), ничем не отличались от остальных. Он отметил, не задерживая на этом внимания, что три или четыре избы - нежилые и почти развалились. Для деревни это было обычное явление ни у кого не вызывавшее беспокойства. Что же до тех, кто жил в этой деревне, то часть их работала на огородах и полях подсолнечника, принадлежавших старейшинам, другие пасли скот. Некоторые, кого Адан сейчас различал вдалеке, рыбачили, стоя по колено в воде около полузатопленных песчаных берегов. Все работали на старейшин, впрочем, как и он сам.

Адан слегка нахмурился, и на лице его отразилось раздражение. Глаза потемнели от обиды. Он отвел взгляд в сторону, чтобы спрятать его, как будто даже в таком уединенном месте он чувствовал бдительное око власти, неусыпно следившее за ним. Старейшины имели власть над всеми (и им в том числе). Остальные повиновались. Покорность давно уже превратилась в привычку, и они не задумывались над ней, как не задумывались над работой своих легких при очередном вдохе. Но он... Мысль возникла и тут же погасла, на мгновенье омрачив его сознание, словно тень облачного лоскута, пересекшего путь солнечных лучей. Это была та мысль, которая не задерживалась надолго, чтобы оформиться в его сознании, но неприятно беспокоила Адана вновь и вновь.

Замок старейшин стоял над деревней, чуть севернее ее, на самом краю крутого оврага, по дну которого осенний бурный поток год за годом пробивал себе дорогу к реке. Некоторое время Адан угрюмо разглядывал высокие гладкие стены, подернутые дымкой и темным пятном выделявшиеся на сверкающем небосклоне. Это было странное и загадочное здание, и очень древнее. Часть его лежала в развалинах, которые возникли так давно, что Адан этого не помнил. Но благодаря подпоркам из тяжелых и крепких бревен сооружение, построенное из какого-то неизвестного камня, стояло относительно прочно. "Кто бы ни построил его, это должны были быть сильные люди", - подумал Адан. В здании были большие окна из твердого, но хрупкого материала, так называемого "стекла". Большая часть стекол была разбита, однако отверстия заделаны досками и кусками железа. Сквозь "стекло" можно было заглянуть внутрь, и хотя немногим жителям деревни разрешалось входить в замок, Адан и множество других с осторожностью и любопытством заглядывали туда и видели шеренги приземистых колонн, застывшие колеса, странные металлические предметы, стоявшие в темной глубине, неподвижные, ржавые, покрытые паутиной. А еще там были надписи на стенах. Но никто не мог прочитать их. Даже Иван, его брат... (старейшины забрали Ивана к себе, чтобы он жил у них, учился и прислуживал им, как лицо, относящееся к священнослужителям), так вот, даже Иван, худой, молчаливый и наблюдательный, Иван, которым восхищался и которого жалел Адан, не мог прочитать эти надписи. Даже он, несмотря на то, что умел читать, не разобрал их смысла. Возможно, это было под силу Вождю старейшин, который вообще знал все и чья власть была безгранична. Но больше никому.

Рассматривая далекий замок, Адан задрожал от неожиданного прилива суеверного страха. В этом здании не было ничего доступного его пониманию - только конструкция из серпа и молота, установленных там как символ рабства, которое все они должны нести в интересах религии, властвовавшей над ними. Они должны работать и заботиться о старейшинах. Разве не повторял этого изо дня в день верховный Вождь, когда они собирались на молитву?

Вблизи замка, на том же огороженном участке, стояла большая просторная церковь. Тоже очень старая. Но как огромна она была! Чьи руки смогли построить эту величественную башню и разрушить ее, невероятно высокую, цилиндрическую, сужающуюся к вершине, устремленную в небо? Должно быть, подобных сооружений когда-то было много, судя по тому, что в траве, рядами проросшей просторных залах, виднелись обломки рухнувших, изувеченных стен, уже скрытые зеленой порослью, населенные всякой мелкой живностью, которой нравятся сырые осклизлые места. То были памятники тем, кто жил до Катастрофы, той Катастрофы, которую предстоит искупать, знал Адан, не одному поколению. А сами залы, где они собирались слушать проповеди старейшин - как огромны были они! Бесконечные и бесчисленные, пол покрыт толстым слоем пыли, которая клубами вздымалась всякий раз, когда неосторожная нога ступала по каменным лестницам. Эти сумрачные комнаты, как и замок, были заставлены окутанными темнотой металлическими конструкциями...

Одна огромная комната была заполнена рядами ржавых и теперь никому не известных машин. Их колеса, невообразимо гигантские, пестрели вмятинами, и глубокими, и не очень, них следы - грубые, искореженные, в пятнах ржавчины. Ржавчина источила эти сооружения, и любое прикосновение к ним порождало удивительный водопад мельчайших частиц, которые сыпались на землю, наполняя воздух тончайшей пылью. А снаружи, на устремленных вдаль, широко раскинувшихся участках, от реки к холмам пролегли металлические полосы, напоминающие рельсы, засыпанные землей, скрученные, заросшие. Тоже проржавевшие и глубоко ушедшие в землю.

Когда кто-либо пытался вспахать это пространство, то лемех поднимал на поверхность земли странные металлические предметы, разработанные для целей никому не понятных. И в глубинах реки еще можно было иногда обнаружить развалины из металла и камня. Во многих местах, не столь удаленных, река изобиловала ими, а ее берега были глубоко изрыты огромными пещерами, словно какой-то великан исколол их своим копьем, чтобы уничтожить все живое, например, людей, живших до Катастрофы. Как Адан, который не раз проделывал в детстве нечто подобное, руша муравьиные кучи....

Говорили, что в верховьях реки есть несколько подобных мест, а если зайти еще дальше, то можно увидеть развалины огромного железного моста, чьи опоры, словно сторожевые башни, охраняют берега, и повсюду-де разбросаны нагромождения металла, и выступают на поверхность, когда уровень воды в реке относительно невысок. Но Адан никогда не бывал так далеко и до конца не верил этим рассказам. Нелегко поверить в то, что люди когда-то жили иначе, чем сейчас. Он не верил и тому, что долгими зимними вечерами рассказывали старухи и к чему прислушивались дети... В другом месте, с белым днем, над ними можно было посмеяться. Но замок и церковь были рядом. Самые настоящие, не выдуманные.

Было очень опасно заходить в церковь дальше того места, где они обычно молились. Только любопытные дети могли отважиться на это. Адан припомнил, как он заглядывал в эти комнаты, как расширялись от страха глаза и от глухих ударов замирало сердце. Он вздрагивал от этих ударов, а под ним вздрагивал пол... Однажды огромная масса машин (ведь, кажется, так называл их Иван?) с оглушительным грохотом провалилась под пол церкви. В ту ночь старейшины молились, и их молитва сопровождалась скорбным плачем и криками отчаяния собравшихся людей. Это было предзнаменование грядущих бедствий.

Ветер на мгновенье освежил его лицо, и травы лениво и томно качнулись. Что это, предвестие? Где же караван? Он опаздывал уже на пять дней.

Взгляд Адана, который притупился было пока молодой человек был поглощен своими мыслями, вновь обрел остроту, и юноша с зарождающейся тревогой и возросшим вниманием вновь стал разглядывать огромную равнину, раскинувшуюся под ним. Брови слегка дернулись вверх, будто подталкиваемые смесью страха и недоумения, охвативших его. Ведь если караван не придет... Он никогда не задумывался над этим раньше. И важность, и сомненья были уделом старейшин. Именно они всем управляли и обо всем заботились. И казалось вполне естественным полагаться на них и не думать ни о чем. Они никогда не требовали от людей работы ума и не одобряли ее. Они рассматривали их как подобие скота, некую обузу. Даже Адан, несмотря на то, что его гордость по неизвестным причинам постоянно выступала против такой разновидности рабства, все же возмущался как-то неуверенно, пугаясь своего возмущения как чего-то незаконного, запретного и вероломного, чему он не мог придумать названия или, по крайней мере, принять этот факт.

Если караван не придет! Зима была уже не за горами. Глубокий снег покроет землю и будет роиться в воздухе. Река замерзнет. Будет очень трудно пробить толстый лед и наловить столько рыбы, чтобы прокормить всю деревню, да еще старейшин, не говоря уже о самих рыбаках. Можно зарезать несколько коз и коров, но как тогда жить летом? Зима бывает очень долгой, долгой и очень холодной. Многие умрут за это время, как уже бывало не раз.

Да, это место не подходит для нормальной жизни. Летом здесь слишком жарко и выпадает черезчур много дождей, чтобы мог вызревать хлеб. И если бы не продукты, привозимые в город деревенскими жителями, желтыми и белыми, русскими и татарами из дальних мест, то выжить не удалось бы даже старейшинам.

По слухам, на юге, почти за самым горизонтом, было большое болото, а за ним - море, которое вышло из берегов после Катастрофы, когда земля претерпела значительные изменения. На севере не было ничего. Ничего, кроме холмов, которые как бы растворялись в огромной равнине и сосновых лесах, где бродили медведи и волки. Пустынная земля, через которую неизменная зима каждый год продвигала свои границы к югу. На западе тоже не было ничего, кроме холмов, а на востоке простиралась равнина, на три четверти занятая песчаной пустыней. И только вдоль реки стояло несколько небольших деревень, где жили такие же люди, подчинявшиеся власти старейшин, и время от времени появлялись кочевья незнакомых темно-желтых людей, которые исчезали с появлением первого снега и льда, отправляясь в малоизвестные южные районы.

Разве не могли они напасть на караван? Адан помрачнел от неожиданного подозрения. Разумеется, эти люди тоже признавали власть старейшин и были такими же рабами, как он. Но они были другой расы. Их лица напоминали лица дьяволов, а язык был языком людей совершенно иного жизненного уклада, и потому их следовало опасаться. Они жили не так, как русские, а потому были подозрительны. Разве не известно всем и каждому, что еще в незапамятные времена русские принесли этим самым желтым людям, привыкшим к кочевой жизни, ученье о новой светлой жизни и встретили лишь душевную черствость и разум, полностью отвергавший все правила и обычаи русских? И разве не говорили летописи о том, что эти неразвитые обитатели пустыни творили дьявольские дела и организовали заговор с целью надругаться над Серпом и Молотом, растоптать эти символы истинной веры? С давних времен они боролись с русскими. Или все это обман?

Караван должен проделать длинный путь, пересечь пустыню, чтобы доставить из теплых южных городов муку, сушеные фрукты и мясо, чай, все, что можно пить и есть, что должно помочь старейшинам и остальным пережить долгую зиму. Если он не придет... кто знает, что может случиться? Когда ляжет глубокий снег, и подует ветер с пустынного седого севера, жители других деревень да и желтые люди должны рассчитывать только на город...

Нет, они не посмеют! Нахлынувшая на миг на Адана волна ненависти к татарам тут же улеглась, сменившись убежденностью в необходимости раскаяния. Старейшины тоже были сильны. У них была военная сила: Карасон и его люди.

Лицо Адана тут же омрачилось, как будто он столкнулся с врагом.Губы скривились в злобной усмешке, на миг блеснули зубы. Карасон!

Он представил его, такого же молодого, почти своего ровесника. Но какая роскошь окружала его, какая власть была ему дана! Карасон, капитан меченосцев, гвардии старейшин, предстал перед ним как живой, в боевых доспехах, в кольчуге, со щитом. Поблескивая на солнце остроконечным шлемом, он похлопывал по боку своего приземистого коня. Под ним ходил боевой отряд из сотни человек, почти армия, готовая повсюду следовать за ним. Разве не он прошел бок о бок со старейшинами весь их путь? Человек, на ком держалась вся их власть, почти равный им, если здесь можно говорить о равенстве. Кто мог противостоять ему? Карасон... Его дом, служивший домом и его людям, стоял рядом с замком и церковью, внутри все той же высокой каменной стены, укрепленной стальными рельсами и балками, оставленными здесь давно исчезнувшими людьми. И зимой и летом этот дом был полон солдат, которым жители деревни должны были прислуживать как господам и повелителям. Им досталась лучшая еда, чтобы не угасала боевая доблесть, для них был и квас, который старейшины запрещали остальным. Для них - певцы и танцовщицы, которых они могли выбрать из местных жителей или отбить у кочующих татар. И только для них предназначались оружие и боевые доспехи.

Неожиданным резким движением Адан схватил свой посох и всадил глубоко в землю. Его глаза почти закатились, углы рта оттянулись вниз, ноздри раздулись, как у лошади, утомленной долгим бегом, плечи нервно подергивались, как будто энергия его ярости переходила в агонию, а из горла вырывался глубокий стон.

Карасон! Карасон! Молодой, величественный, властный... Он может карать и миловать!

Карасон получал все, что хотел. А что если он захочет получить и Эри?

Увидеть ее даже после короткой разлуки всегда было огромной радостью, такой же, как после долгой зимы встретить вновь народившееся лето, увидеть маленькие цветы, поднимающие свои хрупкие головки между коричневых стеблей навстречу первым ласковым лучам восходящего солнца. Адан всегда считал ее очень красивой, даже когда они были еще детьми и играли на солнышке у реки или долгой зимой, свернувшись калачиком засыпали вместе с другими сорванцами то в одной, то в другой избе. Он помнил, что частенько Эри сидела и очень серьезно наблюдала за ним из-под длинных каштановых волос и что он красовался перед ней, соревнуясь в проворстве и ловкости с другими ребятами. Она же только молчала. Она всегда была очень спокойной. Но ему казалось, она знала, что твориться у него в душе. А когда они оставались одни, он неожиданно чувствовал себя неловким, неуверенным и очень застенчивым. Адан ревновал ее.

Тем не менее, вплоть до одного памятного дня Адан едва ли понимал, что испытывал к ней. Он увидел ее под вечер жаркого летнего дня. Эри осторожно входила в воду. На ней не было ничего, кроме белой косынки на голове - так обычно купались девушки. Река тихо и неторопливо набегала на берег, и тело Эри сверкало над гладкой поверхностью воды. Затаив дыхание, он наблюдал за ней, и она представлялась ему идеалом красоты, независимым и недоступным. Он стоял, ощущая странное напряжение, необъяснимый страх охватывал его сердце. Она обернулась, увидела его, улыбнулась и помахала рукой, ничуть не смутившись.

Это было в тот самый вечер, когда Карасон, проезжая мимо со своими людьми, вдруг обернулся, чтобы посмотреть на нее, а Эри опустила глаза и покраснела, улыбаясь чему-то своему. С тех пор Карасон много раз останавливался, чтобы поговорить с ней, а его люди, посмеиваясь, стояли рядом, пока Эри испуганно отвечала ему. Возможно, какие-то тайные мысли радовали ее. Адан знал об этом. Он наблюдал за ней и испытывал сильную тревогу, пока она сидела, отдаваясь своим мечтам, как обычно не говоря ни слова. В такие моменты ему казалось, что он становился ближе к ней.

Карасон заберет ее, как он забирал других. И она пойдет, даже с удовольствием. Адан боялся этого и верил, потому что боялся. Он был бессилен перед капитаном меченосцев и, возможно, еще более бессилен перед равнодушием Эри.

Он обхватил колени и затрясся, охваченный неистовством страдания и ярости, а затем погрузился в суровую неподвижность. Его глаза уставились в одну точку и потемнели от тяжелых мыслей, которые, словно грозовые тучи небосклон, заполнили его разум. И вдруг жгучей волной накатило негодование. Ведь он человек! Почему Карасону дана такая власть над ним? Он человек! Почему старейшины могут распоряжаться его телом и попирать душу? Почему он должен отказываться от того, чего так страстно желал! Почему он не может любить, почему не может выбрать и взять ту, которую любит? Он человек, у него есть руки, чтобы сражаться, разум и сердце, чтобы управлять собой, и тайное, скрытое внутри существо, управлять которым не должен никто. Человек!

Он виновато сжался, чувствуя собственное бессилие, и его рот панически задрожал, продолжая выплевывать злобное рычание. Он был ничто. Старейшины и люди, к ним приближенные, не подлежали обсуждению. Они всесильны и неумолимы. Они - власть: они правили всегда. Никто не мог припомнить, никто никогда не слышал рассказов о таких временах, когда бы их не было вообще или когда люди не гнулись бы перед ними и не подчинялись бы им во всем. Каждый управлял и телом и душой так, как указывала Религия. Он был ничто. И он не смел противиться этому.

Охваченный малодушным страхом, Адан не заметил, как эти тайные мысли отвлекли его от порученного ему дела. Караван! Он должен делать то, что ему приказано. Он не имеет права позволить даже мыслям помешать ему выполнить долг.

Его глаза быстро, со страхом изучали громадную равнину, как будто караван должен был уже показаться, а он просто замешкался и не успел вовремя подать нужный сигнал.

Но ничего не было видно.

Он погрузился в безмолвное уныние, абсолютно бессмысленное, как если бы взрыв душевных страстей разрушил все его чувства. Он должен сидеть и смотреть. У него нет иных обязанностей, ему нечего надеяться на себя, а следует только служить и подчиняться.

