Виктория Угрюмова. Саксофонист

 

 

---------------------------------------------------------------

 Виктория Угрюмова

 From: [email protected]

 Date: 3 Feb 1999

---------------------------------------------------------------

 

     Это было в один из давних приездов.  Санкт-Петербург,  тогда  еще

Ленинград, подхватил ноябрь,  словно простуду или грипп. С неба текло.

Фонтанка была похожа на взгляд ревнивой жены - такая же серая,  мутная

и скучная. Иногда, спохватясь, срывался снег, и даже пролетал какое-то

расстояние в виде белых хлопьев,  но на земле уже представлял из  себя

мокрое нечто, похожее на грязную половую тряпку.

     Город жил своей яркой жизнью,  не обращая  внимания  на  природу.

Троллейбусы и  автобусы шли переполненными.  Вечерело;  что на Невском

означает полную темноту неба и  туч,  подсвеченную  тысячами  огней  -

голубых, оранжевых, красных, зеленых.

     Шпиль Адмиралтейства уперся в какое-то особенно пухлое облако, да

так и застыл, тускло-тускло отливая золотом в сумерках.

     В переходе на Невском труба и скрипка исполняли марш  из  "Аиды".

Рядом стояла   фетровая   шляпа   внушительных   размеров,  настойчиво

напоминая бегущим мимо гражданам о презренном  эквиваленте  бесценного

таланта - деньгах. Деньги давали охотно: помалу, зато часто, и за этих

музыкантов можно  было  не  тревожиться.  Бойко  шла  также   торговля

мороженым. Здесь будет уместно заметить,  что летом в Санкт-Петербурге

его едят  неохотно:  жары  здесь  практически   не   бывает,   а

сумрачные, моросящие   дни,   которые  окутывают  прохладой  и  зябкой

неприветливостью, располагают,  скорее,  к  чашке  горячего  кофе  или

бульона с чем-нибудь мягким и пухлым - слоеным пирожком,  например.  А

начиная с ноября,  терять  уже  нечего,  и  мороженое  вдруг  начинает

пользоваться спросом.

     Невский славится своими маленькими забегаловками и кафе,  так что

я ходила,  передвигаясь зигзагами, из одного в другое, что укрепляло и

тело, и душу.

     Напротив Казанского  сидели  самые  отчаянные  мастера живописи и

графики. Большинство  их  собратьев  по  профессии  ретировалось,  как

только день   стал   меркнуть.   Но   эти,  вооружившись  термосами  и

металлическими фляжечками,  плоскими  и  блестящими,  как  у  немецких

солдат, прихлебывая   и   пофыркивая,   ждали   настоящего   ценителя.

И это немного напоминало Монмартр,  который вдруг решил разместиться в

горизонтальной плоскости.

     Дворцовая площадь была пуста  и  темна;  до  такой  степени,  что

именно здесь  Санкт-Петербург переходил границы реального и постепенно

превращался в тот самый город  на  Неве,  город  Блока,  город  Петра.

Именно на  этом  пятачке становилось понятно,  отчего он так будоражит

умы резкими и гибкими очертаниями своих мостов,  выгнувших спины,  как

сердитые звери;  тусклым,  мечущимся светом фонарей,  который падал на

землю вместе со снегом...  Два города жили рядом,  и в какой-то момент

трудно было угадать,  что относится к настоящему, реальному, а что уже

не принадлежит этому миру.

     Никого... Пустыня.  И  в  этой  пустыне,  на  самом краю площади,

скромно и незаметно,  словно желтый невзрачный цветок, стоит фонарь. А

под фонарем - одинокий человек.

     Он играл на саксофоне в черноте и пустоте  Дворцовой  площади,  а

ветер  трепал  его волосы и пальто,  рвал нотные листы,  кружил прелые

листья,  невесть откуда  занесенные   сюда.  Трепещущие,  печальные,

протяжные звуки настолько околдовали меня, - даже не могу вспомнить,

что именно он  исполнял.  Тогда  это  было  неважно.  Зачарованная,  я

подошла поближе.  И здесь,  темным и неприветливым вечером, в хороводе

мокрых снежинок и шумного ветра,  дувшего отовсюду,  человек сыграл ту

самую  завораживающую мелодию из "Ловцов жемчуга".  Она и сама по себе

затрагивает  какие-то  струнки  в  душе,  и  саксофон  усиливает   это

воздействие,  переводя  музыку  в  магию,  в шальное колдовство гения,

который пропускает твою душу,  как песок сквозь пальцы,  и ничего  ему

это не стоит, кроме самой жизни; но здесь, на Дворцовой площади, магия

и колдовство были сильнее во сто крат.

     Для кого он играл?  Почему стоял в  стороне,  в  пустоте,  словно

единственная рыбка  в  огромном  аквариуме,  спрятавшаяся так,  что ее

невозможно найти? Что пытался выкричать в черноту ночи? Какому из двух

городов принадлежал - реальному или тому, призрачному?

     На асфальте  стоял  распахнутый  футляр  саксофона,   но   я   не

осмелилась положить туда деньги...

 

     вот что не дает мне покоя все эти годы.