Михаил Успенский

АДЪЮНКТ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ДЕ СИЯНС АКАДЕМИИ МИХАИЛА ЛОМОНОСОВ

глава из повесть-буриме "ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ ВАРЯГА"" ---------------------------------------------------------------------------------------------

  16 июля 1742 года.

...Рихман лежал на дне карбаса, тяжело и хрипло дыша во сне. Небритое лицо его опухло от гнуса

- мазаться дегтем, по совету Михайлы Васильевича, он так и не захотел. Тунгусские олешки,

подгоняемые каюром Егоркой, еле-еле тащили карбас вверх по реке. Солнце палило немилосердно, и

казалось невероятным, что уже в сентябре водную гладь начнет схватывать льдом и невдолге

ударят самые лютые морозы.

Егорка сказал, что впереди еще один порог, но не то беда, что порог, мало ли их, а то беда,

что скалы, именуемые "щеками" здесь подойдут вплотную к воде, и олешкам придется плыть, и не

смогут они вытянуть тяжелый карбас. Значит, придется загодя выволочь его на берег, выгрузить

Разлучитель, надежно обернутый рогожей, взвалить многопудовую махину на спину и переть ее

через тайгу в обход скал, туда, где будет поджидать их Егорка с пустым карбасом. От Рихмана

помощи ждать не приходится, не помер бы - и то хлеб. От тунгусишек тоже проку мало.

Рихман опять примется ворчать, что не следовало переть эту махину в такую неслыханную даль, а

поставить ее надлежало на Марсовом поле, не далее, и эффект был бы тот же… И снова в тысячный

раз придется объяснять честной, но глупой немчуре, что политическое сердце России и

географический ее центр, увы, совершенно не совпадают, отчего и происходят все ее беды и

напасти.

Карбас ткнулся в берег.

- Вставайте, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов. Рихман с трудом разлепил глаза, вздохнул и

поднялся. Потом с проклятием сорвал с головы пропотевший парик и хотел зашвырнуть его подальше

в воду, но Ломоносов не дал - понеже куаферия сия от инсектов защищает изрядно, пояснил он.

Подошел Егорка, они вдвоем с Рихманом помогли взгромоздить Разлучитель на спину, и Михайла

Васильевич, широко расставляя ноги в грубых поморских бахилах, двинулся вперед, глубоко

впечатывая следы в мягкий мох. Рихман плелся сзади, волочил короба с провизией.

- Вы погубите себя, Михель, - сказал он. - Не говоря уже о том, что вы погубите Универсум...

- Что русскому на здоровье, то немцу смерть, - привычно отозвался Ломоносов. - Мне же сие

привычно, единственно токмо апоплексуса страшусь - тогда вам, сударь мой, затеянную мной

комиссию исполнить надлежит...

- Чудовищную комиссию... - вздохнул Рихман.

- Я, чаю, сходен сейчас с некоторым негритосом либо арапом-невольником, - расхохотался Михайло

Васильевич так, что едва не сронил со спины драгоценный груз. - Да я и есть вечный невольник и

мученик науки российской...

- Всемирной науки, Михель! - воскликнул Рихман.

-Жидкость же сия, коею вы, сударь, столь дерзостно пренебрегаете, получается из простой

березовой коры методом дистилляции, сиречь возгонки...

Ломоносов долго еще распространялся о неисчислимых достоинствах дегтя, потом силы на разговор

уже не осталось, и он начал было складывать в уме "Оду о дегте":

Напрасно смертные о дегте полагают,

Когда смолою сей пренебрегают,

Зане предмет, о коем говорю,

Народом предпочтен хотя бы янтарю.

Когда мужик сапог на прочность мажет,

Не смирну с ладаном принесть себе он скажет,

И умащая экипажну ось,

Нам паки к оному прибегнуть бы пришлось.

Коль девка не была в девичестве упорной,

Чем на врата нанесть символ позорный?

Далее в голову полезли совершенные уже глупости: "Ай, фирли-фить, тюрлю-тю-тю, у нашего майора

задница в дегтю". А потом и глупостей не осталось, одни красные круги перед глазами.

- Однако, остановись, Ломонос! - послышался голос тунгуса. Осторожно опустив Разлучитель на

землю, Михаила Васильевич повалился рядом и некоторое время лежал, покуда Рихман и пятеро

тунгусов кое-как вернули ношу в карбас.