А еще лучше умереть. Мертвым быть лучше, чем жить, рождая желания, которые ты не в состоянии удовлетворить, желания, которые считаются грехом и изменой в глазах тех, кто правит жизнью. Лучше умереть, чем жить, обнаружив внутри себя бунтующий дух, раздражающий власть, которая сковывает его, повергая в отчаяние. Если бы все они могли умереть - и он, и Эри, и Карасон... ведь он не смог бы умереть, оставляя их живых, рядом...

Он укусил себя за палец, не выдержав этой муки, рожденной страхом и ненавистью, напрягаясь, как животное, переживающее спад нервного напряжения, притупившего его рассудок. Умереть! Пусть умрут все. Катастрофа... Новая катастрофа перечеркнет его жизнь и жизнь всех, кого он знал. Покой придет лишь тогда, когда ничего не будет!

Его руки, сжатые в кулаки, вскинулись над головой, и дыхание стало тяжелым. Огромная равнина, таявшая в туманной дымке на самом краю горизонта, раскинулась перед ним как мрачная бесконечность. Его глаза усердно и вопрошающе обшаривали ее, как если бы она предлагала ему приют.

И пока он так сидел, в его сознание проникла мысль, похожая на предчувствие.

Уж не правда ли все те рассказы, что принесли кочевники и шепотом пересказывали обитатели деревни на базарах, а по ночам даже в избах? Неужели правда? Слух, пришедший сюда из южных земель, слишком ужасающий, чтобы о нем можно было просто забыть, слишком страшный, чтобы в него можно было поверить. Неужели именно из-за этого караван?..

Его волосы зашевелились под меховой шапкой, и он почувствовал упадок сил, как будто неуловимый яд проник в его кровь и сдавил его сердце. Его глаза округлились от ужаса перед чем-то тайным, невидимым, пугающим.

Он вскочил на ноги, встревоженный звуком; взвинченные нервы невольно подтолкнули его к прыжку. Адан испуганно огляделся, схватил посох и, чуть поколебавшись, заспешил вниз с холма, в сторону города.

Хриплое завывание сирены, доносившееся от замка старейшин, мрачно прозвучало в тишине дня.

 

 

2. Культ веры

 

Все, кто жил в этом городе, медленно шли по тропинке, соединявшей берега реки с вершинами холмов, где стояла крепость. Избы опустели. По приказу старейшин все должны были прийти и молиться о возвращении каравана. Для того, чтобы молитва была более действенной, присутствовать должны все. Некоторые шли не по каменистой и пыльной тропе, а торопливо поднимались по склону холмов от полей, нагруженные корзинами с овощами. Вдоль каменистого берега реки терпеливо и одиноко стоял скот, пришедший на водопой.

Адан, торопливо покинувший свой наблюдательный пост, шел, перепрыгивая через ухабы, и его соломенные лапти с громким треском приминали сухую траву. Перед ним вырастали крепостные стены, увенчанные бойницами из грубо скрепленных известковым раствором каменных блоков. В стену было уложено множество обломков бетона и кирпича, остатков балок и перекрытий, из тех что без труда удавалось отыскать в развалинах строений, возведенных людьми, жившими до Катастрофы. Стена тянулась вдоль самого края возвышенности, которая круто спускалась к реке, повторяя все подъемы и спады холмистой местности.

В проеме стены были укреплены массивные ворота из деревянных бревен, скрепленных гвоздями и железными полосами, которые отковал кузнец Икша, раб Карасона. Его дед пришел сюда много лет назад вместе с дедом Карасона из южных краев, которые теперь были затоплены огромным морем. Эти места, говорила легенда, назывались Кавказом, и в те времена там жили люди, владевшие мастерством оружейников. Теперь этот секрет был достоянием Карасона и его людей...

Адан, тяжело дыша от быстрой ходьбы, остановился у ворот и некоторое время наблюдал за собравшимися здесь людьми. Он всех их знал достаточно хорошо. Они тоже знали его, но ни одного слова приветствия на этот раз не прозвучало. Такого не было в их обычае. Сельчане проходили мимо Адана, не обращая на него внимания, угрюмо глядя в землю. Старики с трудом волочили ноги, их неуклюжесть усугубляли бесконечные рогожи и солома, обмотанные вокруг дряхлых. Длинные неровные пряди волос спадали им на глаза, выбиваясь из-под меховых шапок, круглых или с торчащими ушами. Все смотрели в землю. У большинства были одутловатыее покрасневшие щеки, широкие, почти без переносиц, носы и тусклые невыразительные глаза, в которых ничего нельзя было прочесть. Эти люди были терпеливы и угрюмы, как животные, они не знали сомнений и надежд. Поведение молодых отличалось не намного, разве что их движения были чуть свободней. Тяжелая мужская поступь поднимала клубы пыли. Женщины шли босиком, легко ступая ногами, посеревшими от пыли. Их головы были скрыты под косынками, а фигуры - под бесформенной одеждой. Было очень трудно отличить старых от молодых, кроме как по слабой неуверенной походке, по мельканию беззубых ртов или морщинистых щек. Они двигались очень медленно, то и дело терпеливо пережидая возникающие в пути задержки и давку в воротах. И даже тогда они стояли, глядя в землю или обмениваясь друг с другом долгими, ничего не выражающими взглядами.

Адан, наблюдавший за невыразительными угрюмыми лицами, неожиданно уловил сходство этих людей с медлительными грузными волами, пасти которых входило в его ежедневные обязанности. И его охватило чувство протеста.

Он торопливо шагнул вперед и протиснулся сквозь толпу. Обитатели поселка расступились перед ним, не проронив ни слова.

Адан чуть помедлил. Его лоб нестерпимо чесался и горел - здесь, по другую сторону ворот, пыли было еще больше. Крепостные стены не могли защитить от ветра, и казалось, что эта пыль никогда не исчезнет и что только снег сможет прибить ее. Пыль эта имела неисчерпаемый источник - окрестные руины, где было и несколько сохранившихся зданий: замок, церковь и дом, в котором располагался Карасон и его люди. Там, за стеной, виднелись следы многочисленных длинных, очень длинных и прямых аллей, между которыми лежали остатки нагромождений из камня и кирпича и земляных насыпей, из которых выступали высокие, но согнутые стальные столбы. Повсюду можно было обнаружить разрушенные остатки стен, некоторые - с едва различимыми дверными и оконными проемами. Местами нагромождения напоминали небольшие холмы, и, подобно холмам, они покрылись пастбищами и заросли сорной травой, которая заполнила все пространство вокруг этих странных металлических сооружений, удивительно ровными и длинными рядами пересекавших из конца в конец все это место и убегавших за пределы стены, чтобы затеряться где-то в густой дикой траве. Что находилось там, далеко, никто не знал, хотя ходили легенды об огромных домах, больших запасах пищи и непонятных огромных помещениях, где крутились и грохотали машины. Теперь все это исчезло. Только сильный верховой ветер срывал с этих реликвий пыль, и она вновь оседала повсюду, обволакивая все кругом леденящим дыханием смерти.

Сам замок, высокий и прямой, устремлялся куда-то в недосягаемую высь. Многочисленные ряды его окон ослепительно блестели в лучах заката. Адан торопливо, почти бегом, устремился вперед.

Замок старейшин стоял обособленно, обращенный в сторону пустого пространства, покрытого лишь пучками пожелтевшей сорной травы, между которыми над поверхностью земли кружилась пыль. Позади него были только руины. Казалось, его построили на краю огромной площади давно исчезнувшего города. Но Адан слишком хорошо знал эти места, и слишком спешил, чтобы останавливаться и раздумывать над этим.

К входу в замок вела широкая лестница. Двери были открыты. Казалось, они были более поздней постройки, чем все здание; их створки из грубого твердого дерева, кое-как укрепленные полосами железа, висели криво, создавая мрачную атмосферу запустения. У дверей, опираясь на копья, стояли двое солдат Карасона в полном вооружении и доспехах.

Адан замешкался у подножия лестницы, робко глядя на них. Но они не обратили на него никакого внимания.

Послышалось шарканье шагов по пыльной земле. Это один из старейшин начал подниматься по выщербленным, потрескавшимся каменным ступеням. Адан сорвал с головы шапку и обратился к нему.

- Отец мой!

Старейшина повернулся, возвышаясь над Аданом, который, бросив короткий взгляд на фигуру в красной одежде, в высокой, прямоугольной, уже выгоревшей алой шапке, все это время стоял на коленях, упираясь руками в нижнюю ступень лестницы.

- Да? - произнес старейшина.

Он был стар, с иссохшим лицом, худым и плохо выбритым. Его глаза были полуприкрыты от солнца, как будто они не привыкли к свету, а меж седых бровей пролегла недовольная морщина.

- Да? - повторил он, с нервным нетерпеньем поправляя одежду. Адан вздрогнул.

- Караван... - пробормотал он. - Я так и не видел его приближения.

- Тебя послали туда?

Казалось, старейшина старается вспомнить что-то. Его ноздри шевельнулись в брюзгливом раздражении.

- Караван должен был прийти! - заявил он с гневным нетерпеньем. - Он уже давно должен бы прийти...

Наступило молчание. Старейшина колебался, видимо, испытывая замешательство, а Адан продолжал смиренно стоять перед ним.

- Но мы ничего не можем сделать, - сказал старец неожиданно жалобным тоном. - Мы ничего не сможем сделать, даже если он вообще не придет. Но он всегда приходил... в прежние времена... Ты должен вновь вернуться туда после молитвы. А сейчас отправляйся в церковь.

Он нетерпеливо моргнул, глядя на Адана, и махнул рукой.

- И почему ты говоришь об этом со мной? Ступай. Я сам все скажу Вождю.

С этими словами он торопливо повернулся, поднялся по лестнице и исчез в темноте дверного проема.

Некоторое время Адан продолжал неподвижно стоять на коленях, испытывая благоговейный страх и упрекая себя. Уж не прочитал ли старейшина его мысли? Ведь старейшины знали все. А разгневать их можно было очень легко. Он бросил испуганный взгляд на безмятежные лица солдат у дверей, затем неожиданно вскочил на ноги и, стараясь не привлекать к себе внимания, спотыкаясь бросился прочь, оглядываясь на них через плечо. Только когда они скрылись из вида, Адан почувствовал облегчение. На церковь он смотрел как на последнее прибежище, стараясь всем своим обликом изо всех сил выразить покорность.

Все дорожки, ведущие к церкви, опустели. Люди были уже внутри. Ничто не нарушало давящей тишины, лишь слабо шелестел ветер. На землю беззвучно садилась пыль. Он торопливо шел к дверям, его сердце билось тревожно и беспокойно. Однако служба еще не начиналась.

В большом зале тихо стояли люди. Разделившись на две большие группы, они оставили проход, чтобы старейшины, монотонно читая молитвы, могли идти вдоль рядов. В одинаковых позах они молча, терпеливо ждали, с тупым вниманием уставившись на алтарь. Адан тихо прошмыгнул между рядами в самый конец и замер, такой же тихий и молчаливый, как все.

В тускло освещенном зале все было неподвижно, лишь мерцали, изготовленные из животного жира, свечи, которые горели у самого алтаря, под иконами. Казалось, свет то разгорался, то мерк, повинуясь капризам легкого сквозняка. На стенах зала и грубых деревянных колоннах, поддерживавших неровный потолок плясали, замирали и дрожали тени, и казалось, что они то выбегали вперед, то вновь отступали назад, в темноту, как живые. Дневной свет почти не проникал сюда. Большие высокие окна, которые когда-то пронизывали эти стены, теперь были заколочены досками, а уцелевшие стекла покрыты толстым слоем грязи.

Алтарь был пуст, если не считать скульптуры, изображавшей голову и плечи человека, чье лицо можно было обнаружить и среди икон. Кроме того, сбоку от алтаря, частично скрытые таинственной темнотой, проступали очертания огромного металлического колеса, покрытого ржавчиной, но тщательно оберегаемого.

Над алтарем располагались три иконы. Адан созерцал их без всякого интереса, по привычке, пустым рассеянным взглядом. Одна из них, расположенная в центре, изображала человека с длинными вьющимися волосами и такой же бородой. Все знали, что должны поклоняться ему, но не могли соотнести его ни с какой-то определенной историей, ни с определенным догматом веры. Он был отцом-основателем, фигурой скорее абстрактной, связанной с каким-то внутренним направлением всей той жизни, которую они знали, и тем не менее смутной, из-за неопределенного страха. Маркс - под этим именем они его знали, и все должны были склонять головы при его упоминании. Больше о нем ничего не было известно. Другая икона изображала человека, к которому относились как к более значительному носителю веры, человека, чье лицо обнаруживало некоторое сходство с лицами желтокожих, которые кочевали по большой равнине. У него тоже была борода, но была еще и улыбка, отчасти успокаивающая, отчасти пугающая. Это был Ленин, который претворил веру в реальность, принес ее в мир. Как и Маркс, он считался святым и требовал поклонения. Однако он все же был известен и как человек. Разве не его тело лежало в погибшем святом городе Москве, теперь погребенном во льдах где-то далеко на севере? И разве не было в этой самой церкви частей его подлинного тела, священных реликвий - зубов, косточек пальца, которые старейшины выставляют на всеобщее обозрение в дни особых молитв? Третья икона изображала Сталина, преемника Ленина: пророка, который дал религии новое выражение, кто принес в дар человечеству машины. Сам человек, и не более того, он тем не менее стал основателем церкви и той формы правления, какую они знали. Это была троица людей с именами древними и почти непонятными, с индивидуальностью, почти растворившейся в общем отождествлении божественных вещей, требующих поклонения. Маркс, всеобщий отец, Ленин, сын духа его. Сталин сам стал духом, безжалостным, всепобеждающим и разрушительным...

Адан смотрел на них с почти врожденным трепетом, скрывавшим одновременно и невежество и равнодушие. Иконы были очень старые, потемневшие, источенные червями, с заплатами, выделявшимися черным и серовато-белым оттенком на обезображенных местах...

Но где же Эри?

Его взгляд блуждал по толпе. Как же узнать ее среди этого множества склоненных и покрытых платками голов?

Послышалась громоподобная поступь множества людей, которая становилась все громче. Казалось, толпа вздрогнула, головы собравшихся качнулись вперед-назад, словно макушки деревьев в лесу под первыми порывами ветра.

Несколько надежных людей Карасона встали у двери, пропуская вперед тех, кто пришел вместе с ними. Первым прошел Карасон в окружении своей охраны. Дрожащее пламя свечей тускло поблескивало на стальных шлемах, наколенниках и оружии, перескакивая с острия на острие движущихся копий. Оно отражалось и в тяжелой кольчуге Карасона, которая собралась складками на его плечах и огибала обе щеки. Адан украдкой поглядывал на гордо посаженную голову и плечи своего соперника, когда тот медленно подходил к алтарю. Он мельком взглянул на мрачное и злое лицо Карасона, красивое, если можно считать красивым ястреба. И неожиданно чувство обиды, охватившее его, переросло в страх. Звенья кольчуги поблескивали, словно чешуя змеи, свернувшейся перед прыжком. Адан опустил глаза и застыл.

Охрана, бряцая оружием, заняла свое место. Затем послышались более легкие шаги и шелест длиннополых одежд. Собравшиеся опустились на колени, не смея поднять склоненных голов. Появились старейшины во главе с Вождем.

Адан тяжело опустился на колени, сознавая, что немного запоздал с выражением почтения, и боясь, что кто-нибудь мог заметить его оплошность. Он осторожно наблюдал за проходившими старейшинами и мельком увидел лицо Вождя. Оно показалось ему хмурым, и он медленно отвел взгляд. Ему показалось, что Вождь слишком долго смотрел в его сторону. Снова, в который уже раз...

Он согнулся, будто пытался укрыться в себе, как делал не раз там, на вершине холма, сжимаясь от страха перед своим открытием. Ничто нельзя укрыть от старейшин.

Мимо него, волочась в пыли, проплыли алые одежды, под которыми ступали ноги, босые или обутые в лапти на деревянной подошве. А над ними были лица, молодые и старые, но все бледные, с утомленными глазами, задумчиво и печально смотревшими куда-то поверх него. Он же не видел ничего, кроме лица Вождя, белого, с густыми бровями и внимательным взглядом, который проникал в самое сердце. Адан ощущал это до тех пор, пока не появился Иван, облаченный в одежды священнослужителя. Они обменялись торопливыми взглядами, и Иван прошествовал вперед вместе со старейшинами.

При общем волнении толпы Адан неуклюже поднялся с колен. Теперь вставали все. За алтарем выстроились солдаты Карасона. Шлемы затеняли их лица, были видны лишь торчащие усы или выступающую бороду. Старейшины стояли около алтаря. Вождь, заняв место позади него, устремил свой испытующий взгляд в пространство поверх толпы. Адан переступил с ноги на ногу. Теперь он отчетливо видел Карасона, стоявшего рядом с Вождем: его глаза обшаривали собравшихся, тщательно, ряд за рядом, пока наконец не остановились, определив намеченную цель. Губы Карасона тронула едва заметная улыбка. Адан тут же проследил за его взглядом и увидел, как одна из покрытых платками голов чуть поднялась, бросив робкий взгляд вверх, и снова опустилась. Это была она! Он не увидел ее, зато Карасон разглядел, и довольно скоро. Адан даже прикусил губу, чтобы остановить невольное ворчанье, вызванное подступившей яростью.

Старейшины монотонно запели, и молитва началась. Но Карасон и Адан не обращали на это никакого внимания. Карасон смотрел на Эри, Адан смотрел на Карасона. В какой-то момент, словно привлеченный против воли яростным, испытующим взглядом Адана, Карасон повел на него глазами, не узнавая его, не выдавая своей осведомленности ни единым признаком гнева или интереса. Затем его взгляд вновь вернулся к Эри и замер, жаждущий, внимательный и уверенный.

Адан вздрогнул и закусил губу, его охватило волнение. Его любовь, его гордость были попраны!.. Но столь же неожиданно пришло другое чувство - смирение и покорность. Да какое право имел он на любовь и гордость? Разве он забыл, что нельзя чувствовать себя человеком?.. Старейшины продолжали заунывно петь, а прихожане механически вторили им. В глазах у Адана потемнело от мерцания свечей.

А Вождь старейшин все говорил. Тишина так сильно оттеняла его слова, что казалось, неистовое движение теней на стенах совпадает со звуками его голоса. Но Адан слишком хорошо знал, что именно тот говорил.

Это была все та же, часто повторяемая речь. Проповедь содержала мораль. Все они были грешны, все человечество погрязло в грехах. Маркс, благодаря которому люди получили благословение веры, переделал мир по пятилетнему плану. Не за пять лет, как они привыкли исчислять время, а за пять великих эпох. Он послал Ленина, чтобы тот представил, и Сталина, чтобы тот закрепил его ученье. И сначала человечество было счастливо. В дар люди получили машины, и земля стала полностью принадлежать им для власти и наслаждений. Но затем... история очень туманно отвечала на этот вопрос, зато были известны неоспоримые факты. Во все времена существовал злой дух, боровшийся против Маркса и истинной веры, тот дьявольский дух, который, как говорили, обитал в злой зимней тьме и был заклятым врагом человечества. Он имел множество имен - например, буржуй, капиталист - но никто не знал теперь их истинного значения. И еще один гордый дух восстал на небесах, но был низринут в ад, в это пристанище греха, как о нем неопределенно отзывалась история, имевшего еще одно название, фашизм. Имя этого духа было запрещено произносить, и его можно было услышать лишь предаваемое шепотом среди старейшин. Троцкий, так шептали они. Но, как всегда, никто не мог связать с этим именем никакую конкретную личность. Все это было очень давно. Каждый просто верил в это. Как было приказано.

Затем произошла Катастрофа. Те самые машины, которые должны были обслуживать человека, укрепляя его могущество, повернулись против него, чтобы его уничтожить. Вера была подвергнута сомненью, и началась война. Огонь шел с небес, поражая целые города, сокрушая весь построенный человеком мир. Огромные ядовитые облака накрыли и задушили всех. Шел стальной дождь, который разил людей. И на развалинах мира уцелели лишь те, кто слушал Вождя старейшин, они и обитатели далеких южных земель. Другие рассказы повествовали о морях, которые выходили из берегов и поглощали сушу, о льдах, которые наползали с севера и задерживались там, где их никогда не было, о лете, сократившемся до нескольких необычайно жарких дней, тепла которых могло бы хватить на добрые полгода, и о пыли, которая иссушающим потоком неслась по полям, когда-то зеленым и возделанным. Но все это казалось почти нереальным. Кругом были лишь руины, оставленные здесь словно для того, чтобы люди могли глядеть на них и размышлять, да повседневная жизнь, от которой никто не мог ни спрятаться, ни убежать.

Вере был нанесен удар, и Катастрофа стала немедленным воздействием. Поэтому оставшиеся в живых должны точно следовать вере, они должны наконец беспрекословно подчиниться, отказаться от собственного разума, собственной души и самого тела своего и отдать их тем, кто правил ими и являлся рупором истинной веры.

Люди должны искупить свой грех. Кажется, небеса вновь готовы взорваться. Поэтому так необходима общая молитва.

Прихожане еще раз опустились на колени. По знаку Вождя некоторые старейшины торжественно вышли из зала. Молитва о возвращении каравана продолжалась, и ее слова, повторенные эхом, разносились по затененному залу. Затем, когда наконец прозвучали заключительные слова, завертелось огромное колесо; сначала медленно, с трудом, громыхая и останавливаясь, оно постепенно набирало скорость, сотрясая стены и заставляя жмуриться людей, с благоговением наблюдавших за ним....

Мелькающие спицы медленно обретали четкость очертаний, из головокружительной зоны вращения начали проступать неровности обода, колесо замедлило движение, застонало и остановилось. Служба была окончена.

 

 

3. Иван говорит

 

Адан стоял у дверей церкви, и в его голове вертелась лишь одна мысль: он должен увидеть Эри. С той минуты, как он узнал, что девушка была в церкви, с тех пор, как взгляд Карасона остановился на ней, эта единственная мысль не давала ему покоя, заставляла его трепетать от нетерпенья, искушающего и одновременно пугающего. Он должен увидеть ее. Он должен взять ее и не отдавать никому. Он должен увериться в ней. Эри принадлежала ему. Его любовь давала ему это право обладания. Он стоял у дверей, и его глаза, помрачневшие от завлвдевших им мыслей, были устремлены в темноту помещения, а уши ловили все звуки, доносившиеся оттуда.

Он выбрался из церкви гораздо быстрее, чем надеялся. Люди, молчаливой вереницей тянувшиеся к выходу, испуганно загораживались от ослепительного солнечного света. Они проходили мимо Адана молча, не проронив ни слова, не глядя на него. А он ждал.

Она появилась, и он словно пробудился от сна, почувствовав отблески рассвета на собственных глазах. Он не мог смотреть на нее без любви. Но она причиняла ему лишь боль, вызывала страх, к которым, однако, примешивалась и доля злости, заставлявшая его бунтовать против отчаяния и безнадежности. Для него в этом мире не существовало ничего, кроме ее смуглого лица с красивыми, слегка раскосыми глазами. Он смотрел на нее, но не замечал ее голых ног, ступавших так бесшумно и ровно и так грациозно несущих тело. Перед ним было только ее лицо. Да и оно виделось ему смутно и темно, как будто красота ее точно солнце слепила, излучая свет. Он двинулся ей навстречу, вопреки своей воле, спотыкаясь, словно вся его жизненная сила сосредоточилась в глазах.

Девушка остановилась и искоса взглянула на него. Вереница людей равнодушно обтекала их. Тогда он заставил себя заговорить.

- Эри, - начал он, но тут же задохнулся от охвативших его чувств.

Едва заметно улыбнувшись, она отвернулась. И вновь он почувствовал, что она где-то далеко-далеко, полностью поглощенная собой, независимая от него и от мира, недоступная никому.

- Я хочу тебя! - неожиданно пробормотал он, подталкиваемый злостью, вызванной собственным смущением и неуверенностью. Она взглянула на него, и ее лицо осветилось восторгом, смешанным с испугом. Но едва он сделал резкое движение, как Эри бросилась прочь, легкая, неуловимая, ускользающая.

- Нет! - воскликнул Адан и, вытянув руку, поймал ее, развернув лицом к себе. Она встретила его гнев без всякого страха и только тихо насмешливо рассмеялась. Адан покраснел и остановился.

Послышался звук тяжелых шагов и неожиданно оборвался. Адан, скованный страхом, повернул голову. Карасон и его люди строем выходили из церкви. Карасон вдруг остановился, глядя на замершую пару.

Лицо молодого командира побагровело, а глаза сердито смотрели из-под нависших бровей. Адан, охваченный слепой яростью, вызывающе осклабился, и среди леса поднятых вверх копий началось какое-то движение. Так они простояли почти целую минуту. Все застыло, только взгляд Карасона перебегал с Адана на Эри и обратно. Гнев и презрение боролись на его лице. Затем, когда он еще раз взглянул на Эри, они уступили место выражению странной боли, напоминавшей задумчивое удивление. Он некоторое время разглядывал Адана и хмурился, возможно недовольный собой. Затем вдруг отдал какой-то приказ, и вооруженные копьями солдаты двинулись дальше. Карасон отправился вслед за ними. Казалось, что он внимательно изучает землю.

Адан очнулся от гнева и страха и глубоко вздохнул. Его рука соскользнула с локтя Эри. Он повернулся к ней, но увидел только подол юбки да босые ноги - Эри стрелой мчалась за угол. Его разум, разум крестьянина, приученного лишь к подневольному труду, не был способен на другие эмоции, кроме тупого удивления.

Теперь ушли все. Он поговорил с Эри, но она ничего не ответила. Карасон... Ему едва удавалось унимань сердцебиение, когда он со скептическим удивлением вспоминал о том, что отважился встать лицом к лицу с шеренгами этих, холодно смотревших на него, глаз твердых и острых, как заостренные шлемы и мечи...

Однако кое-кто все еще выходил из церкви. Вновь обретенная решительность заставила Адана шагнуть вперед и остановить одного из них.

- Икша, - резко окликнул он. Человек остановился и, прищурив глаза, уставился на него.

У кузнеца Икши, как у всех татар, кочевавших по большой равнине, было морщинистое желтое лицо. Те же плоские скулы, та же щетка усов, хотя и поседевших, те же раскосые глаза, которые нерешительно посмотрели на взволнованного Адана. На голове кузнеца была наползавшая на уши обветшалая шапка, а большие руки были засунуты в карманы длинного халата.

- Чего тебе? - спросил он надтреснутым голосом. Он был стар, но работал в кузнице, ибо был искусным мастером. Всю работу делали молодые мужчины, отданные ему в ученики по приказанию старейшин.

- Ты отец Эри, - гневно произнес Адан. Слова эти прозвучали почти как обвинение.

- У стариков полно напастей, - сказал Икша, - и эта как раз моя.

Адан искоса взглянул на желтое лицо мастера. Речь Икши изобиловала загадочными оборотами, двояким смыслом, намеками. Он не был похож на остальных. Хотя он и был рабом, но пользовался уважением у старейшин и меченосцев. А разве он не был кузнецом и человеком необычайно мудрым? Была какая-то загадка в нем, и это настораживало.

- Она твоя дочь, - настаивал Адан с упрямым негодованием. - И я хочу взять ее в жены.

Икша нервно хохотнул и отошел от молодого человека, посматривая на него через плечо.

- Моя дочь! - протестующе воскликнул он. - А причем тут я? Разве я должен следить за ней? Разве она не выполняет свою работу, назначенную старейшинами, так же как и я? Иди к ним, Адан Байтан. Это их дело выбирать ей пару. Почему ты пришел ко мне?

- Можешь ты поговорить с ней ради меня?

Икша рассмеялся, выражая презрение.

- Кто я такой? Разве у меня есть власть? Это старейшины решают все. Но даже они... Молодежь очень самонадеянна и считает, что вправе иметь собственные мысли. Она и ты. Глаза кузнеца хитровато заблестели, и он сделал несколько шаркающих шагов, чтобы приблизиться к Адану. - Ты думаешь, ты один такой? Есть и еще кое-кто, от кого я слышал подобные речи. Один из тех, кто имеет власть и не нуждается в позволении старейшин совершать собственные поступки. Это Карасон. Да, Карасон! - Голос Икши стал громче, и в нем зазвучала насмешка. - Он тоже встречался с ней, а то, что он хочет, он всегда получает. У него есть власть и сила. Слишком много, чтобы ты смог устоять против него. Карасон мой хозяин. Да, он. Подожди, пока она ему надоест. Ты сможешь забрать ее после, если захочешь.

Адан пошатнулся и почувствовал, как горит его лоб.

- Он не может! Он не может получить Эри! Я...

- Он не может! - издевательски повторил Икша. - Может быть, он должен спросить разрешения у тебя? Ты молод, несведущ и нетерпелив. А мы, люди маленькие, должны иметь терпенье. Я стар и знаю это. Разве я не взял ее мать себе в жены, когда один из солдат Карасона устал от нее? И разве этим я опозорил себя? А ведь это Карасон, мой хозяин. Да еще и хозяин старейшин, хотя они и не знают об этом. - Икша рассмеялся. - Она... моя дочь, это верно. Но и она, и я, и ты, - кто мы такие? Старейшины распоряжаются нами, и мы должны им подчиняться. Разве не об этом говорят нам в церкви, и разве это не так?

- Я не хочу иметь хозяев над собой в таком деле! Казалось, что слова сами рвутся с дрожащих губ Адана. Икша с любопытством наблюдал за ним.

- Будь осторожен, - сказал он очень медленно, нахмурив брови. - Здесь все зависит от старейшин и от меченосцев. Разве ты можешь восстать против того, что предназначено нам? В тебе сидит злобный дух, возможно потому, что твоего брата признали достойным находиться среди старейшин. Эри тоже имеет такое право, и она будет страдать от этого. Как и ты. Вождь старейшин уже не раз наблюдал за тобой. И Карасон... Они не хотят, чтобы ты был независимым.

Адан почувствовал, как его спина раболепно сгибается от страха, и попытался овладеть собой. Наступила тишина. Неожиданно Икша затаился и стал смиренным и униженным. Он шаркающей походкой отошел от Адана, бросая на него украдкой угрюмые взгляды, словно бык, испугавшийся кнута.

- Здесь один из старейшин, - пробормотал он, - и он, я думаю, ищет тебя. Запомни, что я сказал тебе, и больше не пробуй говорить со мной.

Он втянул голову в плечи и на заплетающихся ногах пошел прочь от Адана.

Адан в испуге повернул голову. Со стороны церкви медленно шел старейшина. У него возникло инстинктивное желание убежать, но в следующий момент его сердце успокоилось. Это был Иван.

Он уже давно не разговаривал с Иваном. Едва ли не с тех пор, когда Ивана призвали в дом старейшин в качестве послушника. Сейчас он наблюдал за ним со смешанным чувством неуверенности и надежды.

Иван изменился. Дело было не только в его одежде, хотя она и придавала его худой высокой фигуре нечто таинственное. Это не было всего лишь случайной реконфигурацией, которую произвели над ним священная форма и формальное введение в должность с безусловной силой и всемогущей властью, что столь странно контрастировали с так хорошо знакомыми полулюбовью, полужалостью, которые эта хилая фигура расшевелила в сердце Адана. Нет. Изменилось лицо. Оно стало еще бледнее, с неисчезающим выражением тоскливой задумчивости. Глаза еще больше потемнели, стали более озабоченными, но все же, казалось, горели новым возбуждением, в котором затаилось замешательство. Плечи Ивана еще больше согнулись. Адан стоял в странном беспокойстве: как-то его, собственность старейшин, встретит брат, который принят среди них почти как равный.

Иван остановился перед ним и поднял глаза, чтобы встретить взгляд Адана. Его лицо не отражало никаких эмоций, обычно сопровождающих встречу. Казалось, он изучает Адана как будто со стороны. Адан же почувствовал, как его горло сжалось от неожиданной тревоги.

- Вождь старейшин послал меня к тебе, - сказал Иван. - Ты должен вернуться назад и до наступления ночи следить за караваном.

Адан склонил голову в знак согласия и некоторое время продолжал смотреть в землю. Иван был одним из старейшин. Было бы неуместно говорить с ним иначе, хотя он и был его братом. Но однако... Недоумение, протест, казалось, были готовы разорвать его грудь и сжать сердце. Адану чудилось в этом предательство и вероломство со стороны того единственного, на кого он рассчитывал опереться.

- Я должен идти... Иван, - сказал он со смирением и робко взглянул на молодого человека.

Иван мешкал. В нем явно происходила внутренняя борьба.

- Адан! - неожиданно воскликнул он и быстро шагнул вперед. Их руки встретились и соединились, и они долго смотрели друг на друга. Затем, повинуясь обычному и взаимному инстинкту, оба осторожно оглянулись и так же торопливо отошли друг от друга. Они были одни. Никто не следил за ними. В этом уединенном месте их охватило какое-то новое чувство братства, несмотря на то, что и здесь продолжала существовать тайная угроза.

- Давно я не говорил с тобой. - Голос Адана звучал очень тихо.

Иван потер рукой лоб.

- С тех пор я столькому научился, - пробормотал он. - Очень странно. Просто не могу поверить...

Адан смотрел на своего брата с трепетом.

- Теперь ты в доме старейшин, - сказал он.

Иван резко схватил его за локоть.