Мимо глаз плыли безрадостные берега, Ломоносов задумался - может, прав немчура, и он,

поморский сын, слишком о себе возомнил, дерзко поспорив с Создателем, который отмеряет Добро и

Зло в пропорции, Ему одному только ведомой?

Любимым присловьем отца было: "Отвяжись, худая жись, привяжись, хорошая!". Маленький Миша

почасту задумывался над этой простой на вид сентенцией, отчего в жизни так много худого и так

мало хорошего. Вот если бы ее, жизнь, можно было как-то процедить сквозь густые решета, чтобы

всякая скверна на тех решетах задерживалась, а людям оставался один сок, чтобы всякое дело

разрешалось лишь благоприятным образом, чтобы мачеха подобрела и каждый день давала сметанную

шаньгу...

Ломоносов улыбнулся.

Мысль о создании Разлучителя пришла ему в голову внезапно, на гарнизонном плацу в те черные

дни, когда его по пьяному делу завербовали в гвардию прусского короля.

Айн-цвайн, айн-цвайн - выкрикивали обмундированные великаны, ведя расчет, а потом по команде

капрала "айны" пошли налево, а "цвайны" направо. Вот если бы можно было так же разделить и

поток Хроноса - направить благоприятные его миги в одну сторону, а роковые ошибки - в

другую... Чтобы Полтавская баталия в гистории Российской осталась. Азовского же похода как бы

и не было, равно как и позора, случившегося в Валахии? Чтобы государю Петру Алексеевичу не

застудиться до смертельной болезни, а жить и править до сих пор? Чтобы ушли в сторону хмельные

и жестокие его решения, а остались бы одни вспышки гения?

Больше делать в прусской казарме было нечего, и русский гигант тою же ночью бежал из замка,

крепко, но не до смерти приласкав часового.

С такими-то мыслями он ввалился в кабинет великого Лейбница. Лейбниц долго хохотал, выбрасывая

из кресла худые ножки в шелковых серых чулках, а потом внезапно помрачнел и сказал:

- В вас, русских, сидит черт, и это отнюдь не наш старый добрый тойфелъ, в которого достаточно

запустить чернильницей. Вы типичный манихей, майн либер герр Ломонософф! Если бы даже ваша

затея удалась - представляете, во что бы превратилась старуха Европа? Впрочем, как

умозрительный эксперимент это даже любопытно. Хорошо, я на досуге набросаю весь математический

аппарат, это будет неплохое упражнение, но только не вздумайте упомянуть меня в вашей будущей

диссертации - я не желаю быть посмешищем всего света. И потом, где вы возьмете столько

энергии?

 

Потом был Петербург, Академия, вечная война с немцами, не все они Лейбницы, пришлось овладеть

десятком ремесел, в том числе и стеклодувными даже для отвода глаз завести мозаичное

производство.

Когда прибор был в общих чертах готов, и оставалось лишь найти источник силы, Михаила

Васильевич через Шувалова пал в ноги матушке императрицы.

- И, пустое говоришь, Михаила Васильевич! - расхохоталась Елисавета Петровна, молодая и

прелестная. - Кто волен отличить худую минуту от доброй? Грех-то, хоть и сладок, а все грех!

Задумал ты добро, а того не знаешь, что в наших палестинах всякое добро обратится во зло. Ты

над своими склянками колдуешь и жизни вовсе не знаешь. С меня же и того довольно будет, что

смертную казнь упразднила. Впрочем, в счастливый час ты пришел, в веселую минутку, потешил

меня, одинокую женщину - бери из казны безотчетно сто тысяч рублей серебром и твори, что душе

угодно! Только ты мне город не взорви вкупе со дворцом - намаялась я в молодости по чужим-то

углам...

Потрясенный Ломоносов выскочил, забыв даже поклониться, под звонкий смех императрицы. Шувалов

тоже был потрясен настолько, что даже не попытался зажилить часть денег.

Рихман, самый толковый из немцев, будучи посвящен в ломоносовскую затею, сказал, что таковой

энергии, пожалуй, единственно на небесах обрести и можно. Михаила Васильевич тут же ухватился

умом за его аллегорию и сочинил устройство, способное притягивать молнию.

На беду, точка, которую расчислил Ломоносов в качестве центра России, располагалась в местах,

никакой географии отнюдь не подверженных...