- Что, по-твоему, мы делаем в этом доме? - Его глаза, обращенные к брату, горели, и Адан содрогнулся при виде странного света, исходившего из них. - День за днем и даже ночью мы должны сидеть и переписывать старые книги, которые остались нам со времен, предшествовавших Катастрофе. Их очень много, Адан, очень много. - Он помолчал и наморщил лоб в попытке объяснить самому себе, что именно было загадкой во всей этой истории. - Они написаны с помощью машин, на бумаге, которую мы теперь не можем сделать. Мы забыли как. Эти книги готовы превратиться в пыль, истлеть прежде, чем мы сможем переписать их на пергамент из бараньей кожи теми бледными чернилами, которые нам удалось изобрести.

Его слова вылетали неожиданно торопливо. Адан щурился, глядя на него, удивленный самим звуком его голоса.

- Мы не понимаем и половины того, что списываем, Адан. Только Вождь старейшин и еще несколько человек полностью знают язык, на котором они написаны, хоть это и язык наших русских предков. Это ритуальный язык церкви, язык священных книг Маркса и Ленина, уже неизвестный сегодня... Там есть и картинки. Так называемые фотографии. Эти картинки сделаны какой-то машиной, об использовании которой мы просто не помним. Мы пытаемся копировать и их, но мы не понимаем, что именно мы копируем... Книги точат черви и съедает сырость, и они крошатся, едва их коснешься их пальцем. Однако мы должны копировать, копировать и копировать. Потому что в них заключены знания, Адан, знания всего человечества, которые мы одни можем сохранить, пусть мы и забыли так много, а знаем так мало и уж совсем ничего не можем добавить к ним. Вот к чему стремятся старейшины. Это задача нашего хозяина. Отыскать и сохранить то, что когда-то знало человечество, чтобы не все пропало после Катастрофы. Выучить старый язык, хоть он и бесполезен для нас. Впитать сердцем слова из книг Маркса, хоть они и писались во времена, которые теперь не имеют для нас никакого значения, и сохранить в памяти тот мир, который безвозвратно ушел, ускользнул от нас, превратился в пыль, и как бы ни было трудно, но мы стараемся удержать память о нем...

Иван остановился. Его рука все еще крепко сжимала локоть брата. Адан высвободился, сделал шаг назад, встревоженный побледневшим лицом Ивана, чьи глаза не видели его, а были полны удивленья и сомнения, вызванных этими столь странными познаниями.

- Мир не всегда был таким, - сказал Иван едва слышным шепотом. - Люди жили не так, как живем сейчас мы.

Казалось, встретив брата после столь долгой разлуки, Иван почувствовал тяжесть того бремени, которое так долго давило на его разум и которое он должен был сбросить.

- Мы наследники бедствия, Адан... - Его голос сорвался. - Ты ведь слышал, как Вождь старейшин говорил о тех изменениях, которые очень давно произошли в мире?

Адан оцепенело кивнул, скорее, от подступавшего страха.

- Мудрые люди знали, что так случится. Так случалось уже много раз в прошлом. Но это случилось гораздо быстрее, чем кто-либо предполагал. Есть книги, которые были скопированы и перекопированы бессчетное число раз. Там говорятся странные вещи... - Иван заколебался. - Земля, на которой мы живем, - такая же звезда, как те звезды, которые мы видим на ночном небе, и не более того. Вокруг нас существует множество других миров, далеких, летящих в холодном пространстве. Их движение и небесные процессы могут изменить облик каждого из этих миров.

Адан слушал его равнодушно, без недоверия, но и без веры. Его беспокоило лишь то, что зазвучавший громче голос Ивана мог привлечь к ним внимание кого-то из священников или меченосцев.

- Так или иначе, что-то должно было случиться. За много веков до Катастрофы лед и снег покрывали землю. Лед и снег пришли вновь. К западу от нас были плодородные земли, где стояли большие города и жило много людей. Теперь все они покрыты льдом. Были и большие моря, по которым плавали большие корабли, - по ним доставляли пищу и товары. Теперь лед покрывает и их. Одно время лето было очень длинным, а зима короткой. Теперь зима длится долго, она все ближе подступает к нам, а лето становится все короче и жарче. Моря, находящиеся к югу от нас, поднялись. Суша погружается либо в лед, либо в воду, а мы остаемся на маленьком острове, и скоро весь наш мир будет лежать в пределах нашего взгляда. Несмотря на то, что люди живут повсюду, и здесь и там есть города, между которыми ходят караваны...

Он замолчал, а его глаза испытующе и с беспокойством изучали лицо Адана, как будто хотели найти там признак понимания, которое могло бы в очередной раз уверить его самого в правдивости тех удивительных историй, о которых он говорил.

А Адан разглядывал брата, отказываясь понять, и, сдвинув брови, пытался ухватить чужую мысль. Его охватил новый приступ страха. Ведь Иван был совсем из другого мира, нежели он сам.

- Я должен идти наблюдать, - сказал он не без колебаний и переступил с ноги на ногу.

- Караван! - воскликнул Иван со странным волнением и выпустил руку брата. - Караван! Почему он до сих пор не пришел? Что могло задержать его? Ты ничего не видел?

Адан недоуменно покачал головой.

- Вот этот город... мы одиноки здесь, - продолжал Иван, не сводя глаз с Адана. - Без каравана, который доставит нам пищу из мест, лежащих далеко за горизонтом, мы не сможем пережить зиму. Это всего лишь священный город... Без каравана, который приносит нам не только пищу, но и новости, что мы сможем узнать о дальних краях? Что происходит, Адан?

- Желтые люди, которые переезжают с места на место... - Адан замялся и задрожал. - Они говорят...

Иван глубоко вздохнул.

- Я верю в это, - прошептал он хрипло и крепко стиснул руку Адана.

- Нет! - закричал тот, пытаясь высвободиться, и изумился собственной жалобной интонации. Иван покачал головой.

- Они такие же, как ты, - сказал он. - Никто из старейшин не верит. Они считают меня дураком, потому что я верю. Ничто не может произойти, за исключением того, о чем предупреждают хранящиеся записи в этом доме. Так они думают. Даже сам Вождь старейшин... Но я верю в это.

Адан уставился на него с открытым ртом, недоверчиво, но все еще испуганно, и шарахнулся от Ивана, словно от чего-то дьявольского.

Вновь наступила тишина, не нарушаемая ничем, кроме скрипа песка под ногами. Ивана охватила дрожь, хотя день был очень жаркий. Поднявшийся ветер издавал стон, который пронзал сердца братьев.

- Иди, - пробормотал Иван и оглядел Адана. - Я встречусь с тобой на вершине холма. Мне надо еще завершить мой дневной урок. Нас не должны видеть вместе. Но тем не менее я должен поговорить с тобой.

Он махнул рукой, чтобы Адан уходил.

Адан мягко повернулся на обутых в неуклюжие лапти ногах и удалился. Во рту у него пересохло, и хотя пальцы Ивана давным-давно отпустили его руку, ему казалось, что теперь они сжимают его сердце.

 

 

4. Караван идет

 

- Как видишь, ничего нет, - сказал Адан, опускаясь на траву. Иван, подобрав одежды, уселся рядом с ним, обхватив колени руками, и взглянул на большую равнину. Тени холмов тянулись перед ними, приглушая блеск речной воды, делая его то синевато-серым, то зеленым. Песчаные берега казались белыми и гладкими. Все краски земли сливались с красками неба, голубыми, золотистыми и розовыми. Ветер стих, и вечер был очень спокойным. Течение почти не морщило зеркальную гладь воды, равнина замерла, даже воздух был неподвижен. Ничто не двигалось вокруг. К горизонту уходили небольшие островки редкого кустарника.

- Мы не можем не заметить караван, - сказал Адан. - Он должен пройти вон там. - Он указал пальцем направление. - Он должен ползти, как змея, очень медленно. Мы не можем увидеть все эти многочисленные вереницы скота и белые холсты, натянутые над телегами.

Иван промолчал, но казался задумчивым. Адан еще некоторое время глядел на обширное пространство, раскинувшееся под ним, позволяя своим мыслям раствориться в невозмутимой вечерней тишине.

- Этого не может быть, - неожиданно, будто набравшись смелости, заявил он. Иван очнулся и покраснел.

- Возможно, я много времени провел среди книг, - ответил он. - Как открыто, как просторно здесь. - Бескрайняя земля, бескрайнее небо - они черезчур огромны, чтобы их касались наши представления о том, что вон там они должны оборваться. И тем не менее... - Его голос затих, он вновь погрузился в размышления.

Адан с угрюмым выражением наблюдал за ним. Ведь это был Иван, один из старейшин. Не какая-то загадочная и далекая фигура, владеющая данной от бога властью, а его брат, почти мальчик, застенчивый, странно наивный и мудрый, над чем Адан не так давно еще мог смеяться. И вот из него вышел старейшина, которому Адан должен повиноваться... А разве со всеми остальными старейшинами не было такого когда-то? Такие же мальчики, как Иван, а теперь предъявляли права на власть и использовали силу. Но по какому праву? Вера... а что же это такое, вера?

Он встал на колени, а потом уселся на корточки, хмуро рассматривая Ивана, который все еще предавался грустным мыслям, глядя на раскинувшуюся под ним равнину.

- Иван, - неожиданно резко сказал Адан, и в его тоне прозвучал вызов. Иван медленно повернул голову и взглянул на него.

- Иван, - повторил Адан, еще больше мрачнея, отчего в его голосе появилась нервная хрипота. - Зачем крутят колесо в церкви? Ведь в нем нет никакого смысла, а, Иван?

Иван нагнул голову и, странно изменившись, вновь обретая неловкость, снял свою высокую шапку. Все новички, вступавшие в священное братство, брили головы. Адан, забыв про свой вопрос, уставился во все глаза на голую макушку. Да, им удалось изменить Ивана...

- Вождь старейшин говорит, что люди поклоняются только тому, чего не могут понять, Адан.

Адан промолчал, только еще сильнее нахмурился, охваченный замешательством.

- Не мне говорить об этом, Адан.

- Я твой брат, и я не понимаю. Нет, нет. Я не понимаю, почему я не должен делать ничего, что не признано старейшинами за истину. Почему я не могу любить или взять ту, которую люблю, если тот, кто имеет силу и власть, выбрал ее для себя. Это несправедливо, Иван, и я чувствую это. Даже если вера учит меня покорности. А что же такое вера? Если ты знаешь, то ты должен сказать мне. В чем здесь причина?

- Нет... никакой причины, - с запинкой, нехотя выговорил Иван. Он избегал смотреть на брата, и Адан с удивлением заметил, что Иван дрожит, стараясь сдержать, какой-то неведомый порыв. Вдруг Иван сдался, и его порыв вылился в страстную речь.

- Причин нет. А вера... это лишь обман. Но не старейшин, никто из них не считает себя обманутым. Тем не менее, в самой вере нет правды. Те, кому мы поклоняемся... - У Ивана перехватило дыхание. - Они никогда не были богами. Они были людьми, такими же, как мы...

Голос его замер в тишине. Адан недоуменно сдвинул брови и заерзал на месте, неловко переставляя ноги, пытаясь уловить смысл сказанного. Его взгляд, горевший нервным возбуждением и тревогой, блуждал, и юноше чудилось в угасающем дне и посвежевшем ветре испуганный трепет.

- А колесо...- неожиданно резко сказал Иван, - колесо всего лишь символ той силы, которой лишилось человечество, того богатства, к которым они когда-то получили доступ. Ибо когда-то у них действительно появились и богатство, и сила. Человеческий разум создал машины, способные глубоко проникать в землю, добывать металлы и обрабатывать непригодные почвы, и временами казалось, что человек должен защищать себя скорее от изобилия, чем от недостатка. Эти машины могли переносить людей по земле без помощи всяких там быков, Адан. Легко и быстро. И по морям, и даже в их глубине, под водой. И по воздуху... Человек мог летать над самыми высокими холмами и пересекать океаны... - Иван поймал взгляд Адана и запнулся. - Так сказано в тех книгах, и там даже есть картинки. - Наконец ему удалось обрести уверенность. - Да, все это наверняка правда. Нет ничего, чего бы не достиг человеческий разум. Вот так было в то время.

Адан с сомнением покачал головой, созерцая воздушное пространство над собой.

- Мне бы не хотелось летать, - наконец решительно заявил он. - Едва представлю себе, что нужно ступить в никуда, и мой желудок тут же начинает выворачивать. Нет. Ты, Иван, начитался написанных слов, а это всего-навсего сказки, которые старухи рассказывают детям, чтобы те поскорее заснули. Если люди смогли сделать так много, то почему же они потеряли все это?

- Разве ты не видел там, внизу, развалины странных зданий, - нетерпеливо воскликнул Иван, - много-много развалин по берегам реки? Там был порт для кораблей. Для гигантских кораблей. А разве вот тот железный мост не свалился в воду? - Он махнул рукой. - Смотри, какой он длинный. Он был переброшен через реку. А опоры, что все еще стоят, словно лестницы, упирающиеся в небо?

Адан, сверяя эти слова со своими воспоминаниями, мрачнел все больше.

- А сама церковь, Адан? Разве ты не видел, что находится внутри? Это была фабрика, а ее шпиль - просто дымоходная труба, через которую вырывались дым и пламя из множества топок... - Он покачал головой. - Мы поклоняемся тому, что потеряли, потому что не понимаем, что это было. А те, кто это потерял, лишились его потому, что не знали истинной цены того, чем обладали.

- Значит, они были дураки, - вполне серьезно заметил Адан. - Если считать, что все это правда, - поспешно добавил он. Иван не обратил на его слова никакого внимания. Он был захвачен собственными мыслями.

- Это очень странно, - сказал он, не отрывая глаз от расплывающегося горизонта. - Я не понимаю этого до конца. Однако мне кажется, что разум этих людей изжил себя. Они создали машины, чтобы те работали на них, и эти же самые машины уничтожили их. До Катастрофы была война, большая война, в которую оказались втянуты все живущие на земле народы. Теперь нам рассказали о ней, потому что религия Маркса впервые победила в России именно в результате этой войны.

Адан кивнул. Да, он слышал об этом, правда, весьма смутно.

- Сейчас практически невозможно установить истинную причину этой войны. Но в конце войны, казалось, каждый понял ее неизбежность. Народы обнаружили, что богатство земного шара должно быть поделено между ними. Без мира не может быть ни богатства, ни работы, ни пищи. Машины сделали землю своей единственной сферой деятельности. Народы собрали большой совет для поиска путей к миру...

- Вера учит нас, - перебил его Адан, - что это был попросту заговор государств, погрязших в безверии, и его целью было уничтожить веру и русский народ, который следовал ей.

Иван кивнул.

- Кажется, не было ни одного государства, которое не надеялось превратить этот совет в средство достижения собственных целей или запугать его угрозой тирании. Каждый боялся давления со стороны своих соседей или переворота. И у них родилась идея стать независимыми друг от друга...

Он помолчал.

- Об этом написано в книгах по истории, которые мы копируем. Территория России в то время была очень велика. Она простиралась далеко на север и на восток, гораздо дальше, чем мы сейчас можем представить, до туда, где сегодня нет ничего кроме снега и льда. Русские земли лежали и к югу, и западу, где сейчас пустыня. И повсюду жили люди: и в больших городах, где день и ночь работали машины, и на огромных фермах, где те же машины пахали землю и собирали урожай. Россия сама по себе представляла целый мир, независимый от других наций, во времена мира боявшихся ее веры, той веры, которая стойко выдерживала их натиск во время войны. Но были на свете и другие нации. Нации и государства, о которых мы совсем забыли сегодня. Германия, Италия...

- Где же это? - спросил Адан.

- Где-то на западе, - пояснил Иван. - У нас есть карты, оставшиеся со старых времен, но никто не знает теперь, как в них разобраться... Эти страны прошли тот же путь, хотя исповедовали фашизм, со слов старейшин, грех из грехов. Машины там предназначались для поддержки только самого государства, а не всего мира, для которого они были созданы. И люди, составлявшие эти нации, были приучены лишь обслуживать эти машины и постепенно сами превращались в машины. Их правительства тоже старались сделать из них машины. Имелись машины, писавшие книги и газеты, машины, говорившие и передававшие слова на дальние расстояния, машины, рисовавшие картины, которые двигались и говорили, словно живые. Мысли и образ жизни людей определялись указаниями машин. Постепенно люди отвыкли самостоятельно мыслить. Они беспрекословно верили в то, что говорили им их правители. Любая собственная мысль считалась преступлением. Здесь, в России, это делалось во имя веры. В других странах - во имя тех учений, которые сами нации призвали себе на службу... Все так и осталось, Адан. Потому что наше правительство - это власть старейшин, и мы даже не осмеливаемся спросить, почему они управляют нами. Мы унаследовали разум управляемых, а они разум правителей. Но всех нас связывает одна вера. И никакая мысль, выходящая за пределы этого круга, невозможна. Машины исчезли. И разум, от которого люди отказались ради машин, не вернется к нам...

Адан задумчиво почесал ухо и нахмурился.

- Но ведь и ты один из старейшин, - возразил он.

Лицо Ивана покраснело, а затем стало очень бледным.

- Я твой брат, - сказал он, и в его голосе послышалась дрожь. - Однако старейшины дали мне знания. - Он неожиданно замолчал, как будто испугался облечь все свои мысли в слова и после короткой паузы продолжил:

- А затем пришла Катастрофа. В мире не было ни одной нации, которая не хотела бы отделиться от остальных, но при этом каждая хотела стать сильнее и разбогатеть за счет соседней.

Грянула еще одна война, с которой и началась Катастрофа. Россия владела на западе богатыми плодородными землями, с которых можно было снимать по нескольку урожаев в год. Многие страны желали заполучить их. Названия их нами забыты, потому что они исчезли давным-давно. Россия воевала с этими странами, и эта война в очередной раз распространилась по всему миру. Ни одна страна не смогла избежать ее или уберечься от разрушения...

Он вновь замолчал, борясь с желанием объяснить более подробно, и, казалось, потерпел неудачу.

- Войну вели машины. У людей просто не было шанса показать свою доблесть. Машины стреляли тяжелыми снарядами, машины сеяли смерть из облаков, машины воевали под водой и на земле. Они убивали не только железом, но и ядом. Они убивали не по одному, а по многу. Люди были приучены машинами жить, не думая ни о чем, и работать, не задавая вопросов. Теперь же они умирали, так и не узнав почему.

Адан слушал с округлившимися глазами, благоговея, но все еще охваченный сомнениями.

- Машины войны разрушили машины, созданные для мирной жизни. Огромные города превратились в руины, и людям пришлось бороться за выживание. Начался голод, люди восстали против своих правителей. Слишком многие были рождены, чтобы обслуживать машины и потреблять произведенное ими. Жить без машин они уже не могли. Города погибли, ибо это была война городов.

- А те, кто не жил в городах? - отважился спросить Адан.

- При городах были и крестьяне, которые подчинялись им, - сказал Иван. - Из крестьян делали рабочих, и когда такой крестьянин возделывал землю, он возделывал ее как слуга города. Он был рабочим на своей машине, его ферма была такой же большой фабрикой, какие были в городе. Когда исчезли и города и машины, крестьяне исчезли тоже. Человек не смог жить без машин. Он забыл, как нужно работать без них, и никто из уцелевших не знал, как вновь построить эти машины.

Адан протер глаза тыльной стороной ладони.

- Тогда почему мы здесь? - задумчиво спросил он. - Если все люди вымерли...

- Оставались еще обитатели горных мест и кочевники в пустынях, похожие на наших татар, - пояснил Иван. - Это были невежественные люди, жившие на земле, которая не подходила для машин. Высокие горы и большие пустынные равнины не удалось разрушить даже летающим машинам с их ядами и оружием, которое взрывало и сжигало все вокруг. Они проносились по небу, а по земле, словно их тень, летел ужас. Эти машины строились в городах, которые и сами напоминали машины, сложные и хрупкие, населенные мужчинами и женщинами, чьими жизнями всегда управляли машины, теперь поверженные и разбитые... - Он замолчал.

- Такой город был и здесь, - продолжил он минуту спустя. - Ведь ты видел развалины у реки и развалины, среди которых стоит замок старейшин. - Он умолк и вновь задумался.

- Должно быть многие погибли, - заметил Адан, который, несмотря на сомнения, очень заинтересовался рассказом.

- История не сохранила подробностей войны, - сказал Иван. - Не так-то легко узнать, что же случилось на самом деле. У нас есть множество книг, даже несколько газет, хотя теперь они почти развалились. Но они доводят нас до определенного места, а дальше - молчание. Еще есть легенды... Они говорят, что люди бежали в горы и пустыни, чтобы спасти свою жизнь, и умирали, потому что там не было ни пищи, ни домов, ни лекарств. Они грабили и убивали друг друга, а временами просто поедали. Так там сказано. У них было нечто под названием деньги. Я не понимаю, что это такое, но они не могли ничего получить, если не имели их. Это была бумага, масса бумаги. И она превратилась в ничто.

Адан открыл было рот, чтобы спросить, что это значит, но остановился, увидев озадаченное лицо Ивана. Некоторое время они оба внимательно вглядывались вдаль, за равнину, где сгустилась непроницаемая тьма, хотя небо все еще сохраняло холодный блеск.

- Что... что же случилось потом? - Адан обхватил руками колени и не сводил с Ивана беспокойных глаз.

Казалось, Иван шептал что-то лишь себе одному.

- Катастрофа, - пробормотал он наконец. - А затем мир изменился. Лед уничтожил и заморозил все. Как будто какой-то рок завершил уничтожение людей, начатое ими самими. Но когда именно это началось, сказать уже никто не может. Однако это случилось...

- Это то самое, о чем говорит Вождь старейшин во время молитвы, - заметил Адан, охваченный любопытством и благоговейным страхом. - Это случилось потому, что вера не была истинной.

Иван по-прежнему молчал, но Адан сумел уловить намек на внутреннее негодование.

- Вера, - сказал Иван и замолчал вновь. - Человек грешит против самого себя, - неожиданно резко бросил он после паузы, и в его тоне прозвучал намек на раздражение. - И сейчас... Кажется, что его падение еще не завершилось. Почему рождается так мало детей, Адан, а из тех, что рождаются, почему так много умирает? Люди вынуждены жить без надежды. Старейшины разводят их только для обслуживания, как обычный скот. Люди же не могут вести такой образ жизни: без надежды, без страстей, без желаний. Они опускаются до уровня животных, и раз они не могут жить как люди, они должны умирать. Вымирать...

Адан почувствовал, что его сердце готово вырваться из груди, когда услышал слова, которые наконец-то принесли его отягощенной душе облегчение.

- Да! - яростно воскликнул он и тут же осекся.

Иван не обратил на этот порыв никакого внимания. Его лицо оставалось мрачным.

- У меня появилась странная мысль, Адан. В книгах, которые я читал, говорилось... Очень давно, еще до того, как появились люди, землю населяли существа, вовсе не похожие на людей. Они были велики телом, но не имели разума, как люди. Они отличались от людей даже кровью, текущей в них, и размножались как змеи, высиживая яйца. Они были огромны и обладали чудовищной силой. Это были драконы. Вся земля принадлежала им. Их шаги сотрясали почву. Некоторые летали на широких крыльях, некоторые обитали в воде. Однако все они исчезли. Они были покрыты броней, и казалось, с ними ничего не случится. Но мир изменился, и их не стало. Человек стал их преемником как властелин мира, человек с его маленьким телом, сильными страстями, разумом, способным управлять его духом, равно как и другими мирами, расположенными вокруг. Он был велик, благодаря своему разуму. Однако и он тоже... Он мог ненавидеть и любить, ему свойственны были зависть и страх, мужество и способность к самопожертвованию. В нем горело желание строить и такое же - разрушать. Он создал машину, которая работала на него, и использовал машину, чтобы уничтожить себя. Машина была порождением его ума. Она же стала его хозяином. Воюя он вновь вернул драконов: драконов, которые летали, поливая землю ядом, драконов, которые охотились на земле, и тех, которые занимались этим под водой. Разум сделал из человека его могильщика. Его ум был пытлив и всегда находил желаемое. Он отказался от него в пользу машин, и машины, чтобы уничтожить его, использовали его ненависть, его самолюбие и страх перед теми, кто говорит на другом языке и поклоняется другим богам, перед теми, чьи машины служат другим целям. Машины исчезли. Но человек исчезнет тоже. Адан...

Иван замолчал, с трудом переводя дыхание. Он не смотрел на того, к кому обращался.

- Почему же кто-то еще не может занять место человека в том мире, который мы унаследовали, но не смогли удержать? Кто-то или что-то, живущее не так как мы, совсем иначе. Наш преемник, тот, кто теперь стремится вытеснить нас, уничтожить? Если люди получили этот мир от больших драконов...

- В таком случае ты... - Адан не отважился закончить вопрос.

- Я уже сказал тебе, - ответил Иван и сразу притих.

Широкая равнина погрузилась в темноту, и их глаза различали лишь какие-то призрачные тени, которые таили в себе некое движение, не имевшее, однако, законченной формы. Адан почувствовал инстинктивное желание вскочить и бежать. Он задрожал, и его дыхание стало тяжелым, а разум требовал определенности.

- Вера, - задыхаясь произнес он. - Вера ничего не говорит об этом. Это не должно случиться...

Голос Ивана вновь прервался.

- Это вера обрушила на нас все испытания, - сказал он. - Та самая вера, которая приказывает нам жить так, как мы должны жить. Она же сыграла свою роль и в Катастрофе. Это не Маркс принес машины в Россию. Это был тот, другой, которому мы поклоняемся, Сталин. При нем все, кто правил, получали право на все. Те же, кем управляли, должны были подчинять свой разум и душу тем, кто правил. Им было позволено только одно: как можно эффективнее производить - и управлять машинами во имя укрепления государства, которое полностью управляло ими. И не было никакой другой обязанности, как не было никакой надежды и цели. Адан, вера - это и есть величайший грех против человека. А поскольку люди бессильны подняться против нее и других подобных ей ложных верований, которые так ловко научились использовать в угоду себе правители, то эта вера и само человечество... должны уйти.

- А если бы нашелся хоть один, - шепотом произнес Адан, - кто смог бы отважиться на это, отважился бы поднять руку на...

- Что ты делаешь здесь?

Звук чужого голоса заставил его осечся, и братья в страхе вскочили на ноги.

Их мысли были темнее, чем сгустившиеся вечерние сумерки, так что ни Адан, ни Иван не расслышали приближающихся шагов по траве. Теперь, когда они встали и повернулись, они увидели Вождя старейшин, который казался еще выше в наступавшей темноте, которая позволяла видеть только его неподвижный силуэт на фоне тусклого неба. Солнце скрылось за грядой облаков, собравшихся на западном горизонте. Только бледно-зеленоватый блеск слабо оттенял границу между землей и небом. Позади Вождя возвышался частокол копий, и глаза Адана, достаточно зоркие, разглядели среди прибывших и шлем Карасона. Адан едва не зарычал, инстинктивно готовясь броситься в сторону, словно собака, отскакивающая от угрожающей руки. Иван лишь вздохнул и склонил голову.

- Что ты здесь делаешь? - вновь спросил его Вождь. Он не двинул ни рукой ни ногой, но оба брата ощущали на себе его взгляд.

- Это мой брат, - запинаясь сказал Иван, чувствуя, что вопрос обращен к нему.

- У тебя нет брата, - сказал Вождь старейшин. - Ты не можешь ни дружить, ни знакомиться, ни общаться с кем бы то ни было, кроме старейшин. Таково правило. Его следует выполнять. Ступай.

Боясь произнести лишнее слово, Иван повернулся и тихо пошел мимо шеренги солдат. Через несколько шагов его фигура затерялась в тени. Адан, оставшись один, вздрагивал всем телом от глубоко проникавшего страха. Стояла тишина.

- Ты видел какие-нибудь признаки приближения каравана?

Адан молча покачал головой и упал на колени. Казалось, Вождь оценил это.

- Все еще нет!

Вождь шумно вздохнул. Адан по-прежнему стоял на коленях, виновато притихнув.

- Так ты Адан Байтан, пастух? - бесцветным голосом поинтересовался Вождь. - Я помню тебя. Ты тоже иди.

Адану показалось, что он расслышал, как Карасон пробормотал его имя, и он вскочил на ноги, чувствуя страх и в то же время бросая вызов угрозе, которая отчетливо звучала в словах Вождя и Карасона. Он пошел стороной, не сводя глаз с торчащих копий, стараясь замечать любое настораживающее движение в толпе, молча наблюдавшей за его уходом. Холодная ветренная тьма, у которой он искал как защиты, поглотила его.

- Все еще нет! - вновь произнес Вождь. И он, и Карасон сделали шаг к краю обрыва, повинуясь естественному порыву, и некоторое время вглядывались в темноту.

- У них должны быть факелы, - сказал Карасон. Однако у Вождя старейшин было иное мнение.

- Он должен прийти, - нетерпеливо, стараясь убедить себя и окружающих, сказал он. - Он всегда приходил. - Капитан меченосцев пожал плечами, как если бы он заподозрил наличие тайных сомнений у Вождя, из-за подчеркнутой уверенности его слов.

- Интересно, о чем это они говорили, когда мы подошли к ним? - спросил Вождь, обращаясь скорее к самому себе. - Не очень хорошо, когда люди шушукаются. И еще хуже, когда один из них - член священного братства. Я должен знать все, о чем думают люди.

- Адан Байтан, - заговорил Карасон. - Я заметил его еще раньше. На его лице отражается мысль. Он повинуется, но его глаза полны гнева. Однажды, мне кажется, он взбунтуется. А тогда... - Он коротко рассмеялся, но неожиданно его настроение сменилось. - Люди внушают мне отвращение, - пробормотал он с оттенком недовольства собой. - Дурак тот, кто может хорошо думать о них, о мужчинах или о женщинах...

- Скоты, - продолжал он, скривив губы, - которые живут среди себе подобных и не могут подняться выше...

- Этот человек ненадежен, - сказал Вождь старейшин. - Их с Иваном Байтаном отец, должно быть уже умер. Это было во времена моего предшественника. Я взял к себе Ивана. Он еще не сформировался до конца. Но вот его брат... у него мало ума, зато много страсти и силы...

- Пусть и он умрет! - прорычал Карасон с неожиданной злобой.

- Нет! Все люди принадлежат мне, и ими следует управлять, как того требует вера, не позволяя им уклоняться от власти. Ты, капитан меченосцев, держишь в руках оружие, уезвляющее тело, мое же оружие - против духа. Мы давно нашли истинный способ правления. Следует искоренять не сопротивление, а желание сопротивляться. Разве не так записано в книгах, оставшихся нам от прежних дней? Разве не то же самое говорится в декретах священного Сталина? Психологию людей следует изменить в соответствии с требованиями веры. Разве не следует держать в тюрьме неподатливых и непокорных до тех пор, пока мысли, будоражащие их разум, и желания, таящиеся в их сердцах, не изменяться, чтобы покорно принять волю правителей? Ведь даже фашизм разглядел ту силу, которая лежит в основе нашей веры и приспособил ее методы. Душа, характер, сам человек. Вот они, главные факторы, которые должны быть изменены правителями... Великий фашист Муссолини, как нам удалось прочитать, устанавливал только те законы, которые могли способствовать наилучшему выполнению этой задачи. Я не позволю нарушать существующий закон - безраздельную власть над душой! И она принадлежит мне!

Карасон неловко переступил с ноги на ногу перед высокой фигурой, произносившей в темноте целую речь.

- Диктатура пролетариата! - пробормотал Вождь старейшин как заклинание. - Вот основа веры. И в этом же заключен и ее смысл.

- Вы используете странные слова, - насмешливо улыбаясь, заметил Карасон. - Я почти не понимаю их.

- Диктатура пролетариата, - сказал Вождь серьезно. - Впервые к этому прибегла Коммунистическая партия и Красная армия, когда они устанавливали свою власть, им требовалось ликвидировать любые волнения среди людей. Партия, дисциплинированная, преданная, бескомпромиссная и безжалостная. Теперь мы - ее наследники. Мы, тот самый пролетариат. Я священник, а ты командарм.

Карасон пожал плечами.

- Как же вы справляетесь с такими людьми, как этот Байтан? - поинтересовался он.

- Я достигну цели. Священное братство обладает мудростью и силой. У него же нет ничего.

- А если вы проиграете?

- Я не проиграю.

Оба повернулись и искоса, но решительно взглянули друг на друга. Взгляд Вождя был надменным, взгляд Карасона - насмешливым. И хотя больше никаких, кроме этих, слов не было сказано, оба домыслили - обычное дело.

Карасон первым нарушил это противосостояние. Он отвернулся, ссутулился, как ссутулился Адан, уходя с откоса, и взглянул на реку.

Тьма уже полностью поглотила небо, оставив лишь где-то вдалеке тонкую темно-красную полоску под четко очерченной границей облаков. Далеко внизу поблескивала зеленоватая река, окутанная лишь слабым мерцанием света, разливающегося над ней, как будто тени спускались вниз и растворялись в воде, обесцвечивая ее.

У Карасона были зоркие глаза. Он выпрямился, сосредоточив все свое внимание на одной точке. Узкий предмет скользил по воде, двигаясь медленно, с трудом, и сквозь пустую тишину, поглотившую все звуки, были слышны лишь глухой шорох гальки, ударявшей в деревянный планшир, и голос, достигавший слуха наблюдателей, уже охваченных в тот момент чувством тревоги; голос, сыпавший какие-то слова быстро, без остановки и без видимой причины. Лодку освещали отблески факелов.

- Вон! - воскликнул Карасон и вдруг закричал: - Э-ге-ей!

- Э-ге-ей! - вернулось к нему слабое эхо. Второй голос продолжал бессвязно выкрикивать что-то.

Копьеносцы сомкнули ряды, и Вождь старейшин сделал несколько торопливых шагов вперед. Голос с реки, казалось, взывал к ним, но они не могли разобрать слов.

- Лодка плывет в деревню, - сказал Карасон. - Давайте встретим ее!

- Что это может быть?