...На определение искомой точки ушло еще три дня. Длинноногий Рихман мотался по лесу туда-сюда

с буссолью и астролябией. "Сильный шаман", - говорили про него тунгусы, а Ломоносова считали

при нем простым работником, коли сам такие тяжести таскает.

Точка нашлась на самом берегу реки, на крутояре. Михаила Васильевич вырубил несколько

тонкомерных лесин, срастил их лубками. Он торопился - парило неимоверно. На конец верхней

лесины он прибил длинный железный штырь, от которого тянулась тонкая гибкая проволока - для ее

изготовления приелось придумать особый сплав.

Разлучитель, освобожденный от рогожи, стоял на скале, возле него возился Рихман, отгоняя

тунгусов, чтобы чего не открутили на украшение. Ломоносов укрепил основание шеста в земле,

свободный же конец проволоки загнал в нарочитое гнездо Разлучителя. Шест гнулся, но держался

крепко. И вовремя: из-за противоположного берега реки потянулись иссиня-черные тучи.

Разлучитель сиял отполированной бронзой, медью, фарфором, стеклом, золотой канителью,

пронизывающей согласно тщательнейшему расчету весь корпус.

Тунгусы стали ладить свой чум - тоже торопились, пока с неба не грянуло.

-Уходите, уходите! - замахал на них руками Ломоносов. - За нами через три дня придете, коли

живы останемся...

Тунгусы не трогались с места.

- Я вашего бога Огды, - сказал Михайла Васильевич, - сейчас имать буду в золотую клетку, - он

указал на Разлучитель. - А потом повезу на суд к Илии-пророку, дабы прерогатив его своими

немытыми лапами не касался...

Тунгусы переглянулись и стали спешно сворачивать свое хозяйство, не желая видеть посрамления

своего поганского кумира.

-Ну, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов и притиснул ручищей немца, - сбывается наше

дерзновение. - Преславный Прометей огонь похитил, чтобы очаги по землянкам троглодитов

возжечь, мы же воздвигаем просвещенную десницу на Хронос быстротекущий, ниже того - на сам

Фатум роковой! Отныне судьба России и до веку единственно добром и разумом осияванна пребудет

Диаволу на великое посрамление!

- Ох, Михель, не от него ли предприятие наше?

- Ништо! До сих пор филозофы все сущее объясняли токмо, нам же изменить его надлежит, и не

станет более сирых и убогих, больных и увечных...

Тучи приближались, словно строй черномундирных прусских гренадер. Послышалась и канонада!

- С нами силы небесные! - перекрестился Михайла Васильевич. Ты не думай, добрый мой Рихман,

что счастие отныне с одними лишь россиянами станет прибывать - маленько и немчуре достанется,

все же и вы в Христа веруете, Идоложертвующим же и басурманам не завидую... Вольно же им было

Магомету поклоняться, науки истреблять!

- Михель, мы будем гореть в аду! Мы вторглись в самые основы мироздания, дерзко его расщепляя,

а разве не помнишь ты, что простая вода, делясь на гидрогениум и оксигениум, дают в итоге

горючую смесь, чреватую взрывом?

- Помню, старый бурш, и не раз рыло тем опаливал... Давай лучше помолимся об удаче!

Молнии били уже в самую реку. Ветер трепал шест из стороны в сторону, но устройство держалось.

Оба ученых стояли на коленях и творили крестное знамение, бормоча молитвы каждый на своем

языке.

Вдруг Рихман схватил товарища за руку.

- Михель! - возопил он, стараясь перекричать гром. - А ты о другой-то России помыслил?

- Какой такой другой? - прервал молитву Ломоносов.

- О той, где не останется ни добра, ни разума, а будут лишь вечный позор, страдания и

поражения? Мы ведь их тем самым на вечные муки обрекаем!

Он вскочил и побежал к Разлучителю. Ломоносов неуклюже поднялся и поспешил за ним.

Рихман схватился за проволоку, чтобы выдернуть ее из гнезда Разлучителя, но тут молния как раз

и ударила в верхушку шеста.

Разлучитель загудел, заискрился, белое пламя пробежало по золотым проводкам, по стеклянным

колбам, откуда выкачан был воздух, зажгло блестящие спиральки в этих колбах.

На камнях лежало обугленное тело Рихмана.

---------------------------------------------------------------------------------------------

Опубликовано впервые