Вождь старейшин нахмурился. Капитан меченосцев нетерпеливо пожал плечами и сделал знак своим людям. Они начали быстро спускаться по тропинке, ведущей к деревне, и Вождь последовал за ними. Он тяжело дышал от ярости и негодования, вызванных бесцеремонностью Карасона.

Они добрались до берега раньше плывущей против течения лодки. Несколько жителей, собравшихся на каменистом берегу, без распоряжения Карасона ушли к своим избам. Один или двое вернулись с факелами, как было приказано.

Они молча ждали, и только факелы слабо потрескивали на холодном ветру, который дул с закованного в льды севера, плеща им под ноги речной волной.

Лодка тяжело двигалась к ним, преодолевая течение. Ветер раздувал пламя факелов, и на воде плясали оранжевые блики. Люди на берегу затаили дыхание при виде ее.

Она приближалась, выползая из ночной темноты. Теперь можно было разглядеть лица сидящих в ней гребцов, в основном татар. В мерцающем свете выделялись их выступающиеся скулы и смуглая кожа. Вместе с ними приблизился и громкий голос, который не умолкал ни на минуту. Копьеносцы, услышав его, негромко зашептались и зашевелились, выражая сомнения и нерешительность в связи возможной опасности. Несмотря на это, люди в лодке гребли что было сил.

Наконец лодка приблизилась к берегу. Двое или трое выпрыгнули из нее, проволокли ее по прибрежным камням и остановились, переводя дыхание. Копьеносцы и прибывшие незнакомцы подозрительно разглядывали друг друга. На дне лодки кто-то отчаянно барахтался, вырываясь от державших его людей. Неожиданно голос перешел в бессвязный, невыносимый и пронзительный крик. Ночь ответила ему тонким звоном, и все наблюдавшие эту сцену вздрогнули и отпрянули.

Татары, сидевшие в лодке, собрались с силами и вытащили человека на берег, бросив его прямо на камни. Он корчился и все еще сопротивлялся, а рот его побелел от пены.

- Поднесите поближе факел! - закричал Карасон, и в его голосе прозвучали гнев и тревога. Он и Вождь нагнулись над корчившимся телом, но тут же отошли назад, как только узнали человека. Некоторое время они молчали, пока татары, неуклюже шаркая ногами, не подошли к ним ближе.

- Мы нашли его. И доставили, - сказал один из них на своем языке.

- Но ведь он... сумасшедший, - прошептал растерянный Карасон.

Вождь старейшин дернул себя за бороду, и когда он заговорил, его голос дрожал.

- Это караван, - сказал он.

 

 

5. Эри

 

Кузнец Икша сидел у дверей своей избы, щурясь от яркого полуденного солнца. Он любил посидеть вот так, покусывая соломинку или вообще не делая никаких движений, а лишь наблюдая медленное скольжение теней или кружение клубов пыли, потому что был стар и к тому же имел определенные привилегии как особо доверенный слуга меченосцев. Кроме того, больше всегот работы у Икши бывало долгой зимой, когда в его кузнице пополнялись запасы оружия людям Карасона. Несмотря на жару, на нем по-прежнему была меховая шапка с завернутыми вверх ушами и длинный халат, наброшенный на плечи. Он с трудом жевал ломоть черствого хлеба, напоминавшего скорее плоскую круглую ржаную лепешку, с примесью отрубей и мякины, где виднелись еще и семена подсолнуха. Но он никогда не знал лучшей пищи.

Кузнец сонно зевал. Прошлой ночью по избам прошел странный слух о незнакомых людях, появившихся ночью на реке, о том, что они притащили с собой еще кого-то, и о караване, которого здесь ждали все. Но сейчас все разговоры в деревне прекратились. Подобные случаи не касались никого кроме старейшин, и поскольку не было никаких особых сообщений, люди не видели смысла проявлять к случившемуся хоть какой-то интерес. Правда, Икша ненадолго задумался над тем, что услышал. Несмотря на то, что старейшины жили в своем замке очень обособленно и все свои дела держали в секрете, кузнецу хватило ума, чтобы заметить суету и волнение, царившие там. Карасон и его люди с утра оседлали коней и выехали со двора, и несмотря на то, что уехали очень рано, до сих пор еще не вернулись. Тем не менее, ему было очень приятно сидеть вот так на солнце и жевать. И он вновь зевнул.

Однако если караван не пришел... Люди чаще всего были глупыми и не умели так глубоко вдумываться в окружающее, как он, Икша. Будет очень трудно раздобыть даже самую скудную еду, а та, что вдруг появится, попадет в первую очередь к старейшинам, которые заберут ее по праву, и к меченосцам, которые могут, если захотят, отнять ее. Тот, кто будет в чести у меченосцев, будет жить лучше всех. Остальным холодными и долгими зимними днями суждено умирать с голоду в своих избах. А тот, кто лишится уважения власти предержащей, может умереть и сразу. Такое уже случалось. Адан Байтан дурак. Икша даже рассмеялся, оценивая ход собственных мыслей. Они сильны, эти старейшины...

Но меченосцы были куда сильнее. Он, их слуга, очень хорошо знал это. Они и те женщины, что жили с ними, будут очень хорошо есть и пить, что бы ни случилось с остальными. Да, так будет. И Икша не останется в накладе. Где будет их сила и власть без кузнеца? Он знал секреты...

Неожиданная мысль заставила его беспокойно заерзать на месте. Ведь он старел. И ему велели взять учеников, которые все схватывали быстро, слишком быстро. Старость - не радость, а глубокая старость - и подавно. Если кто-то становится бесполезным, ему больше не было места среди остальных, и зимой он умирал. Каждый, кто хотел жить, должен был работать и служить старейшинам. Икша верой и правдой служил Карасону, так же, как служил его отцу. Но капитан меченосцев был молод, а молодые никогда не думают о стариках. Кроме того, Карасон очень легко гневался. Для власть имущих было естественно гневаться и поступать сообразно этому.

Икша долго сидел без движения... Эри... Она могла бы спасти его, по крайней мере, хоть ненадолго. Ведь Карасон мог бы держать ее около себя несколько лет. Иногда молодые любят очень долго. С другой стороны, она может настроить Карасона против него и ускорить конец... Икша нахмурился. Девчонка была очень упряма и хотела жить по-своему.

Петушиный крик и шарканье ног, исполнявших, казалось, какой-то танец, заставили его повернуть голову. Он увидел крошечную фигурку, которая, кривляясь, спускалась по дороге между избами; фигуру, которая как будто хотела убежать от собственной тени, короткой и почти нечеловеческой, необычайно уродливой, не меньше, чем сама фигура. Коротышка громко хрипло смеялся, дурачился и прищелкивал пальцами, словно вихрь, кружился в воздухе и наконец свалился на землю у самых ног кузнеца.

- Дай! - потребовал он, выбрасывая вперед маленькую руку, и Икша вынул кусок изо рта и, не говоря ни слова, отдал его. Это был Бабарум, карлик Карасона.

Кузнец очень осторожно взглянул на него. Тело величиной с тело ребенка, маленькие руки и короткие кривые ноги, остроконечный горб и деформированная грудь. Однако голова Бабарума с широким ртом, толстыми губами и густыми бровями была величиной с голову обычного человека и непомерно велика для него. Он был неугомонным как ребенок, со всеми ужимками и шалостями детства, слегка приправленными жестокостью, но при этом обладал хитростью познавшего жизнь старика. Икша и боялся карлика и завидовал ему. Бабарум жил в доме с меченосцами. Им до смешного нравилось смотреть, как он кувыркался на полу и шлепал их по коленям. Они поили его за это квасом. Без его хриплого пения, странных, эксцентричных танцев и насмешек, которые он отпускал в их адрес и которые так всех забавляли, ибо слетали с уст жалкого маленького создания, им, как они сами признавались, было бы трудно пережить зиму. Солдаты обычно спали на полу, вблизи большого очага, и Бабарум спал рядом с ними, так близко, как хотел. Поскольку он был похож на ребенка, меченосцы были без ума от него.

Поэтому всякий раз его следовало умилостивить. Он не сделал ничего особенного, чтобы заслужить такую честь. Множество детей, рождалось такими же, как он уродами, и Бабаруму просто повезло, что он выжил. Так уж случилось. Вот почему Икша, глядя, как карлик доедал его хлеб, улыбался лишь одной половинкой лица той, которую Бабарум мог видеть, в то время как вторая выражала нескрываемое отвращение.

- Карасон гневается, - сообщил карлик. Его глаза ничего не выражали. Икша нахмурился, подозревая, что замечание могло относиться непосредственно к нему.

- Вчера он даже ударил меня, когда вернулся из церкви, и еще раз, после того как ушел и возвратился ночью. Ему не нужны были ни песни, ни танцы, даже мои, он сидел в одиночестве и смотрел на огонь, а сегодня утром они все ушли. Я жду здесь их возвращения. Они должны вернуться из долины через "песчаный брод" и пройти в город по этой дороге.

Рассказывая, карлик беспрестанно вертел головой и моргал.

- А чем был недоволен Карасон? - спросил Икша с оттенком умиления в голосе, как будто разговаривал с ребенком. - И почему они все поехали в долину?

- Они обычно не говорят... - с отсутствующим выражением ответил карлик, но неожиданно спохватился, видимо, жалея о сказанном. - Никто из нас не должен ничего говорить, - добавил он, пытаясь гордо вскинуть голову. - Но я знаю. Я знаю, ведь я один из меченосцев. Но это секрет, это секрет...

Икша про себя усмехнулся.

- Что-то очень взволновало Карасона и даже обеспокоило его. Люди шептались об этом, когда уезжали утром вместе с ним. Что-то, что он увидел прошлой ночью... Но разгневан он был еще до этого.

Карлик начал насвистывать и ловить мух.

- Но почему? Что ты имеешь в виду? - Икша становился все настойчивее, чувствуя, что каким-то образом это касается непосредственно его.

- Карасон мой друг. Мы всегда были друзьями. Я очень ловкий и умный, я рассказываю ему обо всех глупостях, которые делают меченосцы, и заставляю их краснеть, изображая их речь и походку. И он всегда смеется над этим. Но я никогда не насмехаюсь над ним. Нет. Мы друзья, и он тоже никогда не насмехается надо мной.

Бабарум охрип от подступавшего гнева и неиссякаемой гордости и свирепо взглянул на кузнеца, словно угрозой хотел удержать его от смеха. Икша же изображал покорное смирение.

- Так почему же он гневается? - в очередной раз спросил кузнец, стараясь скрыть нетерпение в голосе.

Карлик колебался, его маленькое тело время от времени вздрагивало. Он сжал кулаки и потряс ими в злобе и ярости.

- Он не разговаривает со мной и не хочет слушать меня. Он не разговаривает ни с кем. Он думает, и от этого его лицо становится мрачным. Он не хочет говорить со мной. Он думает только о ней. Он даже меченосца, который был с ним в церкви, и теперь никто из них не отважится ни шептаться, ни смеяться... - Его скрипучий голос мгновенно изменился, и в нем послышалось ликование и торжество. - Он силен, и они боятся его. Он большой и сильный. Он мой друг.

- О ней?.. О ком? - с беспокойством продолжал допытываться Икша. Губы карлика задрожали, словно не желая принимать то выражение, к которому стремились. Бабарум сдержался и его грубые черты исказил нарастающий гнев, из-под толстых губ показались длинные зубы. Икша повернул голову в том направлении, куда смотрел Бабарум. Со стороны реки медленно приближалась Эри.

- Они считают ее красивой, - воскликнул карлик. - Они... они... - Его лицо горестно сморщилось. - Они смеются надо мной!

Он вскочил на ноги и вприпрыжку кинулся через дорогу, разделявшую деревенские избы, глядя через плечо на Эри и негромко ворча. Неожиданно он упал на землю и стал кататься по ней, крича и выдирая зубами стебли травы.

Икша давно привык к выражению его ярости и сидел с безучастным лицом. Эри очень тихо подошла, не обращая никакого внимания на Бабарума, уселась рядом с отцом и принялась отщипывать от лепешки, которую принесла с собой.

Икша искоса взглянул на нее. Да, девочка была красива. Но он боялся заговорить с ней. Она была очень необычной и, казалось, всегда была где-то в стороне от всех, погруженная в собственные мысли. В очень необычные и опасные мысли. Икша откашлялся.

- Я твой отец, - глухо произнес он наконец. - Хотя для тебя это совсем ничего не значит. Впрочем, как и для меня.

Эри промолчала.

- Ты работаешь на старейшин, так же как и я. Мы живем там, где хотим, но я должен работать в кузнице, а ты должна либо прясть, либо работать в поле, как прикажут. Ты и я... мы ничто.

Девушка пожала плечами и отвернулась. Ему доставляло удовольствие таким вот образом задевать ее самолюбие.

- Мы даже ничего не знаем друг о друге. Мы должны знать только работу на господ. И тем не менее, я твой отец, и было время, когда мне было радостно видеть тебя. Ты была маленькая и все время льнула к матери, но ты была и частью меня, той, которая останется жить после меня. Тогда я был молод, и мне казалось, что впереди целая жизнь. Ты тоже была моей жизнью, более молодой и... давала мне надежду. Я помню, как часто я думал об этом.

Он уставился в землю, отчасти удивленный теми воспоминаниями, которые пробудили его собственные слова. Эри ждала. Икша, раздраженный необычным наплывом чувств, был раздосадован ее реакцией.

- Старейшины не смогут этого отнять, - сказал он. - Но мы всем обязаны им, да, и меченосцам, людям старейшин - так повелось с давних пор. - Он неторопливо оглядел Эри, но и на этот раз она оставалась неподвижной. Икша раздраженно раздул ноздри. - Ты не должна забывать о своих обязанностях, как ты забываешь обо мне. Зима уже не за горами. Скоро начнутся дожди, а вслед за ними выпадет снег. А караван... если ты хоть раз думала о нем... что если он не придет? Я стар, и возможно... - Его голос задрожал, и он обхватил себя за плечи. - Будет очень мало еды.

Икша помолчал, затем его неожиданно прорвало:

- Карасон. Он болтает с тобой, он расхваливал тебя передо мной. Почему бы тебе не пойти к нему, если он придет сюда и позовет тебя в свой дом?

Наступила тишина. Бабарум замолчал и лежал на животе, тяжело дыша, зорко наблюдая за Эри.

- Он храбрый и сильный, - продолжал намекать Икша. - Молодой и привлекательный. Кто еще имеет столько власти? Старейшины во всем полагаются на него. Разве кто-нибудь обеспечен лучше, чем меченосцы и их капитан?

Эри кивнула, соглашаясь.

- Он сказал, что любит меня, - воскликнула она и, прислонясь спиной к стене избы, взглянула на небо. Лицо ее было абсолютно спокойным.

- Это будет большая честь для тебя... - рискнул вставить Икша. В этот момент Бабарум, который, казалось, прислушивался к разговору, сдвинул брови и наморщил лоб.

- Да, - очень просто ответила Эри. - Он точно такой, как ты говоришь. Но...

- Что?

- Я не могу понять себя. Это...

- Это Адан Байтан?

Икша насмешливо улыбался, хотя больше всего ему хотелось крепко выругаться. Но Эри только покачала головой, и подозрительный взгляд отца уловил тень сомнения на ее лице.

- Нет, - сказала она. - Не он останавливает меня. Я сама. Я должна быть свободной. Я боюсь мужчин, хотя и они тоже боятся меня. Я знаю только одно: я счастлива только тогда, когда остаюсь наедине с собой. Мне нравится смотреть на свое отражение в речной воде и видеть, как рассыпаются по плечам волосы, когда я развязываю их. Мои ноги легко ступают по холмам, солнце греет меня, а ветер несет прохладу. И я не хочу, чтобы кто-то имел надо мной какую-то власть. И сама не хочу властвовать ни над кем.

Икша сердито заморгал. Бабарум все еще молчал, хотя теперь сидел на корточках, не сводя испытующего взгляда с Эри.

Белая с розоватыми крыльями чайка парила в вышине. Она повернула и заскользила к реке, устремляясь вниз за добычей. Мелькнула серая спинка. Некоторое время она ярким пятнышком виднелась на солнце, а затем, плавно скользя, скрылась из вида.

- Я хочу быть одна, - задумчиво сказала Эри. - Как она. Почему я не могу пользоваться свободой? Ведь это тоже прекрасно.

- Если бы я захватил с собой лук из дома, где живут меченосцы, - завизжал Бабарум, чей слух был очень острым, - ты бы увидела, как я подстрелил ее! Мне не нужна красота. У меня есть ум и ловкость. Я не хочу никакой красоты. Я уничтожу ее. Так же и Карасон. Если он возьмет тебя к себе, он заберет всю твою красоту и ничего тебе не оставит. Так бывало с другими. Но я все еще его друг.

Он подпрыгнул и заплясал, насмехаясь над Эри и дико хохоча над собственными кривляющимися мыслями. Пыль взлетала клубами из-под его ног.

Эри поднялась. Икша проводил дочь глазами, обиженный и напуганный ее странностью. Она ушла. Даже Бабарум очнулся от своего безумия и теперь сидел отупевший и нахмуренный.

Икша привалился спиной к теплым покоробленным бревнам. Было очень жарко и тихо. Его руки бессильно повисли.

Свобода?..

Так говорили про ветер. Но не про мужчин и уж никак не про женщин. Люди были рабочими, производителями, рабами. Они были составляющей производства. Разве не было такого выражения в старом, всеми забытом языке их веры, который каждый ребенок должен был учить и повторять? И потому они были слугами тех, кто имел власть.

Но сегодня при встрече с Эри что-то ускользало из его памяти. Что-то такое, что он когда-то знал, но забыл. Икша задумчиво сдвинул брови. Его мысли блуждали где-то далеко, возвращаясь к тем дням, когда Эри была совсем ребенком, а он сам - молодым человеком.

Свобода? Наслаждение телом, наслаждение силой.

Свобода!.. Он уже стар, а Эри - молода и не испытывала к нему никакой жалости. Ему неоткуда было ждать сострадания. Его ограбила жизнь. Старость...

Голова Икши свесилась на грудь. Пыль кружилась и опускалась вокруг него. Было тихо.

- Слушай! - закричал Бабарум и вскочил на ноги. Все еще погруженный в меланхолию Икша вздрогнул и бросил отсутствующий взгляд на карлика. Бабарум старательно прислушивался, приоткрыв большой рот, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Солнце поблескивало на соломе, торчавшей из его редкой бороденки.

- Там! - прошептал карлик, возбужденно двигая губами.

Со стороны каменистого берега раздавался прерывистый стук копыт.

- Они вернулись!

Бабарум высоко подпрыгнул, сжимая кулаки и крича от восторга. Икша медленно поднялся на ноги, откровенно радуясь, потому что теперь у него был повод оторваться от собственных мыслей.

Удары копыт стали более глухими и частыми. Должно быть, всадники уже поднимались от берега по тропе, пролегавшей по склону холма. В следующий миг они появились в пространстве между избами, из которых высунулось несколько голов, чтобы взглянуть на них.

Они двигались тяжелым шагом. Косматые лошади широко раздували ноздри, их гривы потемнели от пота. Люди едва держались в седлах, сгибаясь под тяжестью оружия. Ехали в полном вооружении, копья и мечи поблескивали на солнце. Всякий раз как лошади останавливались, слышалась ругань. Лица всадников покраснели от жары и досады на их бесполезное путешествие. Карасон ехал впереди, покусывая нижнюю губу. Бабарум бросился приветствовать его, стараясь ухватить за руку, но Карасон пинком отшвырнул его. Икша снял шапку и низко поклонился.

Карасон подъехал к кузнецу, и следовавшие за ним солдаты остановились. Некоторое время капитан меченосцев молча смотрел на дрожавшего перед ним Икшу, затем дал знак, и солдаты, подстегивая коней, проехали мимо него и двинулись по дороге к замку.

Карасон был явно не в духе и заговорил резко и безапеляционно:

- У тебя есть дочь, Икша, - сказал он. Бабарум заскулил и вновь, подпрыгнув, ухватился за его руку, но это не отвлекло Карасона.

- Это так, мой господин, - ответил Икша.

Горло Карасона сдавил спазм от подступающего гнева.

- Она очень нравится мне, Икша, и я не могу без нее. Я должен получить то, что я хочу...

- Твое желание во всем совпадает с моим, - ответил Икша.

- Я ждал очень долго. Но разве я не хозяин здесь, разве я должен церемониться с холопами? Приведи ее ко мне, Икша.

Бабарум в приступе ярости ударил коня. Тот попятился и забил копытами. Но Карасон справился с ним и продолжал говорить, будто ничего не случилось.

- Не в моих правилах брать девушек силой, но я сделаю это, если... - он замолчал и еще сильнее покраснел, как будто от стыда. - Приведи ее ко мне, ведь ты ее отец и можешь если не убедить ее, то побить. Я... - Карасон замолчал, будто не мог подобрать слов и понурил голову. - Ты можешь сказать ей, что она будет счастлива в моем доме.

Он сделал вид, что распутывает поводья, Икша удивился странной перемене в его настроении.

Один из меченосцев пешком спустился с вершины холма и торопливо приблизился к капитану.

- Вождь старейшин, мой господин, желает, чтобы ты переговорил с ним.

Карасон прервал свои раздумья.

- Хорошо, - сказал он. - Я приду.

И снова повернулся к Икше.

- Запомни, - сказал он и кивнул головой, как будто в знак невысказанной угрозы.

Он пришпорил коня и, пустив его легким галопом, исчез в облаке пыли. Бабарум, подпрыгивая, проворно побежал следом.

- Слушаюсь! - с оттенком беспокойства прокричал Икша. - Она будет спать рядом с тобой, о, Карасон, мой хозяин.

 

 

6. Иван пишет

 

Карасон широким шагом направился к дому старейшин. Двое солдат, стоявших у дверей на карауле, отдали ему честь, приветствуя его и как своего командира, и как одного из хозяев этого дома. Своего коня капитан оставил одному из сопровождавших его меченосцев. Бабарум же уселся на крыльце и начал болтать с часовыми.

В большом темном зале Карасона поджидал священнослужитель, тот самый, с которым за день до этого разговаривал Адан. Карасон знал его. Это был старейшина по имени Гашин, один из тех, кто особенно ненавидел Карасона. Капитан меченосцев лишь ехидно улыбнулся про себя, увидев человека, который вышел к нему из темноты помещения в прямоугольник света, падающего из открытой двери, и заметил, как тот с отвращением скривил губы, говоря:

- Вождь старейшин уже давно дожидается тебя, - он говорил на повышенных тонах, что подчеркивало его бессилие, это порой развлекало Карасона. Да, этот человек ненавидел его, так же как ненавидели его и все остальные члены священного братства - они знали, что их власть - всего лишь тень его меча, ибо реальная власть принадлежала ему, а на их долю оставалась лишь видимость. И Гашин был самым злобным из всех, самым яростным ревнителем веры и самым покорным исполнителем воли Вождя, а потому пользовался наибольшим его доверием.

- Ну вот я и пришел... наконец, - ответил Карасон, словно считая унизительным давать объяснения. Гашин побелел, раздраженный его тоном, и его веки неожиданно задергались, словно глаза наполнялись слезами. Глядя на него, Карасон нахмурился еще сильнее охваченный презреньем к слабости духовного лица, и знаком предложил идти. Гашин повернулся и, опустив голову, пошел через большой зал.

Карасон не однажды бывал здесь по разным делам, но, как и всегда, его глаза с беспокойством вглядывались в окружающую темноту. Это была очень просторная, но с низким потолком комната, заполненная узкими рядами колонн, образующих множество проходов. Около стен, казавшихся еще более массивными в полумраке, который, однако, не мог поглотить их полностью, стояли огромные металлические монстры, которые старейшины сделали объектом поклонения, - тяжеловесные колеса и неподвижные многоколенчатые рукоятки, недвижные, но тем не менее созданные для движения и таящие в этой своей неподвижности угрозу зарождающейся или пробуждающейся жизни. Всякий раз, когда Карасон проходил мимо них, его глаза округлялись, а в сердце проникал благоговейный страх. В его собственном доме, доме меченосцев, тоже были вещи, подобные этим, хотя и превращенные в руины и ставшие добычей оружейников. Там на них никто не обращал никакого внимания, но здесь они обретали совершенно иной смысл...

Он нетерпеливо отбросил все свои страхи и злорадно отыскал отыскал фигуру Гашина.

Гашин подвел его к двери в стене и остановился, пропуская вперед. Все таким же широким шагом Карасон вошел в небольшую комнату и резко склонил покрытую шлемом голову перед Вождем старейшин. Выразив - весьма неохотно - свое почтение, он с удивлением, судорогой скривившим его губы, отметил, что главный проводник религии утратил свою обычную самоуверенность.

Потолок здесь был таким же низким, как в зале - по-видимому, комната была переделана из большей с помощью развешанных занавесов из шкур. В ней не было никаких украшений, что соответствовало аскетизму исповедуемой веры, а кроме того, общество, которым правили Карасон и старейшины, утратило не только средства, но и само стремление к какому-либо украшательству. Деревянная скамья, на которой обычно сидел Вождь, сейчас в полной задумчивости ходивший из угла в угол по голому каменному полу, деревянный стол и пара низких стульев составляли все внутреннее убранство. Единственное грязное окно, частично разбитое и заколоченное досками, едва пропускало свет, и хотя за стенами комнаты ярко светило солнце, здесь чадили светильники.

- Я уже заждался тебя, - сказал он резко, поворачиваясь к Карасону. Сердитое лицо выдавало некие тревожные мысли.

- Мне уже сказали об этом, - заметил Карасон, не скрывая насмешки. - Но путешествие было долгим и...

- Вы нашли что-нибудь? - с беспокойством перебил его Вождь. Карасон вспыхнул.

- Нет, - сказал он и прикусил язык, чтобы не сболтнуть лишнего и желая казаться невозмутимым.

- Потому что нечего было искать, - сказал он, Карасон лишь пожал плечами. - Это все досужие вымыслы. Этого не может быть...

- Мы должны были бы узнать, если бы могли, почему все-таки от каравана остался лишь один человек, и почему этот единственный безумец.

- Татары просто дураки. Этого не может быть, уверяю тебя!

- Я тоже так думаю, - поколебавшись сказал Карасон. - Но это путешествие было необходимо.

- И вы ничего не нашли.

- Да, это так. - Капитан меченосцев покраснел. - Люди наслушались татар, и я не мог увести их далеко от города. Мы обследовали путь, по которому должен был пройти караван, вплоть до холмов на самом горизонте. Но дальше люди отказались идти.

- Меченосцы испугались призраков! - Вождь старейшин коротко рассмеялся. Карасон насупил брови.

- Она слишком широка, эта равнина, - запротестовал он. - По ней можно ехать дни напролет, и она будет все такой же. Вас постоянно обжигает песок, там нет воды, и стоит мертвая тишина, и всюду, куда ни посмотришь, видно лишь небо и горизонт. Пусто и тихо. Тем не менее, эта тишина разговаривает с вашей душой, и... да, да, еще я ощущал легкий страх. Там пусто, этот страх прячется где-то за горизонтом. Но что вы можете знать об этом? Мир на самом деле гораздо шире этих стен.

- Но вера проникает везде, - страстно воскликнул Вождь старейшин, и его глаза вспыхнули. Гашин кашлянул и взглянул на Карасона из-под нахмуренных бровей. Карасон поджал губы.

- Мы повернули назад, так ничего и не отыскав. Но там может таиться многое, к столкновению с чем мы должны быть готовы.

Вождь старейшин открыл было рот, но тут же закрыл его. Неожиданное сомнение омрачило его лицо. Он вновь быстрыми шагами заходил по комнате, но в конце концов справился с собой.

- Он стал спокойнее, - сказал он наконец, - но рассудок к нему еще не вернулся. Он произносит слова, которые можно понять, но разговаривает лишь сам с собой. Тебе следует послушать его... - Он сделал движение в сторону висевших шкур, и Гашин немедленно, с явным подобострастием откинул полог. Вождь помолчал и повернулся к Карасону.

- Каковы бы ни были причины, караван пропал. Это ясно. Но как... Возможно, виноваты татары, которые потом наплели небылиц, чтобы обмануть меня. Если так, то тебе следует этим заняться. Похоже, ты не вполне справляешься со своими обязанностями.

Надменный взгляд вождя встретился с разгневанным взглядом Карасона, и он стремительно повернулся к занавесам из шкур, которые Гашин не слишком широко раздвинул перед ним. Коротко и резко взмахнув рукой, он скрылся за ними, и Карасон, недовольно бормоча, двинулся следом.

Они очутились в другом зале, тускло освещенном и неряшливом. Несколько человек сгрудились на полу, будто спали, и лишь один или двое испуганно подняли головы, глядя на правителей, вошедших в комнату.

- Кто они? - спросил Карасон.

- Татары, которые привезли его, - ответил Вождь старейшин, понижая голос. - Они не должны покинуть город, и я вынужден держать их здесь, чтобы они не распускали слухи. Они сказали, что никто из них не будет во второй раз пересекать равнину и что скоро их станет здесь еще больше. А все потому, что они боятся идти на юг. Вот об этом-то, главным образом, я и собирался поговорить с тобой.

Карасон кивнул с серьезным видом, и они отправились дальше, вместе с Гашином, который шаркающей походкой плелся позади.

Они вошли в коридор, длинный, продуваемый сквозняком и освещенный так же тускло, как и большой зал при входе в замок. Одна из дверей, мимо которых они проходили, была открыта, и Карасон бросил быстрый взгляд в узкую комнату, заставленную столами, за которыми в полной тишине сидело несколько священников, терпеливо переписывая что-то из старинных книг. Ничего не было слышно, кроме слабого поскрипывания перьев о пергамент. Здесь, как и везде, тоже было очень мало света, и сидевшие за столами старались склонять головы как можно ближе к пожелтевшим страницам. Затхлый запах коснулся ноздрей капитана, и вся компания слегка поежилась от презрительного отвращения.

Им пришлось миновать целый пролет стертых и выщербленных ступеней, покрытых толстым слоем нетронутой пыли. Ступени поднимались откуда-то из подземных глубин и вели на редко посещаемые верхние этажи. Лестница винтом огибала открытую шахту, огороженную у основания металлическими перилами, которая мрачно зияла перед ними, как темный глубокий колодец. Путь в эту пустоту открывало нечто напоминавшее ворота, над которыми свисал длинный мягкий кабель. Карасон лишь искоса взглянул на них, испуганный загадочным видом окружавших его предметов, назначения которых он не понимал.

- Здесь! - воскликнул Вождь старейшин, неожиданно останавливаясь, и Гашин открыл дверь. Капитан меченосцев шагнул в нее, подчиняясь приглашающему жесту.

Он оказался в очередной маленькой комнате, которая, как оказалось, служила спальней старейшинам. Вдоль голых стен лежали длинные ряды соломенных тюфяков; ярко горели несколько факелов, укрепленных над ними на металлических скобах, дополняя слабый дневной свет, с трудом прорывавшийся в узкие заколоченные досками окна, которые, казалось, когда-то были гораздо шире. Но его внимание приковывал угол комнаты, где тихо лежал какой-то человек. Еще двое или трое старейшин склонились над ним.

Как только Вождь приблизился к ним, они выпрямились и отошли в сторону. Теперь и он, и капитан меченосцев молча разглядывали фигуру, лежавшую у их ног.

- Он еще больше ослаб, - сказал один из старейшин, едва на лице Вождя появился молчаливый вопрос. Вождь кивнул с самым серьезным видом и продолжал молчать. Карасон переминался с ноги на ногу, видимо, от нервного беспокойства. Свет факела мерцал над лицом лежавшего, но тот оставался неподвижным.

- Что он... - начал было Карасон, не скрывая своей нервозности.

- Безлюдье. Безлюдье. Безлюдье.

Казалось, это слово не было произнесено человеком, а само родилось из тишины. Движения губ умирающего были неуловимы, слова, слетавшие с них, едва можно было расслышать, однако каждый из наблюдавших за ним, неожиданно задержал дыхание.

- Пустота. На улицах никого. Ни единого голоса. Распахнутые двери качаются на ветру... Чьи это кости?

Голос неожиданно стал резким, затем замер. Дыхание собравшихся вновь перешло в тяжелое сопение.

- Трещина!..

И вновь тишина.

- Говорю тебе, Ден, что-то поразило их. Ты думаешь, чума? Никакая чума не съедает плоть до костей... как это.

Собравшихся охватила дрожь, как будто они тоже побывали в том страшном месте, где все еще находился разум больного.

- Пусть караван ждет. Мы пойдем вперед. Только не надо шуметь, не надо шуметь. Мне страшно на этих улицах... Ден. В их тишине мне мерещатся взгляды. Я ощущаю их!

Голос поднимался и вибрировал, а тело, распростертое на соломенном тюфяке, беспокойно корчилось. То же происходило и с лицом, хотя глаза все время оставались закрытыми, будто в мучительном предчувствии того, что могут увидеть такое, чего никогда не видели и не понимали.

- Мы должны вернуться. Здесь очень тихо. Что могло повалить эти избы? Нужно вернуться. Здесь так много костей. Позволь нам уйти...

- Что-то двигается в этом большом доме! Я слышал... стой, не входи. Сам не знаю, чего я боюсь. Но я не войду туда!

Его тело перестало биться в судорогах, руки и ноги выпрямились, все еще вздрагивая от нервного напряжения.

- Ден! - Теперь его голос сорвался на хриплый шепот, он торопливо звал товарища назад. - Ден!

Он вновь замолчал, хотя его трясло все сильнее. Карасон и священники стояли, неуверенно переминаясь, сердца их тяжело бились.

- Ах!.. Ден!..

В маленькой комнате прозвучал пронзительный крик. Руки караванщика взметнулись над головой, а глаза открылись и неподвижно уставились в пространство. Свет, блеснувший в них, заставил наблюдателей отшатнуться.

- Ах!

Он был оказался на ногах, обезумев, он вырвался из рук, державших его, на губах выступила пена.

- Они прыгают! Они уже около нас! Они убивают! Там! Там! Там! Везде! Они прыгают! Как молнии! Ах!.. Повозки!..

Наконец после долгих усилий им удалось вновь уложить его. Он был сумасшедший, а их руки ослабели от страха. Караванщик и лежала сопротивлялся, и вопил, взывая ко всем богам. Неожиданно он успокоился и начал задыхаться.

- Извините, я боюсь говорить. Они следят за мной...

Четверо священников опустились перед ним на колени, и их тяжелое дыханье смешалось с его дыханием. Карасон почувствовал, как его сердце подкатывает к горлу.

- О!

Человек застонал, придя в отчаяние, и вдруг, быстрым движеньем освободив запястья, закрыл ладонями широко открытые глаза.

- Я не могу смотреть! Почему я все время вижу это, даже с закрытыми глазами?

Казалось, он плакал без слез. Те, что были около него, переглянулись и вновь молчаливо опустили глаза.

Он в очередной раз затих.

- Медленно. Они совсем бесшумны. Они наблюдают. Медленно, только там, где им не видно.

Теперь он дышал тихо и осторожно, а его руки двигались так, словно он полз. Затем он затих.

Долгое время он лежал молча, только изредка вздрагивал.

Задыхаясь, он заговорил неожиданно и резко.

- Они могут увидеть меня. Они все время следят. Их взгляд преследует меня. Они очень проворны и уверенны. Они знают...

Священники, державшие его, усилили хватку, потому что видели, как он собирает силы для неожиданного рывка. Он попытался встать, но ему удалось только сесть. Карасон присоединился к державшим его ноги. Их было трое или четверо, но они справлялись с трудом, так отчаянно он боролся.

- Бежать!..

- Песок! Песок! Он обволакивает мне ноги. Я не могу. Песок забивает горло. Мои руки, мои колени... они горят от песка... Песок!

Он перешел к одышливому нечленораздельному бормотанью, в котором они лишь изредка ловили разборчивое слово, но большей частью его речь была слишком быстрой, а рассудок слишком надломленным, чтобы хоть что-то понять.

- Они блестят! - к общему удивлению пояснил он в какой-то момент. - Они следят. Когда выбирают. Не сводя с меня глаз, - говорил он, продолжая двигать руками, как будто все еще полз. - Они следят за мной через пустыню. Они не двигаются. Почему они не прыгают? Они дают мне уползти, а сами наблюдают за мной, неподвижные как камни. Почему же они не прыгают на меня?..

- Почему?..

Казалось, караванщик внезапно впал в ярость и сильным движением поднялся на ноги, разбросав тех, кто удерживал его. На мгновение они отступили от караванщика, а затем, по тревожному знаку Вождя, вновь схватили его.

- Ах! - вновь дико вскрикнул он, пронзительно и протяжно, и его тело окостенело. Он откинулся назад, неожиданно оборвав крик, и упал на соломенный тюфяк. Царапая ногтями собственную грудь, он выгнулся так, что лишь пятки и голова касались пола. Затем, пока они в испуге наблюдали за ним, его глаза закатились под веки, тело обмякло, задрожало, напряглось и успокоилось. Они стояли, ожидая, что он вновь начнет биться. В его неподвижности было нечто угрожающее и страшное. Возникшая тишина ледяным холодом сжала их сердца, и тогда они поняли, что он умер.

Один из старейшин, еще молодой человек, упал на колени и в истерике начал читать молитву. Гашин оттолкнул его, так что тот отлетел в сторону.

- Это был всего лишь бред сумасшедшего! - кричал Гашин в гневе. - Разве мы должны верить чему-то, чего нет в священных книгах Маркса? Там нет ничего подобного. Вы кощунствуете, испытывая страх перед выдумками больного.

Молодой священник съежился на полу, а остальные смотрели на Вождя со смешанным чувством надежды и неуверенности. Верховный жрец глубоко вздохнул и тряхнул головой, словно избавляясь от ненужных мыслей. На его лбу выступили капли пота, но голос был тверд.

- Проследите, чтобы его похоронили, - приказал он, - и верьте. Разве может твориться нечто подобное без того, чтобы я, избранный богами, не знал об этом?

При этих словах Карасон мысленно зарычал. Потрясенный только что увиденной сценой, он не мог выдержать нового напряжения, вызванного речью Вождя старейшин.

- И тем не менее, - заметил капитан меченосцев, - я встревожен и должен сделать все необходимое для безопасности города.

- Боги... - гневно начал Гашин.

- Я не священник, - насмешливо улыбаясь, заметил Карасон. - Я всего лишь человек, который должен жить в реальном мире. Боги могут быть любые, но я иногда думаю, что они не в состоянии понять самих себя.

Старейшины вздохнули, а Гашин неожиданно остро взглянул на Вождя. Он негодовал и надеялся, что со стороны главы старейшин все-таки последует резкое осуждение подобного кощунства. Вождь побелел от гнева, и его веки чуть дрогнули, словно он подавил вспышку, которая могла бы подорвать его авторитет.

- Я слышал, что ты сказал, - ледяным тоном проговорил он. - Мы должны обсудить это одни. Сейчас.

Он повернулся к двери, но на минуту задержался в нерешительности.

- Приведите одного из татар ко мне, - сказал он, не сводя глаз с Гашина, - чтобы я мог допросить его. И еще... Захватите Ивана Байтана, пусть записывает все, о чем пойдет разговор.

Он нахмурился, оглядывая стоявших перед ним людей, будто проверял, не заметили ли они в нем хоть капли доверия к ходившим слухам.

- Все это должно быть записано единственно для того, чтобы свидетельствовать о глупости тех, кто не постиг или забыл веру.

Его глаза вновь вернулись к Карасону и многозначительно остановились на нем. Тот лишь пожал плечами. Затем Вождь вышел из комнаты, а мертвец остался на попечение старейшин.

В своей комнате Вождь зашагал из угла в угол, пребывая в отвратительном настроении. Карасон понимал, что положение, в котором оказался Вождь, не из приятных.

- Эти татары, - заговорил Вождь, искоса поглядывая на Карасона. - Ими следует заняться. И не кому-то, а тебе - старейшины не пользуются оружием, которое, возможно, понадобится и которым ты хорошо владеешь. Про караван придется забыть. Случилось что-то такое, что уничтожило его... Кочевники, населяющие равнину, пренебрегли законом, разграбив его. А эти рассказы... - Он говорил очень невнятно. - Потребуется гибкое и искусное правление, чтобы все жители города дожили до следующего лета, и, возможно, придется перерезать весь скот. А тут еще татары говорят, что весь их народ, обезумевший от страха, собирается искать здесь защиты. Этот слух уже пополз, и они не собираются в теплые края. Их лагерь наверняка будет где-нибудь здесь, около нас. Как мы сможем прокормить еще и их?

Карасон промолчал, но казалось, что он внимательно слушает.

- Нужно развеять их страхи, - сказал Вождь старейшин. - Или поступить иначе... Ведь они бесполезны, - добавил он с некоторым раздражением. - И никаких поблажек. Они подчиняются только нашим меченосцам, правда тлько когда пригрозят им расправой. Они не платят дань святому братству и не желают добровольно принять нашу веру. Если они не вернутся туда, откуда пришли...

- Им придется отведать меча, - сказал Карасон. - Нужно ударить прежде, чем их число значительно возрастет. Всех людей нужно собрать внутри городских стен, а ворота закрыть.

Вождь согласно кивнул.

- Не хотелось бы, чтобы татары долго общались с нашими людьми. Кочевники слишком непокорны. Они разносят ересь об этой самой свободе, и она не должна распространиться среди наших людей.

- Если они уже перешли равнину, - продолжил Карасон, - то мост необходимо разрушить, и как можно скорее. Скоро начнутся дожди, а за ними и снег, и через реку будет не перебраться. А до тех пор разрушенный мост поможет сдержать их... и то, что может прийти вслед за ними через равнину.

Вождь старейшин нахмурился.

- Разрушить мост? Мне это не нравится. Прошлым летом на его ремонт было затрачено столько времени и труда. Он принадлежит мне, всему священному братству. Мы должны строить, а не разрушать. Кроме того, благодаря ему мы получаем пошлины с тех, кто живет в деревне, и производим товарообмен. Я надеюсь, что твои молодцы легко удержат его...

- Меченосцы смогут удержать мост, это верно. Людей они остановят.

Карасон говорил негромко, но непреклонно.

Вождь старейшин бросил на него быстрый взгляд.

- Но ведь не веришь же ты?..

В его тоне звучало презрение.

- Верю ли я? - Карасон, стоявший в пол-оборота к нему, бросил через плечо: - Мой долг защищать нас всех. А я не хочу рисковать.

- Мне решать, что ты должен делать! - Вождь повысил голос. - Разве я боюсь? Разве здесь, в этом доме не собраны все имеющиеся знания и разве я не усвоил их все? Чем ты отличаешься от дикарей, кочующих по равнине, или от людей, живущих в избах вокруг нашей крепости? Я сказал, что это невозможно. Такого не может быть. - Он презрительно рассмеялся. - Этот человек был не в себе. Он что, укусил тебя, что ты запел туже песенку и задрожал от страха?

Карасон вспыхнул и нахмурился, но прежде чем он смог ответить, из-за полога вынырнул Гашин. Следом вошел татарин, одетый в мохнатый халат из козьих шкур и такие же мохнатые высокие сапоги. На глаза ему съезжала остроконечная шапка. Карасон и Вождь старейшин прекратили спор. Вождь старейшин медленно присел и внимательно, без единого движения, разглядывал татарина. Оба, и Карасон и Гашин, не менее внимательно наблюдали за ним, но кочевник сообразил, что именно Вождя ему следует бояться в первую очередь. Лицо татарина с выступающими скулами и острым подбородком, где росла редкая борода, молча поворачивалось из стороны в сторону, однако его глаза были постоянно устремлены на верховного жреца веры, будто не могли оторваться от него. Пристальный взгляд Вождя стал мрачным, а покрытое глубокими морщинами лицо белым и неподвижным. Татарин шумно дышал, сутулился, его ноги нервно подрагивали. Неожиданно он упал на колени и обхватил руками голову.

Вождь старейшин смотрел на него растянув губы, словно подыскивал момент, чтобы начать разговор.

- А где же Иван Байтан? - спросил он. Татарин вздрогнул и бросил в его сторону настороженный взгляд, пытаясь понять, кому был адресован вопрос.

- Он идет, - сказал Гашин. - Я велел ему подойти чуть попозже.

- Это правильно, - заметил Вождь.

- Это не тот ли самый, кого мы вчера вечером нашли на холме вместе с его братом? - Голос Карасона звучал несколько удивленно.

- Да, он. - Вождь старейшин раздраженно взмахнул рукой. - Он молод и еще не сформировался. Я наложил на него епитимьюза то, что он нарушил устав священного братства. Однако он очень умен и хорошо умеет писать, а потому он полностью запишет все, что расскажет этот человек, и сделает это гораздо лучше, чем другие. Его знания и ум... вот если бы при этих знаниях и уме, он не пытался думать сам... - Вождь вздрогнул. - Однако он еще молод.

Иван вошел, скромно склонив голову, и по знаку Гашина взял стул и, сев за стол рядом с Вождем старейшин, разложил перед собой принадлежности для письма.

- Расскажи мне, - обратился Вождь к татарину на его языке, - как вы нашли человека из каравана.

- Мы уже рассказывали тебе, господин, - пробормотал кочевник, по-прежнему стоя на коленях. - Он лежал в песке, среди огромной равнины, недалеко от реки, но значительно южнее вашего города. И мы услышали его голос...

- Достаточно! - перебил его Вождь старейшин. - Может быть, ты знаешь, как это он добрался туда один, без каравана? Как мог человек в одиночку вернуться через пустыню?

Татарин замялся, затем заговорил, очень быстро, путая слова и понижая голос. Вождь слушал, и чем больше говорил татарин, тем сильнее он хмурился.

- Ты лжешь! - вырвалось у него. Татарин тут же умолк и со страхом посмотрел на священника. Облизнув губы, он робко взглянул на Вождя, стараясь поймать его взглядом. Он покачивал головой.

- Это правда, - прошептал он и еще ниже пригнулся к полу.

Вождь повернулся на стуле и сделал Ивану знак записывать.

- Запиши это, - приказал он. - И запомни, - добавил он, обращаясь к татарину и не сводя с него угрожающего взгляда, - все, что ты скажешь, будет зафиксировано здесь. Так что не вздумай потом открещиваться от своих слов.

Татарин съежился и озабоченно уставился на перо в руке Ивана, пока тот писал.

Он говорил короткими фразами, а Иван записывал то, что Вождь переводил. Карасон и Гашин слушали, и постепенно те страхи, которые на них нагнали бессвязные речи человека из каравана, вновь вернулись к ним.

Иван же все писал.

 

 

Они пришли с юга, из тех земель, где не бывало зимы, такой как на севере, но где полгода жарило солнце, а еще полгода шли затяжные теплые дожди. Там росли огромные, непроходимые, безлюдные леса, скрывавшие бескрайние болота. Там-то они и вывелись.

Когда-то они будто бы жили лишь на морском острове, и поэтому их никто не видел, знали о них только по рассказам. Но то было очень давно. Теперь же, когда моря отступили от поднявшейся суши далеко-далеко на юг пышно разрослись леса, они поселились там и начали размножаться.

Они не нападали друг на друга, а питались другими обитателями лесов, отличавшимися от них. С каждым годом число их возрастало, и им приходилось уходить все дальше и дальше в поисках пищи. Так они и следовали за распространяющимися лесами, а вскоре покинули и их. Они отыскали людей.

Существа эти были огромны, их длина шестикратно превышала человеческий рост. Они были очень проворны, и когда бежали, глаз не мог уследить за ними. И сильны. Никто из обитателей земли, сложенных так же как человек, не мог выстоять против них. Они охотились стаями, опустошая все населенные районы, и поселялись там сами, пока голод не прогонял их дальше. Одетые в броню, они не боялись ни стрел, ни копий.

Слух о них уже много лет распространялся с юга. Города, откуда иногда появлялись торговцы и путешественники, стояли пустые, словно вымершие, а те, кого посылали туда, чтобы убедиться в этом, пропадали или возвращались такими же, как человек, отставший от каравана. Но если слухи были правдой, и они приблизились к землям, где правилл Вождь старейшин, то это означало, что они передвигались гораздо быстрее, чем приходили вести об их приближении. Татары давно слышали об этом и удивлялись. Но они слышали слишком много, чтобы не верить.

Существа блестели на солнце, переливаясь, как радуга. Их красота была ужасна, столь же ужасна, как их быстрота, проворство и сила. Они никогда не сражались друг с другом и не знали ни страха, ни злобы. Они не были похожи на людей. Они передвигались огромной массой и охотились все вместе. Им было неведомо сострадание, и они не оставляли никакой надежды.

Говорили, будто они изрыгают огонь и плюют ядом

Они умели следить, ждать и быть неслышными. Но когда они нападали, то убежать от них было невозможно. Они никогда не отступали и не отказывались от своих целей.

Они были великолепны. Они охотились на людей. Они спали с открытыми глазами.

 

 

Татарин умолк. Иван записывал его последние слова. Карасон подергивал усы и смотрел в пол.

Вождь старейшин неожиданно рассмеялся.

- Ступайте! - нетерпеливо крикнул он, и все вздрогнули при звуке его голоса. Бледный Иван собрал свое хозяйство и направился к пологу. Татарин поднялся с колен и заковылял вслед за Иваном, украдкой наблюдая за Вождем, который не обращал на него внимания. Кочевник нерешительно подошел к занавесу, который все еще покачивался после ухода Ивана. Его ноздри нервно подрагивали, а взгляд блуждал по лицам троих, оставшихся в комнате. Все трое сидели молча и неподвижно. Тогда, сдерживая подступающую панику, он откинул в сторону занавес и исчез.

- Всех следует собрать в крепости, - сказал Карасон. Вождь старейшин кивнул.

- Нужно готовиться к нашествию татар, - сказал он. - Вполне очевидно, что эта сказка запала им в голову.

Он коротко усмехнулся. Карасон молчал.

- Пусть прозвучит большая труба, - заключил он. - А тем временем я смогу... подготовиться.

Он осторожно изучал лицо Вождя, но тот не подавал никаких знаков, лишь сделал легкое движение в сторону Гашина.

- Изволь, - наконец быстро проговорил Вождь. - Гашин проводит тебя до дверей.

Капитан меченосцев резко поклонился и повернулся на каблуках.

Когда он и Гашин подходили к порталам замка, над холмами словно траурный вопль повис надрывный вой сирены, оглашая равнину.

* --- конец демо-отрывка --- *

 

Книго

[X]